№ 27. Июля 6-го

Святая Церковь, празднуя ныне день преставления святых славных и всехвальных, первоверховных апостолов Петра и Павла, в своих песнопениях восхваляет подвиги и труды их, которые подъяли они, пронося благовестие Христово во всю вселенную. Благоговейное и благочестивое чувство христианское нашло уже, или может найти себе удовлетворение в церковных песнопениях, в которых воспеты подвиги и труды сих всехвальных св. апостолов, а равно и в описании их жития и апостольского служения. Нам хотелось бы, благоч. слушатели, в настоящем случае, обратить ваше внимание на другой, впрочем, весьма близкий к сему предмет – на важность и трудность пастырского служения, как преемственного служения апостольского. Тем более почитаем уместным собеседование о сем предмете, что многие из присутствующих при сем богослужении и молящихся в сем храме святом приготовляются, или уже подготовлены к сему служению Церкви Божией на земле, в здешнем рассаднике духовного просвещения.

Говорить ли о том, как велико и досточтимо служение пастырей в Церкви Христовой? Всякий благомыслящий христианин согласится с нами, что само учреждение сего служения Богу и людям не есть произвол человеческий, но имеет свое начало свыше, от Самого Иисуса Христа – Главы и Основателя Церкви. Как Сам Господь послан был от Отца, чтобы совершить спасение мира, так посланы были Господом апостолы (Ин.20:21), так посылаются Им и ныне пастыри и учителя Церкви. Той дал есть овы убо апостолы, овы же пророки, овы же благовестники, овы же пастыри и учители, говорит св. апостол Павел (Еф.4:11–12). Какой же предмет и какая цель сего посланничества их? – Служить Богу и спасению человеков! Тот же св. апостол Павел, сказав, что Сам Бог поставляет пастырей и учителей Церкви, указывает и на предмет и на цель их служения, когда говорит, что Бог дает пастырей и учителей к совершению святых, в дело служения в созидание Тела Христова, дóндеже достигнем вси в соединение веры и познания Сына Божия в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова (Еф.4:11–13). Скажите, братья мои, что на земле может быть возвышеннее сего предмета и что священнее сей цели? – В возвышенных и светлых чертах изображают величие и доблесть служения пастырского и св. отцы Церкви. Послушаем и гласа их. «Пастырь должен стоять с ангелами», пишет св. Григорий Богослов, «славословить с архангелами, возносить жертвы на горний жертвенник, священнодействовать со Христом, воссозидать создание, восстановлять образ Божий, творить для горнего мира»¹⁷⁸. «Если кто размыслит, сколь важно то», пишет св. Иоанн Златоуст, «чтобы, будучи еще человеком, обложенным плотию и кровию, присутствовать близь блаженного и бессмертного естества: то увидит ясно, какой чести удостоила священников благодать Духа. Ими совершается жертвоприношение, совершаются и другие высокие служения, относящиеся к достоинству и спасению нашему. Еще живут и обращаются на земле, а поставлены распоряжать небесным, и получили власть, которой не дал Бог ни ангелам, ни архангелам»¹⁷⁹. «Быв вчера и прежде одним из простого народа», говорит св. Григорий Нисский, «пастырь вдруг является наставником, предстоятелем, учителем, совершителем сокровенных таинств, преобразившись в невидимой душе к лучшему невидимою некою силою и благодатию»¹⁸⁰. Но не о небесных только благах, а и о земном благополучии своих пасомых помышляет пастырь Церкви. «Подчиненным внушает он искреннее повиновение к начальствующим, а начальствующий – кроткий дух в управлении подчиненными, родителям – должное попечение о детях, детям – послушание, почтение и признательность к родителям, слуг учит он быть верными господам своим, а господам внушает быть снисходительными к слугам и попечительными о их благе; он входит в положение вдов и сирот, обуздывает дерзость людей несправедливых, оскорбителей и обидчиков, и возбуждает любовь и сострадание, где преобладает холодность и равнодушие; он полагает преграду необузданному вольномыслию и буйству, защищает невинность, примиряет враждующих, успокаивает недовольных, предотвращает беспорядки, предрасполагает к благим предприятиям и подкрепляет в их исполнении»¹⁸¹. О, сколь же важно, священно и досточтимо пастырское служение!

Дальнейшее наше слово обращаем к тем из присутствующих в сем храме, которые приготовили или приуготовляют себя к пастырскому служению. Им-то по преимуществу должны мы возвестить о той трудности, с какою сопряжено прохождение пастырского служения.

«Вы соль земли», говорил Господь Своим ученикам и апостолам, а следовательно, тоже говорит Он и преемникам их служения – пастырям Церкви. «Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям. Вы свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего небесного» (Мф.5:13–17). Вот какова должна быть жизнь пастыря Церкви – священника, жизнь светлая, чистая, исполненная милости, добра. Пастырь Церкви, имея главным предметом своей деятельности служение Богу и спасению ближних, должен устроять и свою жизнь так, чтобы она была образцом для верующих, но только в отношении религиозном, но и в обыкновенной домашней жизни. Посему-то св. ап. Павел, в послании к своему ученику Тимофею, преподает такое наставление пастырю Церкви: обучай себе благочестию, образ буди верным словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою; гони правду, благочестие, веру, любовь, терпение, кротость; подвизайся добрым подвигом веры, емлися за вечную жизнь, в нюже и зван еси (1Тим.4:7, 12, 16, 6:11, 12). Подобает пастырю, пишет он в другом месте тому же Тимофею, быть непорочным, трезвенным, целомудренным, благочинным, страннолюбивым, учительным, свой дом добре правящим, детей имущим в послушании со всею честностию, имущим доброе свидетельство и от внешних (1Тим.3:2–5, 7). Но удобоносимо ли это служение? Иначе сказать: всякий ли, приготовляющийся к пастырскому служению, и притом в молодых летах, может вполне сознавать, что он способен проходить с честью и пользою пастырское служение! Но от невнимательности ли к самим себе, и не от недостатка ли самоиспытания нашего происходят те упреки, которые приходится слышать от внешних, то ость не принадлежащих к церковному клиру, порицающих нас в различных недостатках и даже пороках! Не скорбите же, возлюбленные, если вам придется проводить некоторое время занимая низшее место в клире церковном и достигая полного возраста телесного, произвести строгое, отчетливое и вполне сознательное испытание над собою, чтобы убедиться в том, кто из вас способен, после самоиспытания над собою, проходить с честью и пользою такое высокое и важное служение Богу и ближним, каково служение пастырское! Но этого мало.

Пастырь Церкви есть наставник и учитель веры и благочестия. А это значит, что священник обязан и в храме, и вне храма, при всяком случае, наставлять вверенные его попечению души в истинах веры и спасения (Мк.16:16. Мф.28:19. 1Кор.9:16. 2Тим.4:1–2, 2:2), преподавать им чистое евангельское учение, без всякой примеси ложного мудрования (1Тим.6:20). Что же для этого нужно пастырю Церкви? – Основательное знание и понимание смысла священного Писания и достаточное знание учения св. отцов Церкви, разумное и твердое усвоение истин христианского вероучения и нравоучения, знание судьбы воинствующей Церкви Божией на земле, понимание обрядовой стороны христианского богослужения, правил и постановлений церковных, и проч. и пр.; словом, ему необходимо такое знание, владея которым, он мог бы дать прямой ответ не только всякому вопрошающему в простоте сердца, но и совопросникам века сего, мнящимся мудрыми быти. Не менее знания потребно ему и искусство в преподавании истин веры и благочестия. Он должен быть и в этом случае всем вся (1Кор.9:22). Он должен со всею мудростью приспособляться к понятиям и состоянию своих пасомых и излагать все ясно и удобовразумительно, чтобы учение его могли понимать и дети и старцы, и мужеский пол и женский, люди всякого звания и состояния. Ужели и сие искусство легко дается всякому, желающему принять священнический сан! – А сколько заблуждений, предрассудков и суеверий существует и не в простом только народе. Сколько есть неправых религиозных учений, которыми увлекается ученый и неученый, и книжный и некнижный, и образованный и необразованный. Православный пастырь должен неусыпно стоять на страже православия. Вот и еще поприще для труда и борьбы.

Пастырь Церкви есть священнослужитель, или лучше сказать, совершитель Тайн Христовых и других священнодействий Церкви. Казалось бы, это дело нетрудное. Требуется, по-видимому, знать и усвоить только порядок, или чин священнодействий, который изложен в служебнике, требнике, уставе церковном и – довольно. Нет, возлюбленные, ошибается тот, кто так думает, кто так легко отнесся бы к сему святому делу. Это было бы, так сказать, машинальное совершение священных таинств и других священнодействий Церкви; а такое действие не угодно Богу. Приближаются ко мне людие сии, говорит Господь чрез пророка, усты своими, и устнами чтут Мя, сердце же их далече отстоит от Мене всуе же чтут Мя (Ис.29:13). Священник должен совершать все священные действия с полным благоговением и участием сердца. Почему или для чего? Для того, чтобы собственным участием и пламенем собственной молитвы можно было возбуждать и питать и в других благоговейные расположения и чувствования. Что же и для этого нужно? Пастырь Церкви должен постоянно стоять на страже своего ума, своего сердца и телесных ощущений; ему нужна беспрестанная молитва, необходимо всегдашнее памятование о важности и святости Таинств и церковных священных действий; благоговейное размышление о них, воздержание плоти и духа, и пр. И все это нужно наблюдать священнику для того, чтобы и самому быть святу и непорочну пред Богом и людьми, и пасомым доставить пользу душевную, назидание духовное. Легкое ли это дело! Помыслите и размыслите и о сем. И не потому ли, что дело это трудное, дается вам, в настоящую пору, довольно времени для размышления...

Наконец, пастырь Церкви есть духовный отец, руководящий верующих в преспеянии христианской жизни, для достижения вечного спасения. – Аз есмь пастырь добрый, говорил Господь ко пришедшим к Нему иудеом, и знаю Моя, и знают Мя Моя (Ин.10:14). Следовательно, пастырь Церкви должен знать как умственное, так и нравственное состояние каждого из своих пасомых, то есть знать, как кто верует, и как это живет. Ибо, не зная сего, как он будет и руководить своих пасомых? Какое слово назидания преподаст каждому и неимущему его? какие меры вразумления, наставления, исправления употребит он, в случае необходимости? И знают Мя Моя. Следовательно, пастырь Церкви должен всемерно заботиться и о том, чтобы приобрести всеобщую любовь, и искреннее уважение своих пасомых, так чтобы овцы знали глас его и слушались его гласа, чтобы по чуждем пастыре, проповедующем ложное учение, развращающем умы и сердца, льстящем слабой воле, не ходили и не слушали гласа его, но бежали от него.

Пастырь добрый душу свою полагает за овцы (Ин.10:11). – Следовательно, пастырь Церкви должен употребить все силы душевные и силы телесные, все способности души и духа во благо своих пасомых, для временного их благополучия и вечного спасения их. Он с самоотвержением должен не щадить ни здоровья, ни даже жизни, ради спасения своих пасомых, если потребуют того обстоятельства. – Но горе пастырю, если он будет служить в Церкви Христовой, как наемник. А наемник, говорит Спаситель, иже несть пастырь, ему же не суть овцы своя, видит волка грядуща и оставляет овцы и бегает, и волк расхитит их и распудит овцы. А наемник бежит яко наемник есть и не радит о овцах (Ин.10:12–14). Прочтите, возлюбленные, 34-ю главу пророка Иезекииля, и вы увидите, какую жалость, какое горе изрекал Бог, устами сего пророка, на пастырей беспечных и нерадивых, помышляющих только о своем достатке и благополучии. Оле пастыри израилевы, еда пасут пастири самих себе? Не овец ли пасут пастыри? Се млеко ядите и волною одеваетеся, и тучное заклаете, а овец моих не пасете. Изнемогшаго не подъясте, и болящего не уврачевасте и сокрушеннаго не обязасте, и заблуждающего не обратисте, и погибшаго не взыскасте, и крепкое оскорбисте трудом, и властию наказасте я и наруганием. И рассыпашася овцы моя, понеже не имеяху пастырей и Быша на изъядение всем зверем сельным... Живу Аз, глаголет Адонаи Господь, понеже учинена суть стада Моя в расхищение, и овцы Моя Быша в снедение всем зверем селным... се Аз на пастыри, и взыщу овец Моих от рук их (Иез.34:3, 4, 5, 8, 9). Посему-то и святой Златоуст, говоря о трудности обязанностей пастыря, негде с сожалением выразил весьма горькую истину, что едва ли многие пастыри спасут души свои.

Что же остается делать готовящимся к пастырскому служению, когда так трудно теперь поступление в сие досточтимое звание, и с такими великими трудами сопряжено само прохождение пастырского служения? Необходимо долговременное и самое тщательное приготовление к пастырству. Прочное начало такого приготовления полагается для воспитанников духовно-учебных заведений в этих заведениях, а окончательная подготовка к пастырству предвидится в прохождении кандидатами священства, предварительно, низших степеней клира.

Итак, кто желает быть добрым и верным пастырем Церкви, тот да не устрашается трудностей пастырского служения. Приготовляясь со всяким тщанием к сему святому служению, пусть он помнит, что Божественная благодать, немощная врачующая и недостачествующее восполняющая, укрепит его в деле пастырского служения. Необходимо только молиться, чтобы Господь утвердил в сердцах ваших истинную любовь и уважение к священническому сану и – когда вы удостоитесь быть пастырями Церкви, – укрепил в вас непоколебимую ревность по вере и любвеобильное попечение о пасомых! Ибо, когда утвердятся в сердцах юных питомцев, приготовляющихся к делу пастырского служения, любовь к сему служению, истинная вера и благочестие нелицемерное, когда они будут иметь крепость, терпение, воздержание и умение вести себя в жизни обыденной и в деле общественного и пастырского служения; тогда облегчатся как приготовление к пастырскому служению, так и само прохождение сего святого служения. Аминь.

Протоиерей Т. Гошкевич.

Разговоры с детьми

С детьми, привыкшими быть в удалении, почти невозможны разговоры; дети по природе любознательны, но если круг доступных им впечатлений слишком тесен, или если в семействе видимо тяготятся их присутствием, их говорливостью, то к разговорам у них мало оказывается расположения, и на предмет, занимательный для них, вы не скоро попадете, при всем желании поговорить с детьми. В этом отношении, дети не одичавшие, привыкшие к обществу, просто, сокровище для воспитателей, – сами находят предметы для разговоров, только успевайте удовлетворять их любопытству. Итак, о чем бы дитя ни спросило вас, будьте внимательны к его любознательности, старайтесь ответить на его вопрос, сколько можно удовлетворительнее для него. Дети не одичавшие любознательны, по причине множества и разнообразия доступных им впечатлений, опытов, воспоминаний, и т. д. Итак, старайтесь расширять и разнообразить сферу предметов и понятий, в которой живут ваши дети. В этом отношении прекрасно поступают в семействах, принадлежащих к высшему и среднему городскому сословию. Там отцы, именно, с намерением расширяют и разнообразят область предметов, среди которых вращаются дети: пусть-де набираются они, как пчелы, умственных представлений и понятий, осваиваются с разными видами и оборотами родного слова, под неотразимым влиянием всюду встречающихся новых названий, новых картин и явлений. Детей они почти не оставляют одних. Гуляя с ними в саду, по лугам или в поле, сидя в уединенном кабинете или в гостиной среди случайного общества, отцы, под формой пустого препровождения времени умеют делать великое дело для своих питомцев: им сообщаются здесь слово-за-слово названия целым классам предметов, говорится о качествах их, свойствах, условиях обнаружения в них тех или других явлений и перемен, и т. д. Если отцу оказывается недосуг заниматься таким образом детьми, его место заменяют при детях другие. И вот, от постоянно льющейся около детей развязной и содержательной речи, в сознание их западают сначала образы предметов и названия их, – последние остаются для детей как необходимая форма или вывеска первых – но с течением времени, эти отдельные слова, или лучше – живые представления и понятия, связываются между собой и дают целые фразы и предложения; наконец, все это обнаруживается в детях связным, разумным и живописным говором. Замечено, что в среднем и высшем сословии дети начинают очень рано говорить и говорят прекрасно – знак, что отцы, как следует, заботятся об усвоении детям искусства говорить.

В низших сферах общества и в духовенстве, особенно сельском, дети не так счастливы; их не только не учат, а даже мешают им учиться говорить. На любознательность детей, на пытливые вопросы о том или другом явлении жизни и природы, тут мало обращается внимания, со стороны отцов и вообще людей взрослых. В отношениях последних к детям или просвечивает система застращивания, или отражается дух старины, напоминающий неприступное величие одних и безличное ничтожество других. Между тем, в этой-то именно сфере, в нисшем и среднем классе общества, и необходимо, больше всего, вызывать детей на говоренье, и как можно чаще беседовать с ними. Известно, что в умственном развитии заключается для детей важное средство к овладению языком, а дети сельских обывателей, и между ними дети сельского духовенства, оказываются очень малоразвитыми, сравнительно с детьми городских и состоятельных семейств. Далее, среди детей сельского духовенства, так мало побуждающая их к самодеятельности, наблюдательности и говорливости, эта простота жизни, нужд и занятий, и эта ограниченность круга предметов, понятий и людей, с каким они имеют дело – все сложилось около них так, что им решительно невозможно овладеть механизмом родного языка без помощи практического способа, и между прочим, без говоренья с ними людей взрослых. Дети городских и состоятельных классов находятся совсем в других условиях; там в самой обстановке жизни дети находят для себя наставницу в русском языке. Это богатство интересов, игрушек, это разнообразие впечатлений и развлечений, и наконец, эта естественность в отношениях к детям людей взрослых и отсутствие отдаленности детей – одинаково способствуют как умственному развитию последних, так и умению их говорить. И несмотря на все это, здесь, как мы видели сейчас, не пренебрегают практическим обучением детей языку, или намеренным говореньем с ними. Зато и выходят такого рода печальные обстоятельства, что дети сельского духовенства, можно сказать, вовсе не осваиваются с языком, в бытность свою в домах родителей, и по включении в училище, для них часто оказываются неизвестны названия самых обыденных предметов и понятий, отчего и увеличивается для них трудность изучения грамматики. Нельзя иногда поверить, как скуден бывает у них запас русских слов, которыми они обмениваются между собой в своей обыденной жизни. И с ними, по вступлении их в училище, нет возможности говорить о чем-нибудь плавною и связною речью без того, чтобы не останавливаться на объяснении самых простых слов; обязанность учителей – приспосабливаться к умственному уровню и языку слушателей почти немыслима. Особенно это приходится чувствовать учителю русского языка, при нынешних руководствах по означенному предмету, рекомендующих начинать грамматику прямо с второй части, в которой, что ни слово, то технический термин, влекущий за собой, при объяснении, кучу таких же непонятных слововыражений.

Что говоренье с детьми, и именно по означенным причинам, всего более необходимо в быту сельских обывателей, а следовательно, и в быту сельского духовенства, это признано ныне всеми мыслящими людьми. Так, в одном практическом руководстве к обучению детей языку, мы встречаем следующее замечание: «Уроки наглядного обучения отечественному языку предназначаются для руководства учителей институтов, приходских и сельских училищ и приютов, одним словом, для таких учебных заведений, где обучаются и воспитываются или дети из неразвитого и невежественного класса, или дети, в которых, под влиянием затворничества и казенного мира, совершенно уничтожаются природная наблюдательность, пытливость и разговорчивость» (считаем лишним говорить о том, что в духовных училищах, которые называются уездными, было бы странно заниматься с детьми говореньем; сельское духовенство должно взять это дело на себя, потому что тут нет никакой хитрости). Объясняя нужду таких руководств по языку, а следовательно, и нужду говоренья, автор именно заявляет, что таким детям, предоставленным самим себе, при ограниченности их сил, слишком трудно дается достаточный запас слов и понятий, что без разумного постороннего руководства они совершенно случайно и произвольно, а потому неправильно и сбивчиво, понимают и отмечают словами и факты своей внутренней, психической жизни, и явления внешнего мира, и что для них, таким образом, невозможно бывает ни ясное и правильное представление вещей, ни практическое их приложение. Он так говорит: «Наглядные уроки должны снабдить ученика запасом наглядных знаний а материалом для умственных представлений, дать ему вместе с тем возможность усвоить множество новых слов для верного и точного выражения этих представлений и в тоже время проверить и умножить собственный запас слов и форм... До сих пор одна только случайность служила руководителем понимания чувствований и желаний ребенка, вследствие чего в его умственных отправлениях не могло быть ни ясности, ни определенности, ни практического приложения. Сами впечатления ребенка, по своей быстроте и мимолетности, не в состоянии были оставлять в душе его прочного следа, а потому он не мог привести в свое сознание и располагать по желанию своим, случайно собранным, запасом представлений и понятий... Духовной области ребенка зачастую чужды понятия о предметах самых обыкновенных, таких, которые постоянно окружают ребенка и, можно сказать, ежечасно поражают его чувства, так что к нему всего ближе относятся слова: «имеет глаза и не видит, имеет уши и не слышит».

Очевидно, что содержание для разговоров с детьми должно браться из области предметов чувственных, наглядных; этого требует значение для детей наглядных знаний, зависимость их мышления от чувственных представлений и опытов: это же требуется и самими инстинктами детской натуры. Всякому, может быть, известно, как недоступны детям сложные отвлеченные понятия и представления, до которых они не сами дошли путем чувственных созерцаний и опытов. Поэтому, если хотите, чтобы в результате вашего говоренья с детьми, особенно в первый период их развития, оказалась действительная польза для них в умственном и словесном отношении, избегайте разговоров с ними о предметах отвлеченных, или невидимых и неслышанных ими, а лучше развивайте их любознательность и наблюдательность указаниями на предметы конкретные, или беседуйте с ними о том, что к ним близко и производит на них те или другие впечатления. Все то, чего мальчик не видел своими глазами, или что не успело еще произвести на него никакого действия, не возбудило никакого ощущения, – все это будет, до пробуждения в нем мыслительности и высших душевных расположений, пониматься у него одним воображением, а воображение ненадежное средство к приобретению познаний, как относительно языка, так и вообще.

Полезно брать содержание для бесед с детьми из круга предметов наглядных и знакомых детям. Предметы, относящиеся к естествоведению, впрочем, мало интересует детей, – ими занимаются дети слишком маленькие, почти еще не сознающие самих себя; поэтому гораздо лучше разговаривать с ними о предметах и явлениях жизни человеческой. Ниже, когда мы будем говорить о детских книгах, мы намерены подробно раскрыть все эти мысли, а теперь заметим только, что говорить с детьми о явлениях и обстоятельствах человеческой жизни часто бывает необходимо по соображениям, просто, житейским, помимо педагогических целей, – особенно когда дети случайно, или по недосмотру старших, сделались свидетелями означенных явлений.

Представляем несколько образчиков для ведения разговоров с детьми. Положим, дети сидят с матерью или отцом у себя под окошком. Мать или отец спрашивает:

– Как называется место в комнате, где мы сидим?

Дети отвечают: «окно».

– Зачем сделали здесь окно?

«Чтобы было видно глядеть».

– Зачем же стекла вставлены? Они мешают глядеть?

«Сквозь стекла видно и солнышко светит: они не мешают».

– Зачем же все-таки их вставляют?

«Чтобы ветер не дул и не было бы холодно».

– Так. Но когда сквозь стекла видно, то как они называются?

«Прозрачными».

– А когда и от чего бывает холодно на дворе?

«Осенью и зимой: тогда дождь и снег идет и солнышка не бывает».

– Все это так, только знайте, что солнышко всегда есть, но зимой и осенью его закрывают от нас густые облака и тучи. Повторите, что я сказал! Все повторите! Не видите ли в комнате еще каких стеклянных вещей?

«Чернилицу».

– Не чернилицу, а чернильницу. А если вечером нужно идти в темное место, во что вставляют свечу, чтобы ветер не задувал?

«В фонарь».

– Из чего сделан фонарь? Видели ли вы когда двери, у которых одна часть прозрачная? Как их называют?

«Стеклянными дверями».

– Зачем их делают?

«Для красоты».

– А как вы сказали про окошки со стеклами – зачем их делают?

«Чтобы светло было».

– Зачем же двери делают не глухие а со стеклами?

«Да! да! тоже, чтобы светло было, видно из одной комнаты в другую?»

– Так; потому-то и называются такие двери прозрачными. Повторите, что мы сказали! В комнате еще есть стеклянная вещь, в которую можно глядеться, т. е. видеть самого себя; как она называется?

«Зеркалом».

– Зачем глядятся в зеркало? Кто из вас больше в него глядится?

«Никто не глядится...»

– Чтобы не измарать себе лицо и не выйти так на улицу, нужно изредка всем глядеться в зеркало. Измаранных и растрепанных людей не любят, смеются над ними, называют неряхами. Повторите, что я сказал; кого называют неряхой?

«Человека, который ходит растрепанный и грязный».

– Неряха – у которого все не в уряде, не в порядке: ни лицо, ни волосы, ни одежда, ни книжки, ни тетрадки... Теперь скажите: хорошо быть неряхой? Неряшество – это нехорошая вещь. Что называется неряшеством?

«Вот у Мити есть неряшество...»

– А разве ты видишь у него неряшество? По черным рукам его можно только думать, что в нем есть неряшество, а самого неряшества видеть нельзя. Повторите, что такое неряшество.

«Неряшество – это то, почему называют неряхами...»

– Так; только надо прибавить к слову то еще одно слово – качество: неряшество есть качество, за которое называют неряхами. Что это за слово – качество?

«Какой человек, такое, значит, и качество у него; неряха, качество его будет неряшество; ленивый, качество его – леность; красивый, качество будет – красота; добрый, доброта... Например и у бумаги есть качества: белизна, чернота и т. д.»

– А какое качество у этого цветка? Понюхайте, он пахнет.

«Да; значит, его качество – пахучесть».

– «А в тебе, Федя, какое качество? Ведь ты любишь умываться, причесываться, наряжаться. Как эти качества называются?

«Это – опрятность».

– Повторите же, что называется опрятностью! Хорошее качество опрятность? Но у тебя, Федя, есть и дурное качество: ты любишь долго спать и по утру встаешь очень неохотно; учишься без всякого прилежания и почти никогда ничем не занимаешься; тебя надо все заставлять, ты бегаешь от всякой работы. Значит, ты ленивый мальчик. Какие качества у ленивых?

Мальчик пересчитывает, отец или мать поправляют его.

«Я не хочу быть ленивым, говорит мальчик далее; я не знал, что леность – дурное качество».

– От чего же происходит леность? От невежества? Скажите, что такое невежество! Хорошее ли это качество? Повторите, что мы говорили о неряшестве, лености, невежестве!

Дети повторяют; собеседник их обязан поправлять.

– А когда можно назвать ленивым слугу, нищего, ученика? спрашивает детей собеседник. Кого называют слугой, нищим, учеником? – Вот в сестре вашей, Маше, есть еще другие дурные качества: она редко расскажет что-нибудь без того, чтобы не переиначить и не преувеличить; она привыкла всегда прибавлять что-нибудь свое, и часто называет правдой то, что сама выдумает; она крепко запирается, если сделает какой-нибудь проступок, и вообще редко говорит правду. Маша – лживая девочка. Повторите, как я назвал Машу, – все повторите, что об ней сказали. Кого называют лживым?

Так в живом и забавном разговоре можно сообщить детям, незаметно для них самих, множество представлений, понятий и слов самых необходимых, которые в тоже время благотворно подействуют на возбуждение в них умственной деятельности и силы слова. И заметьте, какою верностью и свежестью должны дышать представления и понятия детей, добываемые таким путем: каждое понятие берется с предметов наглядных, понятных детям; для них каждое произносимое слово является не как условный знак, темно намекающий на какую-то неопределенную вещь, а получает значение живого понятия, т. е. заключает под собой предметную действительность и сливается с известным представлением.

Еще пример.

В. Что это за птички – такие резвые?

О. Это – ласточки. Ты их не знаешь? Они прилетают к нам только весной, а зимой живут далеко, за морем.

В. Зачем же они улетают от нас?

О. Зимой им у нас холодно, они в холоде жить не могут. За морем же, когда у нас зима, бывает лето: вот они туда и улетают. А когда там делается зима, у нас начинается лето – они летят к нам. Птицы, которые перелетают с места на место, называются перелетными.

В. А воробьи, сороки – они и зимой живут у нас – как называются?

О. Птицы, которые и на зиму остаются у нас, называются постоянными птицами. Есть еще птицы, которых называют певчими птицами: эти птицы поют приятно. Вот в клетке у нас чиж: ты слышал, как он поет?

О. Слышал. Он при этом открывает ротик, прыгает, бегает – действует.

В. Что же значит – действовать?

О. Значит прыгать, бегать, петь.

Чтобы сообщить понятие о действии, собеседник поправляет ребенка; он говорит: «Действовать значит все: петь, ходить, слышать, летать, топать, плавать, журчать, дуть... Что живет или движется, то и действует. Лошадь ест, бегает; когда устанет – ложится. Так все животные. Что такое – животное? Повторите!

В. А ветер, мельница, ручеек – живые?

О. Нет, они только действуют, а не живут.

В. А играть – тоже действие? спрашивают дети.

О. Действие; только когда вы играете долго и ленитесь учиться – это действие нехорошее. Вот ваш товарищ, Андрюша, всегда занимается чем-нибудь полезным и не сидит без дела; он охотно и много делает, ему даже скучно без дела: он прилежен, трудолюбив. А Константин всегда охотно исполняет приказания своего отца и матери, никогда не противоречит им, даже если бы они приказали ему что-нибудь неприятное: он послушлив. Да он же, вдобавок, и вежлив: когда приходит к знакомым, то садится не иначе, как ему это предложат; он прямо и открыто смотрит в лицо тем, с вем говорит, и глаза его не бегают по сторонам; сидит ли, – он всегда держит себя прямо, не опирается руками и не облокачивается; он не трогает того, что не ему принадлежит, бережет и не портит чужих вещей; по улице идет всегда, как следует хорошему мальчику. Что же такое – прилежание, послушание, вежливость? Повторите!..

Мы надеемся, что после приведенных примеров не потребуется более уяснять для читателей способ ведения с детьми полезных для обучения их языку разговоров. Если же бы кто написал приведенные нами образчики разговоров с детьми недостаточными, – если бы кто, т. е., принял эти разговоры, как по приемам, так и по предметам, не всегда и не во всем приложенными и полезными, в таком случае отцам и воспитателям предлагается запастись хорошо составленными детскими книгами и руководствами к начальному обучению родному языку; там они найдут все, чего пожелают. Даже приводя означенные образчики разговоров с детьми, мы имели в виду именно расположить отцов к приобретению для детей таких книг и руководств. Хотя книга не заменит для детей, в деле усвоения ими родного языка, живого разговора с ними, зато и живой разговор не исключает нужду книги в этом случае. Вот почему нами и было выше замечено, что говоренье, или разговор с детьми служит только первым, но не исключительным способом при начальном обучении детей отечественному языку.

I. Буквари и дидактические руководства для сельских учителей

1) Руководство к обучению грамоте, составленное бароном Н.А. Корфом. Издание 2-е Александровского уездного училищного совета, в пользу начальных школ Александровского уезда Екатеринославской губернии. С. Петербург. 1869 года¹⁸⁴.

Бесспорно, это одно из лучших руководств к обучению грамоте, хотя, как мы сказали прежде, оно не может идти в сравнение с «учебной книжкой И. Паульсона. Достоинства его: ясность, живость, краткость изложения сущности дела. По всему видно, что составитель «руководства» основательно и с любовью обдумал предмет. Стоит только прочитать его «обращение к наставникам» (где он от души, горячо убеждает их оставить старые приемы обучения и взяться за новый, со всем усердием стараясь, как можно нагляднее, выставить недостатки первых), чтобы видеть всю преданность составителя своему делу, видеть, что он близко знаком со всеми неудобствами прежнего обучения грамоте и искренне желает пособить общему горю. «Вы верно помните то время», обращается он к наставникам, «когда вас учили читать? Если только, обучая вас чтению, называли вам буквы аз, буки, веди... и проч. или – а, б, в... то вы, верно, не скоро научились читать, а порядочно помучились. Теперь вам самим пришлось учить других и вы, верно, не захотите их мучить: вам, конечно, было бы приятно, если бы ваши ученики поскорее да полегче выучились читать. Я хочу дать вам совет, как взяться за дело: если вы только сделаете то, что я вам скажу, то ребенок, вовсе не знающий азбуки, через два месяца будет у вас читать по-русски и по-славянски и писать по-русски» и т. д. А также довольно прочитать один из уроков, предлагаемых составителем, чтобы видеть все умение его излагать сущность дела – коротко, ясно. «Учитель ставит на планочку», так излагает он свой урок, «прибитую к классной черной доске, букву а; громко ее произносит; все ученики повторяют ее громко, и потом каждый отдельно громко говорит ее. Затем учитель пишет эту букву на доске и каждый из учеников пишет ее; тут дело не в красоте, а в том только, чтобы можно было узнать букву. Не раньше, когда все отлично произносят букву и твердо знают, как она пишется, учитель показывает другую букву м и ставит ее на планочку на доске. При произношении и письме повторяется тоже, что при букве а. Затем учитель вызывает к доске несколько бойких учеников и, поставив м после а, говорит одному из них: «произнеси первую букву», – ученик произносит а «произнеси вторую букву», – ученик произносит м; «произнеси одну за другою, да как можно скорее: что же у тебя вышло»? ученик говорит ам. Ученики у меня часто это угадывали. Если бы этого не случилось, учитель должен объяснить, что из двух звуков (а) и (м) выйдет ам. Затем учитель опять упражняет весь класс и заставляет его написать ам. Когда все поняли это, учитель переставляет м перед а, и ученик догадывается, что эти два звука вместе произведут ма. Учитель упражняет в этом весь класс; все пишут прежде ам, потом ма; учитель снимает буквы с планки, для того, чтобы дети не могли списывать; учитель громко и внятно произносит немного нараспев: ам и ма, и по тому, как напишет каждый из учеников, можно убедиться: понял ли он, или нет. Отнюдь не идти далее, пока предыдущее не вполне усвоено. Затем учитель на планочке составляет слово мама: ученики его читают и пишут. Потом учитель выставляет на планочку букву ш, упражняет, как сказано выше, в произношении и письме, составляет ма и ша; дети пишут это. Затем составляют слово маша». И к нему применяются прежние упражнения в чтении и письме. «Это один из подробно, обстоятельно изложенных уроков; по образцу его идут и дальнейшие, только без подробных указаний, что и как делать, а на урок только предлагается перечень слогов, слов, которые составляет учитель, пишут ученики. Чтобы иметь понятие о краткости изложения, довольно сказать, что составитель сумел на одном печатном листе представить все существенно необходимое. Азбуку свою он, для того чтобы было легче обучать, разбил на 28 уроков, и везде, где нужно, дал совет, как обучать и что делать. После этих 28 уроков – помещена славянская азбука, которую он советует показывать в таком же порядке, как расставлена русская азбука; между славянскими буквами (также как и между русскими) в скобках обозначено, как следует называть каждую букву, показывая ее детям.

Сущность предлагаемого составителем способа состоит в следующем: каждый урок начинается с того, что учитель выставляет одну букву на доску, называя ее непременно – отнюдь не так, как мы привыкли, а так, как она говорится, произносится, слышится, звучит в словах. Ученики громко произносят и хором и отдельно; учитель пишет ее на доске, и все ученики ее пишут; причем не обращать никакого внимания на красоту, а лишь бы видно было, что ученик помнит форму буквы. После учитель соединяет новую согласную с известными уже гласными, пишет это, и ученики пишут. Наконец, учитель составляет слова, и ученики пишут слова. Когда дети уже подвинутся в своих знаниях, то сами будут составлять слова, вместо учителя. С самого первого урока, когда ученики узнают только три буквы, необходимо раздавать каждому из них по лоскуту газеты и по карандашу для того, чтобы они искали в ней известных им букв и подчеркивали их карандашом; это упражнение следует повторять всякий урок, потому что только таким способом дети приучатся одинаково легко читать всевозможные шрифты. Для того, чтобы упражнять детей в чтении писанного, полезно, чтобы учитель часть тех слов, которые он составляет, сложил из вырезанных букв, а часть написал мелом на доске.

Ясно, что прием не новый, а заслуживает внимания потому собственно, что изложен необыкновенно кратко, ясно и, можно сказать, убедительно. Обыкновенно, читая изложение хода и приемов обучения грамоте в других руководствах, невольно останавливаешься и раздумываешь, да не теорию ли только кабинетную излагает автор, возможно ли осуществление его советов, – и сомнение это вызывается всего более натянутостью, излишнею растянутостью изложения: в Руководстве Н.А. Корфа – наоборот – в каждом слове проглядывает уверенность, опытность его, советы так искренни, что ни на минуту не усомнишься в пригодности их на деле. Вследствие всего этого, мы не задумались бы рекомендовать это руководство в пособие при обучении грамоте, по крайней мере, наравне с руководством И. Паульсона, если бы не было в нем некоторых недостатков и если бы не продавалось оно по неимоверно высокой цене.

Главный недостаток разбираемого руководства, по совершенно верному замечанию о нем во 2 № педагогического журнала «Народная школа», состоит в том, что оно имеет в виду почти исключительно обучение чтению, а не дает приемов обучения письму, которое должно служить опорою первому. Мало того, что обучение письму не менее важно для народного образования: уже давно признано, что оно составляет лучшее пособие для обучения чтению, давая учителю прекрасное средство сосредоточить внимание учащихся на раскрываемом пред ними складе печатной речи и постоянно проверять усвояемое. Ребенок, который, знакомясь с звуковым складом речи, постоянно воспроизводит его в письме, научится грамоте гораздо прочнее, а это последнее преимущество до того важно, что с излишком даже выкупило бы некоторое замедление в обучении чтению. Но и этого замедления не предвидится, потому что одновременное с чтением письмо закрепляет в памяти учащихся звуковой склад печатной речи и тем облегчает обучение чтению. Поэтому совершенно необходимы прежде обучения грамоте приготовительные упражнения (какие мы и видим в руководствах К. Ушинского, И. Шарловского, Паульсона), которые бы приучали детей к необходимым для письма начертаниям. Такими упражнениями в народной школе должно служить проведение параллельных отвесных и лежневых черт, особенно последних – для приучения руки и глаза к направлению строк, и т. п. При этом полезно приучить детей сидеть при письме как следует, правильно держать перо, грифель, карандаш, доску, бумагу, и т. п.

Другой, впрочем менее важный, недостаток руководства состоит в том, что оно предлагает учителю прямо выставлять буквы на доску и произносить их. Более полезным признается – впервые получать звуки из разложения слова самими детьми; для этой цели и приняты в руководствах вышеупомянутых педагогов звуковые устные упражнения. Несомненно, что только разложение слов на слоги и затем на звуки способно выяснить детям настоящее значение отдельных звуков, как элементов, или первых составных частей речи.

Еще недостаток: во всех 28 уроках для упражнений даны только отдельные слова, тогда как следовало бы, особенно во второй половине обучения, давать детям целые предложения, а для письма маленькие рассказы. Это значительно усилило бы интерес преподавания.

Но все эти недостатки ничего не значат в сравнении с тем, что руководство барона Н. А. Корфа – в один печатный лист – в 16 страниц продается по 25 к. без пересылки. Непомерно дорого. Положим, что дело не в объеме руководства, а в его качествах и достоинствах внутренних; положим, что на одном печатном листе можно сказать с толком и понятно то, что другой растянет на пяти: но, как угодно, букварь для народных школ должен продаваться не дороже пяти копеек; в противном случае, цель издания не достигается, хотя оно и назначается в пользу начальных школ Александровского уезда. Прекрасно, Александровский уездный училищный совет, издавший руководство барона Корфа, наблюдает интересы своих школ; но не следовало бы ему забывать, что школы и других уездов также не богаты средствами, и назначать за книжку цену продажную в пять раз, если не более, превышающую стоимость ее в печати, ни с чем несообразно. Если б букварь, так дорого ценимый, заключал в себе, как например «Первая учебная книжка» И. Паульсона, статьи для упражнений в чтении по-русски и по-славянски, то еще можно бы мириться с такою ценою; а то составитель букваря в конце его ясно говорит, что после 28 уроков начинаются новые упражнения для ученика, по книжкам г. Ушинского «Родное слово». Понятное дело, нужно покупать еще эти книжки; таким образом полное руководственное пособие для обучения грамоте будет стоить рубль. Цена высокая. Где же брать средства для покупки других, необходимых при начальном обучении, книг? Вот в этом отношении «Руководство» И. Паульсона незаменимо.

2) Руководство для сельских учителей и учительниц. В. Вахрушевой¹⁸⁵.

В своем руководстве г-жа Вахрушева предлагает несколько образчиков классного обучения грамоте и счислению. Цель ее труда, как видно из предисловия к книге, с одной стороны, облегчить людей неопытных, которые, при всем желании поделиться своими знаниями с другими, не знают, как приняться за дело, и убедить их, что новые методы и легки и занимательны, и таким образом поколебать убеждения приверженцев устарелой методы, а с другой – положить начало взаимному обучению в сельских школах, так как в настоящее время многие желают учиться грамоте, а средств и учителей мало. Цель хорошая и, надобно сказать правду, трудом г-жи Вахрушевой удобно достигается.

Способ обучения, предлагаемый в разбираемом руководстве, смесь звукового с слогосоставительным, – значит, далеко не новый. Учитель знакомит детей сначала с гласными буквами, а потом приступает к изучению согласных; но при этом он должен иметь в виду, что для постепенного перехода от букв к слогам, необходимо показать детям различие буквы от слога, а это всего легче сделать при заучивании согласных букв. Стоит только показать ребенку, пишет г-жа Вахрушева, согласную букву, назвать ее и тут же составить из подвижных букв, одинакозвучащий с нею слог, например: вот буква к вот слог ка; вот буква ш, а вот слог ша. Предварительное понятие об отличии букв от слогов значительно облегчит детям последующие упражнения в составлении слов из подвижных букв. При составлении слов из подвижных букв предложены отдельные слова, а не целые фразы, потому что ребенок, занятый исключительно процессом составления слова, не может удержать в памяти целой фразы. Кроме того, составительница руководства имеет в виду соблюсти и последовательность, именно: сначала ум ребенка занят составлением слов; далее, при первоначальном чтении по книге, говорится ему о смысле читаемого и, наконец, в стихах предлагается ученику отделять одну мысль от другой.

Но дело не в новизне способа обучения, а в умении изложить его так, чтобы неопытные учителя, особенно же учителя-ученики, в видах взаимного обучения, переняли, усвоили его. Это умение и отличает труд г-жи Вахрушевой. Дидактические советы свои, или вернее сказать, образчики классного обучения грамоте и счислению она изложила в 16 беседах. Содержание каждой из них разнообразно, оживленно; так несколько первых бесед знакомят с гласными буквами и некоторыми согласными, и вместе с тем дают ясные и удобопонятные сведения о крестном знамении, о молитве, святых иконах, и т. п., предлагают чтения некоторых мест из Св. Евангелия, с целью, например, показать, что учение Господа Иисуса Христа было до такой степени отрадно для души, что народ толпами стекался к Нему со всех сторон, – предлагают толкование того, например, что такое праздник, и т. п. И все это не сшито как-нибудь на живую нитку и с натяжкою, а составлено последовательно, связно логически; так, например, обучение грамоте, по благочестивому христианскому обычаю, начинается молитвою, крестным знамением, – предварительно испрашивается благословение Божие; поэтому совершенно основательно г-жа Вахрушева начинает первую беседу объяснением того, как и для чего делается крестное знамение и что такое молитва, и затем уже переходит к показыванью букв. Когда мы молимся, то смотрим на образа, или иконы, поэтому естественно перейти от речи о молитве к святым иконам, что и сделала составительница во второй своей беседе. В школьной комнате есть икона Божией Матери, – не естественно ли рассказать детям что-нибудь из жизни Пресвятой Богородицы? И третья беседа посвящена этому предмету. Или, например в шестой беседе, какой удачный переход от речи о буквах и складах к объяснению того, что такое праздник. «Довольно о буквах и складах. Поговорим о чем-нибудь другом. Сколько дней мы проучились с вами? Сосчитайте и назовите их по очереди. – Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота – всего шесть дней. А завтра что будет? Воскресенье. Какая же разница между прошедшими днями и завтрашним днем? То были будни, а завтра праздник. А что такое праздник? Постановка вопроса естественна. А для того, чтобы беседы эти были не бесполезны, составительница указывает прием, посредством которого учитель может узнать, понято ли детьми объясненное, и снова повторить, уяснить непонятое, именно в конце третьей беседы ставит ряд вопросов, исчерпывающих сущность рассказанного. Мы долее обыкновенного остановились на этом потому, что это собственно и отличает руководство г-жи Вахрушевой от всех известных руководств в этом роде. Она одна догадалась избрать доступную детскому разумению передачи основных христианских понятий о крестном знамении, молитве, святых иконах, и т. п., для оживления уроков, знакомящих детей с буквами. Это, бесспорно, полезнее для детей, чем толковать с ними, для оживления их внимания, о предметах, находящихся, например, в классной комнате, и т. п. С другой стороны, задушевные беседы о любви к Богу и ближним, передаваемые совместно с обучением грамоте, подготовляют детей к разумному сознательному заучиванию общеупотребительных молитв наизусть. Дальнейшие беседы составлены не менее оживленно и занимательно; так например, в седьмой беседе примеры для составления слов из подвижных выученных букв, печатных или письменных, перемешаны с загадками, которые, несомненно, оживляют дело; а в следующих беседах к этому еще присоединены предварительные упражнения в счислении, понятия о цифрах и наличных деньгах, о счетах, о счетоводстве, указания на внешние приемы, необходимые при писании, и примеры для упражнения детей в разговоре. Для упражнений в первоначальном чтении по книге, предложены в разбираемом руководстве десять заповедей и символ православной веры – с толкованием, а также коротенькие и простые рассказы о праздниках православной Церкви, краткое понятие о Божественной литургии и в заключение несколько стихотворений – народных поэтов Кольцова, Никитина и Некрасова.

Все хорошо, – не можем не заметить только одного, что советы относительно обучения счислению ясно говорят о том, что составительница сама еще не совсем отрешилась от старых приемов механического обучения счислению. К чему, например, давши ясные понятия о числах, цифрах и наличных деньгах, составительница в один урок хочет научить детей писать и выговорить цифры до тысячи? Разве это так легко? Кто учится арифметике по этому способу, тот хорошо должен помнить, как не легко доставались сведения о том, что на первом месте стоят единицы, на втором десятки, на третьем сотни, и т. д., – какого труда стоило выразуметь то, что для того, чтобы написать четыреста семь, нужно две цифры, а в середине нуль. Не малых слез стоила эта наука! А г-жа Вахрушева и теперь предлагает то, что нам надоело в свое время; есть более легкие, более разумные приемы научить счету, писанию и выговариванию десятков тысяч, и т. д. Впрочем, надобно отдать ей справедливость, дальнейшие сведения о первых четырех арифметических действиях переданы наглядно, удобопонятно, и примеры для письменных задач на все действия подобраны удачно; а в заключение представлена, для образчика, выписка из одной приходо-расходной книжки, с целью научить детей вести приходно-расходные книжки. Собственно за недостаток, указанный нами, и нельзя поставить руководство г-жи Вахрушевой наряду с «первой учебной книжкой» И. Паульсона; но по приемам обучения чтению, по духу своему, по искреннему желанию составительницы в основе обучения положить развитие в детях чувства веры в Бога, любви и благоговения к Нему, а также осмысленное знание молитв, и т. д., и по цене своей, оно для сельских учителей и учительниц пригодно и доступно.

3) Первое школьное обучение. Пособие учителям начальных школ. Сочинение Лагенталя – перевел с немецкого С. Протопопов. Издание Общества распространения полезных книг. Москва. 1867 г. Цена 25 коп.¹⁸⁶

Все доселе рассмотренные нами руководства имеют целью помочь учителям и учительницам в трудном деле обучения детей грамоте, чтению, письму и отчасти счислению, хотя некоторые из них, как например, «Первая учебная книжка» И. Паульсона, не оставляют без внимания и того важного вопроса, как подготовить детей к учению. Вот эта названная нами книга исключительно имеет целью помочь учителям начальных школ в том, что им делать с детьми прежде, нежели начать учить их грамоте.

У нас так поставлено дело обучения детей, что еще нужно убеждать учителей в необходимости подготовки детей к обучению, в неразумности обычая начинать обучение прямо с букв, звуков и чисел, и т. п. Введение в разбираемую нами книгу именно касается этого предмета. Автор старается доказать, что начинать обучение с звука не годится, потому что, в таком случае, не достает перехода от прежнего занятия детей к учению, и буквы мертвы, сравнительно с юною, свежею жизнью ребенка; что всякое учение основывается на внутренней жизни ребенка и должно соответствовать требованиям его души, и там, где не прикреплено оно к собственной жизни ребенка, остается для него чуждым, представляется ему мертвым, и нечего удивляться, если слова учителя, вместо того, чтобы проникать в душу детей, раздаются лишь в воздухе. На этом основании, по мнению автора, основным требованием от учителя должно быть то, чтобы представление его о внутренней жизни ребенка становилось все яснее и яснее, для того, чтобы он мог основывать на нем свое преподавание и распределять его сообразно детским потребностям, и тогда только он будет прямым помощником, другом ребенка, и школа сделается для него любимым местопребыванием, вторым родительским домом. Поэтому г. Лагенталь старается познакомить учителей предварительно с существом и внутренней жизнью ребенка, с пробуждением души и первыми впечатлениями его, с дальнейшим развитием ребенка и вообще следить за развитием его до той поры, когда он поступает в школу, а за тем уже предлагает упражнения, которые основаны на природе ребенка и вытекают из его жизни, и которые могут для всего последующего его учения принести обильные плоды. Но прежде, чем показать, какие упражнения предлагает автор, интересным находим для читателей познакомиться с тем, как он доказывает необходимость этих упражнений до поры, собственно, учения азбуки, – и находим тем более интересным, что, как и выше замечено, у нас на каждом шагу встретишь отрицание всяких подготовительных упражнений и положительную, упорную уверенность в том, что с азов следует начинать учение. Дети поступили в школу; как же нужно поступать с ними? Вот ответ г. Лагенталя. «Неужели решитесь совсем не принять во внимание цветущую пору жизни, в которую эти дети умом и сердцем воспринимают окружающий их мир, хотят узнать себя самих и причину всех вещей? Неужели в эту веселую, смышленую, детскую жизнь захотели вы вторгнутся с вашим громким криком, с вашим чтением или счетом и со всеми теми вещами, которые хотя позже и понадобятся детям и в которых они также могут принять некоторое участие, но которые находятся в такой резкой противоположности с их предыдущей жизнию? Вы, может быть, возразите, что большая часть учителей до сих пор так и поступали, а я отвечу: взгляните на следствия такого рода поступков? Свежие, живые малютки, оторванные от их детского мира, при этих новых, совершенно чуждых им, вещах, к которым вы сильно принуждаете их, чувствуют лишь скуку и даже отвращение, и на школу, которая бы должна служить удовлетворением их духовной, жизненной потребности, смотрят они, как на учреждение принудительное. Дети еще более возненавидели бы школу, если бы она не доставляла им нового товарищества, с которым они, до учебного времени и после него, а также и в промежутки уроков, могут возобновлять и продолжать свою детскую жизнь в играх. И разве не естественно, что дети, при столь чуждых им предметах учения, даже и в течение учебных часов стараются повторять свои игры? Разве вы сами не подаете повода к невнимательности и рассеянности ваших учеников? Разве вы своим несообразным с целью поведением не создаете для самих себя столь много неприятных и горьких часов в своем призвании?» Да послужит это горячее слово немецкого педагога уроком для тех сельских учителей, которые не хотят и слышать о чем либо другом, кроме азбуки. В чем же дело, какие упражнения предлагает этот педагог?

«Не предлагайте ребенку чуждых ему вещей, а только связывайте ваше учение с детской жизнью. Что до сих пор (т. е. до поступления в школу) случайно и без связи восприняло в себя дитя, то повторите теперь в правильном порядке и последовательности; что дитя до сих пор выражало на языке своем не ясно, на то дайте ему ясные и определенные названия; одним словом: внесите в мир детского ума и сердца порядок, связь, ясность».

Как видите, трудный вопрос, что в самом деле делать с детьми до начала азбуки, разрешается легко: повторить с детьми то, что они уже знают, упорядочить и осмыслить их познания, – вот и все занятие. Для наглядных и разговорных упражнений с детьми автор предлагает рассматривание предметов хорошо знакомых им, сперва самих по себе, потом по их составным частям, по их деятельности действительной и страдательной и по их качеству, в форме ответов на вопросы. 1) Что это, кто это? 2) Что в нем (в предмете) есть? 3) Сколько это? 4) Что это (предмет) делает? Что с ним будет сделано? 5) Каков предмет? Наконец, рассматривание предметов в их взаимной связи, по отношению к пространству, цели и происхождению, в форме ответов на вопросы: 1) Где это (предмет) находится? Куда это будет отнесено? 2) Зачем и для чего это так? 3) Откуда это? Не оставляет без внимания автор и того вопроса, как учителю обращаться с учениками: рассмотрению этого предмета он посвящает первый отдел, под заглавием: учитель среди своих учеников. Здесь он старается внушить учителю, чтобы он, во-первых, после каждого получасового урока, переменял учебные предметы, что необходимо для поддержания в детях внимательности, только чтобы перемена предметов занятия была целесообразна, именно, механические занятия должны следовать за напряженным умственным учением, во-вторых, в промежуточные часы указывал детям на хорошие игры и сам играл с ними, в-третьих, не пропускал удобного случая к прогулке с детьми, по крайней мере, раз в неделю. Здесь же он касается и дисциплинарных правил, необходимых в школе. По понятиям автора, необходимо достигать всего любовью, которая должна царствовать между учителем и учениками; ни брани, ни побоев не должно быть. Но впрочем предлагает некоторые меры против ошибок детского легкомыслия, например, запись в штрафную книжечку всех мелких проступков, вроде шепота, смеха во время занятий, лишение места на ряду с товарищами и стояние около двери, и т. п.

К числу несомненных достоинств разбираемой нами книги можно отнести ее изложение – ясное, общедоступное, оживленное. По всему видно, что автор с любовью излагал свой предмет, хорошо знакомый ему, что книжка эта не минутное произведение, а труд многолетних наблюдений, проверенный многостороннею опытностью. Но главное ее достоинство составляет религиозный элемент. Еще знаменитый Песталоцци, считая умственное воспитание без нравственного вредным, между прочим, сказал: «Корень всякого учения должен зародиться и получить свои соки на почве воли, должным образом управляемой религиею». И автор рассматриваемого сочинения, оставаясь верным методе наглядной, в умственном развитии детей не забывает, при каждом удобном случае, возводить всякий предмет рассуждений к первоначальной причине его бытия, к Богу, а чрез то непрестанно возбуждать и поддерживать в учащихся чувство благоговения к существу Высочайшему. Вот что говорит он в одном месте: «Ребенок хочет и сильно желает возвести себя и все окружающие его предметы к началу всякой жизни; душа его не покойна до тех пор, пока не успокоится в Боге, ибо только в Боге есть покой. Полный надежды, стремится он к этой первоначальной основе жизни, и радостно высказывает свое сознание. Здесь с полною ясностью можем мы понять слова нашего Господа: «таковых бо есть царствие небесное», и в нас раздается при этом голос серьезного напоминовения (?) о том, с каким великим тщанием обязаны мы направлять такое внутреннее побуждение ребенка. Если ребенок на этой ступени живым чувством достиг до убеждения в том, как близок его сердцу Бог, как тихо, но вразумительно говорит Он его совести: то какую богатую помощь окажет ему такое убеждение на дальнейших ступенях жизни, когда сомнение угрожает помрачить его ум и душу!»

Вообще книжка заслуживает особенного внимания. Задача ее состоит в том, чтобы, при самом зачатке образования, в ребенке на всю остальную жизнь сблизить и укрепить в нем неразлучные начала всякого разумного человечески-христианского воспитания: науку и религию, чтобы из школы ученик вышел человеком не только мыслящим и познающим, по и верующим в живого Бога, как Виновника всякого бытия и жизни, Подателя всех благ. Эта разумная задача и выполнена удовлетворительно в книжке г. Лагенталя.

Н. Э-ский