Толкования на Псалтирь 38:7

Ст. 6-7 Се пяди положил ecu дни моя, и состав мой яко ничтоже пред Тобою. Хотя и надолго, говорит, продлится жизнь моя, но пред Тобою вменится как ничто. Если тысяча лет в очах Твоих, как день один, — чем будет время одного человека? Место это Симмах перевел еще так: «вот, как пядени дал дни мои, и житие мое как ничто перед Тобою». Ты безначален и бесконечен, а наша жизнь измеряется несколькими ладонями или пядями. Этим изобразил кратковременность человеческой жизни.

Обаче всяческая суета, всяк человек живый. Убо образом ходит человек, обаче всуе мятется. Если же человек ходит подобно призраку и не истинно, то справедливо наименовал его предварительно суетою, потому что не истинную проводим жизнь, но как бы в призраке и заботимся не о существенных благах. Потому и всуе мятемся. Жизнь пребывающих на земле, обращенную на мирские заботы, можно признать суетою. Или еще так: все годы жизни нашей пред Тобою — пар. Ибо Симмах вместо слова «суета» поставил «пар». Сокровиществует, и не весть, кому соберет я. Поелику живем теперь не истинною жизнью, но как бы в призраке, и заботимся не о существенных благах; то всуе мятемся, предаваясь мирским пожеланиям, и собирая сокровища, наследники которых нам неизвестны.

Убо образом ходит человек, обаче всуе мятется: сокровищствует, и не весть, кому соберет я

Только человек, ты говоришь, беспокоится? Только смятение ума, о, пророк, ты осуждаешь? (Да, говорит): ни среди животных, ни среди стихии я не нашел ничего преданного суете. Волнуется, говорит, вода, и опять успокаивается; потрясается земля, и опять утверждается; бушуют ветры, и утихают; свирепствует всякий зверь, и, насытившись, перестает; воспламеняется огонь, и, истребивши попавшее ему дерево, погасает. Человек же в своем беспокойстве о деньгах никогда не находит покоя. Взял это, и уже смотрит на то; овладел тем, и разевает пасть на другое. Он старается удвоить это, к этому опять спешит скопить столько же, и никогда не перестает собирать, пока не приготовит себе конца. Одержимый жаждой любостяжания, он делается желтее самого золота, (и все) – из-за многожеланного богатства, этого неверного и непостоянного друга, коварной любви, обманщика многих господ, насмешливого любителя многих, крылатого узника, неприязненного трупа, свирепствующего в мире ветра; из-за богатства, родоначальника всякой нелепости, изобретателя всякого зла, сотрудника душепагубного наслаждения, противника воздержания, врага целомудрия и тайного похитителя всякой добродетели. Но что я обвиняю богатство, оставив в стороне стяжателей? Оно само терпит от них, связываемое ими и содержимое в узах. Мне кажется, оно могло бы обратиться к ним со следующими словами: что вы, любостяжатели, связываете меня, богатство? Что вы на меня, как на беглеца, налагаете тысячи уз? Что вы обнимаете меня как друга и связываете как злодея, прямо из недр земли захватывая меня в свои руки? Если желаете сделать меня легче самого сна, допустите меня и в руки бедных. Но скажет (обличаемый): «я собираю богатство для детей, чтобы им не пришлось испытать бедности». Хорошо же, многомечтательный богач: настоящего ты не знаешь, а о будущем заботишься; не ведаешь того, что касается тебя самого, и заботишься о детях; не знаешь, не зароют ли тебя в землю, а совещаешься о наследниках? Безумный, скажи мне, какой конец тебя ожидает, и тогда старайся обеспечить детей; скажи мне о сегодняшнем дне, и тогда я поверю тебе насчет завтрашнего. Зачем обманываешь себя и после смерти? Зачем хочешь быть и мертвым, и осмеиваемым? Зачем ты втор­гаешься в то, что свойственно делать Богу? Зачем учишь Божественный Промысл, как распорядиться данным тебе? Тебе нет никакого дела до того, что будет после тебя. Ты не можешь быть мертвым и распоряжаться живыми и судить мертвых, взвешивая права каждого. Итак, зачем ты, богатый, напрасно трудишься, собирая к себе то, что принадлежит бедным, а сам не знаешь, для кого ты собираешь это? Зачем удерживаешь то, что принадлежит сиротам, почему негодуешь на их просьбы, как будто теряешь что-нибудь из своего собственного? Они ищут своего, а не твоего; порученного тебе от них, а не рожденного с тобой. Отдай, что ты взял, и получи пользу, так как тебе поручено дать, а не взять. Будь удовлетворен тем, что в лице нищего сам Бог протягивает тебе руку. Посылающий дождь с неба просит у тебя медную полушку; производящий гром и молнию говорит тебе: «помилуй меня»; облагающий небо облаками просит у тебя рубища. Будь доволен тем, что бедные умоляют тебя как Бога. Подай, сжалься, помилуй, чтобы тебе быть помилованным. А ты и бровью своей не хочешь повести, и упрашиваемый остаешься непреклонен. Дай им то, что им же принадлежит, прежде чем получишь вразумление; подай им то, что принадлежит им, и что немного спустя ты оставишь. Их отец – Царь: подай им то, что принадлежит им же, и получи от отца их беспечальную жизнь. Какую это? «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф.25:40). Оказывающий внимание бедному и нищему не только уничтожает рукописание своих грехов, но и заключает условие, гласящее: дающий нищему, дает в заем Богу. Богу в заем мы даем милостыню, чтобы получить от него воздаяние человеколюбия.

В сущности ни обижающему нет приобретения от обиды, ни обижаемому лишения: образом убо ходит человек, обаче всуе мятется.

«Убо образом ходит человек, обаче всуе мятется: сокровиществует, и не весть, кому соберет я». Живые люди ничем не отличаются от написанных на картине; потому что и те и другие одинаково разрушаются и исчезают со временем. Но тем не менее однакож люди мятутся, состязуясь, ратоборствуя, враждуя и торгуя; вся жизнь исполнена бурь, концем имея смерть. С великим трудом и в поте собирая богатство, незнают будущаго наследника. Написал же сие блаженный Давид, подвигнутый тем, что испытал на себе самом. Ибо, добычами, собранными со врагов, и данию, вносимою иноплеменниками, возвеличив и весьма прославив царство свое, не знал он о нечестивом и беззаконном намерении сына; а потом увидев, что сын стал обладателем царскаго дома и себе присвоил собранное там богатство, изрек это достойное удивления слово: «обаче всуе мятется: сокровиществует, и не весть, кому соберет я».

Убо (подлинно) образом ходит человек.

В образе (в виде образа)—проходит—имеет смысл тот, что человек проводит жизнь свою, на подобие живописного образа, как изъясняют Василий и Феодорит. Ибо написанной картине нисколько не полезна красота цветов, или большая величина ее и тому подобное: так и человеку бесполезны житейская благоуспешность и слава. Или—в виде образа— означает то, что человек живет на подобие образа и тени, а не поистине и на самом деле, по причине неблагонадежности и непостоянства всего человеческого, как изъясняют Афанасий, Кирилл и Феодорит.

Другие в рассуждении сего сказали, что каждый человек в образе проходит, то есть, настоящую жизнь—по своему виду, или по своему отдельному понятию, ибо каждый поступает по своему воображению, иной— имея целью богатство, иной—достижение славы, а иной другую цель и конец. Или: по образу ходит человек, то есть, по образу умственного мирa и истины; потому что, как говорит Дионисий Ареопагит, чувственный мир сей есть образ умственного и чувственные вещи суть образы умственных, или истин.

Обаче всуе мятется, сокровищствует, и не весть, кому соберет я.

Обаче—здесь поставлено вместо — Итак, говорит, человек тщетно беспокоится, и стремясь то вверх, то вниз, добивается приобретения богатства, когда все суетно, и что еще хуже, когда сей несчастный, хотя и подвизается в приобретении имущества, не знает, кто будет наследник имущества его, тогда как собирающему его принадлежит труд и мучение, а выгода и наслаждение, быть может, принадлежат другому.

Слова Феодорита: Люди живые ничем не различаются от написанных на картине. Ибо естество (бытие) как тех, так и других равно скоро протекает от времени и повреждается. Но тем не менее мятутся (люди), спорят, бьются, враждуют, торгуют и вся жизнь их, имеющая концем смерть, исполнена кружения. Но, собирая богатство с мучением и великим трудом, они не знают, кто будет наследник его. Часто сын бывает целью собранных сокровищ: но (вместо того) случалось, что собранное ими делалось добычею разбойников, пищею клеветников, пленом врагов. Это и блаженный Давид написал, имея побуждением к тому свои собственные приключения. Ибо, сделав свое царство весьма великим и славным чрез добычи военные и взнос даней от иноплеменников, он не знал нечестивого и беззаконного намерения сына (своего). Потом, видя его возобладавшим государством и усвоившим себе заготовленное (в нем) богатство, он произнес сии чудные слова: однако ж тщетно метется, ищет сокровищ и не знает, кому собирает их.

Ст. 5-7 скажи ми, Господи, кончину мою и число дний моих, кое есть, да разумею, что лишаюся аз. Се, пяди положил еси дни моя, и состав мой яко ничтоже пред тобою: обаче всяческая суета всяк человек живый. Убо образом ходит человек, обаче всуе мятется: сокровищствует, и не весть, кому соберет я

Сознание Давидом своего греха было настолько глубоко, болезнь - настолько сильна, что он убежден был в скорой своей кончине. Очевидно, жизни его осталось в размере «пяди», ширины кисти руки, т. е. около 7 сантиметров. Давид означает этим выражением, что жить ему осталось самое ничтожное количество дней.

Вся вообще продолжительность человеческой жизни пред Богом совершенное ничто; она подобна призраку, тени, быстро исчезающей, и вся деятельность человека, направленная на приобретение и упрочение своего блага, напрасна, бесполезна и жалка. Этой проповедью о ничтожности жизни Давид произносил осуждение своей прошлой деятельности: он не находил за ней ничего ценного, а потому с опасением смотрит на исход жизни.

Ст. 6–7 Се, пяди положил еси дни моя, и состав мой яко ничтоже пред Тобою: обаче всяческая суета всяк человек живый. Убо образом ходит человек, обаче всуе мятется: сокровищствует, и не весть, кому соберет я

Пядь есть мера длины в четверть аршина, или в четыре пальца поперек, вообще – малая мера. Значит, смысл изречения здесь такой: вот Ты, Господи, наметил дни мои пядями, и они так же малы, как мала пядь, да и все существо мое (и состав мой), вся жизнь моя пред Тобою, как ничто. В этих словах псалмопевец жалуется на краткость и ничтожество человеческой жизни, как бы говоря: жизнь человека и сама по себе коротка; а Ты, Господи, необычайным образом делаешь мне ее еще больше горькою. Эта жалоба его подобна тем, какие находятся во многих местах книги Иова: «Мы вчерашние и ничего не знаем, потому что наши дни на земле тень» (Иов. 8:9); жизнь человека возникает «как цветок и опадает; – как тень убегает и не останавливается. И на него-то Ты отверзаешь очи Твои, и меня ведешь на суд с Тобою?» (Иов. 14:2–3). Высказав такую жалобу, псалмопевец выводит потом заключение о суете и суетности человеческой жизни. Вся жизнь человека и труды, все заботы его о земном, вся деятельность его на земле есть не что иное, как суета, обаче всяческая суета. Все смертные не что иное пред Богом, как сущая суета, и что самый состав их, т.е. самое существование, или самая должайшая жизнь, сопровождаемая здравием и крепостью телесных сил, яко ничтоже пред Ним. Правда, пред очами людей, которые взирают на одно только настоящее, жизнь человеческая (телесная) представляет нечто существенное, но пред Богом, Который зрит будущее как настоящее, прозирает в вечность, не имеющую ни предела, ни меры, она поистине ничто, всяческая суета, всяк человек живый. Даже самый могущественный царь, которому дивятся и которому многие завидуют, в кратковременной жизни своей представляет вместилище суеты, потому что все в нем: богатство ли, здравие ли и крепость сил, величие чести и славы, – все это тленно и скоропреходяще, а следовательно – и суетно... А далее (ст. 8) пророк выводит новое заключение о бесполезности и суетности всего того, что человек измышляет и предпринимает для приобретения земных сокровищ. Человеческая жизнь как изображение на картине (убо образом ходит человек), для которой бесполезна красота цветов или та или другая величина ее. Она (земная жизнь человека) как тень проходит, как бы на минуту является и в ту же минуту исчезает, а потому и всякий человек, много заботящийся о приобретении земных благ, всуе мятется, сокровищствует, с большими усилиями и заботами собирает богатства, а и сам не знает, кому их соберет. Многие думают, что они собирают богатства для детей и внуков, в той надежде, что последние помолятся за них, помянут добрым словом и вообще будут благодарны к памяти их. Но, как часто случается, что те дети и внуки, для которых приобреталось имение, умирают нечаянно, и наследство достается чужим и неизвестным людям, или же и так бывает, что дети или внуки в самое короткое время расточают все то, что отец или дед долгое время и с великим трудом приобретал наконец, бывает нередко и то, что наследники имущества оказываются столь неблагодарными к памяти представивших им собранное имение, что платят им злом за добро, посмеиваясь над трудами и заботами собирателей доставшегося им наследства. Поистине, всуе мятется всяк человек, сокровищствуя, и если бы он мог предусмотреть и твердо верить, что не в его власти будет распределение приобретенных им сокровищ (Еккл. 2:23–24), то лучше бы старался приобретать «сокровище неоскудеемо на небесех», в Бога богатеть, а не себе собирать (Лк. 12:33, 21), предаваясь напрасной суете.