Глава XV. Религия и культура Эгейского Мира в III–II тысячелетиях до нашей эры. Крито-Микенская цивилизация

На самой окраине Восточного Средиземноморья вдали от серьёзных политических нестроений и военных конфликтов, которые сотрясали Ближний Восток в III и II тыс. до н. э., на периферии Древнего мира развивались совершенно особые культуры, находившиеся, с одной стороны, под определённым влиянием своих могущественных соседей (хеттов, египтян и финикийцев), но в то же время сохранявшие удивительную самобытность и некоторую творческую независимость. В исторической науке эти культуры известны под собирательным названием «Эгейский мир» или «Эгейская цивилизация».

История Эгейского региона эпохи бронзового века обычно рассматривается учёными как своего рода пролог к истории античной Греции. Именно здесь, на территории Балканского полуострова и прилегающих к нему островов, из разрозненных грекоязычных племён постепенно формировалась единая греческая нация с её особым менталитетом, мировоззрением и культурой.

Разумеется, Эгейский мир не был однородной культурно-исторической общностью. Некоторые его народы оставались на весьма примитивном уровне развития, в то время как другие, проявив творческую инициативу и культурную любознательность, вышли за пределы, очерченные ареалом их существования, и активно развивали контакты с внешним миром.

Ведущими культурными центрами Эгейского мира были:

– Кикладские острова – архипелаг в южной части Эгейского моря;

– Микены – город в материковой Греции;

– остров Крит.

Особого внимания и отдельного рассмотрения заслуживают культуры Микен и Крита, которые многие исследователи склонны объединять в крито-микенскую цивилизационную общность в силу их тесных культурных связей и сильного взаимного влияния друг на друга.

Регулярные и активно развивающиеся торгово-экономические отношения Крита и Микен с Передней Азией, Левантом⁴³³ и Египтом в значительной степени определили и вектор культурного развития этих регионов Эгейского мира. Основной типологической чертой ближневосточных и анатолийских цивилизаций было то, что их структурообразующим элементом был дворец, выполнявший в древности и роль храма: он совмещал в себе, с одной стороны, функции святилища и царского жилища, а с другой – общественной житницы. Дворцово-храмовый принцип построения общества был усвоен и крито-микенской культурой.

Так, первые храмы-дворцы появились на Крите около 1900 г. до н. э. В материковой Греции это случилось несколько позже: в 1400–1300 гг. до н. э. Вокруг дворцов-храмов возникали целые города-государства (Кносс, Фест, Маллия, Закрос). Вместе с социальными, хозяйственно-экономическими, архитектурными и эстетическими идеями на Крит проникали с Востока и идеи религиозные. Являясь цивилизацией дворцово-храмового типа, Крит и Микены вместе с тем сохраняли весьма специфические особенности, которые не позволяли безоговорочно причислить их к ряду «нормальных» ближневосточных культур. Эти же особенности, как пишет крупнейший отечественный исследователь-антиковед Ю.В. Андреев, стали основой для превращения Эгейского мира «в древнейший очаг цивилизации подлинно европейского типа – классическую Элладу»⁴³⁴.

Учёный выделяет следующие типологические «праэллинские», или «протоевропейские», черты Эгейского мира⁴³⁵:

– ярко выраженный динамизм – в первую очередь в темпах культурного развития Крита и Микен – по сравнению с общими темпами истории Древнего мира;

– готовность к внешним контактам и активные поиски таких контактов;

– сочетание культурной открытости внешнему миру с критическим и избирательным отношением к заимствованиям и усвоению чужого опыта;

– установка на досуг и наслаждения как определяющий принцип в крито-микенской системе ценностей;

– сохранение многих архаических черт, унаследованных от прежних эпох (сильные традиции родовой и общинной солидарности, «матриархальная» окрашенность общественной жизни);

– религиозный синкретизм и весьма аморфный, слабо дифференцированный пантеон.

Итак, Эгейская цивилизация в своём крито-микенском варианте явилась первой европейской цивилизацией, по крайней мере в географическом смысле этого слова. Соединив в себе черты дворцово-храмовых культур Восточного Средиземноморья и Анатолии, Эгейский мир стал, по выражению профессора Ю.В. Андреева, «мощным источником культурогенетических импульсов для всей Южной и отчасти также Центральной Европы»⁴³⁶.

Долгое время представления европейцев об Эгейском мире черпались исключительно из знаменитых гомеровских поэм «Илиада» и «Одиссея». Слепая вера в историческую точность текста привела к тому, что вплоть до второй половины XIX в. считалось, что вся история Греции, начиная со времён, описанных легендарным древнегреческим поэтом-сказителем, укладывается в отрезок I тыс. до н. э.

Впоследствии, однако, было замечено, что в тексте присутствуют упоминания об элементах быта, которые не могли быть свойственны эпохе, в которую жил Гомер (VIII–VII вв. до н. э.): например, употребление медного и бронзового оружия, боевых колесниц. Кроме того, некоторые события, речь о которых идёт у Гомера, относятся авторами, почти ему современными или жившими ненамного позже его, ко времени глубокой древности: например, взятие Илиона (Трои) происходило значительно раньше, чем это следует из гомеровской поэмы.

Гомер упоминает о великих Микенах, Пилосе и о Крите, где правит мудрый Минос. Крит предстаёт в «Илиаде» как богатый «стоградный» и «пространный» остров, жители которого отличаются высокой степенью культуры и живут в достатке и благополучии. При этом во всю исторически обозримую тогда эпоху (а это составляло примерно тысячу лет до Рождества Христова) Крит был второстепенной провинцией Эллады, где располагались несколько мелких городов-государств, постоянно враждующих друг с другом. Это заставило многих думать, что Гомер приукрасил действительность из эстетических соображений.

Первым человеком, попытавшимся доказать достоверность описанных Гомером событий, был Генрих Шлиман (1822–1890). Шлиман не был профессиональным археологом, но увлекался историей и изучением языков (в его арсенале, помимо родного для него немецкого, были русский, голландский, английский, французский, итальянский, португальский, арабский, новогреческий, древнегреческий языки и латынь). Скопив необходимые средства, он в 1871 г. приступил к раскопкам предполагаемой Трои на холме Гиссарлык⁴³⁷ (см. рис. 48). Шлиман копал там, где, как считалось со времён Древнего Рима, существовал Илион.

Рис. 48. Троя. Раскопки. Современный вид. Фото автора.

Сами римляне считали себя потомками троянцев через сына царя Приама – Энея, бежавшего при захвате города.

Не будучи профессиональным археологом, Шлиман вёл работу с грубыми нарушениями и в своём стремлении дойти до самого древнего слоя повредил многие более поздние культурные слои. В итоге он нашёл городище, по возрасту предшествовавшее временам Энеяи Приама на несколько тысяч лет⁴³⁸ и искренне полагал, что это и есть остатки гомеровского Илиона, сожжённого данайцами. Найденное собрание медных и золотых украшений Шлиман тотчас же объявил кладом троянского царя Приама, хотя позднее выяснилось, что эти предметы старше легендарного правителя примерно на тысячу лет.

После этого он переезжает на Пелопоннес и начинает раскапывать древние города Микены и Пилос. Исследования увенчались успехом, и Шлиман едет на Крит, желая раскапывать кносский холм. Однако владелец холма отказался его продать, и Шлиман уехал ни с чем и вскоре умер.

Деятельность Шлимана вызвала неоднозначную реакцию в академических кругах и подняла вопрос о допустимости дилетантского подхода в научных исследованиях. Вместе с тем, несмотря на неаккуратность методов этого археолога-любителя, нельзя отрицать тот факт, что именно с находок Шлимана начался активный интерес учёных и общественности к крито-микенской культуре и её наследию.

Следующей вехой в изучении крито-микенской цивилизации стали труды сэра Артура Эванса (1851–1941). Эванс родился в семье промышленника и от отца унаследовал интерес к истории и археологии. Получив образование в Оксфорде и Геттингене, он некоторое время занимается активными историческими изысканиями.

В 1900 г. Эванс инициировал раскопки на Крите и открыл кносский дворец, а также несколько десятков древних городов. Археологические исследования продолжаются вплоть до 1936 г.

В ходе археологических экспедиций Эванс обнаружил множество табличек, покрытых неизвестными идеографическими знаками. Найденные им памятники составили корпус текстов, написанных на «линейном письме А» и «линейном письме В». Попытки учёного самостоятельно расшифровать тексты к особому успеху не привели. Только после его смерти учёным удалось в 1952 г. расшифровать «линейное письмо В». «Линейное» же «письмо А» так и осталось до сих пор неразгаданным.

За заслуги перед Британской империей в области развития археологии Артур Эванс был удостоен рыцарского звания в 1911 г.

Киклады (греч. Κυκλάδες – букв. «лежащие кругом») – это группа островов, расположенных в центральной части Эгейского моря. Архипелаг насчитывает 220 островов, 34 из них – довольно крупные.

Острова не отличались богатыми природными ресурсами, но жители региона сумели наладить выгодную торговлю с соседями благодаря умелому использованию того немногого, что было в их распоряжении. Киклады экспортировали вино, строительный и поделочный камень обсидиан, вулканическое стекло, но главное – ремесленные изделия местного производства. Искусные кикладские ремесленники и металлурги первыми в Эгейском регионе освоили технологию выплавки бронзы.

Особое же место в кикладском искусстве занимают керамические изделия. Среди значимых находок следует упомянуть так называемые «кикладские сковородки» – плоские предметы округлой формы с одной ручкой, напоминающие по виду сковороду (см. рис. 49). Их назначение остаётся не вполне ясным до сих пор, но, вероятно, они использовались в заупокойном культе: по мнению некоторых учёных, на них клали плоды и хлебные лепёшки, служившие «пищей мёртвых»; по другой, более «экзотической» версии, сковороды, если налить в них воду, могли служить покойнику своеобразным зеркалом.

Рис. 49. Кикладские «сковородки».

Но самым известным «ритуальным» произведением кикладских мастеров стали «кикладские идолы», найденные археологами в погребениях в составе заупокойных даров (см. рис. 50). Как правило, в каждой могиле лежала одна статуэтка, что позволяет предположить, что между умершим и идолом существует особая связь.

Рис. 50. Кикладский идол

Обращает на себя внимание и внешний вид фигурок: все они плоские и рассчитаны на фронтальное восприятие; руки у значительной части идолов сложены под грудью. Большинство фигурок имеют выраженные признаки женского пола: очерченный треугольник в нижней части живота и слегка выступающую рельефную грудь. Некоторые идолы сохранили на себе следы краски: охрой была нарисована диадема на голове и нанесена татуировка на щёках.

Относительно назначения статуэток среди учёных нет единого мнения. Сегодня существует несколько основных версий:

– статуэтки изображают «жён» и «наложниц» умершего;

– статуэтки заменяют человеческие жертвоприношения;

– статуэтки изображают предков человека;

– идолы являют собой богов-проводников, призванных провести душу умершего человека в подземный мир;

– статуэтка изображает богиню плодородия, символизирующую возрождение и появление новой жизни.

Женские формы фигурок заставляют нас вспомнить о «палеолитических венерах» и неолитических статуэтках матери-богини. Но вместе с тем нельзя не заметить их разительное несходство во внешности. Если палеолитические и неолитические статуэтки выполнены в подчёркнуто гротескной манере, натуралистично изображающей мощные и тучные формы женского тела, то кикладские идолы, напротив, своими силуэтами, скорее, походят на исключительно худых женщин из современных модных журналов. Если в первом случае мы имеем дело с воплощением грубой, неприкрытой сексуальности, то во втором – с голой абстракцией, почти схематичным изображением человеческого тела, о половой принадлежности которого напоминают лишь скупые рисуночные штрихи.

Но всё же определённое родство между этими фигурками есть. Как ни покажется это странным на первый взгляд, но именно от тучных «венер» палеолита и неолита ведут свою «родословную» кикладские статуэтки. Объяснение этому кроется в том, что у этих фигурок было разное функциональное назначение. Гротескные женские формы «венер» должны были, по замыслу их создателей, стимулировать плодородие полей и умножение стад, ведь подобное рождает подобное, по представлениям первобытного человека. Кикладские же идолы призваны были выполнять несколько иную задачу: «служить гарантом личного спасения и, видимо, также бессмертия одного конкретного индивида»⁴³⁹. Таким образом, идол мыслился как магический двойник умершего, каменная замена истлевающего тела, место, куда могла переселиться душа, ожидающая воскресения или же нового воплощения в другом человеке.

Конец Киклад был весьма неожиданным и произошёл в 2300–2200 гг. до н. э. в результате резкого демографического спада и оттока населения с островов. Отвергая версию внешнего вторжения, большинство учёных склоняется к мысли о том, что причиной упадка кикладской культуры стало истощение её творческого потенциала. Как отмечает профессор Ю.В. Андреев, ей «не хватало запаса жизненных сил, необходимых для дальнейшего развития. По всей видимости, это была одна из тупиковых ветвей на древе великой художественной традиции европейского энеолита»⁴⁴⁰.

Наиболее ранние культурные пласты Крита относятся примерно к V тыс. до н. э. и представляют собой образцы цивилизации неолитического типа. Нам мало что известно о первых жителях острова. По мнению некоторых исследователей⁴⁴¹, население неолитического Крита составляли представители халафской культуры из Месопотамии, вынужденные покинуть свои земли под давлением представителей убейдской культуры на севере Междуречья. Хотя у этой точки зрения есть свои последователи, данная версия основывается лишь на нахождении дальнего сходства в стиле керамических изделий. К тому же сложно представить, что при отсутствии в то время надёжных средств передвижения халафиты смогли бы проделать такой долгий и сложный путь⁴⁴².

Существует также версия, что первые люди, заселившие Крит, могли прийти из Анатолии. Эти предположения подтверждают и современные сравнительные генетические исследования⁴⁴³.

Опираясь на археологические находки, учёные полагают, что примерно в III тыс. до н. э. с востока и юга на остров прибыли новые поселенцы, знакомые с технологией обработки меди и бронзы. Вероятно, это была новая волна миграции из Анатолии и Леванта. В начале II тыс. до н. э. с севера на остров также проникают и первые племена индоевропейцев, уже начавших к тому времени заселять и территорию Малой Азии.

Культура и религия Древнего Крита III–II тыс. до н. э., равно как и континентальной Греции и вообще всего Эгейского региона, явилась симбиозом, возникшим благодаря смешению средиземноморских элементов с культурой и мировоззрением индоевропейских завоевателей.

Наиболее древние тексты (Гомер, Гесиод) уже отражают традиции индоарийских племён, установивших своё культурное господство в регионе. Однако следует иметь в виду, что этому предшествовал достаточно продолжительный период смешения и взаимного переплетения двух типов древних культур.

С этого времени – с III–II тыс. до н. э. – берёт своё начало культура, именующаяся критской, или минойской⁴⁴⁴.

Традиционно выделяют три периода минойской культуры:

раннеминойский, или додворцовый, период (конец III тыс. до н. э.);

среднеминойский период: строительство дворцов в Кноссе и Маллии (ок. 2000–1580 гг. до н. э.);

позднеминойский период, или период крито-микенского синтеза (1580–1150 гг. до н. э.).

По крайней мере, начиная с первой половины II тыс. до н. э., жители Крита были знакомы с письменностью. Они использовали рисуночное письмо, которое пока учёным расшифровать не удалось. Одним из самых известных памятников рисуночного письма стала находка так называемого Фестского диска в начале XX в.

Фестский диск

Диск был обнаружен в 1908 г. итальянским археологом Федерико Хальберра при раскопках на территории дворца в критском городе Фесте. Датируется примерно XVII в. до н. э. (см. рис. 51). Но представленная на диске письменность отличается от основного ряда знаков минойской иероглифической письменности (т. е. знаки Фестского диска не являются ни «линейным письмом А», ни «линейным письмом В»). Учёными выделено 45 различных письменных знаков, но, поскольку они не отражают всей знаковой системы, дешифровка диска крайне затруднительна.

Рис. 51. Фестский диск

Около 1700 г. до н. э. критянами было освоено так называемое слоговое линейное письмо («линейное письмо А»), развившееся, по мнению некоторых учёных, из иероглифического.

В это время (2000–1900 гг. до н. э.) на территорию континентальной Греции вошли пеласги, которых некоторые учёные⁴⁴⁵ считают первыми индоевропейцами на Балканском полуострове. Вслед за ними последуют ещё несколько волн арийских завоевателей. Конец среднеминойского периода, вероятно, завершился землетрясением и огромным цунами, разрушившим флот. Это дало возможность восторжествовать здесь ахейским грекам, пришедшим с материка.

С началом позднеминойского периода (1580–1450 гг. до н. э.) совпадает расцвет критской культуры. В это же время на Пелопоннесе индоевропейские племена основывают город Микены и устанавливают своё господство практически на всей материковой части.

Ок. 1450–1400 гг. до н. э. микенские греки завоёвывают Крит, селятся в Кноссе и на основании слогового «линейного письма А» создают свою письменность, известную как «линейное письмо В», которая была дешифрована⁴⁴⁶ в середине XX в., и благодаря которой мы знаем, что критяне позднеминойского периода говорили на греческом языке – языке завоевателей-микенцев.

Итак, последний исторический отрезок времени существования позднеминойской культуры завершился микенской эпохой (1400–1150 гг. до н. э.). В конце XIII в. до н. э. дорийцы вторглись на остров и положили конец существованию критской цивилизации.

Наиболее древние элементы религии обнаруживаются на Крите в пещерах, которые, как предполагается, служили жилищем первых островитян, а позднее, по крайней мере, с эпохи неолита, – кладбищами. Некоторые мифы, связанные с пещерами, были позже включены в религию греков. Так, например, самая известная из пещер, располагавшаяся на горе Дикте, по преданию служила убежищем для младенца Зевса⁴⁴⁷.

Но важнейшими религиозными центрами на Крите были дворцы, где археологами были найдены многочисленная обрядовая утварь, алтари со следами жертвоприношений, священные символы. Те же артефакты были обнаружены также и на периферии, за пределами дворца: в городских особняках, сельских усадьбах и пещерных святилищах, что позволяет сделать вывод о том, что «вся территория Крита была маркирована религиозными символами <...> и во всей своей протяжённости представляла собой своего рода сакральное пространство»⁴⁴⁸.

Поскольку иероглифическое письмо, а также «линейное письмо А» не расшифрованы, то религия Древнего Крита может быть исследована только на основании монументального искусства, мелких скульптурных и гончарных работ и графических (в основном настенных) изображений.

Практически все произведения критского искусства так или иначе носят религиозный характер, поскольку «до отказа» наполнены сложной религиозной символикой. Вообще насыщенность критского искусства изображениями сакрального характера (культовые символы, аниконические изображения божеств) составляет важнейшую его особенность.

Аниконическая декорация (от греч. ἀ(ν) – «не», «без», εἴκόνα – «образ») – декорация без использования антропоморфных образов.

Столь частое воспроизведение таких священных предметов, как знаменитый лабрис (двойной топор), «рога посвящения», букраний, щит в виде восьмёрки, колонна, бетил (священный камень) и др., даёт основания предполагать, что в религии Древнего Крита содержался некоторый оттенок фетишизма, который, вероятно, является рудиментом архаичного мировоззрения.

Использование предметов в качестве условно-символической замены божества свидетельствует о первоначально слабой выраженности личностного начала в минойской религии. Причина этого кроется в том, что подобно древнему человеку критяне верили в то, что божественная сила не сосредоточена в каком-то определённом месте, не облечена в какую-либо форму, но разлита по всему окружающему миру. Потому и священные предметы почитались не просто как символы определённых божеств, но чтились сами по себе, поскольку являлись вместилищами и источниками этой высшей энергии.

Со временем, с развитием религиозных представлений и формированием минойского пантеона, данные предметы постепенно теряют свою сакральную независимость и закрепляются за определённым божеством. У предметов появляется своя символическая интерпретация.

Остановимся на основных, наиболее ценных религиозных символах.

Важным религиозным артефактом являются найденные статуэтки и изображения женщины в традиционной критской одежде и часто со змеями в руках. Некоторые исследователи вслед за сэром Артуром Эвансом склонны видеть в них образ Великой богини, пользовавшейся огромным почитанием в минойском обществе. Благоговейный трепет критян перед землёй как дарительницей жизни⁴⁴⁹ и в то же время скрывающей тайны смерти выразился и в особом социальном статусе критских женщин. Можно сказать, что женщины в минойском обществе занимали привилегированное положение. Об этом мы можем судить и по обилию «женских сцен» на фресках, и по количеству изображённых на них дам, и по той свободе и непринуждённости в поведении (немыслимой для цивилизаций Древнего Востока), с которой женщины беседуют между собой и принимают участие в торжествах и религиозных церемониях. Безусловно, женщины пользовались особым уважением на Крите, и объясняется это тем, что они воспринимались как существа, тесно связанные с сакральной сферой бытия – рождением жизни и в силу этого способные быть посредниками между людьми и миром божественного.

Особенно заметно доминирование женщин было в ритуальной сфере. Лишь среди женщин выбирались жрицы Великой богини и других женских божеств. Страх мужчин-минойцев перед Великой богиней переносился и на её «полномочных представительниц» на земле. Как справедливо отмечает профессор Ю.В. Андреев, «рядом с этими загадочными существами (т. е. женщинами. – Примеч. прот. О.К.), приобщёнными к грозным и непостижимым силам самой природы, миноец мужчина должен был особенно остро и болезненно чувствовать свою слабость и эфемерность»⁴⁵⁰.

Активное участие женщин в жизни критского общества выражалось даже в таких, казалось бы, исключительно «мужских» видах деятельности, как игры с быком (см. ниже), где женщины наравне с мужчинами состязались в ловкости и силе.

Эти и многие другие свидетельства дают учёным (Ф. Шахермайр⁴⁵¹) основания отнести минойцев к разряду матриархальных народностей. Впрочем, ряд исследователей (М. Гимбутас⁴⁵²) высказывается на этот счёт аккуратнее, называя критское общество «матрилинейным», поскольку до матриархальности в полном смысле этого слова Криту «не хватало» абсолютного доминирования женщины во всех сферах жизни минойского социума.

Матрилинейность – [в отличие от матриархата] характеризуется равноправием полов, более или менее равноценными отношениями между ними, без признаков угнетения мужского пола. Эти отношения не предусматривают выстраивания гендерной иерархической структуры.

Ещё одного важного вопроса необходимо коснуться в связи с рассуждениями о найденных на Крите многочисленных фигурках и изображениях женщин. Как уже было сказано выше, привилегированное положение женщин в минойском обществе объяснялось особым почитанием земли и женских божеств. Некоторые учёные (А. Эванс⁴⁵³, Ф. Шахермайр), впрочем, склонны считать все женские божества ипостасями так называемой Великой богини. Подобные интерпретации позволяют этим исследователям заявлять о господстве на Крите монотеистической религиозной модели. С этой точкой зрения спорят другие известные учёные (М. Нильссон⁴⁵⁴, В. Буркерт⁴⁵⁵), считающие доводы Эванса безосновательными и ненадёжными⁴⁵⁶.

В настоящее время вопрос о типе религиозной модели на Крите окончательно не решён. Вместе с тем обращают на себя внимание три основных женских образа, чаще всего встречающиеся в минойском искусстве: три ипостаси Великой богини (по А. Эвансу) или же три различных женских божества (по М. Нильссону). Эти образы известны учёным под весьма условными названиями: «Древесная богиня», «Владычица зверей» и «Змеиная богиня».

«Древесная богиня» (см. рис. 52). Главным атрибутом этой богини, как следует из названия, является священное дерево. Богиня присутствует на сцене в виде танцующей, стоящей или сидящей в центре женщины. Иногда в случаях её отсутствия в центр композиции помещается птица как её «заместитель» или предвестник скорого появления богини. Священное дерево касается своей кроной неба и превращается, таким образом, в своеобразное мировое древо, соединяющее собою разные миры. На изображениях часто один из участников приникает к дереву, желая приобщиться к особой божественной энергии, источником которой оно является.

Рис. 52. Минойская «Древесная богиня»

Образ птицы ещё со времён палеолита и неолита связывался с символическим образом матери-земли. С одной стороны, богиня-птица – дарительница жизни, пропитания и благоденствия. С другой стороны, она же несёт с собой смерть в образе грифа, совы или любой другой хищницы.

«Владычица зверей» (см. рис. 53). Обычно изображения этой богини строятся по достаточно единообразной схеме. В центре располагается женщина, по обе стороны которой стоят священные животные (обычно львы или грифоны). Животные изображены так, что выражают очевидную и абсолютную покорность воле богини.

Рис. 53. Минойская богиня «Владычица зверей»

«Владычица» воплощала собой естественный закон борьбы за существование, следила за тем, чтобы в природе сохранялся оптимальный баланс в соотношении численности различных животных. Между тем сама она «склонялась» на сторону хищников, разделяя с ними их агрессивность и кровожадные инстинкты.

Критская «Владычица зверей» нередко отождествляется с греческой Артемидой. Так, например, в гомеровском эпосе Артемида так и именуется: «владычица зверей» или «державная владычица дичи» (Илиада, XXI, 470).

Важной деталью изображения «Владычицы зверей», отличающей её от других минойских божеств, является так называемая «змеиная рама» – необычная конструкция на голове (или вместо головы) богини, напоминающая по форме извивающихся змей. Значение этого символа до сих пор остаётся неразгаданным. Вместе с тем сам образ змеи чрезвычайно важен для всех древних культур, начиная с эпохи неолита. Как пишет М. Гимбутас в своей знаменитой книге, «змея в первую очередь – образ витальности и продолжительности жизни, гарант жизненной силы в доме, символ семьи и животного существования».

«Змеиная богиня» (см. рис. 54). С образом «Владычицы зверей» тесно связан и образ «Змеиной богини», которая изображалась в виде женщины, держащей в руках змей. О важности культа этой богини на минойском Крите говорил ещё Эванс, но, описывая данный культ, сэр Артур выводил его из общего древнего почитания змей как покровительниц семьи. Итолько со временем, как признаёт английский археолог, в чертах этого «домашнего» божества появились хтонические черты: черты грозной владычицы Загробного мира. Вместе с тем можно предположить, что ареал действия данного божества никогда не ограничивался лишь домашним очагом: скорее всего, «Змеиная богиня», подобно другим критским божествам, мыслилась как некая универсальная, космическая, божественная сила, проникающая во все сферы деятельности человека и пропитывающая всё вокруг.

Рис. 54. Минойская «Змеиная богиня»

«<...> Образ змеи тесным образом связан с природным циклом смерти и возрождения. Её зимняя спячка напоминает смерть, а смена кожи – своего рода бессмертие, непрерывность жизни. Весеннее появление змей говорило о возрождении природы»⁴⁵⁷.

С культом «Змеиной богини» связаны критские святилища, в которых археологами обнаружены специальные ритуальные сосуды цилиндрической формы, напоминающие по виду змей. Как считается, в этих сосудах обитали священные храмовые змеи, которых почитали воплощениями божества.

Одним из важнейших священных символов в Древнем Крите был так называемый лабрис (греч. λάβρυς) – двусторонний боевой или церемониальный топор (см. рис. 55). Долгое время лабрис воспринимался как самостоятельный сакральный предмет, способный вмещать в себя божественную энергию, разлитую во Вселенной, и входил в число важнейших религиозных фетишей минойского Крита. Вероятно, двусторонние топоры использовались для ритуальных жертвоприношений быков.

Рис. 55. Критский лабрис

К двустороннему топору лабрису восходит этимология слова лабиринт (λαβύρινθος). Вторая часть слова – ινθος, возможно, указывает на его малоазиатское происхождение (согласно Плутарху – лидийское).

Как и в случае со многими другими священными предметами, «родословная» лабриса восходит к эпохе неолита. Изображения двустороннего топора встречаются ещё на фресках Чатал-Хююка и в северо-месопотамских поселениях халафской культуры. Но, конечно, значение этого сакрального предмета неоднократно менялось. Так, в хеттско-хурритской культуре Анатолии двойной топор являлся символом бога Грозы Тешуба. Однако на Крите лабрис стал атрибутом верховного женского божества.

Наиболее известная интерпретация символа предложена М. Гимбутас, которая видела в форме лабриса схематическое изображение бабочки – одного из многочисленных воплощений Великой богини. Сэр Артур Эванс, первооткрыватель Кносского дворца, полагал, что лабрис – это образ «богини-матери» с биполярными функциями: богиня даёт жизнь и забирает её. Образ, близкий к лабрису, был использован и в Древнем Риме: ликторские фасции – атрибут власти магистратов – представляли собой пучок из прутьев, в который втыкался топор как символ власти казнить и миловать.

Кроме того, лабрис мог также восприниматься и как лунарный символ, в котором соединились растущий и убывающий месяцы. Луна же, в свою очередь, с древности воспринималась людьми как символ женского начала.

Ещё один значимый сакральный символ – щит в виде восьмёрки – может быть истолкован как изображение двойного солнца и, по всей вероятности, указывал на смену годовых фаз солнечного цикла. Часто сопутствует изображениям жертвенных животных. Считался также символом «Владычицы зверей».

Бети́лы (семитск. beit-il – «дом бога») – священные камни овальной или конической формы, имеющие, по всей видимости, метеоритное происхождение. Поклонение этим камням было, вероятно, обусловлено их сходством с мифическим мировым яйцом. Во многих ритуальных сценах можно видеть, как мужчины и женщины истово приникают к камню в желании приобщиться к божественной энергии, содержащейся в нём.

Поклонение священным камням, особенно камням яйцеобразной формы, имеет давнюю историю и существует до сих пор. Главная святыня ислама – Кааба, расположенная во внутреннем дворе Заповедной Мечети в Мекке, построена для того, чтобы огородить сакральное пространство вокруг бетила – священного камня чёрного цвета и овальной формы⁴⁵⁸.

Колонны – ещё один важный символ в минойской религиозной системе. Колонны, слегка расширяющиеся кверху (исключительно критская особенность), представляют собой образ древесного ствола, связующего небо и землю, в чём можно увидеть древний символ мирового древа и axis mundi. Иногда колоннам сопутствует жертвенник в виде ванны для возлияний или кернос (жертвенник для разных видов семян) (см. рис. 56).

Показательно, что колонны ионического ордера имеют так называемые каннелюры (вертикальные желоба на стволе колонны), цель которых, вероятно, имитировать структуру древесной коры.

Рис. 56. Кернос

Кроме того, на фресках и предметах быта часто встречаются изображения насекомых, которые можно интерпретировать как символ нового рождения, цветов и вообще растительности (особенно весенних первоцветов), являющих образ преодоления смерти.

Букраний (лат. bucranium – букв. «бычья голова») – барельеф в виде изображения бычьей головы (см. рис. 57). Сам букраний мог восприниматься либо как условная замена жертвенного животного, либо как символ животного, роль которого в хозяйственной жизни минойцев была чрезвычайно велика, либо как лунарный знак из-за некоторого сходства с лунным серпом.

Рис. 57. Букраний

«Рога посвящения» (см. рис. 58) представляют собой, по наиболее распространённой интерпретации, схематическое изображение букрания.

Рис. 58. «Рога посвящения»

Вообще бык и его атрибуты чрезвычайно популярны в религии Древнего Крита. Минойские святилища буквально изобилуют «бычьей» символикой: сосуды для жертвенных возлияний имели вид бычьей головы, а сами святилища увенчивались бычьими рогами. На фресках часто встречаются сцены, в которых принимают участие быки. Всё это даёт основание предполагать, что эти животные пользовались особым благоговейным почитанием на Крите.

Многочисленные изображения быка в произведениях критского искусства не оставляют сомнений в том, что это животное было окружено необыкновенным почётом в минойском обществе. Кроме того, при анализе найденных артефактов легко заметить, что бык появляется исключительно в сакральном контексте.

Из перечисленных выше религиозных символов с «бычьей» тематикой непосредственным образом связаны, по крайней мере, два из них: букрании и «рога посвящения», которые очень часто изображаются на печатях, фресках и в вазовой живописи. «Рога посвящения» же вообще были неотъемлемым реквизитом минойских святилищ.

Не менее важное, чем в художественном искусстве, место занимают быки и в критском цикле мифов (например, в сюжете о похищении Зевсом Европы; подробнее см. ниже). Правда, к сожалению, ни один из сюжетов не дошёл до нас в виде художественных изображений. Но мы знаем содержание этих мифов благодаря пересказам древнегреческих авторов.

Первооткрыватель минойской цивилизации сэр А. Эванс полагал, что по значимости культ быка вполне сопоставим с культом знаменитой Великой богини.

Появление в критском пантеоне фигуры быка можно было бы вслед за некоторыми учёными (в частности, Ю.В. Андреевым) объяснить заполнением ниши, образовавшейся в религиозном сознании минойцев в результате противопоставления власти великой «Владычицы зверей», которая, как было отмечено выше, считалась грозной предводительницей хищных зверей. Бык же в противовес богине стал защитником и покровителем животных травоядных.

В критском искусстве часто встречаются символические изображения борьбы этих двух сил, победителем из которой выходит «Владычица зверей», а у её ног оказывается поверженный бык.

На первый взгляд кажется, что роль быка в картине религиозных взглядов минойцев вовсе незавидна. Вместе с тем эта роль страдальца и участь постоянного проигравшего не должна умалять сакрального значения бычьего божества, которое представлялось критянам божеством «универсально-космического плана»⁴⁵⁹ и ассоциировалось ими с небесными светилами: солнцем и звёздами. Подтверждением этой мысли являются изображения Минотавра – священного существа, считающегося одним из воплощений божественного быка, которым сопутствует знак двойного щита в виде восьмёрки – знак, указывающий на смену годовых фаз солнечного цикла. Поражение и смерть быка имели для минойцев значение искупительной жертвы, которая служила своего рода гарантией правильного чередования времён года⁴⁶⁰ и обеспечивала не только ежегодное обновление живой природы и плодородие земли⁴⁶¹, но и преемство поколений внутри самого критского общества.

Основной, наиболее распространённой формой почитания быка была так называемая тавромахия (от греч. ταῦρος – «бык» и μάχεσθαι – «бороться»), или бой быков, в котором обычные быки, участвовавшие в играх, по всей видимости, считались воплощениями, эпифаниями быка божественного.

Одной из самых известных фресок с изображением сцены тавромахии является фреска из кносского дворца, получившая название «Опасный прыжок». На ней представлено некое публичное действо, в котором принимают участие юноши и девушки, выполняющие акробатические элементы в непосредственном контакте с быком (см. рис. 59).

Рис. 59. «Опасный прыжок» Фреска из Кносского дворца

Сложность выполняемых упражнений, как может показаться на первый взгляд, была призвана привнести в действо некую зрелищность и продемонстрировать возможности и ловкость спортивного тела. Но это, разумеется, не было самоцелью ритуала.

Главным же назначением тавромахии было установление тесных контактов с потусторонним миром, и её участники как раз и являлись такими посредниками между миром людей и миром небесным.

Чрезвычайная популярность сюжетов игр с быками в критском искусстве позволяет предположить, что в религиозной практике минойцев тавромахия занимала одно из центральных мест и, по всей видимости, была важной частью ежегодных календарных празднеств.

Празднества проходили в главном дворе дворца, что также подчёркивало религиозную значимость действа. Для этого во дворцах сооружались большие площадки, подобные греческим театрам, а в самих дворцах устанавливались жертвенники. Игры могли продолжаться до нескольких дней подряд.

Судя по изображениям, одним из центральных элементов этого действия был прыжок через быка с опорой на него руками и переворотом в воздухе, что, несомненно, требовало немалой ловкости, силы и везения. Участники тавромахии тренировались годами, чтобы выйти на арену, и прекрасно отдавали себе отчёт в том, что шли на верную смерть. Но такая смерть считалась в критском социуме почётной, поскольку участник тавромахии демонстрировал готовность пожертвовать своей жизнью ради интересов и благополучия всего общества. При этом эта жертва была угодна и богам. Посему участник тавромахии, заручившись поддержкой богов, резонно питал надежду обрести бессмертие и вечную жизнь в ином мире. Таким образом, опасный прыжок через быка мыслился как преодоление смерти, как «магический полёт „избранника богов“ через фазу небытия»⁴⁶².

В чём же была цель этой смертельной схватки человека с быком? Какой религиозный смысл несло в себе это действо? Отвечая на эти вопросы, учёные склоняются к тому, что тавромахия представляла собой особого рода жертвоприношение, целью которого было умилостивление божества. Но какое именно божество оно было призвано умилостивить, и кто в этом ритуале являлся жертвой: бык или человек?

Вероятно, ответ на последний вопрос может быть довольно компромиссным, и выбор жертвы делался самим божеством, являвшим в этом свой промысл. Но нетрудно догадаться, что в большинстве случаев первой жертвой становился человек. Профессор Ю.В. Андреев так комментирует классическую версию минойской тавромахии: «Тавромахия <...> представляла собой как бы двухступенчатое жертвоприношение. На первом её этапе умилостивительная жертва приносилась божественному быку. На втором, завершающем этапе жертвой становился сам бык»⁴⁶³. Если же видели, что бык во время схватки уже начинал выказывать признаки усталости, то его уводили с арены и лишали жизни, после чего приносили в жертву.

Очевидно, перед нами священное действо, суть которого в приобщении к сакральности, явленной в образе быка. Смысл этих действий – в соединении с богом, которое достигается посредством жертвы силы (греч. ἐνέργεια): в таком случае происходит частичное самопожертвование, в случае же смерти человека происходит самопожертвование полное. При любом варианте происходит соединение двух сил: божественной и человеческой, то есть, иными словами, синергия (греч. συνεργία).

Заключительная жертва была адресована, по всей видимости, самой Великой богине или, по крайней мере, одному из её воплощений – «Владычице зверей». Таким образом, Великая богиня предстаёт в двух прямо противоположных ипостасях: она дарит жизнь, и она же её отнимает.

Показательно, что изображения игр с быком встречаются также на фресках Чатал-Хююка.

Современная коррида в различных её видах и формах есть рудимент подобных древних игр с быками. Правда, в отличие от древней тавромахии она лишена своего исконного сакрального значения и преследует сугубо развлекательную цель.

К сожалению, все критские мифы дошли до нас в пересказе греческих авторов (Гомера, Гесиода, Плутарха, Страбона и Диодора) и потому, вероятно, не лишены позднейших наслоений. Но всё-таки мы можем составить некоторое представление об «историях», ключевых для религиозного сознания минойцев.

Важнейшим циклом мифов для минойцев были мифы о так называемом Критском Зевсе.

Верховный бог Кронос, сын Урана и Геи, опасаясь конкуренции со стороны своих детей, планомерно их поедал, пока Рея, его супруга, беременная Зевсом, не укрылась от своего свирепого мужа в одной из пещер на Крите⁴⁶⁴, где и родила сына. Кроносу же вместо ребёнка Рея даёт проглотить камень. Когда обман обнаруживается, Кронос пытается найти сына, но критские демоны куреты, которым Рея поручила воспитание Зевса, защищают младенца. Так, например, когда ребёнок кричит, куреты начинают бить копьями и мечами о щиты, чтобы Кронос не услышал плача. Куреты заботятся о ребёнке, кормят его мёдом диких пчёл, поят чистой родниковой водой, а коза Амалфея даёт ему своё молоко. В общем, картина детства Зевса выглядит вполне идиллически.

Куреты (греч. κουρῆτες) – существа, служившие богине Рее. Их происхождение не совсем ясно. По одной из самых распространённых версий, куреты являются детьми земли Геи, то есть представляют собой существ хтонического происхождения.

Возмужав, Зевс основывает на острове свой первый город, где вводит в обиход общественной жизни суд, стремится искоренить преступность и установить демократию. Таким образом, Зевсу принадлежит заслуга упорядочения социальной жизни людей, приведение её к знаменателю закона, справедливости и равенства.

Любопытную особенность этого мифа обнаруживает профессор А.Ф. Лосев, обративший внимание на то, что в критском мифе о рождении и воспитании Зевса можно найти «поразительную <...>, но вполне убедительно подаваемую мифическую смесь дикой стихийности и в то же время человеческой интимности, когда страшные чудовища и демоны, какие-то нечеловеческие и дикие стихии универсально космического характера вдруг оборачиваются самым обыкновенным человеческим младенцем с самыми обыкновенными няньками и люльками, воспитателями, физическим возрастанием и учёбой. Насколько можно судить, только Крит и мог создать такую невероятную, но вполне убедительную смесь»⁴⁶⁵. Ведь для мифологии классической Греции сюжеты о рождении и смерти богов были весьма экзотичны. Греки воспринимали мир, скорее, как уже сложившийся универсум, зародившийся настолько давно, что толком никто не помнит, как это было. А потому они заимствовали большинство космологических представлений от своих предшественников минойцев.

Согласно классической версии мифа Европа – дочь финикийского царя и правителя Сидона-Агенора.

Этот весьма поэтичный миф рассказывает о том, как Зевс, влюблённый в прекрасную финикийскую царевну, предстаёт перед девушкой, отдыхающей на лугу, в виде прекрасного быка. Европа, поражённая красотой животного, садится на спину быка, который увозит её к морю, уплывает в неизвестном для испуганной девушки направлении и наконец выходит на Крите, где вступает с ней в брак недалеко от города Гортина на юге острова. От этого союза у них родились сыновья: Минос, Сарпедон и Радамант. Покидая Крит, Зевс отдал Европу в жёны Астерию, царю Крита, приказав ему усыновить и воспитать детей Европы. Умирая, Астерий завещал трон своим сыновьям, однако они не смогли поделить власть и решили бросить жребий. Минос стал критским царём, Сарпедон – ликийским, а Радамант, славившийся своей справедливостью, отправился по другим землям утверждать принципы закона и порядка, а затем после своей смерти стал судьёй в подземном царстве Аида.

Неевропейская Европа

Происхождение имени «Европа» до сих пор остаётся не вполне ясным. Ряд крупных исследователей, среди которых и видный российский историк, библеист и гебраист И.Р. Тантлевский, склонны видеть в слове семитские корни: от западно-семитск. rb, что значит «заход (солнца)», «вечер», «запад», «темнота»⁴⁶⁶. Подобную этимологию подтверждают и данные знаменитого лексикографического словаря Исихия Александрийского, составившего в V в. н. э. толкования наиболее «тёмных» с точки зрения происхождения слов. В словарной статье «Европа» Исихий пишет: Εὐρώπη – χώρα τῆς δύσεως, ἢ σκοτεινὴ (т. е. «Европа – земля захода (солнца), или тёмная»). Очевидно, что для жителей Ханаана, откуда была родом девушка, тот край, куда она направилась вместе с быком, располагался далеко на западе. Географические данные также говорят в пользу семитской версии происхождения слова: по отношению к материковой Греции Крит находится на юге.

После своей смерти Европа была обожествлена. А на Крите в её честь устраивался особый праздник – Геллотии. Предполагается, что в качестве богини Европа выполняла первоначально вегетативные функции, то есть, по сути, являлась богиней плодородия и одной из ипостасей Великой богини и Матери-Земли. Вместе с тем, как пишет профессор А.Ф. Лосев, очевидна и её связь с животным миром через Зевса-быка. Итак, «будучи стихией животной и растительной жизни и охватывая в этом смысле весь космос, Европа оказывается, между прочим, и Луной»⁴⁶⁷.

В Древней Греции Европу часто отождествляли с другими богинями: и с богиней плодородия Деметрой, и с богиней полной Луны Селеной, и даже с богиней охоты Артемидой.

Минос жил во дворце в Кноссе. Помимо флота остров Крит охранял быкоголовый медный страж по имени Талос, которого Зевс в своё время оставил, чтобы тот охранял Европу и её сыновей. Талос три раза в день обегал Крит и забрасывал камнями вражеские корабли, приближавшиеся к острову.

Бог Посейдон послал Миносу из моря белого быка, чтобы Минос принёс быка ему в жертву. Однако Минос решил оставить быка в своём стаде, а Посейдону принёс его обычную жертву – коня. Посейдон обиделся и в отместку внушил супруге Миноса – Пасифае – противоестественную страсть к этому быку. Пасифая обратилась к мастеру Дедалу, дабы он помог ей удовлетворить страсть.

Дедал построил деревянную корову, забравшись в которую, Пасифая и вступила с быком в связь. В положенный срок она родила ребёнка, но это существо было настоящим чудовищем, поскольку имело человеческое тело и голову быка. Пасифая умерла во время родов, а родившегося ребёнка, которого назвали Минотавром, Минос посвятил Зевсу⁴⁶⁸.

По совету оракула Минос велел Дедалу построить лабиринт, в центре которого и поместил Минотавра⁴⁶⁹.

Один из сыновей Миноса, Андрогей (букв. «Человек земли»), был атлетом. Когда он победил афинских юношей на панафинеях (празднике в честь богини города Афин, где проходили и соревнования атлетов), Эгей, правитель Афин, решил погубить Андрогея, послав его на верную смерть – охотиться за марафонским быком⁴⁷⁰. Когда известие о смерти сына дошло до Миноса, он решил отомстить Эгею и, выдвинув флот к Афинам, заключил с ними договор о дани: каждые девять лет в Кносс отправлять семь девушек и семь юношей, где они будут приноситься в жертву Минотавру.

Эти жертвы приносились дважды, пока Тесей, сын Эгея, не решил избавить город от этой страшной дани. Своему отцу Эгею он дал обещание: заменить чёрные паруса белыми, если он, победив Минотавра, счастливо вернётся в Афины. Тесей получил от влюбившейся в него дочери Миноса Ариадны волшебный клубок ниток⁴⁷¹. Как только Тесей привязал конец нитки у входа, клубок сам покатился к центру лабиринта, где жил Минотавр. Так Тесей смог найти спящего Минотавра и убить его, а потом благополучно выбраться из лабиринта.

Затем Тесей, опасаясь мести Миноса, бежит с Крита, предварительно пробив днища критских кораблей и захватив с собой Ариадну. Посредине путешествия путники остановились переночевать на острове Наксос.

Тесею во сне явился бог Дионис и поведал ему, что он должен оставить Ариадну на пустынном берегу Наксоса, так как боги назначили её в жены ему, богу Дионису. Тесей проснулся и, не дожидаясь Ариадны, немедленно отправился в путь. Ариадна же стала женой великого Диониса.

Между тем корабль Тесея держал путь к Афинам. Но Тесей, опечаленный утратой возлюбленной, забыл о данном своему отцу Эгею обещании поменять парус. В отчаянии Эгей бросился с высокой скалы и погиб.

Тесей причалил к берегам Аттики и со скорбью узнал, что стал невольной причиной смерти отца. После торжественных похорон он принял власть над Афинами.

Важнейшим источником информации о религиозных представлениях минойцев являются раскопки некрополей. Для Крита эпохи бронзового века характерны два типа погребальных сооружений:

– толос (греч. θόλος – «купол», «свод») – большая коллективная усыпальница, представляющая собой круглое каменное здание с входом в виде крытого коридора и купольным перекрытием потолка;

– оссуарий (от лат. os, ossis – «кость») – небольшой семейный склеп, представляющий собой прямоугольное здание с делением на несколько отсеков, в которых располагались одиночные захоронения.

Толосные захоронения более всего распространены на юге Крита (в районе равнины Месары, недалеко от города Феста). У реки Геропотамос, протекающей в долине Месары, найден огромный заупокойный комплекс, построенный в раннеминойскую эпоху, на заре III тыс. до н. э. Захоронения находятся рядом (но не внутри) с жилыми помещениями. Комплекс ориентирован по оси запад-восток. В центре располагается круглый склеп (15–20 м), толщина стен в основании доходит до 2,5 м. Высота – около 15 м. К нему пристроен прямоугольник около 30 м длиной и 20 м шириной, перекрытый, вероятно, прямыми балками. Восточное солнце должно было попадать в пространство купола. Перед постройкой прямоугольного вида располагалась площадка (около 1.000 кв. м), замощённая плитами.

Традиция толосных, коллективных, захоронений, существовавших на протяжении столетий вплоть до конца бронзового века, отражала идею родового единства и безусловного приоритета коллектива над личностью. Да и прерогатива индивидуальности принадлежала вовсе не отдельной личности, но всему роду. Отдельная же личность полностью растворялась и исчезала в коллективе, наглядным свидетельством чему служат регулярно совершавшиеся «санитарные» обработки усыпальницы, когда захоронения, набитые до отказа останками предков, очищались, кости забытых предков выносились в пристройку усыпальницы, а то и просто выкидывались, а помещение после этого тщательно окуривалось для очистки от скверны.

Оссуарии чаще всего встречаются в Восточном и Центральном Крите. Склепы могли достаточно сильно различаться своими размерами, которые зависели от экономических возможностей и социального статуса той или иной семьи. Одним из таких некрополей является захоронение, раскопанное в начале XX в. в заливе Мирабелло, на небольшом островке Мохлос, что в северной части Крита. В этом захоронении можно выделить два типа могил: одни представляют собой тщательно выстроенные гробницы, другие – более скромны и по размеру, и по оформлению. Некоторые же могилы вообще представляли собой обычные скальные навесы и, вероятно, служили последним пристанищем для самых бедных людей. У входа в один из склепов был найден алтарь, на котором могли приноситься жертвы душам предков. Многим погребённым придавалась скорченная поза, уподоблявшая покойного младенцу во чреве матери.

Важной частью погребального ритуала были заупокойные танцы. У Гомера имеется описание щита, который Гефест выковал Ахиллу по просьбе его матери – богини Фетиды и на котором изображены сцены из жизни героя. В частности, в одной из сцен мы видим ритуальный танец на похоронах Ариадны, в котором принимали участие как юноши, так и девушки. Вероятно, смысл заупокойного танца можно интерпретировать как своеобразную жертву силой покойникам⁴⁷².

Интересные археологические свидетельства были найдены в местечке Агиа Триада (Αγία Τριάδα), расположенном в той же долине Месары. В ходе раскопок, предпринятых сэром А. Эвансом, был обнаружен глиняный саркофаг, содержащий сцены погребального обряда и жертвоприношения быка. В сцене жертвоприношения быка изображены три жрицы, наполняющие сосуд кровью (см. рис. 60).

Рис. 60. Саркофаг из Агиа Триады в долине Месары

Другая сцена демонстрирует излияние содержимого сосуда под дерево, что, вероятно, можно объяснить как символ новой жизни умершего, оживляемого жертвенной кровью. На другой стороне саркофага можно увидеть изображение умершего в стоящем положении, которому несут дары, здесь же встречаются изображения лабрисов с сидящими на них птицами и святилища с бычьими рогами. Приносящие дары играют на музыкальных инструментах. Процессию возглавляет муж, одетый в шкуру. Всё это очень напоминает по своему виду Дионисийские мистерии⁴⁷³.

В Агиа Триаде была найдена также «ваза земледельцев» из тёмного камня с изображением процессии с дарами, которую возглавляет человек в плаще, подобном плащу Дионисийского мистагога (см. рис. 61).

Рис. 61. «Ваза земледельцев» из Агиа Триады

Эти и другие свидетельства дают нам основание предположить, что предание о муже Ариадны – Дионисе – сохраняется в религии и культуре минойцев, а его почитание связано в первую очередь с культом мёртвых и выражает веру в воскресение и загробную жизнь (ср. с Дионисийскими мистериями).

* * *

Подводя итог рассмотрению минойской религии, можно выделить следующие особенности, отличающие её не только от ближневосточных и анатолийских религий, но и от религии Древней Греции.

Во-первых, необходимо отметить неразвитость личностного начала в культуре и религиозных представлениях Древнего Крита: божественная энергия «концентрируется» не в конкретных богах и богинях, но, разливаясь по всей Вселенной, находит «выход» в самых различных, даже неодушевлённых предметах.

Во-вторых, как следствие первого, у минойцев нет устоявшегося пантеона с чётко определёнными функциями богов, и, в-третьих, отсутствуют культовые статуи или изображения для поклонения верующих.

В-четвёртых, не было у критян и ясной концепции храма как «дома божества». Это опять же связано с первым утверждением о заполненности всей Вселенной божественной энергией. Собственно говоря, лишь с XIV в. до н. э., не ранее, критские святилища становятся храмами в собственном смысле этого слова.

Особо следует отметить исключительное для минойской религии значение культа быка и связанного с этим культом ритуала тавромахии, представлявшего собой двухступенчатое жертвоприношение, устанавливавшее духовные связи между миром небесным и миром земным.

Но важнейшим пунктом в религиозных представлениях минойцев является благоговейное почитание верховного женского божества – так называемой «Великой богини», ведущей свою «родословную» ещё от палеолитических «венер» и неолитических богинь-матерей.

Вообще градус архаизации критского общества был чрезвычайно высок: об этом, в частности, говорит и доминирование вплоть до конца бронзового периода коммунальных, толосных Триады усыпальниц над семейными гробницами.

В 1874 г. в ходе археологической экспедиции Генрих Шлиман раскопал столицу царства Агамемнона – Микены (см. рис. 63), где нашёл множество значимых артефактов, в частности так называемые «шахтовые» гробницы (см. рис. 62), а в них собрание сокровищ, в том числе знаменитую золотую маску (см. рис. 64), которую Шлиман тотчас же поспешно назвал «маской Агамемнона»⁴⁷⁴.

Рис. 62. Микены. Вход в царскую гробницу

Рис. 63. Микены. Львиные ворота. Фото автора

Рис. 64. «Маска Агамемнона»

Вместе с тем неоднозначность личности археолога-дилетанта, его излишняя горячность и склонность преувеличивать значимость найденного сыграли с ним злую шутку: в течение многих лет микенские находки оставались незаслуженно недооценёнными в научном мире.

С открытием же сэром Артуром Эвансом в 1900 г. великолепного дворца в Кноссе, а с ним и развитой минойской цивилизации Микены надолго остались в тени. Более того, сэр Артур полагал, что вся континентальная часть Греции являлась своеобразной культурной колонией Крита и потому не представляет для исследователей большого интереса. Такое мнение господствовало в науке в течение нескольких десятилетий, пока в 1952 г. тридцатилетний британский архитектор Майкл Вентрис при помощи филолога-классика Джона Чедвика не расшифровал глиняные таблички с «линейным письмом В», во множестве найденные во дворце Кносса. Дешифровка показала, что перед учёными – древнегреческий язык, правда, несколько отличавшийся от языка Гомера. Таблички раскрыли много нового и перед историками. Их прочтение помогло узнать о достаточно высокой степени политической и этнической самостоятельности греческих земель во II тыс. до н. э. Вместе с тем в своём развитии область Пелопоннеса испытывала сильное культурное влияние со стороны Крита.

Можно с уверенностью сказать, что филологическое открытие 1952 г. стало рубежом, окончательно отделившим в исторической науке минойскую цивилизацию Древнего Крита (2900–1470 гг. до н. э.) от микенской культуры греков-ахейцев (1500–1100 гг. до н. э.).

Микенская цивилизация сложилась в результате сложного и многослойного культурного синтеза различных этносов индоевропейского (ахейского, пеласгического) и неиндоевропейского (минойского) происхождения. Ключевую роль в её становлении сыграл фактор завоевания. Первые индоевропейские племена, пришедшие на территорию Балкан, встречали яростное сопротивление местных народов. Эта борьба за место под солнцем длилась несколько столетий и выковала воинственный характер будущих эллинов, впоследствии сделав его доминантой в греческом мировоззрении. Обосновавшись, ахейцы, или, как называют их некоторые историки, прагреки, вели весьма обособленное существование: несмотря на свою близость к морю, они не сразу оценили по достоинству преимущества такого географического положения и первое время практически не вступали в контакты с соседними культурами Киклад и Крита. И только в 1650–1550 гг. до н. э. ахейцы начали налаживать товарообмен и культурные связи с Критом, Анатолией, Сирией, Египтом и даже областями Центральной и Северной Европы. Об этом свидетельствуют многочисленные археологические находки в микенских могилах.

К середине XV в. до н. э. микенцы контролировали практически весь Пелопоннес. А в 1450 г. до н. э. вторглись на территорию Крита и завоевали уже начавшую угасать минойскую цивилизацию. Став полноправным экономическим и торговым партнёром в регионе, Микены вошли в семью средиземноморских цивилизаций и заняли место Крита на исторической сцене.

Будучи преемником и наследником минойской цивилизации, микенская культура усвоила её достижения и вместе с тем по-своему их осмыслила. Принципиальные отличия критской культуры от микенской заключаются в разных образах жизни её носителей и разном отношении к окружающей их действительности и природе.

Ощущая себя пришельцами в Эгейском регионе, ахейские греки осознавали свою чуждость этому миру. Окружающий мир воспринимался ими как враждебная сила, в противостоянии которой человек призван утверждать своё право на жизнь. Здесь берёт начало мотив, весьма характерный для будущей греческой культуры: мотив борьбы с первородным хаосом. Для микенского мироощущения весьма свойственно острое переживание трагичности бытия в отличие от достаточно миролюбивого, гармоничного и радостного мироощущения минойцев.

Антитеза «природа – человек» нашла выражение и в стиле микенской архитектуры. Если минойцы не построили на Крите ни одного укрепления, обнесённого стенами, то микенцы, придя на завоёванные территории, первым делом строили прочные стены вокруг дворцов. Если минойцы стремились органично вписать здания в природный ландшафт, рассматривая архитектурные постройки как гармоничное продолжение и дополнение к окружающему пейзажу, то микенцы, напротив, явно тяготели при планировке к геометрической правильности и строгости контуров, заботясь в первую очередь о чёткой организации пространства.

Вообще говоря, любовь к порядку, стандартизации и схематизации – это самая характерная черта микенского менталитета, нашедшая отражение буквально во всём: от архитектурного стиля и эстетических вкусов до религиозных взглядов.

Микенцам сложно было усвоить критские представления о разлитой по всему миру божественной энергии, поэтому они тотчас же принялись за упорядочение минойского пантеона, занялись точным распределением функций между богами. Подобная страсть к упрощению (а схема – это всегда некоторое упрощение) привела к тому, что динамичные и в чём-то даже причудливые критские образы микенцы сделали предельно одномерными и плоскими, лишив их живости и творческой свободы. Итогом этого стал пантеон, состоящий из однотипных божеств со слабо выраженными индивидуальными признаками. Как отмечает профессор Ю.В. Андреев, микенский пантеон был «слишком примитивным, не обладал достаточным запасом внутренней энергии, необходимой для героического самоутверждения в борьбе с враждебным внешним миром, и уже в силу этого не мог стать основой или структурным стрежнем такой модели»⁴⁷⁵.

Вместе с тем тема героического противоборства человека с силами хаоса и зла отражена в сценах охоты и сражений, которые зачастую отличаются холодной жестокостью и даже отталкивающей натуралистичностью. Вообще культ грубой силы оставался одной из самых ярких характеристик микенской цивилизации вплоть до её заката.

Религиозные представления микенцев – это сложный синтез религиозных взглядов догреческого населения и собственных религиозных представлений индоевропейцев. От первых микенцы заимствовали почитание хтонических (подземных) божеств и культ женского божества (Матери-Земли). Индоевропейский же элемент микенской религии проявился в первую очередь в названиях основных божеств пантеона⁴⁷⁶.

Имя Зевса (микенск. di-we) – бога ясного неба, впоследствии усвоившего себе также признаки бога-громовержца, – греческий вариант более ранней индоевропейской формы, которую учёные восстанавливают как *dyēus. В древнеиндийских Ведах он известен как Dyaus pitar («отец Дияус»), а римлянам – как Iuppiter (первоначальная италийская форма Diuspiter содержала корень *(d)ju – «отец»). Впрочем, в микенской религии Зевс так и не стал единоличным главой пантеона и всемогущим владыкой, каким его представляет уже древнегреческая олимпийская мифология. В кносских табличках Зевс упоминается среди основных десяти богов как «Зевс Диктейский».

Примечательно, что имя греческого бога Диониса также происходит от имени Зевса: первоначальная форма имени Диониса *Diwos-sunos («сын Дия») трансформировалась позднее в микенском диалекте в Diwonus (s)os. В микенских текстах Дионис упоминается в дательном падеже di-wo-nu-so-jo⁴⁷⁷. В Пилосе один из месяцев назывался di-wo-nu-so-jo me-no (месяц Диониса)⁴⁷⁸.

Несомненно, индоевропейского происхождения и имя морского бога Посейдона, который в микенском варианте имеет форму Poseidāōn, а в других греческих диалектах, например, в дорийском, встречается в виде Poteidān, что позволяет предположить изначальным вариантом имени *Poteidāōn. Джон Чедвик предлагает видеть в этом имени два составных элемента, которые он восстанавливает как *potis (ср. др.-греч. πόσις – «муж», «супруг», санскр. patis – «господин», лат. potis – «могущественный», «могущий») и *dā(ōn) – «земля»⁴⁷⁹. Таким образом, имя Посейдона могло первоначально означать не что иное, как «господин (муж) земли». Культ Посейдона как верховного божества был распространён в Пилосе⁴⁸⁰, где к Посейдону возводили свою родословную пилосские цари.

Элемент *dā – «земля» встречается также в имени греческой богини плодородия Деметры (в более ранней форме Dāmātēr, что буквально означает «земля-мать»).

Если в Пилосе верховным божеством был Посейдон, то в Кноссе особым почитанием пользовалось женское божество, которое в табличках нередко именуется как Po-ti-ni-ja (Potnia), что означает «владычица», «госпожа» (ср. с санскр. patis – «господин», лат. potis – «могущественный», «могущий»). Это имя встречается также в особого рода сочетаниях: atana potnia («владычица Атана (Кносса)») и sito potnia («владычица хлеба»)⁴⁸¹. В первом случае, по всей видимости, речь идёт о богине Афине.

Potnia этимологически родственно микенскому dopota – «владыка» (<*dms-pot-). Ср. δεσπότης – «владыка».

Второй эпитет sito potnia прилагается к богине плодородия Деметре. Примечательно, что на её статуе в Сицилии⁴⁸² она обозначена как «sito»⁴⁸³.

В микенских текстах есть упоминание и о дочери Деметры – Персефоне, которая предположительно соответствует божеству pe-re-swa (Preswa)⁴⁸⁴.

Упоминаются в табличках и другие боги, которым микенцы приносили жертвы (Гефест, Гермес, Apec, Артемида).

Примечательно, что огромное количество сведений о микенской религии, которые мы черпаем из письменных источников, весьма контрастирует с довольно малым числом найденных археологических артефактов. Обнаруженные микенские святилища весьма похожи по своему строению на критские: они относительно небольших размеров и обычно примыкают к дворцу или жилищу. Схожи с критским также и формы микенского культа, основным видом которого было возлияние⁴⁸⁵. Об этом, в частности, свидетельствуют найденные ритуальные сосуды – ритоны, имеющие часто форму бычьей головы. Совершались также и жертвоприношения животных.

Существенные отличия микенской ритуальной практики от минойской наблюдаем в области заупокойного культа.

В ахейской Греции существовало три типа захоронений:

– могильные (насыпные) погребения;

– ямные погребения (включая так называемые «ящиковые» и «шахтовые» гробницы);

– камерные гробницы (купольные гробницы).

Основными конструктивными элементами могильных захоронений являлись насыпной курган, ведущий внутрь коридор (дромос), монументальный вход (стомион) и просторная внутренняя камера с высоким сводчатым потолком (толос). Могильные захоронения встречаются крайне редко (в основном на западе Пелопоннеса) и имеют в основном местное значение.

Самым простым видом ямных погребений была вырытая в земле прямоугольная одиночная яма, которая иногда обкладывалась со всех сторон каменными плитами, образуя своего рода «ящик». На основе таких захоронений сложился особый тип погребения – «шахтовые» гробницы. «Шахтовые» гробницы представляли собой прямоугольные земляные ямы, пол которых был уложен слоем мелких камней, а стены покрыты каменной кладкой. Останки усопшего укладывались на шкуру животного, а вокруг покойного складывались погребальные дары. Сверху укладывались деревянные брусья, а на них каменные плиты, которые обмазывались глиной.

Впервые «шахтовые» гробницы обнаружил Генрих Шлиман в 1874 г. при раскопках Микен. В гробницах Шлиман нашёл поистине несметные богатства: вес одних только украшений из чистого золота составлял 14 кг. Самая крупная гробница (14 м в диаметре и 13,5 м высотой) сложена в форме ложного свода, засыпанного землёй. Купол соединялся с землёй коридором в 36 м, шириной в 6 м и высотой в 10 м. Вход перекрыт камнем весом до 100 тонн. Таким образом, перед нами тоже форма жертвы силой.

«Шахтовые» гробницы Микен – это действительно уникальное явление в погребальной практике Пелопоннеса и не имеет аналогов во всём Эгейском регионе.

Камерные гробницы, усовершенствованным типом которых стали купольные гробницы, использовались как семейные захоронения и представляли собой вырытые в склоне холма пещеры, куда укладывали покойника. Купольные гробницы обкладывались изнутри камнем. В гробницы помещали также и погребальные дары.

Почести воздавались умершим до тех пор, пока не завершалось разложение мягких тканей тела. Старые останки складывались в сосуды, а помещение ритуально очищалось с помощью благовоний.

* * *

Подводя итог повествованию о микенской религии, отметим, что, несмотря на сильное влияние минойских религиозных представлений (почитание женского божества, сходство многих ритуалов), религия ахейских греков всё же отчасти сохраняла самобытные черты. Они проявились, в частности, в индоевропейском происхождении имён многих божеств (Зевс, Посейдон, Деметра), а также в особом почитании усопших, осуществлявшемся в соответствии с местными ахейскими традициями.

Вместе с тем за время своего существования вплоть до начала XII в. до н. э. микенская культура успела достаточно быстро исчерпать свой культурный и духовный потенциал. Причины этого кроются, вероятно, в особенностях ахейского мировоззрения и склонности доводить все до крайнего упрощения и схематизации. Но было бы несправедливым не отметить, что некоторые потенции, заложенные в «культурном коде» микенской цивилизации, получили дальнейшее развитие уже в период истории классической Греции:

– гармонически организованная модель космоса;

– ощущение трагичности бытия, сформировавшее героический характер ахейских греков;

– сильное волевое, рациональное начало в культуре и искусстве.

Крито-микенская цивилизация завершила своё существование в середине XIII в. до н. э. из-за вторжения дорийцев – новых волн арийских варварских племён. Многие города были опустошены и сожжены. Массовое движение дорийских племён в XIII в. до н. э. вошло в историю под названием «катастрофа бронзового века» и вызвало «движение народов моря». Общую картину катастрофы дополнила повышенная тектоническая активность в Средиземноморском регионе, вызвавшая множественные землетрясения и извержения вулканов. Среди всех этих природных катаклизмов особую разрушительную силу имело извержение вулкана Санторин на острове Тира в Эгейском море, в результате которого образовалось гигантское цунами и наступила долгая вулканическая зима. Микенцы (ахейские греки) были вынуждены уйти с Пелопоннеса и Крита, прошли по разорённым территориям к Аргосскому и Саронскому заливам и, соединившись с другими народами, двинулись на восток, дойдя до пределов Египта. Здесь они были остановлены фараоном Мернептахом в 1219 г. до н. э. и обосновались в южной части Ханаана – Палестине, образовав народ филистимлян.

За этой катастрофой бронзового века следуют так называемые «тёмные века» (XII–IX вв. до н. э.), которые продолжались более трёхсот лет и сопровождались упадком культуры и утратой института государственности на Крите и всей материковой Греции. Гомер, живший в конце этого периода, предпринял попытку восстановления духовно-культурной связи с крито-микенской цивилизацией. Об успешности такой попытки мы можем судить хотя бы по тому, что и до сего дня греки учатся на его поэмах, что является зримым выражением преемства культур.

Эгейский регион можно по праву назвать колыбелью всей европейской цивилизации как в её западном (западноевропейском, в т. ч. англосаксонском) варианте, так и в варианте византийском (восточноевропейском). Более того, располагаясь на стыке Востока и Запада, Крит одновременно стал местом соприкосновения европейской культуры с древнейшими цивилизациями Востока, явившись своеобразным мостом между различными культурами и традициями.

1. Chadwick J. The Mycenaean World. Cambridge University Press, 1976.

2. Dickinson O. The Aegean Bronze Age (Cambridge World Archaeology). Cambridge University Press, 2010.

3. Dickinson O. The Aegean from Bronze Age to Iron Age: continuity and change between the twelfth and eighth centuries BC. London and New York: Routledge, Taylor & Francis Group, 2006.

4. The Cambridge Companion to the Aegean Bronze Age. Edited by Cynthia W. Shelmerdine. Cambridge University Press, 2008.

5. The Oxford Handbook of the Bronze Age Aegean. Edited by Eric H. Cline. Oxford University Press, 2012.

6. Андреев Ю.В. От Евразии к Европе: Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа (III – начало I тыс. до н. э.). СПб., 2002.

7. Андреев Ю.В., Кошеленко Г.А., Кузищин В.И., Маринович Л.П. История Древней Греции. М.: Высшая школа, 2005.

8. Бартонек А. Златообильные Микены. М.: Наука, 1991.

9. Буркерт В. Греческая религия: архаика и классика. СПб.: Алетейя, 2004.

10. Лурье С.Я. Язык и культура микенской Греции. М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1957.

11. Молчанов А.А., Нерознак В.П., Шарыпкин С.Я. Памятники древнейшей греческой письменности: введение в микенологию. М.: Наука, 1988.

12. Откупщиков Ю.В. Догреческий субстрат: у истоков европейской цивилизации. Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1988.