Взгляд Аввакума на учение и обряды православной церкви

«Лутче, говорит он, прияти чувственнаго змия и василиска в дом, нежели никониянская вера и учение: зело бо суть пагубно и вечной муце [муке] предательно. Никонианской дух самого антихриста дух.» (Материалы для истории русского раскола VIII, 86. 85).

Протопоп Юрьевца Повольского, Аввакум был выразителем самых крайних раскольнических воззрений на православную церковь, её учение и обряды. Его отзывы о православной церкви, разбросанные в его разнообразных сочинениях, доведены до абсурда и поражают своей дикой чудовищностью. Аввакум совершенно не узнал православной церкви после того, как в обряды и богослужение её были внесены некоторые исправления при патриархе Никоне. Церковь оставалась той же, с теми же догматами веры, с тем же кодексом законов и правил, какие имела она ранее, но Аввакум вообразил в ней всякое «догматное пременение» и «законом церковным разрушение». Мало того, Аввакум вообразил, что в православной церкви воцарился сам антихрист и невидимо обладает ею, действуя в её учении и таинствах. Такой взгляд на православную церковь Аввакум, по свойственной ему необузданности и крайней запальчивости, беззастенчиво развивал в самой нелепой форме, осыпая православную церковь клеветами, глумясь и кощунственно издеваясь над её установлениями.

Аввакум, хотя, по своему времени, был довольно начитан, и как сам говорит о себе, прошёл, «вся священная и божественная писания», но в существе дела совершенно не понимал духа возвышенного христианского вероучения. Верная мысль о непогрешимости священного предания церкви в духе церковного учения в сознании Аввакума получила совершенно превратный смысл и значение. Аввакум думал, что «вся, яже от отец прияша, свята и непорочна суть», и что в церковных книгах, как бы они ни писались и ни переписывались, каждая буква, каждая черта священны; здесь не может быть никаких погрешностей, и, следовательно, не должно быть никаких поправок. «В церкви, – говорил он, – Христос царствует и не дает ей погрешить ей в малейшей чертице канонов и песней». Поэтому каждое отступление от буквы принятого обычая казалось Аввакуму уже отступлением от целого православия, и малейшее изменение в церковно – богослужебных книгах, вроде того, как замена слова веком на веков, заключало в себе, по его мнению, великую ересь. Аввакум разил все Никоновы исправления без разбора, называя их то «Никонианскими затейками», то «еретическими кобями», а новопечатные книги считал сводом ересей всех еретиков, от века бывших. «До насе положено: лежи оно так во веки веком»! твердил он повсюду в своё оправдание и, ничтоже сумняшись, продолжал проклинать православную церковь.

Какие же ереси, по мнению Аввакума, внесены были при Никоне в учение православной церкви? Сам Аввакум не имел здравого понятии как о ереси, так и о православном учении. Дрожа всем существом своим и возмущаясь до глубины души за малейшее отступление от буквы старопечатных книг, Аввакум довольно свободно относился к важнейшим догматам православного учения. Устами он исповедовал символы веры Никейский и Афанасиев, но под внешние звуки и слова подкладывал свои представления о Св. Троице, о воплощении и т. п., поражающие своей непосредственностью и свидетельствующие о том, что Аввакум совершенно не понимал христианской догматики. Аввакум например, учил, что «Тройца трисущня и имеет три равныя естества или существа» и что «в Тройце комуждо особое седение Отцу, Сыну и Св. Духу», что «неспрятавшись сидят три цари небесные, а Христос сидит на особом (четвёртом) престоле, равно соцарствуя св. Тройце», что «в воплощении Сын Божий сошел с небеси в Пречистую Деву весь благодатию, а существом весь горе со Отцем небеснем» и т. д. и т. д.¹

При такой спутанности богословских понятий, очевидно, как мог рассуждать Аввакум о чистоте или поврежденности учения православной церкви. Раздражённый против православной церкви за мнимые изменения древлеправославного учения, Аввакум задался целью во что бы то ни стало оклеветать её. И вот, не обращая никакого внимания на настоящую истину содержимого православной церковью учения, Аввакум придирался к тем или иным исправленным словам в новопечатных книгах; страсть закипала в его душе со всей силой, и он живо выдумывал страшные хулы на православное учение. Аввакум находил в православном учении и так называемые, «латынския прелести», и «жидовство», арианство и монофизитство с монофелитством, нисколько не подумав о том, что все эти ереси и не могут содержаться в одной системе вероучения, так как взаимно исключают одна другую. В русском обществе с XV века начали распространяться тревожные ожидания кончины мира и пришествия антихриста; к началу XVII века ожидания эти получили особую напряжённость под влиянием некоторых сочинений, написанных в этом смысле, – и Аввакум увидел теперь в новом исправлении церковных книг ясные признаки этого последнего времени; в его воображении живо возникли все те мрачные черты, какими характеризуется это время в Св. Писании, и, не долго думая, он применяет их к православному церковному учению. Ему кажется, что уже явились в православной церкви те лжехристы и лжепророки, которых предвещает Писание при кончине мира; они уже внесли в православную церковь ереси погибельные и многих прельстили; только малое число верных (т. е. раскольников) осталось, и те скрываются в горах и пустынных убежищах².

Аввакум не особенно старается доказывать эти свои воззрения на православное учение; они кажутся ему настолько очевидными, что их излишне доказывать, и потому Аввакум большей частью в своё оправдание прибегает к простым ругательствам и глумлению над православным учением. «Велика во аллилуии хвала Богу, – пишет Аввакум в своей автобиографии, – а от зломудрствующих досада велика, – по римски Св. Тройцу в четвирицу глаголют (т. е. православные), Духу и от Сына исхождение являют: зло и проклято се мудрование Богом и святыми»³. И более никаких доказательств, – для Аввакума несомненно, что православная церковь Св. Троицу исповедует в четверицу и через троение аллилуии приняла католический догмат об исхождении Духа святого и от Сына. «Смотри, никонианин, новый жидовин, – пишет Аввакум в своей беседе об Аврааме, – аще ветхая с римляны любите, еже есть четвероконечный крест, еще же и опресноки в Риме вы любите, и прочие поступки закона Моисеева, органы и пение псалтырное: Христос вас ничтоже ползует, упразднистеся от Христа, от благодати отпадосте»⁴. Аввакум даже немного не договаривает здесь своих мыслей, – для него православная церковь казалась хуже жидовской и должна принять «злейшую всех еретиков и жидов скорбь за неверство»⁵. А вот следы арианской ереси в православном учении, по разумению Аввакума: «Душа моя, пишет Аввакум в челобитной к царю Алексею Михайловичу, не хощет прияти новых законов беззаконных (т. е. православного учения)». Почему же? Потому, отвечает он, что «хотящии новые законы прияти на страшем суде будут слыть никониане, яко древние ариане»⁶. В послании к боярыне Морозовой Аввакум доказывает это так: «в треодях (т. е. новопечатных триодях никоновского издания), – пишет он, – напечатана тайная злая ересь сице: «аще кто речет, яко ты еси един Бог творяй чудеса (внутрь) трижды, а аще кто исповест Христа Сына Божия единосущна Отцу, вне трижды. Видите ли какая беда? – продолжает Аввакум, – явно режут Сына Божия света, неединосущна Отцу глаголют. А аще не единосущен Отцу, ино не Бог, но Арию тварь, коли иного существа мудрствуете, воры, б.....ы дети»!⁷ Нет, конечно, нужды разъяснять того, что Аввакум здесь бессмысленно прицепился к словам вне трижды и только сам возомнил в них тайную и явную ересь – арианство. В том же самом послании к боярыне Морозовой и непосредственно за сейчас приведёнными словами, на основании которых Аввакум уличал православную церковь в арианстве, Аввакум обвиняет её уже в монофизитстве. «А в скрыжали напечатано, пишет он, в антиоховых вопросах, сице: умно услышим, да не прельщаемся сугуба быти Христа, глаголю из божества и человечества, но слово бо его плоть бысть. Вот – су смотрите, добрые люди, – разъясняет Аввакум, – по их коли не сугуб Христос, ино едино естество имел... Скажи – тко, никонианин, скажи: как не сугуб? Богоборцы, воры, б…..ы дети! Ано сугуб естеством... Так Афонасей великий научает. Да где блудня – та ваша переговорить? – заключает Аввакум свои рассуждения. Не подобает с вами, поганцами, нам верным и говорить много»⁸. И здесь опять очевидно, что Аввакум сражается с тенями и намерено искажает смысл приводимого им изречения скрижали⁹, вовсе не желая знать того, что скрижаль в других местах, как нельзя яснее, утверждает догмат о двух естествах во Иисусе Христе. Ему хотелось хулить православное учение, и изречение скрижали кажется ему подходящим для этой цели; он хватается за него и находит в нем выражение монофизитской ереси, и не монофизитской только: он мог отыскать в нем какую угодно ересь. И Аввакум, действительно, находит здесь ещё монофелитскую ересь. В следующем послании к боярыне Морозовой Аввакум пишет: «Слышала ли еси, как собаки, никонияне глаголют, яко не сугуб Христос бысть. Вот – су новыя единовольники родилися»¹⁰!

Ещё нелепее рассуждает Аввакум по поводу поправлений, какие сделаны были при патриархе Никоне в тогдашнем повреждённом символе веры, после тщательного сличения этого символа с православными древнерусскими и греческими символами. После этого сличения оказалось, что в русском символе веры Иосифовской редакции, в 8-м члене, к словам И в Духа Святаго Господа Животворящаго прибавлено слово истиннаго (Животворящаго), а в 7-м члене вместо слов: Его же царствию не будет конца читалось: Его же царствию несть конца. Никон приказал исправить эти погрешности, так как ещё отцами Третьего Вселенского собора под страшными клятвами запрещено было делать какие-либо изменения или прибавления в Никео-Цареградском символе веры. Но Аввакум рассуждал об этом иначе. Придираясь к исправленным словам символа, он уличает православную церковь в богоборстве и в ниспровержении догмата о царском достоинстве и царстве Христове. В своей автобиографии Аввакум пишет по этому случаю: «потеряли новолюбцы «существо Божие испадением от истиннаго Господа, святаго и животворящаго Духа. По Дионисию: коли уж истины испали, тут и сущаго отверглися»¹¹. У Аввакума – своя логика, и по этой логике почему-то гораздо лучше не глаголать в символе слова Господа, нежели отсекать слово истиннаго! Отсекать в символе это последнее слово значит, по Аввакуму, вообще глаголать неистинного Духа Святого, равно как читать в символе веры вместо слов: Его же царствию несть конца слова: Его же царствию не будет конца значит, по нему, исповедовать Христа Сына Божия на небеси не царя быти¹². В последнем исправлении слов символа Аввакум находит выражение ереси Мелхиседекиан, о которой он имел также самые смутные представления. «Разумейте, братия, о нынешних никониянех, – писал Аввакум в некоем послании ко «всем верным, – глаголют: его же царствию не будет конца. Да и толкуют в скрыжале их: царствует Христос верными и покоряющимися Ему, а неверными – де и «и иномысленными не царствует совершенно, но по судном дни воцарится совершенно, и царствию его не будет конца. Вот другия Мелхиседекияне, слово в слово также пришло»¹³. «Бесом да еретиком сильно не люб Христос Бог наш, – продолжает Аввакум, – мрачат ево, умышляя заодно говорят: не царствует ныне, по судном дни воцарится, и тогда царству его не будет конца. В одной части никонияня с бесы лежат... Никониянином Христос «не царь: у них антихрист царь. Дайте-тко срок. В апокалипсисе писано: выедет на коне белом и царя их со лжепророком в огнь всадит живых. Потом и диавола за ними же. Изменит их, собак, во мгновенье ока, «сиреть убиет, да и паки оживит, да уж в огнь – ет кинет. А прочих войско то их побито будет на месте рекоем Армагеддон»...¹⁴

Кроме сейчас изложенных нареканий, Аввакум уличает православную церковь в том, что она не признаёт будто бы воскресения Христова, Христа не исповедует в плоть пришедшего, повелевает молиться не Христу, а духу лукавому и о зачатии Христа мудрствует нелепо и т. д. и т. д. По характеру своему все эти нарекания нисколько не отличаются от вышеуказанных его хулений на православное учение: большую часть их Аввакум высказывает без всяких доказательств, сопровождая по обыкновению резкой бранью, другие старается подтвердить теми или иными местами из новопечатных книг, но здесь так же бессовестно извращает смысл разных изречений церковных, как делал это в ранее упомянутых случаях, например, обвинение в том, что православная церковь повелевает молиться духу лукавому, Аввакум основывает на молитве, положенной в церкви при крещении на отогнание нечистого духа¹⁵ и т. п. Очень характерны между прочим рассуждения Аввакума об одном, изменённом в новопечатных книгах, слове в ирмосе в честь Господа Иисуса Христа. В старопечатных книгах ирмос этот читался так: пою тя, слухом бо, Господи, услышах и убояхся: до мене бо прииде, мене ища заблудшаго; или: до мене бо приходит, мене ища заблудшаго. В новопечатных книгах слова: прииде и приходит заменены словом идеши: до мене, бо идеши, мене ища заблудшаго. Эта замена слов соответствовала точному и правильному смыслу песни Дамаскина, но, по мнению Аввакума, эта замена превращала весь ирмос из песни Христу в песнь антихристу. «Что то вам пособит друг ваш антихрист, – пишет Аввакум по этому поводу, – его – же жадаете поюще: пою тя, слухом бо, Господи, услышах и убояхся: до мене бо идеши... Не так Дамаскин поет, но здраво глаголет: до мене бо прииде... А во иных печатех: до мене бо приходит... И то хорошо: оба прихода, – и первой приход и второе пришествие знаменует Христовы. А ты, собака, поешь: идеши, – антихриста ждешь!»¹⁶.

Аввакум, подобно другим расколоучителям, не столько вооружался против православной церкви за мнимые изменения так называемого древлеправославного учения, сколько за исправление церковных обрядов. Для Аввакума церковный обряд был неприкосновенной святыней, выше и ценнее всяких догматов веры. По этой причине отзывы Аввакума об обрядах, видоизменённых и исправленных в православной церкви при патриархе Никоне, отличаются самой крайней ожесточённостью, – здесь ложно – религиозный фанатизм Аввакума уже не знал никаких ограничений.

Аввакум не останавливается долго на обсуждении и разрешении вопросов, почему произошло и откуда взято то или другое обрядовое изменение в православной церкви, важно ли оно само по себе и какое может иметь влияние на церковную жизнь, на чистоту содержимого церковью учения, и что вообще надо считать нормою для суждения о чистоте и святости церковных обрядов. Вопросы эти заранее предрешены и разрешены им легко и просто: «вся, яже от отец прияша, свята и непорочна суть». Всякое изменение обряда производилось или от диавола, или от самого антихриста. «Удумали со диаволом вся переменить, – обыкновенно говорил в таких случаях Аввакум и добавлял: – чему быть?! дети его; будь они прокляты с лукавым замыслом своим». «То печать антихриста, то антихристово таинство», – писал Аввакум о том или другом новоисправленном обряде. В понятиях русских людей XVII века вообще, и у раскольников в особенности, царством антихриста считался Рим, как центр, из которого власть и лесть антихриста распространяется по всей вселенной. И Аввакум решил в своём воображении, что все так называемые им никонианския затейки (т. е. исправления церковных обрядов) идут непосредственно из Рима, а в своих сочинениях он употребляет все усилия, чтобы доказать это. Тут он прибегает к положительным вымыслам и клеветам, впадает в нелепые противоречия, а то просто начинает глумиться и кощунственно издеваться над тем или иным православным обрядом, и само собой получится у него, что всё в православной церкви явно мерзко и богохульно, как лесть самого антихриста.

Возьмём православный обряд крестного знамения и священнического благословения. Обычай креститься тремя перстами в честь Св. Троицы и при благословении употреблять так называемое именословное перстосложение введён был повсюду в русской церкви патриархом Никоном на основании практики церкви греческой, и патриарх Никон, вводя его у нас в практику церковную, имел в виду согласовать эту последнюю с порядком православной церкви греческой. Но Аввакум совсем иначе посмотрел на дело. Он называет этот священный обряд антихристовым измышлением, печатью антихриста, развращённою малаксою и производит его прямо из Рима. «Се бо есть древняго Фармоса и отступника папы римскаго мудрование его со диаволом, – пишет Аввакум, – он тремя персты крестился и людей благословлял»¹⁷. И далее Аввакум вымышляет целую историю о том, как этот папа Формоз за нечестие своё, именно за триперстную ересь, быль казнён по смерти своей ревнителем православия, папой Стефаном, и какие чудеса при этом совершил Господь, явно показывая, что зло пагубно мудрование – триперстная ересь¹⁸. Этого, однако ж, не довольно для Аввакума. Желая показать, какие пагубные последствия происходят от употребления троеперстия и именословного благословения, он придумывает ещё чудовищное объяснение смысла этих православных обрядов и действия их на душу верующего, заканчивая всё рассуждение, по обыкновению, бранью. «А триперстная (ересь), – пишет Аввакум, – явна бе во апокалипсисе: из нея бо исходят три духи нечисты и вселяются в поганую душу, – переводне рещи: три жабы, или три лягуши, и оскверняют человека... В ней бе тайна тайнам сокровенная: змий, зверь и лжепророк, сиречь змий – диавол, а зверь – царь лукавый, а лжепророк – папеж римский и прочии подобни им. Всяк бо, крестяся тремя персты, кланяется первому зверю – папежу и второму – русскому, творя их волю, а не Божию; или рещи: кланяется и жертвует душою тайно антихристу и самому диаволу... И у запечатлевшагося бывает ум темен и мрачен, не разумевает таковой истины церковной, омрачася, зле погибает в тартаре преглубоком. Да полно о том беседовать, возьми их черт! Христу и нам они не надобны».¹⁹ В другом месте, во 2 послании к некоему Симону, Аввакум поэтизируя представляет то же самое в ещё более ужасных и поразительных образах. Здесь он представляет, что антихрист уже явился на Руси и во образе жены любодеицы ездит на красном коне, имея в руке чашу полную мерзости и любодеяния, и напояет из неё всех к погибели. Что же это за чаша? Это именно – троеперстие и именословное благословение, эти священные и православные обряды, которые Аввакум глумясь называет то щепотью, то кукишем, то каракулей²⁰.

Возьмём другой православный обычай – употребление четвероконечного креста. Четвероконечный крест употреблялся в русской церкви и до Никона; патриарх Никон, на основании практики церкви греческой, ввёл только его во всеобщее употребление в церкви: на куполе храма, на просфорах, на престоле, на иконах, где до сего употреблялся крест восьмиконечный или трисоставный, при этом, вводя употребление четвероконечного креста, православная церковь воздавала должное почитание и кресту восьмиконечному наравне с четвероконечным. Введение этого обычая, как всякая церковная перемена, вызвало целую бурю в душе Аввакума, и Аввакум не замедлил бы разразиться громом проклятий против него, производя его прямо от диавола или от антихриста, но здесь он натолкнулся на важное затруднение. Четвероконечный крест был в употребления в нашей церкви и до Никона, например, на епитрахили, стихарях, пеленах и т. п. Решительно проклинать его Аввакуму было неудобно, иначе Аввакум проклял бы то, «еже от отец прияша». Что же делать? Очевидно, охулить только то, что введено при патриархе Никоне, не касаясь того, что было до Никона. Аввакум так и делает; он проклинает и одобряет употребление четвероконечного креста, совершенно не замечая того, что в суждениях его получается прямое противоречие. В слове «на крестоборную ересь» Аввакум старается доказать, что совершенный крест Христов – восьмиконечный или трисоставный, а четвероконечный крест есть сеновный, употребляемый будто бы в Ветхом завете, это – предтеча истинного креста Христова, и, как таковой, его должно употреблять в церкви, но только там, где отцы положили, т. е. на епитрахили, стихарях, пеленах и т. п. Рядом же с этим мнением о четвероконечном кресте у Аввакума развивается другое: четвероконечный крест есть римский крыж, в ……. римского костела, четвероконечная колесница, в которую впряжены никониане – еретики и на которой ездил сам антихрист²¹. «Иже кто, – пишет Аввакум, – учинит его на просфирах, или напишет на нем образ распятого Христа, и положит его на престоле вместо тричастнаго: таковый мерзок есть и непотребен в церкви, подобает его изринути»²². Изъясняя подробнее происхождение четвероконечного креста, Аввакум сочиняет целую нелепую историю в том же духе, и потом обращается к обычному приёму доказательства своих мыслей от брани и проклятий. «Егда же соблудиша римскии люди над церковью, – пишет он, – нарекоша имя ей костел, той же стоит на костях апостола Петра: оттоле восприяша и крест с колодкою Петров²³, а Христов отринули прочь, и стали писать распятие Христово на сеновном, еже есть на четвероконечном кресте, и сии две вещи Петров крест и четвероконечный изринуша с одново Владыку своего крест Христов. Мы же, правовернии, сие б…..е мудрование римского костела и в….. в его поляков и киевских уният, еще же и наших никониях, за вся их нововводныя коби еретическия анафеме трижды предаем»!..²⁴

Всего характернее по своей гнусности отзывы Аввакума об обрядах православной церкви, употребляемых при совершении таинств Крещения, Причащения и др., особенно если сопоставить их с отзывами Аввакума о самых таинствах. Со времени патриарха Никона, на основании практики церкви греческой, начали у нас совершать литургию на пяти просфорах, а не на семи, как это было до того²⁵, причём на проскомидии положено было вынимать из третьей просфоры не одну частицу в честь святых, как делалось ранее, а девять в честь девяти чинов святых, из четвертой же и из пятой просфор положено было вынимать неопределённое количество частиц за живых и умерших²⁶. При Никоне же, и также на основании практики церкви греческой, установлено было совершать церковное хождение (например, при крещении – вокруг купели, при венчании – вокруг аналоя и т. п.) не посолонь, как делалось ранее, но против солнца²⁷. Посмотрим теперь, что говорит Аввакум об этом. Обычай служить на пяти просфорах он, по обыкновению своему, производит из Рима, а обычай хождения против солнца – непосредственно от диавола. «Удумали со диаволом, – писал Аввакум в своей автобиографии, – все переменить... в крещении явно духу лукавому молитца велят (я б им и с ним в глаза наплевал)! и около купели против солнца лукаво ет их водит, тако же и церкви святят против солнца же, и брак венчав, против солнца же водят, – явно противно творят, – а в крещении и не отрицаются сатаны. Чему быть? – дети его: коли отца своего отрицатися захотят»?²⁸ «Ох, собаки! – пишет Аввакум в беседе об Аврааме, – переменили предание святых отец, и пять просфор вместо седми возлюбили. Так же и в Риме прежде вас зделалось. Папа еретик, – забыл имя! – Спиридон Потемкин покойник помнил, так же откинул от седми две просфиры: подобает – де над пятью просфирами служить в пять чувств человеческих. А другой папа после того еще две откинул: подобает – де над тремя служить во образ Св. Тройцы. А после того третей папа ещё две откинул. Подобает – де на одной служить во едино Божество. А иной папа: не подобает – де, кислой просфире быть в службе, но опреснок надобе Моисеова закона ветхого»²⁹. В обычае вынимать по нескольку частиц из просфор на проскомидии Аввакум находит и рассечение удов Христовых, и поругание Святых, и осмеяние самого Бога. «Видишь – ли, никонианин, – пишет по сему случаю Аввакум, – что вы делаете, над одною просфирою кудесите, – дыр триста навертишь! Ох, собаки!.. Дух Святый во едино собрал лики святых, а ты разсек девятью частьми, тело церковное на уды раздробил, собака; беду сделал, – разрезал на части миленьких святых; яко волк разорвал все тело»³⁰. В другом месте это приношение православной церкви Аввакум сравнивает с тем, как если бы раб лукавый, восхитив у господина своего истинное приношение и расщипав его на части, стал бы этим же даром дарить своего господина. «И что ему речет владыка дому? – глумясь спрашивает Аввакум, и сам отвечает: – не речет ли: рабе лукавый и прелюбодеивый! что зле умыслил еси? Моим да мене же дариш, насмехаяся! Да кнутом лукавого раба, – не играй над господином! да по нем же, да по нем же! Тако и сие никонианское приношение»³¹. Каждый, конечно, согласится, что Аввакум здесь превосходит самого себя в глумлении над православною церковью! Но этого мало. От обрядов Аввакум переходит к самым таинствам православной церкви и изрыгает поистине ужасные хулы на самое «святое святых».

Аввакум безусловно отвергал все таинства православной церкви, называя их то антихристовыми таинствами, то просто скверными, православную церковь объявил лишённой благодати Св. Духа, православное духовенство – антихристовым воинством. Своим последователям Аввакум заповедал не принимать от православных священников ни крещения, ни причащения, самим венчать и исповедовать друг друга и т. д. Но самое ужасное то, что он дерзнул изречь о таинстве Св. Причащения. «Закаляют бо агнец неправедный, – писал он, – еже действо льсти литоргейное; отнюдь бо их служения православному христианину не подобает причащатися: суетно бо кадило и мерзко приношение, понеже бесом жрут никонияня, а не Богови». И ещё писал: «несть бо во июдеех ни жертвы, ни кадила, ни места еже пожрети Богу живу; аще ныне где и жрут иудей, – не Богу, но диаволу. Тако и ты, Никон, с в….….и своими, – не святей Тройце, но скверной тройце: змию, и зверю, и лживу пророку. Несть ваша чиста и свята жертва, несть; но скверна и прескверна и противна. Веси ли, чему подобен агнец вашея жертвы? Разумей, еже глаголю: подобен есть псу мертву и повержену на стогнах града, а и храм вашего священия подобен разбойничу вертепу». Наконец Аввакум приписывает св. причащению самые гибельные действия на душу причащающихся, измышляет разные случаи подобные тому, будто один из его духовных чад причастился никонианской жертвы да с ума сошёл, а другой – взбесился и т. д. «Таково – то су их причастие емко, – заключает Аввакум, – что мышьяк, или сулема, во вся кости и мозги пробежит скоро, до членов же и мозгов и до самыя души лукавой промчит: отдыхай – петь после в геене огненней и в пламени горящем стони, яко Каин, необратной грешник... Такова – то никониянская жертва – есмирнисмено вино, сиречь горка [горька] и кисла гораздо! Освящайся христианин, во ад преисподней со всем к черту и с душею и с телом». И после таких гнусных слов Аввакум добавляет: «не я, но тако глаголет Дух святый»³².

Протопоп Аввакум вооружается в своих сочинениях и против всех других обрядовых исправлений, введённых патриархом Никоном в православной церкви, не исключая самых мельчайших, например, против антидора, против монашеских одежд, против церковного пения, иконописи и пр. и пр. Тон и характер его отзывов об этих обрядах и установлениях церковных не отличается от предшествующих здесь – та же ненависть и раздражение против православной церкви, те же глумления и кощунства над священными предметами. Например, употребление антидора Аввакум производит от антихриста, и это делается очень просто, – на основании филологического значения слова антидор. «Разумеете ли, вернии, – пишет Аввакум по этому поводу, – антидор помянул я? Слушайте-тко, я поговорю с вами. Антидор глаголется противный дар, анти противление пишется. Мочно [можно] вам по сему разуметь. Христос Сын Божий, Спаситель душам; а антихрист разоритель и наветник душам, противник Христу; того ради предложение ему – анти, еже есть противник, потом христ, сиречь царь же будет, поганец, скверно помазан»³³. Другой пример. Патриарх Никон, по образцу церкви греческой, заменил старые круглые монашеские клобуки плоскодонными, – перемена, конечно, ничтожная и незаслуживающая особенного внимания. Но Аввакум и здесь увидел прямое действие лести антихриста, идущее из Рима. Он сочиняет по этому случаю целую историю о том, как в Риме папой была баба – еретица, которая носила подобный же рогатой клобук, и как за нечестие своё она была наказана Богом и людьми, и как с того времени в церкви стала слабость великая, и как эта слабость из Рима перешла сначала в Грецию, а потом в несчастную Русь.³⁴ Аввакум при этом подобно рассказывает историю Флорентийского собора до курьёзности противоречиво подлинным историческим свидетельствам, оканчивая свой протест против новых клобуков, по обыкновению, грубой бранью. В том же духе Аввакум возражает против церковного пения и иконописи. Аввакум восставал, собственно, против пения Киевского распева, введённого Никоном в целях церковного благочиния, а в иконописи хулил фряжские письмо, появившееся у нас ещё до Никона, но сам Аввакум новое пение производит из Рима (по латыни поют плясовицы – скоморошьи)³⁵, а виновником введения фряжского письма выставляет Никона. Но что особенно поразительно, так это то, что Аввакум кощунственно глумится над св. иконами православной церкви и поставляет их наравне с идолами. Вот его подлинны слова: «по попущению Божию умножися в нашей русской земли письма неподобно изуграфы... Пишут Спасов образ Еммануила, лице одутловато, уста червонная, власы кудрявыя, руки и мышцы толстыя, и весь яко немчин брюхат и толст учинен... А Богородицу в Благовещение – чревату... Не поклоняйся, рабе Божий, непотребным образам, писанным по немецкому преданию, якоже и трие отроки в Вавилоне телу златому, поставленному на поле Деирове»³⁶.

Приведём ещё одно место из сочинений Аввакума, где он как бы подводит итог всем отдельным своим отзывам о тех или иных обрядах православной церкви и выражает свой взгляд на все православное церковное устройство. Место это содержится в беседе об Аврааме. Аввакум здесь с одной стороны в лирических излияниях выражает свои нежные и задушевные симпатии к старым церковным порядкам, с другой – дышит страшной ненавистью к православной церкви за изменение этих порядков, картинно изображая, как через это изменение рухнуло все православное устройство церкви с той и другой стороны Аввакум является как самый закоснелый фанатик – изувер и непримиримый враг православной церкви. «Больно – су нам, – пишет Аввакум, – мать нашу ограбили святую церковь, да еще бы мы ж молчали! Не умолчим – су и по смерти своей вашему воровству. Отдайте матери нашей имение все, и аз – от, который передвинуло на иное место, положите на старом месте, где от святых отец положен был. А то малое ли дело: всю невесту Христову разорили, римляне – воры, б..…ы дети, разорили зело и обезчестили! Бесятся, играют во церкви той! Кой что захватил, тот то и потащил: иной за сердце то ухватил, еже есть престол святый четверостолпый переменил и пятой столп в средине учинил, и тут мощи положил, а иной вор за голову – ту ухватил невесту Христову и венец благоукрашенный сорвал, еже есть древо жизни, крест трисоставный... А иной кобель борзой антиминс сорвал с престола, еже есть мощи святых пришиты были под индитиею на срачицы, а он, овчеобразный волк, литон устроил с мощами (наверху) индитии под Евангелием ... А иной вор церковной с просфир крест схватил, да крыж римской положил; «а просфиру ту Предотечиву, что таракан изгрыз. – Господи помилуй! Где у них ум – от ?.. Апостоли и семь соборов святых отец, и пастыри, и учители о св. Дусе исполнили церковь святую догматов, украсив ю яко невесту, нам предали, а антихристова чадь и разграбили, зело люто разорили, и крест с маковиц Христов стащили трисоставный; а с церкви той все выбросили, и жертву переменили, молитвы и пение, все на антихристово лице устроили. Чему быть? Дети его; отцу своему угладили путь. Аще и не пришел еще он, последней черт, но скоро будет. Все изготовили предотечи его, и печатают людей – тех бедных слепых, перепечатали тремя персты и развращенною малаксою³⁷.

Таков взгляд Аввакума на православную церковь, её учение и обряды. Этот взгляд не был только личным взглядом Аввакума, но всех вообще первоучителей раскольнических, только у Аввакума, вследствие особенностей его темперамента, он, может быть, развит и выражен сильнее и резче, чем у других расколоучителей. Но суть дела одна и та же у всех них. Расколоучители отделились от православной церкви, объявив её царством антихриста, и скверной возомнили кровь заветную, ею же освятились; они хулили и кощунственно издевались над всем устройством православной церкви, без изъятия. Они возбуждали и зажигали сердца всех в простоте верующих, увлекая их за собою, и это они делали с крайним одушевлением и слепой ревностью по вере, вообразив себя новыми апостолами, органами св. Духа. Препятствия, убеждения и угрозы не останавливали их, но пуще разжигали страсти. Расколоучители, закрыв глаза на все, смело шли в огонь и на плаху за своё мнимо древнеправославное учение. После этого, спросим мы всякого беспристрастного судью, – пусть он по истине, положа руку на сердце, ответит: справедливо ли православная церковь поступила по отношению к первым расколоучителям, отсекши их от церковного единения и предав казни? Он непременно утвердительно ответит на этот вопрос. Иначе и быть не может. Православная церковь всегда должна более и прежде всего любить истину содержимого ею учения и церковного устройства, всячески оберегать своих истинных чад от того, чтобы на ниве Христовой не явился диавол и не посеял бы на ней плевел, которые после ещё труднее исторгать и искоренять. Пусть не представляется дело расколоучения незначительным. Не из одного двуперстия и сугубой аллилуйи церковь отторгла часть своего организма. Нет, от двуперстия и аллилуйи у расколоучителей дело зашло очень далеко и затронуло самый живой нерв православия, – учение, таинства и все церковное устройство. Явилась таким образом смертельная язва в церковном организме, и нужен был анатомический нож, чтобы срезать этот смертоносный нарост, и предохранить все тело от заражения. Остаётся только сожалеть о том, что язва эта успела с самого начала пустить очень глубоко свой яд в нашем русском неразвитом обществе, от чего церкви и по сию пору приходится вести трудную борьбу против этой заразы.

Т. К.