Странники или бегуны

(Из народной жизни на севере)

§ I

Первоначально бегунская секта выделялась из филипповщины, до сих пор сохраняет в главных чертах богословскую догматику филипповцев, а потому и распространяется преимущественно между ними. Вследствие такого сродства с филипповщиною, бегунство должно было довольно рано проникнуть в Архангельскую губернию, которую следует считать родиною филипповщины, где эта последняя секта распространена весьма широко и где она глубоко пустила корни в местном крестьянском населении.

В этом диком, пустынном краю было привольно разгуливать всему преследуемому администрацией. Здесь всякий мог исповедовать какие ему угодно религиозные убеждения, не опасаясь наездов станового пристава или исправника, который в далекой, северной глуши не имел ни времени, ни средства преследовать сектанство. Особенно славился у филипповцев Кемский уезд. Здесь было множество филипповских скитов, где мирно жили пустынножители. Преимущественно была известна Топозерская пустынь, – «главная молельня филипповцев. Она находилась в Большой Кореле, Камского уезда, на Топь-озере, расстоянием от г. Кеми в 158 верстах. Озеро Топь имеет до 80 верст длины и до 30 ширины, посреди него находится остров, на котором и была основана Топозерская пустынь для мужчин, а на западном берегу озера другая для женщин». (Варадинов, Ист. Мин. внутр. Дел, т. 8, стр. 294).

Как давно проникло бегунство в Архангельскую губернию – мы не знаем. Но едва ли оно не возникло здесь еще при Евфемии, который начал раздор с филипповцами в одном из поморских филипповских скитов и, затеяв распрю с настоятелем этого скита Адрианом, опирался на преданную ему партию скитских пустынножителей. Во всяком случае, в двадцатых годах нынешнего столетия бегунство было уже известно между топозерами и другими архангельскими скитниками. В это время на Топозеро явился юноша, Меркурий Семенов Киселев, крестьянин Рыбинского уезда, деревни Стрелково, бывший из Москвы от портного, у которого он жил учеником. В скитах Кемкого уезда он нашел немало пустынников, исповедовавших бегунское учение. Из разговоров с ними и из сочинений Евфемия он основательно ознакомился со страннической сектой. Прочитав «Цветник» Евфемия, юноша до того увлекся, что, не раздумывая долго, сам окрестил себя и принял имя Никиты. Его судьба была решена этим. С этого времени бродяжничество, с которым он освоился еще прежде, получило для него глубокий смысл. Он нашел в скитальческой жизни высокую цель, преследованию которой отдался со всем жаром и увлечением, на какие была способна его богато одаренная натура. Он сделался проповедником бегунства и необыкновенный успех пропаганды далеко выдвинул личность его из массы бегунов. Имя Никиты Семеновича Киселева гремело. После блестящей проповеди в Романово-Борисоглебском и Пошехонском уездах Ярославской губернии, Киселев перешел в Вологодскую губернию, где его проповедь имела особенный успех в Домшинской волости. «Из Вологодской губернии, – рассказывает г. Вескинский, – стараниями Никиты Семенова бегунство разлилось по всему северу России, в губерниях Олонецкой и Архангельской». (Вескинский. «Странники или бегуны». Правосл. Обозр. 1864 г., т. 14, стр. 321).

Таким образом, во второй четверти нашего столетия бегунство распространилось с одной стороны в Кемском уезде Архангельской губернии, а с другой – в Вологодской губернии, преимущественно в юго-западном углу последней, где население гуще, где она граничит с губерниями Ярославской, Новгородской и Олонецкой и где проходит несколько дорог. Здесь пролегают две большие дороги в Вологду из Ярославля и Новгорода, и из Вологды проселочный путь ведет в г. Каргополь, который стоит на с.-петербургско-архангельском тракте. А дороги для бегунов – главное дело. Бегунство распространяется по большим дорогам. Странники не могут сидеть дома. Они постоянно бродят и удобное сообщение для них дело первой необходимости. Поэтому бегунам нужно было связать Кемский уезд с юго-западным углом Вологодской губернии, где сходится несколько больших дорог, безопасным и удобным сообщением, т. е. распространить свое учение по пути в Кемь и учредить на этой дороге надежные пристани у христолюбцев. Для этого было необходимо внести пропаганду в Каргопольский уезд Олонецкой губернии и в Онежский – Архангельской губернии. Так бегуны и сделали.

Каргопольский уезд представлял для бегунов особенную важность. Вдоль него проходил большой архангельский тракт, по сторонам которого живет промышленное население, издавна находящееся в торговых сношениях с Кемью, Онегой и Вологдой. «К северному краю Каргопольского уезда, – рассказывает г. Голубков, – подошли многие места Архангельской губернии, из коих в особенности г. Кемь, с давних лет будучи силен богатством и численностью раскольников, обратил на себя внимание простого народа. За ними следует г. Онега, также богатый и сильный раскольниками. Здесь каргопольские крестьяне, отыскивая для себя промысел у купцов и крестьян уездных, нанимались перевозить в С.-Петербург местные произведения, рыбу, дичь и звериные шкуры. При условиях в подряде, проживая в кругу богатых раскольников несколько времени, наставлениями их невольно ублажались и напоследок делались раскольниками; по окончании работ, ересь эту приносили в свои дома и сами уже заражали других. В настоящее время (т. е. в 1853–1854 гг.), все подряды по перевозке товаров принимают на себя каргопольские крестьяне Устьвольского и Волосовского приходов, которые получаемую от купцов работу передают в другие руки, но не иначе, как единомышленников, а лиц православных в товарищество к себе никак не допускают. Другая причина развития раскола: каргопольские крестьяне в зимнее время партиями отправляются к берегам Белого моря за покупкой свежей сельди, выгодно продаваемых в г. Каргополе вологодским крестьянам. Если покупатель – раскольник, то в приморских местах делается ему доверие и уступка, но ежели православный, то выгодных средств лишается, потому что им поставщики пренебрегают. А этот промысел принят во многих местах Каргопольского уезда и признается лучшим. А как крестьяне для приобретения выгод решаются на все, то очень натурально, что доверие у поморских раскольников приобретают переменою воры. Таким образом, ересь эта незаметно усиливается товариществом раскольников в делах промышленности».

Находясь в постоянных торговых и промышленных сношениях с архангельским Поморьем и Вологдой, каргопольские крестьяне стояли между двух огней. Бегунство быстро распространялось и в архангельском Поморье, и в юго-западном углу Вологодской губернии. Бегунам обоих местностей нужно было, во что бы то ни стало, приобрести безопасное сообщение друг с другом. А путь из Поморья в Вологду проходил через Каргопольский уезд, был в руках каргопольских крестьян. Это был путь, проторенный народом, путь, на котором издавна встречались новгородский крестьянин с архангельским помором и, при посредстве каргопола, обменивались своими произведениями. На этом пути народная промышленность и торговля связали крепкими узами жителей и Кемского и Онежского уездов с каргополами, а через них – с вологодскими крестьянами. Последние проложили путь в г. Каргополь. Здесь они выходили на большой архангельский тракт, который тянется в длину всего уезда. Близ границы Архангельской губернии, каргополы сворачивают с архангельского тракта в сторону и идут на Онегу и Кемь.

Бегунам нужно было завладеть этим путем, – и вот они направили свою пропаганду в Каргопольский уезд, населенный филипповцами, имеющими много общего с ними в вероучении и обрядности. Насколько мы знаем, бегунство появилось в Каргопольском уезде в конце сороковых годов и прежде других местностей нашло себе последователей в трех приходах – Устьвольском, Ольховском и Волосовском, лежащих по обоим сторонам архангельского почтового тракта, на севере от г. Каргополя, не в дальнем расстоянии от него. Жители этих приходов занимаются, кроме земледелия, перевозкой товаров из Архангельской губернии в г. Вытергу и другие места. Они – народ бывалый и привычный к путешествиям. Бывая по торговым делам в Поморье, они легко могли познакомиться там с бегунским учением и принести его на родину. Но это одно предположение, – и народная молва и официальные сведения приписывают распространение здесь бегунского учения наставнику Савве.

Это был крестьянин Вологодского уезда, деревни Елданки, Федор Александров. Он был сдан в военную службу, но бежал оттуда и сделался скрытником. Имя Саввы он получил уже в бегунстве при крещении. Сначала он был присоединен к согласию странных христиан и крещен наставником Иваном Петровым, но затем вновь перекрещен Никитою Семеновичем Киселевым. Еще молодой мужчина (в 1850 году ему было около 30 лет), он скоро сделался деятельным распространителем бегунства. Как наставник, он пользовался громкой известностью. По отзыву Никиты Семеновича Киселева, он был «человек начитанный и даровитый». Пять губерний – Вологодская, Ярославская, Новгородская, Олонецкая и Архангельская были местом его странствий, а может быть все они входили в круг проповеднической деятельности его. Вероятно, излишняя ревность в деле пропаганды была причиной того, что Савва, как рассказывают, где-то попался в руки полиции и был сослан на Кавказ, но бежал оттуда и, в конце сороковых годов, во всяком случае, не позже 1850 года, явился для проповеди в Каргопольском уезде, куда был послан Никитою Семеновичем Киселевым.

Первые последователи бегунства обнаружены в Устьвольском приходе. В одном из селений этого прихода, в деревне Лошакиной, проживал старик Семен Иванов Циганов, «с малолетства злой и закоренелый раскольник» С 1840 по 1848 год он был наставник филипповского согласия и пользовался в околодке большим влиянием, так что сильно возмущал православных и ревностью трудился в пользу старообрядчества. Но потом филипповцы почему-то не стали доверять ему и это, по объяснению духовенства, было причиной того, что он бросил филипповщину и в 1848 году уклонился в бегунство. Откуда Циганов узнал бегунское учение – неизвестно. Знаем только, что с 1849 года он уже официально считался состоящим в бегах. По слухам, он долгое время скрывался где-то около Белого моря в лесных деревнях. После того, возвратившись на родину, он сделался деятельным пропагандистом и духовенство указывало на него, как на одного из первых и главных распространителей бегунства в Устьвольском приходе. Не ограничиваясь своих приходом, он бродил с проповедью по окрестным селениям, пока в 1855 году не попался полиции в Нименском приходе, после чего был заключен в тюрьму.

В Устьвольском приходе бегунство быстро распространилось. В 1856 году миссионер доносил архиерею: «притоном странникам можно в Каргопольском уезде считать Устьвольский приход. И действительно, в сем приходе находится их больше всех прочих приходов Каргопольского уезда. Здесь они находят укрывательство, как потому что в этом приходе очень много раскольников и все они, большей частью, богатые, так потому, что сей приход, занимая значительное пространство, имеет удобство укрывательству их, ибо в нем есть раскольники в каждой деревне, а деревни находятся все вблизи одна от другой». В Устьвольском приходе бегунство развилось так сильно, что в 1856 году там официально были известны 13 христолюбцев, которые проживали в десяти селениях.

Этот приход Савва выбрал центром, откуда повел свою пропаганду. Здесь он находил себе пристанище у многих крестьян. Так, напр., еще в конце сороковых годов, начал заниматься пристанодержательством крестьянин деревни Окуловской Иван Васильев Перхин, который устроил при своем доме тайник и укрывал здесь Савву. Тайник был открыт в 1856 году и разрушен. В деревне Броневской к бегунской секте принадлежал содержатель почтовой станции Торопов, который притворной преданностью к православной церкви ввел в заблуждение приходского священника по настоянию которого, против собственного желания, был выбран церковным старостой. Этот человек по своим занятиям мог оказывать весьма важные услуги бегунам как христолюбец.

Но главное пристанище бегунов было в деревне Михайловской или Морозовой, у престарелой крестьянской девицы Марфы Федоровой Козловой, которую в деревне звали Полетайкой. Эта женщина глубоко преданная интересам бегунства. Долгое время она была главной пристанодержательницей странников в Каргопольском уезде. Еще в 1849 году она устроила при своем доме тайники, где и укрывался Савва. В 1856 году она стояла во главе христолюбцев Каргопольского уезда и вела деятельные сношения с ними. В этом году тайники ее были открыты полицией, которая захватила здесь трех женщин. Местная администрация даже просила у министра разрешение уничтожить ее дом. Но министерство распорядилось уничтожить тайники, не касаясь дома. В 1860 году Козлова устроила при своем доме новый тайник, и бегуны продолжали по-прежнему посещать ее.

Дом Козловой был прекрасно приспособлен укрывательству бегунов и, можно сказать, наполнен тайниками. По-видимому, он ничем не отличался от обыкновенных крестьянских построек, а между тем такая бездна была в нем отделанных жилых помещений, подпольев, входов и выходов, темных нор! Под избами, над избами, между стен – везде тайники и норы…

Этот крестьянский дом, таинственный не менее любого средневекового замка в рыцарском романе, был построен не в глуши, куда редко забредет человеческая нога. Он не был обнесен, подобно древнему замку, каменными стенами с бойницами и подъемными мостами, чтобы нескромный глаз не проник в его тайны. Дом Козловой стоял у всех на виду, на почтовом архангельском тракте, по которому ни днем, ни ночью не прекращалась езда. Тянутся мимо него нескончаемые обозы с рыбой, дичью, солью, хлебом и проч.; едут богатые купцы и бредет неимущий люд; то и дело ездят чиновники архангельские и олонецкие и петербургские. Всякий взглянет на дом Козловой, полюбуется им и никому не придет в голову, сколько тайн видали стены этого дома, сколько перебывало в этом бегунском замке людей, находящихся в открытой войне с общественными установлениями.

Если бы кому пришла охота зайти в Полетайкин дом, отдохнуть в нем с дороги, погостить немного, то Марфа Федоровна хорошо примет гостя и пригласит его в горницу. Через наружное крыльцо, со стороны большой дороги, посетитель входил в обширные, холодные сени. В сенях три двери. Одна дверь направо, а другая налево от входа в сени, ведут в две отдельные жилые избы; сюда всякий может свободно войти. Но в третью дверь, которая прямо против входа в сени с переднего крыльца, случайному гостю нет надобности входить. Дверь эта ведет на маленькое заднее крыльцо, с которого по лестнице спуск во двор. Со двора, где помещаются хлевы, есть два выхода, – большие ворота на архангельский тракт и узкая калитка между двумя хлевами, которая ведет к реке Онеге.

Возвратимся опять на заднее, черное крыльцо, с которого спустились во двор. На этом крылечке есть дверь, ведущая в обширный сарай, устроенный над двором так, что пол сарая служит потолком для двора и находящихся во дворе хлевов.

При беглом осмотре, в сарае нельзя заметить ничего особенного до тех пор, пока знающий человек не откроет секрета. В одном месте сарая около стены, если разгрести сено, заметна искусно сделанная на полу заделка, как будто бревна, служащие полом, здесь оказались коротки и образовавшаяся таким образом щель вновь заделана. Эта заделка поднимается вверх и через открывшееся таким образом отверстие можно спустится в темную нору, длиной около двух саженей, шириной в ¾ аршина и почти в 3 аршина вышины. Эта нора устроена так: под сараем находится хлев для коровы, потолок которого служит полом для сарая. Во всю длину хлева, на расстоянии ¾ аршина от наружной стены этой постройки, сделана фальшивая глухая стена из одинакового леса с прочими стенами. В этот совершенно незаметный промежуток можно попасть только из сарая, подняв заделку в полу. Если в открывшуюся нору посадить человека, опустить заделку в сарае и завалить ее сеном, то незнакомый с устройством тайника не скоро отыщет скрывающегося, хотя бы верно знал, что он скрывается где-то на дворе. Вот первый секрет Потайкина дома.

Чтобы увидеть второй секрет Потайкина дома, нужно опять спуститься с заднего крыльца во двор. На дворе, как и на всех крестьянских дворах, лежит бездна навоза, перемешанного с соломой и сеном. Под крыльцом, около стены, также навален навоз. Но если откидать этот навоз от стены, то при внимательном осмотре, будет заметен вделанный в стену ставень из горбылей, имеющий такой же вид, как и стена. Этот ставень скрывает вход в тайник, куда можно войти только ползком, или сильно наклонившись. Тайник представляет комнату длиной в 5 аршин и шириной в 3 ½ аршина и вышиной в 2 ½ аршина. Стены довольно чисты и обшиты сверху бревен тонким тесом. Вдоль стены поставлена скамейка. В углу лежанка, из которой труба проведена в печь, находящуюся в избе над тайником. Эта подъизбица без окон.

Мы видели далеко еще не все тайники Потайкина дома. Кроме двух жилых помещений с отдельными входами из сеней, за избой на левой руке устроен прируб, или особая комната, а под ней есть отдельное подполье, куда можно попасть через люк в полу и там спрятаться.

На другой половине дома за избой находится четвертое жилое помещение, состоящее из двух небольших комнат. В первой комнате, по входе из сеней, в темном углу над лавкой есть небольшой, незаметный ставенек или люк, около ¾ аршина вдоль и поперек, который ведет в отверстие между двумя глухими, бревенчатыми стенами, шириной в 1 аршин, длиной в 5 аршин и шириной в 1 ½ аршина.

Из первой комнаты есть вход во вторую комнату, откуда дверь ведет на сарай и во двор, которые уже осмотрены нами. В этой комнате есть люк для спуска в подполье, отдельное от находящихся по прирубом. Кроме этой норы, куда может спрятаться человек, в потолке над окном, повыше полки, находится незаметный ставенек. Если подсадить человека к потолку, то он откроет ставенек и через отверстие вылезет в просторное помещение, под кровлей между глухими, бревенчатыми стенами. Помещения этого нельзя заметить даже с чердака над избой. Выходов из этого тайника нет. Но если бы случилась надобность выйти из него не через отверстие в потолке, а другим путем, то это легко, – стоит только раздвинуть, или совсем вынуть тесины, которыми покрыта кровля и которые не приколочены гвоздями, а поддерживаются на желобках. С крыши незаметно можно спуститься вниз и уйти на все четыре стороны.

Самым дорогим гостем в доме Козловой был Савва, для которого, по народной молве, и были устроены описанные тайники и норы. Особенно часто он проживал здесь до 1853 года. В этом году администрация узнала о существовании бегунства в Каргопольском уезде и начались деятельные розыски Саввы. Поэтому оставаться дальше в тайниках Потайкина дома было для него опасно. И вот, когда разнесся слух о появлении губернского чиновника, который расспрашивает о Савве, а также бегуны проведали, что местный благочинный донес олонецкому архиепископу о возникновении секты бегунов, Полетайка спешит спрятать подальше своего наставника Савву, чтобы он как-нибудь не попался полиции. В декабре 1855 года, Савва неизвестно куда скрылся. Ходили слухи, будто он уехал к берегам Белого моря с крестьянами, отправившимися туда за покупкой сельди. По другим известиям, он ушел из Каргопольского уезда в г. Ярославль. Одновременно с Саввой скрылась и Марфа Козлова.

Двери Потайкина дома были гостеприимно открыты не для одного Саввы. Много бегунов находили себе убежище в многочисленных тайниках и норах этого таинственного дома. Устьвольский священник рассказывает, что ему неоднократно случалось видеть рано поутру, в летнее время, выходящих из Полетайкина дома, неизвестных людей, мужчин и женщин, когда двух человек. Как скоро они замечали его приход в деревню, в ту же минуту бежали под гору, садились в лодку и уезжали за реку Онегу.

А за рекой Онегой невдалеке лежат глухие леса и топкие болота. Там привольно скрываться бегуну. Там он спокоен за себя, уверен, что никакая полиция не отыщет его в дикой, лесной чаще. Там он найдет себе и теплый, удобный приют в лесной избушке, построенной для Саввы.

Устьвольские бегуны зорко берегли своего наставника Савву. Как только заслышат они о приезде полиции, тотчас же спешат подальше спрятать своего наставника. Для укрывательства его, они вытроили лесную избушку в таком строгом секрете держали место, где она построена, что несколько лет полиция не могла разыскать ее. Наконец, в 1856 году, осенью, был послан, для разыскивания избушки, канцелярский служитель земского суда. Он начал поиски из отдаленного Пименского прихода, взяв с собой треть крестьян. Ранним утром все они, взвалив на плечи ружья, как будто для охоты, вышли из Пименского прихода. Им не попадалось следа человеческого поселения. Без конца тянулась дикая, лесная глушь, по которой им приходилось пробираться одному за другим. Так проходили они четыре дня, подвигаясь лесами ближе к Устьвольскому и Волосовскому приходам. Наконец, на пятый день, они набрели на избушку в три окна, с русской печкой. В избушке ни жителей, ни вещей не нашли. Рядом стояла баня с небольшим окном и амбар на столбах, около которого выкопан колодезь без сруба. Все постройки покрыты на один скат тесом. Под навесом заготовлено около трех саженей сухих, толстых дров и довольно много лучины. Избушка стояла в самой чаще леса; вокруг было топкое болото. На расстоянии около версты от избушки протекала речка Порша. Избушка находилась от приходов Устьвольского и Волосовского, по примерному соображению, на расстоянии 15 верст, от Пименского до 40 верст, а от Мошинского и Шошинского около 60 верст. На этих расстояниях нет никаких поселений, – только одни леса и болота. Вот в какой дикой, лесной чаще Козлова укрывала Савву и других бегунов, когда разносился слух о приезде полиции.

Из Устьвольского прихода Савва повел бегунскую пропаганду в соседних местах. Для этой цели он привел с собой помощников, большей частью уроженцев других губерний. Главным помощником его в деле проповеди был некто Ассан. Никита Семенович Киселев в 1855 году рассказывал вологодской комиссии: «Слыхал об Ассане от Саввы и от Коршунова, а может быть и видал, но не помню – где и примет его не знаю; кажется, он должен быть пошехонский, ровно с Вадоки из деревни Аниково, лет около 50-ти, и как товарищ Саввы, находится в пределах Каргопольских». Он прибыл в Каргопольский уезд около 1851 года и был наставником, т. е. имел право исполнять требы и перекрещивать. Когда, около 1853 года, Савва ушел из Каргопольского уезда, по слухам, в Ярославль, или в Поморье, тогда заменил его здесь Ассан. Он умер, кажется, в 1856 году.

Вместе с Ассаном, прибыл в Каргопольский уезд молодой, двадцатилетний помещичий крестьянин Пошехонского уезда, деревни Аниково, Николай, в перекрещении Василий Захаров Конюхов. Это был грамотный, ловкий пропагандист. По ремеслу он был портной. Деревенские портные – народ бездомный, вечно бродячий. Они живут на готовом содержании у того крестьянина, который имеет нужду в их мастерстве. При таких условиях, Василию легко было вносить пропаганду в крестьянские семьи, где он работал и куда явился, обыкновенно с кисой, наполненной книгами, которые и читал с приличными толкованиями крестьянам. Не довольствуясь этим, он шнырял между народом на торгу по базарным дням в г. Каргополе и распространял между ними разные слухи о новом учении. А эти слухи были заманчивы для крестьян, любивших всякого рода таинственность и чудесность. Рассказывалось, что в число последователей Саввы можно поступить не иначе, как взяв на отлучку паспорт, а по просрочке паспорта нужно шататься в разных местах, или же просто убежать из родительского дома. В обоих случаях это дело требует продолжительного времени, так как Савва и его товарищи сразу себя не покажут, но будут долгое время испытывать, и когда желающий к ним присоединиться всенародно признается беглым, тогда они найдут его сами. Так рассказывал Конюхов крестьянину Турандину, встретившись с ним на торгу в г. Каргополе. А Турандин жадно ловил слова и припоминался ему случай, бывший с ним в 1853 году.

Раз, бывши у строителя Спасопреображенского каргопольского монастыря, Авраамия, Турандин разговорился с ним о ходивших в то время толках, будто какой-то Савва образовал новую секту в Каргопольском уезде, что эта секта содержится в великом секрете, что самого Савву везде разыскивают, но нигде не могут найти. Авраамий говорил, что поймает Савву и выдаст полиции, тот сделает доброе, душеспасительное дело. Слова монаха запали в душу Турандина и он тогда же дал себе слово поймать Савву. Эта мысль преследовала его везде, но случая к исполнению обета долго не представлялось. Вот отчего он так внимательно слушал рассказы Конюхова.

Турандин решился, для исполнения своего давнишнего намерения, притворно присоединиться к бегунам. С такими мыслями он опять поехал в г. Каргополь и опять отыскал на торгу Конюхова, которому рассказал о своем желании вступить в бегунское общество. Конюхов одобрил его намерение и сказал, что если он решается выполнить все, известное из первого разговора, условия вступления в секту, то пусть придет в деревню Волоскую в дом Копыловой.

Турандин знал, что отец не согласится на выдачу ему паспорта на отлучку; знал также, что если бежать из родительского дома без паспорта, то нужно опасаться поисков. И вот он придумал такое средство. С намерением поселить между родными мысль, что утонул, – весной 1855 года, он оставил на льду Филипповского озера, возле проруби, шапку и одну рукавицу, а сам скрылся. Ночью он явился в деревню Волоскую к дому Копыловой, и не входя в дом, вызвал из избы Конюхова, которому и объявил о своем окончательном решении вступить в бегунство. Выслушав это, Конюхов не впустил Турандина в избу, а дал ему хлеба и велел шататься в ближнем лесу. Так он прожил в лесу, переходя с места на место, до трех месяцев; питался в это время хлебом, который всегда получал от Конюхова. Наконец, этот искус для него кончился, – Конюхов велел ему поселиться в доме Копыловой. Здесь он жил тайно, никому не показывался, пропитание же получал от Конюхова. Но такая жизнь сильно не нравилась Турандину и он приставал к Конюхову с расспросами, – скоро ли примут его в бегунское общество. Конюхов отвечал, что испытание будет продолжаться еще полгода. Турандин не пожелал подвергаться такому продолжительному испытанию; ему захотелось поскорее возвратиться домой. И вот, в конце июля 1855 года, он узнал о приезде губернаторского чиновника Голубкова, который разыскивал бегунов. В полночь он явился тайно к Голубкову, рассказал ему свои похождения и выдал полиции Василия Конюхова.

Началось дело с допросами, очными ставками и пр. Думали, что от Конюхова можно узнать много нового о бегунской секте, открыть пристанодержателей, может быть, при его посредстве, изловить самого Савву. Но власти жестоко ошиблись в своих ожиданиях. Конюхов, как и все убежденные бегуны, на вопросы касательно бегунской общины отвечал одно и то же: знать не знаю, ведать не ведаю.

Бегуны представляют столько крепко сплоченное общество, что в Каргопольском уезде не было примеров, чтобы кто-нибудь из них выдал своих единоверцев. Попавшись полиции, они, несмотря ни на какие убеждение и соблазны, не хотели рассказывать, где они бродили, у кого останавливались, кого знают из бегунов. «Не знаю», «не помню» – вот обыкновенный ответ их на все вопросы следователя, – больше от них ничего нельзя допытаться. В этом отношении особенно характеристичны показания бегуна Никиты.

В 1854 годы, в Выгозерском погосте, Повенецкого уезда, был пойман бродяга, назвавший себя непомнящим родства «странником». Оказалось, что это был помещичий крестьянин Калужской губернии, Медынского уезда, Никита Васильев; бежал от владельца, по его показанию, для спасения души, искать истинного прощения и спасения. В марте 1855 года он был отправлен в Калужскую губернию к владельцу. 6-го июля он был водворен на место жительства, а 19 июля опять бежал и в конце 1855 года был пойман в Каргопольском уезде в доме одного крестьянина деревни Евдокимовской. Находясь в остроге, он на допросе показал, что с малолетства бродяжничает по разным местам для спасения души, ибо в мире спастись невозможно; в каких местах бывал, – сказать не может; есть ли знакомые странники и у кого они останавливаются, – не знает.

Свою историю Никита тщательно скрывал. Но она была хорошо известна исправнику, когда 12 ноября 1856 года тот приступил к допросу его.

– Откуда ты родом? Кто твои родители? – спрашивал исправник.

– Не знаю. – был ответ Никиты.

– Напрасно скрываешь свое происхождение. Не может быть, чтобы ты не знал родителей.

– Я вырос в лесу у каких-то неизвестных людей. – Начал рассказывать Никита. – А по возрасте шатался и скитался кое-где, не имея нигде местожительства. Зовут Никитою, потому что меня в лесу с малолетства так звали незнакомые люди. Ушел я от них более десяти лет назад, а в каком месте проживал с ними – не знаю, только, должно быть, очень далеко. Удалившись оттуда, проходил разными незнакомыми дорогами и лесами через разные города и селения, но через какие – не помню; пропитывался милостынею.

Знающему историю Никиты очевидно было, что он лгал. Но с своей точки зрения, он не считал себя грешным во лжи. Всякий, вступающий в бегунство, отказывается от своего прошлого, старается забыть его. Отец, мать теперь для него не родители, но незнакомые люди. «Их я не знаю, да и знать не надо», – говорит бегун. К обществу, в котором вырос, он безучастен. Он не имеет с ними ничего общего. Это для него темный глухой лес. Жизнь в обществе ему представляется бродяжничеством по лесу. Постоянного местожительства на земле человек не имеет; оно уготовано ему в загробной жизни.

Но исправник, конечно, не хотел ничего этого знать. Он продолжал убеждать Никиту, чтобы тот открыл всю истину своего бродяжничества, назвал христолюбцев и известных ему бегунов.

Никита потупил голову и задумался. В нем происходила внутренняя борьба. Но вера в бегунство победила раздумье.

– Ничего не знаю, ничего не скажу. – твердил он.

Допрос был для Никиты тяжелой нравственной пыткой. Хотелось скорее избавиться от нее.

– Православным, пожалуй, сделаюсь, – прибавил он, убежденный, что к этому клонятся все допросы.

– Как же ты решаешься обманывать правительство, – неожиданно начал исправник, – когда известно, что у тебя есть отец в деревне Михайловской, крестьянин помещика Спфарьева Василий Степанов и мать Анисья Даниловна; когда известно даже, в какое время ты скрылся от них.

Никита изменился в лице, не мог смотреть прямо в глаза: то отворачивался в сторону, то опускал голову вниз.

– Сознавайся и получишь свободу, увидишь родных, – говорил исправник; – не сознаешься, – будешь сослан в Сибирь.

У Никиты выступили на глазах слезы. Он вздыхал, но упорно молчал.

– Время сознаваться, Никита. Говори правду…

– Нет, уж видно быть так, – с тяжким вздохом проговорил Никита. Православным, пожалуй, буду, а больше ничего не скажу… ничего не знаю…

Так ничего и не узнали от Никиты…

Интересен также рассказ станового пристава о поимке бегуна Ипатия, скрывавшегося в тайнике при доме крестьянина Троицкого прихода, деревни Волковой, П. М. Друганина. В этом официальном рассказе живо обрисованы обстановка жизни бегунов у христолюбцев, их обычаи, их мрачный взгляд на общество, с которым они разорвали связи. Наконец, из него видно, что бегуны до того преданы интересам своей общины, что полиция не в силах выпытать никаких признаний даже от малолетних детей.

Дело было в декабре 1868 года. Когда в 12 часов дня становой пристав с понятыми подъехали к дому Драгунина, то нашли двери запертыми. На сильный стук вышел хозяин дома, но дверей не отпирал. Начались переговоры.

– Что там такое нужно? Какое дело?... Кто смеет ломиться? – кричал из сеней Драгунин.

Пристав отдал приказание выламывать дверь, тогда только хозяин отпер ее. Быстро вбежал пристав в верхние сени, а оттуда, видя испуг и суматоху хозяев, в сарай, куда выбежали и старались спрятаться мужчина лет 45 в кафтане и два мальчика в одних рубашках. Их схватили.

– Кто вы такие? – спрашивал пристав.

– Христианин есмь, – отвечал мужик. – Не имам ни града, ни веси…

Мальчики ничего не отвечали на вопросы; они плакали, дрожали от страха и старались спрятаться от пристава.

Тут же стоял и Друганин. На вопросы пристава: «что это за люди? Давно ли они у него? Откуда они родом?» – он не хотел отвечать ничего определенного, а повторял только: «кто их знает»!

Продолжая розыски, открыли на сарае маленькую горницу, очень теплую, с печью, труба от которой была выведена не на крышу, а только за потолок горницы, так что дым должен расходиться по сараю и выходить наружу через щели на крыше.

Внутренняя обстановка горницы представляла живую картину обыденной жизни и занятий пойманных бегунов. На полу, возле стены, лежали хозяйская постель и шубы захваченных лиц. В углу, около окна, стоял столик, на котором лежало несколько тетрадок и стояли чернильницы. Над столом, на полочке, стояли медные образки; тут же привешены три листовки и три подручника. На окне была чернильница с суриком. На другой стене висела бездонная коробка, которая заменяла шкаф; здесь лежали бумага, тетради и книги.

Собрав найденные в горнице вещи и арестовав хозяина дома и взятых у него трех человек, становой пристав отправился в свою квартиру. Перед выходом из избы, старший бегун начал читать какую-то молитву о странствовании, а мальчики заканчивали ее словом: аминь. После того все поклонились друг другу и вышли.

Пристав, рассчитывая на простоту мальчиков, думал льстивыми обещаниями выпытать у них, – кто они и откуда. Для этого он посадил их вместе с собой в сани и стал ласково уговаривать, что если они во всем откровенно сознаются, то будут свободны и опять пойдут странствовать. Мальчики как будто успокоились и стали разговаривать свободнее, но не хотели говорить прямо именно того, чего добивался пристав. Ответы их заключались более в текстах св. писания, которые с удивительной быстротой говорил старший мальчик.

– Тебя как зовут? – спрашивал его пристав.

– Во святом крещении Осиф.

Младший мальчик точно также говорил: «во святом крещении Парфений».

– Есть ли у вас мать? – и продолжал допрашивать пристав.

– Не знаем. Спрашивайте отца.

– Вы не поморы ли?

– Не знаем… Мы маленькие уведены отцом и все странствуем, где день, где ночь.

– А давно ли вы сюда пришли?

– Не знаем.

За каждым ответом они причитывали молитвы и тексты св. писания о страданиях и мученичестве. Только и можно было выпытать у них, что меньшой учился грамоте у старшего и еще ничего не знает, а старший знает грамоту, и тетради, найденные в горнице, писаны его рукой.

При приезде в становую квартиру, опять были предложены вопросы взрослому бегуну.

– Как тебя зовут?

– Зовут меня во святом крещении Ипатий. Прежнего имени не помню, – не к чему его и вспоминать! Мальчики – мои дети. Старший Осиф четырнадцати, а меньшой Парфений одиннадцати лет.

– Где же твоя родина?

– Не знаю, – отвечал Ипатий. Потом подумавши, сказал: в Ерихоне, в еретичестве.

– Где у тебя вид?

– Милосердие Божие пока хранило меня, а попустило во вражеские руки, то воля Господня!

– Давно ли ты странствуешь?

– С детьми я странствую годов около шести, а где – не знаю.

– Где же ты был прежде?

– На земле.

Больше ничего не добились от Ипатия.

И вообще каргопольские бегуны, попавшись в руки полиции, ничего не открывали о бегунской секте и не выдавали своих единоверцев. Зато они ни мало не стеснялись притворно присоединяться к православию, зная, что такое присоединение освобождало их от суда. Так Конюхов, Циганов и другие бегуны, попавши в острог, обыкновенно принимали православие и получали за то свободу, чтобы снова начать бродяжническую жизнь, опять скрываться от правительства, бегать от мира. Даже «правитель церкви» Никита Семенович Киселев – и тот, попавшись в 1855 году в руки полиции, притворно присоединился к православию и даже выражал готовность сделаться православным миссионером и вместе полицейским сыщиком для поимки бегунов, лишь бы получить свободу. Таким образом, с течением времени, бегуны допустили, вопреки первоначальному учению Ефемия, притворное присоединение к православию, видя в этом одно из средств избавиться от власти антихриста и бежать из мира. Что таково именно сокровенное значение притворных присоединений к православию, на это указывают следующие слова рукописной, официальной записки «О страннической секте»¹: «Ложь и обман, особенно во время следствия и суда, у всех сектантов безпоповщины как бы непременная обязанность, освященная примером из жития великомученицы Варвары, где говорится, что некто сказал правду и погиб, другой солгал и свят сделался². У странников ложь тем обязательнее, что она есть выражение брани»…

Наиболее широкую распространенность между бегунами имеет умеренное учение Сопелковского толка, получившего свое название от села Сопелок, Ярославской губернии. Этот же толк был распространен и в Каргопольском уезде Саввой и его товарищами, пришельцами из Пошехонского уезда и Вологодской губернии, где сопелковщина была введена преимущественно трудами Никиты Семеновича Киселева. Савва с товарищами были, вероятно, ближайшие ученики его. Может быть даже они вели бегунскую пропаганду в Каргопольском уезде под его наблюдением и руководством. Во всяком случае, они находились в непосредственных сношениях с ним. Это видно из показаний самого Киселева, который в 1855 году объяснил вологодской комиссии, что лет около восьми тому назад (1847 г.) он видал в пошехонских лесах уроженца Каргопольского уезда, бегуна Василия бывшего там с Саввой. О Савве он показывал, как о лице, хорошо известном ему. Сам Никита Семенович как видно, наблюдал за успехами в Каргопольском уезде. Он даже хотел побывать здесь в 1854 году, но на пути из Москвы в Каргополь был пойман на Вологде. В Каргополь он пробирался не один; с ним каргопольский мещанин Иван Яковлев Коршунов, который значился в бегах с 1842 года и о котором уже проводилось дело об уклонении в раскол. При производстве следствия о Киселеве, были найдены письма, из которых видно, что он находился в близких отношениях с некоторыми жителями гор. Каргополя.

Вообще в первые годы жизни после возникновения бегунства в Каргопольском уезде, заметно довольно мирное настроение в среде здешних бегунов. Они еще не настолько тихи и несмелы, что, попавшись полиции, большей частью отказывались от принадлежности к бегунскому обществу. Наставники их действуют весьма осторожно; они ведут свою пропаганду под великим секретом, скрываясь в надежных тайниках и лесах, и стараются больше об устройстве безопасных пристаней. Рядовые бегуны бродят по лесам и большим дорогам также с большой осторожностью и это простое бродяжничество вполне удовлетворяет их. Христолюбцы так робки, что отказываются от всякого знакомства с пойманными у них бегунами. Сам наставник Савва постоянно скрывается – и так искусно, что о деятельности его мы знаем только по слухам, за достоверность которых трудно поручиться.

Мы видели, что, бежавши в декабре 1853 года из Каргопольского уезда, Савва оставил здесь вместо себя Ассона и других грамотных и надежных людей. Таким образом бегунская пропаганда здесь велась по прежнему, но только перекрещивал уже не Савва, а Ассон. Впрочем и сам Савва нередко посещал своих учеников, но действовал так осторожно, что земская полиция, несмотря на свое усердие, не могла напасть на след его. Между прочим, ходили слухи, что зимой 1854 года Савва несколько раз был не только в селениях Каргопольского уезда, но и в самом Каргополе. В 1855 году Никита Семенович Киселев показывал вологодской следственной комиссии, что Савва «пребывает, большей частью, в Каргополе и окрестностях». Весной 1855 года возвратилась домой Козлова, отлучившаяся неизвестно куда в 1853 году, одновременно с Саввой. Она передала одной крестьянке, желавшей присоединиться к бегунам, что ждет к себе Савву, который скрывается в Кириловском уезде Новогородской губернии, прилегающим с юга к Каргопольскому езду. Но все это были одни слухи и Савва оставался неотысканным. Деятельные полицейские розыски Саввы не приносили никакого ущерба бегунству, а только способствовали распространению между крестьянами молвы о новом учении.

Савва, действительно, был в Каргопольском уезде зимой 1855–1856 гг., откуда уехал в деревню Елданку Вологодского уезда, захватив туда же свою подругу Марью Иванову и сына Исаака. У него было намерение весной отправиться в Поморье, а оттуда летом посетить Каргополь. По достоверным сведениям, собранным в 1857 году, Савва скрывался то в Кириловском уезде, в деревне Фатьяновской, у крестьянина Осипа Исакова, то в Вологодском уезде, в деревне Вахрушов, у крестьянина Григория Ковалева, то в Каргопольском уезде, у крестьянина деревни Ватамоновской Трофима Данилова и в деревне Лекшме, у Егора Иванова. По слухам, он был в Каргопольском уезде в декабре 1857 года.

Вся деятельность Саввы и других наставников, которые пришли в Каргопольский уезд из других губерний для проповеди бегнуского учения, заключалась, главным образом, в привлечении на свою сторону христолюбцев, т. е. странноприемцев, которые доставляли бы надежный приют и оказывали всяческую помощь странникам, обрекшим себя на скитальческую жизнь. Нужно было расположить население к бегунам, в среде крестьян-домохозяев приобрести людей, преданных бегунской общине и готовых помогать и укрывать у себя бегунов. Наконец, нужно было по всему архангельскому тракту и по дороге из Вологды в Каргополь устроить надежные пристани, так чтобы скрытники, во время своих странствований, могли останавливаться у христолюбцев с полной уверенностью, что их не выдадут полиции.

В настоящее время, собственно скрытники, или странники составляют в бегунской общине нечто вроде монашества. Большинство же бегунов – люди мирские, христолюбцы. Кто не хочет расстаться с мирской, культурной жизнью, но может быть полезен бегунам, как христолюбец, того крестят и принимают в бегунскую общину, требуя от него не немедленного бегства, а лишь обета бежать из мира. И вот такой бегун живет в гражданском обществе, подчиняется всем требованиям и пользуется всеми выгодами этой жизни; а когда придет старость с близкой смертью, тогда бегун вспоминает о некогда данном обете и родственники объявляют его состоящим в бегах. Для такого бегуна бегство не имеет неприятностей. Часто его полуживого относят в дом ближайшего христолюбца, где он и умирает с совестью, успокоенной лицемерным сознанием исполненного обета. Сообразно с этим и бегунское учение, в первое время насквозь проникнутое аскетизмом, ныне обмирщилось, получило более мирской, светский характер. Когда христолюбцы вошли в состав бегунской общины, тогда явилась необходимость допустить ложь и притворство в отношениях бегунов к православию. Христолюбец не может открыто исповедовать бегунское учение; ему необходимо скрывать свою принадлежность к бегунству. Поэтому большинство христолюбцев считаются православными, ходят в церковь, даже исповедуются и причащаются. Притворная принадлежность к православию нисколько не мешает им быть ревностными последователями бегунского учения. Считаясь православными и скрывая свои религиозные убеждения, они живут «под сокрытием» точно так же, как и действительно скрытники, которые с теми же самыми убеждениями скрываются в пустынях, лесах и подпольях. Скрывая свою принадлежность к бегунству и свои отношения к скрытникам, христолюбцы живут в «душеспасительном страхе», опасаясь, что их религиозные убеждения постоянно могут обнаружиться и они могут быть преданы суду за пристанодержательство и т. п.; в таком же точно душеспасительном страхе находятся и скрытники, опасаясь быть пойманными полицией и попасть под суд за бродяжничество.

По отчетам православных миссионеров, в Каргопольском уезде считалось в 1861 году собственно скрытников 19 мужчин и 33 женщины, а христолюбцев 81 муж. И 25 женщ.³, получив столь значительный численный перевес над скрытниками, христолюбцы приобрели вместе с ним и преобладающее влияние на дела бегунской общины. С одной стороны они обладают большим практическим смыслом и большей опытностью в житейских делах, чем скрытники, чуждающиеся мирских дел и забот; а потому они имеют более задатков для того, чтобы верховодить и управлять делами бегунской общины. С другой стороны в их руках находится материальная сила, ибо скрытники живут на их счет и, если откажутся повиноваться им, тогда они могут не только лишить их приюта, но даже выдать полиции. Поэтому сами бегунские наставники постоянно внушают скрытникам необходимость уважать христолюбцев и угождать им⁴.

Самая первая и главная обязанность христолюбцев состоит в том, чтобы доставлять скрытникам вполне безопасное убежище. С этой целью христолюбцы устраивают при своих домах особые тайники, иногда столь обширные, что могут вместить в себе десятки скрытников. Понятно, что не всякий христолюбец в состоянии устраивать такие обширные тайники. Большинство довольствуется странноприимством в малых размерах. Но некоторые специально приспособляют свои дома для укрывательства странников и дают убежище сразу целым артелям бегунов.

В Каргопольском уезде устройство тайников для укрывательства скрытников приписывают крестьянину деревни Варварской, Троицкого прихода, Егору Иванову Корбуеву. Бывая в Архангельской и Вологодской губерниях, у тамошних христолюбцев, он познакомился с устройством тайников и, наконец, сам начал устраивать их на родине, где прежде не имели понятия о них. Говорят, что все известные в пятидесятых годах в Каргопольском уезде тайники устроены им. Между прочим он устраивал тайники при доме христолюбца, крестьянина Троицкого прихода, деревни Филевой, Алексея Ивановича Драгунина. Этот последний представлял такую интересную личность, что стоит рассказать о нем подробнее.

По слухам, Драгунин начал заниматься странноприимством с 1852 года и вместе с тем вошел в самые близкие сношения с другими христолюбцами Каргопольского уезда. По ночам к нему являлись разные таинственные личности, или он приводил их к себе. Не раз видали, как он, закутавшись и обвязав лицо, осторожно переводил каких-то незнакомцев из своего дома в другие селения к крестьянам, о которых было известно, что они принимают скрытников. Наконец, он открыл у себя странноприимство в столь широких размерах, что на него стали указывать, как на главного из христолюбцев в Каргопольском уезде. И действительно, в этом отношении он пользовался известностью, вполне заслуженной.

Сначала Драгунин укрывал бегунов в теплой избе, нарочно устроенной для того. В этой избе было устроено подполье, перегороженное на две половины, из которых задняя имела выход на улицу и в подземную яму. В 1856 году этот тайник был открыт чиновником особых поручений Голубковым, после чего хозяин сам поспешил сломать печь в избе и завалить мусором все выходы.

После того, осенью 1857 года, Корбуев устроил у Друганина новый тайник. Как ни было просто устройство его, а не всякий бы отыскал это убежище скрытников. На дворе при доме Друганина был построен большой, теплый хлев для скотины. Заботливый хозяин приготовил на зиму сухих дров и уложил их около стен этого хлева. Незнакомый с тайнами дома не найдет во всем этом ни странного, ни подозрительного. Один лишь хозяин знает, что в его хозяйственной пристройке помещается не один хлев. Обыкновенно, он приводит своих таинственных ночных посетителей в хлев, который оказывается не так поместителен, как кажется снаружи. Здесь в стене есть дверь, совсем незаметная в темноте. Без хозяина вы напрасно будете стучать в эту дверь, – некому отпереть ее вам. Один хозяин знает секрет отпирать дверь, запертую изнутри. Через эту дверь он впускает вас в длинный и узкий темный коридор, или сенцы, а оттуда, через новую дверь, в совершенно темную комнату. Ощупью вы найдете здесь жарко истопленную русскую печь, а также отыщите и другую дверь. Через последнюю вы с изумлением проникните в светлую горницу с тремя маленькими оконцами. Правда, в окна видны одни дрова, но сверху в косвенном направлении проходит свет, достаточный для освещения комнаты. Под комнатой устроено подполье, откуда есть выход во двор через маленькую, едва заметную дверь, в которую можно пролезть не иначе, как согнувшись.

Вот где помещал Друганин своих гостей, с боязливой осторожностью приезжавших к нему в ночное время. У него было чем угостить и снарядить в дальний путь гостей, которым он радушно давал приют в своем доме.

Когда, в 1858 году, обыскивали его дом, то прямо из сеней нашли двери. Направо дверь вела в жилую избу, сзади которой находились две комнаты с подпольем. В них найдено несколько штук полушубков, сапог и рукавиц. Дверь налево из сеней вела в прорубь, особую горницу, где стояли сундуки с бельем, а на полках лежали полушубки, сапоги и рукавицы. Выйдя из сеней во двор, нашли чулан; там были сложены большие запасы муки, хлеба и около шести пудов сухарей. Их тех же сеней по лестнице взобрались на чердак и там также нашли полушубки, сапоги и шапки. «Вообще, – пишет чиновник, производивший обыск, – во всех закоулках – хлеб, платье и обувь; так напр., в одном доме Друганина найдено до 40 одних полушубков. У него запас всего так велик, что он не стесняется принять разом 50 человек, которых может одеть, накормить и согреть».

Тайник при доме Друганина был уничтожен полицией в декабре 1859 г. Но потом, в 1861 году, на Друганина опять падало подозрение в устройстве нового тайника.

Странноприимство в столь широких размахах, как в доме Друганина, не прекратилось с течением времени. И впоследствии мы встречаем в Каргопольском уезде христолюбцев, дающих у себя убежище сразу нескольким десяткам странников. Таков, напр., крестьянин дер. Куткиной, Тимофей Антонов Сидоров, при доме которого в 1876 году полиция открыла тайники, наполненные скрытниками.

Отправляясь делать обыск в доме Сидорова, становой пристав взял с собой несколько человек солдат из уездной команды, вместо понятых местных жителей. Этому обстоятельству он приписывает успех своей сыскной экспедиции, потому что все местные крестьяне до такой степени расположены к бегунам, что наверное предупредили бы Сидорова об обыске, или иным способом помешали бы полиции поймать бегунов, скрывавшихся в его доме. Когда пристав с толпой солдат постучался в дом Сидорова, его долго не впускали туда, отказываясь отпереть двери. Живо были выломаны двое дверей и солдаты ворвались в избу, рассыпались по двору, начали лазить и шнырять по чуланам, хлевам, чердакам и всяким закоулкам. Добыча досталась богатая. В нижнем этаже дома был схвачен уважаемый бегунами наставник, Евлампий Егорович Бутиков, 53 года. На дворе еще поймали мужчину, напрасно пытавшегося ускользнуть в ворота. Зашли в хлев и здесь опять нашли спрятавшихся под яслями и забившихся по углам бегунов, –одного мужчину и трех женщин. Но главное открытие все еще было впереди. Приставу долго не удавалось отыскать тайник, хотя он наверняка знал о существовании потаенного убежища скрытников. Наконец, пристав заметил одну поразившую его странность в устройстве дома. Остановившись в сенях, он увидел, что капитальная стена избы доходит в вышину не до чердака, как обыкновенно бывает во всех крестьянских постройках, но идет вплоть до самой верхушки кровли. Но была ли это одна и та же стена, или две стены? Пристав заподозрил, что здесь находятся две стены, а между ними должно быть свободное пространство. Как ни бились, как тщательно ни осматривали стену с обеих сторон, но не могли открыть ни малейшего признака двери, окна, или другой какой-нибудь лазейки. Наконец, пристав велел солдату подняться вверх и посмотреть в щель, не видно ли чего-нибудь за стеной. Солдат увидел через щель, что за стеной шевелится народ. Тогда пристав понял, что здесь-то именно и находится тайник. Был отдан приказ солдатам рубить стену. Но едва взмахнули топорами, как, перед глазами изумленных солдат и пристава, стена раздвинулась и из-за нее показались собравшиеся в кучу бегуны, – 10 женщин и 1 мужчина.

Когда произошло изумление, вызванное внезапно расступившейся стеной, пристав приступил к осмотру тайника. Оказалось, что секретный вход в тайник устроен очень просто. Осматривая надстроенную комнату на чердаке, нашли, что под ней находится жилая изба, из которой дымовая труба проведена на чердак и, проходя по середине надстроенной комнаты, плотно примыкает к той, поразившей пристава, капитальной стене недостроенной комнаты, которая выведена до самой верхушки кровли. В этой стене между другими бревнами вставлены два обрубка, концы которых заметны только с одной стороны, а с другой стороны они закрыты дымовой трубой. Через эти обрубки, на равном расстоянии от обоих концов, проведена деревянная ось, укрепленная в бревнах стены, лежащих выше и ниже двух обрубков. Обрубки свободно вращаются на оси, так что стоит лишь толкнуть их с которого-нибудь конца, чтобы открылся вход в тайник.

Понятное дело, что не всякий христолюбец имеет возможность давать у себя пристанище скрытникам; тем более редко кто обладает достаточными средствами для того, чтобы устраивать для укрывательства такие обширные тайники, какие были открыты у Сидорова и Друганина. Большинство христолюбцев довольствуется предоставлением скрытникам, во время их передвижений, временного пристанища в своих домах, не устраивая для этого особых тайников. Чаще же всего помощь со стороны христолюбцев ограничивается подачей милостыни на нужды скитающихся единоверцев. Сбором милостыни и распределением между нуждающимися заведуют «правители пределов». С этой целью они рассылают к христолюбцам особые просительные письмо, преимущественно осенью, после сбора хлеба.

Впрочем, далеко не все скрытники – народ немощный, старый, недвижимый. Есть между ними немало здоровых мужиков, а еще больше того молодых баб и девок. Их рабочая сила не пропадает даром, без пользы для христолюбцев. Обыкновенно скрытники живут по деревням на иждивении христолюбцев только зимой. С наступлением теплых, весенних дней, они переселяются в лесные избушки и станки, устроенные где-нибудь в непроходимой лесной чаще, среди болот, куда путь известен редко кому из окрестных жителей. Вблизи этих избушек находятся лесные распашки и сенокосные ножни христолюбцев. Обыкновенно христолюбцы, люди зажиточные и капитальные, ведут небольшое земледельческое хозяйство, пользуясь трудом скрытников. Руками этих последних косится сено, поднимаются новины, вырубается лес, засевается и убирается хлеб, – и все это бесплатно, в благодарность за зимний приют да кусок хлеба. До глубокой осени живут скрытники в лесах, работая на христолюбцев. Пользуясь бесплатным трудом скрытников, христолбцы скоро богатеют, а народ, видя, как они быстро разживаются, рассказывает, будто они дают у себя приют делателям фальшивой монеты. Отсюда ведет свое начало молва о том, что между скрытниками распространена фальшивая фабрикация фальшивой монеты. Вообще нужно сказать, что скрытники – несчастные люди, обреченные на тяжелую жизнь, полную нужды, лишений и труда, а христолюбы живут в сытом довольстве, эксплуатируя труды скрытников и доброту разных благотворителей, подающих милостыни на пропитание, содержание и вообще на нужды живущих в сокрытии бегунов.

Однако, и христолюбцем не без труда достается обогащение. На их долю тоже выпадает немало хлопот, забот, тревог и неприятностей, потому что против них, главным образом, направлены полицейские меры и таким образом им приходится укрывать за своими спинами скрытников и оберегать их от полицейских преследований. Особенной напряженностью отличались эти преследования на первых порах после того, как администрация узнала о существовании в Каргопольском уезде секты бегунов.

Как мы видели выше, только в 1853 г. до губернатора В. Н. Муравьева дошли слухи, что в Каргопольском уезде начала распространятся новая секта бегунов. Но давно ли она появилась, в каких именно селениях нашла себе последователей и кто из крестьян держится учения новой секты – об этом не знали ни губернская администрация, ни епархиальное начальство. А между тем, в то время, бегунство обнаружившееся в больших размерах в Костромской и Ярославской губерниях, сильно озадачило центральную власть, местные же административные власти названных губерний принимали деятельные меры, чтобы остановить распространение бегунства в крестьянском населении и, конечно, думали, что можно остановить его полицейскими мерами.

Зная все это, В. Н. Муравьев поручил чиновнику особых поручений Голубкову под особым секретом разведать о секте бегунов. Г. Голубков, вскоре по приезде в Каргопольский уезд, узнал от некоторых сельских священников и других лиц, что по тракту от Каргополя к Архангельску действительно существует секта бегунов; узнал также, что она распространена здесь наставником Саввой, который уже несколько лет ведет пропаганду в Каргопольском уезде. Администрация думала, что все зло заключается в Савве, в его проповеди. Поэтому начались деятельные розыски Саввы. Из Петрозаводска летели в Каргополь предписание за предписанием, во что бы то ни стало, поймать Савву. Исправник со своей стороны уверял, что они непременно изловят его, как только выждет благоприятное время. Между тем из других источников в Петрозаводск доходили слухи, что проповедь Саввы продолжается и число бегунов в Каргопольском уезде возрастает. Исправник снова принимался за уверения, что все эти слухи – злонамеренная выдумка, что Саввы нет в его уезде, а для успокоения губернатора писал, что, по слухам, Савва скоро приедет сюда и тогда полиция непременно изловит его. Так до 1855 года шла одна только переписка о поимке Саввы. Но Савва все не приходил к исправнику отдать себя в руки полиции, а пока искали его, бегунство своим чередом распространялось в Каргопольском уезде.

Между тем, бывший в то время министр внутренних дел Бибиков очень сильно интересовался бегунством, обнаружившимся в Ярославской и Костромской губерниях. По его распоряжению, для изучения этой секты, были командированы в названные губернии особые чиновники; составлена также записка об истории и учении секты; наконец, были изданы правила о пресечении бродяжничества и пристанодержательства бегунов. Особым Высочайшим повелением было вменено в обязанность начальникам губерний, в которые проникла секта, «всемирно озаботится открытием, задержанием и приданием суду последователей ея». С этой целью губернаторы должны были: «а) до времени употребить общие полицейские способы; б) привести в точную известность всех значившихся по двум последним ревизиям беглыми и стараться отыскивать их; в) обращать строжайшее внимание на пристанодержателей и с сей целью в селениях, где уже были открываемы беглые, нередко обозревать дома, дабы удостовериться, нет ли при них тайников, по мере же открытия беглых, тайники уничтожать, а пристанодержателей предавать суду; г) требовать содействия от начальств разных ведомств и от владельцев; д) если все подобные способы, по мере увеличивающегося бродяжничества, недостаточны, то представить свои соображения, какие нужно принять особенные меры к отысканию беглых и к прекращению бродяжничества их, а также в каких местах и каком составе надлежит усилить полицейские управления. Независимо от сего в местах, где наиболее распространилась секта, учредить особых комиссаров, которые, не завися от местной полиции, но быв прямо подчинены начальнику губерний, могли бы исключительно заниматься собиранием сведений о бродягах и пристанодержателях, а по получении таких немедленно производить, где следует, обыски.» По духовному ведомству также состоялось Высочайшее повеление о том, «чтобы в местах, где наиболее распространилась секта, определены были особые благочинные, которые могли иметь беспрерывное наблюдение за местным духовенством, дабы оное не допускало послабления отпадающим от церкви». Вследствие этого, в 1856 году в Олонецкой епархии учреждены три особых благочиннических округа. В первый округ вошел Повенецкий уезд с северной половиной Петрозаводского; во второй – уезды Олонецкий и Лодейнопольский с западной частью Вытегорского; в третий – уезды Каргопольский и Пудожский с восточной частью Вытегорского. В каждом округе назначен особый благочинный с жалованием от 350 до 400 руб. и помощник благочинного с жалованием от 125 до 150 руб. в год. На обязанность особых благочинных возложено следить за образом жизни духовенства и его пастырской деятельностью, направленной к искоренению раскола вообще и в особенности бегунской секты. В этих видах они должны как можно чаще объезжать церковные приходы и все свои наблюдения заносить в объездные журналы, представляемые местному архиерею после каждого объезда. Таким образом духовенство получило в лице особых благочинных новые, весьма значительные средства для борьбы с бегунством. Но, не довольствуясь этим, олонецкий архиепископ Аркадий, в 1856 году, просил губернатора исходатайствовать еще комиссара, который мог бы исключительно заниматься собиранием сведений о бродягах и пристанодержателях, а также производить обыски для поимки бегунов.

Вновь назначенные благочинные занимались преимущественно тем, что разведывали и доносили архиерею о христолюбцах. Так в 1856 году особый благочинный 3-го округа указал 44 лица, подозреваемых в пристанодержательстве бегунов и на 6 странников из крестьян Каргопольского уезда. Сверх того каргопольский исправник указал губернатору на 25 пристанодержателей, из которых 17 человек не были известны особому благочинному. Таким образом, в 1856 году были обнаружены 61 человек, на которых падало подозрение в пристанодержательстве. Вообще до этого времени деятельность администрации была направлена преимущественно на собирание сведений о бегунах, а преследовались они мало. По ноябрь 1856 г. пойманы только 6 бегунов, да произведены несколько обысков у лиц, заподозренных в пристанодержательстве. Наконец, когда в руках администрации набралось достаточно сведений о секте бегунов, губернатор внес в Петрозаводский секретный совещательный кабинет записку, в которой изложил свои соображения о мерах, какие необходимо, по его мнению, принять для противодействия распространения бегунства. Он предлагал поручить каргопольскому исправнику произвести дознание о всех, подозреваемых в пристанодержательстве и странничистве, осмотреть подробно и тщательно как дома, так и другие постройки, принадлежащие таким лицам. Вместе с тем предполагалось предписать городничим и исправникам, чтобы они, в случае появления последователей и распространителей бегунской секты, немедленно принимали меры к поимке виновных. Кроме того губернатор признавал нужным иметь при себе двух особых чиновников, которые, не будучи связаны другими служебными обязанностями, могли бы постоянно собирать сведения о бродягах и пристанодержателях, производить обыски и принимать все меры к поимке бегунов, независимо от распоряжений по этому предмету местной полиции. Предполагалось представить этим чиновникам право преследовать бегунов и разыскивать их даже в губерниях смежных с Олонецкой. Они могли бы быть употреблены и для разведки о раскольниках других сект и вообще для принятия мер к преследованию преступлений раскольников против веры и церкви. Равным образом на них возлагалась обязанность наблюдать за полицейскими чиновниками, – в какой степени исполняются ими все распоряжения губернского начальства относительно сектантов. Чтобы иметь в этих чиновниках людей более способных и благонадежных, предполагалась назвать их чиновниками особых поручений при губернаторе и сверх жалования выдавать им суточные деньги не по чину, а по усмотрению губернатора, в размере от 45 до 90 коп. «Что касается расходов на содержание чиновников, – сказано в проекте губернатора, – то как цель, с которой они учреждаются, есть ограждение нравственных сельских и городских жителей от распространения этой вредной секты, которая имеет влияние на хозяйственный быт, то справедливее всего отнести расход и увеличение суточной суммы на счет земского сбора, который составит до 1 ½ коп. на душу, – увеличение совершенно ничтожное в сравнении с важностью и пользой предмета».

Секретный совещательный кабинет, в заседании 14 ноября 1856 года, признал весьма полезными все эти предложения губернатора. О преследовании бегунов тогда же было предписано полиции, и с этого времени начались массовые обыски в домах у христолюбцев, облавы на скрытников, усиленная борьба с бегунством часто полицейскими мерами. Что касается назначения двух чиновников специально для розыска бегунов, то предложение об этом представлено министру внутренних дел, но не встретило себе сочувственного отклика в высших правительственных сферах. В это время система Императора Николая сменилась новой и Россия вступила на путь реформ, прославивших царствование Александра 2. Про представлению олонецкой администрации, состоялось 16 июня 1859 года следующее высочайше утвержденное положение комитета министерств: «не учреждая отдельных чиновников для преследования раскольников страннической секты, беглецов по заблуждению фанатизма, оставить поимку и разыскивание этих бродяг, по прежнему, на прямой обязанности местной полиции, как установлений, на которых лежит эта обязанность по общим правилам общественного благоустройства».

Так как все меропрятия, направленные против бегунства, исходили от секретного совещательного комитета, поэтому нам необходимо остановиться на организации и познакомиться с общим характером деятельности комитетов, чтобы иметь ясное представление об этом учреждении, некогда бывшем грозой всех сектантов.

Мысль об учреждении секретных совещательных комитетов по делам о раскольниках принадлежит Филарету, митрополиту московскому. В 1831 г. проект об учреждении такого комитета в Москве представлен Императору Николаю 1, сообща Филаретом и московским генерал-губернатором. По рассмотрении этого проекта состоялось высочайшее повеление об учреждении в Москве первого секретного комитета. Через семь лет последовало высочайшее повеление (3 ноября 1838 г.) об учреждении во всех губерниях, где больше раскольников, секретных совещательных комитетов, с целью «устроить единство распоряжений, как со стороны губернского, так и епархиального начальства, вообще по делам, касающимся до сектаторов, раскольников и отступников от православия, дабы дать более твердости и согласности принимаемым мерам против их заблуждений». Секретный совещательный комитет состоял из епархиального архиерея, начальника губернии, председателя палаты государственных имуществ и жандармского штаб-офицера. Не только совещания комитета, но и само существование его хранилось в совершенной тайне. Принятые решения исполнялись членами, по принадлежности, без упоминания о секретном комитете, кроме тех случаев, когда требовались секретные представления Св. Синоду, министрам внутренних дел и государственных имуществ и сношения с синодальным обер-прокурором. Для комитетов особой канцелярии не полагалось, но для временных занятий мог быть назначен, по усмотрению и избранию комитета, делопроизводитель из духовных лиц, или гражданских чиновников, известный своими познаниями, честным поведением и скромностью.

Таким образом, даже не все министры были посвящены в тайну секретных совещательных комитетов. Здесь обсуждались разные предположения о вновь предполагаемых мерах для преследования раскольников. Приводить в исполнение эти предположения комитеты старались представленной губернатором административной властью. Часто они заходили в своих предположениях так далеко, что и широкая власть губернатора оказывалась недостаточной. В таких случаях комитеты испрашивали у министра внутренних дел разрешение на приведение в исполнение своих решений, и министерству очень часто приходилось останавливать выходящее из границ рвение комитетов. В доброе старое время всякое дело о раскольниках поступало на рассмотрение секретного совещательного комитета. Если комитет находил в деле достаточные улики против обвиняемых раскольников, то предавал их суду; если же улик не было, то через губернатора отдавал заподозренных под надзор полиции с воспрещением отлучек из мест жительства, и рассылал в административную ссылку.

Секретные комитеты учреждены для установления единства распоряжений губернского и епархиального начальств. Но достигнуть такого единства было чрезвычайно трудно.

Усиленный полицейский розыск бегунов продолжался до таких пор, пока во главе олонецкой администрации не был поставлен один из членов известной выдающимися талантами семьи Арсеньевых, губернатор Ю. К. Арсеньев. Заведывание раскольничьими делами, сосредоточенными в губернской канцелярии, он поручил П. Н. Рыбникову, прославившемуся собиранием народных былин. Это были люди нового поколения, представители эпохи реформ. Для них борьба с расколом уже не имела такого высокого смысла и живого интереса, как для прежних деятелей, теперь сошедших со сцены.

§ II

С 1859 года бегуны мало по малу стали выползать из своих подземных тайников и лесных избушек. Теперь они начали заявлять себя открыто, в глазах сельских причтов похищая овец из их духовного стада.

Очевидно, крутые правительственные мероприятия не произвели ожидаемого от них действия и ревели к результатам, каких никто не предвидел.

Раньше в бегунской общине наиболее выделялась деятельность христолюбцев. Робко пробираясь по задворкам, заходят к ним наставники и, скрываясь в разных трущобах, под великим секретом ведут свою пропаганду. Теперь эти наставники начинают действовать смелее. Их проповедь становится задорнее, пыльче. Теперь вопрос идет не о том уже, как укрыться от полиции…

Бегунские наставники, подобно нашему духовенству, занимаются исправлением духовных треб, поучают в вере, вообще руководят и управляют всем, касающимся веры и обрядности. Одни только странники могут стать наставниками. Между ними есть иноки, но большая часть – миряне. Одни наставники могут принимать новых членов в общество бегунов, совершать крещение и исповедовать. Богослужение также совершается наставниками. Они избираются из грамотных начетчиков, живут добровольными подарками за исправления духовных треб и пользуются большим уважением от прочих бегунов.

Бегунство в это время быстро распространилось в Каргопольском уезде. От 1858 к 1859 году оставалось официально известных пристанодержателей 66 скрытников 27, а к 1860 году было пристанодержателей 75 и скрытников 36. «Общество сектантов-странников, – доносил местному епархиальному архиерею особый благочинный Виноградов, – в течении 1859 года не только не уменьшилось, но еще увеличилось. Главной причиной увеличения оного были, без сомнения, действия наставников сего общества на раскольников и православных, при содействии в том пристанодержателей. Но действия их, как очень тайные, хитро осторожные, когда совершенно остававшиеся в тайне, никак не могли быть известны мне своевременно. В последствии же времени, мало по малу, по слухам, открылось, что в начале года сектанты-странники были у пристанодержателей своих всех приходов, в которых они подозреваются. В феврале, марте и апреле укрывались они, большей частью, в приходах: Троицком, Волосовском, Архангельском, Луговском, Печниковскоми частью Ошеневском, преимущественно же в Троицком и Луговском. В мае стали сосредотачивать местопребывание свое в Архангельском приходе и некоторые из них по берегам реки Онеги к приходу Троицкому, а большая часть удалилась в лесные избушки, выкопанные в лесах земляные юрты, в так называемых углах между приходами Архангельским, Волосовским, Заднедубровским и Луговским, и бродяжничали оттуда к своим знакомцам до октября месяца. А как с мая большая часть жителей выходит из домов своих и селений на полевые работы, то в это время наставникам их и представлялась возможность с большей безопасностью посещать тех из раскольников и православных, в которых они прежде находили, или надеялись найти к себе расположение. И действия их в это время, должно быть, были довольно усердны и постоянны, потому что в приходах Архангельском и соседних с ним – Троицком и Волосовском, нашлось несколько последователей им, из которых некоторые уклонились в странничество, а некоторые расположились к пристанодержательству. Сосредоточивались же странники около Архангельского прихода сколько для того, что все сведения о действиях на них и наблюдениях за ними правительства можно получать им здесь удобнее всех мест Каргопольского уезда, столько и по удобству сообщения с другими соседними многолюдными приходами, находящимися не в далеком расстоянии от сего прихода, особенно с ближайшим к нему приходом Троицким, в котором, по случаю собраний со всего почти Каргопольского уезда на Троицкий и Ивановский торжки, можно было иметь им сведения и сообщения с большей частью знакомых им, так же и по близости от прихода таких лесов, в которых устроены у них места для укрывательства в критических для них обстоятельствах. В октябре, ноябре и декабре месяцах укрывались они у пристанодержателей своих всех приходов, в которых таковые находятся, а особенно в приходах Архангельском, Троицом, Волосовском, Луговском, Надпорожском и Печниковском, как потому, что они более прочих свыклись с здешними расположенцами к себе и чрез них находили для себя все удобства продолжать сношения свои с приверженцами из других мест и приобретать сведения к предостережению своему от действий правительства, так и потому, что по случаю многочисленных собраний, каждогодно бывающих в этих месяцах, как-то: в приходе Волосовском 1 октября и 6 декабря, в Надпорожском 28 октября, в Печниковском 1 ноября, Луговском 2-го, Архангельском 8-го и Троицком 21 ноября, очень удобно можно иметь сведения со всеми знакомцами и преданными им и возбуждать в них большее и большее к себе расположение».

Получив, около 1859 года, значение центрального пункта каргопольских бегунов, Арханглеьский приход и впоследствии не только не утратил этого видного положения, но еще более закрепил его за собой. В 1862 году Аркадий, епископ олонецкий писал: « Главным притоном собрания странников в 1861 году был, большей частью, Архангельский приход, на большом почтовом тракте. Здесь, в конце 1860 или начале 1861 года, учреждена неизвестным по имени, будто бы московским 1 гильдии купеческим сыном, сберегательная (sic!) касса доме пристанодержателя деревни Осташевской крестьянина Покрышкина для удовлетворения нужд странников и для вознаграждения трудов и расходов по содержанию пристанодержателей их. Касса эта будто бы поддерживается значительными пожертвованиями самого учредителя и разных благотворителе некоторых городов, особенно Москвы и Вологды. Сам учредитель кассы бывает в Каргопольском уезде только временно, а постоянно живет в Вологодской или Ярославской губернии, пожертвования же свои препровождает в кассу через странников. Приход Архангельский избран, по общему согласию странников, местом кассы, потому что они здесь находили для себя более усердных пристанодержателей и потому, что означенный приход находится среди четырех приходов, более других зараженных пристанодержательством, – Ошевенского, Троицкого, Волосовского и Луговского, близких между собой по расстоянию».

Вообще нужно сказать, что местоположение Архангельского прихода весьма благоприятствовало тому, чтобы сделать из этого прихода центральный пункт каргопольских бегунов. Здесь селения лежат по обеим сторонам Архангельского почтового тракта и по берегам реки Онеги. По большой почтовой дороге бегуны совершали свои странствования и заходили на перепутье к многочисленным пристанодержателям как в самом Архангельском приходе, так и в соседних с ним. Множество тайников было готово к услугам бегуна, а в случае опасности и необходимости бежать от христолюбца, перед лежали и большая почтовая дорога и водяной путь по реке Онеге. В здешних местах много бродило бегунов и из местных уроженцев и из жителей других губерний. Попадалось между ними немало и наставников. Можно было найти здесь и знаменитого Савву, которого так долго и напрасно искала полиция. Но он не попадался полиции и самые слухи о нем очень темны, разноборчивы и доходили до духовенства и полиции только тогда, когда след его в Олонецкой губернии уже исчезал. Так носились слухи, будто в марте 1869 года он был в Троицокм и соседних с ним, а ровно во всех, лежащих до г. Каргополя, приходах, и обещал снова побывать в этих местах в декабре месяце. Но другие говорили, что он совсем не был в Каргопольском уезде, а только хотел быть, но почему-то не исполнил своего намерения. О месте его странничества в это время также ничего положительного неизвестно: одни выдавали за достоверное, будто он постоянно проживал где-то в Вологодском уезде, а по другим слухам весь 1859 год он прожил в Мезенском и Пинежском уездах Архангельской губернии.

Да и что мудреного в том, что полиции не удавалось захватить Савву. Он был осторожен как лисица, а последователи зорко берегли его. Наставник, а тем более такой знаменитый наставник, как Савва, пользовался в глазах бегунов великим почетом. Это был «святой отец», достойный всякого уважения. Его тщательно скрывали в тайниках и под великим секретом, со всеми предосторожностями, перевозили из одного места в другое, сдавая на попечение вполне благонадежного лица. Поэтому нужен был какой-нибудь нечаянный случай, чтобы наставник попался в руки полиции.

В пример, как трудна поимка бегунских наставников и каким уважением пользуются эти лица от бегунов, приведу рассказ о том, как полиции удалось захватить одного из сподвижников Саввы, наставника Ивана Васильевича.

В одну ноябрьскую ночь 1859 года, крестьянин деревни Мартемьяновской, Луговоского прихода, полицейский сотский Крехальев с четырьмя соседями ходил по деревне. Они посматривали на дорогу, поджидая проезжих, чтобы предложить свои услуги подвести до следующей станции, или подрядиться вести какую-нибудь кладь. Было около полуночи, когда они заметили, что кто-то подъехал к дому крестьянина Пономарева. Пока они шли туда, извозчик проезжего ушел в избу, а седок остался в санях.

– Куда едешь, добрый человек?.. Откуда Бог несет?.. Что за человек?.. Подвезти не надо? – спрашивали Крехалев с товарищами.

– В Заднюю Дуброву иду, книги переплесть, – торопливо проговорил незнакомец, внезапно оробевши, и вдруг, не дожидаясь извозчика, ударил по лошадям и легкой рысью поехал в деревню, без всякой дороги, в направлении, противоположном деревне Западной Дуброве.

– Эй, добрый человек! Куда ты? Не туда едешь! – кричали Крехалев с товарищами. Но незнакомец ничего не хотел слушать.

В избе Пономарева, в это время, поднялась суматоха. Оттуда выбежал крестьянин Богданов, а за ним извозчик и торопливо погнались вслед за незнакомцем, указывая ему дорогу.

Все это показалось Крехалеву очень подозрительным. Он запряг лошадь и поехал догонять незнакомца. Оставленный санями на снегу след скоро вывел Крехалева на большую дорогу. Довольно долго пришлось ему гнаться за незнакомцем. Наконец, в деревне Макаровской он увидел около избы крестьянина Мальцева ту же самую лошадь и того же извозчика, которых он заметил в своей деревне у ворот крестьянина Пономарева. Крехалев бросился к саням, выхватил оттуда кису и положил в свою повозку, а сам поспешил в избу. При входе в дом он встретил незнакомца, за которым так усиленно гнался, а за ним стоял хозяин дома Мальцев. И хозяин и гость оторопели. Крехалев, воспользовавшись этой минутой переполоха, беспрекословно незнакомого мужика и посадил к себе в сани.

Поехали. Мужик упрашивал Крехалева отпустить его на свободу и предлагал 5 рублей, но тот не соглашается. Проехав несколько верст, мужик начинает опять просить о пощаде и сует Крехалеву за пазуху 80 рублей, немного погодя еще 65 рублей, наконец, снимает с себя и отдает тулуп. Но все напрасно…

Приехали в деревню Мартьяновскую, где сотский Крехалев ввел пойманного мужика в свою избу. Весть об этом тотчас разнеслась по деревне и народ, несмотря на позднюю пору, повалил в избу сотского. Здесь незнакомец, прежде всего, потребовал назад свои деньги и получил их все сполна. Затем Крехалев стал рассматривать отобранную кису. Там оказалось несколько книг, чернильница и карандаши, чашка и ложка. Незнакомец стал было просить книгу почитать, но получил отказ. Значит, это был человек не только грамотный, но, судя по найденным письменным принадлежностям, он, вероятно, занимался перепиской книг. Чашка и ложка также говорили о том, что за человек он. Эти вещи вы найдете у каждого бегуна. Кипарисный крест на шее, своя медная складная икона, своя листовка, подручник, чашка и ложка должны быть у каждого странника, хотя им и не запрещается есть из одной чашки друг с другом. Значит, незнакомец был из бегунов и притом не из простых странников, судя по тому уважению, какое ему оказывали некоторые из жителей деревни Мартемьявской, о которых ходили слухи, будто они придерживаются бегунской секты. Пришел, например, в избу Крехалева крестьянин Боганов и со слезами бросился обнимать и целовать незнакомого бегуна, упрашивая его надеть принесенную с собой рубашку и в то же время ругая Крехалева за поимку. Вскоре после Богданова в избу вошла крестьянка Крехалева с братом. Она тотчас пала перед незнакомцем в ноги и, лежа на полу, просила у него благословения, говоря: «отче святой, благослови!» Притом стала проклинать сотского и весь дом его.

На другой день незнакомец был отправлен к становому приставу, а оттуда попал в каргопольскую тюрьму. Началось следствие. Из допросов открылось, что это был государственный крестьянин Вологосдской губернии, Грязовекого уезда деревни Котельниковой, Иван Васильев. «Родился я, говорил он, от неверных родителей, потом был женат на Катерине Ивановой и венчан в мирской церкви». Года четыре он жил в приказчиках у вологодского купца Колесова, вместе с женой. Но притом, около 1850 года, вздумал для спасения души отлучится в странствование и с этой целью поехал вместе с женой в г. Ярославль. Переночевав, вероятно, у христолюбца, они отправились дальше до следующего ночлега, где их ожидали бегуны. Здесь было последнее свидание Ивана Васильевича с женой. На другой день он оставил ее с неизвестными, по его выражению, людьми, а сам отправился далее и более ни разу не виделся с ней, даже не знает, где она находится. С этого времени началась для Васильева бродяжническая жизнь, не имея пребывающего града, но грядущего отыскуя. Через год или два после побега от купца, над ним было совершено крещение в реке, которое он считает за истинное.

Иван Васильев – человек очень начитанный и способный к пропаганде. По собственному его показанию, со времени странствования он занимался в разных местах проповедь и распространением веры, которую он исповедует, да и впредь от этого не отрекается. Носились слухи, что он был один из главных сподвижников Саввы в деле распространения и усиления бегунства в Каргопольском и Онежском уездах, где уже несколько лет был духовником у бегунов и занимался составлением для них поучений. Да и сам он показывает, что года три тому назад, был в Каргопольском уезде, а год тому назад в Ярославле, где видел Савву – одного из братий своих. По совету старших из своей братии, в сентябрь 1859 года он опять прибыл в Каргопольский уезд из Вологодской губернии, для проповеди и распространения бегунского учения, чем и занимался по день поимки Крехалевым.

Вообще Иван Васильев был личность весьма заметная между бегунами, а потому нет ничего удивительного в том, что они с такими предосторожностями ночью перевозили его от одного христолюбца к другому и подняли такой плач, когда узнали о его поимке. Но не одни уважаемые наставники пользуются помощью единоверцев во время своих странствований, а всякого странника, кто бы он ни был, бегуны заботливо берегут и защищают от полиции.

Странники, естественно, находятся в постоянном страхе быть пойманными и попасть в острог. Поэтому при своих передвижениях из одного места в другое, они бывают крайне осторожны и захватить странника в пути, а не при внезапном обыске дома христолюбца – удается весьма редко, да и то зависит от случая. Обыкновенно, при поимке странника, единоверцы пойманного всеми средствами стараются защитить его и дать возможность скрыться. На поймавшего они смотрят с ненавистью, как на гонителя, как на бесчестного человека; его проклинают, бывают даже случаи сопротивления. Но случаи сопротивления начались только с 1859 года, а до тех пор бегуны были очень робки и не осмеливались даже подавать повод подозревать их в принадлежности к бегунской секте. Если бывало вытащить какого странника из подполья, то ни он, ни хозяин дома не сознаются в знакомстве между собой. А теперь христолюбцы почему-то сделались храбры, перестают скрывать свои отношения к странникам, в случае их поимки даже употребляют силу для защиты скрывающихся у них бегунов. Для примера расскажу следующий случай.

14 ноября 1859 года, в час четыре пополудни, крестьянин Архангельского прихода, деревни Брычинской, Папа Федоров Усачев заметил в доме соседа своего Тихона Леонтьева Коробкова несколько подозрительных лиц. Вероятно, он имел какие-нибудь неудовольствия на соседа и сделать ему неприятность. Незаметно он вошел в дом Коробкова и начал допрашивать незнакомцев: «Кто вы такие? Откуда? Зачем здесь?» Коробков накинулся на Усачева и выгнал его из дома. Выбежав на улицу, Коробков закричал: «караул!» Сбежались соседи. Усачев настаивал, что нужно задержать подозрительных лиц. Народ стал ломиться в дом, но Коробков никого не впускал. Поднялся шум, гам. На крик пришли сельский старшина и сотский. Они, как представители власти, требовали, чтобы Коробков впустил их в дом; но двери не отпирались. Насильно были выломаны двери. Народ ввалил в избу и начался обыск; но никаких подозрительных лиц не нашли. Между тем на крик прибежали два брата Коробкова и вступились за него. Началась свалка. Коробковы выгнали старшину с сотским и соседей из избы.

Тем временем, – вероятно, еще перед обыском, странники успели спрятаться в надворных строениях, и пока народ шумел в избе Коробкова, они задними дверями ушли со двора и задворками побежали на Архангельский тракт. Но как скоро братья Коробковы выгнали из избы весь собравшийся там народ, некоторые из выгнанных заметили беглецов и ударились в погоню за ними. Однако не дремали и Коробковы. Чтобы задержать своих односельцев, гнавшихся за беглецами, и таким образом дать последним возможность скрыться, пользуясь темнотой вечера, они бросились на преследовавших с кольями и завязали драку. Народ оставил преследование и бросился на выручку к крестьянам, которых били кольями братья Коробковы.

Пока происходила эта свалка, беглецы успели укрыться. Но Усачев все-таки настаивал, что нужно обыскать хорошенько надворные строения Коробкова, – не скрывается ли там кто. Снова толпа ввалила во двор Коробкова и здесь нашла закрытого навозом странника Троицкого прихода Шпякина, а за двором старуху, спрятавшуюся между бревнами и закрытую снегом. И тот и другая были арестованы.

Обстоятельства поимки Васильева и Шпякина нам интересны тем, что они характеризуют настроение бегунов в конце 1859 года. Эти люди прежде столь робкие пред православными, ограничивающие весь свой протест уничтожением паспортов и бегством, теперь приобретают невиданную храбрость. Коробковы силой защищают своих единоверцев против сельских властей целой деревни; Богданов и Крехалева идут в дом сотского, чтобы пред лицом целой деревни оказать знаки почтения и любви к бегунскому наставнику и проклясть хозяина дома за неприятность, сделанную им «святому отцу». Теперь бегуны перестают церемониться даже с духовенством, которого так боятся все сектанты. Для примера расскажу случай, бывший со священниками Урбаловым и миссионером Мишуриным.

После того, как полиция открыла в доме христолюбца Троицкого прихода Алексея Друганина уже описанный выше тайник, хозяин перестал скрывать его и охотно показывал желающим. 30 мая 1859 года зашли к Друганину посмотреть тайник местный священник Урбалов с миссионером Мишуриным. Хозяин принял гостей ласково и между ними завязался очень любезный разговор, который вскоре коснулся веры. Друганин ссылался на книгу «Диоптра, или зеркало и изображение живота в мире сем человеческого» – и наизусть приводил цитаты из него. Священники утверждали, что он неправильно толкует цитируемые места; потом стали уговаривать его присоединиться к церкви; наконец обратились к старухе матери Друганина с убеждением исповедоваться и причаститься. Старуха сказала: «не отнимаюсь – покайте». Когда услышал это сын, то стал просить священников оставить ее в покое, говорил, что «мать глупа, говорить не с толку». Потом положил ее на постель и накрепко закрыл, чтобы не могла ничего видеть и слышать. Наконец, Друганин стал настаивать, чтобы священники ушли из его дома. Но те требовали, чтобы он не мешал им. Урбалов взял принесенный с собой требник, надел епитрахиль и потребовал, чтобы Друганин зажег свечу перед образом. Тот отвечал: «свечей у меня нет». Начали молится и, когда Урбалов спросил: «как имя старухи?» – сын отвечал «не знаю ея имени; с этих пор она мне не мать». Старуха сама сказала свое имя. Миссионеру стоило большого труда вывести Друганина в сени на время исповеди и, пока Урбалов исповедовал старуху, сын ее в сенях ругал Мишурина. По окончании исповеди, оба священника стали убеждать старуху приобщиться; но тут Друганин так вооружился против них, что они были принуждены оставить дом. Хозяин с бранью проводил их на улицу и долго еще раздавались вслед за ними его ругательства и проклятия.

Из приведенных случаев нельзя не заметить возбужденного состояния, в каком находились в описываемое время бегуны. В то же время они глубоко верили, что из убеждения угодны Богу, и, прилепляясь к Богу, ждали от него знамений, чудес, которые бы возвестили святость и угодность Богу их убеждений. И в самом деле, – экзальтированные головы увидели чудеса, услышали Бога, казалось, испытывали на себе знаки его благоволения. Так, быстро пронесся по Каргопольскому уезду слух, тянулись сюда толпы богомольцев, славя Бога и умоляя его о своих нуждах.

В Волосовском приходе, в полуверсте от деревни Федоровской, на большом архангельском тракте, есть мост через ручей Кладовиц. Этот небольшой, довольно извилистый ручеек, протекающий от места по небольшому овражку с юго-востока на серев, огибает, во время своего течения каменистый, но покрытый мелким кустарником бугор и затем вскоре вливается в реку Онегу. Бугор, описываемый с одной стороны ручьем, с ругой стороны вдается в большую дорогу. В нескольких саженях от большой дороги, в полуверсте от левого берега реки Онеги, в бугре находится «пещера странников», о существовании которой долго никто не знал и которая впоследствии навела много шума в окрестном населении и много хлопот полиции.

Пещера была открыта крестьянином деревни Хрулевской Яковом Васильевым Беляевым. Он был, или по крайней мере считался православным, бывал в церкви и в 1857 году исповедовался. Но в 1858 году Беляев познакомился с бегунами, стал принимать в своем доме странников, которые особенно часто посещали его в феврале, марте и апреле 1859 года, и вскоре сделался таким усердным поборником бегунского учения, что уже открыто называл странников боголюбцами, истинными последователями Христа и выражал негодование на осуждающих их.

Раз весной 1859 года, проезжая по большой дороге мимо бугра на ручье Кладове, Беляев, – как он рассказывал, – заметил в бугре нору. Это обстоятельство подстрекнуло его любопытство и ему захотелось посмотреть, что это за нора. Наступил Николин день (9 мая), большой праздник, когда крестьянин ни за что не станет работать. Беляев, воспользовавшись свободным временем, отправился к норе, но, когда влез в нее, очутился в такой темноте, что ничего не мог рассмотреть. Неудовлетворенное любопытство было возбуждено этим еще более. В тот же день вечером Беляев опять отправился к пещере, на этот раз с огнем. При освещении он увидел в пещере обширный покой, длиной в 19 сажень потолком из цельного камня. При конце покоя потолок углублялся вверх, на подобие купола, вышиной в 1 сажень. Из середины пещеры вытекал источник холодной, пресной и приятной на вкус воды.

Эта пещера на глазах Беляева была покрыта таинственным мраком. Откуда взялась пещера? Была ли она устроена человеческими руками в незапамятные времена, или явилась при самом создании мира? Может быть, она была местом молитвенных подвигов какого-нибудь угодника? Но отчего же до сей поры никому не было известно о существовании пещеры? Не есть ли знак особенного Божия благоволения, что открыть пещеру удостоился никто другой, а именно он, крестьянин Беляев? Под влиянием таких мыслей, недели через две после осмотра пещеры, Беляев слышит во сне неизвестный ему голос: «когда пещеру посетишь, то и воскреснешь».

В то же время крестьянин деревни Киверниковской Андрей Евдокимов Шеметьев, плохо владевший ногами и страдавший ломотой в костях, видит во сне, будто он сходил в пещеру, потрудился там и, когда обмыл ноги в роднике, сделался здоров. Затем слышится ему во сне голос: «есть в той пещере образ явленный матери Божьей Печерской; а если не уверишься, человече, то найдешь и в Библии, что время ей явиться в этой пещере». С этого времени Беляев и Шеметов приступили к разборке входа в пещеру и сделали его несколько просторнее.

Между тем слухи о пещере, чудесных видениях Беляеву и Шеметову, целебной силе воды из родника, находящегося в пещере, распространился в народе. Из окрестных селений крестьяне стали приходить за водой, которой приписывали силу, исцеляющую разного рода недуги.

Наконец, вести об этом дошли до местной полиции. 29 июня приехали исправник со становым приставом, составили о виденном и слышанном акт и, запретив дальнейшее расширение входа в пещеру, приказали Беляеву и Шеметову явится в Каргополь, в земской суд.

Ночью, после отъезда исправника, Беляев и Шеметов отправились в пещеру. Когда они стали доставать огонь в пещере, туда прилетела какая-то птица и огонь не вздулся. При второй попытке достать огонь, опять прилетела птица и опять не могли достать огня. Наконец, когда прилетела птица в третий раз, в это самое время вздулся огонь. Трикратное явление птицы показалось крестьянам чудесным. Дивясь такому чуду и имея в виду неприятную и страшную для крестьянина поездку в город для явки в земской суд, они отправились домой, – и вот Шеметов опять слышит во сне голос: «идите в город и не убойтесь – я всегда с вами пребываю».

Между тем исправник донес губернатору, что Беляев «принял на себя, без всякого разрешения, поправку и возобновление неизвестно кем устроенной в горе пещеры». Побудительной причиной к разделке входа в пещеру, по замечанию исправника, «была видимая наклонность Беляева давать в этом месте убежище людям секты перебезчиков».

С своей стороны священники Волосовского прихода доносили архиерею, что Беляев «начал устраивать пещеры из природных каменных ущелий»; что за побуждение к этому выдает появление некоего мужа, явившегося ему в сонном видении, и трикратное видение Божьей Матери, бывшее Шеметову; воду из ущелины разглашает чудотворно-целебной; рассказывает о летании каких-то необыкновенных птиц вокруг и внутри пещеры; ходить в церковь отказывается будто бы потому, что не может не соблазняться, смотря на других людей, а дома молится ему мешают хозяйственные хлопоты и другие семейные неудобства.

Беляев и Шеметов также подали прошение архиерею, где, рассказав уже известную нам историю об открытии пещеры и бывших им видениях, просили дозволения построить на собственный счет часовню над пещерой во имя Печерской Божьей Матери. Но хлопоты их были напрасны; губернатор уже предписал исправнику «немедленно разрыть пещеру».

Пока предписание губернатора не было да и не могло быть приведено в исполнение, до губернского и епархиального начальств продолжали доходить все новые вести о пещере. Священник Воловского прихода донес архиерею, что в каменных ущелинах при пещере вырезаны какие-то надписи. В одной ущелине заметны надписи в двух местах. Первая надпись: «За молитвы святых отец наших Господи Иисусе Христе Сыне Божий помилуй нас. Аминь. И животворящего креста и святого ангела моего хранителя и всех ради святых». Между этими речами вырезан крест. В другом месте той же ущелины высечено: «архангельское поздравление пресвятой Богородице Деве». Во второй ущелине заметны шесть речей, их которых можно разобрать только одну: «святый». Разглашают, что надписи эти не тепершние, а давниешние, и будто бы в сонном видении повелено Беляеву и Шеметову отыскать и открыть их. «Между тем, – замечает священник, – очень ясно, хотя и замазано илом, видна свежесть выреза и в трикратную бытность мою прежде сего видимы не были, равно и из других, входящих туда ,никто прежде сего никаких надписей не замечал». В другой раз, после того, как вход в пещеру был уже завален, тот священник доносил, что по рассказу одного крестьянина, в пещеру были занесены три маленькие иконы, а именно: в просторную ущелину, вправо от входа, поставлены иконы Распятия и Божьей Матери, а в тесную, налево от входа, образ Николая Чудотворца. Иконы поставлены близ надписей и, по мнению священника, едва ли были вынесены при закрытии входа в пещеру. К этому священник добавил, что, по слухам, крестьяне продолжают входить в пещеру. Но когда от исправника потребовали объяснения по поводу слуха об иконах, то он совершенно отрицал справедливость его и говорил, что нет даже слухов об этом, а также не замечено никаких попыток разобрать и поправить закрытый вход в пещеру.

В начале ноября 1859 года, священник опять донес архиерею, что вход в пещеру становым приставом был только слегка призавален хворостом и мелким камнем, что он опять разобран и что крестьяне окрестных селений ходят в пещеру и выносят воду из тамошнего источника. Но исправник отвергал справедливость и этого известия. По его словам, он сам видел, что пещера завалена не хворостом и не мелким камнем, а целыми грудами камней. Однако и сознался, что попытки возобновить вход в пещеру делались, но сотские каждый раз снова заваливали вход. Впрочем, что за охота была сотским постоянно наблюдать, завален ли вход в пещеру и, если нет, то заваливать его камнями. Со временем уездная полиция забыла о пещере и вход в нее был опять открыт⁵.

Между тем как чудесные рассказы об открытии Кладовикой пещеры, дивных птицах, чудотворном источнике, ночных звуках голоса, не принадлежащего здешнему миру, – пока все эти рассказы волновали народ, находящийся в чрезвычайном возбуждении, вдруг пронеслась молва о таком событии, слух о котором заставлял стынуть кровь в жилах. Вновь загорелся, считавшийся давно потухшим, костер самосжигателей. У бегунов явились мученики, святые страстотерпцы Матвей Ухинов и с ним вольную страсть приявше.

В семействе крестьян Ухиновных бегунство нашло последователей, преданных ему до фанатизма. Но особенных религиозным исступлением отличался молодой, едва достигший совершеннолетия, Матвей Игнатьев Ухинов, крестьянин деревни Щепиновой, Волосовского прихода. Он был человек грамотный, любил читать и умел писать. Какого рода чтение было особенно по душе ему и имело влияние на склад его религиозных убеждений, показывают сделанные им выписки из послания Авраамия к благочестивой княгине, из повести протопопа Аввакума, слова преподобного Ефрема об антихристе, слова Ипполита и т. п. Давно ли Ухинов усвоил бегунские убеждения – неизвестно. В 1859 году он был у исповеди и причастия. Но в том же году он уже открыто заявил свое расположение к бегунству, так что миссионер поместил его в ведомость о пристанодержателях за 1859 год и при этом сделал отметку, что Матвея Ухинова и его двоюродного брата Михаила Ухинова «начали оглашать в пристанодержательстве с июля 1859 года. Может быть, знакомы они были со странниками и прежде, но это не было известно до сего времени. В собеседованиях с ними обнаруживается, что они в весьма близких сношениях со странниками».

Несмотря на свою молодость, Матвей Ухинов слыл за упорного старовера и ревностного приверженца бегунства. Он ходил не только к соседям-односелянам, но и в окрестные деревни читать крестьянам книги и притом убеждать из в истине учения, исповедуемого бегунами. Когда он перекрестился, – не знаем; известно только, что в перекрещении он принял имя Максима. Судя по обнаружившейся в его последующей деятельности фанатической преданности бегунским убеждениям, нельзя предполагать, что Матвей Игнатьев принял перекрещение, спокойно живя в своем доме и занимаясь хозяйственными делами. Вероятно, чтобы креститься и притом быть достойным крещения, вследствие длительного бегства из мира, – он, 12 марта 1860 года, скрылся из дома. Односельцы говорили, что Матвей отлучился с паспортом, чтобы идти в Петербург на заработки. На самом же деле он не брал паспорта, а бежал из дома и скрывался около своей деревни, может быть, даже скитался по домам в своем селении. По крайней мере, он продолжал сношения с матерью, с сестрой, жившей в деревне Юлинской, с семейством вдовы Беляевой в деревне Окуловской и с крестьянином Старцовым в деревне Савинской. Он внушал им, что ныне царствует поклонение золотому тельцу, наложившему на все печать свою, и только немногие благочестивые, скрывающиеся в горах и лесах, могут спастись.

Фанатическая проповедь Матвея Ухинова нашла горячее сочувствие и отголосок в возбужденных головах слушателей. Последствием ее было то, что в ночь с 20 на 21 мая 1860 года «неизвестно куда утерялись» 14 человек крестьян, составлявших 4 семейства и живнших в 4 деревнях: Юлинской, Окуловской, Савинской и Щепиновой. Первое семейство: крестьянка деревни Щепиновой, вдова Матрена Михайлова, мать Матвея Ухинова, 45 лет, ее дети – Василий 16-ти и Федор 10-ти лет. Второе семейство: жена крестьянина деревни Юлинской Максима Быкова Марина Игнатьева, 18 лет, дочь Матрены Михайловой. Третье семейство: крестьянка деревни Окуловской, вдова Афросинья Андреева Беляева, 63 года, сын ее Филипп Петров, 35 лет, с женой Пелагеей Николаевой, 34 года и детьми: Михаилом 14-ти, Иваном 10-ти, Петром 3-х, Александром 2-х и Матреной 7 лет. Четвертое семейство: крестьянин деревни Савинской, Андрей Алексеев Старцев, 34 года, с женой Авдотьей Федоровой, 29 лет.

Стали искать пропавших и вот что нашли. В доме крестьянина деревни Окуловской Филиппа Беляева, на божнице были прилеплены воском три листка серой бумаги, написанные церковнославянскими буквами. На них было написано завещание хозяина. «Филиппа Беляева серую корову дяде Афанасию, а красную в Олосовец Мавре. Четырнадцать овчин уличным ребятам, а прочее Христа ради раздать. Сестре Мавре, а иное сродникам раздать и по нищим. Коней и телеги и остатние скоты распродать Христа ради».

Из деревни Савинской искавшие пошли по протоптанной тропинке на сенокосную пожню крестьянина Алексея Михайлова Старцева. По дороге туда, верстах в трех от деревни, на маленьком ручье Пиквое, встретили запруду, отчего в ручье образовалась котловина, наполненная водой, глубиной в пол роста человеческого, а через эту котловину перекинуты подмостки, так что котловина представляла вид иордани, устраиваемой обыкновенно при освящении воды, в воспоминание крещения Иисуса Христа в реке Иордан. Отсюда пошли дальше по тропинке, зная, что на расстоянии одной версты от того места стоит станок (избушка), построенный для житья в сенокосную пору. Станка уже не было; на месте его стояла закопченная, обвалившаяся каменка (печь), а вокруг ее еще тлевший уголь и пепел. В воздухе носился смрад. Среди углей валялись человеческие черепа, ребра, обгоревшие желудки и печени. Вблизи пожарища были разбросаны смолистые колья и щепы. В четырех саженях, на березке висел мешок, а в нем были еще два пустых мешка, карандаш и тетрадка в 21 лист, писанная уставом с разными на полях примечаниями и толкованиями. В тетрадке, между прочим, заключалось: послание Авраамия к благочестивой княгине, извлеченное из повести протопопа Аввакума, 106 слов преп. Ефрема об антихристе, рисунок перстосложений для крестного знамения по обычаю православных и староверцев, с хулой первому и хвалой последнему. Невдалеке от пожарище валялись дубленая баранья шуба, два топора, две шляпы, кожаные рукавицы, кушак, покромка, пояс, три креста. Понятые признали некоторые из этих вещей принадлежащими Филиппу Беляеву. Между вещами валялся бумажный листок, на котором было написано карандашом церковнославянскими буквами: «Иоанн Богослов. А сколько палочек, столько и человек сгорело (15 черточек); а наставник Матвей Ухинов, а во святом крещении Максим. А мы бежали и не можем на вашу вражью прелесть глядеть. Лучше в огне сгореть, чем антихристу служить и бесами быть. Писано во калепсисе: паде, паде Вавилон, град великий, и бысть жилище бесом. А Ипполит святой глаголет: льсте уподобиться Сыну Божию. А Иоанн Богослов глаголет: всяк духом не исповедается Боже несть сей антихристов. Апостол глаголет: гонимые христиане Христа во себе носят, а гонящие сатане работают. А ежели странных и гонять, то все со Христом лучше и горят».

При виде сего пожарища, крестьянин Быков, муж пропавшей Марины Игнатьевой, заплакал:

– Ты чего плачешь? – спросили его.

– Тут моя Маринушка сгорела, – отвечал он.

Михаил Ухинов, двоюродный брат Матвея Игнатьева, горевал и тужил по брату. «Вот Матвей ходил, ходил да и решился», – говорил он в раздумье. Потом стал кланяться останкам погибших.

Видя эти поклоны, крестьянин Галашов спросил его:

– Почто так кланяешься?

– Как же не кланятся, – ведь тут наши.

– А ты почем знаешь?

– Да здесь написано, – Ухинов, указывая на бывшую в руках одного крестьянина и еще непрочитанную рукопись, в которой объявлялось о самосожжении 15 человек.

Таковы данные, добытые предварительным осмотром жилищ пропавших крестьян и местности сгоревшего станка. Немного нужно догадливости и воображения, чтобы привести в последовательности порядок и осмыслить эти данные. Но если бы воображение оказалось бессильным, тогда небесполезно узнать рассказ крестьянина Бабикова.

Бабиков рассказывал, что он слышал в разное время и от разных лиц, будто о намерении скрывшихся крестьян сжечь себя, с целью обрести душевное спасение, знали все жители деревень Окуловской и Савинской, а в деревне Щепиновой родственники Ухиновой. К самосожжению приготовлял пропавших крестьян Матвей Ухинов, скрывавшийся около своего дома. Кроме его, принимали участие в этом, приходившие из Конева инок Асафий и крестьянин Андрей Семгин. С пятницы на субботу пропавшие крестьяне вышли из своих домов в сопровождении многих жителей деревень Савинской, Окуловской и Щетиновой. На пути инок Асафий крестил их в нарочно устроенной купальне в ручье Пиквое. Надевши здесь чистое платье, они отправились дальше. Когда пришли к станку на сенокосной пожне Старцева, то стали прощаться друг с другом, кланяясь в ноги, что-то служили и потом 14 крестьян с Матвеем Ухиновым вошли в избушку, куда еще прежде натаскали много бересты, заперли за собой дверь и все 15 человек погибли в огне. В это время инок Асафий куда-то скрылся, а остальные разошлись по домам.

Понятно, какое громадное волнение произвело в народных умах это ужасное дело. Раскол поднял голову, провозглашая несчастных самосжигателей мучениками и страстотерпцами. Не только приверженцы бегунства, но и последователи других старообрядческих сект громко прославляли поступок самосжигателей, величали их святыми мучениками, пострадавшими за Христа и истинную веру. Народ собирался на пожарище. Администрация была в страхе: боялись, чтобы не повторились случаи самосжигательства и в других местах. В официальных бумагах говорилось о появлении ужасной секты самосжигателей. Чтобы не оставить следов бывшего самосжигания, которые бы напоминали о религиозном исступлении сгоревших, – пожарище было очищено от остатков избушки и вновь вспахано. Зола, оставшаяся от костей несчастных самосжигателей, выброшена в реку. Сама береза, на которой висела в мешке тетрадка с выписками из староверческих сочинений, выкопана с корнем и сожжена. Губернатор поручил сотнику губернского правления дознать под рукою, нет ли в разных местах Каргопольского уезда фанатиков подобных сгоревшим крестьянам. Вследствие этого сотник ездил по Каргопольскому уезду и разузнавал от священников о религиозной настроенности их прихожан. О тринадцати крестьянах он донес, что «духовенство, считая всех их фанатиками с твердой волей и характером, не ручается, чтобы они не могли решится на сожжение».

Опасения духовенства и администрации не сбылись. Случаи самосжигательства не повторились. Но нужно правду сказать, – опасения были весьма основательны и справедливы. Если же они не сбылись, то этим мы обязаны последовавшей в скором времени перемене в отношении администрации к расколу. Правда и после того, по настоянию духовенства, полицией принимались меры против староверов; но в этих мерах не было уже ни прежней суровости, ни чрезмерных увлечений. Мало того, – голос администрации иногда стал склонятся на сторону сектантов, – правда, робко и нерешительно. В виду этого и духовенство стало наблюдать больше осторожности в донесениях о раскольниках и не возбуждать дел по одним подозрениями и темным слухам. Естественно, что все это было возможно лишь потому, что в обществе и в высших административных сферах произошла перемена во взгляде на отношения правительства к расколу.

До сего времени мы рассматривали характер отношений бегунов к правительству, духовенству и гражданскому обществу и из представленного с этой целью ряда факторов видели что, в конце пятидесятых годов, бегуны находились в крайне возбужденном и тревожном состоянии. Причиной такого сильного возбуждения была излишняя суровость в преследовании бегунов. Но нельзя также отрицать, что в деле возбуждения бегунов сильное влияние имела и проповедь их наставников. Теперь познакомимся ближе с деятельностью этих наставников.

В конце пятидесятых годов, во главе каргопольских бегунов стоял инок Мемнон родом, будто бы, из Вологодского уезда. Он был здесь главным наставником и в деле распространения бегунства действовал через своих помощников и учеников, второстепенных наставников. Их числа последних инок Михаил скоро выдвинулся на первый план из помощника сделался соперником Мемнона.

Михаил, до присоединения к бегунству, был крестьянин Каргопольского уезда, Плескаго прихода, деревни Надконецкой, Яков Андреев Сажин. Будучи человеком начитанным и даровитым, он издавна пользовался большим уважением в среде местных староверов и усерднее других поддерживал старую веру в своем приходе. По слухам он, в прежнее время, прислуживал при С.-Петербургской Зеленской молельне, потом, возвратясь на родину, ежегодно отлучался в разные города, преимущественно же в С.-Петербург и Москву, для сбора на какие-то староверческие скиты и пустыни. Когда он обратился в бегунство – неизвестно. Но с 1858 года мы знаем его в качестве странствующего бегунского наставника под именем инока Михаила.

Сначала Михаил был только помощником инока Мемнона, наставником второстепенным. Но своей опытностью в прениях о религиозных предметах, приобретенной им в собеседованиях с московскими и другими месть расколоучителями, своей начитанностью и ревностью о распространении бегунского учения, он быстро приобрел общее уважение в глазах единоверцев и выдвинулся на первый план из толпы наставников, подначальных иноку Мемнону. Его умение вести религиозные споры и живым, увлекательным словом доказывать крестьянам правоту бегунского учения много способствовало распространению в крестьянском населении расположения к бегунам, приобрело им новых христолюбцев, а некоторых крестьян увлекло в бездомное бродяжничество. Но деятельность Михаила не ограничивалась одной изустной проповедью. Он усердно писал и распространял в народе полемические тетради против православной церкви и принятых в ней таинств и обрядов, а также сказания о подвижничестве странников. Известность его быстро росла. К нему примкнули молодые, даровитые наставники и, наконец, он совсем отделился от Мемнона, образовав особый толк.

Известность Михаила началась в 1859 год, когда он стал заслуживать уважение наставника у странников, укрывавшихся в приходе Волосовском, Троицком, Луговском, Архангельском и в деревне Корякиной Кенорецкого прихода, в которой и сам проживал большей частью. В 1860 году он уже заведовал бегунами всех этих приходов, а также Ошевенского, в качестве главного помощника Мемнона. По желанию последнего, в 1861 году он стал жить постоянно в приходе Троицком, Луговском и Кенорецком, чтобы усилить здесь бегунство и в особенности распространить пристанодержательство. Деятельность его была так успешна, что в одном Кенорецком приходе он приобрел в этом году 16 человек новых христолюбцев. Он уже чувствовал себя настолько сильным и влиятельным в бегунском обществе, что в начале 1862 года решился отдалиться от инока Мемнона, которому до того времени повиновался, как ученику и приемнику Саввы, и уважал, как своего прежнего руководителя. Поводом к отдалению послужило разногласие по вопросу об образе жизни бегунов. Мемнон настаивал, чтобы, если не все, то большая часть странников жили вне селений, в лесах и пустынях. Напротив, Михаил учил, что в лесах и пустынях должны жить только те, которые обязали себя к тому особыми обетами. С ним могут жить и другие, хотя бы они не давали обетов, но чувствуют охоту к пустынножительству. Остальные могу спастись, странствуя из дома в дом. Вследствие такого разногласия, бегуны Каргопольского уезда разделились на два толка и Михаил сделался самостоятельным наставником и главой толка, имевшего очень много приверженцев.

Мемнон, увлеченный аскетизмом, удалился в пустыню, на берега реки Пармы, славной в истории Олонецкого раскола. Здесь около 1694 года было собрание многих староверов, обрекших себя на сожжение. Под руководством старцев Иосифа Соловецкого и Андроника Нижегородского, они заперлись в часовне, зажгли ее и сами сгорели в ней, на глазах посланных за ними стрельцов, которым однако удалось многих насильственно спасти от смерти. Потом, в 1734 году, здесь сожгли себя в часовне до 200 душ староверов, преследуемых за незаписку в двойной оклад. Наконец, здесь же скрывался в лесной избушке и основатель бегунства в Каргопольском уезде, знаменитый Савва. В былое время, на реке Парме, в 35 верстах от принадлежащего Выгородских общежительствам скита Чаженги, существовала Паремская пустыня, уничтоженная в 1837 году по распоряжению губернского начальства. В ней была довольно большая часовня и несколько келий; невдалеке в лесу стояли еще две часовни – одна над самосжигателями, другая на кладбище. В 10 верстах от Паремской пустыни, углубляясь в лес по узкой, извилистой тропинке, есть место, называемое Бызы, где некогда спасались, и тут же погребена пустынница Ульяна. Верстах в пяти отсюда, близ Иван-Озера, в дикой лесной чаще, была Филаретова пустыня, высоко почитаемая окрестным населением, как место молитвенных подвигов соловецкого старца Филарета, над прахом которого существовала, уничтоженная полицией в 1838 году, часовня⁶. Вблизи этой часовни поселился инок Мемнон и опять явились пустынножители в заброшенной Филаретовой пустыне. Одновременно с этим и противник Мемнона Михаил, до того времени живший у Алексея Друганина, переселяется в деревню Ожгибаковскую к Инюшину, откуда повел пропаганду учения в других местах, где бегуны держались толка инока Мемнона. Понятно, что между бегунами было не особенно много охотников отказаться от усвоенных привычек и удобств культурной жизни и поселиться в лесах. Число приверженцев Михаила непременно должно было превзойти число последователей Мемнонова толка. И действительно, сторону Михаила приняли даровитейшие из молодых наставников Каргопольского уезда, из тех, которых некоторые особенно прославились успехом своей пропаганды.

Из наставников, приверженцев и помощников Михаила, особенной ревностью и смелостью свой проповеди отличался инок Асафий. Он был крестьянин Каргопольского уезда, Бережно-Дубровского прихода, деревни Праймачевской (иначе Малого Корнева, на границе с Пудожским уездом), незаконорожденный, (род. В 1828 г.), в мире назывался Степан Богданов Семгин. Долгое время он считался православным и до 1854 года ежегодно исповедовался и причащался. Состоя на рекрутской очереди, Семгин чувствовал отвращение к солдатчине, а потому, чтобы избавиться от военной службы, бежал в конце 1854 года. С этого времени след его в Олонецкой губернии на несколько лет пропадает. Уже впоследствии местное духовенство собрало сведения, будто Семгин удалился в Архангельскую губернию и там около двух лет скрывался в тайных убежищах, бродяжничал из одного места в другое и проповедовал бегунское учение. Там он попался в руки полиции и за бродяжничество и расколоучение посажен в тюрьму. Каким образом он получил свободу, достоверно неизвестно, а ходили слухи, будто в тюрьме он присоединился к православию и, давши обязательство на будущее время не оставлять грековосточной церкви, был освобожден от наказания и выпущен из тюрьмы для возвращения в свое селение.

Как бы то ни было, а известно только, что, возвратясь во второй половине 1858 года на родину, Семгин стал известен как наставник, требоисправитель и ревностный проповедник бегунства, действуя однако не самостоятельно, но как помощник Михаила. Он появился в родных местах не прежним крестьянином Степаном Семгиным, а иноком Асафием, не носил мирского платья, на голову надевал черный монашеский кукол, который повязывал платком. В таком одеянии он открыто бродил не только по своему Бережнодубровскому приходу, но и по соседним Плясскому и Троицкому, возвращаясь домой на самое короткое время; вошел в сношения с бегунами Волосовского, Архангельского и Луговского приходов; заходил с проповедью бегунства в дома как староверов, так и православных, а в случае нужды совершал требы, причем надевал на себя что-то вроде длинного женского сарафана, обшитого спереди от ворота по подола по бокам длинным рядом пуговиц. Крестьянам он показывал какую-то бумагу, толкуя, что получил ее при выпуске из тюрьмы, и что этой бумагой ему дозволяется требоисправление. В декабре 1858 года в рождественский пост он ходил по деревням исповедовать желающих. Потом на Рождество он, вместе с двумя обращенными им в бегунство женщинами, ходил по домам славить Христа. И староверы и православные усердно принимали его, награждали зерновым и печеным хлебом и давали денег на поминовение усопших. С возом хлеба и 35 рублями денег он возвратился домой. У обращенной им в бегунство крестьянки Богдановой он выпросил на помин души деревянный домик и, при помощи усердных крестьян, перевез в свою деревню и поставил близ дома, где жил. Народ называл этот домик кельей инока Асафия. Духовенство утверждало, что в келье был тайник, где бегуны находили верное убежище. Если это правда, то они жили там без хозяина. Сам инок Асафий постоянно был в ходьбе. Он бродил то в Пудожском, то в Каргопольском уездах, приобретая своей проповедью новых последователей бегунства, исправляя требы, исповедуя и крестя желающих. Но особенно заметна его деятельность в Пудожском уезде на границе с Каргопольским, где до него не было слухов о бегунах, и где он первый распространил бегунское учение и завел пристани для скрытников.

С января 1859 года духовенство стало то и дело посылать к архиерею донесения о том, что инок Асафий распространяет «зловерие», увлекая народ в бегунство, что «все их вразумления относительно заблуждающихся от истинной веры остались совершенно напрасны и дотоле они не будут иметь влияния на заблуждающихся, доколе сей расколоучитель не будет удержан от дальнейшего распространения своего зловерия». И от архиерея и от исправников то и дело доходили до губернатора новые сведения о совращениях Асафием в бегунство и требоисправлениях. Каргопольская и пудожская полиция принуждена была обратить внимание на его деятельность и заняться поимкой его. Как ни удобно было Асафию переходить то в Пудожской, то в Каргопольский уезды, и таким образом ускользать от поисков, однако он попался полиции в сентябре 1860 года, но в ту же ночь бежал из квартиры станового пристава. В 1861 году он продолжал заниматься требоисправлением и с особенным усердием распространял бегунское учение. Для достижения этой цели не только при содействии христолюбцев посещал нередко разные приходы Каргопольского уезда, но и один бродил по тем местам, где надеялся совратить кого-нибудь в бегунство. Наконец, в 1862 году, Асафий был захвачен полицией в доме крестьянина Перепелкина и заключен в каргопольскую тюрьму. Много на него падало обвинений – и в бродяжничестве, и в побеге от станового пристава, и в совращении православных в раскол, а главное – и это прикосновенность его к делу о самосжигателях. Но была счастлива звезда инока Асафия. Каргопольский уездный суд, не имея ни сознания Асафия в возводимых на него обвинениях, ни ясных улик против него, в мае 1863 года освободил его от суда и тюремного заключения, с отдачей на поруку и с учреждением строгого, секретного сельского надзора за его жизнью. И вот для инока Асафия снова начинается жизнь на свободе… Но тут мы теряем его из виду…

В то же время, как инок Асафий вел бегунскую пропаганду из Бережнодубровского прихода, другой наставник Иван Пухов, ученик и помощник Михаила, распространял бегунство преимущественно в Ошеневском приходе. Пухов был уроженец Ошеневского прихода, деревни Большого Холуя. Прежнее имя его Алексей Васильев. В ноябре 1855 года он был сдан в военную службу, а в августе 1857 года возвратился на родину в кратковременный отпуск. По прибытии домой он сдружился с крестьянином деревни Большого Холуя Барашковым, который давно уже задумывался над религиозными вопросами, чуждался общества, жил в затворе, а в 1857 году познакомился с некоторыми бегунами и стал принимать их у себя. Под влиянием Барашкова и Пухов стал склоняться на сторону бегунского учения. Но ни Барашков, ни Пухов еще не решались присоединиться к бегунскому обществу, пока, в конце 1857 года, в их селении не явился инок Михаил. Проповедь Михаила положила конец сомнениям и нерешительности друзей и увлекла их в бегунство. Барашков, давно чувствовавший склонность к уединенной, затворнической жизни, стал еще более чуждаться людей и наконец, в 1860 году, ушел в странничество. Пухов, более склонный к общежительству и практической деятельности, сделался усердным помощником Михаила в деле распространения бегунства. Не покидая своего селения и только еще приготовляясь к странничеству под руководством Михаила, в 1860 году он склонил в число христолюбцев в деревне Большой Холуе 8 человек своих соседей, а в следующем году увлек двух женщин в странничество.

Самосожжение Матвея Ухинова с товарищами, случившееся 20 мая 1860 года, произвело такое глубокое впечатление на Пухова, что через несколько дней после этого он решился разорвать последние связи с родным домом и гражданским обществом. 2-го июня он взял билет на отлучку и, уничтожив его, вступил в ряды странников, неимущих ни града, ни веси. Впоследствии он рассказывал на своем иносказательном бегунском языке: «Родителей своих я не помню, происхождения не знаю. Вырос я в пустыне на Поморье, которая сгорела; но близ каких мест была та пустыня мне неизвестно. Из разоренной пустыни летом я отправился странствовать, заходил в деревни и дома, но в каких именно был в деревнях и у кого в домах – мне неизвестно». Так говорил Пухов на следствии. Однако мы знаем, где он был и что делал после того, как отлучился в странничество. Сначала он, под руководством Михаила, занимался утверждением бегунства и преимущественно устройством надежных пристаней в Ошевенском приходе. Здесь первый проповедовал бегунство Михаил, а утверждалось оно, главным образом, трудами Пухова. «От совокупный действий Пухова и Михаила на жителей деревни Большого Холуя, – писал ошевенский священник Виноградов, – кроме усилившегося с 1860 года пристанодержательства, и уклонения одного мужчины и двух женщин в странничество, произошло, что из всей деревни, издавна нерасположенной к св. церкви, большая часть жителей сделалась в отношениях к ней несравненно холоднее, так что весьма немногие стали ходить в церковь, и в праздничные дни уменьшилось число исполнителей долга исповеди и св. причастия, и 10 июня 1862 года было там собрание странников, до 10 человек, в кожевне одного пристанодержателя, главном и более безопасном для них пристанище». В 1862 году было известно пристанодержателей в деревне Большом Холуе 8 и в деревне Гари, в 3 верстах от Большого Холуя, 6 человек.

Весной 1861 года Пухов. По поручению инока Михаила, приступил к постройке дома в лесу, близ Долгомошнего озера, невдалеке от того места, где сходятся дороги из приходов Ошевенского, Речногеоргиевского и Верхечурьевского, в 16-ти верстах от деревни Большого Холуя и немного дальше от других поселений. В сентябре месяце две девушки из деревни Большого Холуя пошли в лес по ягоды и, заблудившись, услышали вдали стук, по которому добрались до построенного Пуховым дома, где нашли скрывавшихся бегунов. Об этом они рассказали в своей деревне, и таким образом секретное убежище странников было открыто. Тогда бегуны из предосторожности сами сожгли этот дом. Однако весной следующего года соседний христолюбцы, под наблюдением Пухова, устроили новый дом в лесу., невдалеке от сгоревшего., около Мосеева озера.

Лесной дом был нужен бегунам как для приюта людей, обрекших себя на жизнь в пустыне, так и для временного укрывательства от преследований со стороны полиции скрытников, живших по деревням у христолюбцев. Таких изб, в описываемое время, было немало в лесах Каргопольского уезда. Но они содержались в великом секрете и редко удавалось полиции отыскать их. Так в 1860 году, во время производства следствия о самосжигателях, до членов временного отделения земского суда дошли слухи, что бегуны скрываются в лесной избушке за Архангельским приходом. Надеясь, что поимка этих скрытников может помочь выяснению обстоятельств сомосожжения, члены временного отделения решились отыскать избушку и чтобы скрывающиеся в избушке бегуны не были предупреждены об этом, Гавронский собрал нужных для обыска понятых людей, сказав им, что отправляется для производства дознания о спорных церковных землях. Погода, как нельзя более, благоприятствовала поискам. Шел проливной дождь, который должен был загнать в избушку скрывающихся в ней людей, если бы они отлучились в лес. Наконец, в глухом лесу, среди болот, в 40 верстах от ближайшего селения, нашли окончательно еще недостроенную избушку, длиной в 3 саж. 8 вершк., шириной в 2 саж. и вышиной в 8 венцов. В сенях стояли 8 мешков с хлебом, а в самой избе был найден старик, который на вопрос: кто он такой? – отвечал: «ни града, ни веси не имам, а ищу грядущего, до хульного же моего имени вам нет надобности». Он оказался крестьянин Надпорожского прихода, деревни Нижних Чертовищ Степан Семенов Шутов. На следствии он показал, что бегунское имя его Осип.

Возвратимся у Пухову, деятельность которого, как мы видели, главным образом, в устройстве пристаней, под наблюдением и руководством Михаила. Весной 1862 года, Михаил с Пуховым странствовали по деревням Верхнечурьевского и Речногеоргиевского приходов, для пропаганды бегунского учения и приобретения новых христолюбцев. Действия их были очень успешны. В Речногеоргиевском приходе явилось новых христолюбцев 4, а в Верхнечурьевском 12, да кроме того, одна женщина в странствие. У некоторых христолюбцев Пухов устроил тайники. В июне, Михаил с Пуховым прибыли в деревню Гари, где поместились в отдельных домах. Об этом скоро узнал священник Ошевенского прихода и, воспользовавшись приездом исправника и станового пристава, просил их сделать обыски в домах, где, по полученным сведениям, укрылись бегуны. При обыске одного из указанных священником домов, был захвачен Пухов и потом, как дезертир, был предан военному суду. Но Михаилу удалось скрыться от полиции. По слухам, во время обыска дома крестьянина Тюхтина, он сидел в темном углу.

Из числа помощников Михаила в деле распространения бегунства в Каргопольском уезде, кроме инока Асафия и Пухова, известен также Владимир, бывший крестьянин деревни Ермолина, Троицкого прихода, Терентий Степенов Забарских, сданный в 1854 году в военную службу и затем бежавший. Но особенно замечателен по влиянию в среде бегунов и по своим приключениям старец Никанор, бывший в семидесятых годах одним из трех правителей Каргопольского предела, вместе с Иваном Дмитриевым и Евлампием Егоровым Бутиковым.

Никанор сначала был крестьянин деревни Быковской и назывался Николай Филиппов Никитин. В 1855 году он был сдан в государственное ополчение, но вслед за принятием присяги бежал из города Каргополя и был принят в бегунскую секту под именем Никанора. Своими дарованиями и горячей преданностью к бегунской общине, он мало-по-малу стал обращать на себя внимание каргопольских бегунов и православного духовенства. В 1860 году, он уже занимал видное место среди сподвижников инока Михаила, а вскоре за этим стал считаться одним из главных коноводов бегунства. В 1864 году, он попался в руки полиции и был заключен в каргопольскую тюрьму, куда незадолго перед тем был посажен также Владимир Забарских и с ним еще трое бегунов. Таким образом, Никанору удалось и в остроге оставаться в обществе своих единоверцев и коротать вместе с ними скучную арестантскую жизнь. Несмотря на это, Никанора тянуло на волю из сырой и душной арестантской камеры. Он задумал бежать из тюрьмы и с этой целью начал вести подкоп. Но тюремное начальство узнало о замыслах Никанора и помешало ему. Когда, в 1865 году, следствие о нем было окончено, его, вместе с Владимиром Забарских, отправили под военным конвоем из Каргополя в Петрозаводск для сужения военным судом. Но, во время пути, обоим арестантам удалось бежать ночью из Шелтозерского арестантского помещения в Петрозаводском уезде. Таким образом, Никанор опять очутился на воле, еще более прославившись в среде бегунов своими приключениями. Слава наставника за ним прочно утвердилась и скоро он был поставлен в число «старейших», заняв первенствующее положения во главе каргопольских бегунов.

22 мая 1873 года, Никанор с молодым бегуном Ефремом, обедал в деревне Быковской у сестры своей. Внезапно для них явились с обыском волостной старшина, сельский староста и понятые. Бегунов арестовали и посадили в арестантскую бычковского волостного правления, а на другой день, около полудня, отправили в становую квартиру под присмотром сельского старосты Окрепилова и пятерых крестьян конвойных.

Между тем, весть о поимке старца Никанора быстро разнеслась между окрестными бегунами. Дошла эта весть и до крестьян деревни Мишковской по фамилии Гаревских, самых преданных бегунской общине христолюбцев. Дом Гаревских – самый зажиточный во всей Мишковской волости. Народная молва утверждает, что пристанодержательство скрытников обогатило Гаревских и что благодетели бегунов высылают на их имя через странников значительные деньги «в братскую милостыню». Говорят также, что зиму 1873 года Никанов провел в доме Гаревских. В это время Гаревские, получив от одного благодетеля бегунов при письме 300 рублей «милостынею братии», употребили эти деньги не по назначению. Скрывавшийся у них Никанор узнал об этом и, будучи недоволен самовольным поступком Гаревских, оставил их дом и отправился в Поморье, но на пути туда был арестован. Так говорит народная молва. Если это правда, то Гаревские должны были чувствовать себя виноватыми перед Никанором, особенно когда узнали о постигшем его несчастии. Чтобы загладить свою вину, братья Андрей и Тимофей Михайловы Гаревских, в самый день поимки Никанора, вечером 22 мая, составили план освобождения арестантов, во время препровождения их из Быковского волостного правления в становую квартиру. Двенадцать человек крестьян согласились помогать им. Вечером Гаревские со своими товарищами, все вооружившись кольями, устроили засаду в небольшом лесу подле дороги, по которой должны были идти арестанты. Всю ночь и половину следующего дня отряд Гаревские провел в ожидании Никанора. Наконец, уже после полудня 23 мая, показался конвой, сопровождавший арестантов. Конвойный Новоселов вел на веревке Никанора, за ним Кухтин вел Ефрема. Конвойный Петухов и Окренилов, шли подле них. Сзади ехали на лошади староста Окрепилов и конвойный Теплухин.

Когда конвойные вошли в кусты, Гаревские и с ними несколько вооруженных кольями товарищей вышли из засады, а прочие еще оставались в кустах. Братья Андрей и Тимофей Гаревские были впереди всех. Подойдя к передним конвойным, они закричали:

– Стой, отдай наших!

– Бросьте, ребята, дело серьезное, – крикнул им староста Окрепилов.

– Не выдавайте, братцы, – упрашивали в свою очередь арестанты.

– Ребята, отнимайте! – скомандовал Андрей Гарецких.

Вооруженные кольями, крестьяне бросились на выручку арестантов, а другие, оставшиеся в кустах, стали кидать камнями в конвойных. На дороге завязалась драка. Никанор, еще когда только завидел Гаревских, стал вырываться от Новоселова, который вел его на веревке. Обернувшись, он ударил Новоселова в грудь. Тот бросился на Никанора, повалил его на землю, и, схватив за волосы, лег на него. Конвойный Окрепилов также помогал ему держать Никанора.

Пока Никанор боролся с Новоселовым, Андрей Гаревских отнимал бегуна Ефрема у конвойного Кухтина. Ему помогали два других, которые схватила Кухтина сзади за руки и оттащили от арестанта. Ефрем вырвался и убежал в лес.

Освободив Ефрема, Андрей с братом Тимофеем поспешили на выручку к Никанору. Тимофей бросился на Новоселова и стащил его с Никанора, а Андрей, в то время, ударил Окрепилова колом по спине. Тот оставил помогать Новоселову и убежал. После этого Андрей стал бить колом Новоселова, чтобы освободить из его рук Никанора. Однако Новоселов не выпускал из рук веревку, на которой был привязан Никанор, и как тот ни старался вырваться, он продолжал тащиться за ним, не выпуская веревки. Тогда Андрей опять ударил его колом по руке, после чего он был вынужден бросить веревку.

В то время, как Гаревские отбивали арестантов, другие бросились на старосту Окрепилова, который ехал с конвойным Теплухиным. Лошадь повернули и сбили с дороги; Теплухина ударили колом. Испуганный Окрепилов погнал лошадь и ускакал с места побоища.

Получив свободу, арестанты убежали в лес, а вслед за ними скрылись и освободившие их. Полиция, как ни старалась отыскать Никаноры, его нигде не могли найти. Зато Гаревские дорого поплатились за освобождение его. По решению олонецкой палаты уголовного суда, они приговорены к ссылке в каторжные работы на рудниках на 16 лет. Их товарищи, помогавшие им в освобождении Никанора, оставлены в подозрении и отделались одним тюремным заключением во время следствия.

Поимка и освобождение из-под конвоя Никанора, затем заключение в тюрьму освободивших его и приговор суда над Гаревскими – все это произвело большое волнение и породило много толков между бегунами. Все сожалели Гаревским, а многие стали винить Никанора в их несчастии. Стали поговаривать так: «в прежние времена святые сами страдали за веру, но испокон веков не бывало, чтобы за святых другие страдали». Авторитет Никанора, как славного наставника, сильно поколебался и ему нужно было не мало уменья и ловкости, чтобы поддержать свою репутацию, и возвратить прежнее влияние на бегунов. Однако он нашелся. Обаяние личности его еще не успело пройти, а сам он был настолько ловок, что ему удалось уверить всех, будто он был готов страдать за веру, но Гаревские, против его желания, отняли его из вражеских рук. К тому же и в судьбе Гаревских произошел неожиданный переворот. Они подали жалобу на решение олонецкой судебной палаты и сенат, пересмотрев дело, признал их невиновными и освободил от наказания. После такого благополучного конца, авторитет Никанора поднялся еще выше. Но тут мы теряем его из вида, не имея известий о дальнейшей судьбе этого высокоуважаемого в бегунской общине правителя Каргопольского предела.

С. Приклонский