Православная Греко-Русская Церковь пред судом первых расколоучителей

Известно, что патриаршество Никона некоторые·ревнители мнимой русской старины отделялись от господствующей русской православной Церкви и образовали из себя и своих приверженцев особое религиозное общество, враждебное православной Церкви и известное под именем русского раскола старообрядчества. Руководители и организаторы этого общества, известные под именем первых расколоучителей, оставили после себя довольно значительное количество сочинений, написанных ими с целью убедитъ церковное и гражданское русское правительство изъяв из употребления при богослужении новопечатные книги, как испорченные и еретические. Главным предметом, о котором идет речь в этих сочинениях, служат, таким образом, новоисправленные при патриархе Никоне и после него российские церковно-богослужебные книги. Но так как исправление этих книг производилось по греческим подлинникам, то расколоучители, наряду с новопечатными российскими церковно-богослужебными книгами, рассматривают и греческие книги. Подвергая критическому разбору греческие церковно-богослужебные книги, они, по необходимости, переносят свои суждения и на самую греческую Церковь. Таким образом, параллельно с суждениями о русской православной Церкви и её книгах в сочинениях первых расколоучителей идут суждения о греческой Церкви и греческих церковно-богослужебных книгах. Сообразно с таким характером первоначальной раскольнической письменности, мы изложим в начале своего исследования взгляд первых расколоучителей на греческую Церковь, а потом перейдем к их мнениям о русской Церкви.

* * *

Относительно греческой Церкви первые расколоучители утверждают, что в ней «православная вера от насилия поганых турков до конца иссякла» и что греческие церковно-богослужебные «книги после падения Царьграда отняли у греков римляне и перепечатали у себя, по своему латинскому обычаю, и те латинские книги роздали им, а их греческие книги все огнем сожгли, о чем свидетельствует в книге своей Максим Грек... А старые книги, которые еще остались у греков, от еретиков испорчены, насеяло в них много худых плевел, так как во время написания тех книг среди греков было много еретиков, богохульников и иконоборцев¹.

Утратив свои церковно-богослужебные книги, греки, по мнению первых расколоучителей, постепенно начали заражаться различными ересями. Так, по свидетельству попа Лазаря, после падения Царьграда, «греки приняли три папежеких закона: первое – обливатися во святом крещении, второе – знаменатися тремя персты, третие – крестов на себе не носити»². С течением времени, по свидетельству Соловецкой челобитной, греки утратили и последние остатки православия. «В Соловецкой обители» – говорят челобитчики, – «бывало много присыльных греческих властей..., а присылаются те греческие власти того ради, чтобы им научиться в обители православной христианской вере и истинному благочестию», потому что «не только простые греческие чернцы, но и самые их начальнейшие власти, архиереи, нимало истинного благочестия не знают и лица своего по подобию перекрстити не умеют; а иных старцев гречан привозят без крестов, и кресты надеваем на них у себя в обители»³.

Первоначальное отступление греческой Церкви от православия первые расколоучители приурочивают ко времени завоевания Константинополя турками. Так, инок Аврамий в своей челобитной говорит: «некогда греки, притесняемые от турецкого царя за веру, прибежали к римскому папе Афесу, еретику сущу; папа же дал им три заповеди: первое – в крещении обливатися, второе – тремя персты креститеся, третье – крестов на себе не носить. Они же приняли эту заповедь от папы по причине притеснений со стороны турецкого царя»⁴. Точно также определяет время отступления греческой Церкви от православия и поп Лазарь в своей челобитной царю Алексею Михайловичу⁵.

Наряду с таким решительным заявлением инока Аврамия о принятии греками троеперстия непосредственно после завоевания турками Константинополя, он же говорит об этом следующее: «Никоновы ученики ссылаются на греков в учении о сложении трех перстов для крестного знамения, но ведь и у них недавно явилась эта прелесть (учение о троеперстии), всего 80 лет. А прежде этого отнюдь не бивало того, и ни один богослов и учитель церковный не писал нигде, ни предал тремя персты креститися: так как это хульно и нечестиво»⁶.

Любопытно, что два таких, совершенно противоположных между собою, отзыва о·времени появления троеперстия в Греции инок Аврамий высказывает непосредственно один за другим, нисколько, по-видимому, не замечая, что он противоречит самому себе. После этого уже нет ничего удивительного в том, что первые расколоучители противоречат друг другу в своих взглядах на православную Церковь. А такие противоречия встречаются в их сочинениях очень часто. Так, напр., вопреки показаниям инока Аврамия и попа Лазаря о появлении в Греции троеперстия вскоре после завоевания Константинополя турками, диакон Федор утверждает, что обычай креститься тремя перстами появился в Греции много спустя после указанного времени и что, по крайней мере, при Максиме Греке его еще не было там. В подтверждение этого диакон Федор ссылается на свидетельство Максима Грека. У греков, пишет он, «творили по дважды аллилуию, и сложение перстов имели такое же, какое и мы; но недавно изменили, смущаемые от римских наук. Явлено это от преподобного Максима Грека... Τот святой муж писал о сложении перстов и о аллилуии страшно вельми: уж ежели вы по-трижды говорите аллилуиа, то-де уже и все ереси римские пора принимать вам... И из этого очевидно, поясняет дьякон Федор, что тогда у четырех патриархов такого сложения перст (т. е. троеперстия) не было. Максим тогда на четырех патриархов же указывал»⁷.

Допуская такие противоречия друт другу и даже самим себе, первые расколоучители еще чаще противоречат в своих сочинениях свидетельствам истории и даже свидетельствам особенно уважаемых ими писателей. Такие противоречия особенно часто допускаются ими, когда они стараются доказать отступление греческой Церкви от православия и уклонение в латинство.

Главным основанием для такого взгляда их на греческую Церковь служит печальное положение Востока под турецким владычеством. Вот как раскрывается эта мысль в Соловецкой челобитной: «им, грекам, по сие время православную христианскую веру изронить недавно: понеже живут столь много лет посреди безбожных и поганых турков во всяком озлоблении и неволе»⁸. Помимо противоречий свидетельствам слова Божия, святых отцов и истории христианства о непоколебимости Церкви Христовой среди всех внешних бедствий и гонений, соловецкие челобитчики противоречат в данном случае даже·свидетельству уважаемого ими составителя «Книги о вере». Этот последний самым решительным образом опровергает мнение первых расколоучителей «об исчезновении православия в Греции». Он, между прочим, говорит: «погибели ради мирские власти Церковь и святыя места не погибоша... Ничесо же бо· турки от веры и от церковных чинов отнимают, только дань грошевую от греков принимают, а о делах духовных и благочестии нимало належат и не вступают в то... В нынешнее время, в неволе турецкой, христиане веру провославную целу соблюдают»⁹.

Не смотря на противоречие столь ясным свидетельствам уважаемого самими расколоучителями писателя, они усиливаются утвердить свое учение о греческой Церкви на некоторых ложных, или ложно понимаемых ими свидетельствах. Они ссылаются во-первых на известную повесть о белом клобуке, содержание которой, действительно, вполне благоприятствует раскольническому мнению о греческой Церкви: здесь предсказывается, что в Греции христианская вера погибнет от насилия агарян, что от греческой Церкви отъимется благодать Св. Духа именно в пленение агарянское; и такое предсказание дано притом святым папою Сильвестром, явившимся во сне патриарху Константинопольскому Филофею в сопровождении равноапостольного царя Константина. В виду такого характера этой повести первые расколоучители весьма часто указывают на нее с решительной уверенностью в доказательство своего взгляда на греческую Церковь. Так, протопоп Аввакум пишет царю Алексею Михайловичу: «о греческих властях и о вере их нынешней сам ты ведаешь, что у них иссякло благочестие по пророчеству святых: царя Константина, и Сильвестра папы и Ангела Божия, явившихся тогда Филофею, царьградскому патриарху. Ведаешь-ли? Писано это в истории о белом клобуке. И ведая, зачем истину в неправде содержать?»¹⁰. Дьякон Федор также писал: «пусть никто не удивляется тому, что изсякло у греков благочестие, но пророчеству святаго царя Константина и Сельвестра, папы Римскаго; об этом писано в истории о белом клобуке»¹¹. В другом месте Федор говорит: «от турецкаго насилия изсякло ныне благочестие у греков, по сказанию в явлении своем царя Константина и Сельвестра, папы Римскаго, егда велел послать в Русь белый клобук святительский»¹².

Хотя первые расколоучители считают повесть о белом клобуке самым очевидным доказательством своего мнения об отступлении греческой Церкви от православия, однако, в сущности дела это свидетельство не имеет такого значения и не заслуживает ни малейшего доверия. Большой Московский собор 1667 г. сделал о нем следующий отзыв: «повелеваем писание, еже писано есть из Рима ко Геннадию Новгородскому архиепископу от Димитрия Толмача о белом клобуке и о прочих, да никто же писанию сему веру имет, зане лживо и неправо есть и писа от ветра главы своея»¹³. Содержание этой повести вполне соответствует сделанному об ней на соборе отзыву. Чтобы видеть справедливость этого, нет нужды входить в подробное изложение содержания этого пресловутого сочинения; достаточно припомнить рассказ о происхождении белого клобука, – о том, как зиждущии устроиша его чудно, как изошло от него благоухание велие, когда он принесен был к царю Константину, как царь дивился устроению его и благочинию; – довольно припомнить чудесные происхождения этого неветшающего клобука со времени царя Константина до патриарха Филофея и архиепископа Геннадия включительно, – скольких знамений, чудесных явлений, казней и т. п. событий был он причиною, чтобы понять всю странность и нелепость этого сочинения, чтобы видеть, что оно, по выражению того же соборнаго свитка, «лживо и неправо есть», не говорим уже о грубом и диком изображении некоторых лиц, враждующих против белого клобука, каковы особенно поганые и окаянные паны; не говорим также, как нечестиво и дерзко судьбы православия ставить в неразрывной связи со столь простой, хотя отчасти священной, вещью, каков белый клобук. Если же первые расколоучители придают повести о белом клобуке значение исторического свидетельства об «исчезновении православия в Греции», то это говорит только о том, как они были неразборчивы в выборе средств для борьбы со своими противниками – «никонианами».

После истории о белом клобуке первые расколоучители стараются находить подтверждение своего взгляда на греческую Церковь у Максима Грека. Так, по свидетельству инока Аврамия, Максим Грек будто-бы «с клятвою писал митрополиту нашему и всему собору, чтобы сюда к Москве от греческого патриарха ни попа, ни дьякона не принимать в общение. И это писал преподобный Максим (так поясняет Аврамий), русскую нашу землю оберегая, ведая подлинно, что у них, греков, по извещению святого Сильвестра, папы римского, вера христианская погибла без остатку»¹⁴.

В каком сочинении Максима Грека находится такое предостережение русскому митрополиту и всему собору относительно греческой Церкви, этого Аврамий не указывает по той простой причине, что в действительности в сочинениях Максима Грека нигде не находится такого предостережения. Из сочинений Максима Грека видно, что он не только не высказывался против иерархической·связи русской Церкви с греческой, но, напротив, сильно вооружался против тех, которые подозревали греческую Церковь в измене православию и на этом основании отрицали законность иерархической связи русской Церкви с греческой. Свое мнение по этому вопросу он изложил в сочинении, которое носит такое заглавие: «сказание отрицающимся на поставление, еже не приимати ставлений на митрополию и на владычество от Римского папы латинской веры и от цареградского патриарха в области безбожных турок поганого царя». В этом сочинении со всей ясностью выразил он ту мысль, что Церковь константинопольская, несмотря на порабощение империи, пребывает такой же верной блюстительницей православной веры, какой была она и прежде. Так, между прочим, он говорит здесь: «коея ради вины отметаешися рукоположения Константинопольскаго вселенскаго патриарха, во всяком православии и благозаконии Божиею благодатию даже и доселе сохраняемаго?.. Если и изгнаны по Божию суду мирские властители, но духовно царствующий не отринут от руки Божией и благодати, но пребывает и утвердится, сохраняемый Божиею благодатию, во всяком православии посреди нечестивых»¹⁵. В виду такого решительного свидетельства Максима Грека о православии константинопольской Церкви становится очевидным, что инок Аврамий солгал, сказав, будто Максим Грек советовал русскому митрополиту прекратить иерархическую связь с греческой Церковью, мотивируя свой совет тем, что «у греков вера христианская будто-бы погибла без остатку».

Не находя себе подтверждения в сочинениях Максима Грека, свидетельство инока Аврамия о нем, как стороннике раскольнического мнения о греческой Церкви, противоречит даже взгляду других первоучителей раскола на Максима Грека. В самом деле, по свидетельству Аврамия, выходит, будто Максим Грек был убежден в том, что «у греков православная христианская вера погибла без остатку». Между тем, как выше было замечено, дьякон Федор утверждает, что Максим Грек совершенно иначе отзывался о греческой Церкви: он, именно, будто-бы писал, что «у четырех греческих патриархов» в его время «не было триперстнаго сложения и четвероличныя аллилуии»¹⁶. Сопоставляя это свидетельство дьякона Федора о Максиме Греке со свидетельством о нем же инока Аврамия, мы необходимо должны придти к тому заключению, что Максим Грек не мог говорить о «погибели у греков православия без остатку» даже и в том случае, если бы он, действительно, был сторонником двуперстия и сугубого аллилуия, каковым старается представить его дьякон Федор. В самом деле, если Максим, действительно был сторонником двуперстия и сугубого аллилуиа и если он в защиту этих обрядов ссылался на авторитет современных ему греческих патриархов, то уже этим самым он отвергал мнение о том, что «у греков православная вера погибла без остатку». Если же он был сторонником последнего мнения, что не мог ссылаться на авторитет греческих патриархов в защиту именуемых древних обрядов. А так как первые расколоучители попеременно выставляют Максима Грека поборником этих двух, взаимно исключающих себя мнений, то очевидно, что в действительности Максим не был ни сторонником мнения о потере греками православия, ни защитником, так называемых, древних обрядов.

Столь же несправедливо первые расколоучтители указывают на Максима Грека, как на свидетеля об истреблении всех древле-православных церковно-богослужебных греческих книг и о повреждении ныне существующих. «Книги у них, греков», – говорят соловецкие челобитчики, «которые прежняго благочестиваго исправления были, после цареградскаго взятия отняли римляне и перепечатали у себя по своему латинскому обычаю, и те свои латинския книги роздали им, а их греческия книги все огнем сожгли. И о сем свидетельствует в книге своей блаженный Максим Грек»¹⁷. В действительности ни в одной книге блаженного Максима Грека не находится такого свидетельства, а есть нечто подобное ему в сказании о житии Максима, которое принадлежит неизвестному списателю и, должно заметить, заключает в себе немало невероятностей. Впрочем, и в этом сказании говорится не о всех греческих книгах, как утверждает соловецкая челобитная, а о тех только, которые, после взятия Константинополя турками, принесены били в Рим некоторыми из греков¹⁸.

Нелепость этого сказания о сожжении принесенных в Рим греческих книг настолько очевидна, что оно не заслуживает опровержения. Но если бы оно было даже и справедливо, то и тогда из него было бы видно, что в Греции остались исправные книги, так как в нем сказано, что, после взятия Константинополя турками, греки принесли в Рим множество книг, а совсем не все книги. Это мнение о существовании в Греции исправных церковно-богослужебных книг подтверждает в своих сочинениях и дьякон Федор. Он, именно, так говорит в своем послании к сыну Максиму: «у греков давно уже существуют книги двух родов: рукописныя старыя, которыя остались не сожжены от римлян, и те правы книги; и другия новыя, печатныя греческия книги, которыя печатаны по взятии Царьграда, и те все растлены и римских ересей наполнены... Те греки, которые благочестие хранят чисто, отнюдь тех книг не принимают, но переписывают с нуждою старыя и по тем славят Бога. В Афонской горе двадцать монастырей греческих и четыре русских, которые тех книг, прошедших чрез еретическия руки, не принимают»¹⁹.

Утверждая, что в Греции, после падения Константинополя, остались исправные церковно-богослужебные книги, дьякон Федор в другом своем сочинении дает понять, что греки критически относились к тем книгам, которые печатались на Западе, замарывая и исправляя в них еретические мысли. Когда «Арсений Суханов», – говорит Федор, – «стал жаловаться цареградскому патриарху Паисию на святогорских старцев: за что-де они пожгли православнаго царя нашего книги? – патриарх отвечал: худо-де сделали Афонские старцы!.. у нас-де и еретическия книги живут (что из Рима, Парижа и Венеции исходят), – мы-де и тех не сожигаем, но где видим ересь, замарываем»²⁰. Если же, по собственному сознанию дьякона Федора, греки «замарывали» еретические мысли в церковно-богослужебных книгах, издававшихся на Западе, то очевидно, что они не потеряли еще православия, как утверждают первые расколоучители, выставляя при этом Максима Грека сторонником своего мнения о греческой Церкви и заставляя его свидетельствовать о сожжении всех греческих церковно-богослужебных книг латинянами. Своим указанием на разговор Арсения Суханова с цареградским патриархом Паисием дьякон Федор, вопреки своему намерению и желанию, как нельзя лучше, доказал ту мысль, что при богослужении в греческой Церкви совершенно не употреблялись испорченные книги. Это очевидно из того, что греки, хотя и пользовались при богослужении книгами, напечатанными на Западе, но не иначе, как подвергая их предварительной цензуре и «замарывая» в них еретические мысли.

После преподобного Максима Грека, в защиту своего мнения о неправославии греческой Церкви первые расколоучители ссылаются на мнимые свидетельства вселенских патриархов: Иеремии Цареградского и Феофана Иерусалимского, из которых первый приходил в Россию в 1588 году и поставил в Москве первого российского патриарха Иова, а другой – в 1619 году и рукоположил патриарха Филарета. Но между этими двумя святителями напрасно они не упоминают еще об одном, у которого также находится свидетельство о состоянии православия в бедствующей Церкви восточной: это Мелетий патриарх Александрийский, в 1597 году написавший в Россию послание, в котором, между прочим, именно говорит о состоянии веры на Востоке. Забвение об этом патриархе объясняется тем, что его свидетельство решительно говорит против мнения первых расколоучителей о греческой Церкви. Оно ясно утверждает, что, при всем угнетении от неверных, православие в Греции стоит и пребывает нерушимо. В силу этого для первых расколоучителей, равно·как и для всех раскольнических писателей это свидетельство как-будто не существует, они как-будто и не знают о нем, хотя оно находится в уважаемой ими «Книге о вере»²¹, на которую они так охотно ссылаются в других случаях.

Что касается Иеремии и Феофила, то их свидетельства в действительности совсем не говорят того, что видит в них большинство первых расколоучителей. Соловецкая челобитная так передает эти свидетельства: «поистине, великий государь, прежние вселенские патриархи, Иеремия я Феофан, писали не мимо дела, что православная вера у них от насилия поганых турок до конца изсякла»²². В другом месте Соловецкой челобитной указывается даже на те листы Кормчей книги, на которых помещены свидетельства Иеремии и Феофана. «Вселенские патриархи, прежде бывшие у нас в русской земле, Иеремия Цареградский и Феофан Иерусалимский и иные многие палестинские власти о нашей православной истинной вере свидетельствуют списанием, якоже в книге Кормчей московской печати, лист 15 и 16, пишет сице, что-де у них в Царьграде и во Иерусалиме конечное православной вере греческаго закона от агарян насилие и погублениe»²³. Несмотря на такое точное указание листов Кормчей книги, на которых помещены свидетельства Иеремии и Феофана, Соловецкие челобитчики не только не позаботились буквально передать самые эти свидетельства, но, напротив, совершенно исказили их смысл, написав, будто вселенские патриархи говорили, «что у них православная вера от насилия поганых турок до конца изсякла». – Гораздо добросовестнее передает эти свидетельства другой расколоучитель, инок Сергий. Он в своей челобитной говорит: «В лето 7097 (1588 г.) вселенский патриарх Иеремия Цареградский в российском государстве веру христианскую и благочестие свидетельствовал в своей грамоте сице: понеже убо ветхий Рим падеся аполлинариевою ересию, второй Рим, иже есть Константинополь, агарянскими внуцы от безбожных турок обладаем»²⁴. «Еще же в лето 7127 (1619 г.) другой вселенский патриарх, Феофан снова веру христианскую российскаго царства похвалял сице: Аз смиренный Феофан, когда был во святом граде Иерусалиме, видел на востоке и на полудне от поганых агарян святым Божиим церквам запустение и православным христианам греческаго закона великое насилие и погубление, и утешения ни откуда нет, только слух благочестиваго христианскаго российскаго царя, так как он один во вселенной владыка и блюститель непорочной веры Христовой, прочие же все, хотя некоторые и носят имя христиан, но далеко от истины отпали, и хуже окаянных турок по отношению к православной вере гонителями стали»²⁵. Так передаст свидетельства обоих патриархов инок Сергий; точно так же передаются они и в Кормчей книге. По этой редакции в словах патриархов совсем не заключается той мысли, какую видят в них Соловецкие челобитчики. Ни тот, ни другой патриарх не говорит, будто «православная вера у греков от насилия поганых турок до конца изсякла», а свидетельствуют только о разорении церквей и насилии христианам греческого закона от неверных поработителей. В силу такого смысла этих свидетельств, инок Сергий выводит из них заключение, далеко не одинаковое с заключением Соловецкой челобитной. После каждого из этих свидетельств он, именно, говорит: «по сему свидетельству до Никонова и до Иоакимова патриаршества в России вера истинная христианская была»²⁶. Относительно же достоинства веры греков он не делает никакого заключения из этих свидетельств, так как подлинные слова вселенских патриархов совершенно не благоприятствуют раскольническому взгляду на состояние веры у греков. Очень может быть, что от подобного заключения его удержало опасение впасть в противоречие с самим собою. Если бы он, согласно с Соловецкой челобитной, признал Иеремию и Феофана свидетелями неправославия всей греческой Церкви, то должен бы был и их самих, как греков и предстоятелей греческих Церквей, признать неправославными. А этого он не мог допустить по той причине, что такое признание повело бы его к признанию неправославия и русской Церкви, современной Иеремии и Феофану, так как два её патриарха Иов и Филарет, были рукоположены именно Иеремией и Феофаном и вообще она находилась не только в иерархической, но и нравственной связи с греческой Церковью.

Если это только соображение удержало Сергия от искушения выставить Иеремию и Феофана сторонниками мнения о неправославии греческой Церкви, то расколоучитель более позднего времени, Андрей Денисов, поступил еще решительнее и последовательнее самому себе. Этот последний в «Поморских ответах» уже не только не представляет Иеремию и Феофана свидетелями неправославия современной им греческой Церкви, но, напротив, выводит из их свидетельств заключение, совершенно противоположное тому, какое сделали Соловецкие челобитчики: из того, что «восточные патриархи, Иеремия и Феофан, вельми похвалиша и ублажиша российскую тогда Церковь в православии зело сияющую», он заключает, что тогда и греческая Церковь не менее русской сияла в православии, что «восточная тогда Церковь вместе с российскою равно древле-православное святых апостол и святых отец благочестие безраздорно содержала»²⁷. Само собою разумеется, что под именем древле-православного благочестия Денисов разумеет здесь «двуперстное сложение, сугубое аллилуия» и проч. И, если поэтому, в своем заключении он является не более справедливым, чем и соловецкие челобитчики, зато, по крайней мере, более последовательным. А главное – своим примером он доказал, что раскольнические писатели, стараясь обратить в свою пользу свидетельства Иеремии и Феофана о Церкви восточной, впадают в явные противоречия один другому.

Не менее очевидные противоречия самим себе допускают Соловецкие челобитчики и в суждениях о современных им греках, о которых они отзываются уже на основании собственного опыта. С одной стороны, они утверждают, что «не только простые греческие чернцы, но и самыя их начальнейшия власти, архиереи, ни мало истиннаго благочестия не знают и лица своего по подобию перекрестити не умеют»²⁸ «и ходят без крестов», так что «на Руси невежи и поселяне дивятся им и говорят, что-де они палестинские власти пастырями и учительми называются и в иную землю приезжают, а сами и лику своего перекрестити не умеют!»²⁹ С другой стороны, Соловецкая челобитная говорит о тех же самых греках, «нимало не знающих истиннаго благочестия», что они, «разсмотрев истинное православие, еже в обители Соловецкой, до конца похвалили»³⁰.

В подтверждение своего мнения о неправославии современных себе греков первые расколоучители ссылаются на сочинение, известное под названием «Прения Арсения Суханова с греками». Так, дьякон Федор в сказке, поданной на допросе 11 мая 1666 года, говорит: «читал я сочинение о хождении старца Арсения Суханова. Когда он послан был в греческую землю..., тогда он слышал от самих греков и от Паисия, патриарха Цареградского, что ныне они, греки, православного крещения не имеют, обливаются в крещении, а не в три погружения крещаются... И о таковом неправом мудровании греков я, дьякон, книгу подал списания старца Арсения того, когда он ходил к патриархам, и что там говорил, и о чем с ними, греками, прелся, о всем том писал»³¹. Книгу, о которой говорит здесь Федор, нельзя признать подлинным Проскинитарием Арсения Суханова. В самом деле, этот Проскинитарий известен по нескольким спискам синодальной библиотеки, современным Арсению, из которых два имеют даже собственноручные его поправки и заметки. В этих подлинных списках никакого прения Арсениева с греками об обливательном крещении, о·перстосложении и об аллилуии не содержится. Подлинный Проскинитарий представляет, напротив, несомненное доказательство, что Арсений даже и не мог иметь никаких прений с Константинопольским патриархом Паисием: здесь, в статейном списке, говорится, что Арсений был весьма недолго в Константинополе, и к патриарху не являлся, потому что приехал туда в смутную пору, когда убит был патриарх Парфений и на его кафедру еще только избран был Иоанникий, с которым видеться ему отсоветовали, потому что он «еще не укрепился»; а Паисий во время путешествия Арсениева на Восток в 158 (т. е. 1650 году) не был еще и патриархом. Очевидно, что составителем этой книги был не Арсений, который не мог бы допустить, по крайней мере, указанного анахронизма; напротив, это самое обстоятельство, что в «Прении» совопросником Арсения представлен патриарх Паисий, с таким участием отнесшийся к предприятию патриарха Никона – исправить русские церковно-богослужебные книги и вполне одобривший его на соборе Константинопольском, равно как и то, что первые списки «Прения», о которых присутствовавшие на соборе 1666 года епископы, очевидно, не имели понятия, являются у расколоучителей, дает основание предполагать, что сочинение это составлено кем-либо из противников совершенного по греческим подлинникам исправления церковно-богослужебных книг и обрядов, который только воспользовался для своего сочинения именем Арсения Суханова и его Проскинитарием, действительно содержащим, как известно, многие неблагоприятные для греков замечания. А в таком случае указание дьякона Федора и его клевретов на употребление в Греции обливательного крещения является совершенно безосновательным.

Столь же мало заслуживает доверия и указание первых расколоучителей на свидетельство митрополита Иконийского Афанасия об употреблении в Греции обливательного крещения и об употреблявшемся прежде двуперстии. Свидетельство это дано будто-бы митрополитом Афанасием симоновскому старцу Серапиону, который, в видах подтверждения раскольнических мнений о греческой Церкви, добивался свидания с Афанасием в Симоновом монастыре. На этом свидании, по словам Серапиона, «Афанасий ему сказывал, младенцев-де у нас при крещении обливают рукою, поставив в купели, а не погружают; а крестились-де у нас, греков, в старину двумя перстами; и то-де у них оставили и назвали тот крест армянским крестом»³². Чтобы судить о степени достоверности этого свидетельства, нужно заметить, что изложенные выше объяснения происходили между человеком, вовсе не знающим по-гречески, с одной стороны, и мало разумеющим по-русски – с другой. Поэтому нисколько не удивительно, что они плохо понимали друг друга и русский инок отыскал в ответе грека совсем не то, что этот последний хотел сказать на вопрос, по всей вероятности, тоже не совсем верно понятый. В силу этого старец Игнатий, в присутствии которого происходил разговор Афанасия с Серапионом, заметил на допросе, что не знает, кого разумел Афанасий, говоря о полива-тельном крещении, – греков, или белорусцев, или кого другого³³, равно как не подтвердил известия о словах Афанасия, что будто-бы греки прежде крестились двумя перстами. Но если бы даже митрополит Афанасий и говорил то, что ему приписывает старец Серапион, его свидетельство не имеет никакого значения пред согласным свидетельством приходивших тогда же в Россию патриархов и многих других греческих пастырей, которые говорили совершенно противное о греческом крещении и перстосложении, тем более, что Афанасий находился в монастыре Симоновском за что-то «под началом» и, быть может, подобно Арсению Греку, когда тот находился под началом же в Соловецком монастыре, имел побуждения подслуживаться русским, подтверждая их невыгодные мнения о греках.

* * *

Переходя к суждению о русской Церкви и русских новопечатных церковно-богослужебных книгах, первые расколоучители говорят, что на Руси «истинная православная христианская вера от крещения русской земли до 1652 года стояла нерушимо и непоколебимо, но что в этом году патриарх Никон начал искажать правоверие»³⁴. Для этого он стал перепечатывать церковно-богослужебные книги, хотя в этом, по мнению расколоучителей, не было никакой действительной нужды, так как старопечатные богослужебные книги будто бы были совершенно исправны и потому не нуждались в переиздании их.

А) А что старопечатные книги, действительно были исправны, это можпо видеть а) из того, что они «не с мордовских, не с черемисских, и не с латинских переложены, но печатаны древле с греческих древних письменных в добрые времена, до взятия Царьграда и истребления греческих книг римлянами за много лет»³⁵. б) Будучи исправны в первоначальной своей редакции, эти книги не могли подвергнуться искажению и впоследствии, потому что, во-первых, «от крещения русской земли до Никонова патриаршества российскому царствию от иноплеменных разорения и церквам Божиим запустения и книгам истребления не бывало»³⁶, а во-вторых, «в московском государстве не бывало еретиков прежде, которые бы искажали святыя книги и вносили в них противныя догматы». Одним словом, на Руси не существовало таких условий, при которых церковно-богослужебные книги могли бы подвергнуться искажению. В силу отсутствия этих условий, церковно-богослужебные книги оставались до патриарха Никона в неповрежденном виде. Это видно а) из того, что старые книги были дважды свидетельствованы: в первый раз при митрополите Макарии, а во второй – при патриархе Иосифе; ни в тот, ни в другой раз не нашли в них ни одного такого порока, за который следовало бы их отвергнуть³⁷; б) из того, что «по ним служили и приносили непорочную жертву преосвященные митрополиты и прочие архиереи русские до патриархов, потом пять патриархов московских и прочие архиереи Христовы и иереи всей русской земли по тем же служили и Господу Богу угодили, а ни в чем их не опорочили». в) Неповрежденность старопечатных книг засвидетельствовали восточные патриархи: «нашу провославную христианскую веру», читаем в Соловецкой челобитной, «свидетельствовали вселенские патриархи и все палестинския власти не в одно время, и они в русской земле благочестивое истинное православие до конца похвалили и писанию предали и, печатьми царскими и своими руками утвердивши это писание, в соборной и апостольской Церкви положили, как засвидетельствовано это в Кормчей книге»³⁸. г) Наконец, сам патриарх Никон засвидетельствовал их исправность тем, что «в первый год своего патриаршества напечатал служебники с нашими печатными служебниками, которые при прежних царях и при патриархе Иосифе печатаны, во всем согласные; да и в предисловии к тем служебникам напечатал, что-де они напечатаны по свидетельству божественных Писаний и по истинному извещению вселенской Церкви, пространно, откровенно и разумно расположивши»³⁹.

Б) Как дело совершенно излишнее, переиздание богослужебных книг, задуманное патриархом Никоном, не только не могло встретить к себе сочувствия в среде лиц, заинтересованных этим делом, но, напротив, должно было сопровождаться противодействием с их стороны. Для устранения этого противодействия со стороны царя патриарх Никон решился прибегнуть к такой хитрости: «в начале своего патриаршества он взял с царя обязательство в том, чтобы он не только сам не препятствовал ему ни в чем, что он станет делать, но и защищал-бы его при этом от бояр... Помазанник Божий не узнал волка, во овчей коже пришедшего, и в силу этого дал ему такое обязательство»⁴⁰. Устранив таким образом противодействие своим замыслам со стороны царя и бояр, Никон решился устранить противодействие своему делу и со стороны архиереев. Для этого он «поставил в епископы мирских попов и при посредстве их, как подкупленных рабов, что хотел, то и делал: потому что ни один из них не осмеливался говорить ему истину, но все ему потакали и руки свои к нововводным·догматам из-за страха прилагали, стараясь удержать за собою временные почести, кроме Павла епископа Коломенского. Он один не предал благочестия, но крепко стал на защиту своего правоверия, и в силу этого скончался от мучителя... А другие сделались льстецами и предателями. И от таких-то злых деятелей, не по Божию избранию принявших епископский сан, произошло все злое в Церкви Христовой, и чрез них-то сатана совершил свое намерение»⁴¹.

В) Устранив, таким образом, противодействие незаконно задуманному переизданию церковно-богослужебных книг, Никон приступил к самому изданию их, имея при этом в виду не исправить их, а исказить. Как же он выполнил это намерение? Для этого он «посылал в Грецию покупать прокаженныя латино-греческия печатныя книги, и купил их на многия тысячи серебра... и с тех новогреческих печатных книг печатал он на Москве новыя свои книги: потому оне и не согласны со старыми нашими. Арсений Грек, враг Божий, переводил те книги еретическия на наш язык славянский, и тем они разврат велий сотворили во всей русской земле»⁴². Кроме покупки греческих печатных книг, Никон «отовсюду собирал для своего замысла испорченные старые славянские Потребники и Служебники, да и напечатал в соборном своем уложении⁴³: в наших-де старых Потребниках и Служебниках и в греческих так указано»⁴⁴. Таким образом, «Никон все учинил своим развратным вымыслом, собирая с разных хромых и покидных Служебников и с иноземных, а не с правых Служебников»⁴⁵.

Г) В силу таких обстоятельств Никоновы книги вышли искаженными, испорченными. Признаки, по которым можно узнать эту искаженность, заключаются а) во взаимном противоречии между собою Никоновых книг. Если бы, говорит поп Никита Пустосвят, «Никон истину снискал, то б во всех своих Служебниках единочинно и постоянно велел печатать... и с толковою своею книгою (Скрижалью) не разногласил бы. Между тем, шесть выходов его Никоновых Служебников в российское государство насильством разослано: а все те Служебники между собою разногласят и ни один с другим не согласуется». Но этого мало. У Никона Служебники не только не согласны один с другим, но даже «в одном и том же Служебнике указ с указом не согласуется». б) Второй признак испорченности Никоновых книг заключается в том, что в них содержатся известия исторически неверные, и постановления, неприложимые к практике. Так, напр., «напечатано в новых Потребниках, в Помоканоне, лишнее правило» (103-е), между тем как «святые отцы на том соборе положили 102 правила, а 103-го правила не положили»⁴⁶. Другой пример исторически неверного и даже нелепого известия находится в Скрижали. Это именно известие об авторе и времени составления песни: Честнейшую херувим. В Скрижали сказано, пишет Никита, будто эта песнь составлена Космою Маюмским в день распятия Христа, между тем как «в страшный той день пяток той песни не бывало, и тот творец, Косма Маюмский, во время страстей Христовых еще и не родился»⁴⁷. К числу постановлений, неприложимых к практике, относится запрещение священникам совершать освящение церквей⁴⁸.

Д) Кроме внутренних признаков, заключающихся во взаимном несогласии между собою новопечатных книг и в противоречии их со старопечатными, о неисправности их свидетельствуют внешние признаки. К числу этих признаков относится прежде всего удаление Никона с патриаршей кафедры, так-как «Никон отрекся от патриаршества» именно в силу того, что «сознал свое заблуждение в вере». А что, действительно, поэтому именно Никон отрекся от патриаршества, это видно из того, что, по удалении в Иверский монастырь, он «завел там свою типографию и велел печатать Часовники по старому уставу и обычаю, с прибавлением в 8-м члене символа веры слова истиннаго, а именно: и в Духа Святаго Господа истиннаго и животворящаго, и прочее все в них по старому слово в слово. Это произошло от того, что сильнее человека изобличила его безумную дерзость книга Орел мудрая, так-как в ней написано явно, при котором царе и патриархе превращена будет вера на Москве. И тот Орел согнал его с Москвы; а Никон не знал его до патриаршества»⁴⁹. Еще яснее засвидетельствовал испорченность новопечатных книг Павел, митрополит Крутицкий, который будто-бы от лица всех архиереев говорил дьякону Федору: «и мы, диаконе, знаем, что старое благочестие церковное все право и свято, и книги непорочны; да только нам царя нужно оправдать: потому мы за новыя книги и стоим, утешая его»⁵⁰. – Наконец, это же самое засвидетельствовал и царь, который будто-бы потому только не согласился позволить Лазарю «идти на судьбу Божию в огонь»⁵¹, что был уверен в неправоте новопечатаных книг. По этому поводу сам царь будто-бы выразился таким образом: «не может быть того, чтобы Бог оправдал наши новыя книги»⁵².

Е) Итак, архиереи и сам царь сознавали испорченность изданных патриархом Никоном книг. Но почему же в таком случае они не отвергли этих книг по удалении Никона с патриаршей кафедры? Причина этого, по мнению дьякона Федора, заключалась в том, что как царь, так и архиереи боялись того, как-бы им чрез отвержение новопечатных книг не обнаружить своего непостоянства в делах веры и чрез то не подвергнуться насмешкам со стороны православных и иноземцев. Кроме того, архиереи не решались отказаться от новопечатных книг, боясь навлечь на себя гнев царя. «Наши русския власти извергли Никона из сана и сделали простым монахом; а новособранные развращенные его уставы и чины и новыя книги все утвердили. Так они поступили по страсти своей, стыда ради своего: так-как много уже лет по новому уставу его служили они все и новыя многия книги напечатали, и многих христиан замучили сначала еще, и в заточение загнали тех, которые не приняли новых преданий Никоновых. И потому то они архиереи, и книжницы, и старцы не пожелали возвратиться к прежнему отеческому правоверию, говоря нам втайне и явно: если уж нам, пастырям и погибнуть за отступление свое, а обратиться снова на первое невозможно. Все христиане укорят нас, и оплюют, и неверные иноземцы посмеются нам! Великий государь так захотел, а мы бы и рады по старым книгам петь и служить Богу, да его, царя, не смеем прогневать; в силу этого и угождаем ему; а там уж Бог судит, – не мы завели новое»⁵³. Тот же ложный стыд будто-бы удерживал и царя от «возвращения на прежнее отеческое правоверие». Это выразил сам царь по поводу предложения попа Лазаря – «идти на судьбу Божию в огонь» для доказательства правильности старопечатных книг. Вот что, по словам дьякона Федора, говорил царь по поводу этого предложения: «если старую веру оправдает Бог чрез одного попа пред всем царством: то мне со всеми властьми срам будет и поношение от всего мира, так как я и власти многих христиан всякаго чина за старую веру разорили уже и изгнали, и умертвили, и пустынников попалили огнем по моему распоряжению. И как уже Бог оправит наши новыя книги? Не быть тому так, и не хочу на Божию правду уповать! не по-нашему Бог сделает!»⁵⁴.

Ж) Так-как в утверждении Никоновых нововведений были заинтересованы только сам царь да некоторые архиереи, первоначально, по страху пред Никоном, согласившиеся на исправление церковно-богослужебных книг, то этому утверждению угрожало противодействие со стороны других архиереев. Для предотвращения этого·противодействия, по словам дьякона Федора, царь решился прибегнуть к хитрости и таким путем склонить на свою сторону всех архиереев. Для этого он, с одной стороны, поручил Павлу Крутицкому и Иоакиму, чтобы «они утверждали всех прочих властей в новинах стояти, а древнее предание все презирати и ни во чтоже вменяти, но только не хулить явно»⁵⁵, а с другой стороны – «сам царь ко всем архиереям ночью ходил на подворья их, и по сту рублей давал им милостыни, умоляя их: отцы честные, будьте со мною, и я с вами! Они же обещались ему с радостью»⁵⁶, заключает дьякон Федор. В таких коварствах, по свидетельству Федора, состояли пригоговления к собору 1666–7 годов. Вот что·говорит дьякон Федор по этому поводу о Павле Крутицком: «жил я у него во дворе в Кремле пять недель и видел тут все коварства их, потому что к нему во двор собирались все архиереи, и книжницы, и старцы, яко же к Каиафе древле на Господа нашего Илсуса Христа, совещаясь, как бы убить Его, – так и на нас у него (т. е. у Павла Крутицкаго)⁵⁷. В таких же коварствах, продолжает Федор, состояли и самые заседания собора 1667 года. «Греческие два патриарха, на нем бывшие, Паисий и Макар, сперва стали праведно судить о нас, стоящих за старыя книги», но потом, по проискам русских властей и по уговору переводчика, архимандрита Дионисия, отказались от своего первоначального намерения – дать праведный суд «стоящим за старыя книги», и утвердили все согласно с желанием царя и русских властей.

З) Итак, при помощи разных хитростей и насильственных мер, на соборе 1667 года были утверждены все «Никоновы новопременения». В этом году, говорит протопоп Аввакум, никониане совершенно православие все отринули, нечестие же всякое приняли и укрепили, и новоразвращенныя богомерзкия книги со многими ересьми в них похвалили»⁵⁸, и чрез то совершенно лишились благодати, так что архиереи «чужи себе сотвориша архиерейства; все они отступники глупые, и поставленные от них попы и диаконы не имеют благодати священства, по правилам они подлежат каноническому суду и анафеме».

И) Отступление никониан от «древняго православия» сопровождалось общественными бедствиями, посредством которых Бог хотел вразумить отступников и возвратить их «на прежнее отеческое правоверие». Когда Никон стал искажать православие на Руси, говорит дьякон Федор «тогда вскоре Господь Бог, гнев свой излияя на Русскую землю, послал смертоносную язву на людей, желая уцеломудрить нас, чтобы мы помимо Его святой воли ничего не совершали, но к Нему прибегали, и от Него милости просили». Невнимание никониан к Божественному призванию, выразившемуся в общественных бедствиях, навлекло Божественный гнев на главных виновников отступничества – на сотрудников патр. Никона и продолжателей его дела. «Казнил их Сам Христос свыше разными наказаниями при кончине для обнаружения нечестия их и отступления»⁵⁹, говорит дьякон Федор. Но мучениями в здешней жизни не кончится наказание никониан; полное возмездие за свое отступничество они получат в загробной жизни. «Не так строго осуждены будут в век грядущий жиды, убившие Господа, как никониане»⁶⁰.

Й) Главные и существенные погрешности новопечатных книг, по мнению первых расколоучителей, заключаются в чтении 8-го члена символа веры без прибавления слова истиннаго, в наставлении слагать руку для крестного знамения троеперстно, а не двуперстно, в наставлении петь трегубое аллилуиа, а не сугубое, в повелении печатать на просфорах четвероконечный крест и в некоторых других текстуальных и обрядовых особенностях, которые, обыкновенно, называются у первых расколоучителей «церковными догматами». Все эти так называемые «церковные догматы» и составляют в глазах расколоучителей «новую веру, которой до наступления Никонова патриаршества и слухом не слыхали на Руси»⁶¹.

Они составляют новую веру по двум причинам: во-первых, по своей новизне, как такие обряды, которые никогда будто бы не существовали в практике православной Церкви, а во-вторых, и главным образом, по своему внутреннему значению, как внешние выражения определенных еретических мыслей. Какие же именно еретические мысли находили первые расколоучители в новопечатных книгах? В чем заключались догматические погрешности этих книг? Эти погрешности, по мнению расколоучителей, обнимают собою всю область христианского догматического учения, начиная с учения о Божественном существе и кончая учением о таинствах. Вот эти заблуждения: a) в новопечатных книгах, вопреки Божественному писанию, говорится, будто Бог есть тьма, а не свет; b) в них проводится три, совершенно противополοжных между собою, взгляда на число Божественных лиц, а именно: то признается в Боге только одно лице, то четыре, то три; c) в тех случаях, когда признается троичность Божественных лиц, неправильно определяется природа второго и третьего лица, а именно: второе Божественное лице, Сын Божий, признается существом тварным, а Дух Святый не признается истинным, а только причастником истины⁶²; в частности в них содержится не только неправильное, но и разноречивое учение о Христе и об отношении его к искуплению человечества, а именно: в одних случаях утверждается, что, при соединении Божественной природы Сына Божия с человеческой, человечество было поглощено Божеством⁶³; в других случаях совершенно отрицается соединение Божественной природы Сына Божия с человеческой и утверждается, что Сын Божий имел не действительную плоть, а только призрачную, и что «Он прошел Мариею, яко трубою»⁶⁴; в иных случаях разрывается всякая личная связь между Сыном Божиим и человеком Христом и проповедуется, что Христос был совершенно отдельным лицем от Сына Божия⁶⁵; е) относительно крестных страданий Христа в новопечатных книгах будто бы говорится, что «Христос за своя согрешения распят бысть, а не за спасение мира»⁶⁶, и таким образом отрицается искупительное значение крестных страданий и смерти Христа; f) отрицая искупительное значение смерти Христа, новопечатные книги отрицают и воскресение Его, а в некоторых случаях даже отрицают самое пришествие Христа на землю и выражают мысль о том, что никониане «иного ждут к себе Христа»; g) в этих же книгах напечатана хула на Пресвятую Богородицу, будто «скверна бяше в ней прародительная до благовещения», т. е. что она зачалась и родилась с первородным грехом, и будто Богородица, кроме Христа, имела других детей; h) наконец, в новопечатных книгах содержится еретическое учение относительно таинства евхаристии и именно учение о том, что во время литургии хлеб и вино остаются простым хлебом и вином, «дондеже приидет час рещи священнику, молящему Бога: и сотвори хлеб сей честное тело Христа твоего».

К) Кроме догматических погрешностей, первые расколоучители находят в новопечатних церковно-богослужебных книгах погрешности канонические и обрядовые. К числу канонических погрешностей они относят предоставление права совершать таинство крещения, помимо священнииков, не только диаконам и монахам, но даже простым мирянам, не исключая и женщин, и b) предоставление диаконам права совершать изъятие агнца на проскомидии⁶⁷. В качестве обрядовых погрешностей первые расколоучители указывают на мнимое запрещение носить кресты на груди, находящееся будто-бы в новопечатных книгах, на отмену 12-ти земных поклонов при чтении молитв Ефрема Сирина, на повеление омывать престол мылом при освящении церквей, повеление полагать антиминс «поверх индитии»⁶⁸ и т. п.

* * *

Таков в общих чертах взгляд первых расколоучителей на Русскую православную Церковь. Из отдельных пунктов этого взгляда заслуживает особенного внимания со стороны лиц, интересующихся расколом, мнение об исправности дониконовских российских церковно-богослужебных книг. Это мнение составляет, так сказать, фундамент в системе раскольнического учения о православной Русской Церкви. С обнаружением несостоятельности этого мнения сама собой обнаруживается несостоятельность и всех остальных частностей этой системы, подобно тому, как за разрушением фундамента падает все здание, которое на нем держится. В силу этого-то мы займемся теперь по возможности рассмотрением этого мнения.

Первые расколоучители, как выше мы видели, отвергают не только испорченность дониконовских церковно-богослужебных книг, но даже не признают в дониконовской Руси существования таких условий, которые могли бы способствовать их порче. Они уверяют, что российские церковно-богослужебные книги, «переведенныя древле с греческих древних письменных в добрыя времена, за много лет до взятия Царь-града и истребления греческих книг от римлян», оставались без всякого повреждения в течение всей истории Русской Церкви до п. Никона. В подтверждение этой мысли дьякон Федор ссылается на двукратное свидетельствование этих книг, утверждая, что ни в том, ни другом случае «в старых книгах не обрели ни единаго порока». Однако в действительности дело было далеко не так, как представляет его Федор. При первом же освидетельствовании церковно-богослужебных книг, на которое он указывает, т. е. на Стоглавом соборе, оказалось, что тогда «священныя книги писцы писали не с правленных переводов, а написав, не правили же, и опись к описи прибывала, и недописи и точки не прямыя»⁶⁹, и что между «священными книгами» того времени «мали обретошася потребни, прочая же вся растлени от преписующих, ненаученых сущих и неискусных в разуме, ово же и неисправлением пишущих»⁷⁰. Проходя молчанием это указание Стоглавого собора на неисправность тогдашних церковно-богослужебных книг и даже отрицая его, дьякон Федор однако же проговаривается в своих сочинениях относительно этого предмета и, вопреки собственному же первоначальному заявлению об исправности всех дониконовских церковно-богослужебных книг, как печатных, так и письменных, утверждает, что «в рукописных книгах, не печатных, обретается разнство в символе о исповедании Святаго Духа, сие: идеже писано – и в Духа Святаго Господа животворящаго, тамо истиннаго несть; а идеже писано: и в Духа Святаго истиннаго и животворящаго, тамо Господа несть. И отчего тако учинися в книгах никто же весть утаенную премудрость сию». В другом месте дьякон Федор еще резче отзывается о неисправности рукописных дониконовских церковно-богослужебных книг, говоря, что «оне много искажены» и что «верить таким разгласным книгам нельзя». Уже это одно признание дьякона Федора относительно рукописных книг в корне подрывает основное положение первых расколоучителей об исправности всех дониконовских церковно-богослужебных книг, которые, по первоначальному заявлению дьякона Федора, все без исключения были совершенно исправны. Такое призвание относительно искаженности рукописных церковно-богослужебных книг дьякон Федор делает в силу того, что эти книги не оправдывали раскольнического мнения о необходимости читать 8-й член символа веры с прибавлением слова истиннаго. В виду этого дьякон Федор и отдает решительное предпочтение печатным московским книгам пред рукописными. Первые он считает по существу совершенно исправными, за исключением некоторых, по его мнению, незначительных описей. «Не диво то, еже и в старых книгах какия описи бывают, и тому бывает правое рассуждение, и последи исправляется от искусных мужей. Иное дело опись, иное дело превращение и применение книгам и догматам церковным. За какую-либо опись в книге и погрешенное слово не подобает нам спорить; а за превращение книг старых и догмат правых изменение подобает всякому христианину и страдати и умирати».

Признав, что «письменныя богослужебныя книги много искажены», дьякон Федор был уже недалек от того, чтобы признать искаженными и печатные книги дониконовского издания, так как они появились ведь после письменных книг и были печатаны с последних, в силу чего и должны были унаследовать, если не все, то, по крайней мере, большую часть погрешностей письменных книг. Однако этого последнего признания он не делает, а говорит, что старые книги (т. е. печатные) не требовали исправления. У самого Федора мы не находим примирения этого противоречия, а встречаем его у протопопа Иоанна Неронова. Последний утверждает, что, будто бы, и приготовляя к печатанию церковно-богослужебные книги, «переводили их с греческаго языка на славянский духовные святые мужи: преподобный Максим Грек и прочие таковые».

По поводу этого замечания Неронова прежде всего можно спросить: кто из справщиков старопечатных книг знаком был с греческим языком? И не за то ли именно восстали против соборного исправления богослужебных книг ревнители старообрядчества, что дело это было поручено людям, знающим греческий язык, и что исправление книг признано необходимым произвести по греческим подлинникам. Приводимый Нероновым пример Максима Грека к старопечатным книгам не имеет никакого отношения; и в XVI веке ученый Максим Грек стоял у нас совершенно одиноким, так что выражение Неронова: «и прочие таковые», поставленное при имени Максима Грека, совершено неуместно; да и вообще указывать на Максима Грека, именно как на справщика богослужебных книг, Неронов не имел никакого права, потому что эти собственно труды Максима по исправлению книг с греческого текста и вызвали против него сильную вражду у современных ему ревнителей старой буквы и старого обряда, истинным подражателем которых явился потом Неронов со своими единомышленниками. Кроме того, нужно заметить, что, по Неронову, богослужебные книги, переведенные при св. Владимире с греческого языка на славянский, никогда не подвергались искажению, так что вторичный перевод их с греческого языка представляется поэтому делом совершенно излишним.

Но если бы даже замечание Неронова было и справедливо, мнение первых расколоучителей об исправности старопечатных богослужебных книг от этого нисколько не выиграло бы. Неисправность этих книг была настолько очевидна, что её не отвергает совершенно и сам дьякон Федор, старающийся только представить эти неисправности незначительными «описками». Однако и это ему не удается, потому что указываемые им «описи» в старопечатных книгах оказываются гораздо важнее тех погрешностей, которые он находит в письменных книгах. Если же, несмотря на это, он называет погрешности старопечатных книг незначительными «описями», то делает это только потому, что эти погрешности не касались так называемых у него «церковных догматов», (т. е. двуперстия, сугубого аллилуиа и проч.), во имя которых собственно и восстали ревнители старобрядчества против исправительной деятельности п. Никона в области церковной обрядности. Вот что именно говорит он об «описях» в старопечатных книгах: «в старых Триодях асафовских, цветных, в преполовенском каноне, говорится: покланяемся Троице трисущней единой»⁷¹; «в тройческом каноне 6-го гласа, на воскресной полунощнице, во Псалтырех с возследованием, поется стих: пресущный едине Господи и трисиянне образы, в тождестве зрака сый. Так напечатано в Псалтырех при патриархе Иоасафе. В том же каноне, в 6-й песни стих: в тя вселися, Приснодево, яве содержитель и Господь всех, и едину трисиянну зраку Божества человечески поклонятися научи. А в старых же книгах, часовниках, при том же Иоасафе и при Иосифе патриархе, после того стих в 1-й песни справлен в Октаях и Псалтырях же, сице: пресущный едине, Господи, и трисиянный лицы в тождестве зрака сый. А образов несть тут. А во Псалтыри учебной Иосифа же патриарха положено богословие святых отцев – Афанасия, Кирилла и Максима Исповедника, – и там учат святые отцы един образ исповедывати, а составов и лиц три»⁷².

Так рассуждает дьякон Федор о старопечатных книгах в своем сочинении «Послание к сыну Максиму», читателями которого предполагались единомышленники дьякона и сотрудники его в деле противления церковно-исправительной деятельности патриарха Никона и его преемников. Совсем другое говорит он о тех же книгах, как уже мы видели выше, в челобитной царю Алексею Михайловичу и вообще в тех сочинениях, которые предназначались для церковного и гражданского правительства. Там он с решительностью утверждает, что «положенное в церкви духовное богатство, святыя непорочныя книги переправления не требуют... А те, которые думают исправлять, искажают больше, а не исправляют, и подкапывают и крадут церковное богатство»⁷³. Очевидно, что, допуская такие явные противоречия самому себе, дьякон Федор поступил вопреки собственной своей совести. Как человек начитанный он очень хорошо знал, что старопечатные московские церковно-богослужебные книги во многом неисправны и потому, как сам же он сознается, «требуют исправления от искусных мужей». Но оказавшись в оппозиции церковным преобразованиям патриарха Никона, он решился, во чтобы то ни стало, доказать неисправность новопечатных книг, и избрал средством для этого мысль о «непорочности» старопечатных книг. В полемике против «никоновых новопременений» он до того увлекается этой мыслью о неповрежденности и неприкосновенности старопечатных книг, что сам начинает искренно верить в эту неповрежденность и, от души негодуя на новых справщиков, пишет: «те, которые думают исправлять, искажают больше, а не исправляют, и подкапывают и крадут церковное богатство», потому что «святыя непорочныя книги переправления не требуют».

Рассуждения дьякона Федора о разногласиях между рукописными российскими церковно-богослужебными книгами, а равно и об «описях» в печатных дониконовских книгах, важны потому, что они лучше всяких сторонних свидетельств и при том самым неопровержимым образом обнаруживают несостоятельность теории первых расколоучителей о неповрежденности дониконовских церковно-богослужебных книг. В самом деле, если, как говорят расколоучители, российские богослужебные книги, будучи при Владимире переведены с добрых греческих подлинников, оставались неповрежденными в течение всей истории Русской Церкви до патриарха Никона, то откуда же явились искаженные письменные книги, о существовании которых говорится у дьякона Федора? Если бы, действительно, российские богослужебные книги никогда не подвергались никакому искажению, то тогда не могло бы быть и речи ни о каких искаженных книгах, как письменных, так и печатных. Совмещение мысли о неповрежденности дониконовских богослужебных книг с мыслью о существовании между дониконовскими книгами книг искаженных – это такая нелепость, которая могла уживаться только в уме таких фанатических приверженцев мнимой русской старины, каковы были·первые расколоучители: протопоп Аввакум, дьякон Федор, попы Никита, Лазарь и прочие.

Итак, старопечатные русские церковно-богослужебные книги, по сознанию самих первоучителей раскола, не только не отличались совершенной исправностью, но даже заключали в себе мысли прямо еретические, какова мысль о «трисущной Божественной троице», замеченная дьяконом Федором в Аввакумовой псалтыри Иоасафовского издания. А если так, то, значит, патриарх Никон предпринял исправление этих книг совершенно законно. Принимая при этом во внимание то обстоятельство, что церковно-богослужебные кинги сличались при п. Никоне не только с греческими, но и с древними славянскими рукописными книгами, отличавшимися полным согласием между собою, о чем засвидетельствовал собр русских иерархов 1654 года, мы придем к тому заключению, что новопечатные книги не могли содержать в себе никаких ересей, так как в противном случае пришлось бы признать еретическими и древне-славянские книги, чего, конечно, не допустят и сами расколоучители в силу своего безграничного уважения ко всему тому, что было в русской Церкви до п. Никона. Т. о. первые расколоучители, вопреки своему намерению, сами же опровергают свое положение об испорченности и еретичности новопечатных книг, изданных при п. Никоне и его преемниках, а вместе с тем опровергают и мнение о неправославии самой русской Церкви, допустившей эти книги к употреблению при совершении богослужения.