| Предыдущий | Следующий |
Лекция 1. По фильму «Телец», режиссер Александр Сокуров. Россия, 2001 г.
Лекция 2. По фильму «Собачье сердце», режиссер Владимир Бортко. СССР, 1988 г.
Лекция 3. По фильму «Последний бой майора Пугачева», режиссер Владимир Фатьянов. Россия, 2005 г.
Лекция 4. По фильму «Андрей Рублев», режиссер А. Тарковский, СССР, 1966 г.
См. также: Раздел «Кинолекторий» на форуме «Азбука веры»
Расшифровка лекции 1 по фильму «Телец»
Здравствуйте, дорогие братья и сестры. В сегодняшней передаче мы открываем цикл программ под общим названием «Россия ХХ века в отечественном кинематографе». Основной целью этих программ является попытка посредством анализа фрагментов из наиболее выдающихся фильмов отечественного кинематографа начать разговор об историческом пути России в ХХ веке. Мы попытаемся проследить основные этапы этого трагического пути, задуматься о духовных и исторических причинах тех или иных катаклизмов, которые пережила наша страна в ХХ веке, попытаемся представить возможные перспективы развития нашего Отечества в ближайшем будущем.
И далеко не случайно первый фильм, который мы будем рассматривать именно сегодня, посвящён личности человека, который во многом предопределил более чем 70 летний период развития нашей страны в ХХ веке. Действительно, вождь большевистской революции, или правильнее сказать, Октябрьского переворота, Ленин стал тем человеком, личность которого во многом определила характер развития не только богоборческого коммунистического государства, но и всего уклада жизни нашего народа, или правильнее сказать, выживания нашего народа в советский период истории.
Фильм одного из наиболее выдающихся режиссеров нашего современного кино Александра Сокурова «Телец» представляет собой поистине уникальную попытку не только развенчать идеализированный мифологизированный образ большевистского вождя, сложившегося в советском кинематографе, но и попытаться понять сокровенную суть этого человека, открыть тайну этого исторического деятеля, которому суждено было сыграть поистине роковую роль в жизни нашей страны. Сокуров в своем фильме рассматривает несколько дней – пожалуй, даже один день из жизни уже тяжело больного Ленина. Этот день положит окончательный конец деятельности Ленина как партийного вождя главы советского правительства. Действительно, более чем полгода в своей жизни на ее окончательном этапе Ленина был настолько тяжело болен, что уже не мог управлять страной. Но момент, когда жестокий и кровавый демагог превратился в беззащитного бесполезного истукана, момент, когда болезнь окончательно разрушила его личность — именно и был рассмотрен в фильме Сокурова. Далеко не случайно режиссер обратился к теме болезни Ленина. Действительно, очень часто болезнь человека открывает нечто сокровенное, потаенное в нем. И вот, используя привычный для него стиль неспешного глубоко психологического повествования, Сокуров помогает нам заглянуть в душу вождя большевистского режима. Уже первый эпизод этого фильма ставит как будто в центр нашего внимания Ленина не как политического деятеля, а как смертельно больного человека — опустошенного, уставшего от всей той, действительно титанической по своим масштабам, но разрушительной по своим последствиям работы, которую некогда Маяковский называл «работой адовой». Мы видим Ленина, уже находящегося в Горках – тяжелобольного, беседующего с его лечащим врачом. Посмотрим первый фрагмент фильма.
Уже первый фрагмент фильма «Телец» дает нам колоссальное количество очень глубокой информации оЛенине. С одной стороны, мы видим перед собой тяжело больного человека. Но сквозь эту болезнь поступает его подлинное, истинное «я», нередко скрывавшееся им во время его здоровой жизни. В данной сцене интересно всё-и весьма своеобразное освещение комнаты. Вообще, на протяжении всего фильма мы будем видеть окружающий Ленина мир его глазами — глазами умирающего человека, и вместе с тем глазами человека, который всегда видел в этом мире одно лишь несовершенство, который не мог увидеть в мироздании творение Божие, который не принимал этот мир, ненавидел его, хотел его изменить, а на самом деле лишь разрушал. Мы видим весьма своеобразных охранников Ленина. Вся обслуга, по сути дела, состояла из чекистов, которые должны были не столько ухаживать за Лениным, хотя и это входило в их обязанности, сколько наблюдать за ним, донося обо всем происходящем Сталину. Эти люди, воспринимавшие Ленина как великого вождя, как сверхчеловека, с удивлением обнаруживали перед собой больного, рано превратившегося в старика мужчину. И этот больной, рано состарившийся человек одновременно являлся и предметом их заботы, и предметом их наблюдения. Ленин как будто и сам ощущает себя в заточении. На фоне этих странных охранников, служителей и соглядатаев, выделяется врач. Перед нами типичный русский интеллигент – врач, приставленный к Ленину. Мы чувствуем, как в их отношениях врача и пациента проступает постоянно другой момент. Врач, будучи типичным представителем русской интеллигенции, ставшей одной из первых жертв большевистского террора, оказывается в очень двусмысленном положении. Он понимает, что Ленин смертельно болен и вскоре должен умереть. Но понимает он также и то, что его лечение будет бесполезно, прежде всего потому, что в его задачу выходит не столько лечение Ленина, сколько наблюдение за разрушающей его болезнью, и сообщение обо всём происходящем Сталину. Настоящий русский врач тяготится этой миссией, и мы видим, что его отношение к больному отнюдь не только сострадательное. И в этом есть своя глубокая правда. Даже врач, лечащий вождя в созданном Лениным государстве, не может исполнять свои функции, как не могут в этой стране, покорённой большевистским режимом, нормально жить и работать миллионы людей. Врач прекрасно понимает ложность своего положения, он тяготится им, как тяготится халатом, сковывающем его движения. И вот этот жест Ленина, хватающего врача за халат, как будто символизирует собой то, что умирающий Ленин может утащить в могилу и лечащего врача. Действительно, врач размышляет не только и не сколько о болезни Ленина, которую излечить он уже не может, сколько о том, что же ожидает его: расстрел или же высылка с поражением в правах, когда Ленин умрет. Показательно, что охранники Ленина очень хорошо понимают предопределенность и этого врача к несчастью. Но здесь интересно также и другое. В разговоре с врачом мы чувствуем, как проступает правда бытия — вот в этой темной комнате окружающей больного человека. Мы вдруг чувствуем в отдельных словах Ленина его отношение к миру, к России: гвоздь как условие бытия, гвоздь в голове. «Как это по-русски», — отмечает Ленин. И в этих словах сквозит его глубокая неприязнь, ненависть к России — к стране, в которой он родился и жил. Мы чувствуем, как врач, размышляющий о том, что можно обнаружить в черепе больного человека, как будто предвосхищает ту страшную анатомическую истину, которую обнаружат врачи после смерти Ленина — почти полное разрушение его мозга. И вместе с тем они не могут говорить друг другу правду. Стихия недоверия пронизывает здесь всё. И прекращая бессмысленный разговор со своим пациентом, врач обещает Ленину, что он выздоровеет, когда сможет умножить 17 на 22. Очень выразительные цифры. 17 — 1917 год, победа большевистской революции; а 22 — 1922 год. Год, когда Ленин впервые был разбит страшным параличом. И вот постепенно на наших глазах сходящий с ума вождь начинает судорожно умножать 17 на 22, все еще надеясь обрести здоровье, а значит, спасение и самого себя, и, как кажется ему, своего дела.
Но вот этот следующий эпизод фильма открывает нам другую сторону жизни Ленина — его личную жизнь его отношения, с Надеждой Константиновной Крупской, которая оказывалась всегда рядом с ним в трудные минуты. Тот идиллический образ Владимира Ильича и Надежды Константиновны, который рисовал советский кинематограф, приобретает в фильме Сокурова совершенно другие черты — гораздо более реалистичные, хотя при этом безысходные и даже жестокие. Посмотрим следующий фрагмент фильма.
Крупская оказывается самым близким человеком для Ленина в условиях его заточения в санаторно-курортных условиях. Мы чувствуем, что он связан с ней действительно какими-то глубокими узами — во всяком случае, именно ей он поручает сделать выписки из книги о телесных наказаниях в России и из описания последних дней жизни Маркса. Она приходит к нему и очень показателен вопрос, который он ей задает: не больна ли она. С каким разочарованием он констатирует то, что лоб ее холоден. И мы видим в этом вопросе не столько заботу о ее здоровье, сколько надежду очень эгоцентричного, очень озлобленного больного человека — надежду на то, что и другие окружающие его люди должны болеть. Подстригающий ему ногти охранник скорее напоминает его палача, и очень символично звучат описания телесных наказаний, которые зачитывает ему Крупская. Здесь проступают разные темы. С одной стороны, видение Лениным России как страны казней, пыток, истязаний — как страны, в которой все ему было отвратительно. Это какой-то жестокий шарж на блистательное российское прошлое, оказавшееся куда более светлым, чем ленинское настоящее. Но вместе с тем в желании Ленина узнать о телесных наказаниях в России кроется стремление не только лишний раз ощутить отвратительный образ ненавистной ему страны, но и попытка узнать о том, как же страдают те, кого истязают. И вот тут мы понимаем, что Ленин воспринимает свое лечение в этом заточении как истязание, причем истязание в условиях, когда он не может даже с собственной женой говорить, о чем хочет. Он не допускает разговора с ней о последних днях жизни Маркса, ибо рядом люди, следящие за ним. Ну, а далее болезнь вступает в свою силу, и он маниакально обращается к Крупской с вопросом о том, как же умножить 17 на 22, и не находя ясного для него ответа, приходит в бешенство. Появляется комендант дома в Горках — прибалтиец Паколи — прибалтиец или финн, говорящий с Лениным достаточно развязно, и здесь перед нами открывается еще одна сторона его заточения. Он не только понимает, что он, по сути дела, узник, но и стремится скрыть это от своих тюремщиков. Но не всегда это ему удается, и мы видим, как бессильно пытается он отстаивать свои права перед этим жалким комендантом, и, приходя в неистовое бешенство, рыча и лая, и мы уже не понимаем – то ли это признаки наступающего безумия, то ли попытка вот таким вот юродством скрыть от самого себя свое бессилие, Ленин изгоняет коменданта из своей комнаты, оставаясь один. А далее мы вновь возвращаемся к теме отношений Ленина с Крупской. Он отправляется с ней на прогулку. И вот разговор на этой прогулке открывает нам не только потаенную жизнь Ленина как вождя, но и Ленина как супруга. Посмотрим следующий фрагмент.
В только что увиденном нами фрагменте, как я уже говорил, открываются некоторые новые потаенные стороны ленинской личности. Напомню: события, происходящие на экране, имеют место в 1922 году. Жестокая, кровавая политика военного коммунизма свернута, в стране наступил нэп, и крестьянство начинает приходить в себя после ужасов продразверстки. Но вот это хождение по нескошенному полю символизирует собой будущую страшную участь русского крестьянства. Не будет вскоре многих из тех крепких, работящих, крестьянских рук, которые косили траву на полях, сеяли хлеб, ибо произойдет раскулачивание. Именно Ленин несет главную ответственность за эту трагедию русского крестьянства, которой еще предстоит быть. Но Ленин как будто еще не задумывается об этом. А далее неожиданно возникающий после паровозного гудка — интерьер дома, напоминающего помещичью усадьбу, и странные воспоминания Ленина о счастливой жизни в Кокушкино — его имении, в котором все было очень хорошо, но только крестьянский скот вытаптывал посевы. «Вернуть бы всё это, да только без мужиков» — мечтает Ленин, — а где мужики, уже никто не знает». И в этих зловещих словах Ленина опять угадывается будущая страшная участь русского крестьянства. И более того — мы чувствуем, как опять проступает подлинное отношение Ленина — и к стране, в которой он жил, и к людям, и вообще к мирозданию как таковому. Оно постоянно мешает: ему мешают люди, мешает природа. Он хочет какой-то иной, как кажется, ему лучшей природы — той в которой не будет людей. Мечта об идиллии, мечта об утопии, оборачивающаяся кровавой реальностью. А далее довольно эгоистичным, раздраженным тоном заданный вопрос о том, что же думает Крупская о своей будущей жизни — о жизни после смерти Ленина, намерена она вообще жить после него. Здесь перед нами не только эгоистичный больной человек. Перед нами человек, которому с полным правом применимы слова, звучащие в Каноне Андрея Критского — «самоистукан». Человек, который всех, даже близких людей, воспринимает сквозь призму своей личности своих переживаний скорбей или радостей. Если ему плохо — плохо должно быть и Крупской. Если он умрет — может ли она жить? И вот в этом вопросе, на самом деле, скрывается жестокая правда. Действительно, жизнь Крупской будет далеко нелегкой после смерти Ленина, как жизнь многих людей в нашей стране, В стране, в которой Ленин попытался реализовать собственную утопию – утопию, как оказалось, человеконенавистническую, в результате которой жизнь людей, даже близких Ленину, превратилась в настоящий кошмар. Крупская как будто предчувствует это. Но главное здесь, пожалуй, даже другое. Мы видим перед собой бесконечно уставшую от жизни с этим страшным человеком женщину — не революционерку, не товарища по борьбе. Когда Ленин на фоне этой замечательной летней природы начинает вновь, как безумный, повторять свои слова, она с ужасом смотрит на него. А когда Ленин спрашивает ее, останется ли она жить, она со злой усмешкой отвечает вопросом на вопрос: а как будет лучше для дела. Для того самого дела, которому Ленин посвятил свою жизнь, и которое, по сути дела, стало делом разрушения и страны, в которой он жил, и судеб людей, которые были не только в этой стране, но и рядом с ним. Крупская предстаёт перед нами как очень одинокий, по существу раздавленный Лениным, человек. Женщина, идеалы юности которой остались где-то позади и которая испытывает не испытывает ничего, кроме смертельной усталости а подчас и ужаса по отношению к своему супругу. Ленин сам чувствует это, и пытается убежать от неё, пытается вновь стать вождем. «Вперед!» — кричит он беспомощно, уползая в траву, и тут появляются охранники-соглядатаи. Небрежно отталкивая Крупскую — жену Ленина, в сторону, они тащат его, как еще живого манекена, и мы чувствуем перед собой картину не столько лечения больного Ленина, сколько видим картину заточения поверженного вождя победившей революции. Действительно, революции пожирают и своих детей, и своих отцов. А далее перед нами предстаёт эпизод разговора Ленина и Сталина. Трудно сказать, что в этой небольшой сцене поражает своей глубиной и выразительностью — как исторической, так и психологической, — образ Ленина или образ Сталина. По сути дела, перед нами образ двух вождей богоборческого коммунистического режима, каждый из которых страшен, но страшен по-своему. И беспомощный теряющий власть Ленин, и набирающий силу, устремленный к власти Сталин. Посмотрим следующий эпизод фильма.
Разговор Ленина и Сталина исполнен глубокого смысла. Подвергающийся унижению даже со стороны своих охранников, коменданта Горок, Ленин прекрасно понимает, что всю эту систему лечения — заточения организовал Сталин. И Сталин появляется у него с подарком Политбюро — с палкой, на которую, казалось бы, должен был опираться больной Ленин. Но это палка поразительным образом напоминает тот самый ледоруб, которым по приказу Сталина будет убит другой вождь большевистской революции — Троцкий. В Политбюро обсуждался вопрос о надписи на палке «удивительному учителю от удивленных учеников» — говорит Сталин весьма насмешливо. Но запись это не была сделано на палке, ибо Троцкий был против. Перед нами такими намеками проступает та шедшая в то время, в 1922-1923 годах, еще при жизни Ленина борьба за власть в Политбюро, где главным фаворитом казался Троцкий. А Ленина интересуют другие вопросы. Вопросы, связанные с тем, что он изолирован в этих Горках, превращен в узника, вопросы, связанные с тем, что происходит в Политбюро, где почему-то все больны, как говорит Сталин, и Ленин призывает всех их лечиться. Очень интересная тема. Действительно, даже здоровье человека, особенно если он занимает государственный пост, в условиях тоталитарного государства становится темой для обсуждения власти. Ленин всех посылает лечиться. «В Грязи, в Грязи!» — кричит он. А потом вдруг задумывается над тем, а что же составляет суть созданной им системы власти, и получает ответ Сталина: гуманизм. Это слово, звучащее в устах Сталина как кощунство, вызывает, казалось бы, и у Ленина отторжение. Между ними возникает перепалка, в которой Сталин насмешливо, даже издевательски, говорит о том, что Архимед был грузин. А далее мы опять слышим исполненную бешеной ненависти к России тираду Ленина о своей родной стране. Но главный вопрос Ленин задает не сразу: вопрос о своей дальнейшей судьбе. Теперь его жизнь находится в руках партии, а значит, Сталина, и он надеется, что Сталин позволит ему умереть. Мы видим, что Сталин не прочь, чтобы Ленин умер. Никаких чувств удивленный ученик к удивительному учителю уже не испытывает. Есть лишь расчет — а что выгоднее для Сталина — мертвый Ленин, или еще живой, но превратившийся в бессовестного истукана, от имени которого можно вершить свои дела. Это выразительная сцена, когда мы видим лицо уничиженно просящего о смерти Ленина — уничиженно просящего и одновременно лукаво улыбающегося. И лицо Сталина размышляющего о том, что же выгоднее ему сейчас. Собственно сцена заканчивается неясно — Сталин еще не принял решение о том, какой Ленин ему выгоднее — живой и больной, или просто мертвый. Он видит вокруг себя природу, в отличие от Ленина реагирует на неё, а потом, встречаясь с Крупской, посмотрев предварительно Ленина, выносит свой вердикт. «Ты его береги, он у тебя хороший» — говорит он Крупской. Это значит, что больнойЛенин еще может пожить, ибо так выгодно Сталина. В этой сцене перед нами открывается, может быть, самое главное. Суть страшного тоталитарного государства, созданного Лениным и возглавленного вскоре Сталиным. Государства, в котором все — и вожди, и их подданные, являются рабами. Рабами безликой партийной системы власти, иногда персонифицирующиеся в лица их вождей, но и для вождей этих оказывающиеся страшным бременем. «Все рабы и в рабстве равны» — эти слова Достоевского из романа «Бесы» могут лучшим образом охарактеризовать положение большевистских вождей и их подданных в созданном ими государстве. Сталин уезжает, оставив Ленина в неведении о его дальнейшей участи. Ленин надеется, что Политбюро санкционирует его самоубийство, прекратит его мучения. А далее следует эпизод не менее важный. Мы видим Ленина за обедом. На наших глазах безумие всё более овладевает им, но в этом усиливающемся безумии, как кажется, Ленин вдруг начинает прозревать истинный смысл не только происходящего с ним, но и происшедшего в стране. Посмотрим внимательно этот эпизод фильма.
Всё более сходящий с ума Ленин за обедом вдруг прозревает в полной мере то, что его гнетет подспудно. После разговора со Сталиным он невольно начинает задумываться и о других вождях партии, отмечает, что фамилии у них суровые: Сталин Каменев Рыков Молотов. «Кого они хотят напугать!» — истошно кричит Ленин, ибо страшно прежде всего ему самому. «А кто его туда избрал?» — размышляет он о Сталине, и выясняется что избрал его он. Показательно, что в этом разговоре достаточно критична к Ленину его сестра Мария Ильинична, и вот после того, как Ленин обнаруживает весь ужас созданной им системы, в которой он является запуганным узником, Мария Ильинична начинает убеждать его в том, что чтобы он не кончал с собой, ибо от того, в каком он находится в положении, зависит жизнь его близких. Это еще одна отвратительная сторона коммунистической системы. Благополучие семьи сильных мира сего зависит от их положения в партийной номенклатуре. И вот мы видим, как Ленин вдруг понимает, что он создал государство, в котором не в состоянии даже защитить своих близких, своих домашних, от невзгод, которые, конечно же, обрушатся на них после его смерти.
А далее очень интересная деталь. Ленин уже не в первый раз обращает внимание на то, что обстановка окружающая его роскошна, в то время как страна еще пребывает в бедственном положении. И когда он пытается выяснить, а что же его окружает, Крупская говорит ему, что это не их достояние, а нечто экспроприированное. Еще одна двусмысленность коммунистической системы: обладая огромной властью, пребывая в весьма комфортном материальном положении, партийные вожди также не имели ничего своего. Даже их роскошные особняки давались им на время. Ленин не может понять, откуда эта роскошь, и что значит слово «экспроприировать». Хотя когда-то именно он превратил умозрительный марксистский лозунг об экспроприации экспроприаторов в доходчивый и страшно реализовавшийся в российской действительности лозунг «грабь награбленное». И вот именно в этот момент раздражённая его эгоизмом и безответственностью Мария Ильинична говорит ему о том, что «экспроприированный» это значит «ворованный». Да, именно Ленин организовал в России страшный черный передел всего имущества. Именно он санкционировал ограбление одних другими и придал этому ограблению характер государственной политики, превратил кражу, убийство из-за греха в классовую борьбу. И вот теперь сам вдруг ощущает абсурдность происходящего. Он приходит в бешенство, и мы видим перед собой действительно уже тяжело больного человека, он начинает крушить вот эту экспроприированную, то есть ворованную, роскошь, и его успокаивают лишь одним — забросав полотенцами, как попугая. Он перестает, покрытый полотенцами, митинговать — вот так, последний раз в своей жизни. А далее, в забытьи, он видит мать — уже умершую, задающую ему очень верные вопросы: почему приходящие сюда, то есть в мир иной, умирающие гибнущие люди жалуются только на тебя. Почему он не может дать людям жить так, как они хотят, спрашивает мать, — почему он убивает людей. «Сними иначе нельзя, они все сволочи» — говорит Ленин. И в этом глубинная установка вождя, позволявшая ему всю жизнь преисполниться неистребимой, неукротимой стихийной ненависти к людям и к миру. Мать говорит ему о том, что он не жилец, а он по-прежнему пытается умножить 17 на 22, чтобы продолжать свое жалкое существование. Он уже как будто забыл о недавних своих пожеланиях принять яд. Перед нами действительно поверженный вождь победившей революции. «У тебя нет ничего, кроме болезни» — говорит Ленину его мать в ответ на слова о том, что у него есть история. И вот в этой сцене мы неожиданно обнаруживаем для себя, что Ленин создал систему власти, систему жизни такую, в которой никто не мог быть гарантирован от унижения, от попрания, от уничтожения — даже сам вождь. Вот в этой ленинской беззащитности по отношению к той системе, которую он создал, открывается самый страшный смысл их им содеянного. Он создал систему, в которой жить невозможно никому, а возможно лишь бы выживание. Но и этому выживанию полагает предел физическая болезнь, физическая смерть.
И вот последний эпизод фильма — эпизод прогулки Ленина и Крупской олицетворяет собой вполне реальный факт ленинской жизни. Факт, связанный с тем, что в какой-то момент, перенеся серию параличей, летом 1923 года Ленин превратился в бессловесного истукана, сидящего в кресле, от имени которого очень успешно управлял, Сталин, использовавший это время для упрочения своей власти в рядах партийной номенклатуры. Но Сокурова интересует не столько политический, сколько духовный аспект вот этого краха Ленина. Для него физическая болезнь Ленина — проявление его духовной ущербности. И хотя Сокуров снимал этот фильм не как христианин, а скорее, как художник, вдохновлявшийся восточными мотивами, в последней сцене фильма удивительным образом смешивается и осуждение Ленина, и отвращение к нему, но и сострадание к Ленину — просто как к человеку. На наших глазах он окончательно перестает быть вождем. Хотя он вышел на эту прогулку с постоянной мыслью о том — а что же решит ЦК, когда восстановится телефонная связь с ЦК, и он узнает о своей судьбе, — нечто в нём уже изменилось. И конец его теперь зависит уже не от воли ЦК, а отчего-то другого, гораздо более значимого. Посмотрим последний эпизод данного фильма.
Отправившийся на прогулку Ленин как будто по инерции еще ждет решения Политбюро. Того самого Политбюро, которое не только в его жизни начинает выполнять функцию чуть ли не Божественного Промысла о человеческой жизни. Вот именно в тот момент, когда из ЦК раздается звонок, на который бежит Крупская – униженно, спотыкаясь, подгоняемая криками коменданта, упивающегося своей властью, Ленин окончательно сходит с ума. Он пытается отозваться на эту весть о звонке из ЦК, но не только не может встать — даже вымолвить слово уже для него невозможно. И вот мы видим этого беспомощного, действительно поверженного вождя победившей революции, уже издающего вместо человеческих слов животные вопли. Вопли, на которые отзывается пасущийся где-то рядом скот. Ленин действительно родился под созвездием Тельца, и это с восточной точки зрения должно было как-то предопределить его жизнь, обусловить его судьбу после смерти. Вообще, концовка фильма представляется вполне восточной. Христианская тема нравственной ответственности Ленина, а значит, и возможного предстояния перед Божьим судом за то, что он содеял, подменяется подменяется темой победы вот этого вечного мироздания над попытавшимся сокрушить его человеком. Мы видим Ленина таким, каким он жил в последние полгода в своей жизни – погруженным в беспамятство и безмолвие истуканом. Истуканом, каменные и бронзовые варианты которого до сих пор красуются в нашей стране, являясь символами неспособности нас покаяться в грехах, содеянных под руководством Ленина. Неспособности отторгнуться от зла и крови, заполонившей нашу страну в условиях созданной Лениным системы власти.
А Ленин уходит в небытие. И здесь проступает, может быть, главная тема фильма. Ленин действительно был утопистом. Но утопизм — это не прекраснодушная романтика, никак не отражающаяся на жизни людей. Нет ничего страшней, когда где-нибудь, в какой-нибудь стране, в каком-нибудь народе власть захватывают утописты. Утописты — это не прекраснодушные мечтатели, не радетели о народном благе. Это люди, ненавидящие Божий мир, презирающие созданного Богом человека. Люди, стремящиеся изменить этот мир, и этого человека, и на самом деле коверкающие, уничтожающие — и мир, и человека. Но утопистам не суждено разрушить Божье творение, и сколь бы ни был несовершенен этот мир, он все равно есть творение Божие, и неподвластен воле человека, возомнившего себя его властелином. А самое главное — правда Божия всё равно являет себя миру. И вождь пролетарской революции, принесший немало скорбей, в том числе и пролетариату, предстаёт перед нами человеком, весь жизненный путь которого привел его к полному банкротству — и моральному, и физическому. Он хотел улучшить этот мир, он начал с этого, а кончил тем, что почти полностью разрушил ту страну, в которой родился и жил, и которую всегда презирал и ненавидел. Он хотел сделать людей счастливыми — по своему усмотрению, а превратил в страдальцев не только весь русский народ, но и даже своих родных и близких. И вот эта тема — не только вины Ленина, но и его несчастья, делает фильм Александра Сокурова «Телец» одним из самых глубоких и самых одухотворенных фильмов, повествующим нам о начале страшной истории нашей страны в ХХ веке.
Расшифровка лекции 2 по фильму «Собачье сердце»
Сегодняшний наш разговор будет посвящен России периода 20-х годов. Это было время, когда историческая Россия переживала свое разрушение, причём кровопролитно-молниеносное разрушение, и на ее территории рождалась совершенно другая страна, в которой уже очень трудно было жить людям русским, в которой должны были жить люди советские. Это был действительно глубокий разрыв исторической преемственности. И говорить об этом новом типе — уже не русского, но советского человека, сегодня нам поможет фильм режиссера Владимира Бортко «Собачье сердце», поставленный по знаменитой повести Михаила Булгакова. Повесть была написана в 1920-е годы — в период, когда политика НЭПа создавала иллюзию того, что старая Россия еще может в какой-то форме сохраниться. Но великий писатель уже тогда провидел то, что происходит в стране, и показал в образе, с одной стороны, Шарикова, эту новую рождающуюся страну, а в лице профессора Преображенского — представителя уходящей России. Экранизация повести Булгакова, осуществленная Владимиром Бортко, наверное, не в полной мере выражает глубокий смысл этого произведения. Но вышедший на экраны в 1988 году фильм режиссера Бортко дает нам прочтение повести Булгакова именно то, которое было естественно в это время, ибо в конце 1980-х годов наша страна переживала очень важный период. Она отторгалась от своего советского прошлого и начинала по-настоящему ценить ту Россию, которая была уничтожена большевиками. Именно поэтому противостояние в фильме профессора Преображенского и Шарикова приобретает совершенно трагический характер — возможно, не во всём соответствующий первоначальному замыслу писателя. Фильм начинается кадрами, которые являют нам Москву, которая в начале века считалась одним из самых динамично развивающихся городов, соответствовавшим самым высоким стандартам городской цивилизации; Москву, пришедшую в глубокий упадок в период гражданской войны. Мы видим социальную среду, в которой традиционным москвичам как будто уже очень сложно жить. Мы видим, как улицы Москвы — запущенные, грязные, заполняют какие-то другие люди. И постепенно открывается внутренний мир одного из этих людей — вернее, не людей, а правильнее сказать, некоегодля нас живого существа. Итак, посмотрим первый фрагмент фильма.
Итак, картины Москвы — охваченной большевистской разрухой, улицы, на которых мы не видим уже всех москвичей, которые наполняли их до революции — все это создает ощущение погружения нас в атмосферу 1920-х годов — тем более, что кадры эти сняты так, что напоминают документальное кино. И вот в этой запущенной Москве мы слышим внутренний монолог какого-то человека. Мы не знаем, что это за человек. Хочу напомнить, что повесть Михаила Булгакова практически не переиздавалась в советское время, и поэтому многие зрители конца 1980-х даже не представляли себе содержание этой повести. И фильм дает нам очень эффектно вот этот внутренний монолог персонажа — мы понимаем, что это мысли собаки Шарика, которого обварил повар. Но когда мы смотрим этот фильм впервые — тем более, если мы не знаем содержание повести, возникает ощущение, что это мысли человека, который в этой запущенной Москве пытается найти хоть какое-то пропитание, чтобы не умереть с голоду. Так ставится одна из основных тем — не только Шарикова, как такового, а вообще советской жизни, в которой необходимые продукты — питания ли, широкого потребления — их добывание, доставание становились главным смыслом жизни целых поколений. И вот этот странный монолог человека сопровождается тем, что мы видим, как этот человек, или это существо, идет, приникнув к земле. Повторяю: мы еще не знаем, что это мысли пса, и когда произносящее эти слова существо подходит к мальчику — может быть, даже беспризорнику (это тоже символ той эпохи), и мальчик опускается на четвереньки, чтобы приблизиться к тому, кто размышляет о своей тяжелой жизни, — у нас опять возникает ассоциация. Мы видим Москву, в которой люди не просто должны быть озабочены одним — как выжить — не тем, чтобы жить, а именно выживать, но что все люди в этой Москве поставлены на колени, низведены до положения животных. Это ассоциация возникает не сразу. Но когда она возникает, автор дает нам почувствовать, почему это случилось с Москвой, почему это несчастье случилось со страной. Мы видим идущих в баню красноармейцев. Вот это та темная страшная сила, которая разрушила историческую Россию, которая создала условия, при которых люди могут не жить, а не выживать, ища себе скудное пропитание, в которых человеческое достоинство унижено до предела, в которых человек поставлен на колени, низведен практически до уровня животного. Вот так достаточно жестко, с характерной для конца 1980-х годов социально-политической заостренностью, ставит проблему Шарикова режиссер Бортко. Ну, а далее следует эпизод, который неожиданно напоминает нам о той России, которая была, и которая сейчас уходит с исторической арены. Мы видим совершенно не подходящего к интерьерам этой запущенной Москвы человека буржуйского вида, мы видим дом– доходный, но еще очень респектабельный, который хранит в себе следы прошлой жизни; и вместе с тем видим, как пес Шарик вводится в вот этот Калабуховский дом, символизирующий собой еще недоуничтоженную, старую Россию. Посмотрим следующий фрагмент.
Многим, в особенности москвичам или петербуржцам, и по сей день знакомы дореволюционные дома, в которых, несмотря на колоссальное запустение советского времени, еще сохраняются следы той самой обстановки, которая присутствовала в них в дореволюционное время. В вестибюлях, на лестницах, что-то еще сохранилось, а что-то, может быть, уже возрождается сейчас. И поэтому этот дом — Калабуховский дом, — в котором живет столь нетипичный для большевистской Москвы профессор Преображенский, символизирует собой тот островок, на котором сохраняется прежняя русская жизнь. Кажется, что дом еще можно сохранить в этих условиях, и квартира профессора Преображенского является тем самым домом, где он позволяет себе жить так, как жили поколения русских интеллигентов — тех, кого потом стали называть презрительно буржуями на протяжении многих лет. Но уже и в этот дом, мы видим, вторгается новая жизнь (разговор со швейцаром очень показателен), но самое главное — не ведая этого, профессор Преображенский, приведя к себе в квартиру пса Шарика, приводит то существо, которое будет утверждать в его последней цитадели, в его квартире, в которой продолжается старая традиционная русская жизнь, жизнь новую, жизнь шариковскую. Ну, а далее посмотрим эпизод, который очень характерно являет нам суть этих перемен, суть тех людей, которые осуществляли эти перемены в стране это страшное время — диалог профессора Преображенского и представителей домкома. Посмотрим фрагмент.
Разговор профессора Преображенского со Швондером наполнен очень глубоким смыслом. И здесь талант писателя Булгакова и режиссера Бортко органично дополняют друг друга. Но прежде всего мы видим, как в квартиру профессора Преображенского вторгаются люди, как они входят в эту квартиру — в его дом, как хозяева. Сразу возникает ассоциация со страшными обысками, арестами, расправами периода гражданской войны, когда красногвардейцы или чекисты вот так вот вторгались в дома мирных обывателей. Когда мы внимательно посмотрим на группу, вошедших в квартиру Преображенского, перед нами, по сути дела, группа людей, символизирующая суть большевистской революции. На переднем плане в кожаной куртке напоминающий еврея-комиссара Швондер, рядом с ним, видимо, вышедшая из интеллигентных слоев, судя по фамилии Вяземская, — революционерка, порвавшая со своим классом, ну а за спиной два типичных представителя революционной массы — русские мужики-маргиналы Пеструхин и Жаровкин. Это действительно яркий символ революции. Поразителен разговор, который начинает Швондер. Мы слышим вместо нормального русского языка советский новояз, аляповатость которого подчеркивает профессор Преображенский, постоянно переспрашивая. А потом начинается привычный для многих из нас, выросших в советское время, разговор, когда свое право жить в собственном доме нужно доказывать обилием бумаг. И вот здесь хочется отметить следующее. Многим из нас смысл этого разговора, конечно, понятен, но трудно представим. Действительно, как это так: один человек живет в квартире с таким количеством комнат? И подавляющее большинство нас выросло в условиях коммунальных ли квартир, общежитий, в которых гостиная, столовая, спальня и кабинет, как правило, располагались в одной комнате, в которой живет уже по нескольку человек. Действительно, в этом разговоре, когда профессору Преображенскому указывают, сколько комнат у него должно быть, заключается очень яркая иллюстрация того, как разрушался тот привычный бытовой уклад старый России, которую олицетворяли дома, в которых жили русские люди в условиях революции. Действительно, большинству советских людей, уже незнакомых с понятием дома — домов лишались все — от помещиков до крестьян, от представителей состоятельных городских слоев до мещан, — всё заменяло понятие «жилплощадь», на которой человеку давали возможности жить в этих размерах, которые были установлены какими-то абстрактными государственными нормами. И вот мы видим, как в дом, в котором профессор Преображенский пытается сохранить уклад привычной для него старой русской жизни, вторгаются посторонние люди и указывают ему, сколько у него должно быть комнат, где он должен работать, где он должен есть, где он должен спать — и это самое страшное в разговоре. Мы чувствуем, что рождается жизнь, при которой человек даже в своем доме не может оставаться самим собой. В разговоре Швондера и Кº с профессором Преображенским не только не русский, а советский новояз звучит — звучит и традиционная советская демагогия, когда от профессора Преображенского требуется добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от какого-то количества комнат. Профессор Преображенский пока что чувствует себя достаточно уверенно. Он иронически зло высмеивает своих оппонентов. Он знает, что один из его пациентов — высокопоставленный советский партаппаратчик, и обращается к нему. И здесь мы видим опять характерную черту советской жизни. Благоволение начальства позволяло в советском обществе избегать даже советских законов. Законов, конечно же, часто глубоко несправедливых, но всё-таки формально установленных. Мы прекрасно понимаем, насколько всё же уязвим профессор Преображенский. Уязвим именно потому, что если бы не покровительство советского начальника, его бы лишили возможности жить в своем доме, как в своем доме. В доме, который он создавал, возможно, десятилетиями, осуществляя свою научную деятельность, в доме, который он создал своим трудом. Но в данный момент советский начальник спасает профессора Преображенского от уплотнения, и вот тогда, в бессилии покидая его квартиру, компания Швондерав лице Вяземской всё-таки пытается ему пригрозить. И далее еще один очень характерный разговор. Ему предлагают то, что очень часто предлагали людям в советском обществе — купить ненужные ему журналы для того, чтобы якобы помочь детям Германии. Здесь всё очень узнаваемо, очень напоминает советскую действительность, когда людей заставляли покупать ненужные вещи, а нужных вещей приобрести не давали возможности, когда в стране, исполненной огромных противоречий, нужно было проявлять солидарность с какими-то угнетенными в разных странах и континентах. Действительно, какая забота о детях Германии могла иметь место в стране, в которой были многие десятки тысяч своих беспризорных детей, в которой только что в начале двадцатых годов голод унес почти пять миллионов человек. И вот когда профессор Преображенский возражает против этого абсурда, происходит очень интересный разговор. То, что он не хочет покупать ненужные ему журналы, дает основание предположить, что он контрреволюционер, он не любит пролетариат, и за это его следует арестовать. Вот здесь вот здесь проступает самая страшная черта будущего советского общества. В этом обществе человек не только не может жить в своем доме как в своем доме, но он даже не может хотеть так, как он хочет. Ему указывают, что желать, где жить, как жить, что покупать и чего, в конечном итоге, желать. А если он не подчиняется — он враг, он подлежит репрессиям.
Отстояв неприкосновенность своей квартиры от Швондера, профессор Преображенский садится обедать. Обед сразу приобретает символическое значение. Эта неспешная русская трапеза, происходящая в столовой, и изобилие на столе у профессора Преображенского символизирует не только его материальное положение в условиях НЭПа, но вот тот уклад жизни, который постепенно стал разрушаться. По ходу трапезы профессор Преображенский говорит о своем видении жизни. Он дает очень яркие характеристики того, что происходит, и его разговор обращенный, к 1920-м годам, тогда, когда этот фильм вышел, конечно же, в конце 1980-х годов приобретал очень актуальное значение. Достаточно вспомнить фразу о ненужности чтения газет советских. «Так ведь и других же нет» — отмечает Борменталь. «Вот никаких и не читайте!». Эти слова, конечно же, в конце 1980-х годов звучали очень вызывающе резко, точно также, как и разговор о водке, которая производится на предприятиях государственных, на которых неизвестно что производят, и так далее. Но главное здесь, пожалуй, другое. Профессор Преображенский пытается смотреть на окружающий его мир с точки зрения, как он говорит, здравого смысла, то есть с точки зрения тех представлений, которыми жила привычная ему дореволюционная Россия. И вот в этот разговор вторгается неожиданно пение хора. Это не просто хор, организованный домкомом. Перед нами, по сути дела, символ тех бессмысленных многочасовых собраний, политинформаций, на которых проходила жизнь целых поколений в советское время, когда люди собирались и бессмысленно говорили и слушали, отвлекая себя от конкретной работы, конкретной деятельности. Показательны слова песни, которую исполняет хор: «суровые годы проходят в борьбе за свободу страны, за ними другие приходят — они будут тоже трудны». Вот эта бессмысленная борьба всё с новыми и новыми препятствиями. То есть, жизни нет — есть только постоянная борьба — то за выполнение пятилетнего плана, то за урожай, и так далее, и так далее. А на самом деле, полный бедлам, в том числе бедлам хозяйственный. Об этом говорит профессор Преображенский. Очевидно, что тот социальный эксперимент, который происходит в стране, вызывает у него самую резкую критику. Однако эта критика уже не может быть безобидной и безопасной для самого профессора Преображенского. Свободы уже нет в Советском обществе. И не только политическая оппозиционность, но просто честный, здравый взгляд на происходящее может быть чреват репрессиями. Но профессор Преображенский как будто ещё ощущает себя в прежней России, поэтому и позволяет себе говорить, в частности, о том, что большевистская разруха это результат того, что люди, которым нужно заниматься чисткой сараев, решают проблемы вселенского масштаба. Ну, а далее в фильме возникает линия Шарикова. В стране, где происходит рождение нового общества, которое, впрочем, профессор Преображенский критикует, и критикует очень остроумно, видя в бытовой разрухе разруху социальную, разруху психологическую, разруху мировоззренческую — вот в этих условиях многие говорят о рождении нового человека. В 1920-е годы гонение на религию сопровождалось противопоставлением науки, которая сможет решать те задачи, которые раньше, как казалось, может решить лишь религия. В частности, будет создан новый человек. И сам того не желая, профессор Преображенский, создавая нового человека, создает именно того человека, которому надлежит жить в советском обществе. В следующем фрагменте мы увидим только то, как этот созданный из пса Шарика и Клима Чугункина человек представляется профессором Преображенским научному сообществу.
Сцена демонстрации Шарикова показана в фильме таким образом, что это сцена очень отличается от содержания повести. Действительно, мы видим, как ученые мужи, студенты — вообще публика, всем своим обликом напоминающая вот эту старую Россию, — мы видим, эта публика восторгается искусственно созданным человеком. Но наряду с тем, что здесь присутствует восторг перед возможностями науки, в сцене подчеркивается и другой момент. На Шарикова смотрят с умилением представители интеллигенции, как они смотрели на представителей народа, простонародья. Действительно, для русской интеллигенции была характерна вера в народ как носителя этой высшей идеи. Народопоклонничество, как об этом писали в сборнике «Вехи» оппоненты вот этой традиционной революционно настроенной интеллигенции. И вот Шариков являет себя. Ему дается в руки балалайка, и он начинает исполнять песню на мотив зловеще звучавшей тогда песни «Яблочко». Под эту песню революционные матросы совершали многие свои вопиющие злодейские преступления — насилия, грабежи и убийства. Для современников это «Яблочко» звучало отнюдь не так безобидно, как для последующих поколений. Он исполняет эту песню, и мы видим, как поначалу все присутствующие умиляются ему — и как произведению науки, и как представителю простого народа, — но по мере того, как он входит в раж, и песня его начинает звучать уже со словами, все вдруг начинают понимать, что вот этот самый новый человек, представитель простого народа, призван стать их палачом. И уже с обреченным видом они слушают пение Шарикова, понимая, что в словах этой разбойничьей песни звучит приговор всем им. Сцена завершается тем, что профессор Преображенский падает в обморок, тем самым как бы констатируя ужас перед тем, кого он создал. Прозрение русской интеллигенции в момент, когда столь почти что обожествлявшийся ею простой народ сказал свое слово в революции, когда он проявил себя в лицах тех своих представителей, которые устремились в революцию, прежде всего как тот самый «грядущий Хам», о котором писал Мережковский. Ну, а далее созданный профессором Преображенским Шариков — человек коммунистического будущего, поселяется в его квартире, в его доме, и его дом начинает превращаться в одну из самых страшных изобретений советского времени — в коммуналку, в квартиру, в которой люди совершенно разных социально-психологических типов, люди просто посторонние, чуждые друг другу, обречены были жить десятилетиями. Итак, рождение нового советского коммунального быта в еще казавшейся незыблемо традиционной дореволюционной квартире профессора Преображенского предстаёт перед нами в следующем фрагменте.
Мы видим, как постепенно в квартире профессора Преображенского возникает очень серьезный конфликт. Действительно, превращение многих старых московских, петербургских — вообще дореволюционных квартир, в квартиры коммунальные, с их новым бытом представляло собой кошмар прежде всего для их прежних хозяев. Когда к ним подселяли людей, привыкших к совершенно другому образу жизни, другому способу ведения хозяйства, конфликты были неизбежные, повседневные по самым разным поводам. Нет ничего страшнее, чем жить у себя дома с совершенно чуждыми тебе людьми. И вот именно в этом постоянном пребывании в коллективе чуждых тебе людей проходила жизнь целых поколений — в том числе и тех, кто был связан с устоями прежней дореволюционной русской культуры. Даже, может быть, очень неплохие простолюдины, поселяясь в квартирах людей интеллигентных, превращали их жизнь в ад, постепенно вымещая на периферию жизни, ибо теперь в новой жизни они были хозяевами. Мы видим, как постепенно Шариков начинает разрушать ту атмосферу прежней дореволюционной жизни, которая сохранялась в квартире профессора Преображенского, и профессору всё труднее возражать ему. Они не только разные — по внешнему облику, по манере выражать свои мысли и по образу этих мыслей. Они, по сути дела, потенциальные враги. Тем более, что Шариков — и мы слышим это в его разговорах, явно кем-то науськивается на профессора Преображенского. В его словах начинает звучать вот эта характерная социальная демагогия советского времени, неприятие которой могло быть чревато для профессора Преображенского большими осложнениями. Тут все: и скрытые угрозы, и фамильярность, и искренне непонимание того, чему профессор Преображенский пытается научить Шарикова. Перед нами действительно люди, олицетворяющие собой два разных мира. Причем вот эта попытка поймать блох на себе, вытирание этих грязных рук с раздавленными блохами о портьеры, нарочито подчеркивает нам на уровне — даже чисто бытовом, несоизмеримость этих двух миров. Профессор Преображенский оказывается в очень сложном положении в своем собственном доме. В месте, где, казалось бы, можно найти отдохновение от заполоняющей русскую жизнь жизни советской. Ну, а в следующем эпизоде мы видим тот же самый обеденный стол, за которым так остроумно профессор Преображенский рассуждал о противоречиях советской действительности, но ситуация уже изменилась. За столом присутствует Шариков. И вот это общая трапеза приобретает совершенно другой характер. Здесь окончательно проступает глубокий конфликт между профессором Преображенским и доктором Борменталем, с одной стороны, и Шариковым с другой.
Мы видим, как за обеденным столом Шариков пытается проявить свою собственную природу. И для этой природы характерно именно отторжение от всего того, что несет на себе печать культуры — в том числе культуры застольной, бытовой, стремление быть до примитивности простым, даже вульгарным. Вот здесь ставится очень важная проблема. По мнению Шарикова, все настоящее, подлинное, должно быть простым, а всё сложное — это нечто ложное, его быть не должно. Проявляет себя Шариков, конечно же, и в отношении водки. Вот это очень характерная деталь — то, как ведет себя Шариков в данном случае — он не может спокойно смотреть на водку. И перед нами проблема, весьма актуальная именно в советское время и всем нам хорошо знакомая. До революции, конечно же, существовала более развитая культура потребления спиртных напитков. Они всегда находились в домах людей, более или менее состоятельных, и никогда не полагалось постоянно напиваться. Да, люди выпивали по одной-две рюмки для аппетита за обедом, и на этом останавливались. То есть горожане, люди более просвещенные, пили регулярно и понемногу. К сожалению, те социальные перемены, которые произошли в нашей стране, привели к тому, что огромное количество русских крестьян, бежавших из голодавшей, разрушавшейся колхозным рабством деревни, наполняли собой города и приносили с собой свои деревенские привычки. В отличие от горожан, крестьяне пили редко и помногу. И вот, оказываясь в условиях непривычной для них городской среды, переживая постоянный стресс, не имея потребности еще приобщаться к какой-то серьезный городской культуре, многие представители деревни в тяжелых условиях отрыва от родной среды, привносили с собой вот эту практику пития — то есть в городе они пили помногу, но уже не так редко, как в деревне, а гораздо чаще. Отсюда возник то стереотип, согласно которому в доме, где живет мужчина, не может стоять спиртного. Если оно появляется — оно сразу всё уничтожается, выпивается, доводя этого мужчину в доме до состояния пьяного бесчувствия. И вот мы видим здесь в отношении как Шарикова, так и его сотрапезников, в отношении их к водке, по сути дела разное их отношение к жизни, как таковой. И еще одна выразительная деталь. Шариков пытается продемонстрировать своим собеседникам то, как надо есть, пить и жить по-настоящему, и произносит вот этот короткий тост: «Желаю, чтобы все!» Показательные слова — они напоминают очень, к сожалению, популярные у нас короткие тосты из фильма «Особенности национальной охоты», которые произносит генерал: «Ну, за дружбу!», «Ну, за красоту!» И то, что образ этого генерала из «Особенностей национальной охоты» был признан как образ народный, увы, свидетельствует о том, что шариковщина очень глубоко вошла в сознание широких слоев нашего, уже теперь постсоветского, общества. Это весьма печально, как печально и другое — то, как Шариков демонстрирует свои собственные представления о жизни, с какой категоричностью, с какой напористостью он говорит, он высказывает свои мысли — достаточно грубые и примитивные. И вот еще одна очень важная деталь этого разговора. В повести Булгакова не говорится о том, что профессор Преображенский дал Шарикову для его развития роман «Робинзон Крузо». Роман очень характерный. В нем представитель, так сказать, буржуазной Англии, буржуазного индивидуализма, как говорили в советское время, без всякого коллектива окультуривает необитаемый остров. Неслучайно возникает у режиссера мысль об упоминании именно этой книги. То есть, профессор Преображенский дает Шарикову книгу, которая может сделать его цивилизованным человеком. Но вместо этого Шариков читает данную ему Швондером «Переписку Энгельса с Каутским». Очень выразительная деталь. Действительно, когда темной массе бедных, завистливых, неразвитых людей предложили марксизм, он принял в их сознании совершенно определенную форму. Экспроприация экспроприаторов, о которой говорил Маркс, была популяризирована Лениным как лозунг «грабь награбленное». И вот это стремление к уравниловке, стремление к тому, что нужно «всё взять и поделить», увы, обусловило тот самый русский бунт, бессмысленный и беспощадный, который проявился в нашей революции. Миллион Шариковых решили, вот так просто поняв марксизм, переделать страну. Ложное марксистское учение стало санкцией на, по сути дела, бесчестие, о котором говорит Достоевский. Это очень опасно, когда исполненные человеконенавистничества умозрительные идеи попадают в массы — в массы, у которых нет достаточной степени культуры, критического подхода к своему собственному мышлению для того, чтобы эти идеи как-то верно понять и принять, или отторгнуть. И мы видим здесь, как Шариков декларирует за столом, что он нашел те идеи, которые позволят ему в конечном итоге утвердить себя в этой жизни, утвердить себя в квартире профессора Преображенского — даже ценой попрания его. Попытка профессора Преображенского возражать Шарикову не приводит ни к чему. Шариков переходит в наступление. И вот следующий фрагмент показывает нам, как он торжествует — уже в доме профессора Преображенского, не видящего возможностей остановить его триумфальное шествие по квартире, старого профессора.
Устраивая пьяную оргию в квартире профессора Преображенского, Шариков как будто окончательно хочет утвердить себя в этом доме. Показательная деталь, отсутствующая в повести: Шариков пьет из пробирок спирт, в котором находится какие-то необходимые, видимо для исследования профессора, частицы — то ли какие-то экспонатов, то ли частицы каких-то органов. Отсутствующий в повести эпизод, тем не менее, очень выразительно перекликается с реальными событиями. Достаточно вспомнить о том, как происходил в Москве захват власти большевиками. Во время разграбления здания окружного суда современники были потрясены той картиной, когда пьяные красногвардейцы, солдаты вытаскивали из здания окружного суда находившиеся в криминалистической лаборатории емкости со спиртом, в которых хранились какие-то головы, руки, и выпивали этот спирт. Вот эти впечатления реальных современников о реальной революции здесь неожиданно проступают вот в такой детали. Действительно, профессору Преображенскому нет места в его собственном доме, как уже на самом деле нет места и уже в его собственной стране. И вот здесь возникает очень важный разговор. Доктор Борменталь готов на крайние меры, чтобы остановить разрушение вот этого самого старого русского дома, олицетворяющего собой Россию. Происходит очень серьезный разговор. С одной стороны, профессор Преображенский понимает очевидную страшную истину, что Швондер, который пытается натравить Шарикова на него, совершает страшное преступление, которое потом обратится и против него самого. Сначала шариковы уничтожат преображенских, а потом и швондеров. Это очень выразительный образ. Действительно, Швондер здесь выступает в качестве революционеров первой волны — вот этих самых революционеров ленинской гвардии, которые подняли темную народную массу, из которой потом вышли шариковы, которые сначала уничтожили буржуев, подобных профессору Преображенскому — то есть старую элиту России, а потом обрушились на швондеров — на эту самую большевистскую ленинскую гвардию. Действительно, Шариков — это сталинский выдвиженец, уже даже типологически это уже новый партийный деятель, который сметет швондеров. И вот когда доктор Борменталь готов предпринять самые крайние меры, он слышит возражение профессора Преображенского — кстати говоря, ответственного за появление Шарикова, — возражение абстрактно моралистического плана о том, что никогда не надо совершать преступления, греха — как будто в жизни бывают ситуации, когда человек выбирает только между тем, чтобы согрешить или не согрешить. За этим разговором проступает опять-таки очень выразительный символ. Русская интеллигенция, во многом поспособствовшая появлению у нас шариковых, во многом спровоцировавшая революцию в стране и ставшая жертвой этой революции, очень часто не находила в себе нравственного обоснования необходимости борьбы с шариковщиной, борьбы с революцией. Не хватало понимания того, что в каких-то ситуациях, как говорил замечательный русский философ Иван Александрович Ильин, злу надо сопротивляться силой. И вот эту идею сопротивлении злу силою пытается утвердить в разговоре доктор Борменталь. Впрочем, разговор прерывается тем, что Шариков осуществляет еще одну отвратительную хулиганскую выходку, и вновь профессор Преображенский пытается удержать Борменталя от расправы над Шариковым. Ну, а далее перед нами проходит фрагменты, которые символизируют эволюцию Шарикова. Неожиданно Шариков находит в этом новом советском обществе себе работу, преуспевает на этой работе, и постепенно становится в полном смысле этого слова хозяином жизни — и в стране, и в квартире профессора Преображенского. Посмотрим эту серию фрагментов.
Итак, мы видим, как Шариков утверждает себя не только в доме профессора Преображенского, но и в советском обществе. Мы видим, как на протяжении всего фильма меняется его внешность, и вот он, наконец, приобретает внешность типичного партийного выдвиженца сталинского времени. Он находит и новую работу. Очень выразительные атрибуты его новой работы: кожаная куртка, черный «воронок» и «очистка Москвы» — вроде бы от кошек, но и здесь перед нами достаточно прозрачный намек. Действительно, будучи псом в прошлом, Шариков ненавидит кошек, и их теперь пытается уничтожать. Но дело не в собаках и кошках. Согласно библейским представлениям, собаки является животными нечистыми, а кошки — животными чистыми, более высокоорганизованными. И в городе кошки, действительно, нередко украшают жизнь мирных обывателей своим присутствием. Кошка — это символ чего-то более высокого, чем собака. И вот то, что бывший пес Шариков уничтожает кошек, недвусмысленно намекает на то, где же работает Шариков — конечно, в ГПУ. Он, подобно всем чекистам, уничтожает лучшую часть общества, чтобы торжествовала худшая. И всё становится ясным. Его страшные слова о том, что они кошек «душили-душили, душили-душили» является, по существу, манифестацией любого чекиста той поры. Сцена ловли кошек тоже по-своему символична. Мы видим Шарикова, очень напоминающего Глеба Жеглова из «Места встречи изменить нельзя» — сериала, снятого талантливо, но по существу, поэтизировавшего милиционера, чекиста сталинского времени. И вот он ловит — весьма успешно, кошек, уничтожает их, «чуя их сердцем». Это тоже показательно. Достаточно напомнить, что до 1922 года в советской стране не существовало даже Уголовного Кодекса. Единственным критерием расправ чекистов над людьми была революционная целесообразность, революционное классовое чутье. Ну, а далее происходит так, что Шариков, действительно занимает ведущее место вКалабуховском доме, и даже не признающий его за подлинного господина швейцар вынужден раскланиваться с ним. Шариков пишет донос на профессора Преображенского — это становится профессору известно, и когда Шариков в очередной раз со своей зловещей работы — уже на персональном автомобиле, приезжает домой, происходит важный разговор. Обратим внимание, что Шариков уже в данном случае уже приобщился к какому-то минимуму цивилизации. Он уже требует, чтобы с него снимали пальто и подавали обедать в столовую. Ну, а далее происходит разговор, который заканчивается столкновением Борменталя и Шарикова. Шариков хочет даже с помощью силы, с помощью оружия утвердиться в этом доме, и Борменталь вступает с ним в борьбу. Эта сцена приобретает символический характер. Если квартира профессора Преображенского символизирует собой Россию, то вот это драка Борменталя и Шарикова символизирует собой борьбу двух разных сил. Мы без труда узнаём, что профессор Преображенский, мятущийся между борющимися — это русская интеллигенция периода гражданской войны. Борменталь, борющийся с Шариковым — это та ее активная часть, которая сопротивлялась большевикам в рамках «белого движения». А Шариков — это, конечно же, большевизм. И вот происходит так, что Борменталь побеждает. В этой борьбе он апеллирует к народу, прося народ подождать и не мешать им. И вот показательно, что символизирующая народ кухарка Дарья Петровна говорит, что«им мешать не надо». Шарикову делает операцию, и он возвращается в свое первобытное собачье состояние. Так заканчивается фильм. Вернее, кажется, что в рамках квартиры профессора Преображенского гражданская война завершилась не так, как она завершилась в нашей истории. Белые победили красных, и шариковщина не стала несчастьем целых десятилетий русской истории. Но снятый в конце 1980-х годов фильм, увы, имел печальный опыт советского времени. Поэтому, заронив в нашу душу надежду ото, что гражданская война могла бы завершиться иначе – так, как она завершилась в доме профессора Преображенского, режиссер вновь напоминает нам о том, что же случилось. Да, в квартире профессора Преображенского шариковская революция победить не смогла, но в стране — то она победила. И вот последний фрагмент фильма напоминает нам об этом конкретном историческом итоге шариковской революции.
Шариковская революция победила в России. Марширующие красноармейцы поют песню, зловеще звучащую в их устах о том, что «белая гвардия наголову разбита, а Красную Армию никто не разобьёт», и мы понимаем, что шариковы победили. Страна вновь оказалась в разрухе, и даже сумевший вернуть в первобытное собачее состояние Шарикова профессор Преображенский, как и многие представители прежней интеллектуальной, общественной элиты России, обречены в шариковской стране на гибель. Фильм заканчивается весьма пессимистично, как завершался этот этап русской истории, когда блистательная Российская империя в несколько лет превратилась царство шариковых. В царство, в котором «грядущий Хам» одержал победу. В царство, в котором лучшие представители русского народа должны были либо погибнуть, либо перестать быть самими собой, чтобы выжить. И эта тема — тема будущей шариковской России, станет темой нашего следующего разговора.
Расшифровка лекции 3 по фильму «Последний бой майора Пугачева»
Фильм режиссера Фатьянова «Последний бой майора Пугачева» представляет собой первую значительную попытку экранизации творчества произведения В. Шаламова на нашем экране. Вынесенное в заглавие фильма название одного из рассказов Шаламова «Последний бой майора Пугачёва» не исключает того, что в основу сценария этого фильма были положены несколько новелл великого русского писателя. Поэтому, просматривая этот фильм, можно с полным правом надеяться получить действительно широкое и глубокое представление о всем творчестве этого писателя. Писателя, прошедшего самые страшные колымские лагеря. Писателя, сумевшего в каком-то отношении, может быть, даже более глубоко и пронзительно рассказать о ГУЛАГе, нежели его великий современник — Александр Исаевич Солженицын. Случилось так, что фильм режиссера Фатьянова вышел в 2005 году одновременно с фильмом Глеба Панфилова «В круге первом». И эти две экранизации творчества действительно великих русских писателей, сумевших отразить в своем творчестве страшную историю ГУЛАГа, как будто были призваны напомнить нашим современникам тогда, в год 60-летия Победы, ту страшную правду, которая была многими из нас склонна оказаться забытой в это время. Действительно, триумф Победы в 1945 году не отменил для нашей страны страшной реальности коммунистического тоталитарного режима, продолжавшего терзать нашу страну, положившего миллионы русских жизней не во имя спасения во имя спасения собственного режима, подавлявшего Россию и продолжавшего терзать наш народ после войны не менее жестоко. Оба фильма позволяли нашему зрителю увидеть ту, уже послевоенную страну, в которой ГУЛАГ составлял неотъемлемую часть действительности. И хотя роман и фильм «В круге первом» завершались тем, что несколько обитателей «шарашки» сделали для себя мучительный выбор во имя свободы и собственного человеческого достоинства, во имя совести оставить этот первый круг ада и устремиться в другой круг ада — гораздо более страшный, чем была марфинская «шарашка», фильм «Последний бой майора Пугачёва» открывал зрителю те последующие круги ада, по которым после предстояло пройти героям романа и фильма «В круге первом». Действительно, покидая «шарашку» — место, через которое проходили многие тысячи, как правило, образованных, технически одаренных советских заключенных, герои романа Солженицына должны были переместиться в другую реальность ГУЛАГа — страшную лагерную реальность этого микромира, паразитирующего на теле России и постепенно претендовавшего на то, чтобы стать сутью жизни нашей страны. Поэтому фильм Фатьянова открывает перед нами дальнейшую перспективу жизни героев фильма Панфилова, которая открывается перед нами в последних кадрах фильма «В круге первом». Какой же мир открывают для себя герои Солженицына и Панфилова, предпочившие жить не по лжи, жить по совести, в самой бесчеловечной системе советской действительности, в условиях лагерного заключения? Посмотрим первые кадры фильма «Последний бой майора Пугачёва».
Мы увидели эшелон с заключёнными, который в 1947 или в 1948 году везет в сторону Колымы многие тысячи тех, кто даже возможно не предполагал той страшной участи, которая ожидала их после войны. Не все ведь подобно героям романа «В круге первом» делали свой выбор сознательно и шли на лагерное заключение, отстаивая свои нравственные принципы. В этом поезде мы видим сотни тысяч советских военнопленных, прошедших страшные гитлеровские лагеря, увидим сотни тысяч остарбайтеров, угнанных когда-то на работу в страны Западной Европы. Видим десятки тысяч тех советских граждан, которые воевали против Красной Армии на стороне Германии, видим тысячи репатриантов, приехавших из русской эмиграции. Это очень разномастная группа людей объединена теперь только одним: общим страданием, которое выпадет на их долю в условиях ГУЛАГа. Однако даже они не ожидали в полной мере то, что придется им пережить в лагерных бараках. Не только тяжелые физические условия — условия содержания, условия труда, не только террор охраны, но и страшный террор блатного мира, был тяжелейшим испытанием для многих заключенных не только в колымских лагерях. И вот на наших глазах происходит трагедия, в результате которой гибнет один из недавно прибывших на Колыму интеллигентных зэков, становясь жертвой расправы над ним уголовников. Эта сцена чрезвычайно важна для нашего времени, для нашего времени важно очень верное отношение как В. Шаламова, так и А. Солженицына к феномену блатного мира. Воспевавшись у нас в последствии многократно, блатной мир на самом деле представлял собой страшное орудие, с помощью которого коммунистический тоталитарный режим пытался расправляться со своими политическими противниками — с теми, кто сидел по так называемой 58-й статье, даже в условиях лагеря. «Социально близкие» — вот как называли уголовников представители советской так называемой правоохранительной системы. Именно они были одни из самых страшных орудий подавления людей в условиях ГУЛАГа. И эта сцена проходит перед нами, выразительно показывая, что оказавшись в условиях лагеря, человек, возможно в еще большей степени, чем в условиях «шарашки», был обречен на мучительную и часто неожиданно настигавшую его смерть. Трудно было в этих условиях сохранить человеческий облик — тем более, что отношения «палач и жертва», характерные как для всего советского общества, так и в особенности для лагерного мира, в условиях колымских лагерей проявляли себя с особой остротой, с особой бесчеловечностью. Следующий эпизод переносит нас в условия тяжелейших физических работ, которые вели заключенные в колымских лагерях. Работ, призванных прежде всего физически уничтожить этих заключённых, и менее всего способных дать стране сколь бы то ни было значительное количество материальных благ. Это был труд, действительно истреблявший людей. Посмотрим следующий фрагмент фильма.
Эпизод убийства заключенного на лесоповале — в момент, когда он пытается собрать мерзлые зимние ягоды, чтобы как-то поддержать себя и своих товарищей и при этом переходит заграждение, призван выразительно показать нам то, насколько же не имело никакого различия отношение к основной массе заключенных охранников и представителей блатного мира. Уголовники и охранники в своей неограниченной власти над основной массой заключенных особенно быстро теряли человеческий облик. И показательно то, что система, создававшая такого рода отношения в местах заключения, по существу культивировала их и вне лагерей. Действительно, человек имевший власть, мог расправиться с тем, кто был ему подчинен, без всякого основания — просто потому, что ему не понравилось лицо этого человека. И в этом заключается страшная правда любого деспотизма. Жизнь в колымских лагерях действительно обрекала заключенных на быстрое умирание. Трудно было прожить в этих лагерях несколько лет, оставаясь на тяжелых физических работах. И следующий эпизод данного фильма показывает нам страшную картину гибели заключенных, которые погибли в лагерях не только в голодные военные годы, но и в предвоенные и в послевоенные периоды, и неслучайно вот эта огромная смертность заключенных в лагерях — не только в колымских, но прежде всего в них, дала основание Солженицыну назвать эти исправительно-трудовые лагеря «истребительно-трудовыми» лагерями. Лагерями, где человек истреблялся и трудом, и совершенно недостаточным для его выживания питанием, и самое главное террором — как охранников, так и уголовников. Посмотрим следующий фрагмент фильма.
Очередная утренняя проверка выявила, что только в одном бараке за ночь скончалось пять человек. И такова картина смертности в колымских лагерях на протяжении многих лет. Но в этом эпизоде впервые перед нами явственно проступает майор Пугачев, как человек, не смирившийся со своей обреченностью на гибель в колымском лагере, но как человек, готовящий побег. Побег должен стать для него и для тех, кто поддержит его в этом начинании, ибо одному бежать из колымских лагерей практически невозможно, — по существу средством сохранения своего права быть человеком, своего права быть свободным человеком. Следует подчеркнуть, что в основу рассказа «Последний бой майора Пугачева», повествующего о бегстве из колымского лагеря группы заключенных, был положен реальный исторический эпизод. Действительно, беспрецедентный случай побега из колымских лагерей группы власовцев (этот термин, кстати, уже прозвучал в сегодняшнем фильме), которыми командовал капитан Тонконогов, офицер власовской армии. Тема власовцев является достаточно сложной, это лишь вершина того айсберга, который связан с тем поразительным обстоятельством, что в годы войны более миллиона советских граждан воевало на стороне Германии против Красной Армии. Понять значение и смысл этого феномена не просто, и фильм режиссера Фатьянова не ставит перед собой такую задачу. Но то, что беспрецедентный побег из колымских лагерей осуществили именно власовцы, и это событие запечатлелось в сознании В. Шаламова как удивительный факт, символизировало лишь то обстоятельство, что очень немногие, наиболее отчаянные, наиболее последовательно ненавидевшие коммунизм люди, видевшие в системе лагерного заключения суть всего коммунистического тоталитаризма, могли найти в себе силы бросить вызов страшным обстоятельствам лагерной жизни, как они нашли в себе силы бросить вызов тяжелым обстоятельствам войны, в которой они принимали столь трагическое участие. Но в рамках данного фильма тема подготовки побега майора Пугачёва и его товарищей неожиданно переплетается с еще одной темой. Об этой теме некогда писал бывший заключённый, действительно бежавший из карельских лагерей, Иван Солоневич. Писал он об этом весьма выразительно. «Ужасно и страшно, — писал он, — когда палач хочет расправиться с тобой. Но еще более отвратительно и страшно, когда снимая с тебя последнюю одежду, он заставляет тебя улыбаться и радоваться тому, что происходит». Действительно, ужас советской жизни часто усугублялся тем, что лишенные каких бы то ни было прав, лишенные всякого человеческих условий существования, обреченные быть рабами в лагерях люди должны были славить ту жизнь, которая их окружала, прославлять тот режим, который сделал их рабами. И вот такого рода коллизия возникает в фильме «Последний бой майора Пугачёва», когда лагерному начальству приходит в голову организация самодеятельности из числа заключенных. И именно этой, столь же бессмысленной, сколь и кощунственной в отношении заключенных идеей, и решает воспользоваться майор Пугачев, чтобы осуществить свой замысел. Посмотрим следующий фрагмент фильма.
Майор Пугачев подбирает себе группу товарищей, с которыми проводит время на репетициях. Они получают дополнительный паек, чтобы быть в лучшей форме для концерта, но на самом деле обретают силы, необходимые им для побега. Того самого побега, который еще не имел место в истории колымских лагерей. Но при этом им приходится делать вид, что они готовят праздничный концерт. И вот следующий фрагмент этого фильма, когда превращенные сталинским режимом в полуживых существ заключённые призваны петь радостную песню о счастливой советской стране и мудром сталинском руководстве, очень выразительно показывает не только абсурд жизни советского времени, но и то, что эти заключённые, изображающие из себя певческий хор благодарных товарищу Сталину зэков, на самом деле люди, которые готовы бросить вызов страшной системе, превративший всю нашу страну и весь наш народ в покорное рабское стадо. Посмотрим следующий фрагмент.
Бегство из колымского лагеря могло показаться авантюрой, и, хотя будучи профессиональным военным, майор Пугачев разрабатывает, казалось бы, достаточно четкий план, шансы на успех практически ничтожны. Но велико стремление этих людей ощутить себя свободными. Свободными в условиях, когда человек готов поплатиться своей свободой, и вообще любыми проявлениями человеческого достоинства для того, чтобы продлить свою жизнь хотя бы на несколько дней. «Умри ты сегодня, а я завтра» — этот принцип лагерной жизни герои шаламовского рассказа не приемлют, и стараются поступать по-человечески. И вот это их желание вырваться из колымского лагеря становится невольным желанием вырваться из страны, превращенной сталинским режимом в один огромный концлагерь. Сами того, может быть, не сознавая, в тот момент они бросают вызов всей тоталитарной сталинской системе, всей этой стране, в которой превращенные в рабов люди призваны изображать из себя самых счастливых и самых свободных людей в мире. Именно этой системе насилия и лжи противостоят герои произведения Шаламова — та группа заключенных, которая решается рискнуть всем, чтобы испытать свободу, чтобы вырваться из того мира несвободы, тотального рабства, в которой обречены жить поколения их современников. И это уже не просто бегство группы заключенных — это протест искренних и свободных людей против того рабства, в котором многие современники живут, даже не сознавая того, что происходит в их жизни. Конечно, этот побег обрекает их и на конфликт с теми, кто стоит на защите системы подавления страны. И вот, смотря последующие кадры, мы будем задаваться естественным вопросом: а на чьей стороне наша душа наше сердце? На стороне этих беглых заключенных, или на стороне тех служителей так называемого сталинского закона, которые пытаются пресечь этот побег и вернуть свободных людей в рабское состояние?Посмотрим следующий фрагмент фильма.
Побег из лагеря группы заключенных не только открыл им путь к свободе — пусть и кратковременной, пусть и недолговечной, Но этот же побег обнаружил подлинную суть их палачей. Мы видим, как на наших глазах еще недавно самодовольные начальники превращаются в людей, способных предавать друг друга, уничтожать друг друга, дабы выжить самому. И вот в этой ситуации для нас проступает одна очевидная особенность советской жизни. И жизнь жертв, и даже жизнь палачей была построена по одному принципу «умри ты сегодня, а я завтра». Человеку для того, чтобы быть палачом, нужно было иметь свои жертвы, но в жертву мог превратиться любой человек, даже вчерашний палач. И вот в этом страшном парадоксе советской действительности сформировались целые поколения людей. Но очень немногие из них были способны на то, чтобы сознательно отказаться от роли палача, и тем самым чаще всего сознательно обречь себя на положении жертвы. И вот, сравнивая убегающих из лагеря заключенных власовцев с этими так называемыми советскими офицерами, несущими службу по охране страны от «врагов народа», а на самом деле изолирующими жизнь страны от многих достойных и выдающихся представителей русского народа и обрекающих их на муки и смерть, — вот в этом сопоставлении мы видим то, насколько же перманентной, непрекращающейся была в течение всего советского периода та гражданская война между лучшими и худшими русскими людьми, которые в условиях советской действительности, по существу, делали свой нравственный выбор. Выбор между палачом и жертвой оказался очень трудным. Но выбор между свободой и рабством оказался еще труднее. И вот сделавшие свой выбор в пользу свободы бежавшие заключенные предстают перед нами буквально в последние дни и часы своей жизни как люди, безусловно являющие нам то, что стало большой редкостью в условиях советской действительности — чувство человеческой свободы. Попытка поймать заключенных, или хотя бы уничтожить их во время этого бегства, открывает перед нами новые эпизоды. Эпизоды, связанные и с боем, происходящим между беглыми заключенными и охранниками, и эпизодом, который сопровождает происходящие события. Это беседа генерала госбезопасности с главным хирургом лагерного госпиталя, куда привозят в огромном количестве убитых и раненых вохровцев. Сменяющиеся в фильме постоянно сцена боя и сцена беседы двух, надо сказать, мыслящих палачей, позволяет нам еще в большей степени проникнуться не только трагизмом происходящей на наших глазах ситуации, но и пониманием того, насколько же обречённые на смерть заключенные оказываются внутренне свободнее, и в каком-то смысле слова счастливее своих палачей. Посмотрим следующий, довольно пространный фрагмент фильма.
Действительно, и реально бежавшая из колымского лагеря группа заключенных во главе с капитаном Тонконоговым, и герои рассказа Шаламова «Последний бой майора Пугачёва» не смогли в полной мере оказаться на свободе. Несколько человек из группы капитана Тонконогова ранеными были возвращены в лагерь и погибли, как погибают и герои данного фильма, и рассказа Шаламова. Но даже в сцене боя, который проходит на наших глазах, мы не можем не ощутить несоизмеримость двух сражающихся сторон. Казалось бы, и вохровцы, и бежавшие из лагеря заключенные одеты в одну и ту же форму. Но что-то разделяет их по существу. Это не только то, что одни являются палачами, а другие жертвами, восставшими против своих палачей, но прежде всего что одни хотят быть людьми свободными, а другие даже не осознают того, что служат системе тотальной несвободы. Показательно, что вот в этих очень выразительных эпизодах перестрелки мы видим лица той и другой стороны. И мы не можем не заметить личностные несопоставимости сбежавших заключенных и преследующих их охранников. Перед нами русские люди, советские люди, но сколь не похожи они друг на друга, сколь очевидно в одних проявление и человеческой личности, и человеческого достоинства, и человеческой правды, и сколь одинаковы в своей бесчеловечности и жестокости в своей недоразвитости и готовности творить любое зло, которое только прикажет творить начальство, преследователи бежавших заключенных. Кажущийся весьма интеллектуальным для высокопоставленных советских палачей разговор генерала и хирурга лишь обнаруживает то сущностное различие, которое существует между этими людьми. Действительно, ни генерал, ни хирург, не могли оказаться на месте этих сбежавших заключённых. Они могли бы оказаться заключенными, но никогда бы не предприняли побег, ибо они уже давно смирились с тем, что свобода — этот великий дар, данный человеку Богом, может быть принесена в жертву выживанию спокойной, благополучной, пусть и эфемерной по сути своей жизни здесь, на земле, в тех призрачных материальных благах, благах власти, которыми пользуются палачи в советской стране. И вот в этой несопоставимости одних и других, вступающих в схватку на заснеженном поле, проступает очень важная проблема. Проблема, которой мы до сего времени не уделяли должного внимания в наших размышлениях о судьбе нашей страны. Проблема того, что начавшаяся в ней в 1917 году гражданская война не прекращалась в ней на протяжении десятилетий. Многие люди вовлекались в эту войну, которая происходила в разных формах различными путями — большая часть, возможно, даже неосознанно. Но тот, кто осознанно делал свой выбор в условиях этой перманентной войны нашего народа с самим собой, в конечном итоге в этом выборе проявлялся каждый человек, проявлялся делавший выбор в добре и выбор в зле. Логика истории была такова, что подавляющее большинство тех, кто делал свой выбор в пользу свободы и добра, был обречен потерпеть поражение. Может быть, именно поэтому наша страна сейчас с таким трудом прокладывает себе путь к свободе, все время мечтая о вчерашнем рабстве. Может быть, поэтому столь много лжи и неправды продолжает звучать в нашей стране сейчас, даже о нашем недавнем прошлом. Но фильм режиссера Фатьянова «Последний бой майора Пугачёва», заканчивающийся также трагично, сколь заканчивается рассказ Шаламова «Последний бой майора Пугачёва», одновременно открывает для наших современных зрителей, как исповедующих веру во Христа, так и не знающих веры и Церкви, одну подлинно христианскую истину, заключающуюся в том, что в условиях, когда человек жертвует величайшим Божественным даром свободы, он становится рабом — но уже не рабом Божьим, но рабом человеческим. Ну нет для созданного Богом человека более унизительного и губительного для его души рабства, чем рабство по отношению к себе подобным! Прошли годы, и действительно, в нашей стране произошел своеобразный противоестественный отбор. Люди свободные и честные погибали из десятилетия в десятилетие, а выживали те, кто не испытывал уже потребности ни в свободе, ни в чести. И вот последний эпизод фильма «Последний бой майора Пугачева» вновь очень остро ставит перед нами эту, может быть, очень страшную, но очень необходимую всему нашему обществу истину. Истину о том, что за десятилетия советского периода нашей истории мы поплатились жизнями не просто многих, но именно лучших представителей нашего народа, самых свободных и самых честных. Посмотрим последний фрагмент фильма.
Фильм заканчивается картиной кладбища с безымянными могилами многих тысяч заключенных. Не все они погибали так, как погибали герои фильма. Большинство из них погибало, даже не попытавшись восстать против того целенаправленно обрушившегося на них рабского труда, который истреблял их в лагерях. Но надпись, которая высвечивается на экране в конце фильма: «Безвестным героям Великой Отечественной, уничтоженным режимом, посвящается» приобретает очень глубокий смысл. Мы немало говорим о героях Второй мировой войны — и известных, и неизвестных, которые покоятся в известных или безымянных могилах, а иногда и просто без могил, на огромных пространствах Восточной и Центральной Европы. Но между тем героям той войны, которая продолжалась в нашей стране — иногда силой оружия, как это было в годы гражданской войны, коллективизации, или в годы Второй мировой войны, а иногда силой духа, как это происходило в другие периоды войны, которую вели те представители русского народа, которые хотели оставаться в самой несвободной стране людьми свободными и честными, жить не по лжи следовать традициям своей веры, своей культуры, своих предков, эта война продолжалась десятилетиями. И большая часть героев этой войны остается безвестными, и гибель их была различной. Тем поразительнее то, что увиденная нами в конце фильма «Последний бой майора Пугачёва» надпись, посвящение, в контексте увиденного нами фильма заставляет всех нас серьезно задуматься о тех, действительно безвестных героях, которые на протяжении 70-тилетнего периода коммунистического рабства в нашей стране олицетворяли собой то, что уже сейчас крайне редко можно встретить в наших современниках — чувство подлинного русского патриотизма, подлинного христианского достоинства в сочетании со способностью сопротивляться злу, в том числе и внешней силою, если для этого складывались обстоятельства. Это тема — тема безвестных героев духовного сопротивления богоборческому большевизму в России, я думаю, еще будет темой многих художественных фильмов и художественных произведений, которые будут создаваться в нашей стране со временем, когда мы, наконец, в полной мере осознаем, как это осознали писатели Солженицын и Шаламов, режиссер Панфилов и Фатьянов, кто же были подлинными героями в нашей стране в страшномХХ веке.
Русь святых в поисках Царствия Божия
Эпоха средневековья в истории христианства запечатлелась многочисленными, а чаще всего неудавшимися попытками созидания Царства Божия на земле. Попытками создать такую власть Церкви, государства, которая бы смогла реализовать перед своими подданными, перед своими пасомыми всю полноту христианского идеала. Но многочисленные неудачи в этих попытках, о которых мы говорили в прошлых наших передачах, не отменяли самого главного назначения христианства в истории человечества. Царство Божие созидалось в душах самих христиан, и наш сегодняшний разговор будет посвящен истории тех членов христианской Церкви, которые вошли в историю, как канонизованные святые. Мы будем говорить теперь о Русской Православной Церкви — о Русской Православной Церкви XV века. Века, когда в истории Русской Православной Церкви было более всего подвижников благочестия, которые впоследствии оказались канонизованными как преподобные, то есть святые монахи. Именно монашество в эту эпоху вбирало в себя лучшую часть общества, в монахи шли все те, кто особенно остро чувствовал несовершенство жизни в называвшемся христианским, но остававшемся языческом, обществе. Шли все те, кто был интеллектуально развит, кто был исполнен подлинного творческого дерзания.
Наш сегодняшний разговор будет посвящен одному из таких святых Русской Православной Церкви — преподобному Андрею Рублёву. Впрочем, говорить об этом святом монахе мы будем, опираясь на фрагменты из фильма Андрея Тарковского «Андрей Рублев». Этот фильм, снятый на рубеже 60-х-70-х годов, когда сам режиссер еще только начинал задумываться о христианстве, конечно же, не может претендовать на то, что он дает подлинную картину развития духовной жизни средневекового русского монаха. В фильме доминирует иная тема. Тема художника, обреченного в несовершенном мире, в период страшных исторических катаклизмов, утверждать идеал прекрасного. Но вместе с тем этот, на мой взгляд, один из самых лучших фильмов великого российского режиссера, дает нам возможность, как никакой другой фильм в отечественном кинематографе, задуматься о религиозной теме на экране. Фильм состоит из ряда новелл, в которых отражаются разные стороны жизни русского средневековья. И вот сегодня мы поговорим как раз о тех важных проблемах — проблемах религиозных и исторических, которые находят свое отражение в этом очень глубоком, очень одухотворенном, хотя и, конечно же, не во всём приемлемом с церковной точки зрения, фильме. Одной из главных тем этого фильма является то, как ищущий религиозной истины, не перестающий сомневаться, и в то же время благодаря этому способный поразительным духовным прозрением монах, живет в Руси XV века, в которой удивительным образом сочетается глубокая христианская вера и одновременно глубокая приверженность древнему язычеству. Тема соотношения язычества и христианства является одной из важнейших тем этого фильма, но одновременно и всей русской религиозной истории. Сейчас нередко приходится слышать о том, что распространение христианства на Руси уничтожило, подавило некогда замечательную языческую культуру. Ничего подобного не было, на самом деле. И попытки представить язычество древней Руси как равноценную альтернативу христианству не выдерживают никакой исторической критики. И вместе с тем приходится констатировать, что являвшаяся к XV веку уже более 300 лет формально христианской, Русь, особенно в народной среде продолжала сохранять глубокую приверженность язычеству. В церкви присутствовало двоеверие — когда поколения христиан пытались сочетать в своей жизни веру во Христа и традиции древнего язычества. Любой мыслящий религиозно неравнодушный человек той эпохи не мог не видеть этого, не мог не отзываться на это противоречие. И вот в фильме «Андрей Рублев» мы видим очень яркий эпизод, когда группа путешествующих монахов – монахов-иконописцев, монахов не только благочестивых, но и одухотворенных, творчески относящихся к окружающей действительности, оказываются волею обстоятельств на ночлеге, который попадает на время одного из языческих праздников. И отправившийся в лес Андрей Рублев сталкивается с этим языческим ночным праздником, который представлен в этом фильме достаточно реалистично, который открывает нам во всей, по сути дела, духовной неприглядности природу древнерусского язычества. Посмотрим этот очень содержательный фрагмент.
Начало XV века было одним из самых страшных периодов в истории Руси. Уже полтора века страна опустошалась регулярными набегами монгольских завоевателей, потеряв присущий ей в первые века после принятия христианства очень быстрый темп социального, экономического, духовного развития. И вот то, скрывавшееся в лесных чащах язычество, все явственнее проступало в душах людей. Монах Андрей Рублев видит перед собой языческий праздник. Он отнюдь не напоминает те стилизованные, псевдоязыческие мистерии, которыми развлекаются наши соотечественники подчас сегодня. Перед нами тот самый языческий праздник, который предполагает и собирание трав для осуществления колдовства, и свальный грех, позволяющий в ночь праздника снять с себя все нравственные запреты, и, подобно животным, совокупляться людям здесь же, на глазах друг у друга. Впрочем, жуткие черты этого праздника и нередко можно наблюдать и в нашем современном обществе, тоже пытающемся освободиться от многих вековых нравственных запретов, без которых человек перестает быть человеком. Не могущий игнорировать той реальной жизни, которая окружает его, преподобный Андрей смотрит пристально на происходящее вокруг него. Он понимает греховность происходящего, но пытается понять суть того, что происходит на его глазах. Показательная деталь: на нем загорается ряса от костра, рядом с которым он оказывается. Это как бы знак ему свыше: знак тех адских мук, на которые обрекает христианина участие в языческих игрищах.
А далее мы видим очень страшный эпизод. Монах, попавший в руки язычников — вернее не язычников, а формальных христиан, которые в эту ночь превращаются в язычников, монах, попавший к ним в руки, в этот момент обречен. Для них и так не очень уж значимы предписания Церкви, но сейчас, в эту ночь, когда можно всё, он должен погибнуть. И вот мы видим не просто попытку связать его, убить его — мы видим глумление этих, в общем-то, русских православных христиан, в глубине своих душ остающихся язычниками, над монахом. Привязывая его к дереву, как ко кресту, его не только мучают — над ним глумятся — глумятся над его верой, и вот эта сцена как будто прообразует страшные сцены ХХ века, когда в гонениях на Церковь священнослужителей, монахов будут только убивать, но и глумиться над ними те, кто как будто являются их пасомыми. Неожиданно преподобный Андрей получает освобождение. Одна из язычниц, пытающаяся соблазнить его, освобождает его от пут, но в тех, вроде бы безыскусных ясных словах, которыми преподобный Андрей пытается усовестить язычницу, перед нами открывается несопоставимость тех двух путей развития Руси — христианского и языческого. Тех путей, выбирать между которыми наша страна будет еще многие века, выбирает, наверно, и сегодня. Увидев в этом ночном языческом празднике всю жуткую суть язычества, глумящегося и над Богом и над человеком, преподобный Андрей приходит в эту деревню вновь утром. Она кажется опустошенной. Опустошенной таким образом, каким бывает опустошенной душа и тело человека, предающегося греху. А далее возвратившийся к своим спутникам-монахам, к своему наставнику Даниилу Черному, тоже иконописцу, преподобный Андрей приносит свое покаяние. Он немного говорит об этом, но мы чувствуем, что и он ощутил в своей душе страшную, соблазнительную силу язычества. А далее происходит нечто, что не менее способно повергнуть в ужас, чем языческий праздник. Пришедшие в эту деревню монахи вместе со служивыми людьми князя преследуют участвовавших в языческих обрядах крестьян. К сожалению, в средние века христианство очень часто утверждало себя внешней силой — силой меча, силой огня. И хотя на Руси конфликт между христианством и язычеством не приобретал таких уж масштабных и кровопролитных форм, что подчас было в Западной Европе, конфликт язычества и христианства сохранялся. Сохранялся, может быть, подспудно, ибо многие христиане в душах своих оставались язычниками. Для преподобного Андрея невыносимо видеть расправу христиан над язычеством. Он только что проповедовал этой язычнице-крестьянке о том, что христианство есть религия любви. Он не помогает монахам, которые преследуют язычников, поймать эту женщину. Не только потому, что он обязан ей своим спасением — и именно и прежде всего потому, что для преподобного Андрея христианство есть религия любви. И он искренне не верит в то, что Церковь тут может утвердить истину Христову с помощью грубой внешней силы. Более того — мы чувствуем, что он сострадателен по отношению к этой заблудшей, но в то же время глубоко несчастной женщине, живущей в христианской стране, но остающейся язычницей, может быть, еще и потому, что христиане в ней так мало напоминают Христа. После этого становится понятно, почему столь много выдающихся людей той эпохи уходили из мира, столь жестокого, столь противоречивого, и пытались обрести цельность своей духовной жизни — то самое целомудрие, которое является основополагающим в призвании не только монаха, но и христианина. Действительно, внутри монастырской ограды уже не один век формировалась иная жизнь. Люди не только иначе относились друг другу, нежели это имело место в миру, но и обращали свою духовную жизнь к созерцанию Божественной истины, Божественной красоты. Собственно монахи на Руси и были теми, кто впервые стал призывать человечество не только выживать в этом мире, не только заботиться о хлебе насущном, но и созидать ценности духовного порядка. И вот в жестокой эпохе монгольского завоевания рассвет русского монашества, который имел место в XV веке, который сопровождался поразительным расцветом церковной иконописи, церковный музыки, по сути дела открывается перед нами в следующем эпизоде. Перед нами не просто монахи, пытающиеся строить свои отношения по-христиански — перед нами подлинные художники, переживающие уже искушения иного рода, чем те, которые переживают обычные люди. Это искушение своим талантом, искушение своим творчеством — искушения, нередко сопровождающие художественное творчество личной гордыни художника. Вот эта обращенность к глубоким, подлинно духовным проблемам и выделяло монахов наряду с их особой жизнью в монастырях из всего русского общества той эпохи. Именно эта обращенность к духовным проблемам, преодоление глубоких духовных искушений, позволяет через монахов многим русским православным христианам открывать для себя полноту духовной жизни. Итак, следующий эпизод возвращает нас к очень серьезной проблеме – проблеме, которая всегда сопровождает творчество любого художника. Это проблема выбора между самоутверждением себя в искусстве, или же наоборот — утверждением искусства в себе – искусства, славящего Бога. Уже ставший известным иконописцем преподобный Андрей Рублев считает себя скромным учеником Даниила Черного, и даже не мечтает о том, что ему удастся пройти еще одну школу иконописи у самого знаменитого тогда на Руси иконописца Феофана Грека, и вместе с тем Феофан Грек знает преподобного Андрея Рублева, и призывает его к себе. Посмотрим следующий эпизод фильма.
В только что показанном эпизоде мы действительно можем воочию увидеть то, насколько же преображало христианство русскую жизнь. Ведь в ту страшную эпоху, о которой мы говорим, когда, казалось бы, люди должны быть только выживать любой ценой, давя друг друга — как впрочем, и поступали многие из людей; в монастырях мы видим совершенно преображенную жизнь. Здесь люди озабочены творчеством, здесь люди сочетают свои творческие искания с высокими требованиями друг к другу к самим себе – то, чего так часто недостает современным художникам, для монахов — иконописцев было очевидно. А именно: необходимость художественного творчества, нравственного творчества как нераздельных начал духовной жизни. Не может художник быть подлинным творцом, если он безнравственен, и не то творчество ценно, которое выражает художника, но ценно лишь то творчество, которое выражает Божественную истину, Божественную красоту, невместимую в личность одного человека — даже если он наделен художественным талантом. Мы видим, как стремление преподобного Андрея устремиться к своему новому наставнику заставляют его пренебречь своим первым учителем — это его грех, но грех Даниила Черного в том, что он поддался чувству обиды и отвернулся от своего ученика. И вот эти два великие художника, переживающие, увы, очень часто встречающийся у творческих личностей конфликт художественных честолюбий, в монастырской келье приходят к взаимному покаянию и взаимному прощению. Хочется обратить внимание, что в ту эпоху — и это в фильме показано очень выразительно, монахи могли принимать исповедь и друг у друга, и у мирян. Покаяние происходило не только на исповеди священника. Перед нами два художника, которые не только пишут иконы, пытаясь иконографическими образами выразить высоту Божественного первообраза, но это те люди, которые преображают души друг друга. И вот этот синтез красоты и нравственности навсегда вошел в историю мировой культуры как великое открытие христианского монашества. Получивший благословение своего учителя отправиться к Феофану Греку преподобный Андрей Рублев встретился с этим великим иконописцем — великим и вместе с тем очень непохожим по своему творческому дарованию на преподобного Андрея. Оба они были глубоко верующими христианами, хотя Феофан Грек был мирянином, а преподобный Андрей Рублев — монахом. Оба они очень глубоко чувствовали несовершенство этого мира и пытались преобразить его. Но творчество их отличалось именно тем, что для Феофана Грека несовершенство мира, будучи побудительным символом к преодолению его через иконопись, часто выступало как главная тема творчества. Мир несовершенен, он должен быть испепелен Божественным гневом, и в этом очищающем несовершенный мир огне рождается подлинная красота. Не таков был преподобный Андрей. Ощущая подчас не менее глубоко, чем Феофан Грек несовершенство этого мира, преподобный Андрей своим творчеством пытался привнести в этот мир больше христианской любви, чем праведного гнева, характерного для Феофановского иконописания. Спор двух иконописцев, представленный в фильме, позволяет очень лаконично и точно увидеть различия специфики творчества двух художников, увидеть два изначально присущие Церкви и ее святым подхода к этому миру и к человеку, живущему в этом мире. Хочется подчеркнуть, что истина не находится где-то посередине. У каждого из них есть своя правда, которая разрешается как в их творчестве, так и в их будущем предстоянии перед Божьим судом, в том числе предстоянии на Страшном суде, которого в начале XV века многие люди ожидали через несколько десятилетий — эта тема тоже звучит в данном разговоре. Но самое главное в дискуссии Феофана Грека и преподобного Андрея Рублева — это выявление двух религиозно-эстетических позиций, с которых оценивается духовное содержание мироздания. Посмотрим этот фрагмент.
В споре двух творческих подходов к миру, по сути дела, проступает универсализм христианской истины. Да, мир несовершенен, но очень многих христиан христианами делает отторжение от несовершенства этого мира. Но жить лишь энергией отторжения невозможно — нужна созидательная энергия утверждения в этом мире христианского идеала. И здесь мы видим, как два иконописца, как два направления иконописи, олицетворенные этими великими художниками, дополняют друг друга. По существу в разрушенной, в опустошенной — и внешним игом, и внутренней смутой Руси XV века, Церковью утверждается великий идеал, который и призван в конечном итоге превратить действительно глубоко несчастных, хотя и немощных русских христиан средневековья, в созидателей Святой Руси. Но по настоящему ужас эпохи, о которой мы говорим, открывается в эпизоде фильма, изображающим набег одного из русских князей, родного брата великого князя, на свою же, собственно, землю, в союзе с отрядом татар. Хотя батальные сцены в кинематографе за последние десятилетия потерпели очень большие изменения, и в техническом отношении батальные сцены в современных фильмах способны производить гораздо более сильное впечатление, нежели подобные сцены в фильмах хотя бы 60-х — 70-х годов, высокая художественность Тарковского позволяет ему в эпизоде набега показать весь ужас русской жизни, пребывавшей в состоянии перманентного ожидания опустошительных монгольских набегов, в состоянии перманентной междоусобной смуты, которую вели между собой русские князья, часто являвшиеся не просто близкими родственниками, но братьями. Действительно, на протяжении всего монгольского ига, манипулируя противоречиями русских князей, монголы сохраняли ее разделенность. Лишь тот смог победить, кто мог лучше доказать монголам, что он будет интенсивнее обирать собственный народ, подавлять его восстания против завоевателей. Так разрушались традиции государственной этики на Руси, так зарождался будущий деспотизм московских князей, который столь долго и подчас весьма безуспешно пыталась смягчать русская церковная иерархия — даже подчас ценой смерти своих предстоятелей, как это было со святым митрополитом Филиппом в XVI веке. Но эпизод набега важен для нас еще и потому, что в нём мы видим, как в этом состоянии постоянной войны всех против всех продолжала жить глубокая вера русских христиан, русских святых, один из которых — преподобный Андрей Рублев, и предстает перед нами, глубокая вера в возможность возрождения и мира и человека — а значит, и русской земли. Посмотрим эпизод, называемый в фильме Андрея Тарковского «Набег».
Просмотренный нами эпизод очень насыщен и с исторической, и с религиозной точки зрения. Действительно, тут очень образно, символично показана одна из главных исторических драм Руси — княжеские усобицы, позволявшие столь долго длиться монгольскому игу. Мы видим, как русские князья веками терзали с помощью монголов собственную страну, борясь за власть, видим, как Церковь пыталась примирить русских князей, и как часто эфемерно было это примирение, с какой легкостью князья выступали по отношению и к Богу и к своим собственным братьям клятвопреступниками. Смотря на страшную сцену разграбления русского города(здесь имеется в виду Владимир) звенигородским князем вместе с татарами, невольно задаешься вопросом: не в те ли древние времена сформировался вот тот подход многих власть имущих в России, который позволяет им равнодушно расхищать, разрушать собственную страну, которую должны были бы созидать? Мне кажется, нет вот в этой кровавой усобице, людях, которые в ней участвуют, ничего уже христианского, хотя четыре века на Руси звучит Слово Божие.
Вместе с тем этот эпизод, исполненный многих трагических жестоких деталей, все-таки не вызывает чувства безысходности. Да, на наших глазах попирается храм, оскверняется храм, в нем убивают людей, этот храм становится своеобразным символом вот той Святой Руси, которую терзают не только иноземцы, но и ее собственные сыны. Да, мы видим, как ключаря собора истязают на глазах у русского князя, пытаясь узнать, где находится ризничные сокровища, и потом заливают нему горло смолой; мы видим, с какой легкостью вольный звенигородского князя убивает своих же русских людей — все это происходит на наших глазах, и кажется, нет уже выхода из этого трагического порочного круга. И вместе с тем, даже преподобный, в этой ситуации спасающий юродивую девушку и при этом убивающий русского воина — даже он в этой ситуации как будто бы теряет человеческий облик, и вместе с тем в этом эпизоде остается надежда. Русские люди терзают друг друга, убивают друг друга, предают собственные святыни, но кажется, что даже в этом опустошенном храме продолжает жить неистребимая вера Святой Руси в ее Божественного Возглавителя — в Иисуса Христа. И когда потерявший вместе с этим городом, вместе с этим храмом, не только произведения собственного искусства, преподобный Андрей Рублев задумывается над происходящим, — когда он понимает, что он потерял и свое монашеское благочестие, убив человека — в этот момент в храм, в котором вот так страшно выглядит юродивая девушка, спасенная им, заплетающая косу у убитой женщины, в этот момент появляется Феофан Грек. Он уже умер, но приходит по воле Божией к преподобному Андрею, чтобы вдохновить его на дальнейшее творчество. Кажется, что в этом своем разговоре два великих иконописца, два великих праведника русской Церкви меняются ролями. Теперь раздавленному несовершенством этого мира Андрею Рублеву Феофан Грек, созерцающий этот несовершенный мир из мира горнего, пытается повнести веру в возможность этого мира преобразиться. Очень интересен их разговор, даже с религиозной точки зрения. Христиане не могут не думать о жизни после смерти. Не могут не думать о том, как с точки зрения Божественной вечности будет оцениваться их временная, суетная, немощная жизнь. И вместе с тем Церковь всегда очень сдержанно говорит о жизни людей после смерти. Она апофатически скрывает эту тайну от людей, живущих на земле. И Феофан Грек немного рассказывает преподобному Андрею о том, что открылось ему в мире ином, но главное все-таки удается выразить ему — это вера в возможность преображения мира, преображения человека — и самого преподобного Андрея, и его творчества. Человек должен, а значит, может преобразить и самого себя, и этот мир. И дело монаха Андрея – да, совершившего тяжкий грех убийства, покаявшись, вновь осуществляет созидание этого мира, созидание его через иконопись, открывающего в этом мире дольнем окно в мир горний, из которого и пришел Феофан Грек.
Поразительна картина разрушенного опустошенного оскверненного храма. Слова преподобного Андрея Рублева о том, что нет ничего страшнее, чем видеть как в храме идет снег, для нас, живущих в начале ХХI века в России, попытавшейся опустошить большую часть своих храмов, звучат особенно выразительно. Кто из нас не видел подобного рода храмов на протяжении многих лет своей жизни? И кажется, то уныние, которое присутствует на экране, способно передаться нам, но вместе с тем, наряду с этим унынием — унынием по поводу опустошенной и оскверненной святыни, до нас доносится и другое устремление – наверное, и авторов этого фильма, а самое главное — и тех поколений русских христиан, которые и изображаются на экране, их устремление к Богу, позволяющее им не терять веру и в человека, и в этот мир, способность этого мира и этого человека к преображению.
Надо помнить, что фильм «Андрей Рублев» появился в годы, когда религиозная тема находилось под строгим запретом в советском киноискусстве. Только древнерусская иконопись еще подчас была доступна зрению советского человека как предмет искусства – искусства, как говорили тогда, народного, а не церковного. Но этот фильм, столь дерзновенной обратившийся к теме художника, на самом деле открыл современному зрителю — зрителю той эпохи проблему преподобного Андрея Рублева именно как иконописца, именно как писавшего иконы христианина. И действительно, перед нами не просто художник — перед нами глубоко верующий ив Бога и в Россию человек, пытающийся своим творчеством не самовыражаться, а преображать окружающий мир во славу Божию. В этом отношении представляется вполне закономерной и естественной концовка фильма — когда после разрушенного храма, в котором стоит такой же опустошенный, как этот храм, душой, преподобный Андрей, мы видим величайшие шедевры русской иконописи, в том числе принадлежащие преподобному Андрею Рублеву. Мы видим, как своими иконами он утверждал зримо в этом отпадшем от Бога мире Божественную красоту, Божественное совершенство. И кажущиеся сейчас не столь впечатляющие последние кадры фильма, дающие нам возможность увидеть замечательные русские иконы — сейчас мы такую возможность имеем практически постоянно, идеологических запретов на эту тему сейчас уже не существует, — тогда это был, конечно, прорыв к совершенно иному художественному творчеству. Но даже сейчас эти кадры не могут не поселить в наших душах — в душах людей, живущих в стране, называющейся уже постсоветской, ощущения того, что в религиозном возрождении России коренится перспектива ее возрождения во все времена. Посмотрим последние фрагменты фильма «Андрей Рублев».
Историческая жизнь Руси XV века, как впрочем, историческая жизнь многих других христианских стран, оказалась весьма далека от идеалов подлинного христианства. Но наличие в русском народе сонма праведников — и тогда, и в последующие времена, было гарантией того, в исторической жизни и России, и всего мира, называвшегося христианским, никогда не изгладится память о Божественной истине. Более того — Божественная истина будет жить и преображать этот мир точно также, как преобразила она жизнь многих из этих праведников, и прежде всего преподобного Андрея Рублева, который как нравственным творчеством своей души, так и художественным творчеством своего живописного дарования зримо утверждал в этом мире идеал Руси святых. Той самой Руси святых, которая со временем будет называться Святой Русью, но которая так и останется тем идеалом, стремление к которому при всей сложности его осуществления в конкретной исторической жизни будет подвигать поколения русских людей к подлинным духовным, интелектуальным и художественным открытиям. Но история христианства не завершается XV веком, она продолжается, и дальнейший его путь на земле — путь Царства Небесного по стезям земной истории, будет исполнен не менее выдающихся побед и не менее тяжелых испытаний, как те, которые выпали на долю Божественного Основателя Церкви — Иисуса Христа.
Комментировать