Из трапезной мы вернулись уже втроем, с еще одной гостьей, Л., из израильского города Б. Сколько раз мы с Вероникой вспоминали потом эту паломницу как наглядную иллюстрацию того, насколько опрометчиво судить о человеке по каким-то внешним чертам! Крупная, высокая, с резкими чертами лица, с громким, грубоватым голосом, с неистребимым одесским (она и в самом деле из Одессы) говором...
И вдруг, уже ближе к ночи, выяснилось, что Л. — поэтесса. Как и Вероника. И они наперебой стали читать стихи. Потом решили пойти на воздух, посидеть на скамейке, глядя на россыпь ночных иерусалимских огней. И вот Л. стала читать совершенно удивительные, никак не вязавшиеся с ее внешним обликом, стихи. С внутренней силой, со сдержанной экспрессией, без всякого надрыва и «педалирования». Не было никакого сомнения, что это именно ее стихи, а не заученные чужие. Особенно меня поразило стихотворение «Иерусалимский трамвай». (В Иерусалиме и в самом деле прокладывают трамвайные пути... Центр не узнать — все перекопано, перекрыто... Конечно, мы с Вероникой не могли не вспомнить о бедном «Питерском трамвае», который сводят под корень с упорством, достойным лучшего применения.)
А назавтра вечером мы все вместе готовились к Причастию на предстоявшей ночной Литургии у Гроба Господня (да...)...
Вот и подошло к концу мое первое иерусалимское письмо...
Смотри: Письмо второе
