Порфирий (Левашов), иеромонах
О воспитании девиц в духе истинно христианском

Нравственная сила женщин

Исполнилось 145 лет со дня преставления иеромонаха Порфирия (Левашова), принявшего монашеский постриг и окончившего свои земные дни в Глинской пустыни, в которой он сам пожелал поселиться, зная, что эта обитель славится строгостью иноческой жизни. Отец Порфирий (в миру Петр Левашов) был преисполнен любви к людям, чувства сострадания к скорбящим, он глубоко переживал любое отступление от нравственных законов в окружающем мире. Еще будучи приходским священником, он горячо протестовал, например, против откупной системы торговли спиртными напитками и за это претерпел множество лишений. В конце концов отец Порфирий, пройдя через тяжелые испытания, добился того, что откупная система была отменена. Господь наградил его литературным дарованием. Отец Порфирий получил известность как автор сочинений на духовные и педагогические темы. Публикуем его книгу «О воспитании девиц в духе истинно христианском».

К Таинству брака, на котором основывается вся дальнейшая судьба зарождающейся семьи, у нас относятся с тем же, если еще не с большим легкомыслием, чем к другим Таинствам.

Не то что часто, но теперь в большинстве случаев даже верующие люди заключают брак не по той испытанной душевной склонности к достойной девушке, у которой муж всегда найдет нравственную поддержку и которая станет прекрасной матерью христианской семьи, а по мимолетному телесному влечению к такой особе, которая ничего, кроме физических ласк, дать человеку не может, которая никогда не станет домовитой хозяйкой, а своими чрезмерными требованиями от мужа на наряды и всякие прихоти сделает из жизни мужа настоящий ад.

Можно сказать, что часто любитель лошадей с большею осмотрительностью выбирает себе коня, чем многие выбирают себе жен.

Как много условий надо для того, чтобы брак был согласный и чтобы супруги оба преследовали ту великую цель, которую имеет христианский брак и которая обыкновенно предается сплошному забвению — дружное стремление к нравственному совершенствованию.

«Жена благодатна возносит мужу славу: престол же безчестия — жена ненавидящая правды»

Притч. 11:16

Ничто так не возвышает женщину, как благочестие. Наружная красота стареет и блекнет; а страх Божий облекает жену в красоту неувядаемую. Жена благочестивая — трудолюбива, скромна, благопокорлива, кротка, сострадательна, уважительна ко всем, примерная мать, добрая хозяйка и мужу верная спутница. Чего бы, казалось, требовать еще от женщины? Благочестие на все полезно есть, обетование имеющее живота нынешняго и грядущаго (1 Тим. 4:8). Нынешние цивилизаторы, однако, сочли нужным посвятить и ее в таинства наук. Конечно, честь не малая; но такова ли и польза? Семейная жизнь — вот где круг ее деятельности! Между тем, науки имеют нужду в общественной жизни и отношениях гражданских. Как совместить эти две противоположности в одной особе? «Женщина, — говорит один мыслитель, — чем более станет блистать на поприще мужском, забывая назначенный ей круг деятельности, тем более обезобразит себя физически и морально и утратит природную свою любезность». Престол женским добродетелям всегда и везде был воздвигаем под кровом домашним.

Может быть, и благонамеренная, но вовсе неблагоразумная ревность в жару одушевления переступила грань свойственного девицам воспитания! Она привнесла такие предметы, которые решительно выводят девицу из природного ее круга, располагают к самовластию, неге, праздности, рассеянности, легкомыслию и неразлучной с этим расточительности. Оттого девицы на новом поприще жизни, более суровой и трудной, чем какою представлялась она в их воображении, бывают мало способны для домашних занятий и радостей семейных: они и сами тяготятся своим положением, и другим бывают в тягость. Оттого супружеская жизнь время от времени теряет свою цену: человек молодой по многим соображениям признает выгоднее оставаться холостым, чем вступать в обязательства брачные. И что выходит из этого? — Позор и безславие обществу!.. В самом деле, сколько скрадывается супружеств, сколько расторгается браков, сколько гибнет девиц, сколько уродуется людей от безпечной и разгульной жизни, сколько умножается сирот, отверженных матерями, и сколько истребляется их в самом зародыше! Такой повсеместный разлив зла невольно привел меня к мысли, может быть, превышающей мои силы, — описать опыт воспитания девиц в духе истинно-христианском и посвятить его о Христе братии. Утешаюсь надеждою, что этот скромный мой труд будет цениться не по достоинству своему, а по цели его и причинам.

Назначение жены

По плану предвечных судеб Божиих, первая жена предназначена быть помощницею своего мужа. Творцу не угодно было в праотце, малым чим умаленном от Ангел, видеть существо праздное, самодовольное, недеятельное. Он хотел, чтобы человек — образ и подобие Его, венец всей природы и повелитель земли — более и более развивал внутренние свои силы и, чрез постепенное восхождение по лествице совершенств, достигал недомыслимой высоты уготованного ему блаженства. Потому-то, вводя его в рай сладости. Господь заповедал ему возделывать и хранить свою область (Быт. 2:15), и вместе с тем обращал взор его на мысленный вертоград, — на возделывание и хранение собственного сердца. Несть бо Царство Божие брашно и питие, но правда и мир и радость о Дусе Святе (Рим. 14:17), — говорит Св. Писание. В таком-то великом деле первая жена долженствовала быть сотрудницею своего мужа. Эта честь принадлежала бы и дочерям ее.

Но, за утратою невинности в лице праматери, судьба женщины подверглась новому назначению, — скорбному, трудному и грозному: умножая умножу печали твоя и воздыхания твоя, — говорит Бог, — в болезнех родишь чада; и к мужу твоему обращение твое, и той тобою обладати будет (Быт.3:16). Очевидно, в какие отношения теперь поставляется она к мужу: на нее падает долг разделять всё многочисленные его работы и попечения, счастие и невзгоды, благодушно переносить суровость и все странности его характера, поддерживать упадающие силы его духа, разнообразить и возвышать его радости, содействовать лучшему и существенному образованию ума и сердца в детях своих, управлять домом, поселять в среде своей дух мира, согласия и любви. А все это — каких высоких требует от нее доблестей, — какого благоразумия, какой предусмотрительности, какой кротости, какого терпения, какой любви! И сколько затем еще приведется ей переиспытать, перечувствовать горечей, неблагодарности, досад, оскорблений и неверности! Можно сказать вообще, что ее страданиями должно быть искупаемо семейное благо. Так важно назначение жены!

Мир прекрасен по мере того, как женщины сохраняют верность своему долгу. С падением праматери, не устоял и праотец — и все подверглось крушению: те же роковые явления следуют и за падением дочерей ее. Выходя из определенного своего круга, они делаются либо своенравными, прозорливыми, гордыми, расточительными, любостяжательными, либо безпечными, — и в семействах нарушается порядок, распадается целое на части: отец восстает против сына, сын против отца, брат против брата; и все взаимно разрушают свою честь и достояние. Семейные смуты отзываются в обществах: чрез них подавляется чувство чести и правоты, теряется доверие, зачинаются раздоры и тяжбы, упадает деятельность, слабеют промышленные силы народа, умножается бедность и приходят в расстройство дела общественные. К таким-то последствиям приводит разнузданность женщин.

Нравственная сила женщин

В теле нравственном, как и в теле физическом, одно с другим в такой тесной связи, что неестественное отправление какого бы то ни было члена производит расстройство в целом. И чем слабее член, тем он раздражительнее, тем скорее могут пострадать из-за него сильнейшие. Женщины настолько, по-видимому, слабы и ограничены, насколько решительны и настойчивы; силою воли своей они поставляются выше своего пола. «Женщина, — говорит свт. Иоанн Златоуст, — если уклонится к злу, великие совершает злодеяния; а если примется за добродетель, так скорее отдаст жизнь свою, нежели отстанет от своего намерения».

Как ни старайтесь ослабить или устранить влияние женщин, — перевес все останется на их стороне. В самом рабстве они господствуют и налагают цепи на своих тиранов. Было время, когда герои почитали особенною для себя честию принимать из рук их победные знаки. Все согласовалось с их волею. Если бы основные нити великих событий в мире в разных направлениях не пресекались многочисленностию нитей побочных, то видно было бы, что они большею частию приготовлялись в сокровенной жизни досужею рукою женщин. Впрочем, это видно и из всего, что история передала нам к сведению. А между тем — сколько еще таких былей, которые не вошли во всемирную ее скрижаль и которые тем более раскрыли бы эту истину!

Чего женщины не в силах сделать своим умом, в том помогает им природа: она немногим и простым словам их дает столь непонятную силу убеждения,, что нередко люди медленные, нерешительные, холодные вдохновляются ими к необычайным предприятиям: жертвуют свободою, спокойствием, честию, жизнию. Доброта женская, — по слову одного из древних мудрецов, — веселит лице, и над все желание человеческо предуспевает (Сир. 36:24). Итак, будь супруга благочестивая, с умом и сердцем образованным, она направит своего мужа ко всему высокому и прекрасному, хотя бы он имел наклонности и совсем тому противоположные: аще есть на языце ея милость и кротость, — говорит сын Сирахов, — несть муж ея т(чен сын(м человеческим (Сир.36:25). И наоборот: будь эта половина противных качеств, до какой крайности, до какого уничижительного положения не доведет она и благонравного мужа: якоже в древе червь, тако мужа погубляет жена злотворная (Притч.12:4).

Посему-то св. апостол Петр требует от жен нрава кроткого, тихого, благопокорного и жизни богобоязненной, дабы те из мужей, которые не покоряются слову Божию, могли без слова убедиться примером жен своих: жены, — говорит он, — повинующяся своим мужем, да и аще нецыи не повинуются слову, женским житием без слова пленени будут, видевше еже со страхом чисто житие ваше (1 Петр.3:1-3). Потому-то св. апостол и полагает для них правилом украшать себя не внешним плетением волос, не золотыми уборами, не нарядами в одежде, и не светским образованием, но благочестием и скромностию, — сокровенным сердца человеком в нетленном украшении кроткого и спокойного духа, что драгоценно пред Богом (1Петр.3:3-4). Как, в самом деле, величественна была бы женщина в таком преукрашении! Она была бы больше обыкновенного существа: каждое ее слово, каждое движение, каждый взгляд внушали бы к ней во всех доверенность и уважение. Самая застенчивость и робость, на которые смотрят ныне как на недостаток образования, имели бы особенную прелесть и силу убеждения. Кроткая Есфирь, являясь к престолу Артаксеркса, не в силах будучи вынесть грозного его величия, приходит в замешательство, падает от страха — и этим обезоруживает его и довершает над ним свое торжество. Так, в благочестивой и целомудренной женщине все привлекательно, все прекрасно, все назидательно; она побеждает самыми своими немощами.

Но если где имеют силу женщины, то особенно там, где только что загорается луч жизни; там они бывают первыми деятелями. Обыкновенно первые начатки воспитания детей получаются в недрах семейств; по свойству матерей раскрываются в детях добрые или худые стороны; матери служат для них первообразом. Оттого-то общественное воспитание не всегда достигает своей цели. В обществе как-то больше проявляется то, что уже подготовлено было в детстве. Если дети с матерним молоком будут напитаны христианскими правилами, одушевлены добродетелию и укоренены в страхе Божием, то они принесут семействам и обществу благословенные плоды мира. Воздадите убо всем должная: емуже убо урок, урок; а ему же дань, дань; а емуже страх, страх и емуже честь — честь (Рим.13:7).

Но когда дети растут на дикой лозе и лишены животворной влаги — чего можно ожидать от них полезного? Из них выйдут тунеядцы, или зловредные члены общества: еда объемлют от терния грозды, или от репия смоквы (Мф.7:16)? Не очевидно ли, что сумма добра или зла слагается из частных интересов, которые матери приносят обществу в лице своих детей? Итак, две обязанности — супруги и матери — одинаково важные, ожидают девиц на поприще их жизни. Но по сему столь высокому их предназначению и силе нравственной, каково же должно быть воспитание их самих?

Дух современного воспитания девиц и его следствия

По образу нынешнего воспитания девиц можно думать, что они принадлежат не семейному кругу, а свету; ибо принято за правило учить их искусству нравиться; хотят, чтобы девицы были не застенчивы, свободны, ловки, находчивы, остры, знали языки, словесность, музыку, пение и танцы, и умели, как говорится, держать себя всегда и везде в приличной позе. Воспитатели держат их в беззаботной неге, как будто им в самом деле предназначена доля не знать трудов и занятий, свойственных их полу; не считают нужным вводить их в дух христианства и подчинять высоким его правилам. Закон Божий и другие духовные и нравственные предметы изучаются ими поверхностно и лишь настолько, насколько это входит в расчеты светские, не осуществляя их на опыте: например, когда Церковь заповедует пост — они дают разрешение на все; когда Призывает на молитву -они или предаются сну, или занимаются, чем не должно, или бывают там, где не следует.

Но девица, не получившая при воспитании ни религиозного настроения, ни навыка к трудам, к чему со светскою своею научностию, с обычными своими привычками, может быть способна? Сделавшись супругою, она отяготит своего мужа: вместо того, чтобы заниматься хозяйством и смотреть за всем самой, она употребит на то чужие руки и чужой глаз — и в собственном доме будет как не своя. Она будет искать лишь развлечений, будет стремиться в собрания, блистать нарядами и красотою; следить за модою и ни в чем не отставать от нее, не рассчитывая ни средств, какими владеет, ни места, какое занимает муж ее. Возрастают ли долги его или растрачивается хозяйство — это для нее дело как бы стороннее: пускай все катится шаром, лишь бы исполнялись ее прихоти. Напрасно захотели бы вы вразумить ее или ввести в пределы должного порядка и умеренности: она скорее решится на какую-нибудь крайность, нежели откажется от своих требований в пользу семейства или мужа. В самом деле, как часто одна мелочная прихоть жены, не уваженная мужем, бывает причиною их разрыва!

Посмотрите, между тем, на женщину в низших слоях народных; это чисто-страдательное существо: кроме воспитания детей, на ней лежат все почти работы домашнего быта; она во многом даже заменяет своего мужа, так что он несет тяжести сравнительно гораздо менее ее. Тогда как все еще покоятся крепким сном — она уже бодрствует над своим делом и, при всем этом, не смеет располагать своею собственностию, своими изделиями; часто притом вместо благодарности и доброго слова слышит брань и укоризны, а иногда и принимает побои; и все это переносит так благодушно, что никто не замечает задушевных ее скорбей; все видят ее больше бодрою и веселою. Отчего такая твердость в простой женщине? Оттого, что она воспитана ближе к природе и в духе святой веры, не расслаблена негою и заранее приспособлена ко всем обстоятельствам семейной жизни.

Резкую, в самом деле, видишь противоположность между женщиною высшего круга и низшего. Одна, например, во время болезни окружена безчисленными удобствами и услугами; если больна она зимою, то остается в достаточно нагретых комнатах, лежит на мягком ложе, под многими теплыми покровами и пред ней расставлены различные лекарства; а когда больна в летнее время, ее выносят в другие комнаты, более прохладные, либо даже перевозят в другое, более или менее отдаленное, место жительства и окружают всеми — не только естественными, но искусственно придуманными — условиями выздоровления: а между тем, и при возможных пособиях, она все-таки страдает и едва в состоянии переносить припадки болезни.

Другая имеет одну только комнату, да и ту иногда грязную и душную; голая скамья или прилавок служит ей постелью, а одеялом — верхнее платье; нет у ней ни врача, ни прислуги, которая готовила бы ей пищу или ходила за нею: и при всем том она переносит свою болезнь гораздо легче, чем первая, снабженная всеми удобствами и способами врачевания. Недостаток их восполняется самою природою, которая незаметно доставляет больной врачебную помощь.

Богатая женщина часто подвергается жестоким болезням от оскорбленного самолюбия или чрезвычайной раздражительности. Бедная, напротив, с твердостию переносит все скорби и озлобления единственно потому, что одушевляется верою и обуздывает свое самолюбие. Сколько притом на стороне первой бывает таких патологических явлений, каких и сама врачебная хитрость объяснить не может!

Итак, изысканное и угодливое воспитание выводит женщину из нормального состояния, развивает в ней начала физического разрушения, делает раздражительною, своенравною, заносчивою и прихотливою, тогда как богатые средства воспитания должны бы противодействовать растлению человеческой природы — усовершенствовать, по возможности, ее недостатки, отсекать дурные привычки и склонности, смягчать суровость, укрощать страсти, облагораживать нравы и чувства, пробуждать и раскрывать силы духа настолько, насколько требуются они для христианской деятельности. И естественно, — с какими странностями девица разовьется в семействе, с такими же вступит и в общество. Там она к высшим будет неуважительна, пред равными горда, для низших недоступна, и этим настроит против себя всех, а мужа своего поставит в самое неприятное положение. Оттого-то брачные союзы, особенно в настоящее время, утратили много своей ценности; часто люди молодые по внешним условиям своей жизни и могли бы вступить в брак, но боятся связать себя тяжелыми требованиями женитьбы и чрез жену с превратным воспитанием уронить себя в мнении общества. Если же и решается кто связать себя узами брачной жизни, то не иначе как с верным расчетом на богатое приданое! Значит и в свете не много дорожат собственно воспитанием девиц; они идут как бы впридачу!

Девица с таким воспитанием обещает еще менее отрадного, когда в свое время делается матерью; не привыкши ограничивать свою деятельность семейным кругом, будет ли она иметь терпение постоянно находиться при детях? Нет, ей покажется необходимым отдать их в чужие руки. И чем более будет этих рук, тем более будет неудач; ибо чего не услышат, чего не увидят эти несчастные дети от своих приставников! Да и сама она, не напитанная духом христианским, всегда кружащаяся в вихре сует, что может сообщить им полезного? Только познакомит их со своими наклонностями, посеет в них свое легкомыслие, расположит их к своим прихотям, просто — передаст им в наследство не золото, не серебро, не камение многоценное, а дрова, сено и тростие!

Удивительно ли после сего, что юношество, воспитанное под влиянием таких матерей, вдается вовсе крайности буйного своеволия; что цветущее состояние поглощается непомерною роскошью и мотовством; что брачные союзы разрываются вероломством и ревностию; что раздоры и несогласие убивают семейную жизнь? Это — неизбежные следствия небрежного воспитания; это — грехи, вопиющие против тех женщин, которые, не имея понятия о своем назначении и легкомысленно проведя детство и юность в пустых занятиях рассеянности, вступают в важные отношения супружеской жизни, делаются матерями без должного женского образования, даже с испорченным умом и сердцем.

Но дайте им воспитание в духе истинно-христианском — воспитание, сообразное с их назначением и домашним бытом; приготовьте из них знающих хозяек, достойных супруг, благоразумных матерей — и вы увидите, какая за этим последует во всем перемена: семейная жизнь потечет светлою струею, без перерывов и столкновений; расходы сократятся, прихоти и причуды всякого рода уступят место существенным потребностям, во всем окажется избыток, дети будут соревновать матерям в чести и добродетели так же, как теперь спорят с ними о нарядах, моде и искусстве нравиться; в том и другом поле явятся высокие характеры — и члены семейства, будучи все согласны между собою в целях жизни, сольются в одно прекрасное целое. Так благотворно могло бы быть христианское воспитание девиц!

Цель христианского воспитания девиц

Непонятно, почему в христианском мире воспитание девиц не согласуется с предназначением их, когда и в самом язычестве не упускали этого из вида. Чтобы дать Спарте граждан крепких силами и готовых к самоотвержению для славы отечества, — заранее, с самого младенчества приготовляли к тому прежде всего матерей. Как ни странно было, впрочем, направленное к этой цели спартанское воспитание, и как ни мало сообразовалось оно с достоинством и назначением человека, однако же оно произвело чрезвычайный переворот в республике, восторжествовало над самыми сильными побуждениями природы и образовало женщин с необычайной твердостью, даже геройством духа. Чего же для блага человечества не могло бы произвесть воспитание, проникнутое идеею христианства?

Нынешнее воспитание девиц направлено главным образом к развитию в них способности нравиться. Но искусство нравиться поставляет их в самое опасное положение, ибо нравящееся одному не для всех бывает хорошо, тогда как хорошее непременно нравится всем. Поэтому мерами воспитания должно быть насаждаемо в сердце девицы не расположение нравиться, а стремление к тому, что хорошо для всех, что достойно похвалы и уважения каждого безпристрастного ценителя добра и истины. Искусство нравиться предполагает совершенную безхарактерность воли, чувство раболепное, изменяющееся по обстоятельствам времени и по качеству лиц, которым хочешь нравиться, предполагает душу без положительного понятия о добре, без самостоятельной мысли о лицах, вещах и явлениях. Таким ли образованием должны отличаться дочери христиан?

Желание нравиться происходит единственно от испорченного сердца, как говорит один из древних учителей Церкви (Тертуллиан). Христианское благочестие на все те качества, восхваляемые в девицах, которые мы заметили выше, смотрит как на хитро рассчитанную приваду, которою дух бездны уловляет души в свои тенета. Оно хотело бы видеть в них не обольстительные призраки, не создания фантастические, вечно безпечные, вечно смеющиеся, а такие существа, которые бы скорбным путем добродетели и горьких испытаний неуклонно стремились к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе (Флп. 3:14); хотело бы видеть в них только скромность, целомудрие, кротость, смирения, покорность, несомненную веру в пути Промысла и готовность ко всем переворотам жизни, как такие добродетели, коими обусловливается и семейное счастие, и благосостояние общества, и блаженный удел в вечности. Значит, прямую цель христианского воспитания девиц и главный предмет его учения должно составлять не иное что, как самое благочестие, от которого проистекают все блага временныеи вечные. Телесное бо обучение, — говорит св. апостол Павел, — вмале есть полезно, а благочестие на все полезно есть, обетование имеющее живота нынешняго и грядущаго (1Тим. 4:8).

Дух христианского воспитания и его последствия

Из этого следует, что воспитывать девиц надобно не по духу мира и его правилам, а по началам святой веры; склонять их под иго закона Господня, подавлять в них всякую склонность к рассеянности и своеволию; внушать им любовь и повиновение к родителям и предержащей власти, уважение к старшим, благорасположение к равным, упражнять их в чтении назидательных книг; назначать для них уроки из тех особенно мест Св. Писания и истории Церкви, где раскрываются доблести или сильные характеры великих жен; требовать от них точного исполнения уставов Святой Церкви и всех христианских правил; вводить их в круг благочестивых занятий, предохранять их от всех поводов и случаев к соблазнам, встречающимся, например, в народных зрелищах, театрах, шумных собраниях и чтении книг худого содержания; приготовлять их к трудам, сообразным их состоянию и семейным обязанностям; приучать их к умеренности в пище, отдыхе и сне; избирать для них такие игры, которые, укрепляя силы их, вместе с тем возвышали бы и нравственное чувство; обращать внимание и на самую одежду, поддерживая в ней скромность, простоту и постоянство; одним словом, по псалмопевцу, — пригвоздить страху Божию плоти их (Пс. 118, 120). Ибо где обитает сей страх, там всякая душевная чистота; оттуда бежит всякий порок и всякое преступление.

Но какая высокая требуется нравственность, какое неукоризненное нужно благочестие и со стороны педагогов, чтобы в точности выполняемы были эти условия? Устные наставления не доходят до сердца, да и самые примеры, если они несогласны с искренним убеждением, имеют не более силы: они бывают явно вялы и холодны или слишком натянуты; и потому с той и другой стороны обличаются как притворные. Детям доступнее язык сердца, чем говор ума: они скорее угадывают подлинный образ мыслей и чувствований своих наставников и родителей, чем изучают преподаваемые им правила. Следственно, чтобы внушить детям страх Божий, поселить в них благочестивые чувства и расположения, пробудить стремление ко всему высокому и прекрасному и научить их ходить достойно пред Господом, наставники и родители должны быть сами глубоко проникнуты духом веры и благочестия и иметь высокую нравственность; без этого, и при Лучших учебниках или правилах, прямая цель христианского воспитания не может быть достигнута. Были случаи, что и из первых рассадников народного просвещения выходили люди, чуждые веры и нравственности, и это происходило оттого, что они имели несчастие быть под влиянием таких умов, которые с знанием религиозных истин не соединяли внутреннего в них убеждения.

Чего, например, можно ожидать от тех детей, которые с первым лепетом вверяются руководству иноземных наставников? Они напитаются их духом, усвоят их нравы, характер, склонности, привычки, самый образ мыслей, — и выйдут напоследок более враждебными, чем преданными сынами Церкви и Отечества; они принесут им не гроздь зрелый и благоплодный, а гроздь желчи и горести. И подлинно, не путем ли воспитания из просвещенной страны перешел к нам этот обычай — не повиноваться уставам Святой Церкви, жить по собственному произволу, без всякого различия дней, посвященных посту и некоторым строгостям покаяния? Не оттуда ли вместе с науками на нашу девственную землю занесены и гибельные семена нечестия и безначалия? Потому-то наставниками и педагогами должны быть у нас свои, присные, отличающиеся притом чистотою нравов, благочестием, ревностию по Боге и пламенною любовию к Отечеству.

Девица, воспитанная под руководством таких наставников, в духе истинно-христианском, в какое бы ни была поставлена положение, не изменит своему настроению. Выпадет ли на долю ее жребий счастливый : хранилища ее, — по слову псалмопевца, — будут наполнены, овцы ее многоплодны, волове ее толсти (Пс. 143:13); она не забудет себя, не увлечется к утехам чувственности и расточительности. Златая средина ее сохранится везде и во всем. Чуждая честолюбивых притязаний, она ни пред кем не занесется, никого не оскорбит; к высшим и равным будет уважительна; к низшим — благосклонна и внимательна; самый ярем рабства под рукою ее был бы легок. Посетит ли ее бедность? Приготовленная заранее ко всем трудам, она безропотно станет на одну ступень с рабою, не утрачивая своего величия, не делаясь рабою по духу, отличаясь всегда благородством и честию. За нее можно отвечать словами св. апостола Павла: я научилась быть довольною тем, что у меня есть; умею жить и в скудости; умею жить и в изобилии; научилась всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть ив обилии и в недостатке (Флп. 4:11-12). Другие ли какие постигнут ее скорби либо наветы — неблагодарность, либо вероломство: она и тут не. упадет духом; посетует только и поскорбит как человек; но не воздаст злом за зло, будет верна долгу чести и правоты. Приразится ли к ней своею силою соблазн и лесть? — Она и из этой борьбы выйдет с победою, говоря: како сотворю глагол злый сей, и согрешу пред Богом? (Быт. 39, 9). — Она как планета-спутница, привязанная к мировому пути своего мужа, с неуклонной правильностию и порядком будет обиходить домашний быт его и разливать вокруг кроткий свет своих добродетелей и своего благоразумия. Какая честь для супруга, какое счастие для детей — иметь одному подругою, другим матерью такое прекрасное существо!

Она в самый зародыш детей внесет кроткие свои склонности и расположения. По ее благочестию можно уже отчасти гадать о счастливой их будущности. Примечательное указание на это находим в Священной истории. Почему от одного и того же Авраама рождается Исмаил, по выражению предсказания о нем, дикий осел, и Исаак — благословение всех народов? Потому что мятежная Агарь в Исмаиле повредила благословению Авраамову, а добродетельная и смиренная Сарра в Исааке с благословением Авраама самым чистым и совершенным образом сочетала и собственное благословение.

Все великие мужи моральными своими доблестями ближайшим образом обязаны были высокому благочестию своих матерей. Под рукою матерней первоначально развивалось в них семя всего великого и дивного. Так, например, Самуил, только что наставленный первыми уроками матери, посвящается на служение Господу и, наконец, делается великим вождем своего народа; то же и семь братьев Маккавеев, окрыленные великим духом материнского благочестия, являются поборниками веры отцов своих.

Премудрость Божия, осуществляя планы Промысла своего о человечестве путем рождения и воспитания, орудием для этого предназначает жен чистых, простых, не зараженных духом мира, подобных Анне и Соломонии и прочим святым женам. Семя, иногда и не совсем дозрелое, тощее, но принятое доброю землею, проникается ее силою, оживает, облагораживается и приносит прекрасный плод. При оплодотворении нравственный субъект обыкновенно преобладает над слабейшим, или менее нравственным, и сообщает плоду собственные свои качества. Природа всегда благоприятствует той стороне, где находит избыток свежих, сродных ей сил. Так благотворно благочестие матерей в отношении к детям! Из этого видно, что удел быть матерями благонравных детей, здоровых по душе и по телу, принадлежит не тем женам, которые преданы всей суете мирской, всей рассеянности светской, коих ум отуманен, воображение распалено и кровь взволнована страстями, но которые живут по разуму, во всяком благочестии и чистоте.

Невозможность согласить дух христианского воспитания девиц с духом времени

Между тем многие думают, что воспитывая девиц по началам святой веры, без всякого ей противодействия, можно, вместе с тем, подчинять их и требованиям духа времени, проявляющегося в жизни образованных народов. Это очевидно несправедливо; ибо здесь кроется один и тот же тлетворный дух мира — со всеми его страстями, заблуждениями, прелестями, ухищрениями и соблазнами — разыгрывающий обычные свои роли в видах, всегда привлекательных, заманчивых, под покровом светскости, просвещения и какой-то любезности.

Всмотритесь в него с прямой точки зрения — и вы тотчас заметите отличительные черты: увидите, какая у него холодность и небрежение в делах веры и благочестия; какое пристрастие к утехам чувственным, какая алчность к прибытку; и в то же время — какая расточительность, какие порывы властолюбия и вместе какая двуличность в обращении и безразличие в отношениях! Смотря на них, невольно вспоминаешь слова Исаии пророка: и будут людие аки жрец, и раб аки господин, и раба аки госпожа, будет купуяй яко продали, и взаим емляй аки заимодавец, и должный аки ему же есть должен (Ас. 24:2). Каких нельзя тут ожидать еще более горьких явлений, более странных обычаев и более тлетворного образа мыслей!.. Зло тянется за своими причинами неприметно, всегда почти издали, а иногда даже в самых восхитительных видах светскости и просвещения. Этим именно способом, лжеименный разум разрушает все опоры нравственности и распространяет всюду пагубные свои начала.

Священное Писание говорит: будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням (2 Тим. 4, 3-4). Это видим мы и ныне. В настоящее время молодые люди с каким-то особенным наслаждением упиваются водою из кладезей сокрушенных, и отвращаются живой приснотекущей воды из источников израилевых; не стыдятся быть осмеянными в домах зрелищных, и не терпят обличения неправд своих в храмах Господних; рукоплещут пошлым возгласам лицедеев, и оскорбляются святою истиною в устах ее служителей! Как или чем объяснить эту странность, целине извращением понятий, и оскудением веры?

Нерадостотворны же будут и плоды воспитания под влиянием такого духа времени. Не от терния бо чешут смоквы, ни от купины емлют гроздия (Лк. 6:44). Если бы всеобщее предубеждение в пользу правил века и обаятельная сила страстей не морочили глаз наших, мы увидели бы все свое безобразие и бездну, в которую несемся опрометью! Обыкновенно, как в минуты упоения, когда и в голове бывает шум, и в глазах все двоится и идет кругом, нельзя решительно ничего ни слышать, ни видеть, ни понимать надлежащим образом: так и под влиянием духа времени люди подвергаются таким же припадкам головокружения, и так же мало видят и понимают, как и в упоении. Посему не неприлично привесть здесь слова апостола Павла: не сообразуйтеся веку сему, но преобразуйтеся обновлением ума вашего, во еже искушати вам, что есть воля Божия, благая и угодная и совершенная (Рим. 12:2).

Потешные искусства

Всякое предприятие не иначе осуществляется и достигает своей цели, как при средствах только целесообразных. Каких можно ожидать плодов от того воспитания, которое само себе противодействует и идет наперекор христианству? Возьмите, например, пляски. Не отвратительное ли это порождение язычества? Однако ж они возведены на степень искусства, и в плане воспитания занимают едва не первое место. Еда ли источник от единого устия источает сладкое и горькое? Такожде ни един источник слану и сладку творит воду? (Иак. 3:11-12). Не весте ли, яко мал квас все смешение квасит? (1Кор.5:6).

Если правда, как говорят, что пляски, подобно другим гимнастическим опытам, много споспешествуют правильному развитию организма и укреплению сил, то неложно и то, что они же ускоряют в юной душе пробуждение страстных движений и, обратно, сами бывают живее, как скоро одушевляются страстию. Поэтому невероятно, чтобы, кружась в вихре восторженной пляски с каким-нибудь юношею, девица не ощущала бы в себе никакого сотрясения. Струна, приведенная в соприкосновение с другими, обыкновенно производит созвучие. И как часто такие сближения единожды навсегда решают судьбу девиц!

Притом с плясками соединяется еще и музыка. Она дает им жизнь. По ее настроению в душе пробуждаются чувства — либо чрезмерно живые и восторженные, либо краткие и тихие. Рассказывают, что Тимофей, разыгрывая когда-то пред Александром фригийскую песнь, заставил его среди ужина взяться за оружие, а потом, опять смягчив звуки, успокоил его так, что он снова возвратился к пирующим. По этому можно судить, что девица, учась музыке, настраивается совершенно по ее мотивам. Знаем, что музыка допускается и христианством, и в живом голосе введена даже в Богослужение Православной Церкви, но здесь она имеет совсем иной характер, иную гармонию — диатоническую, а не хроматическую, порывистую, бурно волнующую чувствования сердца.

Притом способности в этом роде искусств раскрываются, зреют и усовершаются не в затишье семейной жизни, а в обществе или на сцене: общество служит для них пробным камнем — дает им пищу, одушевление и оценку. Когда девица поет или играет между своими, это бывает как-то вяло, холодно, будто нехотя, но как скоро то же самое делает в обществе, она выходит совсем другая: здесь она вся истощается в своем искусстве. Значит, чрез эти искусства она уже теряется для семейства и начинает жить для общества, увлекается его требованиями и, так сказать, сливается с ним в один шумный поток. Здесь-то нужно иметь всю твердость характера, все благородство души и все благоразумие, чтобы удержаться в своем положении. Но можно ли ручаться за юный возраст, всегда безпечный, рассеянный и больше склонный к вольности? Ему следует подвязывать свинец, а не крылья, как выразился один из нравоучителей: иначе он вырвется, взовьется и улетит.

И кто же опять сеет сорные травы между пшеницею? Они родятся сами собою, и родятся в избытке, так что заглушают иногда и самую пшеницу. Потешные искусства то же самое в отношении к нравственным занятиям, что сорные травы к пшенице. Под влиянием растленной природы, они и без руководства берут решительный перевес над проявлениями истинного добра. Поэтому отнюдь не следовало бы нарочито занимать ими девиц; страсть к чувственным удовольствиям и без того уже не знает меры, так что для удовлетворения ее забываются и обязанности, и призвание. Может быть думают, что радость входит в сердце отвне; а всмотрись — и увидишь, что она просветляет жизнь его изнутри. Домовитой женщине, занятой постоянно благоустройством своего дома, неутомимо действующей в кругу обязанностей хозяйки и матери, некогда и подумать об этих забавах. Зато все части хозяйственного управления, приведенные ею во взаимное между собою соответствие, производят для нее такую гармонию, которая несравненно восхитительнее и выше всякого мусикийского согласия, часто идущего в разлад с требованиями души.

В древности на потешные искусства употреблялись рабы; но учители Церкви сильно восставали и против этого: «Бедная женщина, — говорит Василий Великий, — вместо того, чтобы научиться, как владеть веретеном, научена тобою протягивать руки к лире, для чего ты, может быть, платил за нее деньги, отдавал ее в ученье какой-нибудь другой женщине, которая для молодых дев в подобных делах стала наставницею. За нее в день Суда постигнет тебя сугубое бедствие, потому что и сам ты непотребствуешь, и лукавыми наставлениями отвратил бедную душу от Бога. Жалкое зрелище для очей целомудренных — женщина не за ткацким станком, а с лирою в руках, не собственным своим мужем знаемая, а видимая всеми, соделавшаяся общим достоянием, поющая не псалом исповедания, а любодейные песни, не Богу молящаяся, а поспешающая в геенну, не в церковь Божию стремящаяся, а вместе с собою исторгающая из нее других! Подлинно ткут они паутинную ткань, как будто на какую основу, налагая свои руки на натянутые струны, и часто туда и сюда снуя бряцалом, как ткацким челноком, не дают видеть и конца этой деятельности. Ибо в искусствах, необходимых для жизни, конец пред глазами, например: в столярном искусстве — скамья, в домостроительном — дом, в корабельном — корабль, в ткацком — одежда, в кузнецком — меч. А в искусствах пустых, каковы искусства играть на гуслях или свирели, или плясать, вместе с окончанием действия исчезает и самое произведение. II подлинно, по слову апостольскому, кончина сим — погибель». Так рассуждал об этих потешных искусствах великий учитель Церкви.

Театры и народные зрелища

Не с лучшей стороны представляются театры и народные зрелища, к которым допускаются воспитывающиеся девицы, и допускаются особенно к первым, как к самым невинным будто бы и благородным развлечениям, как к предуготовительным урокам многосторонней практической жизни. О первых свт. Иоанн Златоуст отзывается так: «Где услышишь развратные речи, блудные песни, любострастный голос, где увидишь подкрашенные брови, нарумяненные щеки, наряды, подобранные с особенным искусством, поступь, исполненную очарования, и множество других приманок для обольщения и увлечения зрителей — где, как не в театре?». А последние отличаются еще большею вольностию: здесь развертывается цинизм во всем своем безобразии. Не напрасно Святая Церковь во все времена гремела против театров и зрелищ всеми прещениями, и тех, которые не хотели отстать от них, изгоняла из своих священных притворов.

Быть может, скажут, что театры нынешнего времени ничего не имеют соблазнительного, укоризненного или позорного и, в нравственном отношении, служат как бы школою, отличаются добросовестностию представлений и тонкостию юмора?

Где же опыты, где примеры, что эти трагические представления, эти комические фарсы, от которых все приходят в восхищение, и которые будто бы направлены к тому, чтобы возвысить добродетель и привесть в омерзение порок, производили счастливую перемену в нравах?! Порок остается все тем же, чем был, — стал только утонченнее, хитрее, заманчивее и, следственно, еще опаснее. Он прикрывается личиною чести, смеется, не краснея, над своим безобразием, и так же рукоплещет, как и прочие зрители. Не артистам предоставлена честь облагораживать сердце человеческое, а вере и благочестию: со страхом и трепетом свое спасение содевайте, — говорит Св. Писание: — Бог бо есть действуяй в вас и еже хотети, и еже деяти о благоволении (Флп. 2:11-12). В театре юные сердца гораздо скорее настраиваются на лад тех страстей, которые более сродны их наклонностям, и на сцене представляются олицетворенными со всею силою очарования; а посему, взамен того, чтобы утверждаться на пути добродетели, совращаются на распутия порока.

Много требуется предусмотрительности и попечения чтобы сохранить нравственную чистоту девиц и без этих поводов к соблазну; ибо кроме того, что сердце наше, как говорит Священное Писание, от юности прилежит на злая (Быт. 8:12), как много западает в юную душу такого, чего, по-видимому, она и не замечает и что со временем возмущает чистоту ума и мир совести. Какой-нибудь предмет, еще в детстве случайно попавшийся на глаза, не был усвоен сознанием и тогда же забыт, но в зрелых летах он часто вдруг возобновляется в памяти со всею живостию и вонзается в душу как терн. Иногда, в минуты молитвенного расположения духа, нечаянно приходят на мысль такие вещи, которые когда-то слегка коснулись нашего слуха, и уносят ум неведомо куда. Так здесь ли — в театре ли такое множество предметов — разнообразных, живых и увлекательных, услаждающих и взор, и слух — не овладеет юными сердцами? Эти предметы будут всегда и везде рисоваться в их воображении, внесутся в самые храмы Божий и смешаются даже с молитвами. «Такие представления, — говорит Василий Великий, — наподобие живописных картин, напечатлеваемых в душе, суть мерзости, наполняющие всю область разумной части в душе. Они-то воспламеняют воображение, волнуют кровь, возбуждают вожделение и производят греховное услаждение. А грех, зачатый таким образом в душе и тайно в ней содеваемый, еще ужаснее, ибо он не знает преград и не имеет нужды в пособии, как грехи жизни практической. Эти требуют времени, удобного случая, трудов, поспешников и прочих пособий, а тот происходит во всякое время без предварительных подготовлений и труда».

Чему дивиться, что молодые люди, иногда с отличным образованием, изучившие даже превосходные правила нравственности и религии», вдруг неожиданно предаются порокам, как скоро выходят из-под зависимости? Сердце их давно уже было растлено, и они втайне вели уже переговоры с пороком; и только из страха держались еще на пути чести. Потому-то, как грех обыкновенно коренится в вожделении, то Господь и повелевает нам прежде всего иметь чистоту души: внемли себе: да не будет слово тайно в сердцы твоем беззакония (Втор. 15:9).

Наряды

Вот и эти наряды, которыми девицы особенно занимаются и которые кажутся безвредными, невольно располагают их к помыслам искусительным, и мало-помалу ослабляют чувство скромности. Мода нередко вводит безстыдные обнажения, пред которыми даже молодой мужчина, если он скромен, со стыдом потупляет взоры. С той поры, как Запад облек девиц в мифические, прозрачные, легкие свои покровы, они видимо стали изменяться в нравах, сделались вольнее, почувствовали желание нравиться; и, как бы окрыленные, вырвались из обычных своих теремов, закружились и понеслись всюду.

Где теперь не встретите девиц! — Они и в театрах, и в маскарадах, и в клубах, и на публичных гуляньях, и везде. Оттого-то нет, наконец, никакой меры в их причудах и расточительности. Бывало, подвенечный убор матери был пригоден и для дочери: ныне фасоны нарядов меняются с каждою неделию. И вот, что с трудом собиралось предками, то легко и скоро расточается новым поколением. Ныне ничто так не затрудняет брачных союзов, как эта непомерная расточительность, эта изысканность в нарядах, эта рассеянность. Часто мужчина потому только не решается вступить в супружеские отношения, что ограниченных его доходов и имущества далеко недостало бы для покрытия издержек, требуемых так называемым приличием света. Девицы, подобно двухполюсному магниту, с одной стороны привлекают, с другой отталкивают. Нужно бы с детства отсекать в них склонность к нарядам и предписывать им не иное украшение, как скромность, простоту и однообразие; а выходит наоборот: девицы, по нынешним правилам воспитания, в нарядах находят еще для себя поощрение; и потому, незаметно заражаясь страстию к щегольству, в свое время с брачным венцом вносят в семейство плач и горе!

Можно подозревать, что эти иностранные костюмы имеют свой таинственный язык, на котором враждебные умы вызывают русский народ на какую-то ужасную драму. У них все имеет свое значение. Были примеры, что тревожный дух смятенных народов заранее высказывался то в странных покроях одежд, то в головных повязках, то в уборе волос, то в каких-нибудь цветах…

Непонятно, скажут, каким образом иностранная одежда может иметь влияние на нравственное чувство. Непонятно и то, как вместе с вещественным впечатлением или ощущением рождается в душе соответственная впечатлению мысль; однако же в этом нет никакого сомнения. Символический язык доступен нам, как и членораздельный. Костюмы — те же символы: в них можно видеть постепенный ход и развитие образованности, вкуса и самых страстей; одежда еще в глубокой древности почиталась одним из отличительных признаков нравственных качеств человека: одеяние мужа, и смех зубов, и стопы человека возвестят яже о нем (Сир. 19, 27). Следовательно, и наоборот — костюмы могут воспроизвесть в сознании то, что ими обнаруживается — тем более, что в сердце нашем есть природное сочувствие ко всему, что особенно затрагивает какую-либо нашу страсть.

Притом не забудьте, что, изменяя национальную свою одежду на иноземную, вы переноситесь как бы в чужой свет, вам представляются новые потребности, новая форменность, новый порядок вещей, новые условия этикета; вы подчиняетесь иноплеменному вкусу и образу мыслей, который, может быть, противен и правилам веры, и обычаям ваших соотечественников. Этот процесс приспособления к иноземному, конечно, поведет вас еще далее — и вы получите, наконец, другую настроенность, другой образ жизни. Потому-то между народами, от незначащих вначале нововведений или изменений почти всегда следовали великие перевороты!

Судите после сего, в какое искусительное положение поставляются девицы, украшаясь такими одеждами, которые очевидно выходят из пределов скромности и более приноровлены к действиям театральным, нежели к местным нуждам и обыкновенным занятиям семейной жизни. Если и конь, говорят, гордится своим украшением, то какое впечатление должны произвесть такие одежды на природную восприимчивость юной девицы!

Светские книги

Если костюмы — вещи бездушные, часто уродливые и безсмысленные — сильно действуют на душу, то чего не могут произвесть в ней светские книги, напитанные духом глумления? Быв, по-видимому, направлены только против грубых заблуждений человечества — его предрассудков, ложных верований, страстей — они, между тем, под туже категорию подводят и такие предметы, которые очевидно имеют связь с догмами нашей веры. По мере того, как распространяется чтение книг сего рода, вера видимо везде оскудевает: вот уже и в мастерских слышится язык кощунства!

Кроме того, книги эти страшно загрязнены драмами преступной любви: в них обнаруживается то, чего девицам и знать не следует; а, между тем, они увлекают пытливость юного возраста живым интересом. Кто спасет беззащитное сердце от этого утонченного яда, особенно когда и чувство веры будет в нем подавлено? Вот сокровенные, очень редко постигаемые, причины юношеской скороспелости, умничанья не по летам, опытности в пороках, безнравственности при наружном благоприличии! Вот причины, от которых многие юноши преждевременно чахнут в силах душевных и телесных, как жертвы тайных пороков!

Все, что целые годы назирала и охраняла матерняя любовь, отеческое попечение, бдительность наставников — все это в несколько часов разрушается иногда одною пагубною книгою! Кто может поручиться, что от подобных книг не потерпит такого же крушения и юная девица? Ее и то уже поставляет на путь погибели, если она втайне услаждается соблазнительными сценами. — Ей нельзя уже быть чистою ни пред Богом, ни в собственных своих глазах. Она, конечно, прикрывается еще личиною благонравия; но этот покров для проницательного глаза слишком прозрачен. Страстные движения сердца, равно как и его нечистота, обнаруживаются в девице столь же естественно, сколь естественно выражаются в чертах лица мужчины, в его словах, голосе и поступи телесная сила и твердость характера. Поэтому самое лучшее украшение девицы и верный залог будущего ее счастия есть невинность.

Какая должна быть дисциплина при воспитании девиц?

Чтобы сохранить в девицах чистоту ума и сердца, и воспитать в них кроткое чувство веры, необходимо возбранять им позорищные удовольствия, устранять взоры их от нелепых представлений, стараться, чтобы до их слуха не доходило любострастное пение, особенно же не дозволять им чтения таких книг, в которых решительно нет ничего, кроме зазорных сцен и чудовищных грез воспаленного воображения, кроме мечтаний, противных природе и нравственной цели, и отсекать всякую изысканность в нарядах, поддерживая в них скромность и простоту. Одним словом, необходимо устранять от них все случаи и поводы к претыканиям.

Нынешняя педагогика, конечно, не согласна с такими мерами; она хотела бы, чтобы дети восходили к добродетели не принужденно, или механически, а свободно и с полным сознанием ее достоинства. Потому-то она и не стережет детей так строго, как стерегли их древние, но предоставляет им опытно познавать себя и неразлучные с их возрастом опасности, вводит их преждевременно в борьбу с соблазнами, чтобы самою борьбою с ними развить и укрепить духовные и нравственные силы их. Но не опасна ли такая попытка? Если и в зрелом возрасте, и при опытном познании себя, весьма немного бывает таких людей, которые с непреоборимою твердостию противостоят искушениям со стороны соблазнов, то как полагаться в этом на возраст юный, ни в чем не искусившийся и ко всему доверчивый?

Дети, еще прежде чем начинают сознавать себя, подвергаются действиям соблазна; так что, когда приходит сознание, они бывают уже вполовину испорчены. Разве можно думать, что человечество, против прежних времен, более усовершенствовалось и далеко ушло вперед? Не говоря о древних христианах, сравните с настоящим поколением ваших предков -и вы увидите, что превосходство-то на их стороне; увидите, какая была твердость в их характерах, какая точность в исполнении уставов Святой Церкви, какое благородство во взаимных отношениях, какое чинопочитание, какое уважение к старшим, какая добросовестность во всем! Одним словом, увидите резкую противоположность нынешнего с прошедшим! Отчего же это? — Оттого, что нынешнее воспитание много ослаблено обычаями иноземными, тогда как предки наши воспитывали детей по указанию святой веры в духе народном; строго смотрели за их поведением и всегда держали их под грозою.

Вот всегдашнее их правило: не преставай младенца наказывати: аще бо жезлом биеши его, не умрет (от него): ты бо побивши его жезлом, душу же его избавиши от смерти (Притч. 23:13-14). Путь, ведущий к добродетели, вначале крут, ухабист и неприступен — много требуется поту и усилий, чтобы взойти на вершину ее. Посему, доколе дети не освоятся и не свыкнутся с добродетелию, приходится вести их иногда против их воли. Всякое бо наказание, — по слову учителя языков, — в настоящее время не мнится радость быти, но печаль: последи же плод мирен наученым тем воздает правды (Евр. 12:11). Судя по духу времени и его горьким проявлениям, ныне приличнее было бы еще более усилить надзор над детьми, чем попускать в этом отношении какое-либо послабление или слишком полагаться на доброе расположение их сердца.

И Священное Писание говорит наследник, доколе в детстве, ничем не отличается от раба, хотя и господин всего: он подчинен попечителям и домоправителям до срока, отцом назначенного (Тал. 4:1-2). И в самой природе- чем нежнее и благороднее плод, тем заботливее он укрывается и защищается. Возьмите, например, пшеничное зерно: мало того, что оно повито плевою, ему служит еще охранением колючее остие, чтобы ни птицы не похитили, ни солнечный зной не опалял его. Все произведения природы родятся и воспитываются в неведомой тайне. Тайна едва ли не первое условие их совершенства. Алмаз не был бы таким, если бы природа не заключила его в подземные свои тайники; там он оселся, окреп, окристаллизовался и стал пригоден на все высокие потребы. Таково-то должно быть и воспитание девиц.

Девицы, чем неразлучнее с семейным своим кругом, чем удаленнее от этих блестящих сцен света, чем в большей возрастают простоте сердца, без всяких притязаний на искусство нравиться, тем они прекраснее, тем невиднее и, следовательно, тем счастливее и для общества полезнее. И крины, растущие в долинах и никем не замечаемые, не долее ли сохраняют ароматическую свою свежесть, чем те, которые красуются на видном месте, или при пути, где от зноя, ветра и частого приражения путников, они преждевременно блекнут и засыхают? Неизвестность — самая надежная защита для девицы. Девица, привыкшая выдерживать взоры публики, и даже особенно занятая этим, сама пролагает путь к своему сердцу: она становится менее стыдливою, тогда как стыдливость есть прирожденный страж невинности, ибо когда ни представления рассудка, ни очевидная опасность, ни страх наказания, ни всеобщее нарекание, ни другие побуждения не могут удержать девицу на пути чести, весьма часто удерживает ее стыд. Он приходит к ней на помощь прежде, чем она начинает сознавать себя. Ослаблять это благодетельное чувство — значит разрушать ограждение самой природы. Потому-то природа, преимущественно пред мужчинами, и наделила женщин стыдливостью, чтобы сделать их менее доступными приражениям соблазна и облегчить для них борьбу с искушениями, которые были бы неудобовыносимы, если бы женщины, по скромности своей, не держали себя в некотором отдалении от мужчин. Поэтому стыдливость должно бы еще более развивать в девицах. «Чти, милая дочь, это прирожденное чувство, — говорит один иностранный нравоучитель, — и берегись истребить его. Тогда ты не сделаешься презренною в собственных твоих глазах, пред твоим ролом и даже пред самыми презреннейшими из мужчин. Удаляйся сообществ, в которых забываются правила благопристойности; удаляйся разговоров, даже с твоими подругами и приятельницами, от которых ты по справедливости должна была бы краснеть, если бы кто третий подслушал их; удаляйся льстецов, которые представляются восхищенными твоею красотою, тогда как в самом деле они имеют только в виду, как бы мало-помалу возбудить в тебе склонность, чрез которую ты, забыв себя, должна, наконец, сделаться добычею нечистых своих пожеланий.

Будь стыдлива не пред другими только, но и пред самой собою! Гнушайся каждым воспоминанием, которое может возбудить в тебе нечистые мысли; убегай необузданных представлений твоего воображения и рассеивай их полезною деятельностию или важнейшими размышлениями».

Эти же правила могут служить руководством и для наших девиц. Итак, стыдливость несправедливо принимают в девицах за признак их необразованности: это естественное свойство девической скромности и чистоты. Преблагословенная Дева Мария, услышав поздравление от Ангела, смутилась, приняв его за обыкновенного мужчину, и, от стыдливости, не могла ни отвечать ему взаимным приветствием, ни сказать что-либо, прежде чем узнала, что видит пред собою небесного благовестника. Какой многозначащий урок для девиц! Доверчивое обращение девиц с мужчинами иногда заводит их слишком далеко. Черта между малым и великим так неприметна, что многим кажется, будто они держат себя в пределах чести, между тем как давно уже преступлена грань ее. Сколь бы ни был благороден мужчина, но в излияния его дружбы всегда вмешивается не совсем чистое влечение и вытесняет святое чувство невинности. Для девицы было бы безопаснее и приличнее держать себя в некотором отдалении от мужчины, чем, из светского приличия, позволять себе фамильярность с ним. Должно признаться, что современное воспитание, по присвоенным ему правам и общим ученым интересам, поставляет девицу в уровень с мужчиною: отчего она стала и смелее, и предприимчивее, и настойчивее. Поэтому трудно возвратиться ей к той простоте, которая некогда служила средою между мужчиною и женщиною. Здесь представляется вопрос:

Нужна ли ученость для женщины?

Христиане всех времен согласны были в том, что к женщине идет не столько ученость, сколько благочестие. Почему же так? Потому что путем учености она совершенно уклоняется от своего назначения, хладеет к обычным своим занятиям и привязывается к таким, которые не сообразны с ее положением, ибо требуют свободы и независимости идти стезями не своего пола; столько же поступает против природы и здравого смысла, сколько и женоподобный мужчина, больше всего занятый своим нарядом и поставляющий все свое достоинство в изысканности туалета. (Какие правильные золотые слова, нетеряющие своего значения даже через сто лет! Да, мы имеем пресловутое равноправие, женскую образованность, активных деловых женщин, для которых карьера прежде всего, но… Россия и Запад ВЫМИРАЮТ. Увы, общественный, национальный интерес и желания женщин сталкиваются в неразрешимых противоречиях. Беспечная жизнь без детей или с одним ребенком (для общественного приличия) или вымирание нации — что выберут современные женщины? — прим. МС).

Одна из самых отрадных страниц в истории есть та, на которой женщина выставляется как пример добронравия и благочестия не только в семействе, но и в обществе. Это бывало тогда, когда она предводила многочисленными дружинами в самой кровавой брани с врагами Церкви Христовой. В области наук сама она (за очень редким исключением) никогда не оказывала услуг человечеству, и в этом отношении замечательна только тем, что, имея от природы утонченный и возвышенный вкус, поражается истинными красотами изящных произведений и отличает их с первого взгляда от ложных; а создать что-либо носящее на себе печать творчества чаще всего не в силах. В ученом мире она то же, что красивая бабочка в царстве флоры: та, кружась между группами цветов, упивается бальзамическою их влагою, а сама ее не производит. Если что ученое и выходило из женского кабинета, то это была как бы проба пера, или слабое подражание, но никак не творчество. Честь великих открытий предоставлена мужчине, от которого свет, по закону природы, должна заимствовать женщина.

В женщине светского образования нелегко примирить это с ее любочестием; ибо кроме того, что она от природы властолюбива, познания еще более раздражают ее властолюбие. Привыкнув с детства блистать своими дарованиями, она не оставит обычных своих претензий и в супружестве. Самые поощрения, которыми обыкновенно сопровождается юный возраст, предрасполагают ее к непомерной притязательности. При воспитании иногда случается то же, что и при лечении: здесь, врачуя одну болезнь, нередко прививают к ней другую; а там, желая облагородить и возвысить нравственное чувство, делают его щекотливым, раздражительным, тревожным. Надобно или иметь счастливый характер, или быть проникнутым кротким чувством веры, чтобы подавить в себе всякое превозношение.

Потому-то в древности девицы всех состояний воспитывались в духе истинно христианском и в евангельской простоте, без всяких видов на ученость. Святой Григорий, брат святого Василия Великого, так пишет о воспитании сестры своей Макрины: «Мать сама заботилась об образовании ее, не о том внешнем образовании, которое дети обыкновенно почерпают из стихотворческих произведений. Она почитала постыдным и вовсе неприличным для нежной и благотворительной души изучать женские страсти в трагедиях или знакомиться с безстыдством в комедиях, и некоторым образом осквернять себя нескромными рассказами о женщинах. Юная дочь изучала то, что мать находила для нее удобопонятным из богодухновенного Писания, — особенно Премудрость Соломонову, и еще более то, что служит к образованию нравственной жизни. Она также знакома была и с книгою псалмов, и в свое время прочитывала из них свою долю. Вставала ли с ложа, принималась ли за ученье, отдыхала ли пред обедом и после обеда, идучи ко сну, стоя на молитве — везде имела она при себе Псалтирь, как добрую спутницу, которая никогда не отлучается от своей подруги». Так почти воспитывались и прочие христианские девицы того времени. Их исключительно учили тому, что составляет прямую потребность домохозяйки и матери семейства; не обременяли головы их, чем не должно; не расточали им похвал, не ласкали чрез меру, не выставляли напоказ публике; устраняли все поводы к тщеславию и высокомерию, следили за каждым их взором, поступью, движениями; и ничего из замеченного не оставляли в них без исправления, по слову сына Сирахова: суть ли ти дщери, внимай телу их и не являй веселого к ним лица твоего (Сир. 7:26). Над дщерию безстудною утверди стражу, да не когда сотворит тя образование врагом, беседу во граде, и отлученаго от людий, и посрамит тя в народе мнозе (Сир. 42: II). Как глубоко древние знали природу женщин и путь, коим должно вести их к естественному предназначению! И как благотворны были последствия такого воспитания! Женщины, чуждые всех суетных видов любочестия, не заносились высоко, не забывали себя, знали свое дело, жили только для счастия семейств, всегда и во всем были верны своему долгу. Девицы, всегда покорные воле родителей, всегда преданные Промыслу, не спешили жить, не мечтали о будущем; цвели в каком-то невинном самодовольствии, среди занятий, свойственных их полу, не подстрекаясь никакими прихотями, жили по состоянию и отличались примерною чистотою нравов.

Стало быть, скажут, женщинам суждено всегда оставаться на низшей степени образования? Напротив. Такое-то настроение, на которое указали мы теперь, и возвышает нравственное их достоинство; им-то и достигается прямая цель их бытия. Дух Святый так характеризует жену-домохозяйку: жену доблю кто обрящет, дражайши есть камения многоценнаго таковая: дерзает на ню сердце мужа ея: таковая добрых корыстей не лишится, делает бо мужу своему благая во все житие; обретши волну и лен, сотвори благопотребное рукама своима. Бысть яко корабль куплю дея издалеча собирает себе богатство; и востает из нощи, и даде брашма дому, и дела рабыням. Узревши село купи, от плодов же рук своих насади стяжание. Препоясавши крепко чресла своя, утвердит мышцы своя на дело, и вкуси, яко добро есть делати, и не угасает светильник ея всю нощь. Лакти своя простирает на полезная, руце же свои утверждает на вретено, и руце свои отверзает убогому, длань же простре нищу. Не печется о сущих в дому муж ея, егда где замедлит: ecu бо у нея одеяни суть. Сугуба одеяния сотвори мужу своему, от виссона же и порфиры себе одеяния. Славен бывает во вратех муж ея, внегда аще сядет в сонмищи со старейшины жительми земли. Уста своя отверзе внимательно и законно и чин заповеда языку своему (Притч. 31:10-23, 25).

Какая здесь в лице жены раскрывается полнота семейных добродетелей! Какая многозаботливая любовь к мужу и неутомимая усидчивость в занятиях женских! Какое благоразумное распоряжение хозяйством и неусыпное попечение о семейных до последней рабы! Какая любвеобильная благотворительность к бедным, и строгая притом внимательность к самой себе! Из уст ее не исходит ни одно нескромное слово! Не видно в ней ни тщеславия, ни пристрастия к украшению и нарядам, и ниже тени самоугодия. Ложнаго угождения и суетныя доброты женския несть в ней. Вот эти-то качества надлежало бы иметь в виду при воспитании девиц, а не ученость. Многие женщины, гоняясь за внешним просвещением, остались .навсегда потерянными для необходимых трудов, домашних занятий и семейных радостей. Выходя замуж, они не могут облегчать своим сочувствием тяжких забот своих супругов; делаясь хозяйками, они не умеют распоряжаться домом; становясь матерями, они не любят попечений, соединенных с обязанностями матери.

По этим данным можно судить о счастии тех супружеств, в которых жены не стараются блистать ученостию а остаются при своей простоте, отличаясь смирением, кротости и благонравием. Не в том ли состоит и превосходство картины, когда во всей точности выдерживается в ней единство основной мысли, когда изящество целого не затмевается красотою каких-либо деталей? Не оттого ли опять такая удивительная гармония в членах нашего организма, такая взаимная между ними соподчиненность, что способность мыслить и управлять ими предоставлена одной только голове? Всему в природе своя мера, вес и число. От кедра до иссопа, от Ангела до человека — все идет в непрерывной прогрессии. Счастие и довольство тогда только и возможны, когда каждый член семейства или общества занимает приличное ему место и пользуется соразмерными с его назначением силами. Притом самое высокое образование, если оно не совпадает с христианским деятельным любомудрием, или благоповедением, не имеет никакой цены. Мудр ли и разумен кто из вас, — говорит Священное Писание, — докажи это па самом деле добрым поведением с мудрою кротостью. Но если в вашем сердце вы имеете горькую зависть и сварливость, то не хвалитесь и не лгите на истину. Это не есть мудрость, нисходящая свыше, но земная, душевная, бесовская, ибо где зависть и сварливость, там неустройство и все худое. Но мудрость, сходящая свыше, во-первых, чиста, потом мирна, скромна, послушлива, полна милосердия и добрых плодов, безпристрастна и нелицемерна (Иак. 3:13-17). Следственно, если женщина владеет такими качествами, то она проникнута мудростию; она имеет ведение. Се благочестие есть премудрость, а еже удалятися от зла есть ведение (Иов. 28:28). Таков должен быть взгляд на образование женщин!

Напрасно опасаются за будущую судьбу девицы без обычной в свете научности, с одним религиозным настроением, — будто она или навсегда останется незамужнею, или много потеряет в брачном отношении. От замечательного глаза чистое золото не укроется: как бы оно тускло по виду ни было, и какую бы безыскусственную форму ни имело, его всегда предпочтут светло отшлифованной меди. Если и язычники умели отличать истинные доблести христианских жен и, удивляясь, говорили: «Что за дивные жены у христиан!», то как думать, что благонравной девизе откажут в должном уважении христиане! Да если бы и случилось это, она, умеренная в своих желаниях, не занятая никакими суетными видами любочестия, покорная Промыслу, не уронит себя и будет довольна своим жребием.

Чаще всего случается замечать, что брачные дела идут совершенно вопреки человеческим расчетам? Иная девица с лучшим образованием, со всеми душевными и телесными доблестями, при всех возможных интересах, получает незавидный удел; другая, напротив, ничего не имеет в себе такого, что особенно возвышало бы ее в глазах света, — а ей выпадает жребий самый блистательный! Если же в брачной чете соединяются иногда и равномерные интересы, то с ними почти всегда бывают неразлучны отравляющие семейную жизнь взаимные расчеты «самости». Значит, устроение девиц зависит не от собственного их образования, не от фамильных каких-либо преимуществ, а от предназначения Промысла. Потому-то и следует приготовлять их с детства ко всем положениям жизни, чтобы они умели жить и в скудости, и в изобилии, и в счастии, и в обстоятельствах неблагоприятных. В этом-то и состоит вся важность христианского воспитания!

Можно ли воспитывать девиц по началам иноземным?

Но пристрастившись к обычаям иноземным, и сознавая нравственное превосходство на стороне Запада, мы внесли его начала в наши учебники и забыли, что с подчинением условиям чужого быта нам приходится идти наперекор собственной природе. Ведь у каждого народа свой характер, свой дух, свои взгляды, свои верования, свои законы, свои потребности, своя местность, свои отношения, следовательно, и свой образ воспитания, и своя выправка. Как человек тогда только имеет какое-нибудь значение, когда он в своем роде, в свое время и на своем месте есть то, чем должен быть, так и народ тогда только бывает достоин уважения, когда все силы его развиваются сообразно собственному его характеру, природным его достоинствам, неотъемлемым преимуществам и политическому устройству. «Охраняй собственность твоего народа, — говорит один иностранный писатель, — и довольствуйся лишь облагораживанием того, чем отличаются драгоценные его качества. Уважай древние похвальные обычаи, нравы и праздники твоей страны, твоей общины, ибо в них живет народный дух, они охарактеризовались его природою и увековечены его творениями».

Усвояя особенности чуждые, мы удаляемся от своего назначения и составляем что-то среднее, отзывающееся космополитством. Оттого-то происходит равнодушие и к обязанностям веры, и ко всему отечественному; оттого-то и жизнь не имеет должного строя. Что полезно в одном народе, то, будучи пересажено на другую почву, дает плоды горькие и неудобоваримые. Если бы все народы во всех отношениях пришли в состояние безразличия, то скоро утратили бы народные оттенки и превратились в одну безцветную массу, как речные воды превращаются в соленые и горькие, сливаясь с морскими под один уровень. Рим, пока не утратил своей народности, был славен, могуч, счастлив и страшен для всех, а без нее — и с науками, и с образованностью, и со всемирным преобладанием, перестал быть таким и пал от внутреннего брожения инородных начал, принятых им от чуждых народов. Что спасало и предков наших в горькую годину их порабощения, как не народность? Вера правая, повиновение законам непреложное, преданность Царю беспредельная, честность неподкупная, терпение непреоборимое, ум светлый и основательный, душа добрая, гостеприимная, нрав веселый, отважность среди величайших опасностей и твердая уверенность, что нет на свете страны краше России, нет государя сильнее Царя православного — вот каковы были отличительные их свойства. Если они не знали выгод европейского образования, то были чужды и тех пороков, которые, вследствие сближения нашего с Западом, наводнили русскую землю.

Древние русские обычаи

Самые странные, по-видимому, обычаи у народов имеют свои причины и в существе их скрывается гораздо более благотворности, чем с первого взгляда представляется. Например, нынешнее поколение на затворничество женского пола у наших предков смотрит, как на обычай совершенно азиатский, как на предрассудок самый пагубный. Под влиянием этого предрассудка, с одной стороны, говорят, грубели наши нравы: мужчины, не удерживаемые чувством приличия, так свойственным прекрасному полу, предавались буйному веселью и пьянству. Женщины, в свою очередь, имея самый ограниченный круг понятий, не могли ни пробудить в них чувства изящного, ни дать лучшего направления их вкусу. С другой стороны, немаловажен был вред для семейной жизни и оттого, что жених не прежде мог видеть свою невесту, как под венцом, отчего супружества часто бывали несчастны. Проверим этот взгляд. Держать женщин в отдалении от мужчин действительно обычай азиатский, потому что семейная и общественная жизнь завязывалась именно на востоке. Но считать этот обычай предрассудком или порождением невежества было бы чрезвычайно несправедливо: заметим, что на нем лежит тип библейский. Все народы приняли его вместе с Откровением. А в христианстве он еще более укоренился и служил неизменною нормою воспитания девиц. Этот древний порядок вещей рушился уже в средние века, и то на Западе, в период всеобщих потрясений и столкновения языческих идей с христианскими; тогда только женщины выступили вперед и явились в обществах. Соображая эти времена и фазы образованности, весьма несправедливо было бы утверждать, что тот обычай вовлек мужчин в грубые пороки и держал в застое умственные силы женщин.

Допустив это, надлежало бы согласиться, что все великие жены библейские, получившие воспитание под его влиянием и благотворившие самым врагам своим, по образу жизни и степени понятий стояли гораздо ниже каких-нибудь героинь средневекового запада, услаждавшихся кровавыми побоищами в цирках, где жизнь людей не имела никакой цены. Если история говорит правду, что у предков наших христианская вера господствовала во всей чистоте и что при господстве ее они были верны долгу и чести, и отличались высокими добродетелями, то по какому праву мы назовем их невежественными? Отчего станем отказывать им в чувстве высокого и прекрасного или приписывать грубые пороки? А между тем известно, что жены их получили воспитание в затворе. Стало быть, исторические указания на какие-нибудь примеры дурного поведения или разгульной жизни частных лиц тогдашнего времени свидетельствуют только о слабости в них христианского чувства, а не о том, что они сделались такими от закрытого воспитания девиц. То правда, что женщины тогда чужды были светских познаний, не были знакомы и с мирскими требованиями, зато, проникнутые чувством благочестия, мирными своими добродетелями они вполне соответствовали своему назначению. Самая особенность их жизни была не без пользы для общества: они внушали мужчинам уважение к своему полу и тем самым облагораживали их. Если нравы мужчин впоследствии в самом деле начали грубеть, если мужчины стали предаваться буйному разгулу и пьянству, то это происходило не от ограниченности понятий в женских головах, а от недостатка благородной деятельности и религиозного чувства в мужских сердцах.

Женщины в лучшие поры Рима и Греции не отличались также ни познанием, ни вкусом; однако ж этим среди греков и римлян не задерживались успехи нравственности и просвещения. У нас прекрасный пол действует в обширном кругу понятий, отличается утонченным вкусом и в обществе занимает первое место, а успешнее ли, сравнительно с прежним поколением, влияет он на нравственность мужчин? — Нет, нынешняя молодежь кипит едва ли не большею отвагою и зазорным удальством, чем прежняя. Да не чаще ли забывается честь и всякое приличие даже в летах средних и престарелых? Самая эта фамильярность, принятая в обращении с прекрасным полом, мало говорит в его пользу: она выражает сочувствие к лицу, но никак не свидетельствует об уважении к нему. Положительно можно сказать, что жизнь предков в этом отношении для потомства будет поучительнее нашей.

Вот и в обычае, что жених не прежде увидит свою невесту, как под венцом, выражается тоже тип патриархальный. Власть родителей в древности, как на Востоке, так и у предков наших, для детей была священна; на их благословение и предусмотрительность они так полагались, что выбор ими невест для себя считали безошибочным. И действительно, брачные союзы были тогда счастливы, потому что скрепляло их благословение родителей. А ныне, несмотря на предварительное согласие жениха и невесты, на выражение взаимной любви их и на соображение всех расчетов, заключаемые браки часто бывают нетверды. Сколько делается разводов по суду, сколько разрывов негласных, сколько с обеих сторон вероломств тайных, сколько в этом отношении сделок торговых! Следственно, и с этой стороны предки наши не заслуживают никакой укоризны. Они вполне понимали всю важность браков и не обращали их в предмет выигрыша, по примеру бездушных ростовщиков. Невеста в своем суженом и жених в своей невесте видели определение Божие. Случались, конечно, и размолвки; но они не имели важных последствий, как ныне; прекращались скоро и вознаграждались с обеих сторон взаимною нежностию, как ссоры детские.

Из этого видно, что прочность брачных союзов зависит не столько от взаимного согласия или предварительных условий жениха и невесты, сколько от доброты характера и чистоты нравов. Где нет ни того, ни другого, там и взаимные обязательства, и самые законы, скрепляющие их, ничего не значат. Отдадим же должную справедливость обычаям предков: ими обуздывалось всякое своеволие, устранялись все поводы и случаи к соблазнам и рассеянности; эти обычаи служили испытанным руководством к правде, благочестию, вере, любви, терпению и кротости; ими поддерживался авторитет родителей; ими охранялось целомудрие супругов, чистота девиц; они были опорою и стражем семейной безопасности. По мере того, как сила их терялась, нравы видимо упадали, страсти кипели: дети начали спорить о правах с родителями, женщины и девицы стали выходить из естественных условий своей жизни, а это вызвало судорожные движения и в обществе.

Заключение

Отцы и матери! Напечатлейте в вашей памяти эту опытную истину, что дочери ваши своим счастием могут быть обязаны не будущим супругам, не состоянию их и богатству, а своим добродетелям и благонравию; что эти добродетели — наилучшее вено, которое они должны некогда принесть женихам своим. Есть возможность им потерять иногда всякое другое счастие, но никогда не потеряют они того, что собрано и хранится в собственных душах их. Положите же для себя правилом — воспитывать их не по духу века сего, а по указанию слова Божия и по примерам благочестивых предков. Храните их со всяким опасением, как драгоценные залоги народного благоденствия. Пускай они растут и красуются под вашим кровом в невинной простоте и на народной почве, питаясь чистыми стихиями жизни благочестивой и коренных русских обычаев, без примеси стихий иноземных. Ограждаемые страхом Божиим, они созреют и принесут плоды, достойные вашего попечения. Основания бо иного воспитанию никтоже может положити паче лежащаго, еже есть Иисус Христос (1 Кор. 3, II).

Конец и Богу слава!

Порфирий (Левашов), иеромонах