Пятая печать

Предыдущий

Следующий

Пятая печать / Az ötödik pecsét (1976) Режиссер: Золтан Фабри / Венгрия (советский дубляж) [1:45:26]

Режиссер: Золтан Фабри
Страна: Венгрия (советский дубляж)
Год выпуска: 1976

События происходят во время нилашистского террора в Венгрии осенью 1944 года. Четверо обывателей, старых знакомых, один из которых хозяин заведения, сидят вечером в кабачке. Заходит пятый, случайный прохожий, инвалид войны фотограф Кесаи. На улице тревожно — бомбят, арестовывают людей. Разговор до того крутившийся вокруг пустяков, неожиданно приобретает серьезный характер. Часовщик Дюрица задает своим собеседникам странный вопрос. Кажется, что это просто шутка, игра воображения, но она никого не оставляет равнодушным. И на следующий вечер всем приходится ответить на вопрос всерьез, не словом, а делом.

«Пятая печать». Среди других Антихрист всех опасней

– Ты думаешь, Голгофа миновала?!..

З. Гиппиус

Немного истории. Венгрия, 1944 год. Вторая мировая война подходит к концу. Адмирал Хорти ведет мирные переговоры с союзниками. Германия добивается его отставки. Власть в стране переходит к Ф. Салаши – основателю партии венгерских нилашистов. Новый режим оказывается чрезвычайно жестоким. За полтора года нилашистской диктатуры вооруженные отряды штурмовиков и сотрудники тайной полиции арестовали, подвергли пыткам и уничтожили более десяти тысяч своих соотечественников.

Писатель Ференц Шанта посвятил этой трагической странице венгерской истории философский роман-притчу «Пятая печать». Книга была опубликована в 1963 году. Спустя тринадцать лет режиссер Золтан Фабри экранизировал роман Шанты. Одноименная картина сразу же получила международное признание.

Прошло более полувека. За это время «Пятая печать» неоднократно обсуждалась в самых престижных и самых неожиданных аудиториях; о фильме было написано множество эссе, профессиональных рецензий, любительских отзывов. И все же религиозно-философская глубина этого произведения не исчерпана. Настоящая статья является попыткой продолжить серьезный разговор, начатый в середине прошлого столетия.

Очевидно, название романа (и фильма) имеет прямое отношение к Апокалипсису: «И когда Он снял пятую печать, я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели… И даны были каждому из них одежды белые» (Откр. 6: 9–11).

Сюжет. Война приближается к границам Венгрии. В стране только что произошел государственный переворот. Новая политическая элита навязывает венгерскому обществу нацистскую идеологию, но и в этих условиях живут люди…

Четверо приятелей коротают вечер в маленьком столичном трактире: выпивают, шутят, обсуждают последние новости. Хозяин заведения Бела, книготорговец Кирай, столяр Ковач и часовщик Дюрица – все они уже немолодые, обремененные различными заботами люди. Позднее к ним присоединяется пятый случайный посетитель – фотограф-инвалид Кесеи. Разговор, начавшийся с пустяков, постепенно становится очень серьезным. Может ли человек, познавший какую-то истину и стремящийся к общественному благу, принуждать несогласных к совершенству? Почему исторические тираны, обрекающие целые народы на смерть и лишения, не испытывают угрызений совести? Откуда взялась в современной Европе столь ужасающая жестокость? Могут ли быть оправданы мировые войны и каков механизм их зарождения? Обсуждение проходит довольно бурно. Наконец, столяр, трактирщик и книготорговец по очереди высказывают мысль о том, что таким маленьким и незаметным людям, как они, всегда суждено страдать от чужого властного произвола, но зато они не злодеи и в этом их настоящее преимущество. В ответ на это часовщик Дюрица задает столяру и одновременно всем остальным странный провокационный вопрос: «У Вас пять минут на то, чтобы выбрать, кем Вы хотите воскреснуть: жестоким самодовольным правителем или постоянно истязаемым, но убежденным в своей нравственной чистоте невольником? Другие варианты не рассматриваются…». Чтобы задача не выглядела чересчур абстрактно, часовщик придумывает тирану и невольнику личные имена, подробно описывает их психологические портреты. Слушателям (и конечно, зрителям) остается лишь выбрать. У героев фильма данный вопрос вызывает шумное негодование, и, однако же, никакой другой темы в трактире больше не поднимают.

Вечер подходит к концу, приятели уже собираются расходиться, когда вдруг фотограф Кесеи привлекает к себе внимание. Он говорит, что выбирает судьбу раба. Дюрица называет его лжецом, чем доводит инвалида до бешенства. Какое-то время фотографа дружно успокаивают, но он всё равно уходит обиженным. Его прощальные слова звучат как угроза: «Значит, мы действительно такие, что не верим в добро. Но я всё же надеюсь, что среди вас найдется хотя бы один, кому хватит сил и упорства быть таким, каким он хочет быть».

Наступившая ночь проходит у всех по-разному. На следующий день после полудня приятели вновь встречаются в трактире, где их вскоре арестовывают, поскольку фотограф донёс на них в полицию. В участке их страшно избивают (надзиратель Мацик старается особенно усердно), не давая каких-либо объяснений. Далее мы видим двух высокопоставленных нилашистов, которые спорят о дальнейшей участи арестованных. Молодой офицер настаивает на казни. Его старший коллега – человек в штатском, – напротив, считает, что этих четверых болтунов-обывателей нужно обязательно отпустить: напуганные и духовно сломленные, они будут гораздо полезнее режиму, нежели расстрелянные. Молодой нилашист соглашается.

Приятели проводят ночь в тесной холодной камере, безуспешно пытаясь найти объяснение случившемуся. Рано утром им и в самом деле предлагают свободу, однако с одним условием: в знак лояльности каждый из них должен дать две пощечины умирающему антифашисту, чей облик и истерзанное пыткой тело имитируют сцену страданий Иисуса Христа на Голгофе. Услышав эти слова и увидев распятого человека, столяр, трактирщик и книготорговец ведут себя совершенно по-разному, однако никто не соглашается на сделку. Это стоит им жизни. Но остается еще часовщик.

После долгих колебаний Дюрица – вдовец, у которого дома остались свои и чужие дети, – все же решается ударить распятого. Его отпускают. Часовщик выходит из участка похожим на птицу с перебитыми крыльями; широко расставив согнутые в локтях руки, он медленно бредет по городу. Внезапно начинается бомбардировка. Впереди и сзади рушатся высокие здания, исчезают целые кварталы, но Дюрица даже не ранен. В финальной сцене часовщик наконец-то сворачивает на знакомую улицу, в конце которой стоит его дом…

Персонажи-символы. В любой притче портреты персонажей заведомо символичны. Данный принцип прослеживается и в нашем случае. Столяр, трактирщик, книготорговец, часовщик, фотограф, рядовой садист-надзиратель и его образованный начальник в цивильном костюме – все они не только самостоятельные герои картины, но и собирательные образы живых людей, на которых они очень похожи.

Столяр Ковач – типовой простец, весьма набожный и подчеркнуто безобидный. Скромный в поведении, он весьма сдержан и в своих речах, поскольку осознает, что его умственные способности не слишком высоки. По этой же причине Ковач принципиально лоялен к любому государственному строю, ибо «кому же еще соблюдать интересы Отечества, как не власти?». Трудолюбивый и порядочный, этот человек смиренно гордится своими профессиональными навыками, но еще более тем, что его душа ничем дурным не запятнана. При этом Ковач – христианин по вероисповеданию – совершенно не дорожит христианской свободой, поскольку интуитивно догадывается, что, как только он согласится её принять, она потребует от него таких действий, которые могут стать ему в тягость. Ковач не мыслит себя независимой личностью, ибо добровольно склоняется перед любой напористой силой, не особо вникая, насколько она враждебна или, наоборот, созвучна его религиозным убеждениям.

Ковач обожает свою жену, однако в его благоговении перед ней угадывается больше прагматизма, нежели непосредственной душевной близости. Гармоничный брак для него – это комфортное времяпрепровождение с женщиной, которая умеет разумно и решительно реагировать на возникающие жизненные трудности, не прибегая к посторонней помощи. Столяр убежден, что он любит именно жену, на самом же деле – предоставленную ему женой возможность не принимать самостоятельных решений.

Ковач спокоен и благодушен, пока в его жизни всё тихо и стабильно. Но как только обстоятельства ухудшаются, он превращается в растерянного, буквально изнемогающего от своей внутренней беспомощности человека.

Но ведь столяр очень религиозен, а вера, как известно, должна существенно помогать людям в различных бедах и испытаниях. В эти горестные дни кому как не христианину следовало бы «возложить на Господа печаль свою»?!.. И здесь выясняется, что внешняя привычная стабильность оказывается для столяра гораздо важнее его веры. Во имя отнятых у него жизненных основ Ковач первым приближается к Иисусу (именно так он называет распятого человека) и поднимает для удара руку. Простецу не хватает душевных сил осуществить своё намерение (он теряет сознание), но желание во что бы то ни стало вернуться к нормальной привычной жизни столяр все-таки демонстрирует.

Трактирщик Бела – олицетворение природной смекалки, деловой хватки, предприимчивости и умения подстроиться под любое начальство. Этот человек физически крепок (почти богатырь), в меру хитер и твердо уверен, что в этой жизни он своего не упустит.

В общении с друзьями Бела расслаблен и независим, в разговоре с сильными мира сего, наоборот, сосредоточенно учтив и предельно услужлив. В душе он часто презирает тех, кому вынужден подчиняться, но внешне это никак не показывает.

После того как приятели разошлись и трактир закрылся, Бела подсчитывает расходы, запланированные на будущий месяц. Он в хорошем настроении и поэтому беззастенчиво хвастается перед женой своей находчивостью: «Я буду приплачивать и красным, и коричневым. Кто бы из них ни победил, трактирщика Белу они не тронут. Видишь, какой у тебя умный муж!».

И все же двоедушие и меркантильность трактирщика наносные. Фундамент его натуры иной. В критической ситуации Бела обнаруживает такие душевные качества, о наличии которых у него никто не догадывался. Тем восхитительнее его внезапное превращение.

Как только человек в штатском умолкает, Бела незамедлительно реагирует на поступившее предложение. Тихо, но твердо произносит он в адрес нилашиста всего лишь одно слово: «Сатана». Когда же столяр Ковач падает в обморок, трактирщик угрожающе вытягивает вперед свои огромные руки и идёт в бой, поскольку раньше всех осознает, что с этим видом зла нельзя договариваться, с ним можно только сражаться.

Трактирщик не успевает схватить человека-дьявола за горло, его убивает тюремная охрана, но его поступок прекрасен. В каком-то смысле он ведет себя подобно евангельскому благоразумному разбойнику, своим последним покаянным действием обеляя всю свою предыдущую грешную жизнь…

Книготорговец Кирай – самый образованный, самый начитанный в этой компании человек. Он много и пафосно рассуждает о современности и истории, часто любуясь собственным красноречием. Вместе с тем, этот яркий претенциозный эрудит уже давно паразитирует на чужих культурных достижениях.

Возможно, когда-то, много лет назад Кирай искренне любил и ценил человеческое творчество, его возвышенные пленительные образцы в слове, камне, цвете, но теперь в условиях войны и голода насущный хлеб – это всё, что ему нужно.

– Посмотрите на эту телячью грудинку. Я отдал за нее «Романскую архитектуру» и еще Босха в прекрасном издании!

Восторженно рассказывая посетителям трактира об этой сделке, книготорговец ощущает себя триумфатором. Кстати, именно эта деталь вызывает у зрителя первое эмоциональное отторжение: личность героя начинает восприниматься в чем-то даже хуже его сомнительной спекулятивной деятельности.

А что же сам Кирай? Не лишенный саморефлексии, он постоянно оправдывает собственные слабости и падения.

– Христова правда? Но и какой от неё толк? Разве мир изменился или лучше стал? Было ли когда-нибудь на свете, чтоб варили мыло из человечьего сала? Не было такого! А ведь всем давно знакомо учение Христа!

Массовое ожесточение, связанное с войной и лишениями, дурно влияет и на книготорговца. Нет, человек такого типа не превращается в законченного мерзавца, он деградирует в соответствии со своим характером, становясь всё более эгоистичным. Всеобщий кризис позволяет Кираю морально расслабиться. Он как бы говорит себе: «Послушай! Все обезумели, и поэтому твоё едва заметное некрасивое поведение не такое уж и плохое по сравнению с тем, что делают сейчас другие».

Кирай женатый человек, однако по ночам он ходит к любовнице, тоже замужней женщине. Оба не любят, а просто наслаждаются: он – её телесной красотой, она – подарками, которые приносит в её дом книготорговец. Думая в такие моменты о своей жене, Кирай явно стыдится происходящего. Чтобы избавиться от угрызений совести, он одурманивает себя алкоголем, после чего начинает патетически критиковать традиционные нравственные устои.

– Боже мой! И что же такое это счастье?! Счастье – это посметь делать всё то, чего мы хотим! Потому что именно это делает человека свободным… Почему я должен переживать все эти муки ада лишь из-за того, что я хорошо себя чувствую с этой женщиной?!

Нетрезвые псевдофилософские сентенции книготорговца очень напоминают слова некогда популярной отечественной песни:

Зачем делать сложным  то, что проще простого?!
Ты – моя женщина, я – твой мужчина.
Если надо причину, то это причина…

Nautilus Pompilius «Казанова»

Очевидно, что господин Кирай всюду фальшив и заслуживает справедливого порицания. Часовщик Дюрица именно так к нему и относится, несмотря на то, что книготорговец время от времени произносит что-нибудь дельное. Какой смысл в эффектных остроумных высказываниях, если твоя личная жизнь унизительно греховна?!

Но и этот персонаж в финале поражает зрителя. Кирай все ещё цел, он все ещё молча стоит перед распятым страдальцем, когда Дюрица выступает вперед, пытаясь сделать то, на чём настаивает человек в штатском. И тут спекулянт неожиданно перерождается.

– Господин Дюрица… это нельзя! Господин Дюрица, дайте мне руку. Это никак нельзя, поверьте… Нельзя же, господин Дюрица…

Кирай хватает часовщика за руки, за рукава пиджака, тянет его назад, подальше от распятия.

На этом жизнь книготорговца заканчивается, но остается вопрос: кем же он умер? Кем встретил свою посмертную судьбу этот самовлюбленный конъюнктурщик, любитель чувственных наслаждений и дешевого самообмана?!

Всё так. На протяжении фильма Кирай действительно выглядит пошлым, жалким, ненадежным человеком. Но, вместе с тем, в его разъеденной пороками душе есть некая пограничная черта, переступать которую он не желает, даже перед лицом физической расправы. Но и это не всё. Книготорговец не только сам сопротивляется страшному соблазну, он и ближнего своего пытается удержать от опасного непоправимого шага…

В отличие от трактирщика, Кирай совершает свой главный жизненный выбор совсем негероично, по виду почти трусливо, но все-таки он его совершает. И это удивительно! Более того, это вселяет надежду даже в самых слабых из нас. Работник «одиннадцатого часа» прогулял и растратил по пустякам весь свой личностный потенциал (ср. Мф. 20: 1–16), однако в момент итогового провиденциального испытания «трость» его лучших человеческих качеств оказалась всё ещё недоломанной; «дымящийся лён» его прежних нравственных идеалов, к счастью, всё ещё не угас (ср. Ис. 42: 3; Мф. 12: 20).

«Это никак нельзя» – вот всё, что решается произнести Кирай в свои последние минуты жизни. Возможно, для милосердного Бога этого и достаточно?!

Часовщик Дюрица. В компании трех приятелей и случайного знакомого этот герой поначалу вызывает наибольшие зрительские симпатии. На первый взгляд это исключительно положительный персонаж. Во всяком случае, до какого-то момента мы почти в этом уверены.

Как известно, незадолго до случившихся событий Дюрица овдовел, оставшись без какой-либо ощутимой поддержки с несколькими несовершеннолетними детьми на руках. Часовщик стойко переносит тяжелую утрату и изо всех сил старается поддерживать обычный семейный распорядок; возвращаясь с работы, он готовит ужин, стирает одежду, проверяет школьные тетрадки. Дюрица понимает, как важно детям, потерявшим мать, чувствовать, что они всё равно любимы, что взрослые, несмотря ни на что, будут о них заботиться.

Но к этой естественной отцовской добродетели Дюрица добавляет и нечто иное, возвышающееся над обычной природой. По зову сердца часовщик идет на страшный риск и прячет у себя дома чужих еврейских детей, чьи родители казнены или сосланы. Нацистский режим приготовил юным израильтянам такую же безысходную участь, что и их взрослым соплеменникам, но Дюрица посильно этому сопротивляется. Его квартира превращается в тайный детский приют и пересыльный пункт одновременно.

Деятельность часовщика вызывает у нас восхищение. На фоне его тяжелого каждодневного подвига жизнь остальных участников повествования кажется заурядной. И всё же не будем торопиться с выводами.

Очевидно, Дюрица – человек действия, а не одних только слов. На прогрессирующее несовершенство этого мира он реагирует именно поступками. Зная благородную тайну часовщика, нетрудно понять, почему ему так скучны разговоры солидных людей о телячьей грудинке. И всё же дело не только в скуке. Глядя на нюансы его публичного юродства, к сожалению, приходится констатировать, что Дюрица презирает не только тему беседы. Он превозносится над каждым говорящим, над каждым сидящим за столом человеком: над кем-то больше, над кем-то меньше… Но, игнорируя ключевое правило христианского Откровения, часовщик тем самым лишает себя настоящих духовных даров, оказавшись в ловушке у собственного надменного подвижничества (ср. 1Кор. 13: 1–8).

О, если бы в этот вечер всё ограничилось только его снисходительно-насмешливым покровительственным тоном! Так нет же, часовщик придумывает вопрос в духе Ивана Карамазова и мучает смущенных обывателей его теоретической неразрешимостью.1 Это нечестно. Во-первых, потому что не всякий человек готов в любую минуту к разговору на подобные темы. А во-вторых, потому что у вопросов такого типа всегда экзистенциальное, а не теоретическое разрешение. Совсем скоро герои и кинозрители смогут в этом убедиться.

Дюрица праведник, но праведник без снисхождения к чьей-либо слабости. Он абсолютно нетерпим к чужому нравственному нейтралитету, который, как выясняется в дальнейшем, у его знакомых не такой уж и устойчивый.

По ходу развития сюжета мы видим, насколько же часовщик неправ, насколько он ошибается в своих поспешных оценках ближних! Причем ошибается фатально, ибо, в конечном счете, именно Дюрица искушает фотографа, выпуская на волю всех его демонов, в результате чего трагически гибнут невинные люди. Как тут опять не вспомнить Ивана Карамазова! Человек, отказавшийся принимать будущую мировую гармонию от избытка личной морали, в итоге вдохновляет Смердякова на совершение чудовищного преступления, разделяя с ним ответственность за смерть отца и несправедливое тюремное заключение старшего брата.

Часовщик – жертва собственного высокомерия. Не без воли Провидения этот человек оказывается в такой же мучительной ситуации, которую он создал силою своего воображения всего лишь за сутки до ареста. Теперь ему самому нужно совершить в отведенные пять минут невероятно сложное самоопределение…

Мы знаем, что часовщик выбирает свободу в обмен на пощечину Иисусу Христу вовсе не из страха перед пытками или смертью. Он должен позаботиться о детях. И вот он цел и невредим. Его дом не пострадал от бомбежки. Дети, наверняка, тоже в порядке. Словом, формально всё не так уж и плохо. Но… В заключительных кадрах фильма Дюрица, направляясь домой, проходит мимо знакомого трактира. На мгновение он останавливается, растерянно смотрит на вывеску, а затем продолжает свой путь. Для людей, не знающих о случившемся, кабачок закрыт, потому что хозяин не ждет посетителей слишком рано, но только Дюрица понимает, что нужное время не наступит теперь вовсе. Для хозяина заведения и двух его друзей всё теперь слишком поздно. И это по вине часовщика. И ему с этим жить…

Фотограф Кесеи – воинствующий, изуродованный желанием признания идеалист. Стремление к идеалу является для людей чем-то врожденным, по сути, закономерным непрекращающимся требованием их природы. И в этом смысле большинство из нас действительно «тоскует о пире».2 Понятно, что образ этого неутихающего сердечного вожделения напрямую связан с уровнем индивидуального развития (одним идеальным кажется одно, другим – другое), но согласимся, что жизнь человека, вовсе лишенная какого-либо идеала, лишь отчасти напоминает человеческую.

Фотограф оказывается в компании главных героев, как уже было сказано, совершенно случайно. Он входит в трактир последним; входит на костылях, не желая скрывать от посторонних своё тяжелое увечье. Назвавшись мастером художественной фотографии, Кесеи охотно вступает в общий разговор. Вскоре выясняется, что его идеал никак не связан с преодолением собственной физической ущербности. Проблема, которая занимает все его мысли, намного глобальнее. Ущербность человеческого рода, проявляющаяся в страшных подробностях современной жизни, – вот то, о чём нужно постоянно думать и что нужно безотлагательно исправлять!

Желание фотографа увидеть людей лучшими, чем они есть, вполне понятно и в общем-то похвально. Беда начинается с момента, когда Кесеи предлагает двигаться к будущему счастью, не считаясь с любыми другими мнениями.

– Если человек так убежден, то не заслуживает ли уважения его бескорыстная решимость и другого увлечь на путь истинный, ибо человек хочет добра не только себе одному, а думает обо всех? Ну, а тому, кто стал бы, скажем, упорствовать, нужно, для его же блага, вложить, привить свои мысли…

Цель, намеченная фотографом для своих современников, настолько универсальна и благородна, что разговор о надлежащих средствах, по его мнению, просто неуместен. Такая цель оправдывает любые средства! И поэтому тех, кто не стремится в грядущий рай добровольно, хромой идеалист намерен загнать туда палками.

Фотограф фанатично убежден, что принуждение к добру неизбежно. Вначале он это проговаривает, затем демонстрирует. Причем демонстрирует в отношении тех, кто проявил к нему искреннее радушие, но кто посмел не согласиться с его идеями. Непосредственно перед доносом Кесеи произносит концептуальный монолог, обращенный то ли к себе, то ли к невидимой аудитории, в котором сосредоточена вся его нездоровая мессианская вера.

«Если бы я сказал, что выбираю мерзавца, они бы мне поверили, но я выбрал жертвенность, и я для них лжец! Боже мой, что с нами будет?! Жалкие заблудшие люди! Где оно добро, подвижничество, величие?!.. Слепцы! Они боятся страдания. А я верю, что только оно может их спасти; отмоет их, и просветленные будут стоять они среди избранных, когда загремит труба Страшного суда. Я должен их спасти. Я буду свидетельствовать во имя их спасения, чтобы быть среди избранных, в присутствии которых агнец Иоанна Богослова откроет пятую печать… В прежние времена людей, свидетельствующих Истину, сжигали на кострах, на глазах у толпы. О, как это было прекрасно! Огонь пожирал их тела, а они кричали: мы страдаем за вас! Люди задумывались и верили. А теперь они во всем видят одно притворство. И смеются. Но все равно, надо свидетельствовать».

Мстительный, некритичный к себе человек, наделивший себя пророческим самосознанием и такими же полномочиями, – что может быть опаснее такого сочетания? Кесеи мыслит себя носителем высшего религиозно-общественного идеала, но при этом его переживания о всеобщем благополучии начисто лишены христианского здравомыслия (Лук. 14: 28–32). И наоборот, кошмар «исцеляющего» насилия, отвратительные детали которого он постоянно воображает, вызывает у него живой интеллектуальный отклик. Фотограф до того увлекается искажением евангельских принципов, что уверенно называет донос свидетельством, а пытки и насильственную смерть – необходимым эсхатологическим очищением. К счастью, он единственный из присутствующих в трактире, «кому хватает сил и упорства быть таким, каким он хочет быть», ибо желания такого типа носят откровенно инфернальный характер.

Кесеи – религиозный фанатик. Наличие в изможденном искалеченном теле столь ощутимой внутренней силы позволяет считать его человеком духа. Но какой это дух (ср. 1Ин. 4: 1)? И в этом плане индивидуальная хромота фотографа постепенно приобретает узнаваемые библейские черты. Персонаж Кесеи – это El Diablo Cojuelo3 или, проще сказать, очередной исторический Антихрист (ср. Мк. 13: 5; 2Фес. 2: 4; Откр. 13:11).

Человек в штатском – самый зловещий персонаж картины. Однако прежде чем мы начнем говорить об этом герое, стоит выслушать его самого. Ниже приведена его беседа с молодым нилашистским офицером.

Человек в штатском:

– Первую ошибку Вы допустили, квалифицировав это дело как пустяковое.

Молодой офицер:

– Но это действительно пустяк! Это же слизняки, они просто не способны действовать. Я вот их поведу казнить, даже рук связывать не стану.

– А вы хотите их казнить?

– Конечно.

– Чего же ради Вы их бьёте?

– Я бью их из убеждений, а также по праву данной мне власти.

– И только-то?

– А разве этого мало?

– Вы читали «Восстание масс»?

– Конечно.

– Ну, тогда я обязан внести коррективы в Ваши рассуждения. Бомбы, взрывы, листовки, покушения – вот то, что я называю пустяком. Почему? Потому что все виновные будут схвачены, повешены или расстреляны. И сколько их? Ну, тысяча, ну, десять тысяч на худой конец; все они рано или поздно станут трупами. Следовательно, это пустяк! Зато все остальные – те, что не взрывают бомб, не расклеивают листовок, – вот это не пустяк. И интересно, как с ними быть? С этим сопящим жующим стадом! Вот они-то и зададут нам работу.

Ничего не поделаешь, мы с Вами живём в веке, отмеченном наглостью толпы. Никогда еще толпа не заходила столь далеко в своих притязаниях, как именно в наше время. Жить становится тошно, как подумаешь, что о себе вообразило это быдло!

А эту Вашу четверку жалких болтунов мы, конечно, не казним. Но, спрашивается, зачем мы тогда доставили их сюда? Я Вам отвечу. Но раньше скажите мне: Вы знаете, что думают о себе и о жизни эти люди?

– Нет.

– Ну, так я Вам скажу. Они думают: «Мы ничтожные людишки, мы живем тихо, ни во что не вмешиваемся. И пусть над нами мчится буря истории, все равно нам её не остановить. Что мы можем сделать? Мы зависим от сильных мира сего, и они делают с нами все, что хотят…».

Так для чего же мы привезли их сюда? Для того чтобы подтвердить, что это и в самом деле так! Для того, чтобы Мацик сломал им носы, разбил челюсти, вывернул руки, не знаю, что он еще умеет… И чтобы Вы им объяснили, какие шлюхи их жены… Они должны усвоить, что у Вас есть законное право оскорблять их жен, ломать носы, дробить челюсти и выворачивать руки. За этим Вы привезли их сюда. Чтобы они поняли: Вы – господин, они – ничто!

И мы их с Вами поэтому оставим в живых. Пусть идут домой и пусть рассказывают всем, что с ними произошло. Но они не должны даже подозревать, почему схватили именно их четверых, а не кого-нибудь другого. Так что не вздумайте при них упомянуть о фотографе. Ни одного слова о нем. Пусть остаются в неведении. И пусть там за воротами те, кто виновен и совершенно безвинен, трясутся от страха.

Нехитрое дело – убить человека, а вот убить в человеке личность значительно сложнее. Превратить его в нечто по видимости живое, а по сути мертвое и молчаливое. Наша задача в этом, мой друг! Хотите достичь этого – бейте, но не по убеждению, а из верности нашей воспитательной методе… До утра еще много времени. Займитесь ими, повоспитывайте. Перед тем как отпускать, вызовите меня.

– Могу я спросить, для чего?

– Доведите до завершения логику моих построений. В них чего-то не хватает.

– Я не понимаю, о чем Вы?

– Следует допустить, что они, то есть четверка Ваших подопечных, после всего, что с ними произошло, будут нас бояться и ненавидеть. Но Вы можете сказать, что эти люди будут думать о себе?

– Что думать? Что они все-таки выбрались отсюда…

– Бедная же у Вас фантазия, дорогой мой! А Вы не считаете, что они станут уважать себя за то, что они вынесли… Но уважающий себя человек способен протестовать и сопротивляться, и даже бороться. Так неужели же Вы хотите выпустить отсюда людей, которые будут бояться, ненавидеть нас, но при этом уважать себя? Неужели Вы совершите эту ошибку? Нет, пока в них хоть теплится чувство человеческого достоинства, мы ничего не достигнем…

Прозвучавшие слова настолько отчетливы, что комментарий к ним вряд ли необходим. Однако сам принцип подобного мировосприятия, равно как и специфический сорт людей, реализующий этот принцип в истории, заслуживают особого разговора.

Начнем с того, что человек в штатском – высокопоставленный представитель спецслужб, без которых не обходится ни одна историческая цивилизация. Везде, где сталкиваются интересы различных государств, амбиции политических лидеров или имеются какие-то другие причины для конфронтации, везде в таких случаях появляются казенный шпионаж, идеологическая пропаганда, экономическое давление и прочие способы ведения международных холодных войн, главная задача которых, выражаясь простым языком, защитить себя и ослабить противника.

Здесь всё понятно, хотя и несовершенно с точки зрения библейского Откровения (Исх. 2: 4). Иное дело, когда частично или целиком засекреченные спецподразделения действуют таким же образом внутри собственной страны, и это притом, что их деятельность направлена на защиту интересов лишь одной или нескольких общественных групп, в ущерб всем остальным непривилегированным гражданам.

Такое положение вещей кажется не только печальным, но и незыблемым. Однако это не так, поскольку альтернатива всегда существует. Историческое христианство из века в век стремилось бороться с любыми внутриполитическими злоупотреблениями. Естественно, плоды этих усилий не были грандиозными: средневековый палач мог прилюдно стыдиться своего лица, но от постыдных приёмов своей работы не отказывался. И всё же зловещий колпак на его голове недвусмысленно свидетельствовал о том, как воспринимало подобную профессиональную деятельность тогдашнее христианское общество. Это вынужденное терпимое зло и не более (1Ин. 5: 19).

Но вот христианские представления о должном становятся всерьез непопулярными. Три века европейской истории – XVII, XVIII, XIX – проходят под знаком усиливающейся секуляризации. Но чем решительнее отвергают люди Евангелие, тем стремительнее проступают в их жизни лики древнего кровожадного язычества. Это особенно заметно в разгар международных войн и экономических кризисов.

Мы помним, как господин Кирай подтвердил данную мысль словами о том, что в Европе из человеческого жира стали варить мыло. Факт и впрямь умопомрачительный, однако, книготорговец почему-то не ищет ему объяснения. А ведь оно не за горами; святое место никогда не пустеет без последствий (ср. Мф. 12: 43–45).

Отвергая новозаветные ценности, тоталитарные режимы XX века всегда заменяли их на нечто противоположное; древние унизительные профессии получали в таких системах идейную и материальную реабилитацию. Спецслужбы, подобные той, которую мы видим на экране, оказались первыми в списке востребованных «похвальных» ремесел.

Что же эти организации практиковали? Много чего. Например, в работе с гражданским населением ложь использовалась в качестве эффективного идеологического инструмента; доносы, шантаж, клевета возводились в ранг общественных добродетелей; те, кто в прежние времена скрывал свои лица под масками живодёров, становились теперь не только корпоративными, но и национальными героями и т.д. В итоге в Европе сформировался класс людей, которые стали мыслить себя богами – всемогущей неприкасаемой кастой вершителей человеческих судеб. Впервые они появились в СССР, но очень скоро их вырастили в Германии, Италии, Венгрии…

Запредельное самомнение новых европейских «небожителей» было также связано с их запредельными экономическими возможностями, причём не всегда лишь бюджетными. За долгие годы преемственной службы в органах «господа в штатском» научились не только искусно следить и запугивать, не только мастерски компрометировать, выбивать признания, отправлять в лагеря или тайно ликвидировать, но и пользоваться профессиональными навыками в целях собственного обогащения.

Естественно напрашивается восклицание: ну разве это не боги, ведь им всё позволено, всё доступно?! К слову, в самой картине элитный статус сотрудников тайной полиции подчёркнут двумя характерными деталями: распухшим бумажником Мацика и лаконичным корпоративным девизом: «Мы – господа, остальные – ничто!».

А теперь вернемся к тому, кто это сказал. В любой организации существует официальная, во многом закономерная иерархия. Структура спецслужб также подразумевает разграничение полномочий сотрудников. Глядя на экран, мы видим, что у венгерской тайной полиции есть низшее рабочее звено, в котором задействованы Мацик и его товарищи. Это не очень умные, но весьма крепкие, исполнительные люди. Они, если так можно выразиться, мучители по призванию, ибо дело не только в полученных ими инструкциях и общих правилах подчинения. Зритель чувствует, что Мацику действительно нравится ломать людям носы, дробить челюсти, безнаказанно выворачивать руки и даже расстреливать. Такие убежденные рядовые садисты – неотъемлемая часть организации. И всё же намного страшнее младших экипированных палачей их цивильное респектабельное начальство. Руководители нилашистских спецслужб чрезвычайно умны, расчетливы и циничны. Сами они никого не пытают и не казнят, но тем не менее перед нами настоящие изощрённые душегубы, превращающие обычных людей «в нечто по видимости живое, а по сути мертвое и молчаливое» (ср. Мф. 10: 28).

Таков человек в штатском.4 Вначале он кажется зрителю чуть ли не аристократом, поскольку хорошо образован, элегантно одет, с достоинством передвигается, изящно курит, красиво выпивает, блестяще говорит; но при этом содержание его речей совсем не аристократично. Еще с античных времен считалось, что легитимное «владычество лучших» связано с их несомненными личными добродетелями, разумное использование которых способствует общественному благу. Человек в штатском мыслит иначе. В разговоре с молодым коллегой он ясно выражает своё отношение к любому непривилегированному социуму. Вслушаемся в это зловещее, к сожалению, все ещё популярное в мире credo.

– Так каков вывод? В чём Ваша главная цель? Заставить их (неудобных системе людей. – Е.Г.) презирать самих себя до отвращения. И пока вы этого не добьетесь, всё остальное не имеет значения. При этом следует иметь в виду, что человек всегда жадно цепляется за свою ничтожную жизнь. Человек слаб и труслив, жалок и бессилен. И наконец, просто глуп!

Дух отдельного человека чаще всего формируется и поддерживается чем-то сакральным, областью личных, неоднородных по своему достоинству святынь; то же самое можно сказать и о духе общественном. Циничный нилашист, ни в грош не ставящий чужую свободу, справедливо полагает, что для того, чтобы сломить человеческий дух, нужно эти святыни осквернить, надругаться над ними руками самих же воспитуемых! Зачем? Затем, что всякий раз, когда это удаётся, духовно опустошенные люди начинают «презирать себя до отвращения» и становятся окончательно покорными. Именно в этом смысл спланированной нилашистом пощёчины…

Согласимся, умственные способности человека в штатском необычайно высоки; это нельзя отрицать, как нельзя отрицать концентрированное наличие данных способностей у прототипа всех выдающихся богоборцев (Быт. 3: 1). Главному антигерою кажется, что он видит людей насквозь и поэтому может склонить их к чему угодно. Он упивается своим умом и неограниченными полномочиями, а его общение с заключенными можно сравнить с поведением учёного-биолога, ставящего эксперимент на приматах или грызунах. И всё же кичливый хитроумный экспериментатор терпит в итоге поражение. Он клевещет на главных героев (и на весь человеческий род) приблизительно тем же способом, каким дьявол пытался оклеветать Бога (Быт. 3: 4–5), но у него ничего не выходит.5 Все арестованные, включая Дюрицу, ведут себя не по его сценарию…

Заключение. Подводя итоги, добавим к сказанному еще несколько соображений. Этот фильм, прежде всего, о том, насколько широким и непредсказуемым может оказаться любой простой человек не только для других обычных людей, но и для себя самого! И это принципиальное неведение собственных скрытых глубин, равно как и последствий неожиданного в них погружения, – залог индивидуальной человеческой славы и позора одновременно (ср. Лук. 1: 30–31; 22: 33–34).

С трактирщиком, столяром и книготорговцем всё в этом смысле ясно: кто-то из них удивительным образом прославился, кто-то, наоборот, оказался посрамлённым. Достоверность оценочных суждений затруднена лишь в случае с часовщиком. Можно ли сказать, что господин Дюрица навеки опозорил себя, пытаясь спасти беззащитных детей кощунственной пощечиной? Нет, конечно, поскольку Господь наш Иисус Христос всё так же «кроток и смирен сердцем», всё так же милостив к любому неразумному или, наоборот, мотивированному грешнику (ср. Лук. 23: 34). Слава и позор часовщика связаны с другими действиями…

Что касается человека в штатском, то он, в отличие от своих жертв, достаточно схематичен. Он такой, какой есть уже очень давно, но главное, быть другим – категорически не желает! Следовательно, ожидать сюрпризов от подобного индивидуального самообожения по меньшей мере опрометчиво. С главным нилашистом не связана проблема справедливой идентификации, здесь всё ясно как день. Поразительно другое. Типовые люди в штатском придерживаются упомянутых взглядов не только в кино. Увы, но обсуждаемая нами история продолжается в современной жизни. Рушатся политические режимы, сдвигаются международные границы, меняется этнический состав европейского населения, но положение секретных служб только укрепляется, особенно в государствах авторитарного типа.

В чем же главная причина триумфа этих организаций? Причина есть, и она не одна. Разрыв традиций, отсутствие моральных ограничений, игнорирование гуманистической составляющей прежней политической культуры, уникальное положение в обществе, невероятное финансовое благополучие и пр. Все эти факторы, помноженные на узаконенные методы специфической работы с «ближними», объясняют нам очень многое, в том числе и особенности профессиональной деформации, наблюдаемой у сотрудников секретных правительственных учреждений.6 Объяснения, как видим, имеются, но от этого современным торговцам, трактирщикам, плотникам, часовщикам и многим другим добропорядочным обывателям не легче…

И всё же не безымянный богоборец в штатском, а именно религиозный фанатик Кесеи является главным отрицательно-назидательным персонажем картины. Почему? Потому что зло с примесью добра может быть убедительнее и действеннее зла, ничем не замаскированного; следовательно, любой Антихрист в пространстве земной истории может быть опаснее самого Люцифера.

На наш взгляд, название киноленты именно поэтому связано с фотографом, а не с кем-то другим; к тому же на сцене Кесеи появляется пятым. По ходу действия мы видим, как четверо главных героев медленно, но верно избавляются от всего наносного. К концу фильма все маски сорваны, суть каждого обнажена! Герметичные души столяра, трактирщика, книготорговца и часовщика под давлением обстоятельств откупориваются, распечатываются для того, чтобы каждый желающий мог соприкоснуться с их человеческой сердцевиной! Пятая печать скрывает сущность фотографа. И когда Бог снимает эту печать, зритель видит последствия: «убиенных за правду Божию и за свидетельство, которое они имели».

Некоторым из них наверняка уготованы белые одежды…

 Примечания

1 Иван Карамазов упомянут здесь неслучайно. Герой знаменитого романа Достоевского в чем-то ведь очень похож на Дюрицу. Оба любят детей и лично страдают от причиняемой детям боли. Оба задают ближним трудные, подчас безответные вопросы. Оба наказаны последствиями своих же абстрактных головоломок. Кстати, некорректность поставленной часовщиком задачи подмечает даже недалекий Ковач: «Вы не совсем верно поставили вопрос, господин Дюрица. Разве обязательно, что если человек честный, то он должен жить как невольник, и разве обязательно, если ты господин, то уж будешь творить всякие зверства?!».

2 Наше сердце тоскует о пире,
И не спорит, и все позволяет…

М. Цветаева

3 Исп. «Хромой Дьявол».

Он хром от тяжести грехов и свода Ада,
что на плечах оставил сотни рваных ран. Ср. Анеле Солок.

4 Гражданский стиль одежды, отсутствие у высокопоставленного офицера униформы весьма символично. Человек в штатском – представитель профессии, которая не желает зависеть от времени, места или обстоятельств, которая стремится к универсальности. Внешняя неотличимость этого героя от простых смертных лишний раз подчёркивает, что специалист такого типа может появиться, начать действовать и остаться неузнаваемым где угодно…

5 Ложь и клевета неслучайно считаются устойчивыми атрибутами Люцифера. Сатана не заблуждается в понимании истины, он её извращает! Даже тогда, когда он произносит фактическую правду, в ней всегда чувствуется привкус ада. Реальность в подобном ракурсе – это мир глазами Дьявола. В фильме человек в штатском – носитель откровенного сатанинского начала – искажает правду не только в вопросе, связанном с психологией общественных групп, и не только когда он рассуждает о внутреннем мире главных героев, он искажает правду даже тогда, когда апеллирует к чужому творчеству. Его интерпретация «Восстания масс» чудовищно вульгарна. Как известно, Хосе Ортега-и-Гассет терпеть не мог коммунизм, национал-социализм и фашизм, считая эти режимы грубым упрощением цивилизованной европейской жизни.

6 Интересно, а можно ли не деформироваться, если инструктор спецслужб, обучая новичков, внушает им следующее: «Есть два круга людей. Первые – это ваши друзья. Вторые – это объекты. Их никогда не надо смешивать. Друзья остаются друзьями, с объектами вы можете подружиться, но друзьями они не станут. Что это значит? Что вы в одночасье можете разрушить их жизнь, без колебаний. Вы их не любите, не уважаете, и вам их не жаль… А они могут вас любить, они должны вас любить. Но для вас они лишь добыча… Нельзя привязываться к объектам. И вообще, не привязывайтесь к людям никогда» (Цитата из к/ф «Бюро легенд»).

протоиерей Евгений Горячев