Первые шаги пастырства о. Иоанна

Во второй половине декабря молодой священник Иван Ильич Сергиев, с восторгом и дрожью радостного благоговения, впервые вступал в тот храм, где было суждено ему священствовать полвека.

Храм, только что обновленный к лету 1855 года, сверкал золотом и живописью. О. Иоанн сделал несколько шагов по храму, торопясь поклониться Святому Престолу, и остановился пораженный.

«Я», рассказывал он после, «увидел обстановку, давно мне знакомую. Это была внутренность того самого храма, какой я видел во сне 15 лет назад с этим вновь сделанным иконостасом, этот сон запечатлелся в душе моей навсегда, оставив во мне радость неземную. Это было мне знамением от Бога, что я буду священствовать в этом храме, ибо тогда уже я видел себя входящим и исходящим из северных и южных врат его, – так, как бы я был тут свой человек».

С каким чувством и мыслями приступал впервые к Престолу своего храма Кронштадтский пастырь, угадать не трудно. Он принес к престолу глубочайшее благоговение к пастырскому подвигу, чувство огромной ответственности. Перелистайте хотя бегло дневник, и вы на каждой странице найдете следы этого благоговения.

«Для того, чтобы властвовать, пишет он, нужно научиться управлять собой». «Что за лицо священник? Постоянно у него речь с Господом, и постоянно отвечает на его речь Господь, что ни треба, что ни молитва, то речь с Господом; что ни треба, что ни молитва, то ответ на нее Господа. Священник – ангел, не человек; все житейское он должен далеко оставить за собою. Ему, как ангелу апокалипсическому, даны фимиамы мнози, да кадит пред Престолом Божиим и перед ликами Господа и Святых, и приносит Богу молитвы о всех людях. Его одежды во время богослужения изображают его, как ангела: ибо фелонь изображает нетленное одеяние и крылья ангела Божия. И действительно, священник должен быть, как ангел». «Священник предстоит Престолу Бога Вседержителя, Который вверил его молитве и предстательству царей и царства вселенной, всю вселенную, в особенности царство Русское и Царя России с Его Домом, Его палату и воинство, всю Церковь, всю иерархию, епископство, пресвитеров, во Христе диаконов, весь причт и людей, всякий город и страну, и верою живущих в них. Он предстоит Престолу Вседержителя, во власти Коего небо и земля, все стихии, свет, воздух, огонь, вода, земля и все плоды земные, суша и море, все животные земные и водяные, и Который дал священнику право ходатайствовать пред Ним о благорастворении воздуха и об избавлении от землетрясения, огня, меча, нашествия иноплеменников и междоусобные брани, от всяких бедствий, постигающих людей за грехи». «Священник у Самого Источника жизни всех тварей, у Самого Источника благодати, очищения и спасения. Он предстоит пред самою неприступною, всеблагою, всепремудрою и всемогущею Державою, пред Которой преклоняется все живущее – на небе и земле. Каков же должен быть Он, поставленный на такой высоте, у такой святыни, у такого величия, у такой безприкладной Державы, у такой Лепоты?»

«Священник – уста всех, ум и сердце всех людей, предстоящих и молящихся в храме; он выражает их славословие, благодарение, прошения. Каковы же должны быть эти уста, это сердце, этот ум?» «Какое требуется бесстрастие от священника! – пишет о. Иоанн в другом месте. Тот, кто мог так писать, конечно имел уста чистые и сердце горящее.

Такое глубокое сознание молитвенной ответственности пастыря конечно необходимо должно бы дать людям в о. Иоанне сильного молитвенника с первой же его литургии, но это было не все. В свое время годы семинарии и академии, проведенные в бдительном надзоре за собой, дали ему больше, дали понимание пастырства в самых глубоких его основах, в его внутренней сущности.

Беседуя о смирении и любви смиренной, как побеждающей силе, о. Иоанн не мог не понять, что если смиренная любовь необходима для всякого христианина, то для пастыря – в ней главный секрет влияния, что пастырство есть любовь и только любовь.

Наружный вид Андреевского собора

И для нас очень важно, что эту веру он высказал уже в первом же своем пастырском слове; так значит много и серьезно он думал о своем деле еще раньше, чем подошел к алтарю. «Сознаю – говорит он, впервые беседуя со своей паствой – высоту сана и соединенных с ним обязанностей; чувствую свою немощь и недостоинство к прохождению высочайшего на земле служения священнического, но уповаю на благодать и милость Божию, немощная врачующую и оскудевающая восполняющую. Знаю, что может сделать меня более или менее достойным этого сана и способным проходить это звание. Это любовь ко Христу и к вам, возлюбленные братия мои. Потому-то и Господь, восстановляя отрекшегося ученика в звании апостола, троекратно спросил его: любишь ли Мя, и после каждого ответа его: люблю Тя, повторял ему: паси овцы Моя, паси агнцы Моя.

«Любовь – великая сила: она и немощного делает сильным, и незначительного достопочтенным, и прежде незнакомого и чужого делает скоро близким, и знаемым, и любезным. Таково свойство любви чистой, евангельской. Да даст и мне любвеобильный ко всем Господь искру этой любви; да воспламенит ее во мне Духом Своим Святым».

То же самое он записывал и в своем дневнике, вскоре после начала пастырского подвига. «Священнику прежде всего и более всего нужно стяжать любовь евангельскую. Она нужна ему каждую минуту, каждое мгновение: нужна, когда он молится за торжественной службой в храме, когда молится дома или в домах прихожан, когда совершает таинства веры, когда находится в обычных ежедневных сношениях – житейских, семейных, товарищеских, или в сношениях с прихожанами, с начальниками или подчиненными, с воспитанниками и кончившими время воспитания, с детьми и взрослыми, со старыми и малыми. Но особенно нужна ему любовь при совершении Божественной литургии, которая есть вся таинство бесконечной любви Божественной к роду человеческому.

«Священник должен иметь непрестанно в себе Дух Христов и любить своих пасомых и вообще всех людей утробою Христовою (Флп.1:8). Взгляд священника на людей должен быть всегда взглядом Христовым, святым, любящим, кротким, незлобивым, терпеливым, всеобъемлющим, глубоким». «Пастырь должен быть печальником о всем мире». «Он – всем все». «Священник – носитель духа любви вселенской, духа святыни, кротости, терпения, представитель истины и непоколебимости, твёрдости Церкви, неизменяемости ее».

Из этих проникновенных строк читатель видит, что о. Иоанн подошел к Престолу, вступил на проповеднический амвон и кафедру готовым, созревшим духовно, сильным «пасти овцы». И как увидим, в первые же годы он обнаружил эту силу.

Однако, сам о. Иоанн, конечно, не мог быть доволен собой. Наоборот, эта-то духовная зрелость и нравственная подготовленность только яснее указывали ему, как тяжел еще и длинен скорбно блаженный путь к пастырству в духе и силе Христа пастыреначальника. Он решил, что он не окончил учиться, а только начинает. Все пятьдесят лет его пастырства были для него школой. «Я все еще учусь», повторяет о. Иоанн. По собственным его словам, он в это время похож был на ребенка, который собирается ходить. Он тяготел к Боту «желая, желал» воплотить, схватить всей душой светлый идеал пастырства, какой был перед ним, но боялся за свои силы, не знал, что делать. Нерешительно делал он первые шаги, иногда готов был упасть и в эти минуты в испуге протягивал свои руки, как ребенок к матери, к Христу и милостивая десница Божия поддерживала его... поднимала и вела туда, куда нужно было идти.

С чего же мог он начать это пастырское воспитание? С того, с чего он рекомендует начинать воспитание души всем...

Нужно почаще быть у себя дома, говорит он, без этого нет движения. Нужно глубже всматриваться в совесть, следить за каждым движением души. Недаром завет «познай себя» считается первой буквой в азбуке самосовершенствования. «Следи за своим сердцем всю жизнь и присматривайся, и прислушивайся к нему, что препятствует к соединению его со всеблаженным Богом? Это да будет наука наук, и ты при помощи Божией легко можешь замечать, что тебя отдаляет от Бога и что приближает к Нему, соединяет с Ним. Об этом сказывает самое сердце, то соединяющееся с Богом, то отторгаемое от Него». «Испытывай себя чаще: куда зрят очи твоего сердца – к Богу ли и к жизни будущего века, к премирным блаженным и светоносным силам небесным и святым, водворенным на небесах, или же к миру, к земным благам: пище, питью, одежде, жилищу, к людям грешным и суетным, их занятиям? О, если бы очи наши были устремлены выну к Богу! А то мы только в нужде и беде обращаем очи свои ко Господу, во время же благоденствия очи наши обращены к миру и суетным его делам».

«Пристальнее всматривайся в лицо души и внимай себе непрестанно, чтобы не иссякла в тебе духовная жизнь, духовное мудрование. Размышляй чаще о всем том, что читаешь и поешь, или слушаешь в церкви, или иногда на дому. Да будут чресла твои препоясаны и светильник горящий, и ты подобен человеку, чающему господина своего, когда возвратится от брака».

И сам отец Иоанн помнил эту «науку наук». И в первые годы пастырства о. Иоанн все часы и минуты живет «дома», во внутренних тайниках совести, он не видит и не замечает мира, когда этот мир не обращается прямо к нему, как человеку или пастырю.

Жители Кронштадта с удивлением и сначала даже смущением видели на улицах священника, со скрещенными на груди руками, с устремлённым вдаль, блестящим, вдохновенным, но далеким от мира взглядом. Конечно, многие смеялись и издевались над пастырем. Некоторые даже считали его за человека ненормального, называли юродивым. Слухи об этом, конечно, не могли не достигнуть до о. Иоанна. Часто вслед ему слышались глумливые возгласы: блаженный, юродивый. О. Иоанн не смущался.

Главный придел Андреевского собора

Покровский придел Андреевского собора.

“Пастырь должен быть печальником о всем мире”.

О. Иоанн в первые годы своего служения

«Что же, говорил он, пусть юродивый: юродивые Христа ради своим странным поведением и отношением к ближним становились посмешищем всему миру, но дела их были таковы, что их недостоин мир; к сожалению, только я далек от этого юродства святых».

И он продолжал жить этой внутренней молитвой, погруженный вглубь духа, ищущего богопознания. В эти минуты творилось великое дело: зрела душа, подходила к Богу. В это время о. Иоанн раз навсегда наметил себе путь ко Христу Богу и достойному пастырству в мире, среди людей. В чем этот путь?

Священник – проповедник, священнослужитель, духовник. К каждой из этих обязанностей нужно себя подготовить. Как же? Чем? Ответ на это дан о. Иоанном в автобиографии его души, т. е. в его дневнике. Кроме беседы с совестью, пребывания у себя «дома», пастырь воспитывает себя в двояком направлении: дома и в мире.

У себя он должен воспитываться чтением писания, углублением в Богослужение святой церкви и молитвой. Как мы видим, о. Иоанн начал и советует начинать с уединения, с «некоего душевного затвора». Однако, как легко видеть, это уединение не совсем полное, здесь «затворник» наедине с Богом. Пребывание в «храмине души», в затворе сердца – одна из форм общения с Богом.

О. Иоанн с евангелием в руках

Рядом с ней должно идти единение с Богом в духе его иным «деятельным путем» или вернее «путями». Эти пути: чтение Св. Писания, внимательное изучение Богослужения, этого великого создания церкви, молитва и работа на меньших братьев Христовых – деятельная любовь.

Первый путь создает христианина и проповедника, и пастыря; Второй – христианина, священнослужителя и пастыря; Третий – христианина и пастыря; Четвертый – христианина, духовника и пастыря.

И все четыре создают человека.

Итак, прежде всего чтение Св. Писания. С первых дней своего высокого служения церкви, – пишет о. Иоанн, я поставил себе за правило: сколь возможно искреннее относиться к своему делу, к пастырству и священнослужению, строго следить за собою, за своею внутреннею жизнью. С этой целью, я прежде всего принялся за чтение Священного Писания Ветхого и Нового Завета, извлекая из него назидательное для себя как для человека, священника и члена общества. Потом я стал вести дневник, в котором записывал свою борьбу с помыслами и страстями, свои покаянные чувства, свои тайные молитвы ко Господу, свои благодарные чувства за избавление от искушений, скорбей, напастей и постоянную помощь».

О. Иоанн Сергиев

Он стал читать Писание и как читать: не всякий читает эту книгу книг одинаково, и о. Иоанн читал не так, как мы. Св. Писание книга не обычная: его нужно читать, проникая в глубины его до конца, до дна. И о. Иоанн, по собственным словам, годами учился читать Священное Писание, перечитывал страницу за страницей, стараясь вникнуть во все оттенки смысла. «В рудниках ищут золото – перемоют песок, возьмут, что найдут, и песок бросают. Но хорошо известно, что, при нашем способе промывки, из песка берут не все. Если перемыть снова песок, найдешь еще. А мы как читаем Евангелие, Библию? Если возьмем одну сотую святого золота, то слава Богу. Потому читайте десять, сто раз и всякий раз найдете «новое» золото и во второй его будет больше, чем в первый, в третий – больше чем во второй, глаза больше привыкнуть видеть нужные светлые блестки».

Этого мудрого правила, которое в таких же приблизительно словах указал нам о. Иоанн 10 лет тому назад, всегда и держался сам батюшка. О. Иоанн считает постоянное чтение Писания первой своею обязанностью, – он десятки раз перечитывал святые страницы и, конечно, каждый раз находил действительно новое золото в богатых рудниках Евангелия, хотя оно ему уже давно и знакомо до слова наизусть. И, нет сомнения, именно таким отношением к Писанию объясняется глубокая проникновенность его дневников, которая, конечно, только отражает озаренность души, просветлённой словом Божиим.

Огромное значение чтения Св. Писания для души, о. Иоанн засвидетельствал в глубоко поэтических словах еще в 1856г., через месяц после посвящения.

«Читая слово Божие, гляди на него, пишет он, всегда не сквозь тусклый покров твоих страстей, но оком очищенного от всякой нечистоты сердца, и тогда ты опытно узнаешь, что оно свет для твоего ума, с которым не только без боязни, но и с радостью ты можешь идти путем самой сени смертной. Опытно также узнаешь, что слово Божие доставляет сладчайшую жизнь для твоего сердца, радуя, согревая, умягчая, очищая, просвещая, оживотворяя его своими светло-животворными лучами. Ты увидишь, как самые кости твои и все тело твое ощутят священный, животворный трепет радости, и весь мир, вся тварь Божия представится тебе ликующею от радости и славословящею своего Создателя, дающего всему живот и дыхание и вся».

«Сердечные очи твои узрят, как радуясь вкупе и трепеща предстоят престолу Вседержавного Творца тысячи тысяч и тьмы тем чистых, светлейших, мощных блаженных духов, Херувимов и Серафимов, и прочих сил бесплотных. Узрим, как от престола Господа славы некоторые из этих святых и светлых сил бесплотных, превосходящих человека умом, волею и могуществом, нисходят, по воле Творца любвеобильного, на грешную, мрачную землю нашу – с братскою любовью и заботливостью охранять не только стихии земли, наши царства, города и веси, но и в отдельности каждого человека. Как они руководят его, поверженного во мрак и нечистоту, слабого, беззаботного о своем блаженстве вечном, к тмам Ангелов, Иерусалиму небесному и церкви первородных, на небесах написанных, и духом праведник совершенных, и к Ходатаю Завета Нового Иисусу (Евр.12:22–24).

О. Иоанн Сергиев.

От мира светлых духов и духов мрака и погибели обращая взор свой в мир вещественный, ты с веселием сердца увидишь «горе» – светлые миры, стройно вращающиеся в необъятных для ума пространствах неба, «долу» – твою землю, необъятную для человека ни с какой земной возвышенности, на которую Творец зрит с престола славы Своей, как на пылинку, вращающуюся в безграничном пространстве; которую и Ангелы с высот небесных обозревают разом, как малый шар, вращающийся то около себя, то около большого светила небесного, называемого на земле солнцем.

«Небеса со своими мирами бесчисленными будут внятно говорить твоему сердцу и твоему уму о бесконечной красоте, благости и всемогуществе твоего Творца, поведают, по словам псалмопевца, славу Божию (Пс.18:1). Все эти светящиеся тела в недоведомой высоте, тысячи лет видимые с земли, суть дело рук Его. Сердце твое, просвещённое светом слова Божия скажет тебе, что Господень есть день и Господня есть нощь (Пс.73:16), что все эти перемены света и мрака на нашей земле постоянные, безмолвные свидетели Промысла Божия о нас грешных. Что вся вселенная, как она необъятна для нашего ума, есть единый дом Божий, устроенный рукою Всемогущего, Вездесущего, Премудрого и Всеблагого Художника; солнце для нас – большая лампада, которая является в разных местах неба смотря потому, в какое положение ставится к ней земля; луна – меньшая, которая сама обходит землю для освещения ее; звезды – свечи, горящие в глубине дома. Творец – Хозяин этого дома, Коего Дух исполняет его (Дух Господень исполни вселенную), о постоянном присутствии Коего в этом доме свидетельствует повсеместная жизнь, изумительная стройность и порядок, как в целом, так и во всех частях.

Когда будешь надлежащим образом смотреть на слово Божие и читать его, то увидишь, как закипит в душе твоей святое стремление ко всему истинному, прекрасному и доброму, или, говоря языком богословским – к богоподражанию, так как Бог есть высочайшая истина, красота и добро. Блажен муж, коего воля в законе Господа, о котором он размышляет день и ночь. Он будет как древо, насажденное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое, и во всем, что он ни делает успеет»³. (Января 1856 года).

Священное Писание нужно для христиан, необходимо для пастыря, но перед пастырем, кроме библии, еще служебник, требник, акафисты и каноны. Конечно, они не могут дополнять книги книг? О. Иоанн думает, что могут. Отношение о. Иоанна к богослужению, к страницам требника и служебника тоже, что и к библии.

Он чувствовал с большой глубокой болью падение внимания к службе церковной, усиливающееся равнодушие ко Христу и не склонен был обвинять в этом одних слушателей. Нет, тут были виновны и совершители. Они не давали слушателям всего, что было дано в богослужении, потому что сами не могли войти полными хозяевами во владение сокровищницей богослужения.

Для того, чтобы ввести слушателей в дух богослужения, думал о. Иоанн, нужно войти самому в его дух, понять его душу. Богослужение написано слезами, любовью, следовательно, только слезами и можно войти в него. Нужно с душой, раскрытой для любви, пытаться понять богослужебный «чин» святой церкви, воскресить в своей душе те чувства, какие создали литургию. И вот он читает служебник и требник, как Писание, вдумываясь в каждую мысль, мысленно переносясь в длинные галереи катакомб, в те горницы, где святые «агапы» совершались с действительно Христовой любовью. Созданное вдохновением любви, оно и в нем будит то же вдохновение и делает его службу пророческой, воскрешает в ней служение первых веков. Мы ниже увидим, как научился служить о. Иоанн, путем этого внимательного углубления души в содержание и мысль богослужебных книг.

А третий путь – молитва, где ему место? Этот путь все: без него нет ни понимания писания, ни понимания литургии, никакого духовного деяния. Молитва освещает и страницы Писания, и букву служебника. Она приближает к человеку Бога и уясняет и слово, и Волю Его.

Но молитве опять таки нужно учиться, молитву нужно завоевать. И о. Иоанн учится и молиться. Мы видели, что молиться о. Иоанн умел и юношей: теперь он делает новые шаги в приобретении дара молитвенного. Его метод, если позволено так выразиться, усвоенья дара молитвы прекрасно описан в той же автобиографии его души, т. е. в дневнике.

«Дар молитвы, говорит он, приобретается усилием. Средство для этого – настойчивость в молитве, а главное в способности сосредоточить свои мысли на образах Неба. «Зажигательное стекло тогда зажигает дерево или бумагу, или другое что удобно сгораемое, когда мы наведем его на предмет так, что лучи солнечные, сосредоточенные в фокусе стекла, все сосредоточиваются на одной точке зажигаемого предмета, всею своею совокупностью действуют на него, и, таким образом, как бы все солнце в уменьшительном виде помещается на предмете. Так и в молитве, тогда душа наша согревается, оживляется и воспламеняется умным Солнцем-Богом, когда умом своим, как зажигательным стеклом, мы наведем на сердце, как на духовную точку в нашем существе, это мысленное Солнце, и когда Оно будет действовать на сердце всею Своею простотой и Своею силою. То же о Богоматери, об Ангелах и святых. Наведи на свое сердце их образы так, как они есть, со всею силою и святынею пусть сердце примет озарение их на себя с возможною полнотой и силою, и оно воспламенится их любвеобильным, как бы огненным действием: их чистота, святость, благость, сила сообщится твоему сердцу, и оно будет само очищаться, само укрепляться в вере и любви, и чем далее, чем решительнее и постояннее ты будешь иметь сердце свое обращенным к Нему и Его Святым, тем больше сердце твое будет просвещаться, очищаться и оживляться».

«Когда молишься Богу, вообрази живо, кому ты молишься. Ты молишься безначальному и бесконечному Царю всякой твари, всесвятому, всеблагому, всемогущему, премудрому, вездесущему, всеправедному, пред Которым благоговеют миллионы миллионов Ангелов различных порядков, Коего воспевают воинства мучеников, сословие пророков и апостолов, соборы святителей, преподобных и праведных».

Развить способность молиться – это значит развить в себе способность представлять себе живо Бога – Его святой лик... Лично о. Иоанн, живя и днем, и ночью около Бога и с мыслью о Нем, конечно без труда мог пробрести эту способность переноситься в иные сферы и, поэтому, если у кого, то у него труд созидания в себе духа молитвы и не мог быть, и не остался бесплодным. О. Иоанн сосредоточивает в себе огромную силу молитвы. Он достигает того, что молитва его становится действительною внутренней беседой с Богом. Он спрашивает, и Господь дает ответы.

При этом необходимо отметить, что о. Иоанн, как сын православной восточной церкви, на первых же порах сознал, что молитва не должна быть просто экстатическим погружением в святые образы, некоторой потерей сознания. Нет, она, по его мнению, должна быть трезвой беседой с Богом, исходным пунктом которой должно быть настоящее духовное состояние. Человек должен нести Богу свои думы и чувства, что бы они там очистились и просветились, а не просто искать молитвенного самозабвения.

Эта черта очень серьезна для характеристики духовного облика о. Иоанна: отсюда его молитва так ярко отражает его личность. Слова его молитвы всегда продиктованы его душою, а не взяты готовыми со слов других. И слова чужих молитв у него всегда слиты в нераздельное едино с его настроениями. Так как при таких условиях молитва есть всегда создание души, выражение ее жизни, отражение не вообще молитвенного состояния, но данной молитвенной минуты, данной жизненной обстановки, то и понятна ее огненная сила и ее постоянная искренность и, что особенно важно для нас сейчас, ее заразительность, властное влияние на чужие присутствующие души. Был ли совершенно спокойным и тихим этот подвижнический путь? Нет, далеко нет.

О. Иоанн много говорит о своих духовных борениях и искушениях. Были минуты, когда, по его словам, волна страстей – гордости, самомнения и т. д. готова была захватить его. Демоны обступали отовсюду. Душа обуревалась отчаянием – небо темнело, как иногда и в юношеские годы, на душе становилось тяжело от прикосновения темных крыльев зла, молиться не хотелось, вера падала.

Такие минуты были даже не редки, но они не были продолжительными: благодать и молитва всегда отгоняли искушения и прогоняли тьму. Искушения и страсти отступили перед силой Христовой. «Даю себе и вам отчет: что я делал, ставши священником, и что делал в этом сане?» говорил о. Иоанн по случаю 40 и 45 лет священства.

«Рукоположенный во священника и пастыря, я вскоре на опыте познал, с кем я вступаю в борьбу на моем духовном поприще, именно с сильным, хитрым, недремлющим и дышащим злобою, погибелью и адским огнём геенны князем мира сего и с духами злобы поднебесными. Как говорит Апостол: «наша брань не против плоти и крови, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных». Начались искушения, обнаружились пакости вражьи, немощные уязвления, преткновения; враги, как разбойники, стали преследовать меня в духовном шествии моем и в служении Богу моему. Это значило, что Господь, Пастырь добрый, ввел меня в искус и опытное духовное обучение, чтобы я познал, с какими врагами имею дело, приняв на себя иго Христова священства, с кем должен бороться, от кого хранить словесных овец, как ограждать их от змия всей бездны, от льва рыкающего и ищущего всякий день кого бы поглотить.

Как духовный воин, я должен был зорко следить за злохитрыми действиями неусыпающих, лукавых, злых, невидимых врагов, нападавших на меня чрез различные страсти и страхования, и часто терпеть наносимые мне от них раны в душе, язвы, смущения, тесноты, поражения, хотя, в свою очередь, и я поражал их оружием веры, молитвы, покаяния, причащения св. Таин Христовых. И в этой невидимой, но упорной, полной уязвлений душевных, брани, от которой страдала плоть, Господь научил постоянно руки мои духовные на ополчение, и персты мои на брань. В этой невидимой, жестокой войне я учился искренней вере, упованию, терпению, молитве, правоте духа, чистоте сердца, непрестанному призванию имени незримого, державного Победителя ада и Пастыреначальника Иисуса Христа, и Его именем и силою побеждал врагов и свои душетленные страсти, рыкавшие на меня, подобно львам, или завывавшие, подобно волкам. Эта борьба с сильным и хитрым невидимым врагом воочию показала мне, как много во мне немощей, слабостей и греховных страстей, как много имеет во мне князь века сего, и как я должен много бороться с собою, со своими греховными наклонностями и привычками и победить их, чтобы быть, по возможности, неуязвимым от стрел вражьих.

Началась духовная брань, самоблюдение; изощрение духовного зрения; обучение себя непрестанной, тайной молитве и призванию всеспасительного имени Христова. Как Псалмопевец царь – пророк Давид, я постоянно стал возводить сердечные очи в горы, на небо, откуда приходила ко мне явная, скорая, державная помощь, и враги мои сильные обращались в бегство, а я получал свободу и мир душевный».

«Стократ блаженны, думал я; пустынники, удалявшиеся ради неразвлекаемого служения и для спасения души в пустыни, чуждые соблазнов мира. Но надо, опять думал я – подвизаться и в мире, живя среди людей, и сохранять себя нескверным от мира». (Слово 12 Дек. 1895 г.).

Писание, изучение богослужения, молитва – вся эта работа в уединении священнической кельи и в уединении совести подготовили пастыря. Довершил созидание его души мир, деятельность среди паствы – практическое пастырство. С первых дней пастырства о. Иоанн весь погружается в сутолоку жизни, близко входит в соприкосновение с жизнью своей паствы и растет в борьбе за чужие души, за чужое спасение.

Кронштадт того времени, когда вошел в него о. Иоанн, был особенный город. В 60-х годах Кронштадт служил местом высылки административным порядком порочных, неправоспособных в силу своей порочности граждан, преимущественно мещан и разного сброда.

Эти люди носят наименование «посадских», и в описываемое нами время городские жители много терпели от них. Ночью не всегда безопасно было пройти по улицам города, рискуя подвергнуться нападению и грабежу. Для о. Иоанна, значит, было поле деятельности своеобразное, требовавшее особого человека. Конечно, можно просто и игнорировать всех этих посадских, как своего рода «отбросы», но этого не мог сделать о. Иоанн. На отбросы-то он прежде всего и обратил свое внимание.

Жили посадские, большей частью, в самых глухих улицах, в землянках. Страшные это были утолки. Здесь темнота, грязь, грех. Здесь семилетний развратен и вор. На чердаки никогда не поднимался даже праздничный крест. Сюда ни один священник не приходил с молебнами в Светлое воскресенье.

И, вот, в это «темное царство» врывается луч какого-то другого, нового мира, священник Бога живого. О. Иоанн «открыл» чердаки: именно открыл как какую-то «новую» землю. Он не брезгует грехом, не боится запачкаться о чужую грязь. Нет, он любит. Нужно, думает он, любить всякого человека: и в грехе его, и позоре его...

«Люби всякого человека, несмотря на его грехопадения. Грехи грехами, а основа-то в человеке одна – образ Божий. Другие со слабостями, бросающимися в глаза, злобны, горды, завистливы, скупы, сребролюбивы, жадны, да и ты не без зла, может быть, даже в тебе его больше, чем в других. По крайней мере, в отношении грехов люди равны: все, сказано, согрешиша и лишены суть славы Божией, все повинны перед Богом, и все равно нуждаемся в Божием к нам милосердии. Потому, любя друг друга, надо терпеть друг друга и оставлять, прощать другим их погрешности против нас, чтобы и Отец наш небесный простил нам согрешения наши».

«Нужно чтить и любить в каждом человеке образ Божий, не обращая внимания на его грехи, Бог един свят и безгрешен; а как Он нас любит, что Он для нас сотворил и творит, наказуя милостиво и милуя щедро и благостно»!

«Не нужно смешивать человека, этот образ Божий, со злом, которое в нем, потому что зло есть только случайное его несчастье, болезнь, мечта бесовская, но существо его – образ Божий, все-таки в нем остается». Злые люди больные люди, а больных нужно жалеть больше, чем здоровых. И вот о. Иоанн приходить в лачуги и землянки не с требой на десять минут, а к душе христианской – к брату погибающему; он остается здесь часами, беседует, вместе плачет.

Первое впечатление, какое он производит, это, пожалуй, чувство стеснённости, помехи, хочется отделаться. Встречают его первые дни и месяцы грубостями. Но у батюшки есть давно испытанное средство. Это дети. Помните, как действовал Св. Леонтий Ростовский. Когда его выгнали взрослые, он обратился к детям, действовал на их сердце и разум, и потом через детей приводил к Богу отцов и матерей; приблизительно также действовал часто о. Иоанн.

Он не хотел действовать через детей, делая их средством. Нет, дети просто сблизили душу родителей, грубую, но любящую по отношению к ним, детям, и душу пастыря, полного любви и к детям, и родителям. О. Иоанн ласкает детей, и они доверчиво жмутся к батюшке, а за детьми потянулись и родители. В сущности, эти дикари трущоб часто тоже дети, на ласки они рады откликнуться – только не сразу.

«Мне было тогда только еще годов двадцать два, двадцать три – рассказывает в письме один ремесленник. Теперь я старик, а помню хорошо, как видел в первый раз батюшку. У меня была семья, двое детишек, старшему года три. Рано я женился. Работал и пьянствовал. Семья голодала. Жена потихоньку по миру собирала. Жили в дрянной конурке – на конце города. Прихожу раз не очень пьяный... Вижу, какой-то молодой батюшка сидит и на руках сынишку держит, и что-то ему говорит ласково. И ребенок серьезно слушает. Может быть грех, но мне все кажется, батюшка был как Христос на картинке «благословение детей». Я было ругаться хотел: вот, мол, шляются, да глаза батюшки и ласковые, и серьезные в одно время меня остановили. Стыдно стало... Опустил я глаза, а он смотрит, прямо в душу смотрит. Начал говорить. Не смею я передать все, что он говорил. Говорил про то, что у меня в коморке рай, потому что где дети, там всегда и тепло, и хорошо, и о том, что не нужно этот рай менять на чад кабацкий. Не винил он меня, нет, все оправдывал, только мне было не до оправдания. Ушел он, я сижу и молчу... Не плачу, хотя на душе так, как перед слезами. Жена смотрит... И, вот, с тех пор я человеком стал».

Не сразу, конечно, поддались о. Иоанну босяки. Сначала они могли видеть в беседах батюшки каприз, что-то в роде развлечения от нечего делать. Но вот скоро эти подозрения разбились. Бескорыстие о. Иоанна показало, с кем они имеют дело. Очевидцы рассказывают о такого рода фактах, которые даже неудобно рассказывать в наше время. Времена меняются и для нас, далеко отошедших от Евангелия; святое и евангельское, Христово, может показаться странным и блазненным.

Кронштадтские жители часто видели своего пастыря, возвращающегося босым. Не один раз прихожане Андреевского собора приносили матушке сапоги, говоря: возьми, вот, а то твой-то отдал их, босой придет, мы купили, не ходить же ему так. Я не сразу было даже решился привести этот рассказ, переданный мне о. Дмитрием Соколовым; от него веет настолько не нашим духом, что я почти уверен, о. Иоанна осудят за то, что он осмелился идти босой (как ходили Христос и Апостолы), это – юродство. Подумавши – не решился и утаить, ибо кто знает, может быть, рассказ затеряется, а я думаю, что есть люди, которые отнесутся к нему и не с глумлением⁴.

Во всяком случае, это бескорыстие «Божьего человека» и привлекло к о. Иоанну первых его учеников. Босяки стали его искать. Каждый день рано поутру, после обедни, о. Иоанн, выходя из церкви, был окружаем кучкой бедняков, обращавшихся с просьбами о помощи в различных нуждах, и преимущественно материальных: одному нужно было платье, другому – несколько копеек на пропитание, у третьего – сапоги отказывались служить. Отец Иоанн терпеливо выслушивал, каждого расспрашивал сам о семье, детях. «Невольно – пишет один биограф – представляется глазам: добрая, одухотворенная фигура его с ясным, насквозь пронизывающим взором, устремленная на просителя.

– Не обманываешь ли ты меня о Христе брат? – с теплою любовью, но строгим тоном спрашивает о. Иоанн. – Денег у меня немного, а видишь скольким помочь нужно.

Проситель начинает уверять в правдивости своих слов, и кончается тем, что отец Иоанн, по силе возможности, наделяет его деньгами, или же сам отправляется на местный рынок и там покупает платье, сапоги, наконец пищу, словом смотря по тому, что всего более необходимо для просителя в данный момент.

Бывали, конечно, и случаи обмана. Раздавал о. Иоанн до тех пор, пока от его жалованья и доходов не оставалось ни копейки даже на обед дома. Другой на месте о. Иоанна, конечно, удовлетворился бы и материальной, и духовной помощью, какую мог оказать без ущерба для себя. О. Иоанн не мог. Он знал, что многие голодные и не хотят просить, а к духовно-гибнущим нужно подойти. И в то время, как «нищие и духом, и телом» стали искать его, он и сам по-прежнему продолжал поиски «нуждающихся и обремененных горем и грехами».

Трогателен его обычай заходить на «огонек». О. Иоанн и теперь имеет обычай вечером от 11 и до 12 иногда ходить по улицам Кронштадта. Он просит себя не беспокоить в это время: он молится. То же, конечно, было и в первые годы пастырства. Но вот после этой молитвы на пути домой он видит «огонек» в какой-нибудь избе. «Огонек» – не спят, может быть, какое горе и о. Иоанн заходит, беседует, плачет с плачущими и радуется с радующимися. И много раз в душе многих впервые затеплился огонек после этого посещения «по огоньку».

«Приходит о. Иоанн в бедную семью, рассказывает Зыбин, видит, что некому сходить даже за съестными припасами, потому что из одного угла доносятся болезненные стоны хворой матери семейства, из другого несмолкаемый плач полуголодных, иззябших, больных ребятишек. Отец Иоанн сам отправляется в лавочку, чтобы купить провизию, в аптеку за лекарством или приводит доктора, словом, окружает несчастную семью чисто родственными попечениями, никогда, разумеется, не забывая и о материальной помощи, оставляя там последние свои копейки, которых слишком мало в то время имел еще и сам. Уходил он оттуда постоянно радостный, умиленный, с твердой верой в милосердие Божие и надеясь, что Господь пошлет ему средства для дальнейших благодеяний, помня слова Св. Писания: «рука дающего не оскудевает».

Больше всего о. Иоанн помогал своим детям своими хлопотами. Он не давал, бывало, покою властям, пока они не принимали на службу какого-нибудь из его «несчастных», и конечно добивался своего. Чисто библейскую сцену отношений о. Иоанна к его первой пастве рисует один наш кронштадтский собеседник.

Летом о. Иоанн любил беседовать за городом. Придет туда на лужайку со «своими детьми», сядет на зеленую траву и начнет свою речь о Боге, о Сыне Его, о любви и милости. Около ног его дети. Он обнимает, целует. Один поднялся к нему на колени. Взрослые кто стоит, кто сидит... Так шли дни, и вот посадские решили сразу, что это святой, а святому на Руси всегда открыты все души, все тайные помышления. И о. Иоанн стал своим в домах этих бедняков, уже по зову, по просьбе.

Бедняки стали приглашать его наперерыв, ища уже не одной только денежной помощи. О. Иоанн никогда не отказывал на эти просьбы о посещении, удовлетворял нуждающегося в нем, приходил, просиживал довольно продолжительное время, наставляя его христианскому учению и, в конце концов, не гнушался вкусить скудной трапезы бедняка, памятуя слова Апостола: «предлагаемое да едят».

Нечего и говорить, что, спускаясь в землянки посадских, о. Иоанн не проходил и мимо страдающих душ из других слоев. Вот рассказ одного кронштадтского торговца.

«Будучи еще молодым человеком, я лишился жены, оставившей на моих руках малолетнего сына. Я сильно скорбел. Порою доходил даже до уныния. Не только потеря горячо любимой подруги мучила меня, едва ли не больше я мучился мыслью о дальнейшей моей судьбе. Я чувствовал и сознавал, что неспособен воспитать своего шестилетнего сына, который, как и надо ожидать, без присмотра материнского, предоставленный самому себе, стал шалить и баловаться. По торговле пошли убытки и упущения. Я стал считать ее бесцельною. Для кого и для чего, думал я, торговать? Сынишка так еще мал, да и что еще из него выйдет? Полное разочарование жизни стало одолевать меня. Чтобы избавиться от гнетущей тоски, я стал искать утешения вне дома в вине, и незаметно для самого себя стал пьяницею. Время шло. Сынишка рос на своей волюшке, торговлею я почти совсем не занимался, оставив лавку на приказчиков, и только выжидал случая совершенно покончить с нею. Однажды иду я утром по улице и вижу, навстречу идет о. Иоанн, должно быть прямо из собора от обедни. Повстречался со мною, благословил меня, да и говорит:

– Я к тебе, брат, иду: надо бы с тобою побеседовать немножко.

Пришли мы в квартиру мою. Батюшка сел, да и говорит:

– Жаль мне тебя, раб Божий! я давно наблюдаю за тобою. Думал, не образумишься ли ты, и решил наконец придти к тебе на помощь. Послушай меня, сбрось с себя хандру. Это враг силится уловить тебя. Если не исправишься, смотри, худо будет. Перестань пить, не отлучайся из дому без особенной надобности. Торговлю бросать не думай, а займись ею сам. Помни, что ты не один. У тебя – сынишка, не губи его и себя. Учить его пора. Учи грамоте, бери с собою в лавку, приучай понемногу к делу; и тебе повеселее будет, да и он с помощью Божией приучится к делу, человеком будет, тебе помощником, а под старость кормильцем твоим, утешением твоим. Слышишь же, с сегодняшнего дня начинай. Довольно по улицам-то бродить без дела. Человеком ты был, человеком и оставайся!

С этими словами батюшка встал, надел епитрахиль и говорит:

– Ну, вот на почин дела помолиться надо. Помолимся поусерднее Господу Богу, чтобы Он Сам помог нам раскаяться, да в разум истины придти.

И стал он на молитву. Со слезами он молился за меня грешного. Потом благословил нас с сыном, обещал навещать и молиться за нас, и ушел. Словно проснулся я от долгого тяжёлого сна; и квартирка-то наша стала милей для меня. Со слезами раскаяния я обнял своего сына. Только тут я почувствовал, как виноват пред ним. Ведь чуть было совсем не сгубил его. С благословения батюшки принялся и за дело. Батюшка действительно навещал меня, иногда подолгу беседовал со мною, утешал, подкреплял меня, ласкал и наставлял сыночка. Дело по торговле за год поправилось, и я стал снова «человеком» за молитвы дорогого батюшки». (И. Таисия. О. Иоанн, как пастырь).

«Я, говорил о. Иоанн этому торговцу, давно наблюдаю за тобою». Но отцу Иоанну не нужно и долго наблюдать. Эта чуткая, полная любовной отзывчивости душа сразу замечала, кому нужна поддержка и помощь, и он не смущаясь шел к больной душе, неся исцеление, хотя эта душа была ему не знакома.

О. Иоанн в конце семидесятых годов

«Судьба рано заставила меня страдать... и томиться жизнью, рассказывает одна девушка. С малого детства я не была любима в родной семье. От природы болезненная, не развитая, ни к чему неспособная, но изнеженная, нервная, я была в тягость и другим, и самой себе. Отдали меня в институт. Но и оттуда через три года исключили по неспособности к учению. В то время, когда меня исключили из института, отца моего уже не было в живых. Мать моя, болезненная женщина, не имела средств меня содержать так, как мы жили при отце. В лишениях, скорбях проводили мы с нею дни свои. Но, вот, наконец, умирает и мать моя, оставляя меня одну, совершенно без всяких средств к жизни. Куда мне было преклонить свою голову? Я гостила то у одних родственников, то у других, то у знакомых. Не имея возможности нигде прочно приютиться, я перекочевывала с места на место.

«Одно время я гостила в Кронштадте. И здесь мне было скучно. Однажды мне уж очень стало тяжело, и я во время одной прогулки начала обдумывать план, как бы мне прекратить свое бесполезное и мучительное состояние. Сидя в таком грустном настроении, я не заметила, как подошел ко мне священник и, приветливо поклонившись, сел на другой конец лавочки. Не зная его, как и никого в Кронштадте, и не желая ни с кем разделять своего тяжёлого настроения, я встала и хотела удалиться. Но незнакомый мне батюшка остановил меня и сказал: «Я обеспокоил вас, кажется. Извините, но, проходя мимо, я не мог не подметить тяжёлого настроения вашей души, свидетельствующего о глубокой вашей скорби, и, как пастырь, хотя и незнакомый вам, но по сану пастырства не чуждый, решил подойти к вам и с чувством искреннего участия побеседовать с вами. Не стесняйтесь, откройте мне вашу скорбь. Может быть, чрез меня грешного Господь и успокоит вас и утешит вас».

«Тронутая таким участием человека, мне совершенно незнакомого, я горько заплакала, но ничего не могла сказать, кроме одного: «я несчастная, лишняя на свете!»

– Великий ум Творца не мог сотворить ничего лишнего, – отвечал батюшка.

Указывая на ползущую по песку букашку, он продолжал:

– Посмотри, что беспомощнее, ничтожнее этого насекомого? Но и оно не лишнее, и оно приносит долю пользы, и оно не забыто и не оставлено Творцом! А ты, будучи человеком, этим любимым созданием Божиим, отчаиваешься в Его милосердии! Поведай мне скорбь свою, скажи, что случилось с тобою.

О. Иоанн Сергиев.

«Тут я излила всю душу свою пред добрым батюшкой. Мне казалось, что еще никто не говорил со мною с таким участием, никто так не утешал меня. Он казался мне Ангелом, посланным Богом на спасение мое от гибели, до которой было уже мне так недалеко. С искреннею отеческою любовью он беседовал со мною. Ободрял, утешал, указывал мне путь жизни, которым я и иду до настоящего времени, не переставая благодарить его. Имени своего он мне не открыл, назвавшись одним из соборных священников. Когда же, вернувшись домой, я рассказала о своей замечательной встрече и беседе с каким-то священником, мне сказали, что это был несомненно о. Иоанн. При этом они добавили: это дивный, святой человек».

Главный источник, из которого о. Иоанн черпал силу, возрождающую чужие души, была, конечно, молитва. Все его часы отдавались молитве. У него не было еще в то время такой популярности, какая теперь; следовательно, было больше досуга. Ночи его были свободны, но он отдал их молитве за других.

«О. Иоанн, при проезде через Петергоф, часто останавливался у меня, рассказывал нам о. Д. С-ов. Утром спросишь: как спал?

– Слава Богу, добрая ночь. Здоров. Голова свежа.

A я знал, что он и не ложился в постель до самого утра».

Как молился он за других, можно читать в его же дневнике. «Младенцы Павел и Ольга, по беспредельному милосердию Владыки и по молитве моего непотребства, исцелились от одержимого ими духа немощи. У Павла-малютки немощь разрешилась сном, малютка Ольга получила спокойствие духа и личико из тёмного сделалось ясным. Девять раз ходил я молиться с дерзновенным упованием, надеясь, что упование не посрамит, что толкущему отверзается, что хоть за неотступность даст мне Владыка просимое; что если неправедный судия удовлетворил наконец утруждавшую его женщину, то тем более Судия всех, праведнейший, удовлетворит мою грешную молитву о невинных детях, что Он призрит на труд мой, на ходьбу мою, на молитвенные слова и коленопреклонения мои, на дерзновение мое, на упование мое. Так и сделал Владыка, не посрамил меня грешника. Прихожу в десятый раз – младенцы здоровы. Поблагодарил Владыку и пребыструю Заступницу».

И вот естественно, что эта молитва с первого же года дала пастырю ту веру, которая двигает горы и творит исцеления, веру, которую о. Иоанн считает обязательной для пастыря.

«Раб Божий – говорит он, при совершении Богослужения и таинств должен быть твердо убеждён, что только он что-либо помыслит и скажет, это и сделается. Так удобно и легко для Владыки исполнять наши прошения, творить или претворять что-либо по нашему слову. Это убеждение пусть так в тебе будет крепко и естественно, как твое дыхание воздухом, как видение зрением, как слушание слухом». И у него была эта вера и удивительно ли, что он «испытал тысячекратно на себе, что это точно так; испытал, что между словами: «рече и быша, повеле и создашася», нет промежутка, что они истинны во всей силе».

Один из близких знакомых⁵ о. Иоанна, присутствуя за его службой в день святителя Николая заметил, что служение было каким-то особенно радостным и сильным, настойчивым: «Святителю Отче Николае, моли Бога о нас». Настойчиво, как будто вспоминая о чем-то бывшем: «Моли, как тогда-то молился».

Он сказал «батюшке» о своем впечатлении. «Да, ты прав – отвечал о. Иоанн, и есть причины, почему я особенно молюсь в эти дни. Дело вот в чем. В первый год моей службы приезжает ко мне один товарищ мой с 4-го курса академии. Говорит мне, что экзамены он не может держать, оглох: ничего почти не слышит, лечиться нужно.

– Но ты должен держать!

– Не могу.

– Должен. Давай молиться. И мы молились целую ночь вдвоем. И мой товарищ выздоровел и держал экзамены. Для меня это святой день и я помню его».

И шли первые годы пастырства – радостные, святые, светлые. Это были годы жизни всецело для других. «Я священник – говорил о. Иоанн, – чего же тут; значит, говорить нечего: не свой, другим принадлежу».

Молодая жена его как бы по обету превратилась, в первое время, правда, не без ропота, в сестру милосердия своему «глаголемому» супругу в его высоком служении Богу и ближним. Во все эти годы они виделись только, говорят, на несколько чуть ли не минут в день, когда о. Иоанн появлялся дома поздно вечером или рано утром.

– Счастливых семей, Лиза, и без нас довольно, – говорил обыкновенно он. – А мы с тобой посвятим себя на служение Богу.

И вот к 60 годам мы уже видим в о. Иоанне почти нынешнего о. Иоанна. Уже в 60-х годах его день проходит так: «Отец Иоанн только что вернулся домой после литургии и бесчисленных визитов к больным и страждущим; перед домом по обыкновению стояла толпа нищих, ожидавших подаяния.

Отец Иоанн роздал все до последнего двугривенного и оставил только 20 коп. на пароход, чтобы, отдохнув, ехать в Ораниенбаум к трудно больному: о. Иоанн знал, что дома у него этой суммы не найдется. Едва он вошел в свою скромную комнату, как услышал в прихожей шум и громкий разговор.

Не снимая верхней одежды, о. Иоанн вернулся в прихожую; оказалось, что какая-то женщина с рыданиями просит пустить ее к батюшке.

– Пусть подождет, – говорит о. Иоанну жена: ведь ты с 5 час. утра ходил, голодный, измученный; пообедай, отдохни...

– Погоди, я спрошу, что она хочет.

Увидав батюшку, женщина бросилась ему в ноги.

– Спаси нас, отец – молила она, – у меня муж умирает, пятеро детей второй день не ели, я сама едва хожу. Одна надежда на тебя...

– Пойдем к тебе, – ласково отвечал о. Иоанн, подымая женщину, – Господь тебе поможет...

И о. Иоанн, совершенно забыв об обеде и усталости, вышел из дому вместе с женщиной.

– На, вот тебе 20 коп. Зайди в лавку, купи хлеба и яиц, больше у меня нет...

Придя к женщине, о. Иоанн действительно застал картину страшной нищеты: умирающий смотрел безжизненно остановившимися глазами и не шевелился; дети стонали от голода.

Когда хлеб и яйца были съедены, о. Иоанн сам помог женщине убрать ее темную подвальную каморку, привел несколько в порядок детей и затем, опустившись на колени перед крошечным образком, висевшим в углу, начал громко молиться...

Ο. Иоанн Кронштадтский

Женщина повторяла слова и молитвы и все ждала, когда же отец Иоанн будет просить у Господа исцеления больного, улучшения их бедственного положения, нужды... Но отец Иоанн просил совсем о другом... Он молил Бога о прощении грехов, спасении души, о вере и любви к Спасителю...Когда голос его стих, он стоял еще долго, опустив голову, и затем, встав с колен, подошел к кровати и благословил больного.

– Приди ко мне завтра в церковь, – сказал о. Иоанн уходя.

Не успел он выйти из дома, как увидел уже несколько человек, ожидавших его с приглашениями в Петербург и Ораниенбаум; выслушав просителей о. Иоанн отправился с ними на пароход, и только в первом часу ночи вернулся домой «обедать»... Нечего и говорить, что наутро он сделал для семьи все, что мог, а он мог уже многое.

А далее 70–80-е годы, известность растет и растет: нисколько не удивительно, если такого пастыря скоро все узнали. Весть о молодом необыкновенном священнике стала быстро распространяться и вне Кронштадта. Рассказы о подвигах милосердия, любви и о плодах его молитвы ходили из уст в уста.

В 1883 году 20 декабря в газете «Новое Время» появилось знаменитое «благодарственное заявление», которое было началом уже всероссийской известности Кронштадтского священника. Составленное неизвестно кем, сопровождаемое десятками подписей, это заявление гласило буквально следующее:

«Мы, нижеподписавшиеся, считаем своим нравственным долгом засвидетельствовать искреннюю, душевную благодарность протоиерею Андреевского собора, что в городе Кронштадте, отцу Иоанну Ильичу Сергиеву, за оказанное нам исцеление от многообразных и тяжких болезней, которыми мы страдали и от которых ранее не могла нас исцелить медицинская помощь, хотя некоторые из нас подолгу лежали в больницах и лечились у докторов. Но там, где слабые человеческие усилия являлись тщетными, оказалась спасительною теплая вера во Всемогущего Целителя всех зол и болезней, ниспославшего нам грешным помощь и исцеление чрез посредство достойного пред Господом благочестивого отца протоиерея. Святыми и благотворными молитвами сего, так много заслужившего пред Верховным Зиждителем всех благ, подвижника, все мы не только получили полное избавление от угнетавших нас недугов телесных, но некоторые из нас чудесно исцелились и от немощей нравственных, бесповоротно увлекавших их на путь порока и погибели.

Копия с адреса, поднесённого о. Иоанну в день двадцатилетнего юбилея

И теперь, укреплённые столь явным знаком Божьего к ним милосердия, почувствовали силы оставить прежнюю греховную жизнь и пребывать более твердыми на стези честного труда и богобоязненного поведения. Считая особенно полезным для назидания многих в наше маловерное время заявить во всеобщее сведение о таковом видимом проявлении неустанно пекущегося о греховном человечестве всеблагого Промысла Божия, признаем неуклонным долгом пред лицом всех заявить свою глубокую благодарность столь много помогшему преподобному о. протоиерею, прося его и на будущее время не забывать нас грешных в своих молитвах. Вместе с тем, стараясь твердо памятовать сами, сообщаем и для других единственный, преподанный нам многодостойным пастырем-исцелителем, при наших к нему обращениях, высоко врачующий спасительный совет жить по Божьей правде и как можно чаще приступать ко Св. Причастию». (№ 2807).

После этого заявления о. Иоанн стал ведом всей России. Он получает сотни телеграмм и писем. Двор маленького домика, занимаемого и поныне о. Иоанном, стал наполняться всяким пришлым народом. Приходили недугующие, страждущие, обремененные, приходили с семейными невзгодами, пьющие запоем, покинутые жены... Всем была нужда до батюшки. Его звали, приглашали всюду. Пред ним открывали свою душу. И он никому не отказывал, принимая всех приходивших к нему; молился с ними, утешал их. Шел по первому зову к трудно больному, ехал за десятки верст. Везде, где только ни появлялся он, вносил мир, отраду, надежду, веру. Каждый уходил от него с облегченным сердцем и смягченными телесными страданиями.

И чем более везде и всюду распространялась о нем добрая слава, тем все менее и менее находил он за собою заслуг. Все он смиренно приписывал Богу. «Благодать и милость Спасителя нашего не оскудевают и ныне, не оскудеют до века... Слава Спасителю нашему Богу! Он видит, что неложно я воссылаю Ему эту славу. Только Им и о имени Его я славен, а без Него – бесчестен; только Им силен, а без Него – немощен; с Ним свят, а без Него – исполнен грехов; с Ним дерзаю, без Него малодушествую; с Ним кроток и смирен, без Него – раздражителен и не благ. Возвеличите же Господа со мною и вознесем Имя Его вкупе (Пс.33:4)».

Такая популярность внесла в жизнь о. Иоанна только новые терния. Прежде всего неприязненно отнесся к о. Иоанну его ближайшая власть – настоятель собора⁶. О. Иоанна обвиняли в небрежном отношении к его обязанностям, в неблагочинном поведении, как священника, в самовольных отлучках. Над о. Иоанном было даже следствие, которое, конечно, не могло найти в его деятельности ничего предосудительного, но тем не менее не проявило особенной чуткости к огромному, святому, просветительному делу о. Иоанна.

Неприязненно относились к о. Иоанну и гражданские власти, напр. кронштадтский полицеймейстер Г., который несколько лет тому назад был предан суду за лихоимство и взяточничество.

О. Иоанн прощал, и любил, и молился за врагов. Суд над Г. был торжеством этой прощающей любви! Прокурорская власть, зная отношение полицеймейстера к о. Иоанну, вызвала о. Иоанна в качестве свидетеля по делу Г. Здание суда ломилось от публики в день допроса о. Иоанна. Г. и его защитники сильно волновались. Но вот начался допрос. К общему удивлению и разочарованию многих, о. Иоанн говорил только о хороших поступках Г. и в каждом обвинительном пункте находил что-либо гуманное, полезное.

– Свидетель, – обратился к о. Иоанну прокурор, – вы должны на суде говорить всю правду, ничего не скрывая.

Глаза о. Иоанна засветились тем огнем, который не раз заставлял дрожать многих. Он не дал кончить прокурору начатой фразы и произнес твердым и решительным голосом:

– Я говорю по священству.

Все присутствующие затаили дыхание. Прокурор отказался от допроса; защитники также, а когда о. Иоанн оставил зал суда, часа полтора держала его в коридорах толпа народа, прося благословения. Слова: «я говорю по священству» у всех надолго остались в памяти. С большой болью встречал о. Иоанн обвинение в печати и общественном мнении, потому что они мешали его делу. В чем только его не обвиняли?!.

Обвиняли о. Иоанна и в основании какой-то небывалой секты, упрекали в небрежном будто бы отношении к своим обязанностям, в извращении Св. Писания. Мало того, стремились доказать, что почтенный пастырь разрушает семейные узы и кичится своими благодеяниями. Призывали даже к общественному вниманию и принятию каких-либо мер против о. Иоанна. Некоторые распространяли даже какую-то бессмысленную молитву, приписывая ее о. Иоанну.

О. Иоанн в восьмидесятых годах

О. Иоанна лично не смущала эта клевета; он считал ее неизбежной на пути ученика Христова. В минуты гонений, воздвигаемых на него, он приводил себе на память слова Спасителя: «раб не может быть больше господина своего» (Ин.15:20), и утешал себя следующими мыслями:

«Как гнали Господина жатвы, так будут гнать во все времена истинных последователей Его. Но Господь заранее утешил всех своих верных учеников ублажением и обетованием им величайшей награды на небесах – вечного царства небесного; и наперед претерпел Сам жесточайшие мучения и смерть, оставив всем нам пример мужества и терпения при гонении за правду. «Блаженны изгнани правды ради: яко тех есть царство небесное... Радуйтесь и веселитесь, яко мзда ваша многа на небесах». Он как бы так сказал: не унывайте и не отчаивайтесь, верные Мои последователи, возвещающие людям правду словом и делом, и с твердостью непоборимою до изгнания и смерти стоящие за истину Мою, за заповеди Мои. Я буду вашею подпорою, вашею силою, вашим утешением, вашим внутренним блаженством при всех ваших злостраданиях, напастях и скорбях, при всех истязаниях и мучениях за имя Мое. «Яко же страдания Мои будут избыточествовать в вас, так будет вам избыточествовать Мое утешение» (2Кор.1:5).

Если о. Иоанн и страдал иногда от этих обвинений, то не за себя. Он иногда боялся только за свое дело. Когда в 1892–93 году по поводу одной типографской обмолвки⁷ и одного неточно понятого богословского термина о. Иоанна стали упрекать даже в не православии, он смутился. Не в не православии своем конечно усомнился он, а боялся, что этот, вызванный недоразумением повод вызовет смуту, подорвет доверие к его пастырству. Он тогда же счел нужным даже защищаться и защищался с достоинством и твердостью.

«Уне – писал он – мне умрети, нежели кто похвалу мою упразднит», подорвет славу (репутацию) священника – слуги Христова. Хотят смутить народ православный. Лишить меня доверия России. Это не по Христову учению. Это по прелести, а не по Христу. Верой я дорожу больше всего на свете, а на нее нападают».

«Я худ нравственно, но я православный. Троице пребожественная!.. Ты ведаешь мое точное не поврежденное православие... Молю Тебя – рассей недоумение и отврати поношение неправильное». Боюсь – говорит он – что соблазнят ко греху и осуждению пастыря души неопытных и скорблю.

Впрочем, он твердо верил в торжество истины. Он знал, что Христос победит. И Христос победил. Мало-помалу в молодом священнике перестали уже видеть юродивого; напротив, мало-помалу, всем стало ясно, что именно таков и должен быть истинный служитель православной церкви.

Итак, путем народной молвы, путем затеплившейся любви бедняков, с течением времени обрисовался образ доброго пастыря, образ полный захватывающего обаяния. И тогда уже не стало разногласия в разных слоях общества, которое с изумительным единодушием сознало, наконец, нравственное превосходство гонимого и осмеиваемого дотоле священника.

А главное – Христос окончательно победил в самом о. Иоанне. Внешние искушения, глумления, практика пастырства создали того о. Иоанна, какого мы теперь имеем. Что такое теперь о. Иоанн?

Прежде, чем перейти к нынешнему о. Иоанну, просмотрим еще один эпизод из первых годов пастырства, его законоучительство.