НЕДЕЛЯ АНТИПАСХИ

Сегодня Воскресения, в продолжение целой Пасхальной седмицы Воскресший Господь не являлся более Своим ученикам. Через восемь дней после Пасхи ученики опять собрались вместе, и Фома был с ними. Двери, как и в тот вечер, опять были заперты. Вдруг явился среди них Иисус Христос и сказал им: Мир вам! – и, обратившись к Фоме, отвечая на требования его сомневающегося сердца, сказал ему: «Подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим» (см.: Ин. 20, 27). Тогда чудесное явление Господа и Его чудесное слово, показывающее Его всеведение, победило сомнение ученика; он не осмеливался уже влагать персты в язвы гвоздиные и влагать рук в ребра Воскресшего Спасителя. Пристыженный в своем неверии, он в молитвенном благоговении признает: Господь мой и Бог мой! Теперь он верует от всего сердца, потому что видел Господа и испытал на себе силу Его Воскресения. Господь, принимая исповедание Своего ученика, говорит, однако, ему: ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие (Ин. 20, 29). Этим Он указал нам, не видевшим Его, на слово, которое возвестили о Нем Его апостолы.

Обычай продолжать торжества великих праздников до семи дней был уже в Церкви Ветхозаветной. Таким образом праздновались Пасха и праздник Кущей. Последний из праздничных дней был особенно торжествен, назывался великим (см.: Ин. 7, 37) и как бы заменял собой сам праздник. По этому примеру и от переизбытка духовной радости о Воскресшем Спасителе, и в Церкви христианской восьмой день по Пасхе, как окончание торжества Светлой седмицы, издревле составил особое торжество как бы в замену самой Пасхи, отчего и назван Антипасхой, что значит: вместо или против Пасхи. Притом день этот, служа заключением Светлой, служит вместе началом другой – новой Недели после Пасхи – царицы праздников; им начинается круг Недель и седмиц целого года; в этот день в первый раз обновляется память Воскресения Христова, которое от самых апостольских времен принято в Церкви воспоминать через каждые семь дней, т. е. в каждый первый день недельный. Отсюда произошло название Антипасхи Неделей новой, т. е. первой – днем обновления или просто обновлением; что, по изъяснению святителя Григория Богослова, напоминает тот первый день мира, который следовал по торжественном окончании творения.

Но с восьмым днем по Пасхе уже само собою соединяется и воспоминание о явлении Иисуса Христа ученикам Своим в восьмой день по Воскресении и об осязании спасительных язв Тела Его апостолом Фомой; отсюда и – более других употребительное у нас – название Антипасхи Неделей святого апостола Фомы, или Фоминой. Это примечательное событие – как очевиднейшее доказательство истины Воскресения Христова и как опыт неизреченной любви и снисхождения Воскресшего Господа к слабости сердца человеческого и в самих учениках Его – было положено в основу песнопений церковных в продолжение новой Недели. Святая Церковь, напоминая нам о явлении Господа дневным чтением из Евангелия, приглашает всех с благодарением воспеть Благоволившему – в уверение наше – дать осязать Себя: «Человеколюбче, велие и бесприкладное множество щедрот Твоих: яко долготерпел еси, от иудей заушаем, от Апостола осязаем, и от отметающихся Тебе многоиспытуем: како воплотился еси? како распялся еси безгрешне? Но вразуми ны, яко Фому, вопити Тебе: Господь мой и Бог мой, слава Тебе!»

В древней Церкви Неделя Антипасхи имела еще особое назначение, оставшееся и теперь в употреблении в Церкви Западной. А именно: в древности праздник Пасхи был торжественным временем крещения иудеев и язычников, обращавшихся в христианство, это Таинство совершалось над ними в ночь под Светлый праздник. Новокрещенных, или – как обыкновенно называли их древние – новорожденных, одевали в белую одежду – образ их младенчества во Христе, которую носили они в продолжение всей Светлой седмицы. В Неделю Фомину торжественно в церкви снимали с них эту одежду и полагали ее в особом притворе храма. Оттого все дни Светлой седмицы назывались нередко днями в белых.

1. В чем состояло неверие Апостола?

а) В неверии свидетельству соучеников о явлении им Господа. Глаголаше апостолам: «не иму веры, аще не увижду и аз Владыки». «Аще не узрю Его, не верую словесем вашим».

б) В неверии самому Воскресению.

«Не верова Твоему Воскресению, и видевшим Тя вопияше: аще не вложу перста в ребра Его и гвоздей язвы, не верую, яко востал есть».

2. Что было в основании его неверия?

а) Сильное желание узреть Господа. «Возжелевый Твое радостное видение, прежде не вероваше Фома».

б) Желание совершенной уверенности для себя и для всех.

«Не всуе усумневся Фома о востании Твоем, не низложися, но несумнетельное тщашеся показати сие, Христе, всем языком». «Не вероваше реченным ему, от неверия в веру извествуя».

3. Что произвело благотворную перемену в душе Апостола?

а) Благодатное явление Самого Воскресшего. «Неверующему ученику руце показал еси и пречистое ребро. Он же веровав вопияше Тебе: Господь мой и Бог мой, слава Тебе!.. Веровав же и Фома зрением руку и ребр Твоих, Господа и Бога Тя исповеда».

б) В особенности живоносная сила язв Господних. «Со страхом руку Фома в ребра Твоя Живоносная,

Христе, вложив, трепетен ощути действо, Спасе, сугубое, двема естествома в Тебе соединяемыма неслиянно, и верою взываше глаголя: Ты еси Господь...» «Ощущая рукою Твое сугубое существо, со страхом вопияше верно, верою влеком: Господь мой и Бог мой, слава Тебе!».

4. Что последовало за такой переменой в Апостоле?

а) Явление, вместо неверия, твердой веры. «Вложив бо Фома во огненная ребра руку Иисуса

Христа Бога, не опалися осязанием. Души бо зловерство преложи на благоверие».

б) Высокое исповедание и ревность возвещать всем истину.

«Ребро Твое Божественное радуяся Фома осязав, Господи, и Зиждителя Тя прослави». «Возопи, егда виде Тя, Всесильне: Ты еси Бог мой и Господь... Кланяюся Твоей державе и мирови возвещаю страшное Твое и Всесильное Востание». «О, преславнаго чудесе! Иоанн на перси Слова возлеже, Фома же ребра осязати сподобися: но ов убо отонуду страшно Богословия глубокое извлече смотрение: ов же сподобися тайнонаучити нас: представляет бо показания ясно востания Его».

5. Какие благотворные действия перемены в Апостоле для мира и Церкви?

а) Большее утверждение веры в Воскресшего.

«О, доброе неверие Фомино! Верных сердца в познание приведе». «О, преславнаго чудесе! Неверие веру известную роди». «Неверною же верою облагодетельствовавый нас Фома Близнец, решит убо мрачное неведение всех концев, верным неверствием». «Радуешися испытаем: темже, Человеколюбче, на сие повелевавши Фоме, простирая неверующу ребра, мирови уверяя Твое, Христе, тридневное Востание».

б) Открытие высоких истин Богословия. «Богатство почерп от сокровища некрадомаго Божественнаго, Благодетелю, копнем прободеннаго Твоего ребра, премудрости и разума наполняет мир Близнец». «Твое неудобное сокровище, утаеное нам отверзе Фома: богословив бо языком Богоносным, пойте Господа, глаголаше, и превозносите Его во вся веки».

После славного Своего Воскресения Господь Иисус Христос неоднократно являлся Своим ученикам и последователям. Так, в самый день Своего дивного Воскресения Он благоволил явиться апостолам, которые все, кроме апостола Фомы, из страха от иудеев проводили время в запертой горнице в общей молитве и глубоких думах. Чтобы убедить учеников в истине Своего Воскресения, Божественный Учитель показал им Пречистые руки, ноги и ребра. Это явление исполнило сердца учеников верой и любовью к своему Учителю, так что они всем возвестили, что восстал Господь. Но когда апостолы рассказали о явлении Спасителя Фоме, то он отказался поверить им: если я не увижу на руках Его ран от гвоздей, если не вложу перста моего... в ребра Его, то не поверю (ср.: Ин. 20, 25). И вот в то время, как ученики торжествовали восстание от гроба Своего Учителя и Господа, сердце апостола Фомы томилось смущением, грустью и тяжелым раздумьем. Господь Сам пришел на помощь к нему, явив и ему славу Своего Воскресения. Спустя восемь дней по Воскресении Господа, когда все апостолы, не исключая уже и Фомы, снова собрались в одно место, вдруг предстал посреди них Христос и сказал: Мир вам. Хотя лик и голос Спасителя тотчас показали апостолу Фоме несправедливость его сомнения, однако Милосердый Господь благоволил окончательно рассеять маловерие ученика. Обратясь к Фоме, Спаситель сказал ему: Подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не оставайся в неверии, но будь верующим (ср.: Ин. 20, 27). Прикосновение к цельбоносным язвам Спасителя совершенно уврачевало душу Апостола; преисполненный чувством радости и веры, он воскликнул: Господь мой и Бог мой! Иисус же Христос сказал ему: Ты поверил, потому что увидел Меня: блаженны не видевшие и уверовавшие (ср.: Ин. 20, 28–29).

Впоследствии апостол Фома много потрудился для благовествования веры Христовой; он же послужил к утверждению веры учеников Христа, а с ними и всех христиан, в Божественном Вознесении на небо Пречистого Тела Богоматери после Ее Успения. Древнее предание Православной Церкви повествует об этом следующим образом. После сошествия Святаго Духа на апостолов все они, облеченные силою свыше, разошлись в разные стороны для проповеди Евангелия, причем апостол Фома отправился в самые отдаленные земли от Иерусалима. Господу угодно было чудесным образом собрать всех их к смертному одру Пресвятой Богородицы, чтобы почтить Ее торжественным погребением. По Его же святому Провидению, апостол Фома не успел прибыть в Иерусалим ко дню погребения Богоматери, но явился сюда на третий день; он сильно скорбел, что не мог в последний раз проститься и облобызать Пречистое Тело Божией Матери. Чтобы утешить скорбящего, на общем совещании апостолы решили открыть гроб Богородицы. И вот когда открыли гроб, то в нем не нашли Тела Богоматери, но только погребальные пелены. Тогда все познали, что Богоматерь с плотию Своею вознеслась на небо. Так в первый раз открылась слава Честнейшей Херувим и Славнейшей без сравнения Серафим Богородицы, Которую весь род христианский стал чтить как свою ближайшую Заступницу пред Престолом Всевышнего.

При воспоминании о святом апостоле Фоме обрати свое внимание, христианин, на слова Спасителя, сказанные Им Апостолу: Ты поверил, потому что увидел Меня: блаженны не видевшие и уверовавшие (Ин. 20, 29). Для нас, христиан, нет уже нужды уверяться в Воскресении Христовом через какие-либо особенные знамения и чудеса. Первых учеников Своих Воскресший Господь уверял не ради только их самих, но и ради всех нас, исповедующих имя Христово. И Апостолы за всех нас убедились в истине Воскресения Спасителя: они видели своими очами Воскресшего Господа, осязали его раны, неоднократно беседовали с Ним и обо всем этом устно и письменно проповедали всему миру. Этой проповеди апостолов, как самовидцев и служителей Христа, каждый из нас должен веровать твердо и несомненно. Так как верующим Господь обещал блаженство, то мы должны стараться всегда пребывать в православной вере, должны бояться всяких заблуждений неверия и лжеверия, а также нерадения и беспечности о вере. Итак, христианин, храни Святую Соборную и Апостольскую веру как самое дорогое твое сокровище, которым приобретается блаженная жизнь на небе. Как счастлив человек, свято хранящий преподаваемое ему Православною Церковью учение веры, который не уклоняется от этого учения, но старается во всем благоугождать Триединому Богу по Заповедям Христа и Его апостолов! Он, как тихий поток, мирно проходит долину земной жизни, стремясь к Горнему Отечеству, где обитают все святые.

С другой стороны, как жалки колеблющиеся в вере, по своему суемудрию извращающие православное учение христианское, отделяющиеся от матери своей – Святой Церкви и старающиеся даже других вовлекать в свои заблуждения! Все они готовят для себя вечную погибель. К сожалению, отступники от правоверия появляются и в недрах нашей отечественной Церкви. Ослепляемые самолюбием, они дерзновенно отвергают водительство Богоучрежденной Церкви и ее пастырей. Да убоятся все суемудрые Праведного гнева Божия: отступая от православной веры и ее хранительницы Святой Церкви, они сами себя ведут в геенну огненную.

Известен такой случай. Однажды к преподобному Кириаку пришел инок Феофан, державшийся осужденного Церковью неправого учения о Христе Иисусе. Преподобный Кириак стал умолять Феофана оставить свои заблуждения и обратиться к Соборной и Апостольской Церкви. «Един путь к нашему спасению, – говорил преподобный, – есть тот, чтобы мыслить и веровать так, как мыслили и веровали святые отцы». Узнав о готовности Феофана принять вразумление, святой Кириак сказал ему: «Я надеюсь на Бога, что Его Благость откроет тебе истину». После этого он удалился в уединение и стал молиться Господу за брата. По его молитве заблудшему на другой день было видение. Ему явился грозный муж и сказал: «Поди и познай истину», – и привел Феофана в темное и смрадное место, и показал ему грешников, испускающих вопль и стенание от адского огня. «Вот обиталище тех, – сказал грозный муж, – которые нечестиво умствуют. Если тебе нравится это место, оставайся при своем лжеучении; если же не хочешь подвергнуться подобному наказанию, обратись к Святой Соборной и Апостольской Церкви, к которой принадлежит Кириак».

Помня это, возлюбленный собрат, твердо стой в православной вере, завещанной тебе отцами и предками. Блюди себя и не входи в общение с людьми суемудрыми, неправо мыслящими о вере, которые, хотяще быти законоучители, не разумеюще ни яже глаголют, ни о низсже утверждают (1Тим. 1, 7). Одна сокровищница веры – Святая Православная Церковь; одни истинные учители веры – законные пастыри церковные.

I. На требование поклониться богам святой священномученик Власий отвечал своему мучителю: «Мучь тело мое, как хочешь, в твоей власти это; над душою же моею властен Бог». «А если я брошу тебя в озеро, спасет ли тебя твой Христос?» – спросил мучитель. «Я верю и надеюсь, – отвечал исповедник, – что Иисус Христос, Бог мой, окажет мне Свою дивную помощь и на водах». Правитель велел бросить святого Власия в озеро, но он пошел по воде, как по суше. Дойдя до середины озера, он сказал стоявшим на берегу воинам: «Покажите теперь и вы силу богов своих и идите сюда». Шестьдесят восемь воинов призвали своих богов и бросились в озеро, но все потонули. Считая виновником их смерти Власия, правитель приказал усекнуть его мечом.

II. За святую и богоугодную жизнь святой Акакий, Мелитинский епископ, еще при жизни удостоился от Господа дара чудотворений. Однажды, во время бездождия, святитель вышел за город и на открытом воздухе совершил Бескровную Жертву о ниспослании дождя. При этом он показал столь сильную веру, что не приказал вливать воды в святую чашу, надеясь, что Господь ниспошлет дождь. Твердая вера не посрамила святителя. По молитвам его дождь в изобилии полился на землю. В другой раз святой Акакий совершал в храме Литургию. Во время службы, вследствие непрочного сооружения, свод храма готов был обрушиться. Народ с ужасом побежал было из церкви, но святитель воскликнул: «Господь Защитник жизни моей, кого убоюся!» И свод держался на своем месте до того времени, пока святитель совершил службу, и все вышли из церкви. Тогда свод с грохотом рухнул на землю. Многими и другими чудесами прославился святитель. Блаженная кончина его последовала около 435 года.

III. Один добродетельный друг святого Спиридона, епископа Тримифунтского, оклеветанный перед судьею, был заключен в темницу и осужден на смерть. Узнав об этом, святитель немедленно пошел избавить его от неповинной смерти. Надлежало ему переходить через поток, который в это время, по случаю наводнения, выступил из берегов и преграждал ему путь. Святой угодник Божий, приведя себе на память, как Иисус Навин с Ковчегом Завета перешел по сухому дну Иордан во время его полноводия, и веруя, что Всемогущий Бог всегда слышит, обратился к потоку и, как слуге, сказал ему: «Общий нам Владыка повелевает тебе: остановись, чтобы мне пройти и невинного человека избавить от смерти». При этих словах поток вдруг остановился, сдерживая стремление вод своих, и открыл сухой путь не только святому Спиридону, но и спутникам его, которые, опередив святителя, дали знать судье о пришествии его и рассказали чудо, совершенное им на пути. Судья немедленно освободил невинно осужденного и отдал его в руки святого чудотворца.

IV. Святитель Тихон Амафунтский в молодости своей продавал хлебы и, имея сострадательное сердце, раздавал их нищим без денег. Отец не мог этого не заметить и потому в одно время строго наказал его за это. Святой Тихон, желая успокоить своего отца, сказал ему: «Батюшка! Напрасно ты на меня гневаешься, я твои хлебы трачу не попусту, а отдаю их взаймы Богу и имею от Него в том расписку – Его Божественное слово: кто даст нищему, тот взаймы дает Богу, и сторицею от Него приимет (ср.: Притч. 19, 17). Ты мне не веришь? Пойди посмотри и увидишь, как верно слово Божие». Сказав это, Тихон взял отца за руку, повел его в житницу и отворил двери – отец увидел подтверждение слов Священного Писания: житница была наполнена самой чистой и лучшей пшеницей, хотя прежде в ней ничего не было. Отец пал на землю и возблагодарил Бога. С того времени он не стал уже запрещать своему сыну раздавать милостыню бедным.

Другое чудо, совершенное святителем Тихоном, было не менее поразительно. В одном саду обрезали сухие ветви с виноградных лоз и, как принято, выбрасывали их. Святитель Тихон, собрав эти сухие ветви, рассадил их в своем огороде; при этом он попросил Бога, чтобы они принялись и выросли, чтобы виноград на них был полон и красив, чтобы ягоды были сладки и здоровы и чтобы виноград в его саду поспевал раньше. Как хотелось святому, так и сделалось. На другой день он вышел в огород посмотреть, что сделалось с его посадками, и увидел на нем благословение Божие: все ветви принялись и в то же лето принесли чрезвычайно много плодов; в других садах виноград был еще зелен, а у святого Тихона самый спелый, сладкий и здоровый. Слушая о чудесах святителя Тихона, вы, конечно, заметили ту детскую простоту, с какой он верил словам Святого Писания, и ту детскую смелость, с какой ожидал всего от Бога. Заметьте же еще, что и все святые мужи, особенно чудотворцы, всегда бывают таковы, все они точно дети. Дети, нимало не размышляя, верят всему, что им скажут старшие: и святые, нимало не сомневаясь, верят всему, что говорит Слово Божие. Дети всего смело ожидают от родителей; и святые всего смело ожидают от Бога.

V. Господь сказал: аще имате веру, яко зерно горушно, речете горе сей: прейди отсюду тамо, и прейдет (Мф. 17, 20). Знамения же веровавшим сия последуют: именем Моим бесы ижденут: языки возглаголют новы: змия возмут: аще и что смертно испиют, не вредит их: на недужныя руки возложат, и здрави будут (Мк. 16, 17–18). Читаем историю жизни святых и видим, что все это оправдано самим делом. Речете горе сей: прейди отсюду тамо, и прейдет: и, действительно, горы двигались по молитвенному слову преподобного Марка и святителя Григория, епископа Неокесарийского. Именем Моим бесы ижденут, – и бесы не только изгоняемы были святыми, но даже и служили им. Языки возглаголют новы: преподобный Пахомий не знал греческого языка, но помолился и стал понимать инока-грека, пришедшего посетить его, и отвечал ему на греческом языке; а преподобный Ор читал, не учившись читать. Змия возмут: святая великомученица Ирина брошена была в ров, наполненный змеями, но не только ничего не потерпела от них, напротив, они издохли от одного ее присутствия во рве. Аще что смертно испиют, не вредит их: святой мученик Михаил, по приказанию мучителя, выпил яд и остался цел, тогда как тот же яд, выпитый одним преступником, осужденным на смертную казнь, тотчас лишил его жизни⁶. На недужные руки возложат, и здрави будут: преподобный Пафнутий Боровский устроял церковь; один иконописец, по имени Дионисий, работавший для этой церкви, сильно занемог ногами и должен был оставить работу, но святой Пафнутий только сказал ему: «Примись-ка, Дионисий, за дело, Бог тебя благословит, Матерь Божия даст тебе здоровье», – и больной Дионисий тотчас же принялся за работу, а его болезни как не бывало.

Русские издавна отличались особой любовью к святой вере Христовой и Православной Церкви. Во времена татарского ига многие православные засвидетельствовали эту любовь своей кровью.

I. В 1246 году татарский хан Батый позвал к себе Черниговского князя Михаила и потребовал от него через своих волхвов, чтобы он перед вступлением в ханскую палату прошел, по обычаю монголов, сквозь огонь и поклонился солнцу и истуканам. Благоверный князь отвечал: «Я христианин и не могу поклониться твари и идолам». Когда ему предложили одно из двух – или поклониться, или умереть, – князь не поколебался избрать последнее, несмотря на все убеждения близких людей; приготовился к христианской кончине и вкусил лютую смерть от варваров. Примеру доблестного князя тогда же последовал и любимый боярин его Феодор.

II. В 1270 году другой русский князь, Роман Олегович Рязанский, был оклеветан в Орде, будто он поносил хана и его веру. Хан отдал князя в руки татар, которые начали принуждать его к своей вере. Но он не только не соглашался на это, но открыто исповедовал, что вера христианская воистину есть святая, а татарская поганая. Озлобленные язычники отрезали ему язык, заткнули уста и медленно изрезали по суставам все члены его тела, так что новый мученик действительно уподобился древнему Иакову Персиянину, по замечанию летописей.

III. Защищая себя от нападающих врагов или выступая против них сами, русские были убеждены, что они проливают свою кровь и умирают, прежде всего, за Святую веру и Церковь. «Умрем за Святую Богородицу (т. е. за Соборную церковь Пресвятой Богородицы) и за правую веру», – говорили жители Владимира, когда он был осажден татарами. «Умрем за Святую Софию (т. е. за Софийский собор)», – обыкновенно повторяли новгородцы, собираясь на поле брани. «Прольем кровь свою за дом Пресвятой Троицы и за Святые Церкви», – восклицали псковитяне во дни Довмонта, отражая нападения Литвы. И святой благоверный князь Димитрий Донской, отправляясь с войском из Москвы против татар, говорил прочим князьям и воеводам: «Пойдем против безбожного и нечестивого Мамая за правую веру христианскую и за святые церкви, и за всех младенцев, и старцев, и за всех христиан»¹. Да, русские любили свое Отечество, а в нем, прежде всего, любили свою святую веру и свою Святую Церковь. Русские тем более привязывались к святой вере и Церкви, что в них только находили для себя утешение и подкрепление посреди бедствий и скорбен, в особенности от своих поработителей, и в имени или звании христиан видели свое главное отличие от иноверцев – поганых агарян и свое превосходство перед ними.

Блажени не видевший и веровавше.

Ин. 20, 29.

Давно, очень давно случилось это. Я был тогда и молод, и горяч, и любопытен. С детства не вложена была в мое сердце живая и чистая вера в Господа. И чем старше я становился, тем более закрадывалось неверие в душу мою. Я не умел верить, я все хотел узнать своим умом, своим чувством. И вот как Господь Милосердый вразумил меня.

Стояла свежая, ранняя весна. Великим постом пришлось мне заехать по делам службы в небольшой губернский город. В семи верстах от города, на холме, высился красивый мужской монастырь. Там почивало много святых мощей.

Я очень любил пение и часто приезжал в монастырь послушать хор иноков; пели они действительно прекрасно. Было у меня в монастыре несколько знакомых монахов, и я часто ночевал у них.

Целые вечера, бывало, спорили мы о разных предметах веры; я открыто смеялся над их верой, над их благоговением к святым мощам, и смело заявлял я, несчастный, о своем неверии. Монахи ужасались и принимались меня усовещивать. Из всех особенно нравился мне один монах – это был высокий, статный отец Ириней. Рода он был знатного, очень образованный и умный человек; его худощавое и слегка желтоватое лицо с большими черными глазами поражало своей строгостью и святостью. Я часто подолгу беседовал с ним.

На четвертой неделе Великого поста выбрал я теплый денек и отправился в монастырь. Поглядел я на храм, послушал пение монахов и отправился в келью отца Иринея, с намерением переночевать.

За разговорами не заметили, как уже стемнело, но мы все еще не умолкали; изредка слышались удары сторожа в чугунную доску. Монастырь спал.

«Нет, вы это бросьте и из ума выкиньте ваше неверие, – говорил отец Ириней, – тяжкий грех неверие, и тяжко накажется Господом». «Ну, а если бы я на деле доказал вам, отец Ириней, что все вы заблуждаетесь, поверили бы вы мне?» – спрашивал я. «Что вы говорите, опомнитесь! Не глупее нас с вами были наши отцы, деды, а поверили сему. И верит уже целые века Церковь Православная, верили и верят миллионы людей православных. Наконец, прочитайте жития святых... Как же можно сомневаться в святости угодников Божиих и нетленности их мощей? Что вы!.. Бог с вами!» – толковал отец Ириней.

Я промолчал, но сам затаил в сердце дерзкую мысль. «Так и сделаю», – решил я и лег спать, ничего не сказав отцу Иринею.

Уснуть я не мог на жесткой постели монаха. Отец Ириней долго молился и, наконец, задремал на полу, в уголке.

Убедившись, что он спит, я тихо встал, кое-как оделся и поспешно вышел из кельи. На востоке белела предрассветная полоска, звезды начинали гаснуть. Ветерок освежал мне лицо. Я пошел прямо к храму. Он был открыт. При слабом мерцании лампад едва можно было различить образа и очертания храма. Двое монахов суетились около правого придела и не обратили внимания на меня. Скоро должна была начаться служба. На минуту мне стало страшно. Я прошел в левый придел к раке почивавших там святых мощей, остановился около них и огляделся; у открытой раки горела лампада. В храме никого не было, монахи, верно, вышли. Вновь какой-то внутренний страх захолодил мое сердце. Я постарался усмехнуться, подошел к раке и смело поднял ее покров... Мне хотелось осязать мощи своими руками, близко разглядеть лицо почившего угодника, иначе я не мог поверить в святость мощей. Какая-то сила все ниже и ниже склоняла мою голову... Рука уже хотела коснуться мощей... Но вдруг... раздался страшный удар грома, или блеск молнии... или что-то другое, я не знаю... я видел только поднятую руку... Все вокруг закружилось, потемнело... поднялся какой-то шум в голове, в ушах... Я опомнился на полу, в страшной мучительной темноте. Что со мной было, где я был – ничего не знаю. Я пытался протереть глаза, увидеть, где я нахожусь, все было напрасно... Кругом была темнота, как в могиле. Тогда я все понял... Я ослеп. Страшное дело задумал, и тяжко и достойно наказал меня Господь за это. Вновь, с тоской и мукой в душе, я лишился чувств.

Пришел в себя, когда около меня было много народу, слышались голоса, и я услышал голос отца Иринея. Тут же при всех я, ранее здоровый человек, теперь несчастный слепец, поведал свой незамолимый грех и свое наказание... Я знал, я чувствовал, что монахи плакали надо мной... и горько жалел, что не послушал их слов.

С тех пор я остался в монастыре, и каждый день молюсь пред святой ракой. Я прошу Господа и святого угодника простить мне тяжкий грех мой... Я часто плачу и молюсь...

Теперь я уже старик. Господь умилосердился надо мной – мои глаза немного видят, и я смог написать все, что случилось со мной.

Однажды, когда я возвращался домой из далекой отлучки, накануне Нового года, сильная вьюга захватила меня в степи: усталые лошади, увязая в сугробе по самую грудь, едва тащили нашу повозку. Крутившиеся в воздухе хлопья мокрого снега залепляли глаза, и, наконец, мы окончательно сбились с дороги. Так прошел не один час утомительного блуждания по снежным равнинам наудачу, пока отдаленный собачий лай не обнаружил нам соседства человеческого жилья. Мы направились на него, и вскоре перед нами обрисовались темные очертания какого-то помещичьего хутора. Нас гостеприимно встретил владелец, отставной кавказский офицер старых времен: он познакомил меня со своим семейством, состоящим из его жены, пожилой дамы, с необыкновенно кротким и приятным выражением лица, и двух взрослых сыновей, приехавших из столицы к нему погостить на праздники. Все они оказались очень добрыми людьми, а потому понятно то удовольствие, с каким я, обогревшись с дороги, сидел в кабинете Александра Николаевича, так звали случайного хозяина, и за стаканом чая беседовал с ним перед жарко топившимся камином, который невольно заставлял забывать о бушевавшей на дворе непогоде. Сначала разговор наш ничем не отличался от беседы людей, недавно познакомившихся, но затем он принял характер более откровенный и задушевный, причем речь зашла о случаях более или менее замечательных, которые когда-либо совпадали в жизни каждого из нас с праздником Нового года.

«Что же касается до меня, – сказал Александр Николаевич, – то двадцать два года тому назад Новый год ознаменовался для меня таким обстоятельством, которое останется в моей памяти не столько по исключительности происшедшего, сколько потому, что дало мне возможность постичь всю неизмеримость милосердия Божиего к падшему человеку, уже намеревавшемуся наложить на себя греховную руку». Я попросил его поделиться со мною воспоминаниями, и вот что он мне рассказал:

«Прежде всего следует вам сказать, что вы видите перед собой человека, много лет сомневавшегося в бытии Божием. На первый взгляд казалось бы весьма естественным, что жизнь, исполненная ежедневных лишений и боевых опасностей, какова была моя в эпоху покорения Кавказа, должна была бы выработать во мне воззрение, что «без Бога ни до порога», однако далеко не так было на деле, и, с детства наслушавшись и начитавшись всевозможных людских бредней, отвергавших существование Бога, Церкви и всего святого, я был неверующим человеком в полном смысле этого слова. Но вот Всевышнему угодно было послать на мою долю такое испытание, которое совершило спасительный перелом в моем нравственном недуге. Случилось это так.

По выходе из полка я поселился в нашем уездном городе, где, вступив в брак с настоящей моей супругой, я зажил спокойно и счастливо; судьба послала мне лучшую из женщин, и единственным темным пятном на нашем семейном небосклоне было мое неверие, и жену мою, истинную христианку, крайне печалило мое духовное заблуждение. Часто, в минуты моих кощунственных выходок, удалялась она из комнат в спальню и перед иконой Богородицы со слезами умоляла Ее вразумить заблудшего мужа.

Так прошло несколько лет. У нас было уже двое детей, – вот эти самые молодцы, которых вы сейчас видели, – как дошла до неба молитва моей кроткой подруги. На третий день Рождества мы находились вместе с ней на одном званом вечере, и последний был уже в самом разгаре, как вдруг послышались крики: «Пожар, горим!» Мы все высыпали на двор, но тревога оказалась напрасной: тем не менее от испуга и холода – жена была в одном лишь легком платье – она почувствовала себя нездоровой, и я поспешил с ней восвояси; ночью у ней сделался жар и бред, но к утру она немного успокоилась и заснула.

На следующий день я отлучился по своим делам, а когда вернулся домой – представьте всю тяжесть моего горя – жены моей уже не стало! Да! Смерть порвала безжалостно нить этой драгоценной для меня жизни... В том не могло быть сомнения; прибывший врач подтвердил факт, да к тому же печать мертвенности, лежавшая на восковом челе усопшей, ясно свидетельствовала о моей утрате. Я не стану здесь утомлять вас описанием всего, что последовало после, а скажу только, что с той минуты, как покойницу положили в зале, я впал в безграничное отчаяние; утешение святой молитвы мне было недоступно, ничто не могло изменить случившегося, и я решил покончить все счеты с жизнью.

Удалившись к себе в кабинет, я провел всю ночь перед праздником Нового года в приведении в порядок своих имущественных дел, и письмом к одному нашему родственнику вручал участь своих детей его попечению; вслед за этим я вынул из своего стола револьвер, и одно только слабое нажатие на спуск отделяло меня от вечности, как вдруг осенила меня следующая мысль: решение мое неизменно, весь вопрос заключается только во времени... Почему же не обождать мне какой-нибудь один-другой день, почему не побыть еще с дорогим прахом? а там... Здесь я лег на диван и, утомленный хлопотами дня и подавленный роковым событием, забылся тяжелым, свинцовым сном.

И целый рой сновидений, то невыразимо сладостных, то ужасающих, наполнял тогда мое скорбное сердце: мне снилось, что я плыву с моей покойной женой в челноке, который, как ореховую скорлупу, подбрасывали сердитые волны безбрежного водяного пространства, оба мы трепетали за нашу участь, и ненапрасно: высокий вал опрокинул ладью, нас разъединила разъяренная стихия, и, в то время как я погружался в бездну, какая-то дивная сила далеко уносила от меня милый мне образ. Тут я начал молиться и вдруг услышал слова: «Уверуй и спасешься!»

«Верую!» – воскликнул я и... проснулся, пробужденный утренним холодом. Я встал и вышел в залу; в ней было темно, и лишь один свет восковой свечи, теплившейся перед старым дьячком, читавшим над покойницей Псалтирь, боролся с проблеском начинавшегося рассвета. Я отпустил на отдых старика и подошел к изголовью дорогого мне трупа, полный дум, одна другой мучительней... Но вот во всем своем великолепии ворвался в окно солнечный луч и обдал все своим животворным, ласкающим светом: мне показалось в это мгновение, что лицо жены утратило нечто из своей мертвенной бледности и как будто что-то, похожее на жизнь, мелькнуло на ее осунувшихся чертах. Не был ли это обман чувств, игра расстроенного горем воображения?

Нет! То была действительность! Смерть отдавала обратно свою жертву, что доказывалось и теплотой, охватывавшей мало-помалу это безжизненное доселе тело. Лишь только я уверился, что жена моя жива, она бережно была перенесена в спальню, где и пришла в себя через несколько часов... Радости моей не было пределов. С быстротой молнии облетела весь город весть о таком неслыханном происшествии, и весьма удивился почтенный наш отец Василий, прибывший на панихиду, когда я попросил его отслужить вместо нее благодарственный молебен...

Можно предположить, что побуждение, заставившее меня отсрочить самоубийство, легко объясняется жаждой жизни, которая не покидает человека даже в самых исключительных условиях; можно легко объяснить и мнимую смерть моей жены так называемым летаргическим сном; но я вижу здесь исключительно лишь перст Божий! Так вот чем, любезный мой гость, подарил меня Новый год 22 года тому назад! Провидение Божие, ниспослав мне благодетельный сон, удержало меня от тяжкого греха самоубийства; оно же возвратило мне подругу, находившуюся, казалось, уже в руках смерти, и сделало из меня верующего».