Труды членов Российской Духовной Миссии в Пекине. Том II

Китай, по самым древним летописям своим, представляется нам государством, по преимуществу, земледельческим. В период начального развития его гражданственности жители его являются уже знакомыми с плугом и понятием о «пяти родах хлеба», которые почитаются одним из главных средств народного продовольствия. Еще в то время, доселе считающееся у китайцев золотым веком, родилась мысль, что земледелие есть единственная мера, которою можно удержать народ на постоянном жительстве, и одно из действительных средств для водворения спокойствия в государстве и повсеместного распространения силы и действия законов. По этим причинам земля – как источник продовольствия, – в глазах оседлого народа получила высокую важность; а как мера для водворения народа, как главный узел, связывающий политическое общество – она обратила на себя все внимание китайского правительства. Отсюда предмет непременной его заботливости составили отведение места для жительства каждого, и выдел ему земли, как главного средства существования. Этот выдел земли в частное владение – предоставление поземельной собственности – и составляет предмет настоящей статьи.¹

В течение стольких веков существования своего, Китай не мог находиться в одном и том же состоянии: положение внутренних и внешних дел сего государства, ход просвещения и развитие народных сил производили изменение в существующем порядке вещей. По этой причине и поземельная собственность, вслед за общим ходом дел Китая, в различные эпохи претерпела изменения, и преимущественно при Цинской и Танской династиях.

В самые древние времена, когда в Китае начала развиваться гражданственность, земля составляла общественное достояние. В ту эпоху младенческих понятий, у китайцев еще не могла родиться мысль о благодетельности родовых преимуществ и частной собственности; оттого самое достоинство государя не было наследственное, преемственно переходившее к его роду, но избирательное общим советом правительственных лиц; оттого земля, как единственный в то время источник продовольствия и богатства каждого, принадлежала обществу, которое распределяло её между своими сочленами, смотря по званию каждого. История свидетельствует, что и в то время все пространство тогдашнего Китая разделено было на несколько долей – уделов, для управления которыми избранный на престол Империи государь назначал удельных князей, которые, управляя народом на правах государя, не были наследственными владетелями удела, и как сам государь пользовался доходами с земель известного удела, который принадлежал ему по званию главы Империи, так и князья получали доходы с земель своего удела, по званию правителей его. Подобно тому и чиновники в вознаграждение своей службы, пока находились в должности, пользовались доходами с земель в известном уделе, в котором они находились по обязанности. И из простого народа тот только имел долю в общественной собственности – земле, кто мог, также как чиновники, приносить пользу обществу, кто, владея полными телесными силами и возрастом, в состоянии был обрабатывать землю, и из сбора со своего участка, за прокормлением семейства, уделять часть на нужды общественные и служить обществу своими силами при общественных работах и во время войны, – одним словом человек от 20 до 60 лет.

В 2,205 году до Р. X., Великий Юй избран на престол Империи, а в 2,197 году, в благодарность к его великим заслугам государству, престол Империи передан был его сыну; – с этого времени престол сделался наследственною родовою собственностью династии Ся. Вместе с тем и удел, с земель которого доходы поступали на содержание главы государства, сделался его собственностью, наследственною в одном, впрочем, старшем колене.

На основании прежнего права избирательных государей, глава Империи сам назначал правителей народа и по большей части стал определять к тому своих родственников, имея в виду с одной стороны доставить им средства к существованию, а с другой упрочить господство своего дома. Правители сии облекались от главы Империи преимуществами владетельных князей удела и чрез то делались владетелями народа и собственности, на тех же правах, на которых управлял и владел своим большим уделом сам глава Империи. Отсюда в Китае так рано появились удельное правление и удельная собственность земли. Система эта особенно развилась и получила большую силу с 1,122 года до Р. X, когда западный наместник Империи, Чжоуский князь, отнял престол у Шанской династии и когда раздача уделов произведена была в большем размере, кроме родственников его, всем чинам, которые оказали ему особенные заслуги.

С этого времени удельное право предоставило в собственность владетеля все, что ни находилось внутри его удела, – следовательно земли, по преимуществу, принадлежали ему. Владетелями уделов и земель были: глава Империи, как отец многочисленного семейства, как старший в царствующем доме, а потом его дети, братья и родственники, как члены одного и того же дома, и родственники и потомки прежних владетельных домов. Законами Империи определялось пространство каждого удела (в 1000, 100, 70, 50 ли) и количество уделов известной величины. Удел главы Империи содержал квадрат в 1000 ли, а самый большой княжеский удел мог быть только в 100 ли. Каждый в своем уделе, хотя и малого размера, будучи главою и правителем народа, был и полным владетелем земель. Были еще и другие лица, владевшие землями; это: 1) члены побочной линии владетельных князей и люди, оказавшие заслуги Империи. Им давались, внутри какого-нибудь удела, земли в качестве лена и они в отношении к местному владетельному князю были тоже, что удельные князья в отношении к главе Империи. 2) Люди, несшие государственную службу, начиная с министров и до самого низшего чиновника. Подобно тому как дворы государя и удельных князей содержались произведениями своих уделов, и подать вносилась предметами первой необходимости, – чиновники, в вознаграждение своей службы правительству, получали от него, смотря по классу, известное количество пахотных земель, оброк с которых заменял им жалованье и мог достаточно обеспечивать их состояние. Земли эти составляли собственность только в отношении к должности и не принадлежали лицу, исправляющему должность, так что с смертью его или с лишением должности земли переходили к преемнику его; напротив удельные и ленные земли составляли вечную собственность владетеля, наследственную в старшем колене. Этот закон майоратства в отношении к князьям неизменно существует в Китае до настоящего времени. Как самое достоинство так и земли, приписанные к нему, составляют наследственную в старшем колене собственность, не раздробляемую между младшими братьями.

Что касается до остального простого народа, то – на основании семейного права, по которому сын при отце не есть полный владелец всякой принадлежащей их дому собственности, – ни кто из подданных не мог владеть землями; но все, даже самые землепашцы, получали от своего князя временно определенный участок земли.

Участки эти были одинаковой величины для того, чтобы уравнять каждого в средствах жизни, а равно в казенных повинностях и налогах. С этою целью во всей Империи, несмотря на раздробление её между владетельными князьями, размежевание земель производилось одинаковым образом и одинаковою мерою: квадрат земли в одну ли, соответствовавший 900 му,² делился на девять частей в виде следующей фигуры:

Средний участок был казенный, который общими силами обрабатывали поселенные вокруг него восемь семейств, из коих каждому на собственное употребление выделялся в этом квадрате участок в 100 му. Из 100 му среднего казенного участка обрабатывалось только 80, а из остальных 20 му давалось поселенным вокруг него восьми семействам каждому по 2½ под дом и огород. Для орошения полей, между каждым квадратом проведены были канавки, в кои текла вода из малых и больших каналов, устроенных между 10, 100, 1000, 10,0000 таких участков. В подобном же размере, рядом с каналами проложены были тропинки, большие и малые дороги. При раздаче земель для обрабатывания, обращалось внимание на возраст: мужчина 20 лет, как человек пришедший в силу, способный к работам и уже семейный, получал на себя 100 му, (иногда и того менее) и владел ими до 60 лет, когда преклонные лета и слабость сил не позволяли ему обрабатывать такого количества земли и нести казенные службы. Отобранная земля отдавалась его сыну или родственнику, которые обязаны были пропитывать старика до конца жизни. Так как свойство земли не одинаково и все пашни разделены были на три разряда с подразделением каждого на три вида; то землепашцы, для уравнения в поземельных налогах и в средствах пропитания, или получали иногда более 100 му, если почва выделенного участка была самого низшего качества, или же переводились с худой на лучшую землю, если у земледельца было многочисленное семейство, между членами которого было довольно мужчин, способных уже к работам и повинностям. Равно обращалось внимание и на то, в каком месте находилась земля: близко к столице, или в уделах. В первом случае давалось меньшее количество, а во втором большее. Кроме землепашцев получали земли и другие, торговцы и ремесленники, только в меньшем количестве, именно: пятую часть против землепашцев – 20 му; каковое количество иногда давалось и подросткам в земледельческих домах, если они были уже способны к работам и если в ближайших местах находились праздные участки земли. Более означенного количества никто не мог получать, да и то не составляло вечной наследственной собственности каждого семейства; никто не мог располагать землею по своему произволу: уступать её другому посредством продажи, заклада и единовременной отдачи другому на посев.

Такое устройство и разделение полей сообщило им название общественных (гун-тянь). Они назывались также колодезными (цзин-тянь), потому что размежевание давало пашням вид, похожий на китайский письменный знак, изображающий слово колодезь. К этой системе полей приспособлены были: земское управление, раздача уделов, государственные налоги и повинности, одним словом: на ней, как на фундаменте, стояло все здание государства. Древность не сохранила полных и самых подробных известий о том, до какой степени приведены были в исполнение планы касательно устройства общественных полей, при тогдашнем состоянии искусств и умственного образования народа, – так ли красиво, как «шахматная доска» и правильно размежеваны были все пашни и точно ли таковы были раздача и владение ими. Впрочем существование подобного устройства и учреждений доказывается тем переворотом в поземельной собственности, который в последствии произошел в Цинском уделе, а после и во всей Империи; даже в настоящее время в Корее существуют следы древних общественных полей, устроенных в первые времена Чжоуской династии.³

Система общественных полей существовала очень долго. Первые три династии, – (царствовавшие с 2,205 по 254 г. до Р. X.) – учредившие её, во все продолжение своего царствования поддерживали её с не большими изменениями в распределении поземельных налогов. Уже при конце третьей, за 350 лет до Р. X. и почти за 100 лет только до конца Чжоуской династии, почувствовали невыгоды подобной системы. По ней владетельный князь пользовался только сбором произведений со среднего участка, который долженствовали обрабатывать общими силами восемь семейств. Очевидно сбор этот был незначителен, а при неурожае и очень скуден. Сам Кун-фу-цзы, (Конфуций) на вопрос своего владетельного князя об увеличении налогов, заметил, что можно увеличить подать до 16 раз против назначенного в Чжоуском уложении. Когда же с половины Чжоуской династии начали усиливаться удельные князья, тогда древние постановления оказались не соответствующими требованиям века и обстоятельств. При жестоких и продолжительных междоусобных войнах, сборы по древнему распределению не могли удовлетворять нуждам государства, тем более, что и эти сборы с каждым годом уменьшались в своем количестве, потому, что землепашцы «по развращению нравов» с крайней небрежностью обрабатывали средний участок.

Особенно в Цинском уделе ощутителен был недостаток государственных доходов. Кроме того, что прежние постановления, ограничивая землепашца определенным участком, как бы ограничивали и самое трудолюбие и не предоставляли праздных земель в руки трудолюбивого человека, – множество плодоносных земель поросло травою и не доставляло выгод никому, ни частным людям ни казне, потому что народонаселение Цинского владения было слишком мало в сравнении с обширностью страны. Между тем в соседственных уделах: Хань, Чжао, Вэй народ, по причине большой населенности и недостаточности земли, весьма бедствовал. Почему в 350 году до Р. X. министр Шан-ян (заслуживший порицание в потомстве за уничтожение древних узаконений) составил план обогатить свое отечество распашкою пустопорожних земель и усилить его переселением бедствовавшего от недостатка земли в соседних удельных княжествах народа. Стоило только предоставить землю в собственность народу и тогда многие решились бы переселиться из своего отечества в Цинское царство для собственной выгоды и обеспечения в средствах жизни. Сверх того Шан-ян имел в соображении и другие цели. «При прежнем разделении земель, сообщение жителей между собою по большей части ограничивалось одним околодком: между 8 семействами, как соучастниками в одном квадрате земли, или только соседними селениями. Но когда поселянин не будет стеснять себя известным пространством и по своему усмотрению станет переходить всюду, где представится ему случай приобрести землю: тогда неминуемо должно последовать ближайшее соприкосновение отдаленных обитателей друг с другом, следствием чего будет развитие большей гражданственности; обогащение и довольство народное последует за уничтожением оков, связывающих руки производителей».

В следствие таких соображений Цинское правительство, в 350 году до Р. X., положило начало уничтожению общественных пашен, позволив каждому занимать земли сколько и где угодно, и занятый участок обводить межами, не обращая внимания на прежнее размежевание. Всякая занятая земля должна составлять вечную собственность каждого, которою он может располагать по своему произволу, уступать другим посредством продажи и другими способами. Постановило: отменить прежнюю выдачу земель из казны и прием их, сопровождавшиеся запутанностями и всякого рода злоупотреблениями, и чрез то избавить себя от тягостного их разбора, а приняло на себя только покровительство спокойному обладанию каждого поземельною собственностью и защиту от несправедливого посягательства на неё других.

Таким образом, по плану Шан-яна, совершился переход земель из казны в частную собственность и эта мера, увенчавшаяся полным успехом в Цинском владении, принята была и в остальных удельных княжествах Чжоуской Империи; а после соединения всех уделов в 221 до Р. X. под монархическую державу Цинского дома, окончательно распространена была по всему обширному Китайскому Государству, и право поземельной собственности утверждено за его обитателями.

Впрочем предоставленное всякому право владения поземельною собственностью, – при своем начале доставившее столько выгод и богатства Цинскому владению, – в последствии принесло невыгоды и даже вред Китаю. При начале введения этой меры население сего государства было очень незначительно в сравнении с обширностью пределов его и пространством годной к обрабатыванию земли. Когда позволено было каждому, по своему произволу и силам, занимать праздные земли и обращать их в свою собственность: в это время на каждого земледельца досталось очень много земли и следовательно прилежание и трудолюбие могли извлечь из сего права большие выгоды и доставить себе довольство и изобилие в жизни, тем более, что получение этого права поземельной собственности доставалось приобретателю без всякого пожертвования с его стороны. Но когда население государства, мало-помалу умножаясь, возросло более, чем в двое, – тогда уменьшилась и поземельная собственность в своем количестве. Умножение членов семейства произвело раздел, а с ним вместе и дробление собственности; для умножавшегося народонаселения требовалась земля, и следовательно заняты были все праздные и пустопорожние места; оттого право владения неограниченным количеством земли для многих сделалось невозможным: уже негде было занимать землю и обращать её в свою собственность. Эта ограниченность в поземельной собственности сократила и доходы земледельца, от чего достаток и довольство мало-помалу стали исчезать из хижин поселян. К тому же присоединились политические обстоятельства государства. Пагубные следствия удельного правления, падение его, стремление к созданию Монархии, борьба уделов против всесокрушающего могущества Цинского царства, наконец утверждение Монархии и поддержание её, падение Цинского дома и воцарение Ханьского, – этот 50 летний переворот в Китае (с 255 по 202 год до Р. X.) отнял миллионы рук от земледелия. От того земледелие остановилось, поля поросли травою и почти напрасно трудолюбивый земледелец возделывал свою ниву, потому что беспрестанно проходившие войска уничтожали труды его в самом начале. В этой крайности народ, страшась голодной смерти, употреблял все свое имущество на то, чтобы доставить пропитание своему семейству и последнюю опору – землю отдавал другим за хлеб, закладывал её или продавал. При таком положении дел, богатый получил возможность за ничтожную цену приобрести себе дорогую собственность, которая могла приносить ему в последствии верный доход. Многие, не имея сил бороться с трудными обстоятельствами, покидали свою землю и удалялись в другие места приискивать себе пропитание всякими позволительными и не позволительными средствами; между тем люди со средствами, пользуясь всеобщим неустройством, по удалении владельца, тотчас приобщали его собственность к своей. Продолжительное отсутствие прежнего владельца, запутанность в управлении, вес богатых людей в глазах чиновников сделали то, что присвоенные земли навсегда остались за присвоителями; прежний владелец, хотя бы и возвратился на прежнее жительство, уже не мог вытребовать своей собственности, тем более, что законные документы во время смут исчезали и разбор тяжб для самого добросовестного судьи становился затруднительным, иногда и невозможным. Таким образом одни с каждым днем теряли свою поземельную собственность, а другие более и более умножали её. Земли, прежде предоставленные в собственность каждого, сделались теперь достоянием не казны, не землепашцев, а богатых людей, которые, сами не занимаясь тяжкою работою земледелия, владели тысячами десятин, а «бедный, по выражению современников, не имел места, где бы воткнуть шило». Богатые свои обширные земли отдали бедным землепашцам, по большей части бежавшим со своего местожительства, в аренду за тяжкие оброки: из сбора с полей половина поступала владельцу, а другая обрабатывавшим их. «Владетель поля – один человек, а обрабатывавших его десять; от того владельцы земель с каждым днем умножали свое богатство, а арендаторы, не в состоянии будучи пропитывать свое семейство достающеюся на их долю частью сбора с обрабатываемых полей, приходили в крайнюю нищету и, наконец, закладывали или продавали – кабалили себя, своих жен, детей на веки в рабы своему землехозяину».

Ханьское правительство не нечувствительно было к бедствиям народа и принимало разные меры к тому, чтобы обогатить его, или, по крайней мере, поставить его в состояние снискивать достаточные средства пропитания. Оно раздавало даром все пустопорожние земли, общественные и царские сады, поощряло наградами чиновников, постоянно прощало подати, покрывая расходы продажею должностей и званий; увещевало жителей взаимно помогать друг другу в труде земледелия – ссудою семян и скота, за недостатком которого советовало самим запрягаться в соху и силами человека заменять рабочих животных; придумало способ обрабатывать земли: при запашке делать борозды по футу в ширину и глубину для того, чтобы удобнее было выпапывать и обсыпать корень хлебного растения землею во время ветров и зноя, и чтобы таким образом сбереженный и закрытый корень мог дать гораздо больший урожай.

Но все заботы его не принесли желаемых плодов: народ по прежнему бедствовал и казна, щедро прощавшая ему подати, часто сама находилась в затруднительном положении. При таком состоянии дел, естественно, родились вопросы: отчего такое бедствие тяготеет над народом? отчего налоги правительства, сами по себе легкие, сделались тягостными и невыносимыми для народа? Где скрывается источник зла? – Близость к временам Чжоуской династии, которой учреждения учащимся классом людей и доселе почитаются священными и самыми мудрыми, несправедливая ненависть, которую питали к Цинскому дому за его изменения, полезные и мудрые, в существовавшем дотоле порядке вещей, – все это невольно указывало на некоторые, не первой впрочем важности, причины такого несчастного положения государства. Все люди, которые имели какое-нибудь прикосновение к делам управления и которые, по долгу службы, должны были пещись о народе, – причину бедствия полагали в том: «что народ получил поземельную собственность, что он, по нужде или вовсе без крайней необходимости, лишился её и что богатые, воспользовавшись таким положением бедных, чрезмерно умножили свою силу и достаток посредством приобретения земель, так что возвратный переход сей собственности к бедным уже невозможен. Такое преобладание поземельною собственностью возникло с того времени, как Цинское правительство, для временных выгод, уничтожило общественные поля, и земли сделались достоянием каждого. Следовательно восстановление общественных полей, возвращение земель в казну, вообще древние учреждения касательно поземельной собственности могли бы возвратить прежнее довольство народа и обогатить казну. Бедные, имея поля, хотя и не собственные, весь собираемый с них хлеб будут употреблять на содержание своих семейств и не будут терпеть голода; а богатые, лишаясь права владеть большими участками земли, сами станут обрабатывать свою землю и весь сбор с неё употреблять на себя, и, таким образом, состояние каждого несколько уравняется. Казна же будет получать верный доход со своего участка, обрабатываемого 8 семействами».

Мало-помалу мнение о восстановлении общественных полей становилось уже как бы необходимостью и получало всеобщность. Привести в исполнение эту мысль легко было бы при всеобщем расположении в пользу её; но главное затруднение состояло в том, что казна не имела земель в своей власти; они составляли собственность частных лиц. Оставалось только отобрать все земли в казну; но эта мера, как думали тогдашние правители Китая, могла привести к худым последствиям. Бедные, владевшие малым участком земли, после переворота получивши такое же, а может быть и большее количество земли для обрабатывания, – бедные конечно не станут роптать на распоряжения правительства, потому что в существе они ничего не теряют; но богатые не могут равнодушно смотреть на это. Огромные доходы с многочисленных земель, составлявших их собственность, сила в обществе и влияние на своих арендаторов, которые во время бедствий от своих патронов, хотя и не даром, получали помощь скорее, чем от правительства: все это должно внушать справедливые опасения, что предпринимаемые перемены касательно поземельной собственности могут произвести бунт против распоряжений правительства. Некоторые из правителей, особенно из ученых, – люди с пылким характером, в то время предлагали даже: тайно направлять умы богатых к возмущению, чтобы, воспользовавшись сим обстоятельством, удобнее и скорее совершить отобрание принадлежащих им земель в казну, как бы на законном основании, за произведенный ими бунт и сопротивление распоряжениям правительства.

Напротив, правители, более умеренные и во всех делах поступавшие со строгою отчетливостью, несколько иначе смотрели на этот предмет. Восстановление системы общественных пашен казалось им несообразным, ни с духом и требованием века, ни с положением государства. Для восстановления этой системы требовалось произвести большие перемены в существующем порядке вещей. Вообще расположение умов того времени в пользу старины привело к тому, что мысли и мнения какого-нибудь мудреца, из последних столетий Чжоуской династии, в свое время отвергнутые, теперь получили силу несомненной истины и значение исторического факта. Так, например, высказанное философом Мэн-цзы одному удельному князю предание, о существовавших прежде общественных пашнях, теперь принято было со всею буквальною точностью и люди, разделявшие мнение о восстановлении этой системы, домогались, чтобы она восстановлена была вполне, со всеми подробностями, в древнем виде; иначе, по их мнению, предприятие это не достигло бы своей цели. И для того, при восстановлении системы общественных пашен по древнему образцу, – нужно было чрезвычайное множество водопроводов, дорог, тропинок и иных не совсем нужных работ, – надлежало срыть могилы, разломать дома, перенести города и деревни, построить дома для земледельцев в средине пашен и водворить их. Работы сии требовали рук всего народа и сотен лет времени: следовательно земледелие должно было приостановиться и пока устроились бы означенные пашни –«все люди вымерли бы в государстве и кости их истлели».

Притом восстановление общественных пашен казалось умеренной партии китайских мыслителей несообразным с формою правления. «Система эта» говорили они: «родилась и приведена в исполнение во время уделов. Тогда все земли составляли наследственную собственность владетельных лиц, для которых поселенные там жители становились детьми; оттого владетель, смотря на свой удел, как на свой дом и свою собственность, по необходимости должен был прилагать неусыпное попечение об устройстве его и введении всего, что могло клониться к благосостоянию народа и, при ограниченном пространстве своего удела, (самый большой мог быть только в 100 ли), мог, лично надзирая за всем, не допускать злоупотреблений; иначе он лишился бы выгод от своей собственности, на которых основывались его благосостояние, богатство и значение между сочленами Империи. Со времени же междоусобных войн между удельными князьями, (особенно с 375 г. до Р. X.) владения сильнейших из них мало-помалу расширились в своих пределах, так что, наконец, вся Империя (в 255 г. до Р. X.) разделилась на семь частей и личный надзор самого владетеля, занятого одною войною, стал невозможен; оттого злоупотребления подчиненных лиц при приеме и выдаче земель начали действовать во всей силе, а народ, за невнимание чиновников владетеля к бедствиям его, стал небрежно обрабатывать казенный участок, что приносило убытки владетелю. Самая местность не всегда допускает устройство древних общественных пашен: гористые места, на юг от рек Цзян и Хуай, остаются нераспаханными, потому что нельзя провести воды для орошения полей. По этим причинам система общественных пашен уничтожена. Тех же следствий надобно ожидать и после восстановления её. После уничтожения уделов, начальниками областей сделаны не наследственные владели находящейся в их ведении земли, но только временные управители страны, которые сменяются чрез несколько лет, а высшие, не пробыв и одного года на своей должности, переводятся на другую. Такие люди, которые со дня на день ожидают себе перемещения, избегают лишних трудов, следовательно не станут охотно и прилежно заниматься устройством общественных пашен. Если бы это устройство и состоялось, то, по кратковременности пребывания на должности, правители сии при всем бескорыстии не могут верно знать качества земель, отсюда произойти должно неравенство в налогах. Поэтому, вместе с восстановлением системы общественных земель, нужно восстановить и удельное правление – восстановить то, чего бы никто даже из ученых не захотел видеть и слышать; ибо надлежит разделить государство и опять поднять всеобщий спор и междоусобия князей, нужно отнять у народа поземельную собственность и, следовательно, породить всеобщее неудовольствие и смятение».

Что касается до того мнения, чтобы отнять излишние земли у богатых и отдать бедным, то, по мнению умеренной партии, оно не признавалось справедливым: «Бедный народ, не имеющий собственных полей, берет их себе в аренду у богатых; если случится недостаток сбора для пропитания своего семейства, или совершенный неурожай: он снова обращается к богатым же для займа денег и хлеба. Занимающиеся торговлей, ремеслами и всякими мелочными промыслами – все питаются на счет богачей. С богатых же бывают и особенные большие сборы в казну: чиновники, не своевременно обязанные к чему-нибудь приказанием высших, прежде всего берут у богатых; одним словом: «богатые суть основание округов и уездов, опора высших и низших; они вместо сына неба питают народ». Правда – они берут чрезвычайные барыши и пользуются большими выгодами; однако, приняв во внимание их труды и великие пожертвования, надобно согласиться, что подобное вознаграждение справедливо им следует. Если же между ними есть жестокие притеснители бедных, то надобно исправлять это зло другими мерами, а не отнятием собственности, приобретенной личными их трудами и пожертвованиями. Легко может статься, что чрез несколько колен потомки богачей, или с размножением членов фамилии поделят между собою поземельную собственность на дробные участки, или, пришедши в нищету, мало-помалу, посредством продажи по частям, передадут свои земли многим владельцам, и таким образом у одного не будет много земли.

В том и другом случае, для бедного человека откроется возможность приобрести себе часть из раздробленной поземельной собственности богатого. Зло заключается не в том, что поля общественные или частные, но в том, что нельзя достигнуть уничтожения бедности». Таким образом умеренная партия пришла к тому заключению, что: «при невозможности отобрать земли в казну, невозможно и восстановить систему общественных пашен, и если бедствия народа и выгоды казны требуют изменения в поземельной собственности, то всего лучше приблизиться только к древним учреждениям, сделав нечто похожее на общественные пашни. Довольно если на будущее время, не отнимая излишков у настоящих владельцев, постановить ограничение, назначив определенное количество земли, которым может владеть каждый подданный в Китае, с запрещением по своему произволу продавать другому эту собственность».⁴

Таким образом составилось два мнения касательно доставления бедному народу поземельной собственности и восстановления древней системы общественных пашен; но правительство ни одного из них не решилось привести в исполнение, потому что подобное изменение повело бы к важным переворотам. Наконец в 9-м году по Р. X. мнения эти получили ход. Министр Ван-Ман похитил престол у потомков Ханьского дома и, желая привлечь к себе расположение народа и чрез то снискать опору для себя и своего потомства, и как человек, сам лично знавший нужды и потребности своих подданных, – решился привести в исполнение проекты правительственных лиц, так часто предлагаемые прежним государям. Такого рода проект был о поземельной собственности: ибо бедствие безземельных было так велико, что ни какие милостивые манифесты, прощавшие им разные налоги, – ни что не могло пособить им и поправить их состояния. Бедность вела их к ужасным преступлениям; между тем и сосредоточение земель в руках не многих, при тогдашних худых нравах и образовании, доставляя им чрезмерное богатство, вело их к распутству: оба состояния, богатые и бедные, одинаково вдавались в преступления, так что самые строгие законы не могли остановить потока развращения нравов. Единственным средством для искоренения сего зла признано то, чтобы уровнять всех и каждого в средствах приобретения, следовательно ограничить богатых во владении поземельною собственностью и доставить бедным участки земли. С этою целью повелено: «все земли в государстве переименовать в государевы (ван-тянь).⁵ Всякий подданный имеет право владеть землею только не более одного цина; продажа сего определенного участка вовсе запрещается для того, чтобы каждый, с потерею поземельной собственности, не лишился средств к своему существованию. Земли, по сему узаконению оказавшиеся лишними, у кого бы они не находились, – все берутся в казну и отдаются в ведение слобод и деревень и, смотря по требованию, выдаются не имеющим их. Кто станет сомневаться в том, что эта мера общественных пашен не есть мудрое учреждение, – тех ссылать на границу; кто же нарушит постановление касательно владения определенным количеством: – более одного цина, или кто продаст свой участок другому, – тех казнить смертью». Такому строгому приговору подверглось множество народа, начиная с князей и до простолюдинов. Здесь то открылось, что те, которые прежде так настаивали на возобновлении древних учреждений касательно устройства и разделения полей, – все эти люди думали, что это дело не коснется их. Когда же силою закона взяты были у них излишние земли: то они первые подняли ропот и поспешили с докладами Государю, что хотя эта мера и мудрая, близкая к древним учреждениям общественных полей, однако в настоящее время уже не приложима; если бы даже воскресли Яо, Шунь, Вынь-ван, Чжоу-гун,⁶ и они бы не ввели и не захотели бы ввести её; самые реки давно уже переменили свои русла. Как же можно восстановить то, чего следы уже давно изглажены временем? – Когда этот ропот достиг крайнего предела, то Ван-Ман, не желая раздражить против себя сильных людей, отменил, чрез три года после утверждения, изданный им указ о поземельной собственности, и, таким образом, попытка восстановить древние учреждения оказалась безуспешною.

Впрочем мысль эта ограничить право владения землею – при неудачных опытах приведения в исполнение, не могла исчезнут навсегда, потому что обстоятельства и положение дел, родившие её, поддерживали и существование её. Уравнение поземельной собственности не могло не занимать правительства; при неравенстве обладания землею казна многое теряла, а бедные люди, не имея пропитания, требовали помощи правительства. Обстоятельства, сопровождавшие восстановление Ханьского дома в 25 году по Р. X. когда по свидетельству истории, будто бы погибло ⁸/₁₀ народонаселения, когда земледелие остановилось и большая часть полей поросла дикою травою, не позволяли думать об изменении существовавших законов. Правительство заботилось только о том, чтобы восстановить существовавший дотоле порядок вещей, чтобы доходы удовлетворяли и нуждам и потребностям государства, нисколько уже не рассчитывая на большие выгоды; при таком положении государства уравнение поземельной собственности ни как не могло быть приведено в исполнение; эту невозможность поддерживали последующие политические смуты и перевороты в течении III и IV веков.

Цзиньская династия (царствовавшая с 280 по 419 год по Р. X.) в первые годы своего могущества издала постановление о разделении способных к работам людей на несколько разрядов, соответственно которым определила давать известное количество земли каждому землепашцу. По возрасту лет земледельцы разделены на два разряда: 1-го от 16 до 60 лет владеют землею: мужчины 70, женщины 30 му; 2-го разряда от 13 до 15 и от 61 до 65 лет, как мужчины, так и женщины, владеют половинным количеством против первых. По достижении подростками 16 летнего возраста, – они перемещаются в 1-й разряд землепашцев, равно как достигший 60 лет перемещается в низший разряд.⁷ Высшие сословия также ограничиваются определенным количеством земли – князья, соответственно степени своего достоинства, владеют от 15 до 7 цин, чиновники от 50 до 10;⁸ каждый класс владеет 5 цинами менее против высшего. Впрочем ограничение это касалось только столицы и окрестностей её, и вообще, по затруднительным обстоятельствам, в которых находилось Цзиньское правительство, постановления эти остались без исполнении и, если что-нибудь по оным сделано, то это не более, как образец, и притом самого малого размера.

Уже в конце V века уравнение поземельной собственности самым делом приведено в действие в северном Китае, покоренном иностранною династией Вэй, царствовавшею в северном Китае с 385 до 557 по Р. X. Для уравнения повинностей и налогов требовалось уравнение сил и имущества каждого; чего нельзя было достигнуть без уравнения поземельной собственности, как основного имущества самого многочисленного класса людей в государстве. По этой причине в 485 году постановлено: давать имеющим 15 лет и до 60, мужчине 40 му, женщине 20 – это для посева хлеба; кроме сего каждому дому по 20 му под шелковицу и другие простые или плодовые деревья; все малолетние и старые и вдовы, если они составляют отдельный дом, – все получают для пропитания половину земель против полновзрослых. Пахотные земли принадлежат казне, и ежегодно в первой луне производится раздача земель достигшим 15 летнего возраста и возвращение их в казну, если кто переступил уже за 60 лет и сделался неспособным к казенным работам, или если владевший ими помер. На этих землях воспрещается садить деревья, чтобы не подать чрез то повода присвоить эти земли в частную собственность: ибо земли, выделенные под деревья, должны составлять вечную, потомственную собственность каждого и никогда не возвращаются в казну. Если бы у кого и было их более законом определенного количества – 20 му, и тогда излишек не отбирается в казну; но всякой может продать его другому, только нельзя продавать своего участка и покупать более узаконенного количества. По пресечении рода, земли эти, оставшиеся без владельца, берутся в казну и раздаются не имеющим их; при раздаче бедный имеет преимущество пред богатым, родственник пред чужим.

Где земли недостаточно и между тем полновзрослые имеют нужду в ней, оттуда дозволяется переселяться в места обширные и малонаселенные, не ограничивая переселенца известною губернией или уездом, но предоставляя это собственному его выбору, только не позволять ему убегать трудов и искать бездействия. Если же никто из полновозрастных, не смотря на недостаток земли, не желает переселяться в другое место; то земли, прежде назначенные под деревья, обратить в пахотные и удовлетворить нуждающихся в них. Это ограничение поземельной собственности коснулось и высшего сословия в государстве. Князья, родственники царские и вельможи – все, по степени своего достоинства, должны владеть определенным участком земли, а земским высшим и низшим чинам, смотря по классу, выделены так называемые должностные земли, – приписанные к известной должности, но не составлявшие собственности лица, исправлявшего должность – от 15 до 6 цин.

Такое распределение поземельной собственности, такая раздача земель всем подданным, уравнивавшая всех производителей в отношении к средствам приобретения, естественно, ведет к тому заключению, что Вэйское правительство имело все земли в казне; иначе оно не могло бы так свободно располагать ими по своему усмотрению. Для пояснения этого обстоятельства нужно принять во внимание следующее: опыт отбирания земель у богатых и удовлетворения ими бедных, сделанный при Ван-мане, показал невозможность подобной меры, как насильственной. По этой причине Вэйское правительство предоставило собственному произволу владельца земель продать излишние тому, кто в них имел потребность, не принуждая впрочем никого, вопреки желанию своему, передавать свою собственность другому. Законами воспрещалось только: покупать более узаконенного количества, или продать, и другим каким-нибудь способом, передать другому свой законной меры участок. Таким образом у каждого могла быть всегдашняя поземельная собственность, во владении которою могли быть уравнены все подданные и эта мера уравнения, только при добровольной передаче излишних земель другому, была удобоисполнима. Притом север Китая был населен менее юга, так что целые уезды составляли степь для пастбищ кочевых завоевателей; почему у правительства оказалось много пустопорожних земель, которые оно могло употребить на раздачу своим подданным, и таким образом в большой части Вэйского царства владение поземельною собственностью приведено было в определенную меру и не было такого неравенства, как на юге Китая.

Постановления Вэйского правительства касательно поземельной собственности надолго остались образцом, которому подражали последующие династии: Сун, Ци, Лян, Чжоу, Чэнь, с небольшими изменениями. Уравнение поземельной собственности, начатое в Вэйском царстве, достигло полного развития, когда весь Китай, соединенный под одну державу Суйскою династией, (царствовавшею с 589 до 618 по Р. X.), перешел к Танской, (царствовавшей с 619 до 907 по Р. X.), и когда единство управления стало иметь силу по всему пространству обширной Империи.⁹ По постановлениям этой династии, сделанным при начале царствования её всякий без различия пола и возраста – если составлял отдельный дом – получал в вечную собственность участок земли и, как лицо способное к работам и несению казенных повинностей и служб – временно имел особый подушный участок.

Земля, выделяемая в вечную собственность, имела то же назначение, какое дано было ей и при начале введения этой меры при Вэйской династии, именно: для рассаживания шелковицы и других простых и плодовых дерев, и этой земли всегда было не более 20 му, где позволяли местность и множество пустырей, в противном случае и того менее. Купцы и ремесленники получали только половину против земледельцев – 10 му, а за неимением пустопорожней земли, им не выделялось ничего. Князья и другие наследственные чины получали в вечную собственность, смотря по достоинству, от 100 до 5 цин. Военные первых пяти классов от 30 цин до 60 му, с правом потомственной собственности, а прочим военным, равно и всем гражданским чинам, на основании прежних постановлений, давались земли, соединенные с должностью, с лишением которой они переходили в руки преемника и следовательно составляли вечную собственность в отношении к должности, а не к лицу, и, смотря по классу должности, давалось только от 12 цин до 20 му. Земли, выделенные в вечную собственность землепашцам, купцам и ремесленникам, вопреки постановлениям Вэйской династии, могли переходить от одного владельца к другому посредством продажи или заклада. Продажа могла иметь место, если владелец умер и оставшееся семейство, по причине крайней бедности, не могло совершить погребения или если владелец переселялся из сей деревни в другую. Впрочем покупщик не мог приобретать более узаконенного количества, а продавец вновь просить у казны этой собственности; для обеспечения же покупателя передача эта должна была совершаться в присутственном месте. Закладывание собственной земли возможно было в том случае, если кто отправлялся на отдаленную службу и не имел ближайшего родственника, который охранял бы его собственность.

Кроме этой родовой собственности, правительством раздавались еще другие земли и уже в гораздо большем количестве – это подушные земли. Всякий полновозрастной мужчина с 18 лет получал себе подушный участок в 80-му; не достигшие сего возраста подростки, старики, больные, вдовы, если все они жили особым домом, также получали подушный участок, только половинный против первых. Купцы и ремесленники могли также получать себе половинный подушный участок, если в известном месте, где они приписаны, находились пустопорожние земли. Излишние, после наделения всех, земли должны были оставаться в казне; в случае нужды отчисляться к соседним деревням и даже уездам и раздаваться имеющим право на подушный участок. Раздача сих земель производилась в 10 луне, причем бедный пред богатым, состоящий на службе пред не служащим, имели преимущество. Выданный подушный участок находился беспеременно во владении одного лица до 60 летнего возраста. Когда человек за старостью лет делался неспособным к обрабатыванию такого большого количества земли и отправлению казенных служб, тогда выделенный ему подушный участок отбирался в казну. Только раны и увечье, полученные на сражении против врагов правительства, давали ему право владеть подушным участком до конца жизни; равно сын или внук убитого на сражении также имел право пользоваться подушным участком его, хотя бы и не достиг еще совершеннолетия. Эти исключения для инвалидов не давали, впрочем, права никому самопроизвольно располагать подушным участком, не только продавать, но и закладывать или уступать другому за известную плату для посева; но всякий должен был сам обрабатывать выделенный участок.

Таково первоначальное распоряжение Танского правительства касательно поземельной собственности. Но в самом этом учреждении, очень близком к узаконениям древних Государей, крылось и самое злоупотребление, которое лишило эту меру силы и действия.

Правительство дозволило переселение из тесных и малоземельных мест в обширные и малонаселенные, для совершения которого оно разрешило переселенцам не только продавать свою вечную собственность 20 му, но даже и подушный участок,¹⁰ хотя продавец и лишался права на получение нового из казны. Притом выделенный подушный участок долго находился в руках одного владельца, который, естественно, при затруднительных обстоятельствах не мог не жертвовать им для поправления своих дел. Законы воспрещали передавать свой участок посредством продажи или заклада; но сила стесненного положения так велика, что человек, несмотря на грозящие ему наказания, нарушал иногда постановления правительства. Началось закладом земли, кончилось продажею её; когда же злоупотребление это сделалось повсеместным, правительство уже прямо разрешило совершать передачу подушного участка другому на определенных правилах и стало выдавать купчие крепости для того, чтобы вернее обезопасить собственность покупателя. Правда покупщик, не смотря на свое богатство, не мог приобретать более законом определенного количества; но, кроме злоупотреблений, всегда почти возможных, богатый человек вновь покупаемую землю записывал на имя кого-нибудь из членов своего дома и таким образом он сам владел малым и законным участком, а, как глава семейства, обладал десятками и сотнями десятин. Таким образом раздача земель, имевшая целью уравнение поземельной собственности и направленная против соединения множества земель в одних руках, привела к тому же результату, который был причиною введения этой меры – к прежнему же неравенству в обладании землею. Богатые по прежнему расширили межи своих земель, а бедные опять потеряли свою опору. «Подлинно, говорят китайские историки, правительство Танское не имело любви и сострадания к народу, когда предоставило его собственному произволу продавать поземельные участки не только родовые, но и подушные, и переселяться с места на место». Положительное разрешение продажи подушного участка ясно показало народу, что обрабатываемые им земли суть его собственность, которою он может распоряжаться по своему произволу. Хотя все еще существовали выдача и возвращение земель в казну, хотя поля носили название казенных; но на самом деле они были частные. Внешние и внутренние войны, начавшие колебать Китайское Государство с половины царствования Танской династии, потребовали великих расходов, и народ, пришедши в крайность от политических неустройств и тягостных налогов, более прежнего начал продавать свои земли, которые с каждым днем сосредоточивались более и более в руках немногих. Следствием сего было то, что прежнее уравнение поземельной собственности окончательно пало, и навсегда.

Переход казенных земель в частную собственность, совершившийся посредством самовольной сделки землепашцев, произвел изменение в соображениях правительства касательно поземельной собственности. Все попытки разных династий Китая уравнять поземельную собственность и перевести земли из частных рук в казну не увенчались вполне желаемым успехом и доказали невозможность когда-нибудь достигнуть сего намерения. Продажа, заклад и сосредоточение множества земель в руках одного владельца существовали у них во все времена, не взирая ни на какие строгие запрещения и наказания. При том бывшие смятения в Китае истребили списки и записи земель, так что осталось мало документов, по которым бы можно было восстановить прежнее уравнение в поземельной собственности и налогах. Если бы правительство, по словам министра Ян-Яня, снова успело ввести прежнюю меру, вознаграждение – доходы с земель, по прежним постановлениям, уже недостаточны для удовлетворения нужд и потребностей государства, которого расходы становятся с каждым днем многочисленнее. При настоящем положении дел, для правительства важно только то, что известная собственность приносит ему доход; но принадлежит ли она одному лицу или многим, казенная или частная, – на этот вопрос теперь не время обращать полного внимания, хотя по другим соображениям он имеет великую важность. Таким образом, при сборе поземельной подати, для правительства было все равно: частная ли земля или казенная приносить ему доходы, один ли человек или несколько вносят оброк за известный участок.

Правительственные лица, в то время весьма занятые увеличением государственных доходов, пришли к справедливому заключению, что не одна земля может служить источником государственных доходов: торговля и другие промыслы, при высшем своем развитии, могут сравняться с землею в доставлении выгод и пользы частным людям и казне. Следовательно: не стоит заботиться ни об удержании поземельной собственности за казною – ежегодно принимать особенные тягостные хлопоты по раздаче и приему земель, ни об уравнении её между подданными. Гораздо лучше предоставить произволу каждого владеть землею и приобретать её столько, сколько позволят силы и достаток, на одних правах с другою частною собственностью, не подлежащею никакому ограничению. Что касается до бедных людей, не имеющих земли, говорили они, то излишнею было бы заботою доставлять землю тому, кто не умел владеть ею. Потеря этой собственности зависела не столько от тягостных налогов, сколько от худых расчетов и распоряжений каждого своим имуществом; сколько раз ни выдавали бедным землю, они всегда, при первых неблагоприятных обстоятельствах, покидали или продавали её. В настоящее время единственное для такого народа со стороны правительства благодеяние: не требовать с него ничего, что превышает его силы и достаток, и, следовательно, освободить не имеющего земли от поземельной подати и повинностей.¹¹ Разные правительства, для уравнения налогов, заботились только об уравнении поземельной собственности. Если это составляет обязанность правительства, то почему бы не приложить старания и об уравнении всякой другой частной собственности, потому что она приносит пользу владетелю, и почему бы правительству не пользоваться доходами с других собственностей, также как и с поземельной». После таких соображений Танское правительство, чрезвычайно нуждавшееся в деньгах, с 780 года начало вводить новую систему налогов, по которой подати должны взиматься с известного человека, не потому, что он владеет землями или находится в полном возрасте и силе, но потому, что он имеет собственность, состоящую или в землях или в другом чем-нибудь, и потому имущество народа было разделено на девять разрядов. Эта система налогов, по замечанию историков, была самая лучшая, судя по времени и тем трудным обстоятельствам, в которых находилось Китайское Государство. По ней земля получила одинаковое с прочими собственностями значение, которыми владетель распоряжался по своему произволу; следовательно – всякому предоставлялось полное право приобретать или уступать землю другому, не ограничиваясь ни количеством, ни местом, так же, как неограниченно право владения другою собственностью; одним словом, ею восстановлялся прежний Цинский закон о неограниченном владении поземельною собственностью.

После восстановления права неограниченного владения землею, собственность эта в Китае находится в одинаковом состоянии уже более тысячи лет. Такое неизменное положение поземельной собственности доказывает сообразность его с устройством государства и есть вывод из исторического хода развития гражданственности и образования китайского народа. Века приготовляли его для векового существования. Последующие правительства уже не могли делать изменений, не коснувшись вместе прочих частей государственного механизма; от того все династии, в разные времена после Танской царствовавшие в Китае, касательно земли держались и держатся её узаконений и очень не много прибавили нового, что было или случайною мерою для искоренения вкравшихся злоупотреблений, или приносило только временные выгоды. По этой причине здесь остается только показать те последствия, которые произошли от восстановления права неограниченного владения поземельною собственностью. Последствия эти были или те же самые, которые явились после первоначального издания Цинским правительством закона о свободном обладании землею, или особенные, отличные от прежних, зависевшие от особенного, отличного от прежнего, положения дел и обстоятельств государства.

Первым следствием изменения системы налогов, сообщившей земле второстепенное – одинаковое с прочими собственностями значение, был упадок земледелия. Многие из китайцев давно уже предпочитали торговые занятия земледелию. Со времени введения сбора податей по достатку имущества, сословие торговцев и других мелких промышленников с каждым днем умножалось более и более. Правда, это принесло пользу развитию промышленности; но народ сего разряда для такого занятия по большей части покидал земли, которые зарастали травою и не приносили пользы ни частным людям, ни казне. Между тем не всякий, продавший или бросивший свою землю для легкого стяжания, мог в короткое время отыскать место для своего занятия, особенно когда этот класс народа чрезвычайно умножился и своим количеством довольно уже соответствовал потребностям и нуждам общества. Почему праздного и скитающегося народа с каждым днем становилось более и более, особенно при последовавших политических смутах и раздроблении Государства. Это было естественным следствием уничтожения прежних узаконений, которые, посредством доставления каждому поземельной собственности, призывали человека к известному месту и останавливали бродяжничество. Для уничтожения этого зла, правители Китая иногда снова возвращались к прежней мысли – водворять не имеющих постоянного жительства посредством доставления им поземельной собственности. Все действия касательно этого предмета ограничивались обнародованием срока, после которого, если убежавшие не возвратятся на прежнее жительство, земли, ими брошенные, отданы будут в собственность другим, или предоставлением собственному их произволу и выбору – распахивать всякие пустопорожние земли, в ограниченном, впрочем, количестве, обращать их в вечную свою собственность, иногда с правом всегдашней свободы от податей, а иногда даже с безвозвратною ссудою всем нужным для первоначального обзаведения в сельском хозяйстве: рабочим скотом – волами, семенами, земледельческими орудиями. Меры эти по большей части оправдывали заботливость правительства.

Иногда случалось, однако, что в одном месте земли распахивались, а в другом порастали травою, – это происходило оттого, что землепашцы покидали свои нивы и удалялись в другие места для распахивания пустопорожних земель, для того, чтобы воспользоваться льготою от податей и повинностей.

Восстановление права неограниченного владения землями произвело то же, что было и прежде: умножение поземельной собственности у богатых людей. С предоставлением всякому права владеть неограниченным количеством земли, богатые большую часть капиталов своих стали обращать на приобретение этой собственности, так как земли, не требуя на себя никаких издержек, приносят верный доход владельцу. Остаться необработанными они не могли потому, что с каждым днем умножалось число народа, который или по разным причинам только что лишился этой собственности, или был не в состоянии приобрести её, и который приходил к богатым для обрабатывания их земель, на правах арендаторов. Чего прежде так боялись и против чего в прежние времена направлены были все действия правительств – умножения поземельной собственности у одного владельца – то снова возникло, но уже на это стали смотреть, как на необходимое и неизбежное следствие тех же причин. Хотя несколько раз снова издавались законы, ограничивавшие право поземельной собственности; но они вскоре были отменяемы или по проискам богатых и именитых людей, или по невозможности привести их в исполнение, как уже не сообразные с нравами народа. И потому правительство китайское начало прилагать особенную заботливость только об обеспечении состояния арендаторов и защищать их от притеснений и обременительных требований со стороны владельцев земли. С этою целью, по качеству земли, определялось количество оброка землехозяину, и строго запрещалось последнему переменять арендатора без какой-либо законной причины, при исправном платеже оброка.

Кроме сего на законном основании совершавшегося приобретения земель богатыми и сильными людьми, право неограниченного владения землею указало им и другие средства к получению этой собственности: это самовольное присвоение земель, принадлежащих или частным лицам – бедным и беззащитным людям, или казне. При начале утверждения новой династии, или при другом каком политическом перевороте и смятениях, всегда множество земель оставалось без владетелей, которые или делались жертвами переворота, или убегали из мест своего жительства. Новое правительство, для того, чтобы все земли приносили пользу, и для вознаграждения лиц, оказавших ему заслуги, разрешало занимать такие земли и обращать их в свою собственность. Разрешение это простиралось на всех чиновников и на бедных, не имевших поземельной собственности; но последние без сомнения не могли воспользоваться этою льготою прежде богатых и именитых людей. Князья и родственники царские, вельможи, придворные евнухи, жрецы буддийского и даоского исповеданий,¹² на основании предоставленного всем права: зачислять за собою пустопорожние прежде пахотные земли, – приобрели несколько тысяч цин земли, и при этом иногда, надеясь на свою силу и богатство, захватывали в свое владение и такие земли, при коих находился на лицо прежний владелец, и даже казенные. Мелкие чиновники очень искусны были открывать и, для снискания благоволения высших и сильных людей, доводить до сведения их о таких землях, которые ими могли быть обращены в свою собственность.

Это злоупотребление особенно существовало при Юаньской – монгольской династии. Обширное поле представлял Китай для необузданного самовольства степных завоевателей. Несмотря на огромное количество удельных земель для всех родственников и потомков ханского дома и на щедрую раздачу земли всем высшим и низшим, гражданским и военным чинам (так что простой монгольский солдат первоначально получил на себя четыре цина земли), люди с весом и богатством всегда захватывали в свою собственность земли, принадлежавшие поселянам или казне. Даже один из царевичей покушался было завладеть 60,000 цин отмелей по берегам рек и, для надзора за сбором оброка с них, учредить особый приказ. Притом собственные и несправедливо ими присвоенные земли не всегда и не все были обрабатываемы. Большая часть земель около столицы обращена была в степь для пастбищ скота, для распространения которых, при начале владычества монгол в Китае (1230), предлагалось даже: «обратить всю покоренную страну в степь, а китайцев, если можно, всех вырезать». Только в последнее время существования Юаньской династии позволено было поселянам пахать и засевать осенью поля свои около столицы, потому что такая распашка уничтожала травы и тем причиняла вред пастбищам. – Злоупотребление присвоения земель породило и другое зло. Поселяне, притесняемые земскими властями, обремененные разными поборами, и видя безнаказанность сильных людей за присвоение земель, – стали предлагать свои земли князьям и другим сильным именитым людям в вечное их владение, а сами делались их арендаторами. Земские начальники не в силах были остановить такую добровольную передачу земли ко вреду казны. Несколько раз составлялись следственные комиссии, которые, между прочими обязанностями, должны были разыскивать несправедливое обладание землями. Но они не могли достигнуть своего назначения. Розыск этот коснулся бы самых высших правительственных лиц, а притом он производился со слишком решительными мерами, как например в 1314 году при Юаньской династии: под прикрытием вооруженных отрядов; от чего возник бунт, для утешения которого следствие было отменено и отобранные земли опять возвращены, хотя и не законным владельцам.

Для казны была слишком очевидна польза, которую извлекли частные владельцы из права неограниченного приобретения поземельной собственности: количество взимаемого ими оброка со своих земель далеко превышало подать, которую правительство собирало с пашен, составлявших собственность поселян. По этой причине Сунское правительство, для увеличения доходов, во время тяжкой борьбы за престол Империи с тунгусами и монголами, решилось пользоваться такими же выгодами от имеющихся в казне земель, какие получали частные владельцы от своих. С этою целью постановлено: взятые в казну, или по пресечении рода или за преступления владельцев, а равно отобранные у жрецов обеих сект, пустопорожние около озер и рек земли, которые по прежним постановлениям или раздавались бедным, не имеющим этой собственности, или продавались по оценке, – все эти земли более уже не передавать в собственность частных лиц, но отдавать на оброк желающим обрабатывать их. Сначала казенных пашен было немного, исключая военных поселений; но в последствии времени количество их постепенно возрастало, какому преумножению немало содействовали распоряжения правительства, особенно при конце этой династии.

В то время, когда Сунская династия, лишившаяся многих владений, употребляла последние усилия на защиту Китая от монгол, когда содержание большой армии, поглощавшее все доходы малого царства, было обременительно для правительства по причине дорогих цен на все предметы, – при таком положении дел возникла мысль взять земли от частных владельцев в казну, взимая с них то же количество оброка, какое арендаторы платили землехозяевам, следовательно большее против казенной поземельной подати. По сделанному расчету выходило: что если бы правительство владело 100.000 цин, как полною собственностью, то получало бы с них 6 или даже 7 миллионов мешков хлеба, какое количество могло доставить провиант для самой многочисленной армии. Посему в 1263 г. постановлено: перевод из частных рук в казну совершить посредством покупки. Если кто из чиновников или простолюдинов владеет более 100 му, взять эту землю в казну с уплатою владельцу известной суммы, количество которой определяться должно количеством ежегодного оброка. Участков земли, приносивший оброка один мешок, оценен в 200 тысячных связок китайской медной монеты; если же земля доставляла оброка менее одного мешка, то за каждую десятую часть оного сбавлялось 20 связок. Уплата сих денег производилась большею частью квитанциями и векселями. Эта мера приобретения земель в казну в течение десяти лет приводилась в исполнение с большим успехом, особенно в губерниях Лян-чже и Лян-цзян, преимущественно в областях: Су-чжоу, Цзя-син, Ху-чжоу, Чан-чжоу, Чжень-цзян. Этому много способствовало влияние и сила министра Цзя-сы-дао, из угождения которому чиновники покупали у частных владельцев земли и потом сдавали в казну. А как закупка сего рода ставилась им в заслугу и могла открыть дорогу к высшим почестям, то они насильно, а иногда и пытками заставляли продавать им земли даже тех, у которых было не более узаконенного количества – 100 му. Ропот народа и шаткое положение Сунского правительства принудили отменить означенную меру; впрочем предприятие это не осталось без благоприятных последствий для китайской казны. Земель, таким образом ею приобретенных и в последствии по разным причинам отобранных у частных владельцев, чрезвычайно умножилось, так что составился особенный разряд пашен.

При начале Минской династии поля все разделены были уже на два разряда: казенные и частные. Казенные составляли ¹/₇ всех пахотных земель в государстве; а в Су-чжоу – и других смежных областях губерний Чже-Цзян и Цзян-нань, принадлежавших частным владельцам полей было не более ¹/₁₅, прочие же все составляли собственность казны. Такой перевес казенных земель пред частными произошел от того, что закупка земель в казну, по плану Цзя-сы-дао, преимущественно совершалась в этих областях и что основатель Минской династии, в порыве негодования на жителей сих областей за упорную защиту Чжан-ши-чэна, подобно ему стремившегося к приобретению китайского престола, все земли, принадлежавшие богатым домам, повелел взять в казну. Земли эти в настоящее время хотя уже снова почти все перешли в частность, но тягостный оброк с них, наложенный в то время, до сих пор еще остается почти тот же самый. Казенные земли эти при Минской династии отчасти употреблялись на раздачу князьям и родственникам царским, заслуженным людям, евнухам, казенным капищам и пограничным чинам и солдатам. Подобное разделение и употребление земель удержано в Китае и настоящею Цинскою династией, царствующею с 1644 года.

Вместе с восстановлением права свободного обладания землями, предоставлявшего эту собственность частным лицам и казне, получили начало и удельные земли.

Со времени введения в Китае монархии, богдоханы никогда не отделяли для себя участков земли в частную собственность, но при Минской династии в первый раз учреждены были царские хутора. Начало этому положено в 1464 году, после конфискации имения одного евнуха. Конфискованное за преступление имущество чиновников всегда обращалось в собственность китайских государей, почему земли и всякое недвижимое имущество, описанное на государя, в прежние времена продавалось по оценке, но в это время постановлено: не продавать конфискованных земель, а учредить из них хутора, и оброк с них представлять в дворцовое управление на частные расходы богдохана. Таких хуторов учреждено было 36, а под ними земли 37.595 цин. В последствии количество царских земель весьма умножилось; в каждом хуторе поставленные надзиратели и управляющие, для собственной выслуги, неоднократно о землях, принадлежавших поселянам, представили как о пустопорожних, которые можно причислить к известному царскому хутору; такие представления не редко утверждались и мало-помалу под хутором оказывалось земли гораздо более, нежели сколько первоначально было отведено, так что в иных хуторах количество отнятых у поселян и причисленных к ним земель доходило до ⁹/₁₀. Наконец самая доставка оброка с сих земель возложена была на жителей ближайших мест, наряду с прочими казенными повинностями. К тому же в одно почти время с учреждением этих хуторов открыты были торговые лавки, а в некоторых местах снят откуп соли на деньги и имя государя. Эти учреждения, по новости своей, произвели неприятное впечатление на народ, суждения и толки которого стряпчими доведены были до сведения государя, с присовокуплением своего мнения об уничтожении их. Но сии представления их не имели полного действия, по ним сделано только, что некоторые захваченные земли возвращены были прежним владельцам, а хутора стали называться казенными, а не царскими, как было прежде.

Здесь в подробности изложены все следствия, которые проистекли из узаконений Китайского правительства касательно поземельной собственности – узаконений, имевших в основании своем умственное и гражданское образование китайского народа. Все опыты и всякие предприятия, совершившиеся на сих началах, достигли уже крайнего предела, за который переступать не позволяют: тесный взгляд на предметы, недостаточность образования и скудный источник познаний, отчуждение и совершенное незнание всего, что происходит вне пределов этого государства. По сим причинам, много протекло столетий и не явилось ни одного государственного деятеля, который бы дал новое движение развитию жизни и трудолюбия народа. – «Долговременное спокойствие, говорят сами китайцы, и чрез многие века ставшее обыкновенным течение дел поддерживают существующий порядок и все идет само собою бессознательно; но когда последует малейшее нарушение этого заведенного порядка, то все здание рушится».¹³ И здесь начинается не постройка вновь на месте развалин, но починка старого старыми материалами и по старому плану. Для создания чего-нибудь нового, у Китая нет ни потребности, ни искусных строителей. Так вышедший из лесов Маньчжурии народ покорил своей власти пришедшую в расстройство Китайскую Империю; но, в своем отечестве будучи мало знаком даже с земледелием, тем менее с высшими государственными вопросами, по приходе своем в покоренную страну, начал только изучать то, что она узнала после вековых тяжких опытов. Естественно, от такого народа нельзя ожидать каких-нибудь важных перемен в частях государственного управления. В зерцале многочисленных примеров китайской истории, удачных и неудачных опытов, он не мог найти ничего лучше существовавшего порядка, который был окончательным историческим результатом проявления деятельности и собственных сил китайского народа. Естественно, настоящая Цинская династия во всех учреждениях не только руководствуется прежними примерами, но даже приняла все эти учреждения в неизменном объеме, со всеми малейшими подробностями и, отчасти, со всеми недостатками их.

Таким образом и в постановлениях о поземельной собственности правительство совершенно следует Минским уложениям, из которых не много в последствии времени отменило или дополнило; почему для того, чтобы показать настоящее состояние поземельной собственности в Китае, нужно подробно изложить распоряжения настоящего Цинского правительства касательно пахотных земель, которые были сделаны на прежних основаниях.

Разделение земель на казенные и частные и назначение их остались прежние. Частная поземельная собственность оставлена неприкосновенною, исключая неизбежных, при случившихся политических переворотах, потерь частных лиц. Право владения неограниченным количеством, продажи, покупки, закладывания земель, – все на прежних основаниях предоставлено произволу каждого. Правительство приняло на себя обязанность защищать эту собственность от несправедливого присвоения, приложило особое старание о том, чтобы нигде не оставалась праздною годная к обрабатыванию земля, которой количество чрезвычайно умножилось в продолжение смятений и неустройств, положивших конец царствованию Минской династии, и чрез то остановить бродяжничество. С этою целью постановлено: всякую пустую и поросшую травою землю отдавать в вечную собственность не имеющим земли и постоянного жительства, приписывая их там, где они имели временное пребывание и, не обращая внимания на то, что известная земля принадлежала прежде другому, на неё тотчас выдавать крепость. Земли, принадлежавшие Минским князьям, отданы в вечную собственность прежним арендаторам их. За успехи в водворении на постоянное жительство и распахивание земель положено награждать всех губернских и уездных чиновников, начиная с генерал-губернатора, а в противном случае, если окажутся вновь запущенные земли – всех предавать суду. Впрочем, не смотря на дарованную землю поселянам и поощрения чинам, распахивание пустопорожних земель подвигалось очень медленно по следующим причинам: 1) постановления о податях были обременительны даже для людей достаточных; 2) водворенные, не получив пособия от правительства на первоначальное обзаведение, бедствовали и с землею; 3) переселенцы из губерний Ху-гуань и Шань-си в обширную Сы-чуань, по миновании трехлетнего срока данным льготам – свободы от податей снова возвращались на свою родину, покинув распаханные ими земли, которые опять порастали травою, и 4) право распахивания земель принадлежало всем желающим, но злоупотребления высших и низших чиновников произвели то, что получение даровой земли обходилось дороже покупки её (указ 1724 года); от того не многие решались распахивать земли. Для полного успеха в своих намерениях, правительство постановило: распаханные земли облагать податью не по времени разработки их, а потому сколько они находились в залеже, через 3, 5, 6 и 10 лет; а разработавший совершенную степь навсегда освобождался от податей. Желающий распахивать землю может сам, без предварительного объявления начальству, начать разрабатывание, только в продолжение года непременно сам должен донести о распахиваемой им земле, за что пользуется правом свободы от податей в течение определенного срока со дня объявления, в противном случае распашка эта считается за умышленную утайку казенной земли и виновный судится по законам.¹⁴ Крепости на вечное обладание вновь распаханною землею тогда только выдавать, когда она, после окончания срока льгот, поступит в число обложенных податью земель. В места же, куда никто не хотел переселяться, по причине отдаленности этого края от внутренних населеннейших губерний, каковы губернии Гань-су, в области Си-нин-фу, по реке Ву-лунь-гир и в области Нин-ся-фу в урочище Чагань-тохань, не говоря уже о Туркестане – во все эти места правительство принуждено было отправить таких людей, которые законами присуждались к ссылке, равно позволило всем находящимся там на службе военным и гражданским чинам и солдатам, свободно распахивать новые земли и обращать их в свою собственность. Напротив, желающих переселяться в Маньчжурию, для распахивания тамошних земель, являлось столь много, преимущественно из Шань-дун-ской губернии, что правительство, наконец, из опасения, чтобы все земли коренных жителей Маньчжурии не перешли в руки китайцев, вынужденным нашлось запретить впредь переселение туда китайцев и распахивание земель тамошними торговцами. Несмотря на это запрещение, тайный переход туда и распашка земель доселе еще существуют и недавно (1844) снова подтверждено это запрещение по случаю нарушения его. Такую же заманчивость для бедного народа составила Сы-чуань-ская губерния. Целыми караванами двинулись туда на новое жительство, где столь щедро¹⁵ раздавали даровую землю, так что правительство признало нужным не только возвращать их на родину, снабжая всем нужным для обратного переселения, но даже иногда вооруженною рукою останавливать многочисленные нашествия переселенцев. Это было главною причиною, – почему так легко в самое короткое время губерния эта возвысилась и в многочисленности населения и в распространении земледелия, так что всего распахано вновь земли от востока к западу на 500 ли, от юга к северу на 330 ли.

С течением времени, когда правительство успело водворить большую часть бродячего бедного народа и когда количество земли не родившей хлеба значительно уменьшилось, самые меры касательно распахивания земель сделались строже в отношении к народу. Никто уже теперь не может, как прежде, начинать разработку земли там, где увидит залежь, и обращать её в свою собственность; но всякий наперед должен подать прошение о своем намерении распахивать известную праздную землю, объявляя количество и место нахождения её. Если, по наведению справок земскими чиновниками, чрез пять месяцев не явится никого, кто бы объявил на эту землю права свои, как на собственность; то выдается просителю позволение за печатью и тогда уже он приступает к разработке. Срок льготы – свободы от податей и заимообразная ссуда бедному из казны всего нужного на первоначальное обзаведение, все это остается в прежней силе. Если же кто изъявит желание распахивать землю принадлежащую частному владельцу; то для сего требуется согласие последнего, который тогда только в праве позволить это, когда он сам не из земледельцев или не в силах разрабатывать свою землю, потому что, после разработки арендатором, он уже не может отнять её у него. Такие же правила существуют для тех, которые отправляются распахивать земли на сопредельных инородцам Мяо местах, за Великую Стену, в Чазарских кочевьях, в Тумэте, или распахивать земли, первоначально отведенные под пастбища армейских лошадей, но после покинутые. Земли же, принадлежащие кочевым монголам или инородцам Мяо, китайцы ни каким образом не могут приобретать в свою собственность и даже брать в аренду, хотя бы и с согласия туземцев, потому что главное продовольствие монгола получается от разводимого им скота, для которого нужны обширные пастбища. Только в восточной Монголии издавна от владетелей дано позволение китайцам обрабатывать известную часть земли в каком-нибудь аймаке, с платою оброка в пользу местного князя. Этим китайцам только и можно пахать землю в Монголии, но нельзя вновь распахивать ни одной му, ни переселяться туда, так как эта часть Монголии некоторым образом подведена под формы оседлой жизни и самих монгол, занимающихся земледелием, там уже очень немало. Земские начальники должны строго смотреть и поверять земли, оказывающиеся негодными для посева, потому что болотистые места со временем могут обсушиться и нанесенные пески развеяться и тогда может открыться самая плодородная земля; они обязаны также поверять земли по берегам моря, больших и малых рек и озер, временно появляющиеся из под воды, потому что, смотря по ходу приливов и отливов воды, можно из них сделать какое-нибудь употребление. Все эти распоряжения правительства касательно распахивания всякой годной земли увенчались желаемым успехом, количество пахотных земель с каждым годом умножалось (см. приложенную таблицу) и в последнее время, в 1831 г., по уложению палаты финансов, во всем государстве считалось: 7.566,340 цин и 17 му.¹⁶

Надобно заметить, что из частных земель особенную заботливость правительства обращают на себя те, которые принадлежат людям, обложенным и поземельною и подушною податью. Так как количество годной к обрабатыванию земли оказалось несоразмерным с постепенно возраставшим народонаселением Китая, так что не всякий способный обрабатывать землю мог иметь эту собственность, а если имел, то не в таком достаточном количестве, чтобы, за исключением пропитания семейства, мог исправно уплачивать все подати, – по этой причине, милостивым манифестом 1711 года, навсегда определен штат подлежащих подушной подати людей, которые по произведенному тогда следствию или уже имели достаточное количество собственной земли, или тогда же получили прибавочные земли от казны. Земли эти, хотя и составляют частную собственность каждого, которою владелец может располагать по своему произволу – продавать и закладывать – могут быть передаваемы во владения только подобного же сословия людям, одним словом можно продать эту землю только землепашцу, или полновозрастному, который бы, вместе с купленною землею, принял на себя обязанность платить подушную подать прежнего владельца. Равно дозволено продавать эти земли в полном количестве, следующем податному человеку, а не по частям, для того чтобы покупатель не мог отказываться от платежа подушной подати по причине не полного количества купленной земли.

Казенные земли суть: 1) удельные, 2) принадлежащие военному сословию и 3) собственно казенные.

Удельные земли суть принадлежащие а) богдохану и б) князьям, царевнам и родственникам царствующего в Китае дома. Подобный выдел земель в пользу царского дома сделан нынешнею династией на прежних основаниях, положенных Минскою. На всех удельных землях учреждены особые хутора, где поселены удельные поселяне государя или князей. Удельные хутора маньчжурских государей, учрежденные в разные времена в губернии Чжи-ли, в Маньчжурии около Шэн-цзин, Цзин-чжоу, Да-шен-ула, по реке Амуру в урочище Ху-лань и в Монголии за Великою Стеною около Же-хэ, Гуй-хуа-чэн, всего 1078, а под ними земли в настоящее время значится 35,772 цина 75 му. На хуторах сих сеют разного рода хлеб, разводят огородную зелень, овощи, плодовые деревья, пчел, тростник, индиго, хлопчатую бумагу и цветы. – Князьям разных степеней, как родственникам и потомкам царского дома, и членам фамилии царствующего колена при возведении их в достоинство, пожалованные и жалуемые земли, по примеру государевых, обрабатываются удельными поселянами их, поселенными в особых хуторах. Количество этих жалованных земель определяется степенью княжеского достоинства – от 18 до 1⁸/₁₀ цина, и в настоящее время всего под княжескими хуторами считается 13,555 ц. 39 му.

Выдел земель в пользу князей и прочих родственников царского дома, сверх жалуемых им по степени достоинства и при возведении, равно офицерам и солдатам восмизнаменным (и вообще зачисленным в восмизнаменных или корпусах китайского войска) получил начало еще в Маньчжурии, когда вводились разные учреждения в пользу гражданственности, когда учрежденные 8 знамен составили как бы родину для зачисленного в них. Отмеренные для каждого знамени земли должны были составлять место жительства для знаменного и служить пастбищами для лошадей. Со времени вступления в Китай и переселения двора в Пекин, Маньчжурское правительство под тем предлогом, что в следствие смятений, положивших конец царствованию Минской династии, множество народа сделалось жертвою сего переворота или убежало с мест своего жительства, и брошенные ими земли поросли травою, что земли, принадлежавшие Минским князьям и родственникам царским, а равно придворным евнухам, остались без владельцев; – под таким предлогом правительство стало вокруг Пекина раздавать земли пришедшим из Маньчжурии князьям, чинам и солдатам, как не имеющим мест для жительства. Участки жалованной земли отмеривались не обыкновенною мерою – полусаженью, а веревкой в 42 му. Это доказывает, что при отмеривании не обращалось внимания на то, принадлежит ли известная земля владельцу, который имеет здесь постоянное жительство и занимается обрабатыванием своей родовой собственности; но принималось в уважение только то, что непременно должно отмерить землю известному числу людей и что важным особам желательно иметь себе участок в сем, а не другом месте. Почему, по праву победителей, отнимали у покоренных китайцев земли и награждали своих, вместо же взятых у них повелевалось выдавать им пустопорожние земли в дальних от столицы уездах, с льготою свободы от поземельной подати за тот год, в который они совершат свое переселение. Вообще принято за правило: в отдаленных от столицы уездах не выделять земли знаменным, потому что такая отдаленность представила бы много неудобств и затруднений для владельца при сборе оброка; но променивать эти земли китайцам живущим близ столицы; равно переменять земли, если выделенные маньчжурам окажутся низкого достоинства и не подают надежды на хороший сбор, или если казенная земля окажется нужною под пастбища для знаменного.¹⁷ При пожаловании землями, князья снова получали себе участки, смотря по степени достоинства от 18 до 1⁸/₁₀ цина; а прочие принадлежащие к военному сословию или по службе, или по происхождению, военные и гражданские чины и солдаты, так же смотря по классу, получили от 180 му до 18. Последующее повышение и понижение в чинах, после получения земли, не имело влияния на прибавку или уменьшение этой собственности. Вновь приезжавшие на службу в Пекин маньчжуры и солоны получали также в вечную собственность землю, в замен которой в 1764 и 1781 годах положено выдавать из казначейства серебром по количеству следовавшей земли, полагая с му оброка по 1½ цянь серебра,¹⁸ или, как в 1771, в замен сего оброка выдавать приехавшим в единовременное пособие на обзаведение, смотря по классу, от 600 до 200 лян серебра. Право владения землею знаменного и получаемым поземельным оброком принадлежит его детям и внукам, жене – вдове, или незамужней дочери, братьям и племянникам, не имеющим поземельной собственности. Если простой солдат умрет, не оставив по себе наследников и не имея ближайших родственников, то количество оставшейся поземельной собственности, превышающее 30 му, отбирается в казну в ведение правления знамени, к которому принадлежал умерший, а если чиновник умер без наследников, то отбирается количество превышающее 300 му, а прочее оставляется дальним родственникам, за неимением которых кому-нибудь из знаменных – одноротных для совершения жертвоприношений покойнику. Взятые же в казну за неимением владельца или за казенные долги и недочеты знаменные земли оставляются в знамени и оброк с них употребляется на общественные расходы, награждение прилежных к службе солдат при конце года, или вспомоществование нуждающимся в пропитании солдатам; впоследствии они отдаются в вечную собственность вновь причисленным к этому знамени из приехавших на службу в столицу, или могут быть приобретаемы знаменными офицерами и солдатами в частную собственность, посредством покупки – взносом наличных денег или вычетом жалования.¹⁹ Желающий приобрести землю посредством вычета жалования может разложить вычет этот на пять лет. Если же цена покупаемой земли количеством своим превышает пятилетний вычет пятой части из жалования, то покупатель может согласиться с родственниками и посторонними знаменными, не имеющими, впрочем, поземельной собственности, на приобретение этой земли, и тогда у всех них производится из жалованья вычет пятой части, так чтобы в пять лет цена земли была совершенно уплачена. На таких же правилах можно совершенно выкупать земли, заложенные знаменными простолюдинам, и по указу 1729 года выкупленные на казенный счет и отданные в знамя на общественное употребление.

После окончательного утверждения маньчжур на китайском престоле, тот и другой народ в глазах правительства получил одинаковое значение и следовательно без вреда государству нельзя уже стало обогащать одних на счет других; а пахотные земли в руках китайцев-земледельцев могли приносить большую пользу и народу и правительству; по этим причинам прекращена раздача вновь земель восьмизнаменным, хотя число народа в них с каждым годом умножалось. Между тем, с размножением членов семейства, уменьшалась и собственность, от чего сократились ежегодные доходы дома; к тому же присоединились мотовство и тщеславное старание показать себя выше своего состояния – два порока столь сильно заразившие восьмизнаменных, что последний солдат в тратах старается не уступить и своему ротному начальнику. При таком положении знаменные, не смотря на щедрые дары и многократные вспоможения со стороны правительства, естественно, пришли в крайнюю бедность и в этой крайности покусились продать свои земли – последнюю опору и надежду семейств. Но продажа земли возможна только между знаменными, между которыми, однако, по причине всеобщей бедности, не могло быть довольно состоятельных людей, которые бы могли скупать все земли, какие только продавались, по этой причине знаменные принуждены были передавать свои земли и простолюдинам, только под именем залога, а в существе тоже, что и продажи. Закладывание это крепостей на свои земли уже окончательно разорило знаменных, и лишило их средств и возможности поправить свое состояние. Наконец китайское правительство из сострадания к своему войску вынужденным нашлось выкупить все знаменные земли и отдать их в ведение знаменного правления, которое оброки с них употребляло бы на общественные расходы в знамени, или позволяло выкупать прежним владельцам и другим желающим из знаменных, посредством взноса наличными деньгами, или вычетом из ежемесячного жалования.²⁰ Начало выкупа знаменных земель положено в 1729 году; для чего назначены были не малые суммы, так что в один раз в 1744 году выдано было Чжи-лискому генерал-губернатору более 200,000 лян (около 400,000 руб. сереб.). При выкупе обращалось внимание на количество лет со времени заклада. Выплачивалась вся сумма, в которой земля первоначально была заложена, но не та, в которой после перезаложена, если земля в закладе находилась не более 10 лет; а если более того, то за каждые 10 лет уменьшалась ⅒, так что за землю, находившуюся в залоге 50 лет, платилась только половина суммы заклада. В этом случае в зачет поставлялось долговременное пользование этою землею; ибо в Китае принято за правило – ежегодный посев заложенной земли считать за проценты. Таким образом выкуплены были земли знаменных. Многие из них после снова перешли к прежним владельцам, или к богатым из знаменных, посредством выкупа из казны; а из остальных отчасти учреждены знаменные хутора, обрабатываемые переселившимися туда знаменными, пришедшими в крайнюю бедность, или по своему произволу пожелавшими заниматься земледелием; отчасти же отданы прежним арендаторам, которые ежегодно представляют оброк с них в знаменное правление. Впрочем, и после выкупа земель на казенный счет, право продажи и закладывания поземельной собственности не отнято у восьмизнаменных; от того земли их часто переходят от одного владельца к другому посредством продажи восьмизнаменному же, а по большой части крепости на эти земли находятся в закладе у простолюдинов. Только земля, вновь государем пожалованная кому-нибудь из восьмизнаменых, не может быть продана никому, даже и знаменному. Все восьмизнаменные могут приобретать в свою частную собственность земли, принадлежащие простолюдинам; но чиновникам и солдатам из восьми знамен, вне столицы находящимся на должности, воспрещается покупать у туземцев земли. Одни военные, содержащие гарнизоны в губерниях и причисленные к восьми знаменам, не подлежат этому закону, потому что основной закон запрещает чиновнику, на месте своей должности и в пределах управления, приобретать недвижимую собственность земли, дома и рабов.

Лишение знаменного поземельной собственности возможно в таких случаях: 1) Если он задолжает казне или присужден будет к конфискации имения, тогда не обращается внимания на то, что земля эта давно уже заложена, но берется в казну, арендатор же остается при ней. 2) Если знаменный, через 10 лет после заклада земли знаменному же, не в состоянии выкупить её, то заимодавец доносит в знаменное правление, откуда чрез год, предоставленный прежнему владельцу на выкуп, выдают ему крепость на заложенную землю, после чего прежний владелец уже не в праве отыскивать свою собственность. 3) Если восьмизнаменный китаец (ханьцзюнь) захочет выписаться из знамени, что впрочем им только и позволяется; то при выходе, если у него есть собственная земля на пространстве 500 ли от столицы, непременно должен в течении года продать её восьмизнаменному, если же не сыщется покупщика, то за известную законную цену сдать в палату финансов. Но когда земля эта далее 500 ли от столицы, то, и после исключения китайца из военного звания, собственность эта оставляется в вечное его владение. Такие же точно получили и имеют права на поземельную собственность поселенные в губерниях для охранения восьмизнаменные роты из маньчжур, монгол и китайцев, с тем только исключением, что они, как столичные, около столицы могут приобретать в частную собственность земли, принадлежащие туземным жителям. В настоящее время земель, состоящих во владении восьмизнаменных, столичных и внешних чинов и солдат всего считается 140,191 ц. 70 му.

Выше сказанные земли, удельные и знаменные, называются казенными собственно потому, что они первоначально выдавались из казны и что они, хотя и составляют частную собственность владетелей, находятся в ведении казенных присутственных мест: дворцового, княжеского и знаменного правлений.

Собственно казенные земли суть:

1) Жертвенные, приписанные к некоторым храмам, жертвенникам, обителям и капищам трех господствующих в Китае вер, с коих оброк употребляется на отправление жертвоприношений, поддержание зданий и обеспечение живущих в них.

2) Училищные, приписанные к известным училищам, с которых оброк поступает на содержание и исправление училищных зданий и на вспоможение бедным ученикам.

3) Общественные, находящиеся в ведении известных городских и сельских сословий или присутственных мест; оброк с них употребляется на общественные расходы или вспоможения в случае какого-нибудь бедствия.²¹

4) Камышовые и тростниковые. В губерниях Цзян-су, Ань-хой, Цзян-си, Ху-бэй, Ху-нань, по берегам больших рек часто поднимаемые водою земли не могут иметь постоянного владельца и облагаться податью; посему на этих местах позволяется разводить камыш и тростник, иногда и сеять хлеб с платою оброка в казну, если земли эти не потерпят вреда от пролива вод. Таких земель считается: 101,586 цин 11 му.

и 5) Земли под военными поселениями составляют также собственность казны.

Начало учреждения военных поселений почти современно утверждению монархии в Китае. Почти за два века до Р. X. чувствовали потребность постоянного присутствия войск на известных пограничных пунктах Империи. Внешние неприятели государства были или кочевые народы, каковы гунны, или горные жители, каковы цяны и другие. Нашествия их не всегда совершались по правилам войны, напротив, они, большею частью, состояли из хищнических набегов малых отрядов, и, прежде чем отправленные против них войска успевали приходить на защиту разоренного ими края, неприятели уже были за границею в своих жилищах. По сему учреждены были неподвижные лагеря. Но доставка провианта к этим гарнизонам, по отдаленности и, преимущественно, по трудности сообщения, была обременительна для правительства, а иногда, смотря по времени года и разным обстоятельствам, даже совершенно невозможна; между тем поселенные там солдаты, по причине непостоянного образа войны, большую часть времени проводили в бездействии. Тогда, естественно, пришли к той мысли, чтобы поселенные на границах войска сами приготовляли для себя провиант посредством земледелия, занятия совершенно им знакомого; а казна должна только снабдить их всем нужным для этого дела рабочим скотом, земледельческими орудиями, семенами, домом и жалованием. В 61 до Р. X. году мысль эту окончательно привел в исполнение Чжао-чун-го, главнокомандующий войсками против цянов, и первые военные поселения учреждены были около нынешнего областного города Си-ни-фу, в губернии Гань-су. Предприятие это, увенчавшееся полным успехом, побудило и последующие правительства учреждать военные поселения всюду, где того требовали необходимость защиты и важность известного пункта в стратегическом отношении. После того стали заводить военные поселения не на одних пограничных местах, но и внутри Империи, особенно по рекам: Цзян и Хуай и заставляли солдат приготовлять провиант не для одного их гарнизона, но и для других проходивших войск, и, наконец, целые армии стали содержаться собственными трудами: десятки тысяч находились на полевых работах в свободное от войны время, и только ¹/₁₂ часть могла пользоваться отдыхом. За недостатком и недосугом солдат, призывали на военные поселения поселян, желающих обрабатывать эти земли. Области, где прежде скудно было земледелие, особенно болотистые места нынешних губерний: Цзян-су, Ань-хой, Цзян-си, Ху-бэй, много выиграли от того и стали первыми по изобилию в хлебе.

Распространение в Китае системы военных поселений в большем и обширнейшем размере принадлежит династиям Тан, Юань и Мин. При последней большая часть войск расположена была на военных поселениях, преимущественно вдоль Великой Стены: ⁷/₁₀ всего войска занимались земледелием, и только ³/₁₀ исправляли преимущественно военные обязанности; а земли под них первоначально отведено было 907.774 цина, следовательно ¹/₇ массы всей пахотной земли в государстве. В последнее время существования этой династии, обширное учреждение военных поселений пришло в расстройство, вместе с прочими частями государственного управления. Постоянные войны на границах, заставлявшие военно-пахарей нести действительно двойную службу – и сражаться и обрабатывать землю, произвели то, что они стали убегать со своего поста; таким образом стали редеть ряды защитников государства, а вместе с тем оказался недостаток в провианте. Правительство вынужденным нашлось вызывать на военные поселения крестьян, которых являлось очень не мало; но, по злоупотреблению военного начальства, не многие из них работали на казну, а большею частью на себя с платою оброка начальникам. В последствии переселенцы эти мало-помалу приобрели казенные земли как бы в свою частную собственность; оставшиеся на поселениях солдаты, в крайности и нужде, закладывали и даже частным образом продавали им обрабатываемые ими казенные участки земли. Продолжительность времени и последовавшие смуты и перевороты произвели еще большую запутанность в разграничении земель, принадлежащих военным поселянам.

Нынешняя Цинская династия учредила особенное военное сословие из трех главных племен, пришедших из Маньчжурии маньчжур, монгол и китайцев, из которых отдельные роты поселены для защиты всех важных пунктов Империи. От того военно-пахари, как охранная стража, потеряли свое первоначальное назначение и сделались не нужными, а как земледельцы они могли приносить правительству такую же пользу как и крестьяне. На этом основании большая часть бывших военных поселений приписана к округам и уездам, подчинена земскому управлению, и, хотя до сих пор в казенных бумагах сохраняется название «военно-пахаря, пашни военных поселений», – но в существе дела то и другое не имеет никакого различия от поселян. Только военно-пахари, поселенные на разных местах, где водою проходят суда с казенным хлебом, и обязанные служить работниками при всяком сплаве казенного хлеба, – оставлены на прежнем основании. Все жившие на уничтоженных военных поселениях, были ли они родовые военно-пахари или переселенцы из крестьян, владели ли данным от казны участком или самовольно захватили казенную или частную землю, – все получили обрабатываемые ими земли в частную вечную собственность; ибо справедливое определение законного или незаконного обладания этими землями – по причине многочисленных до того времени бывших злоупотреблений и потери документов, было совершенно невозможно. Заложенные или проданные поселянам земли на оставшихся по сему распоряжению военных поселениях начальство должно было выкупить на казенный счет и отдать подчиненным военно-пахарям для обрабатывания.

После совершенного водворения в Китае спокойствия, политика Маньчжурского правительства обращена была на упрочение своей власти над признавшими подданство монголами и покорение своей державе западного края, где Чжуньгарское владычество с каждым днем становилось опаснее для Китая. Многократные походы на север и запад Монголии, постоянное присутствие войск на северо-западных пределах и около хребта Тянь-Шань требовало огромного количества провианта, доставка которого, по причине отдаленности края и трудности сообщений, была очень обременительна, а иногда и совершенно могла быть замедлена. По этой причине, смотря по ходу политических соображений и движению армии, учреждались военные поселения на северных и западных пределах Монголии и восточного Туркестана: начиная с северо-западной границы губернии Гань-су, по обеим сторонам хребта Тянь-Шань, в главных городах Туркестана: Баркюле, Урюмци, Или, Кобдо, Тарбагатае,²² по берегам рек Иртыша, Орхона и Тольо.²³ Поселенные военно-пахари были не из одних действующих войск – маньчжур и китайцев, но и из внутренних восточных монголов, также из китайцев, ссылаемых за преступления из внутренних губерний или добровольно переселившихся по вызову правительства. Количество собираемого хлеба с обрабатываемой ими земли достаточно на содержание охранных войск, и правительство давно не отправляет к ним провианта, а лишь доставляет серебро на жалование. На таком же основании учреждены военные поселения на линиях, пограничных с инородцами мяо и другими в губерниях Ху-нань, Сы-чу-ань. Гуй-чжоу и других. Количество пахотных земель под военными поселениями, кроме отчисленных к земскому управлению, в 1753 году считалось 259.416 цин; а всего, с уничтоженными военными поселениями, по отчетам 1812 года значилось более 400.000 цин. Очевидно земли эти, как собственность казны, не могут быть закладываемы или продаваемы военно-пахарями никому другому; в противном случае виновный предается суду, заплаченные деньги берутся в казну, а земли возвращаются в прежнее военное ведомство.

В заключение изложенных сведений о китайских военных поселениях, надобно сказать, что к ним причислены поселения на общественных пашнях. Богдохан правления Юн-чжен в 1724 году повелел устроить общественные пашни по тому плану и образцу, со всеми подробностями, как было в древние времена. Для сего Чжи-лиской губернии в округе Ба-чжоу и уездах Синь-чэн, Гу-ань, Юн-цин, по реке Юн-дин-хэ назначены и, по древнему размерению, отделены участки земли, проведены каналы и канавки, в средине пашен выстроены дома для землепашцев и, наконец, восьмизнаменных маньчжур 50, монголов 15, и китайцев (ханьцзюнь) 15 семейств поселены на них для обрабатывания как выделенного каждому в частную собственность участка, так и среднего казенного, общими силами восьми семейств. Более 10 лет существовала эта восстановленная древняя система общественных пашен и, наконец, с восшествием на престол богдохана правления Цянь-лун в 1736 году, неизвестно по каким причинам, была уничтожена: земли и жители приписаны к военным поселениям и сбор поземельной подати стали производить на одинаковых с прочими землями основаниях. Впрочем, более уже ста лет минуло со времени уничтожения этих пашен, но до сего времени простое и вместе превосходное устройство водопроводов и обработка пашен, а от сего и избыток, сборов, служат как бы подтверждением справедливости порицаний, которые в разные времена произносились на виновников уничтожения этой системы пашен, и разительным доказательством, что лучше этого ничего не было в Китае, и что по справедливости надобно сожалеть о невозможности восстановить эту систему во всем государстве.

С самых древних времен в Китае, при измерении земли, употреблялась одна и та же мера – это полусажень (гун-лук, или шаг бу) отличная от сажени в общей китайской метрической системе.²⁴ Длина её определялась количеством футов и, несмотря на разные длины фута, в разные времена принимавшегося за основной, – всегда была одинакова.

В летописях сохранилось до 15 названий футов, различных между собою по своей длине и употреблявшихся в разные времена и в разных местах Китая, но самым древним и вместе основным при определении величины полусажени всегда принимался так называемый чжоуский фут. Подлинной величины его не сохранилось, гадательно полагают, что он относился к нынешнему, так называемому строительному футу, как 8:10, следовательно был менее нынешнего ²/₁₀ и равнялся английским 10-ти дюймам; шесть таких чжоуских футов составляли полусажень,²⁵ употреблявшуюся при измерении земли, и эта мера, по достоверным сказаниям истории, была в употреблении с Ханьской до Гиньской династии, около 1125 г. по Р. X. покорившей север Китая.

С этого времени в первый раз принят за основный так называемый строительный фут Ин-цзао-чи, который имеет силу до настоящего времени, и пять таких футов уравнены чжоуским шести; следовательно изменение величины фута не произвело никакого влияния на изменение поземельной меры, потому что величина поземельной сажени осталась одна и та же: чжоуских 6, а строительных футов только 5 составляли одинаковой величины полусажень. Таких пятифутовых квадратных саженей 240²⁶ составили – как было и прежде – 1 му, 100 му = 1 цин,²⁷ это китайская десятина.

Впрочем, не смотря на установленную меру, при измерении и исчислении земли, не всегда следовали предписанным законам; но давние местные обыкновения и вековые привычки брали перевес над правительственными распоряжениями. Так при настоящей династии несколько раз повелевалось при измерении земли употреблять казенную меру, и даже в 1655 году из палаты финансов всюду разосланы были образцовые меры. Но когда, в следствие указа в 1740 году, из всех губерний в столицу присланы были действительно употреблявшиеся и употребляющиеся там меры: тогда оказалось, что только в губерниях – Чжи-ли, Шэн-цзин, Цзян-си, Ху-нань, Гань-су, Сы-чуань, Юн-нань и Гуй-чжоу и на соловарнях в Лян-хуай и Хэ-дун употреблялась настоящая мера, в других же губерниях 3²/₁₀, 4½, 6½, 7½ строительных казенных футов считали за пятифутовую полусажень и 260, 360, 690 полусаженей вместо 240, принимали за одну му. А как это издавна вошло в употребление и трудно было вдруг сделать перемены, то повелено было начальникам губерний прислать в палату финансов вычисленную разницу в счислении пахотных земель и впредь, при измерении земли вновь употреблять только казенную меру.²⁸ Подобное употребление не узаконенной меры при измерении земли существует в инородческих местах, где употребляется туземцами введенная мера, до настоящего времени имеющая силу во всех официальных документах.

При переложении китайской меры на русскую, не возможно сделать математически верного и самого точного уравнения; ибо нельзя получить самой подлинно-верной величины фута, служащего мерилом поземельной сажени. Кроме существующего в Китае различия величины фута по различию ремесел и промыслов, самый строительный фут, как и все прочие меры, находящиеся в обращении и продаже, сделан и делается очень не верно и без всякой точности не только в дробях, но и в целом. Изображения фута, приложенные к разным сочинениям, изданным правительством, также не могут дать математически верной величины фута, потому что удобность резьбы на дереве для печатания требует предварительного смачивания поверхности водою, намазывания клейстером и маслом. Когда дерево, от влажности расширившееся, ссохнется, то вырезанная копия занимает менее, сравнительно с оригиналом, пространство; к тому же и самая бумага, при печатании употребляемая влажною, и после, высохшая, почти незаметно сокращает величину оригинала. Таким образом величина фута, изображенного в книге, менее ¹/₁₀₀ сравнительно с находящимся в обращении строительным футом, считающимся самым верным. Впрочем предположительно можно уравнять китайскую меру длины русской следующим образом:

или в русском аршине содержится 2 ²⁴/₁₀₀ кит. фута, а в англ. футе ^86?/₁₀₀ кит. фута.

* или в русской десятине содержится 17 му, ^6216?/₆₅₅₂ англ. фут. и 12 дюймов.

Таблица частных пахотных земель в Китае, составленная на основании документов, в разные времена обнародованных настоящим Цинским правительством.

После очерка жизни Будды, нам следовало бы изложить начала его учения, образовавшие особую школу философии в Индии; но так как между последователями Будды вскоре возникли разногласия касательно многих пунктов его учения и увеличивались с течением времени, и так как эти разногласия, породившие в Буддизме несколько школ, шли на ряду с постепенным усилением и распространением Буддизма в Индии, то нам казалось лучше сначала представить в порядке уцелевшие до сих пор Буддийские предания о судьбе Буддизма в первые века по смерти Будды; а оригинальное учение Будды отнести к статье об учении Буддизма вообще. Исторические сказания Буддистов, которые мы хотим представить здесь, отрывочны и неполны, поэтому еще не могут составить полной истории Буддизма; однако же с помощью их можно следить за общим развитием и распространением его в течение четырех или пяти веков, до тех пор, когда в Буддизме явилась так называемая Махаяна. Лет за сто до Р. X. буддист Нагарчжуна основал школу, известную под именем Мадьямики, а через сто лет после него Арьясанга – другую школу, Иогачару. Последователи этих двух школ, отвергнув начала существовавших до того времени буддийских школ, назвали их общим наименованием Хинаяны (малой телеги), а учение двух новых школ Махаяной (большой телегой). Махаяна скоро усилилась на счет хинаяны и со времен Р. X. направление её сделалось господствующим в буддизме заиндийских стран. Что касается до хинаяны, лишившись прежнего влияния и силы, она сохранила однако же самостоятельность своего учения в богатой литературе, которая до сих пор составляет почти половину всей буддийской литературы, но в настоящее время остается у буддистов в пренебрежении, как мертвое учение. Нет нужды говорить в пользу древности и исторической важности хинаяны; история её есть история древнего буддизма, а не поздней школы: ей исключительно принадлежат исторические документы, послужившие основанием для настоящей статьи.

Смерть Будды служит эрой, от которой буддисты ведут летоисчисление в исторических своих преданиях. В этих преданиях мы открываем несколько замечательных эпох в истории древнего буддизма; первая из них есть царствование Каласоки через сто лет по смерти Будды; другая через двести лет – царствование Дармасоки. Каласока и Дармасока были государями Магады. Третья и последняя известная эпоха есть царствование Канишки в Каш-мире, через четыреста лет по смерти Будды. Периоды времени, разделявшие царствования этих государей одно от другого, представляют непрерывную цепь разделений, возникавших в Буддизме одно за другим. Таких разделений Буддисты насчитывают до восемнадцати; некоторые из них образовали особые и важные школы; другие были весьма малозначащи. Благодаря этим делениям на школы, между буддистами длились бесконечные споры; полемика образовала писателей и диалектиков; оттого такое богатство сочинений, оставшихся от тех времен, не говоря уже о тех сочинениях, которые не перешли в переводную литературу китайских буддистов. К сожалению, в настоящее время существует весьма мало сведений относительно истории, образования и развития этих древних буддийских школ, равно об их основателях и последователях. Деления в буддизме, по свидетельству буддийских писателей, кончились при Канишке; однако же мы видим, что споры между школами продолжались еще долгое время после этого государя, не смотря на то, что поборники древних мнений должны были позаботиться о неприкосновенности своих преданий и защищать их от нападений ученых последователей махаяны. Васубанду, живший около Р. X., образовал последнюю школу в Хинаяне.

Первый период истории буддизма в Индии простирается, как мы сказали выше, от смерти Будды до царствования Каласоки. Самым важным событием в этом периоде было собрание учеников Будды, известное в буддийских летописях под именем первого совещательного собрания; на нем, как рассказывают буддисты, были собраны слова Будды. Достоверность этого сказания со всеми его подробностями, не отвергаемая ни одною школою буддизма, кажется однако же более чем сомнительною; все, чему можно доверить в нем без ущерба здравой критики, есть только тот факт, что ученики Будды действительно собирались вместе для совещания; подробности и результаты этого собрания остаются темными. Как бы то ни было, вот что происходило после кончины Будды, по буддийским преданиям. Совершив над прахом Будды обряд сожжения, Кашьяпа и Анирудда, двоюродный брат Будды, во главе других учеников его – отправилось из Кушинагары к Рачжагрихе, надеясь на свободе и под покровительством Ачжатасатру обсудить свое положение и позаботиться о сохранении завещанных Буддой основных наставлений его учения, Ананда отделился от общества и удалился в Шравасти, где преждевременная смерть Варучжаки избавила остатки племени шакья от опасений. Причиною такого поступка Ананды, как можно думать, были неприятные отношения его к Кашьяпе. Этот строгий и суровый брахман неблагоприятно смотрел на доверенного ученика Будды, не украшенного никакими подвижническими доблестями; на Рачжагрихском собрании он принужден был уступить общему голосу собрания и изъявить согласие на вступление Ананды в число действующих лиц собрания. Пещеры Гридракуты и покинутые загородные дома служили сборным местом для предполагаемого совещания. Надобно заметить, что в этом собрание не было более половины всех последователей Будды. Описывая самое собрание, буддийские писатели доверчиво рассказывают, как просто составился на нем кодекс наставлений Будды. Ананда, говорят они, как самый близкий ученик его, никогда не покидавший своего учителя и слышавший все его наставления, повторил перед собранием слова и речи Будды относительно основных истин его учения; а Упали, поступивший в общество Будды из цирюльников и отличавшийся строгим соблюдением шраманами правил жизни, рассказал постановления его касательно поведения бикшу. Так как Кашьяпа был председателем и главным распорядителем собрания и при жизни Будды пользовался особенным его уважением, буддисты не хотят и его оставить без дела; одни заставляют его излагать собранию важнейшие пункты учения Будды в аналитическом порядке; другие приписывают ему собрание абидарм, или трактатов, писанных уже в позднейшие времена разными лицами; но после такого странного анахронизма, более благоразумные буддисты упоминают только об Ананде и Упали, как о главных источниках предания. Таким образом, заключают они, составился свод буддийских преданий, т. е. судры, или основные афоризмы учения Будды, и винаи, или нравственные и общежительные постановления его.

Облекая предания древности в невероятные рассказы, Буддийские летописцы отнимают у своих читателей доверие к их словам и подрывают достоверность рассказываемых ими событий, хотя эти события и не лишены исторического основания. В те давние времена Индии, когда письменность была редка в массе народа, сведения и идеи переходили от одного поколения к другому устным преданием; религиозные и философские истины передаваемы были учителем ученику или ученикам, в виде домашних наставлений и уроков. Этот обычай сохранился в Индия до позднейших времен, и был общим для философских и религиозных школ. Самая форма преданий ясно указывает на то, что они хранились и переходили посредством устных наставлений. Сведения заключаемы были в самые краткие, большею частью темные и нередко загадочные выражения, а для вспомоществования памяти предлагались в стихотворной форме. Пояснение этих коренных стихов предоставлялось тем лицам, которые принимали их от предшественников и должны были передать своим преемникам. Нет спора, что предания излагались и письменно, и самые коренные стихи образовали особый род сочинений, известный под именем Карика; но подобный способ, как можно заметить, употреблялся уже в то время, когда предания составляли значительную сумму сведений и приводимы были в отчетливую систему. Паньчашики первый изложил письменно учение Капилы; ему же приписывают собрание идей Уллуки. Веды существовали главным образом в устном предании и в VIII веке после Р. X. Что касается до буддизма, письменность появилась в нем не ранее третьего века по смерти Будды, а до тех пор учение его переходило устным преданием. По общему согласию буддистов, основатель их учения не оставил после себя никаких письменных памятников: подробности его жизни не доказывают даже и того, чтобы он заботился о верном предании и сохранении своего учения для потомства. Можно думать, что это самое обстоятельство побудило учеников Будды поспешить собранием его наставлений и из устных рассказов Ананды узнать то, чего они могли и не знать вовсе; поэтому имя Ананды перешло в буддийское потомство вместе со сводом судр; он слыл верным источником оригинальных преданий, до тех пор, пока последователи Махаяны не возбудили сомнения в достоверности и полноте его рассказов. «Ананда первоначально сложил для основных приданий учения Уданы, или сокращенные стихи». Как ни кратко это замечание Гунамати, одного из индейских буддийских писателей, оно объясняет нам, в какой форме существовали древние буддийские предания. Действительно ли помянутые уданы составлены были Анандой, или другими лицами в следствие необходимости, но верно то, что предания буддийские еще с ранних времен были определенны, но кратки и хранилась устным преданием. Что они были определенны, то доказывается общим верованием буддистов в главные пункты учения Будды, не изменявшимся ни от времени, ни с местами; краткость их содержания и формы подтверждается разногласием позднейших буддистов в объяснении начал своего учения и собственным их признанием, что судры вообще темны в следствие краткости. Хранение буддийских догматов посредством устного предания подтверждается общим собранием буддистов через сто лет по смерти Будды, когда председатели собрания решали спорные пункты на основании одного устного предания.

С той самой минуты, как кончилось буддийское собрание в Рачжагрихе, судьба буддистов делается неизвестною до самого конца того века. То было время патриархальное, без истории и достоверных сказаний, время внутренней и внешней тишины буддийского общества, которое не могло быть значительным ни по числу, ни по образованности своих членов. Одно можно сказать наверно, что после собрания буддисты разошлись в разные стороны и каждый из них воротился на свою родину. (Те, которые были из Учжчжаяни, поспешили в уединенные ущелья Ниминдары, другие перешли в Косалу, но большая часть осталась в Магаде). Суда по некоторым сказаниям и последующем обстоятельствам, видно, что они сохранили правила и привычки своего учителя, жили большею частью по близости городов и селений, а не внутри их, и притом небольшими обществами, и в общем мнении стали на ряду с (ниргрантами), брахманами и другими анахоретами, встречавшимися во всех областях Индии. (Что касается до жилищ и устройства обществ буддийских, кажется, что буддисты тех времен не имели определенных и постоянных местопребываний и первоначально жили раздельно; однако же необходимость внутреннего порядка и влияние прав старшинства скоро образовали общежительные буддийские братства в огражденных стенами постоянных жилищах. В разных местах Индии появились буддийские братства с одинаковым устройством, по единству аскетических преданий, но не имевшие над собой старшин, утвержденных правилами; бикшу, известные строгостью своей жизни и почтенные по своим летам, хотя не имели начальнической власти в братстве, пользовались однако же сильным нравственным влиянием и авторитетом, эти старцы заменяли узаконенных начальников для тех братств, которые образовывались перед их глазами и при их участии. Но потому ли, что со временем подобные знаменитости в буддизме стали являться реже, или старцы предпочитали общежитию одинокую жизнь в пустыне, во главе буддийских обществ появились действительные старшины, избранные и утвержденные в этом звании общим голосом братства. Таким образом прежнее управление по старшинству лет в буддийских братствах еще в первом веке по смерти Будды переменилось в избирательное и они приняли правильную общежительную форму.

Ограждаясь народным уважением к классу подвижников и званием бикшу, которые не должны были иметь никакой собственности, буддисты первого века не зависели политически от местных властей; но так как самые существенные потребности их и пропитание зависели от внимания и доброхотных подаяний мирян, они еще не употребляли во зло своей свободы и не тревожили общества вмешательством в дела его, как было после. Пока буддийская санга была только что зародившимся обществом отшельников, она более или менее наслаждалась внутренним спокойствием, и если находилась во враждебных отношениях, то только к другим родам отшельников, в которых она не могла не возбудить ревнивого чувства опасения и ненависти, как между соперниками в приобретении уважения. Между буддийскими братствами, которые мы находим в том веке около городов Паталипутры, Вайшали и Кошамби в Магаде, Аванти в Учжчжаяни и в самой Дакишне, или Южной Индия, существовала тесная связь. Буддисты менялись взаимными посещениями и поддерживали между собой постоянное сообщение. Если в каком-нибудь общежительном убежище отшельников, ущелье, или лесу, являлся знаменитый подвижник или созерцатель, живший в простоте первобытного буддизма, слава о нем тотчас распространялась в буддийском мире и привлекала к нему толпу набожных посетителей, желавших узнать тайны и плоды его подвижничества в собственное свое назидание. Таков был в этом столетии Шанака, прежде богатый купец, а потом скитающийся бикшу, в изодранном платье, с отросшими волосами и ногтями. Надобно упомянуть еще об Уттаре и Мадьянтике, двух бикшу, которых считают учениками Ананды. Первый из них сделался особенно известным в позднейшие времена, когда одна из буддийских школ произвела от него свое начало; если верить преданиям, он первый сделал общеизвестною Екоттарика Агаму, одну из четырех частей, составляющих основной буддийский кодекс. Мадьянтику считают первым просветителем Кашмира, где он должен был употребить много усилий, чтобы водворить созерцательную жизнь буддистов. Если в каком-нибудь братстве происходил беспорядок или нарушение общепринятых привил, другие братства общими силами заботились о прекращении соблазна. В прочем с умножением числа братств, ревность их об общих своих интересах охладела, и как скоро обет бедности и удаления от мира был забыт ими, у них началась вражда и продолжительные распри.

Вот все, что можно сказать сколько-нибудь достоверного о состоянии буддизма до конца первого века по смерти Будды. В начале второго, в обществе буддистов случилось происшествие, подавшее повод к собранию бикшу, известному под именем второго совещательного собрания. По преданию цэйлонских буддистов, это событие имело важное влияние на последующие движения в буддизме; однако же мы не находим ничего подобного в сказаниях буддистов индейских. Происшествие, о котором мы упоминаем, само по себе маловажно, но оно удачно характеризует тогдашний быт буддистов и знакомит нас с теми интересами, которым они предавали особенную важность. Вот подробности его.

Вайшали был одним из самых богатых городов Индии. Жители его отличались образованностью в кротостью нравов, и обладая всеми удобствами жизни, щедро наделяли подаяниями праздных отшельников. Поэтому еще при жизни Будды этот город привлекал в себе шраманов его общества. Близ него жил Монгальяма с учениками и здесь был главный приют Готами и других бикшуни. По смерти Будды несколько бикшу поселилось близ Вайшали и образовали особое братство Вайшалийское. В скором времени бикшу этого братства, обеспеченные на счет продовольствия богатыми подаяниями городских жителей, не могли устоять против искушения и забыли обязанности своего звания. В то время, о котором мы говорим, старшиною Вайшалийского братства был Башапутра, известный своим знакомством с царедворцами и не слишком обращавший внимание на соблюдение данного им обета нищеты; если верить буддийским рассказам, он получил из Косалы нищенскую чашу, вылитую из чистого золота. Башапутра не только не старался искоренять в своем братстве страсть корыстолюбия, но поощрял его к тому собственным своим примером. В каждое полнолуние, праздновавшееся во всей Индии, по его приказанию один бикшу ходил проповедовать в город с чашею в руках; проходящие бросали в неё мелкие монеты и даже дорогие камни. В дни, назначенные для чтения нравственных правил, Башапутра принимал в жилище братьев городских посетителей, брал от них деньги и вещи, и собранные таким образом дары разделял потом между братьями.

Неприличное и противное наставлениям Будды поведение Вайшалийских бикшу не могло долго оставаться втайне. Оно открыто было Ечжапутрой, учеником знаменитого в то время анахорета Сарвакамы. В одно из своих посещений Вайшалийского братства, Ечжапутра застал его в то самое время, когда в нем происходил раздел пожертвованных денег и дорогих вещей. Башапутра уделил часть их гостю, но тот отказался и несмотря на его просьбы и увещания не хотел принять ни одной монеты, напомнив старшине правило их нищенской жизни не иметь в запасе лишних вещей. Раздраженный Башапутра вооружил против Ечжапутры городских данапати и в торжественном собрании своих бикшу совершил карму закрытия чаши, т. е. обряд отлучения Ечжапутры от братства. Лишившись таким образом средств к пропитанию в Вайшали и будучи принужден удалиться оттуда, отлученный Ечжапутра, по совету своего престарелого учителя, отправился в братства Паталипутры, Аванти и Дакшины, с вестью о соблазне, происшедшем в братстве Вайшалийском. Он обошел, все эти братства и вооружил самых влиятельных бикшу против Башапутры. Однако же дело ведено было втайне и никто из посторонних не знал цели постоянных сношений и свиданий, происходивших между бикшу различных братств. Ечжапутра был душою переговоров; по его настоянию, решено было: прекратить соблазн, возникший в Вайшалийском братстве, всем защитникам правого дела собраться к назначенному времени на берег Ганга (сборное место, вероятно, было в пределах Косалы), чтобы отсюда отправиться на судах к Вайшали.

Однако же Башапутра со своей стороны не дремал. Узнав, что Ечжапутра поднимает на него всю буддийскую сангу, он спешил привлечь на свою сторону Рибату, Кошамбийского бикшу, прославившегося опытностью в созерцательной жизни, и чтобы подействовать на него, воспользовался тогдашним спором о месте появления Будд, о котором однако же известии темны и неопределенны. Судя по ходу дела, кажется, что Ечжапутра был из братства Паталипутры и вместе с ним поддерживал мнение, что Будды обыкновенно появляются или появились на востоке Индия, как и Шакьямуни, начавший свое поприще на востоке Магады; этого мнения держались и братства Аванти и Дакшины; а Вайшалийские бикшу не соглашались с ним. Рибата, или вовсе не вступался в этот спор или имел какие-нибудь побуждения принять сторону последних. Так по крайней мере думал Башапутра. Он подкупил учеников Рибаты, вручил им тайно несколько подарков, состоявших из пары платья, кожаных сандалий, дорожной сумки, чаши, вазы, решета для процеживания воды, дверных крючьев и приготовленных лекарств, и просил их действовать на своего учителя в пользу Вайшалийского братства, в убедить его в помянутом опоре принять сторону Вайшалийских бикшу, или по крайней мере не восставать против них в предстоявшем собрании. Привлекши на свою сторону Рибату, авторитет всеми признанный и уважаемый, Башапутра ожидал уже счастливого для себя оборота дел; но он опоздал; Ечжапутра успел уже предубедить Рибату против Вайшалийского братства и заставил его принять участие в наступавшем собрании.

В скором времени братства прибыли к Вайшали. Число бикшу, собравшихся сюда, но буддийским сказаниям простиралось до семисот человек. Новоприбывшие братства предложили Вайшалийскому избрать с общего согласия беспристрастных и почтенных бикшу для председательствования на собрании и решения спорных пунктов. В следствие этого предложения, Вайшалийские бикшу назначили от себя четырех представителей и столько же назначено было тремя прибывшими братствами; эти восемь доверенных лиц были учениками или Ананды, или даже Анирудды; в числе, их были Рибата и Сарвакама; они названы были Ставирами, или председателями, а Сарвакама вместе с тем соединял и должность Кармаданы, или докладчика. Председатели тотчас занялись рассмотрением поведения Вайшалийских бикшу и, с помощью справок и посторонних доносов, нашли десять пунктов, которых законность надобно было признать, или отвергнуть. Пункты были следующие:

1) Вайшалийские бикшу исполняли некоторые обряды не согласно с существующими в других братствах обыкновениями; каждый бикшу совершал их в своей келье, наедине, а не при нескольких свидетелях.

2) Подобное нарушение общежительных правил одобрялось согласием всего братства.

3) Поступив в общество подвижников и приняв обеты звания бикшу, они продолжали заниматься теми художествами и ремеслами, какими занимались, будучи мирянами.

4) Вопреки обыкновению употреблять соль отдельно от кушанья,бикшу клали её в пищу, или смешивали с инбирем и носили с собой в бамбуковых трубочках.

5) Во время путешествий для сбора подаяний по селениям, обедали, не доходя до деревни, на половине дороги, и притом сидя на земле, а не на корточках.

6) Во время обеда бикшу брали пищу двумя пальцами.

7) Пили вино, еще не перебродившее.

8) Мешали со сливками масло, мед и сахар, и ели этот десерт после обеда.

9) Бикшу делали для себя подстилки неодинакового размера и из новых материй, не обращая внимания на образец, которым служит подстилка, употреблявшаяся Буддой, и на то, что сам Будда употреблял вместо подстилки пальмовый лист, свернутый вдвое.

Наконец, 10) Бикшу имели богатые натры, натирали их благовониями и, ходя с ними по городским улицам, проповедовали, что кто положит в их чаши денег, раковин, золотых, серебряных, или выделанных из слоновой кости вещей, тот будет богат и счастлив; а потом собранное таким образом делили между собой.

Вайшалийские бикшу в оправдание свое говорили, что помянутые обыкновения перешли к ним по преданию, как дозволенные, и завещаны им примерами предшественников.

Приведя дело в ясность, но, опасаясь решить его без предварительного соглашения между собой, председатели, по совету Сарвакамы, требовали и получили у собрания позволение уединиться в особое место и обсудить спорные вопросы не при всех, а наедине. Вайшалийские бикшу изъявив согласие на предложение председателей, присоединили одно условие, чтобы в будущее заседание допущен был бикшу Коштила, славившийся даром слова и убеждения. Однако же эта попытка не имела успеха; председатели не допустили Коштилу в тайное свое совещание, а после он уже не имел случая блеснуть своим красноречием, от которого Вайшалийские бикшу, как кажется, ожидали для себя много благоприятного. В загородной роще, комитет старейшин, под влиянием Сарвакамы, начертал план следующего публичного заседания и форму, в какой произнесет он свой суд над десятью статьями. С наступлением следующего дня, начался формальный процесс. Братства собрались в одно место и председатели заняли почетные места. Сарвакама, в качестве кармадамы, или докладчика, встав со своего места, пригласил собрание заняться поверкою винай. Ему отвечал старший по нему Рибата просьбою, чтобы он сам благоволил припомнить винаи, приличные настоящему случаю; Сарвакама, изъявив на то своего согласие, в свою очередь просил Рибату делать ему вопросы, обещаясь давать на них ответы. За тем приступили к десяти статьям. Позволительно ли, сказал Рибата, исполнять общежительный устав необычным порядком; одному у себя в келье? Сарвакама: непозволительно. Рибата: говорил ли Будда, что это не позволительно, и если говорил, то где и кому? Сарвакама: говорил, в городе Шравасти, бикшу Нанде и другим. Другие председатели единогласно подтвердили слова Сарвакамы и первый пункт был осужден и отвергнут; в знак решения вопроса, Сарвакама бросил на пол один жеребеек. Рибата предложил потом остальные девять пунктов и все они подверглись одинаковой с первым участи, за исключением третьего; председатели согласились признать позволительными для бикшу такие художества, которые совместны с общежительным уставом отшельников и могут быть полезными. Чтобы придать вид достоверности своим словам, Сарвакама изменял места, где Будда будто бы запрещал эти пункты, и имена лиц, которым он говорил об этом; председатели подтверждали каждую ссылку Сарвакамы и по окончании каждого решения последний бросал по жеребейку. Когда все десять статей были решены, председатели, в заключение собрания, постановили правило, сделавшееся в последующие времена критерием, по которому определяли достоверность и уставную важность вновь появлявшихся в буддийском мире сочинений и мнений. Это правило выражено было так: «все, что согласно с существующими нравственными постановлениями и с духом учения Будды, должно быть признано уставным, существовало ли то с давних времен, существует ли в настоящее время, или явится после; а все, что несогласно с ними, хотя бы то существовало и прежде, или существует в настоящее время, или явится после, должно быть навсегда отвергнуто и не считаться учением Будды». Благодаря такой мудрой предусмотрительности восьми председателей, которые сами первые воспользовались своим постановлением, буддисты последующих времен писали от имени Будды новые судры, между тем, как другие отвергали и такие предания, которые могли быть совершенно достоверными.

Собрание буддистов по случаю беспорядков в Вайшалийском братстве буддийские писатели полагают спустя 110 лет по смерти Будды, следовательно в царствование в Магаде Каласоки; но о дальнейших последствиях его они вовсе не упоминают. Остались ли Вайшалийские бикшу при своих обычаях и, отлученные от буддийской санги, рассеялись по Индии и приняли деятельное участие в последовавших вскоре за тем расколах в буддизме, как гласит предание цейлонских буддистов; или, покаявшись по правилам винай, сохранили соединение с другими братствами, как можно догадываться по обстоятельствам, сопровождавшим первые споры буддистов, когда снова является на сцену буддийская тетрархия, но под другими именами, – все это остается не решенным.

Царствование Каласоки осталось памятным в буддийских летописях не по одним изложенным выше обстоятельствам. Через шесть лет после Вайшалийского дела в братстве Паталипутры возник раздор, послуживший началом делению буддизма на школы. Виновником его был бикшу Махадева. Махадева был сын одного Мадурского купца; обстоятельства жизни, или, как рассказывают враги его, мучения преступной совести заставили его искать убежища в обществе буддистов. Оставив Мадуру, он перешел в Паталипутру, столицу Магады, и принял обеты бикшу в Кукутараме, – так называлось общежительное буддийское убежище в окрестностях Паталипутры близь горы Кукутапады (куриной ноги). Здесь он в скором времени познакомился со всеми тайнами буддийских постановлений, не открываемых непосвященным, и в короткое время изучил буддийские предания, так что мог читать их, по обыкновению, наизусть. Как человек умный, красноречивый, ловкий и красивой наружности, Махадева не только заслужил любовь и уважение бикшу, но имел также и в столице почитателей своего ума и талантов, и часто беседовал с государем во внутренних покоях дворца. Везде только и было речей об архане Махадеве. У него было несколько искренно преданных ему учеников, которых он считал и называл арханами; это последнее обстоятельство, как кажется, более всего содействовало его влиянию на братство и произвело то, что во время начатого им спора большая часть бикшу Кукутарамы осталась на его стороне. Мнения Махадевы, бывшие поводом спора, отличались снисходительностью к человеческим слабостям. Архан, по общему учению буддистов, есть тот, кто искоренил в себе страсти и навсегда освободился от чувственных пожеланий; ему приписывают также сознание собственного своего достоинства и состояния. Махадева, не отвергал той мысли, что архан должен быть безгрешным душой и телом, но с другой стороны утверждал, что есть Арханы, подверженные человеческим слабостям. Архан может и не сознавать, что он архан; это неведение собственной добродетели ни сколько не вредит его достоинствам; потому что оно безразлично и не запечатлено нравственной нечистотой; поэтому, если бикшу не сознает себя арханом, из того еще не следует, чтобы он в самом деле не был им. Архан может питать сомнения и недоразумения в буддийских правилах, но не в следствие страстей, а от недостатка ведения, например он может не знать того, чем вознаградится в будущее время доброе дело, совершенное в настоящей жизни, и правда ли, что вешнее доброе дело получит блаженное воздаяние. Архан, не сознававший своего достоинства, может убедиться в нем уверениями других, т. е. может сознавать себя арханом, как скоро другие откроют ему собственное его достоинство; так например Шаринутра вовсе не знал, что он самый ученый из последователей Будды и убедился в том уже из слов своего учителя. К этим мнениям Махадева присоединил еще другое. Внутреннее самоусовершение и освобождение от страстей основываются на размышлении о преподанных Буддой истинах; в этом состоит, по учению буддизма, назначение шрамана; если эти истины, во время размышления о них, не постигаются умом, или не возбуждают в душе необходимого сочувствия, Махадева советовал делать восклицания и воззвания, уверяя, что они приносят помощь созерцающему; таким образом голос человеческий был у него одним из пособий в деле усовершения. Изложенные здесь мнения, известные у буддистов под именем пяти статей Махадевы, Махадева, по тогдашнему обыкновению, сократил в одну гату, или стих, выразив их следующим образом: «Архан подвержен искушениям, неведению и сомнению; он просвещается и другими; голос споспешествует пути усовершения; таково истинное учение Будды».

Пока Махадева был простым бикшу, пять статей его не производили никакого шума, вероятно потому, что не были известны большинству Паталипутрского братства; они обнаружились уже в то время, когда личные достоинства Махадевы и смерть старших бикшу доставили ему место председателя на ежемесячных собраниях бикшу, на которых читались буддийские предания. Обязанный по своему званию повторить перед Паталипутрским братством эти предания, он в первое же заседание высказал свои личные убеждения, начав речь своею известною гатою. Но едва он произнес её, как в собрании поднялся ропот; бикшу, почтенные по своим летам и опытности в созерцательной жизни, прервали речь его упреками, обличая его в ереси и нарушении неприкосновенности преданий. Они изменили гату Махадевы в следующую: твои слова, что архан подвержен искушениям, неведению и сомнению; что он просвещается и другими, и что голос споспешествует пути усовершения, не есть учение Будды. Однако же большая часть других бикшу приняли сторону Махадевы, и между двумя партиями завязался жаркий спор. Всю ночь провели они во взаимном ратоборстве и когда на другой день друзья Махадевы и другие покровители братства, узнав о возникшем в нем раздоре, посетили спорящихся, они застали обе стороны уже истощившими свое доводы и убеждения и только повторявшими свои гаты. После напрасных усилий примирить враждовавшие партии, дело представлено было на решение самого государя, который, по совету Махадевы, приказал собрать голоса, и то мнение, в пользу которого окажется их больше, считать правым. Большинство голосов было на стороне Махадевы, между тем как противников его оказалось не более ста. Сделав строгий выговор униженной партии, государь приказал прекратить распрю и жить в мире. Однако же приверженцы старых мнений, негодуя на презрение, оказанное преданиям, не хотели признать справедливости решения и продолжали упорно защищать основательность своего мнения. Они не хотели иметь общения с Махадевой и даже решились навсегда удалиться из Кукутараму. Узнав об их намерении, раздраженный государь предупредил их желание и приказав с бесчестием выгнать их оттуда. Буддийские писатели рассказывают, будто, по его повелению, они посажены были на негодные старые лодки и пущены в них по Гангу, но что они успели спастись и удалились в Кашмир, где государь, простив прежние их вины, приказал устроить для них жилище. Как бы то ни было, Махадева был причиной разделения буддийской санги на две партии, образовавшие две школы; партия Махадевы образовала школу Махасангики, или большого братства, другая школу Ставиры, так назывались пожилые бикшу. Вскоре после этого происшествия, Махадева умер, завещав буддистам бесконечные споры. Похороны его были великолепны; они устроены были самим государем и вельможами, которые, оказывая ему дружбу при жизни, почтили его и по смерти. Бренные остатки Махадевы преданы были пламени среди кучи цветов и в огромном количестве благовонного масла).

По недостатку исторических документов касательно событий, последовавших за расколом Махадевы, мы принуждены пройти молчанием почти целое столетие и прямо перейти к эпохе Дармасоки, знаменитой в буддийских летописях. По буддийским сказаниям, в исходе второго века по смерти Будды; династия Нанда, царствовавшая в Магаде, прекратилась и на место её воцарился дом Маюры. Первый государь из этой династии был Чандрагупта; после него взошел на престол сын его Биндусара. О том и другом государе мы знаем только то, что, подобно своим предшественникам, они имели столицу в Паталипутре (ныне Патне), куда перенес её, как надобно полагать, Каласока, отдав Рачжагриху во владение брахманам. Биндусара имел множество детей, но по буддийским летописям из них известны только трое: Сушима, Асока и Видасока. Сушима был старший сын и наследник Биндусары; последние два, единоутробные братья, прижиты были им от жены, взятой из одного брахманского дома. Биндусара не любил Асоку за его безобразие и привязан был исключительно к Сушиме. Однако же биографы Асоки изображают его героем и уверяют, что он одним своим появлением усмирял бунты, возникавшие в разных частях обширной империи Паталипутрских государей. В последние годы жизни Биндусары, при дворе образовалась партия в пользу Асоки, желавшая по смерти Биндусары возвести его на престол, в пред осуждение Сушиме; во главе заговора была честолюбивая мать Асоки, первый министр государя, питавший личные неудовольствия против Сушимы, и один астролог, пользовавшийся народным уважением. В то время, когда престарелый Биндусара тяжко заболел, Сушима находился в западной Индии для усмирения бунта. Чувствуя приближение, смерти, государь приказал Асоке немедленно отправиться из столицы для смены Сушимы, которого он хотел видеть в последние минуты своей жизни; но Асока отозвался болезнью и не исполнил повеления своего отца; биографы его рассказывают при этом случае, что для уверения государя в действительности болезни Асоки (желтой горячки), его намазали желтой краской и в этом виде представили Биндусаре. Государь, прибавляют те же биографы, испустил дух, проклиная вероломного сына; в то же самое время приверженцы Асоки вручили ему бразды правления, вопреки воле и завещанию покойного государя. Получив известие о смерти отца, Сушима поспешил с отрядом войска к Паталипутре, с намерением возвратить себе престол, похищенный его соперником; но предприятие его не удалось; он погиб во время осады столицы, обманутый ложной атакой неприятелей, за которыми он погнался и упал вместе со своим слоном в искусно прикрытый ров. Избавившись от опасного совместника, Асока решился обезопасить себя на будущее время от новых попыток многочисленной семьи Биндусары; по его приказанию, все братья его, число которых, по рассказу буддистов, простиралось до ста человек, были беспощадно умерщвлены; остались в живых только Видасока, родной брат Асоки, да Нягрода, малолетний сын Сушимы, спасенный в деревенской хижине и поступивший потом в бикшу. В след за тем, увлекаясь воинственным духом, Асока покорил своей власти и те области Индии, которые, при его предшественниках, оставались независимыми от государей Магады; на западе, пределы его империй отодвинуты были далеко за Инд. В первые годы его царствования, подобно своему отцу, он ненавидел Буддистов и преследовал их как преступников. Но едва прошло три года бедственного времени, как в Асоке вдруг произошла перемена; из гонителя Буддистов он сделался покровителем их и из Чантасоки переименован ими Дармасокой. Не известно, какими средствами Буддисты успели смягчить непреклонный характер Асоки и расположить его в свою пользу, но то верно, что он предан был им всей душой. Они поспешили представить Государю Бикшу Нягроду; Асока, вместо всяких подозрений, полюбил своего племянника и питал толпы Буддистов, которых Нягрода приводил с собой во дворец. Буддист Индрагупта пользовался особенною доверенностью Государя; по его стараниям, построено было Асокой близ столицы другое отшельническое убежище для Буддистов и названо Асокарамой. Из числа других Буддистов, пользовавшихся вниманием Асоки, известнее других, были Моггалипутра и Махадева второй; оба они принадлежали к Махасангике и оба основали особые и последние секты в этой школе. Видасока, до тех пор покровительствовавший Ниргрантам, принужден был, по настоянию своего брата, обратиться на сторону Буддистов и даже сделаться Бикшу под руководством Дармагупты. Асока пожертвовал Буддизму даже одного из своих сыновей Махендру и дочь Сангамитру; брат с сестрой приняли обеды Бикшу. Моггалипутра совершил обряд при поступлении Махендры в Бикшу, а Махадева объяснил ему обязанности нового его звания; при вступлении Сангамитры в Бикшуни, обряды исправляли Буддисты Дармапала и Аюпала. Это случилось через шесть лет по вступлении Асоки на престол, а на девятом году своего царствования он построил, по просьбе Буддистов, у четырех ворот Паталипутры больницы, для безденежного лечения нищих и Буддистов.

Покровительство государя поощрило буддистов. Воспользовавшись своим влиянием на него, они вздумали жестоко отплатить Ниргрантам за давнее их соперничество и ненависть к буддизму и вооружили против них Асоку. По всем подвластным ему областям разосланы были строгие повеления немедленно предавать смерти всякого ниргранту. Во время этого гонения погиб и бикшу Видасока, брат Асоки; по случаю болезни он отрастил на голове волосы и, будучи принят в этом виде за ниргранту, лишился жизни от своей неосторожности. Могущество буддистов и стеснительное положение других сектантов Индии было причиною того, что последние почли за лучшее покориться обстоятельствам и начали во множестве поступать в общество буддистов; но, решаясь на подобный поступок по одной необходимости, они и под одеждой бикшу сохранили прежние свои убеждения и правила. Ученые брахманы внесли с собой критицизм образованного ума и искали положительных объяснений и решения таких вопросов, на которые буддизм еще не давал ответов; другие сохранили прежние труженические привычки, предаваясь им и в стенах Буддийских общежительных убежищ. Естественным следствием такого положения дел было несогласие и раздор между бикшу, возраставшие с каждым днем, и между тем как Асока одарял Буддийские общества богатыми пожертвованиями и давал буддистам великолепные благотворительные обеды, внутри жилищ отшельников кипела междоусобная война. Ревностные буддисты, не желая иметь общения с новопоступившими бикшу, прекратили ежемесячные чтения преданий и не допускали их к обряду взаимного прощения, совершавшемуся после летнего уединения. Так прошло семь лет. Моггалипутра, бывший уже в преклонных летах, не имея возможности прекратить распрю между буддистами, ушел из Паталипутры. С удалением его, дело предано было на суд государя. Асока немедленно послал в главное общежительное жилище приказ начать чтение преданий, но его не послушались; он послал его во второй раз, но без успеха. Выведенный из терпения, Асока дал приказание казнить ослушников смертью, что и было в точности исполнено. Старшина отшельников первый пал под ударами мечей, а за ним по порядку и другие бикшу; однако же новый приказ государя остановил кровопролитие. Асока уже раскаялся в том, что дал столь жестокое повеление. Он вызвал из уединения Моггалипутру, для усмирения мятежа буддистов. Для усмирения враждовавших бикшу, по совету Моггалипутры, приняты были решительные меры. В присутствии государя, их собрали в одно место и требовали от каждого поочередно ясного и краткого ответа на вопрос: что такое учение Будды? В ответах бикшу оказалось явное разногласие; одни из них говорили, что Будда допускал вечность существования, другие, напротив, уверяли, что по учению Будды человека ожидает совершенное ничтожество; по мнению третьих, Будда поставлял выше всего состояние немышления; четвертые говорили, что по учению Будды, человек еще в настоящей жизни может наслаждаться полным успокоением, т. е. нирваной. Но большая часть буддистов, как последователи Моггалипутры, отвечали в духе его школы, что учение Будды есть различение. Этим загадочным выражением последователи его в настоящем случае хотели сказать, что о таких предметах, какова нирвана, составляющая существенную цель учения Будды, невозможно составить отчетливого понятия, и что во всяком решительном определении их будет часть истины и часть неправды. Асока, незнакомый со всеми этими идеями, просил Моггалипутру решить, кто из бикшу был прав, и когда Моггалипутра указал на последних, он приказал снять с других платье отшельников, одеть в светское и отлучить от братства. В тот же день в жилище отшельников происходило торжественное чтение преданий, под прикрытием военной стражи, и согласие водворено было в Паталипутрском братстве.

Ко временам Асоки относят появление Упагупты в Мадуре; он сделался буддистом из продавца духов и образовал в Мадуре многочисленное братство, отличаясь преимущественно искусством обращать других к буддизму. Слава о нем, как об одном из самых строгих анахоретов, распространилась далеко за пределы его отечества. Покровитель всех буддийских знаменитостей, Асока вздумал повидаться и с Упагуптой и просил его к себе в Паталипутру. Упагупта поспешил на приглашение Асоки и в сопровождении огромной свиты буддистов спустился на судах вниз по Гангу до самой столицы. Буддийские писатели рассказывают, что Асока встретил Мадурского пустынножителя на берегу Ганга, обходился с гостем благосклонно о путешествовал с ним по тем местам северной Индии, которые были ознаменованы посещениями Будды, или важными событиями его жизни; это путешествие пробудило его набожность; он делал богатые вклады в посещенных им местах, и по возвращении в столицу издал указ, которым предписывалось городам и общинам его империи построить в своих округах несколько башен в честь Будды, смотря по существовавшим в тех местах средствам.

Самым блистательным событием для буддизма в царствование Асоки было распространение учения Будды за пределы Индии. Через 236 лет по смерти Будды и в 18 год царствования Асоки, прибыло ко двору его посольство от цэйлонского государя Камадевы, который только что вступил на престол и, извещая о том Асоку, просил его утверждения. Камадева вручил послам для поднесения индейскому государю несколько редкостей, которыми славился остров; и в числе их три огромные бамбука, певчих птиц, редких зверей и дорогие камни. Когда послам наступило время возвращаться назад, буддисты воспользовались таким благоприятным случаем для внесения буддизма на Цэйлон. Бикшу Махендра, сын Асоки, и несколько других буддистов просили у Асоки позволения отправиться вместе с послами в их страну. Асока не только согласился на просьбу сына, но присоединил к тому свое содействие. Он послал к Камадеве подарки и между прочим корону, опахало, зонт, меч, кожаные сандалии, усыпанные дорогими каменьями, пару платья из окрашенного пуху, золотую чашку, воды из Урнадешского озера, платок необыкновенной белизны, драгоценного сандала темного цвета, несколько дорогих лекарств и девушку необыкновенной красоты, и к этим подаркам присоединил краткое письмо, писанное на пальмовом листе, следующего содержания: «Я почтил Будду, его учение и Сангу и сделался упасакой (буддистом из мирян); таков обычай в духовном племени шакья; уверуй и ты в три драгоценности и прими учение Будды». Благодаря содействию Асоки и политическому его влиянию, буддисты приняты были на Цэйлоне благосклонно и основали на нем главный пункт действий, откуда буддизм со временем распространился в Малакку, на Яву, Борнео и другие острова Южного моря, и даже, как кажется, в Бирман и Сиам.

В буддийских сказаниях упоминается о другом, не менее важном событии, относящемся к тем же временам, именно о внесении буддизма в Западный край. Если верить этим сказаниям, Хотан и прилежащие к нему страны в древние времена славились богатством и плодородием земли, обилием рек и лесов и другими бесчисленными удобствами. Но физические перевороты, о которых не сохранилось ясных воспоминаний, изменили и вид, и качество этих стран: реки скрылись и во многих местах явились бесплодные степи, так что когда Китай, в первые века после Р. X., познакомился с ними, они не представляли и сотой доли древнего своего богатства. Привлеченные цветущим состоянием древнего Хотана, несколько индийских семейств переселилось сюда и они основали колонию. Память об этом событии сохранилась в названии города Кусатаны и в преданиях Хотанцев до VIII века после Р. X. В царствование Асоки, буддисты проникли в Хотан и построили здесь несколько общежительных убежищ; в буддийских сказаниях сохранились даже имена буддистов, прославившихся в этой стране. Если бы можно было ручаться за достоверность этого известия, мы нашли бы возможным существование буддизма в Китае еще до Р. X., при Цинской династии, и справедливыми слова Лю-сяна, одного ученого китайца, жившего в первом веке после Р. X. Перебирая книги в Чаньаньской императорской библиотеке, которая перешла к Ханьской династии от Цинской, он нашел в числе их несколько буддийских судр.

В последние годы своего царствования, Асока, как видно из его биографий, писанных буддистами, простер привязанность к буддизму до крайней степени. Казалось, что с потерею телесных сил, он потерял всю силу своего характера и только занимался благотворениями в пользу бикшу, сыпал в отшельнические жилища деньги, приписывал им земли и государственной казной поддерживал праздную и роскошную жизнь последователей нищего Шрамана Готамы; однако же неумеренная расточительность Асоки много повредила дальнейшим успехам буддистов, возбудив против них ненависть вельмож, государственных людей и, сколько можно догадываться, его преемника. Асока назначил наследником престола внука своего, по имени Самматью, потому что отец молодого князя и сын Асоки, Кунала, иначе называемый Дармаваданой, давно уже удалился от двора. Он управлял несколько времени, от имени Асоки, Удьяной, лежавшей по ту сторону Инда; но по наветам своей мачехи был ослеплен и поступил в бикшу. Самматья воспитывался при дворе своего деда и был свидетелем влияния на него буддистов; он скорбел при виде происходившего и не знал как положить конец жадности бикшу к приобретениям. Случай к тому скоро представился. Набожный и уже ослабевший в силах Асока, желая провести остаток своей жизни в покое и назидательных беседах с буддистами, сложил все заботы правления на своего внука. Самматья приняв от деда власть, не позволил более буддийским обществам обогащаться за счет государя.

По смерти Асоки следовали один за другим пять государей из дома Маюры, но, кроме последнего из них, все другие известны только по имени. Пушьямитра, царствовавший в четвертом веке по смерти Будды и заключивший ряд единовластителей Индии, был жестоким гонителем буддистов, оттого имя его сохранилось в буддийских преданиях. Причины ненависти его к буддистам неизвестны; известно только, что с самого своего вступления на престол он неутомимо преследовал и казнил их без пощады. Разрушенных им кумирен и башен буддийских насчитывают до восемьсот; в числе их разрушены были большая часть памятников, воздвигнутых Асокой и знаменитое общежительное буддийское убежище его имени. Неудовольствовавшись тем, Пушьямитра приказал сжечь все священные книги буддистов, захваченные в жилищах их; таким образом, если только это сказание вполне достоверно, погибли письменные памятники древнего буддизма; однако же, по смерти Пушьямитры, буддийские предания снова собраны, разделены по содержанию и составили кодекс, существующий и до сих пор. Спасаясь от неминуемой смерти, большая часть буддистов бежали в южные горы (Виндья) и скрывались в них до самой смерти Пушьямитры; головы их были оценены и отряды солдат посланы были для розыска в горные ущелья. Преследование буддистов кончилось со смертью Пушьямитры, который погиб неизвестно каким образом, в одном горном проходе. Вместе с ним прекратилась династия Маюры.

По смерти Пушьямитры, обширная империя, созданная Асокой, распалась на несколько мелких владений. В северной Индии образовалось три государства: Магада, столицей которой оставался город Паталипутра, называвшийся иначе Балипутрой, Кусумапурой и Пушпапурой; Каши, столицей которой был Бенарес, и Косала, которая, в последствии времени сократившись в более тесные пределы, называлась Аиодья (ныне Ауд); столица её по прежнему была в Шравасти. Самым могущественным из них была Косала. Занимая западную часть Мадьядеши, в соседстве с западными Млеча, которые со времен Асоки начали привлекать к Инду политику и военную силу Индейских Государей, эта страна сделалась театром постоянных движений, мало-помалу сосредоточила в себе политические и торговые сношения с заиндскими народами и утвердила свое преобладание в Индии. Вместе с политическими переменами, Буддизм также следовал ходу обстоятельств, и ослабевая на востоке, или по крайней мере теряя там исторические воспоминания, постепенно переселялся в западные и северо-западные страны и водворялся в них вместе с Индейской цивилизацией. В то время, когда Буддизм распространился за Индом, Бактрианская монархия должна была существовать еще в полной силе; царствование Менандра в Бактре, покорившего несколько областей Индии, совпадает с кончиной Пушьямитры. Нет сомнения, что Буддизм проник и к потомкам греков; потому что, если правда, что власть Бактрианских Государей простиралась далеко на юг от столицы их Балка, в пределах их владений должна была находиться Кантара, обнимавшая собой нынешний Кабул; а в Кантаре в те времена Буддизм уже процветал и тамошние буддийские ученые известны были Индейским буддистам под именем западных учителей.

К концу четвертого века по смерти Будды исторические сказания буддистов исключительно касаются северо-запада Индии, где в то время существовало сильное Кашмирское государство и Буддизм имел ревностных поклонников. Имя Кашмира встречается в буддийских сочинениях не ранее последнего века до Р. X.; а до тех пор долина, которая теперь известна под этим названием, вместе со странами, включающимися ныне в Лагор и Кабул, называлась или Капиной, или Капина-Кантарой, смотря по тому, отдельно или вместе существовали эти два владения. Кашмир населен был народом, отличавшимся от индейцев и наречием, и цветом кожи; индейцы причисляли его к племени желтого цвета вместе с Киратами, обитавшими на севере Индии по направлению Хималайского хребта. В буддийских преданиях Кашмир делается известным весьма рано; в древние времена, он и Хималай слыли таинственными жилищами прославленных арханов; туда скрывались они, престарелые, и в глубоком безмолвии души и природы ожидали вожделенной нирваны. С тех пор, как в Кашмир внесен был Буддизм, эта страна, как кажется, сделалась убежищем для Индейских буддистов. Во времена, близкие к царствованию Канишки, его по справедливости можно было назвать рассадником Буддизма на северо-западе Индии и центром буддийской учености; царствование Канишки увековечило славу тамошних ученых буддистов, известных под именем Кашмирских учителей.

В пятом веке по смерти Будды Кашмир прославился царствованием Канишки. По сказанию буддийских писателей этот Государь был родом из малых Юечжи, а Кашмирская летопись называет его из племени Турушка. Но один ли народ означают оба эти названия и когда Юечжи овладели Кашмиром, неизвестно; можно только думать, что малые Юечжи, о которых здесь идет речь, тоже, что Индейские Юечжи, упоминаемые Китайскими летописцами. Канишка является на северо-западе Индии могущественным и воинственным Государем. Страсть к завоеваниям и воинской славе была отличительной чертой его характера. В короткое время он далеко распространил свою власть в заиндских странах, покорил Аньси (Парфян) и проник в глубину Индии до Паталипутры. Непобедимость его войска вошла в пословицу; конница его состояла из варваров (каких, неизвестно) и в сражениях составляла передовой отряд; сам он, вопреки обыкновению Индейских Государей, ездил не на слоне, а верхом на коне; сам водил свое войско в битвы и наряду с простыми воинами неустрашимо вдавался в опасные сечи, но всегда выходил из сражения невредим и оставался победителем; оттого народ верил, что Канишка носил заколдованные латы. Оружие служило ему самым действительным средством для достижения своих целей и было главной причиной его успехов; везде и во всем он употреблял это средство, которое никогда не изменяло ему.

Однако же воинственный характер Канишки уступил влиянию религиозных идей; в его время Буддисты и Ниргранты были в большой силе в Кашмире и воздвигали священные башни в Капине и Кантаре. Государь оказывал предпочтение буддистам; один из них, Ашвагоша, жил при дворе Канишки и, но уверению буддийских писателей, пользовался его доверенностью наравне с Мачжарой, военным министром, неразлучным спутником во всех его походах. Буддист Башба также удостоился расположения Государя. Башба славился глубоким изучением буддийских преданий, по его стараниям составилось в Кашмире собрание, известное под именем третьего, о котором мы скажем в своем месте.

Сколько продолжалось царствование Канишки, неизвестно. Буддийские писатели сохранили только сказание об его смерти. Завоевав окружные страны, лежавшие от Кашмира на запад, юг и юго-восток, Канишка предпринял поход на север; по сказанию одних, он не успел привести в исполнение своего предприятия; но другие рассказывают, что, собрав войско, состоявшее из конницы и военных слонов, он перешел с ним за Цунлинский или Болорский хребет и вторгнулся в пределы нынешнего восточного Туркестана. Конница из варваров, как и в прежних походах, была впереди прочего войска и производила на неприятельской земле страшные опустошения и убийства. Вскоре по возвращении Канишки в Кашмир последовала его кончина.

Канишки был пятый Государь, покровительствовавший Буддизму. Мы ничего не знаем о том, какие последствия произвела кончина его на ход дел в Кашмире; можем только сделать общее замечание, что распространение и утверждение Буддизма на всем северо-западе от Индии есть непосредственное следствие могущественного покровительства сего Государя. Со времен его, или вскоре после его смерти, явились Массагеты (Большие Юечжи), заняли страну, простиравшуюся от Кабула на север и, приняв Буддизм, были его проводниками в западный край чрез Болорский хребет. С тех пор история Буддизма тесно связана с историей владений, которые одно за другим появлялись в средней Азии и до сих пор еще требуют этнографических изысканий. Царствование Канишки составляет важную эпоху и в истории Буддийских идей вскоре по смерти, а по другим сказаниям еще при жизни его, Буддист Нагарчжуна основал первую школу Махаяны, которая отступила от преданий, существовавших в Буддизме до Кашмирского собрания. Ограничившись историей одной Хинаяны, или древнего Буддизма, мы обратим теперь внимание на состояние его и внутренние его движения, возникавшие одно за другим в течение периода от Каласоки до времен Васубанду, около Р. X.

Мы уже приведи Буддийское сказание о том, каким образом началось деление Буддизма на школы. Здесь мы сделаем общий взгляд на историю их. Пять статей Махадевы, произведшие раскол в Буддизме, были однако же только поводом к новым и более важным разногласиям. Махасангика сделалась общим наименованием нескольких частных школ, следовавших одной общей идее, которую можно выразить словом: номинализм. Вскоре после смерти Махадевы, в Махансангике образовалась школа, известная под именем Екавьявакрики; она отвергла действительность мира и материального и не материального; за нею появилась Локоттаравада, которая приписывала действительность только тому, что имеет отношение к нравственному усовершению человека, считая все прочее ложным и обманчивым. Знаменитый Моггалипутра, желая найти средину в мнениях этих двух школ, пришел к той мысли, что во всем есть сторона истинная и сторона ложная, смотря по тому, с какой точки смотреть. Основанная им школа называлась Вибачжьявадиной. После Моггалипутры и вероятно вскоре, в Махасангике возникло еще несколько новых толков, которые однако же были весьма маловажны. Из них, Вахушрутья ограничила учение Будды тесными пределами, отняв важность у большей части предметов, которые в других школах считались основными; Чжетаяшайла, основанная Махадевой вторым, между прочим, не признавала важности поклонения башням, воздвигаемым в честь Будды. О других (Кокулике, Пурвашайле и Уттарашайле) ничего неизвестно.

Между тем, как в Махасангнке происходили эти разделения, Ставира сохраняла свое единство до третьего века по смерти Будды. В это время Катьянипутра, ученый Брахман из северо-западной Индии, поступив в общество Буддистов Ставиры, произвел в ней деление. Не находя в Судрах удовлетворительного решения множеству вопросов, он основывался предпочтительно на Абидармах, или трактатах, из которых некоторые приписаны были самому Шарипутре, и, в противоположность учению Махасангики, защищал реализм. Основанная им школа получила название Сарвастивады. Главный пункт её учения состоял во всеобщей действительности, в следствие которой сущность всех явлений, рождающихся и исчезающих, остается постоянно неизменною и даже вечною. Этим учением Сарвастивада восстановила против себя всю школу Махасангики, а придавая Абидармам основной авторитет, вооружила против себя всех Буддистов, следовавших одним Судрам, и во главе их последователей Ставиры; не смотря на то, она вскоре привлекла на свою сторону большую часть Буддистов и преобладала в Буддийском мире. Ставира, лишившись влияния, с небольшим числом последователей удалилась к Хималайскому хребту и переименовалась в Хемавату; об учении её мы не знаем почти ничего. В скором времени в Сарвастиваде произошли разделения. Ватсипутра, родом Брахман, принявший её учение, допускал существование в человеке неуничтожающейся души, мысль весьма близкая к учению о неизменном и вечном существе; он составил особую школу, названную во его имени Ватсипутрией, из которой произошли новые четыре школы: Бадраени, Шантагриха, Дармоттарья и Самматья; из них известны только две последние; Дармоттарья тем, что обратила преимущественное внимание на нравственные заповеди Буддизма, а Самматья тем, что пережила собственную школу Ватсипутры и до позднейших времен имела свой кодекс, проникнутый его идеями. Вместе с Ватсипутрой отделился от Сарвастивады Махисавака, сделавшийся Буддистом из Рачжи, но он принял другое направление и почти все начала Махасангики; к школе его, называвшейся его именем, причисляют Дармагупту и Кашьяпию, старавшиеся соединить идеи Махасангики и Сарвастивады. Сутрантавада, иначе называвшаяся Сангарамавадой, была последнею школою, образовавшеюся в Сарвастиваде; сходствуя с нею в большей части пунктов учения, Сутрантавада отвергала авторитет Абидарм и следовала исключительно Судрам.

Такие перемены произошли в Буддизме, когда Кашмирские Буддисты вздумали составить собрание для определения и узаконения преданий; но так как они все принадлежали к Сарвастиваде и собрание состояло главным образом из Кашмирских ученых Буддистов, то его нельзя считать общим для всего тогдашнего Буддийского мира. Вот каким образом рассказывают об этом событии Буддийские писатели. Для примирения несогласий, господствовавших в Буддийской Санге, в Кашмире составилось собрание Буддистов, под непосредственным покровительством Канишки; число членов его простиралось до пятисот человек. Сам Государь вызвался содержать их на свой счет в продолжение заседаний, а за ним явились и другие Данапати из вельмож. Решено было, чтобы члены собрания представили свои мнения касательно различных пунктов Буддийского учения; эти мнения записывались Ашвагошей и после распределялись по разрядам, или статьям; а для того, чтобы привести их в систему, принята была за основание Чжнянапрастана, сочинение Катьянипутры. Так как это сочинение разделялось на восемь грант, или частей, из которых каждая трактовала особый род предметов, мнения членов собрания помешались на своем месте. Текст Катьянипутры остался неприкосновенным и занял первое место в сборнике. Каждая гранта и каждое подразделение её начинается положением Чжнянапрастаны; затем следует или пояснение его, или опровержение других мнений, несогласных с ним, или изложение различных взглядов на тот же предмет других знаменитых Буддистов, и в заключение иногда прибавляются особые статьи, под названием критики, в которых отдается предпочтение тому, или другому мнению. Этот сборник назван был Маха-Вайбашья, или просто Вайбашья, т. е. пространным толкованием, в отличие от Упадеши, или краткого. Он состоит из 100,000 гат, или стихов (в переводе на китайский язык 20 томов), и есть самая богатая компиляция, существующая в древней Буддийской литературе, и драгоценная в том отношения, что в ней сохранились пункты учений и отрывки из сочинений, давно уже исчезнувших. Главный недостаток Вайбашьи есть отсутствие строгого метода в изложения, перешедшее в неё из сочинения Катьянипутры и сделавшееся гораздо ощутительнее в огромном размере сочинения; статьи перемешаны и часто в самой средине изложения какого-нибудь пункта учения вдруг говорится о другом.

Окончание собрания и то, каким образом Вайбашья вскоре сделалась общеизвестною в Индии, рассказывается Буддистами с примесью сомнительных обстоятельств. По их сказаниям, собрание занималось своим делом двенадцать лет; когда все было кончено, члены собрания постановили, чтобы никто из участвовавших в нем не выходил из Кашмира, опасаясь, чтобы Вайбашья, как сокровище истинного учения Будды, не сделалась предметом нападений со стороны других школ Буддизма. В память этого определения воздвигнут был каменный памятник со следующею надписью: «С сих пор изучающие Вайбашью, равно как и слова осьми грант (текста) и Вайбашьи (толкования), не должны выходить за пределы Кашмира». Одобрив распоряжения собрания, Государь приказал вырезать гаты Вайбашьи на медных досках и закласть в башню, нарочно для того построенную. Не смотря однако же на предосторожность Кашмирских Буддистов, Вайбашья их скоро появилась в Индии. Буддист Васасубадра, известный по своему уму и необъятной памяти, узнав о собрании в Кашмире, тайно пробрался туда и присутствовал во всех заседаниях собрания; чтобы не подать повода к подозрениям, он притворился безумным и в доказательство того, объясняя однажды в полном присутствии собрания идеи Буддизма, к величайшему изумлению членов его сослался на Рамаяну; с сих пор на него не обращали уже никакого внимания, а Васасубадра между тем запоминал текст и пояснения Вайбашьи и когда собрание кончилось возвратился в Индию и открыл публичные толкования Вайбашьи, к великой горести Кашмирских учителей.

Разделения в Буддизме, бывшие причиною постоянных споров между его последователями, с другой стороны содействовали распространению среди них образованности и процветанию Буддийской учености; дух исследования и диалектика образовали писателей, пользующихся заслуженною славою; к этому присоединялись частые состязания с последователями других философских школ Индии, застававшие Буддистов ближе ознакомиться с учением этих школ. К сожалению, множество сочинений древних Буддистов не перешло в переводную литературу Китайских Буддистов, и из тех, которые вошли в неё, большая часть принадлежит только ученым последователям Сарвастивады; притом об авторах этих сочинений существует весьма мало биографических сведений.

Самые древние сочинения, появившиеся в Буддийской литературе, если судить по названию их авторов, относятся ко временам самого Будды; из них два приписываются Шарипутре и одно Монгальяме. Из сочинений Шарипутры одно, называемое Абидарма Сангитипарьяя, или Абидарма о разных предметах (2 тома), излагает основные и нравственные предметы Буддийского учения в числительном порядке; другое, Шарипутра Абидарма, (3 тома) излагает их методически. Монгальяме приписывается Абидарма Дармаскандапада, или Абидарма о духовных предметах (1 том); это сочинение из рода Упадеш, или объяснительных трактатов на текст предания; в начале каждой главы его приводятся афоризмы Будды и потом пространно развиваются; так как Монгальяма известен был склонностью к созерцательной жизни, то и в Абидарме его на эту часть обращено особенное внимание. Но как Абидармы Шарипутры, так и это сочинение, по крайней мере в том виде как существуют теперь, носят признаки позднего происхождения. В третьем веке по смерти Будды явилось сочинение ученого Катьанипутры, известное под именем Абидарма Чжнянапрастана, т. е. Абидарма, проявляющая знание (3 тома); в нем за основание приняты Уданы, или сокращенные стихи, которые объясняются по порядку. Эта Абидарма разделяется на восемь частей, заключающих в себе 44 главы. В первой части Катьянипутра касается разных предметов, занимавших в то время умы Буддистов; во второй говорит о страстях; в третьей о мудрости и разнообразных видах её; в четвертой о добродетелях в пороках; в пятой о материальном мире; в шестой о нравственных и чувственных органах человека; в седьмой о созерцании и разных степенях его; в осьмой и последней о неправильных взглядах, или теориях. Вскоре после явления школ Ватсипутры и Махисаваки Буддист Девашрама написал трактат Видьянакаяпада, или о шести чувствах (более тома); в первой части этого сочинения автор опровергает учение школы Махисаваки, по которому все, что прошло и что будет вперед, вовсе не существует; за тем Девашрама нападает на теорию Ватсипутры о неуничтожающейся душе; остальная часть сочинения исследует различные свойства чувств. Девашраме отвечал Буддист Кува Кошамбийский трактатом об истине Буддийского учения, в котором доказывал существование Я, или неизменной души; с сих пор спор об этом предмете не прекращался до позднейших времен Буддизма.

Времена, близкие к царствованию Канишки, была самым цветущим периодом Буддийской литературы. Между учеными Буддистами того времени первое место занимает Васумитра, первый после Катьянипутры авторитет в Сарвастиваде. Самое известное сочинение его есть Абидармапракарапапада, или свод различных статей по Абидармам (2 тома); в нем, в виде вопросов и ответов, определены все предметы, входившие в состав Абидарм. Другое сочинение его, весьма небольшое, под названием Датукаяпада, или о сферах чувственной и разумной деятельности, есть сокращение предшествующего сочинения; текст состоит из Удан, на которые сделаны короткие пояснения. Васумитре приписывают также собрание разных основных статей (1 том). Дармоттара, родом из Кантары, составил 300 гат, сократив в них все, что излагается в Абидармах, и сделал на них краткое и умное толкование; это сочинение его называется Абидарма хридая, или сердце Абидарм (4 книги). Вскоре появилась на него толкования других Буддийских писателей; Упашаньти, в восемь тысяч гат (6 книг), и Дарматраты, который назвал свое толкование Вайбашья, или пространным (1 том). Дарматрата, кроме того, написал стихи (5 книг), в которых он воспел печальные воззрения Буддизма и восхвалил совершенства освобождения от страдания; эти стихи суть лучшее выражение Буддийских взглядов на мир и проникнуты чувством глубокой скорби. Гоша нависал Абидармаамриташастру, или нектар Абидарм (2 книги). Упатишья написал трактат о Пратимокше, или пути к освобождению от страданий (1 том), изложив в нем три начала Буддийского самоусовершения, т. е. хранение нравственных заповедей, созерцание и любомудрие. В том же духе написано сочинение Сангапалы о подвижничестве (6 книг), существующее также в нескольких сокращениях. В последних двух сочинениях созерцание Буддистов получило полное развитие, со всеми таинственными его видениями, вызываемыми силою самопогружения. Васубарма написал специальный трактат о четырех коренных истинах учения Будды (4 книги), объяснив их в духе Махасангики, а Сангароча собрал сведения о жизни Будды (4 книги).

К числу Буддийских знаменитостей, явившихся в царствование Канишки, надобно присоединить Буддамиту и Ашвагошу. Буддамита происходил из касты Вайшья и был известен как диалектик. В его время Государь области, где жил он, не благоприятствовал Буддизму. Рассказывают, что Буддамита, желая переменить мнение Государя, решился каким бы то ни было образом обратить на себя его внимание и, при всяком выезде его из дворца, бегал впереди его с красным знаменем в руках; однако же достиг своей цели не раньше, как через двенадцать лет. Узнав, что Буддамита принадлежал к классу скитающихся философов, занимавшихся учеными состязаниями, Государь позволил ему выдержать спор с Брахманами. Буддамита одержал над ними верх, доказав тему, что пространство, считавшееся некоторыми философами Индия единственным основанием всякого бытия, не имеет реальности. Государь хотел было сам вступить в состязание с Буддистом; но Буддамита искусно отклонил такой опасный спор, избрав Государя судьёй битвы и выше партий. Буддамита известен также тем, что обратил к Буддизму одного Ниргранту, занимавшегося ворожбой, который в последствии времени написал хвалебною песнь Будде, в 500 гат. Буддамите приписывают небольшое сочинение, излагающее краткие правила созерцания. Остаток своей жизни он провел в Капине, Кашмирской горе, и отличался цинизмом. В этом уединении посетил его сам Государь.

Ашвагоша был лицом историческим; но с тех пор, как Махаяна включила его в число своих поборников, он сделался загадочным. Он жил еще до Нагарчжуны, с которого начинается Махаяна; но Иогачаристы, вероятно благодаря славе, какою Ашвагоша пользовался в свое время, облекли его саном Бодисатвы и издали под его именем несколько сочинений, которые относятся к позднейшему времени. Ашвагоша был родом из Варанаси. Он славился своею ученостью и обширными познаниями; изучив Веды, шесть шастр, или книг, излагающих учения шести главных Брахманских школ, и Вьякарану, или науку слова, он прослыл одним из первых литераторов и диалектиков своего времени; в состязаниях никто не мог победить его. «Не было, говорит биограф Ашвагоши, ни одного вопроса и ни одного возражения, которого бы он не решил, или не опроверг; он низлагал своих противников также сильно, как сильный ветер ломает гнилые деревья». Ашвагоша был пантеистом, признавая во всем, как в человеке, так и в видимом мире, и даже в самой ничтожной былинке, одну всеобщую жизнь. Он вступал в споры с Буддистами и счастливо побеждал их; в последний раз ценой своей победы он поставил, чтобы Буддисты не смели бить ни в доску, ни в колокол, как было заведено в общежительных убежищах их. О том, каким образом Ашвагоша сделался Буддистом, рассказываются сомнительные подробности. Честь обращения его приписывается Буддистами Башбе. Башба, говорят они, ходил из Кашмира в среднюю Индию и успел покорить Ашвагошу не даром слова, а искусным оборотом состязания. В присутствии Государя и множества посетителей, Башба, по праву гостя и старшего по летам, присвоил себе право начать речь. Ашвагоша легко согласился на то, полагая, что противник его предложит какой-нибудь тезис из Буддийского учения; но Башба, получив позволение говорить, громко произнес следующее воззвание: «Да будет вселенная в мире, великий Государь долголетен, а народ богат и счастлив». Такая неожиданная выходка Башбы совершенно смешала Ашвагошу; по правилам диспута, он должен был или опровергать слова своего противника, или признать себя побежденным; он предпочел последнее и, в следствие предварительного условия с Башбой, сделался Буддистом. Приняв новое учение, Ашвагоша перешел из Бенареса в Пушпапуру и употребил свои таланты и ревность в пользу Буддизма. Желая воспользоваться своими музыкальными способностями, которые развились в нем светским воспитанием, на пользу вновь принятого им учения, он составил музыкальную пьесу особого рода в печальном тоне и набрал труппу певцов и певиц. Окруженный ими и сам одетый в белое платье, Ашвагоша разыгрывал и распевал хором свою песнь на площадях Пушпапуры, с аккомпанементом гитары, лютни, колокольчика и барабана: «Все в мире проходит, как призрак, и бедствия грозят человеку в земной юдоли и в жилищах духов. Наше тело пусто и обманчиво, как тростниковая пальма; оно тайный и непримиримый наш враг; опасно сблизиться и подружиться с нам, как с ящиком, наполненным змеями. Так Будда негодовал на тело». Привлеченные новостью музыки и слов, прохожие останавливались и слушали Ашвагошу. Скоро по всему городу разнеслась молва о публичных концертах Ашвагоши и несколько Рачжапутров, тронутые напевом и содержанием его песни, покинули мир и сделались Буддистами. Видя гибельные следствия музыкального прозелитизма Ашвагоши, Государь приказал ему прекратить свои концерты и запретил употреблять Лайчахару, или напев, который он сочинил. Из Пушпапуры Ашвагоша переселился в Кашмир, но касательно обстоятельств, заставивших его оставить столицу Магады, жизнеописатели его разногласят между собой. По рассказу одних, Канишка, во время своего похода в Индию, осадил Пушпапуру и потребовал с города контрибуцию в три лакша золота, т. е. 300,000 золотых монет. Не имея в наличности такой огромной суммы, тамошний Государь, в замен её, предложил Канишке три неоцененные вещи: патру Будды, ученого Ашвагошу, да курицу, которая не пила воды с насекомыми. Канишка согласился принять эти дары и увел с собой Ашвагошу. По другому не столь замысловатому сказанию, Ашвагоша пришел в Кашмир по просьбе членов Кашмирского собрания. Здесь он провел остальную часть своей жизни, пользуясь особенным вниманием и благосклонностью Государя. Из сочинений, приписываемых Ашвагоше, самое достоверное есть хвалебная песнь Будде (5 книг), писанная стихами, в которой он воспел главные события его жизни. Эта песнь приобрела в Буддийском мире большую известность; отрывки из неё пелись пред кумиром Будды вместо молитв.

Во второй половине последнего века до Р. X. жил Буддист Харибарма. Он происходил из касты Брахманов и сначала принадлежал к школе Санкья, но потом, оставив учение Капилы, принял учение Будды в том виде, как излагали его последователи школы древнего Буддизма. Обстоятельства его жизни неизвестны. Трактат его «об истинном», который существует в переводной литературе Китайских буддистов, есть единственный довольно полный источник для изучения древних Буддийских мнений, противных началам Сарвастивады. Трактат об истинном (2 тома) разделяется на 202 небольшие главы; автор приводит сначала мнения других школ, излагает их основания, потом опровергает их и излагает собственное свое мнение; оттого это сочинение отличается последовательностью, которой недостает во многих Буддийских сочинениях.

Около Р. X. прославился Буддист Васубанду. Имя его в таком уважении у Буддистов, что слава всех прежних знаменитостей темнеет перед ним. Сначала последователь Сарвастивады, потом Иогачарист, он занимает почетное место как в Хинаяне, так и в Махаяне. Васубанду был сын одного Брахмана, по имени Кошики, жившего в столице Кантары, Пурушапуре (ныне Пэйшавер). У Кошики было три сына; старший сделался известным под именем Асанки или Арьясанги и основал в Буддизме школу Иогачара; о среднем мы не знаем ничего; младший был Васубанду. Сделавшись Буддистом, Васубанду последовал учению Сарвастивады, изучил кодекс этой школы и сделался опытным и искусным диалектиком. Он оставил отечественный город и перешел в собственную Индию; здесь он нашел себе покровителя в Викрамадитье, Государе Аиодьи, который не изменился в своих к нему чувствах во всю свою жизнь; а по смерти сего Государя сын и преемник его Прадитья был не менее своего отца расположен к Васубанду и даже просил его остаться в Аиодье навсегда; поэтому Васубанду утвердил в Аиодье главное свое местопребывание. Учителем Васубанду был Буддамитра, живший также в Аиодье и происходивший также из Брахманского рода. Переходя из одного места Индии в другое, Васубанду оспаривал Мадьямистов и философов Индии, ратоборствуя с ними и словесными диспутами, и полемическими сочинениями. Биограф его рассказывает случай, по поводу которого он написал опровержение учения Капилы. Один последователь этого учения, по имени Ишвара-Кришна, находя шастру Санкья во многих местах неверною и слишком огромною (она состояла из 60,000 гат), исправил её и сократил в семьдесят гат. После того он пришел в столицу Аиодьи и, проходя по улицам города, бил в барабан состязания. Викрамадитья, призвав Ишвару во дворец, спросил его, с кем он желает вступить в состязание? «Государь, отвечал ему Ишвара; как властитель всего царства, ты не оказываешь пристрастия ни к Шраманам, ни к Брахманам; позволь мне состязаться с последователями Шакья, и пусть побежденный лишится головы». Государь согласился исполнить просьбу Ишвары и приказал объявить тамошним буддистам, чтобы кто-нибудь из них явился на состязание с этим последователем Капилы. Случилось, что ни Васубанду, ни других ученых Буддистов в то время не было в Аиодье; оставался один Буддамитра; учитель Васубанду был муж ученый, но от старости ослабевший телом и духом; он хотел было уклониться от диспута, но Ишвара настоял на своем. В назначенный день зала состязания наполнилась посетителями; вскоре прибыл и Викрамадитья. Как скоро Государь приказал начать диспут, Ишвара спросил Буддамитру, кому из них начинать речь? «Я всеобъемлющ, горделиво отвечал ему Буддамитра, как океан; а ты комок земли, брошенный в море и исчезающий в необъятном его пространстве. Выбирай любое». Ишвара уступил ему право начать речь и Буддамитра предложил тезис о не вечности всего существующего. «Все, что подлежит формам бытия (рождению, изменению и окончанию), начал он, поминутно уничтожается всякое явление, родившись, снова исчезает». И подкрепил свое положение различными доказательствами. Ишвара слушал своего противника со вниманием и по окончании его речи, запомнив все слова его, систематически и весьма основательно опроверг их. Буддамитра, не смотря на все свои усилия, не мог запомнить всей речи Ишвары, не нашелся, что отвечать на неё и должен был признать себя побежденным. По условию, он должен был лишиться жизни; но торжествующий Ишвара спас его. «Не хочу лишать тебя жизни, сказал он Буддамитре; потому что ты, как и я, Брахман; вместо того, в знак своей победы, я при всем собрании дам тебе несколько ударов плетью». В тоже время он действительно и исполнил это. Государь щедро одарил Ишвару, но Ишвара, раздав подаренное золото нищим, удалился в горы. Когда весть о приключении с Буддамитрой дошла до Васубанду, он поспешил в Аиодью, намереваясь личным состязанием с Ишварой восстановить славу Буддийской учености; но по прибытии в Аиодью узнал, что Ишвара уже умер. В досаде, он написал семьдесят гат в опровержение семидесяти гат Ишвары, и по окончании этого сочинения объявил, что бесчестие, нанесенное Буддистам в лице Буддамитры, теперь уже смыто.

Между другими трудами, Васубанду не переставал изучать Вайбашью и преподавать учение её своим ученикам. Он сократил её в 600 кратких гат, из коих каждая была предметом особой дневной лекции. Биограф Васубанду рассказывает, что он вырезал эти гаты на медных досках и, приложив к ним 50 фунтов золота, отправил в Кашмир, к тамошним Вайбашикам, гаты на рассмотрение, а золото в подарок. Кашмирские Буддисты единогласно одобрили гаты Васубанду, но, так как они по чрезвычайной краткости своей были неудобопонятны, изъявили желание, чтобы автор позаботился сделать на них пояснения, и с этим отзывом отослали доски обратно к Васубанду. В следствие того, Васубанду написал толкование на собственные свои гаты. Надобно заметить, что, составляя их, он имел в виду включить в них все, что излагалось в Абидармах, в духе Вайбашьи; оттого они весьма походят на гаты, составленные Дармоттарой. Окончив истолкование гат, Васубанду назвал свой труд Абидармакошей, или сокровищницей Абидарм (3 тома). Сочинение разделено на восемь частей. В первой говорится о сферах, т. е. четырех стихиях, шести чувствах, и проч.; во второй о нравственных и чувственных органах человека; в третьей о материальном и разумном мире; в четвертой о делах; в пятой о страстях; в шестой о средствах освобождения от страданий; в седьмой о мудрости; в осьмой о созерцании. К ним присоединен, в виде приложения, трактат о не существовании самостоятельной души. Хотя объяснение гат писано было в духе Сарвастивады, но все те пункты её учения, которые казались Васубанду неосновательными, или сомнительными, он исправил по началам противоположных ей школ, следовавших одним Судрам. Когда Коша сделалась известною Кашмирским Буддистам, они были глубоко огорчены нападениями Васубанду на Вайшабью. Один из них, по имени Сангабадра, вскоре начал составлять на гаты Коши особое толкование, в котором он защищал мнения Вайбашьи. Сангабадра назвал свое сочинение градом на Кошу, но после оно получило другое название, под которым осталось и до сих пор, именно Ньяя апусарашастра, или трактат, сообразный с истиной. Оно составляет в Китайском переводе восемь томов, и, независимо от преобладания в нем Сарвастивады, может служить превосходным пособием для изучения мнений различных школ древнего Буддизма; перед Вайбашьей оно имеет то преимущество, что в изложении предметов следует более строгому порядку и не обременено излишнею плодовитостью, как Вайбашья. В последствии времени, Сангабадра сократил Ньяяанусару, исключив из неё полемическую часть, и назвал это сокращение Прабасамая, (4 тома); желая означить, что в нем излагается одно учение Вайбашьи. Не довольствуясь письменными опровержениями Васубанду, Сангабадра приглашал его на личное свидание, при котором надеялся публично опровергнуть его мнения. Однако же Васубанду; не принял приглашения. «Одобряю твое намерение, отвечал он Сангабадре; но я уже стар. Когда я писал опровержения Вайбашьи, то не просил тебя на личное прение; ты тоже писал против меня; к чему же вызывать меня на состязание? Умные люди решат, на чьей стороне правда». В самой Аиодье, где жил и писал Васубанду, Коша его также подверглась строгой критике. Один Брахман, ученый Вьякаранист, по имени Васурата, зять Государя, разобрал гаты Коши и доказал, что они противоречат законам Вьякараны. В ответ на нападение Васураты, Васубанду написал трактат, в котором опроверг все статьи и положения Вьякараны.

Мы не говорим здесь о других сочинениях Васубанду; они принадлежат уже к школе Иогачары. Не известно, когда и что заставило его перейти на сторону Махаяны, ненависть ли к нему поборников Вайбашьи, или убеждения брата его, Арьясанги. Абидармакоша вскоре составила важный авторитет в Буддизме, изучение её было начальным не только для последователей Хинаяны, но и Махаяны. Слог этого сочинения считается Буддистами изящным, а выражения могут служить образцом краткости и определенности. Васубанду умер в Аиодье, восьмидесяти лет от роду. Со смертью его мы оканчиваем историческое обозрение Хинаяны; потому что о позднейших движениях в ней почти вовсе нет известий, и движения эти были слишком маловажны. Заметим только, что она нашла себе последователей и в новых странах, где некогда процветал Буддизм: в восточном и западном Туркестане, Кабуле, на Цейлоне и других островах южного моря; но в настоящее время Хинаяна существует только в своей литературе.

Китайские счеты состоят из продолговатой рамки, разделенной вдоль перегородкой на два неравные отделения, из коих в большем на поперечных спицах нанизано по пяти, а в меньшем по два шарика. Каждая спиц с нанизанными на ней семью шариками составляет один ряд. В каждом ряду шарик меньшего отделения равняется пяти соответствующим ему шарикам большего отделения; а каждый ряд имеет значение больше или меньше следующего в десять раз, как и в русских счетах. Число спиц в Китайских счетах, также как и у нас, бывает не одинаково и определяется огромностью предполагаемых на них выкладок. Таким образом Китайские счеты отличаются от Русских только своим подразделением на пятки.

Располагаясь делать выкладки на счетах, Китаец кладет их перед собою поперек, оборотив к себе большее отделение и отодвинув шарики того и другого отделения к краям рамки, и потом, по мере надобности, или сдвигает их на средину к перегородке разделяющей рамку, или отодвигает назад: в первом случае будет значить положить на счеты, а во втором сбросить со счетов. Таким образом, чтобы положить 1, 2, 3 и 4, он подвигает соответствующее число шариков большего отделения от себя, для означения 5 – один шарик меньшего отделения к себе, а так как 6, 7, 8 и 9 состоят из 5 с 1, 2, 3 и 4, то к шарику меньшего отделения придвигается соответствующее число шариков большого. Десятки изображаются на следующей спице к левой руке, за ними сотни и т. д. Итак для обыкновенного счисления достаточно в большем отделении четырех шариков, а в меньшем одного. И потому крайние шарики в обоих отделениях можно бы назвать лишними, как и в Русских счетах каждый десятый шарик – лишний: но Китайский способ деления на счетах представляет случаи, как мы увидим ниже, где эти шарики становятся необходимыми.

Замечательно, что китайцы, пишущие свои цифры, как и прочие письменные знаки, сверху вниз, кладут перед собою счеты поперек и выражают на них числа от левой руки к правой; тогда как русский, выражающий свои числа на бумаге от левой руки к правой, на счетах кладет их сверху вниз.²⁹

Человеку, привыкшему к употреблению Русских счетов, с первого взгляда покажется, что Китайские счеты, своим подразделением на пятки, делаются гораздо сложнее и потому напрасно только запутывают счисление. Но при первом уроке, вся эта видимая запутанность исчезает и глаз привыкает видеть не счет шариков, а символическое изображение числа, подобно изображению на бумаге. Подразделение на пятки дало китайцам возможность достигать той же цели с меньшим количеством шариков и производить на своих счетах все арифметические действия. Наконец поперечное положение Китайских счетов, частью зависящее от того же подразделения, много помогает быстроте счисления: а это и есть главная задача при употреблении счетов. Искусные китайские счетчики действуют на счетах четырьмя пальцами правой руки, как на музыкальном инструменте и, без преувеличения можно сказать, берут целые аккорды чисел.

Нельзя положить никаких правил, каким именно пальцем где должно действовать. Обыкновенно большим пальцем передвигают шарики только в большем отделении счетов, а остальными в том и другом. Если например на одной и той же спице нужно положить 5 и сбросить 1, 2, 3 или 4, то это делается одним движением пальца сверху вниз; а чтобы положить 6, 7, 8 или 9, то нужно одним пальцем сверху взять 5, а другим снизу недостающее число единиц. Но главный учитель в этом деле собственное упражнение.

Рассмотрим по порядку, как производятся на китайских счетах первые четыре действия арифметики, так как они служат основанием всем прочим.

Сложение и вычитание

В Китайских руководствах для действия на счетах нет никаких правил для сложения и вычитания: потому что эти действия, собственно говоря, суть не что иное, как повторение счисления и совершенно зависят от устройства счетов, так что знающий значение каждого шарика может слагать и вычитать без всяких правил. Но для скорости действия можно изложить здесь несколько замечаний, которые впрочем легко приобретаются собственным упражнением.

Прежде всего припомним здесь сказанное уже выше: что крайние шарики на каждой спице в обыкновенном счислении лишние, а потому они не должны быть никогда сдвигаемы с места. По мнению китайцев, плохой тот счетчик, который в сложении складывает все пять шариков большого отделения, а потом, сбросив их обратно, кладет уже один пяток, или, положив прежде два пятка, потом уже кладет вместо них единицу в высшем ряду: равным образом и тот, кто в вычитании заняв единицу в высшем ряду, кладет вместо её десять в низшем и потом уже вычитает из них требуемое число. Для избежания этого недостатка и ускорения чрез то самого счисления, обыкновенно берут во внимание так называемое дополнение данного числа, сбрасывая его в сложении и прибавляя в вычитании. Чтобы рассмотреть это дело подробнее мы, на основании устройства Китайских счетов, разделим числа на три разряда:

a) Одни изображаются шариками большого отделения, таковы: 1, 2, 3 и 4.

b) Число 5 выражается шариком меньшего отделения.

c) Наконец 6, 7, 8 и 9 составляются из 5+1, 5+2, 5+3, 5+4.

Отсюда истекают три следующие правила сложения касательно того случая, когда на спице уже положено несколько шариков и остальных (не считая крайних) недостаточно для изображения того числа, которое требуется прибавить.

1. Когда нужно положить 1, 2, 3 или 4, то кладется 5 и сбрасывается дополнение требуемого числа. Дополнением в этом случае называется то число, которое нужно приложить к данному, чтобы вышло число 5: таким образом 1 и 4 служат взаимно дополнением одно другому, равно как 2 и 3. И потому напр. если на спице прежде было число 4 и нужно вновь прибавить 3, то (одним движением пальца) кладется 5 и сбрасывается 2.

2. Если нужно положить 5 на той спице, на которой уже положено 5, или более, то, не обращая внимания на большее отделение счетов, сбрасывается 5 (указательным или средним пальцем) и в высшем ряду прибавляется 1 (большим пальцем), т. е. 10.

3. Когда нужно положить 6, 7, 8 или 9, то не обращая внимания на заключающееся в нем число 5, должно только смотреть, достанет ли на спице шариков для изображения соответствующего ему числа 1, 2, 3 или 4. – а) Если достанет, то кладется это соответствующее число, сбрасывается 5 и кладется 10; b) если же нет, то только сбрасывается его дополнение и кладется 10. Так как 6, 7, 8 и 9 состоят из 5+1,+2,+3,+4, то и дополнение для них будет тоже, какое и для 1, 2, 3 и 4. Если напр. требуется положить 8 на той спице, на которой уже положено 6, то (указательным или средним пальцем) кладется 3 и сбрасывается 5 и (большим в тоже время) кладется 1 на следующей спице: получится число 14; чтобы прибавить к нему еще 7, сбрасывается 3 и кладется 1 на высшей спице.

В вычитании, как действии совершенно противоположном сложению, эти правила обратятся таким образом: Если в наличности на спице нет того числа, которое требуется сбросить, то

1. Когда нужно вычесть 1, 2, 3 или 4, сбрасывается 5 и кладется дополнение вычитаемого числа.

2. Когда нужно вычесть 5, то сбрасывается 10 и кладется 5.

3. Когда нужно вычесть 6, 7, 8 или 9, то а) если есть в наличности соответствующее ему 1, 2, 3 или 4, в таком случае оно сбрасывается, кладется 5 и сбрасывается 10, b) если же нет, то кладется его дополнение и сбрасывается 10.

К этим трем правилам мы прибавим еще следующее: во всех случаях, где нужно бывает сбросить единицу на следующей спице, если на этой спице ничего нет, то на ней кладется 9, а единица сбрасывается на следующей за ней.

Собственный навык может указать много других способов ускорять действие. Так напр. если требуется сложить или вычесть 91, 92 и т. д. до 99, то в единицах сбрасывается, или прибавляется дополнение последней цифры, а в сотнях прибавляется или сбрасывается 1, десятки же оставляются не тронутыми. Но подобного рода правила общи как Китайским, так и Русским счетам.

Умножение

Китайский способ умножения на счетах имеет только ту особенность, что китайцы, по мере умножения, сбрасывают цифры множимого и на место их ставят произведение. Это представляет двойную выгоду. Во первых для умножения не требуется слишком больших счетов: достаточно, если они будут такой величины, что бы можно было положить на них множимое и множителя, и за тем оставалось еще спиц не много побольше того, сколько занимает их множитель. Во-вторых, при этом способе нельзя пропустить какую-нибудь умножаемую цифру, или положить произведение не на той спице, на которой должно.

При умножении различаются два случая: состоит ли множитель из одной, или из многих цифр.

1. Когда множитель состоит из одной цифры, то на счетах можно класть одно только множимое число. Умножение производится обыкновенным образом, как и на бумаге, начиная с меньшей цифры, т. е. от правой руки к левой. Умножаемая цифра тотчас сбрасывается и на месте её ставятся десятки произведения, а единицы на следующей спице. Отсюда следует, что в произведении все числа подвинутся к правой руке на одну спицу; так что на месте единиц множимого будут стоять десятки, на месте десятков сотни, и т. д. Само собою разумеется, что можно производить умножение и от левой руки к правой точно таким же образом и ставить на месте сброшенной цифры единицы произведения. В таком случае достоинство каждого ряда останется неизменным: на месте единиц множимого и в произведении будут стоять единицы, на месте десятков – десятки и т. д. Впрочем это обстоятельство не представляет большой важности.

2. Когда множитель состоит из двух или более цифр, то множимое обыкновенно кладется на левом конце счетов, а множитель на правом. Нужно, чтобы между ними оставалось незанятых спиц по крайней мере одною более, нежели сколько занимает их множитель. Прежде всего помножаются единицы множимого на все цифры множителя; причем, по произволу, одни начинают умножать высшею, а другие низшею цифрою множителя, одни сбрасывают множимую цифру прежде, другие после умножения. Все эти системы умножения имеют у китайцев особые термины, но они не нужны для сущности дела. Положим, что мы начинаем умножать высшею цифрою множителя: в таком случае, что бы не смешать множимого с произведением, лучше множимую цифру тотчас сбросить и место её оставить не запятым, а на следующей спице класть десятки произведения, происшедшего от умножения сброшенной цифры на высшую цифру множителя. Потом, умножая её на следующую цифру множителя, класть десятки этого произведения на той спице, на которой положены единицы прежнего; помножая таким образом все туже цифру множимого на следующие цифры множителя, произведение класть одною спицею далее к правой руке. Умноживши единицы множимого на все цифры множителя, должно таким же точно образом умножать одну за другою и все прочие цифры его.

Можно прежде помножать единицы множимого на единицы множителя. В таком случае произведение кладется так, чтобы между единицами его и умножаемою цифрою было столько спиц, сколько в множителе всех цифр. Потом, помножая единицы множимого на десятки множителя, должно единицы происшедшего от того произведения класть на той спице, на которой положены десятки прежнего, и, таким же образом помножая на прочие цифры множителя, подвигать произведение на одну спицу к левой руке. Помноживши единицы множимого на все цифры множителя, сбросить их и точно таким же образом умножать прочие цифры множимого.

Нет нужды упоминать о том, что если в умножаемых числах будут в средине нули, то произведение следующих за ними цифр должно класть через столько цифр, сколько при умножении пропущено нулей.

Умножение на счетах имеет то преимущество пред умножением на бумаге, что в нем самым положением на счеты одно произведение складывается с другим, чем самым и сокращается действие. Но оно напротив имеет ту невыгоду, что нули стоящие на конце на счетах не означаются и оттого при умножении может иногда произойти ошибка, хотя её легко избежать при небольшом внимании. Помножив напр. 48 на 25 получим на счетах 12.... Но всякий легко вообразит, что, если 10 помноженное 10, дает 100, и 100 х 100 = 10000, то 48 на 25 дадут больше 120 и меньше 12000, следовательно = 1200. Однако же при больших числах, и особенно с десятичными дробями, подобного рода соображения отнимут не мало времени. А потому лучше во время самого умножения сделать на счетах заметку, напр. сдвинуть на средину оба шарика меньшего отделения на той спице, до которой должно бы доходить произведение последней цифры множимого на последнюю цифру множителя.

Если же в одном или в обоих данных числах были на конце нули, то они, по окончании умножения, присчитываются к произведению, как и при умножении на бумаге.

Равным образом для десятичных дробей, если они находились в данных числах, отчисляется на конце произведения столько спиц, сколько было десятичных знаков в множимом и множителе вместе.

Деление

Китайский способ деления на счетах заслуживает особенного внимания по скорости и простоте действия. По обыкновенному способу деления на бумаге нужно для каждой цифры делимого найти так называемое частное, и, помноживши его на делителя, произведение вычесть из делимой цифры, за тем к остатку прибавить следующую цифру делимого и продолжать действие по прежнему. Китайцы имеют особую таблицу, в которой дается вдруг частное и остаток его и которая поэтому делает ненужным как умножение частного на делителя, так и вычитание происшедшего оттого произведения. Таблица эта составлена таким образом, как будто делимая цифра предварительно помножается на десять, т. е. 1 на 2 значит тоже, что 10 на 2 и потому = 5. Следовательно в частном числе значение цифр уменьшается в десять раз.

Таблица деления.

1 дел. на 2 = 5

2 – на 2 = 10

4 – на 2 = 20

6 – на 2 = 30

8 – на 2 = 40.

1 дел. на 3 = 3 с 1 (т. е. в частном числе 3 и

2 – на 3 = 6 с 2 в остатке 1).

3 – на 3 =10

6 – на 3 = 20

9 – на 3 = 30.

1 дел. на 4 = 2 с 2

2 – на 4 = 5

3 – на 4 = 7 с 2

4 – на 4 = 10

8 – на 4 = 20

1 дел. на 5 = 2

2 – на 5 = 4

3 – на 5 = 6

4 – на 5 = 8

5 – на 5 = 10

1 дел. на 6 = 1 с 4

2 – на 6 = 3 с 2

3 – на 6 = 5

4 – на 6 = 6 с 4

5 – на 6 = 8 с 2

6 – на 6 = 10

1 дел. на 7 = 1 с 3

2 – на 7 = 2 с 6

3 – на 7 = 4 с 2

4 – на 7 = 5 с 5

5 – на 7 = 7 с 1

6 – на 7 = 8 с 4

7 – на 7 = 10

1 дел. на 8 = 1 с 2

2 – на 8 = 2 с 4

3 – на 8 = 3 с 6

4 – на 8 = 5

5 – на 8 = 6 с 2

6 – на 8 = 7 с 4

7 – на 8 = 8 с 6

8 – на 8 = 10

1 дел. на 9 = 1 с 1

2 – на 9 = 2 с 2

3 – на 9 = 3 с 3

4 – на 9 = 4 с 4

5 – на 9 = 5 с 5

6 – на 9 = 6 с 6

7 – на 9 = 7 с 7

8 – на 9 = 8 с 8

9 – на 9 = 10

При делении, как и при умножении, мы рассмотрим два случая, смотря по тому, состоит ли делитель из одной, или из многих цифр. В том и другом случае делимое число должно располагать на левом конце счетов, начиная со второй спицы; делитель же обыкновенно кладется на последних спицах к правой руке.

1. Деление начинается с высшей цифры, т. е. от левой руки, и не представляет никакой трудности в том случае, когда делитель состоит из одной цифры: для этого требуется только знание приведенной выше таблицы. Сбрасывая первую цифру делимого, на место её должно ставить частное показанное в таблице, если оно выражено в единицах; десятки же кладутся на высшей спице; а остаток, если он показан в таблице, прикладывается к следующей цифре и вместе с нею опять делится, как и первая цифра делимого. Если же делимая цифра будет больше делителя, то сперва от неё отделяется часть равная делителю, или большая против него вдвое или втрое и, по разделении её, частное, как выраженное в десятках, кладется на высшей спице, а затем делится остальная часть. Если напр. требуется разделить 225 на 3, то, расположив данные числа на счетах, как сказано выше, делим 2 на 3. В таблице показано 6 с 2, и потому на месте делимой цифры 2 ставится 6, а остаток 2 прикладывается к следующей цифре и вместе с нею составит 4. От 4 отделив 3 делим на 3 и получаем = 10, след. к прежним 6 прикладываем еще 1. Далее: 1 на 3 = 3 с 1: на месте делимой 1 ставим 3, а остаток 1 прикладываем к 5; 6 на 3 = 20:6 сбрасываем, а 2 прикладываем к прежним 3 и получаем в частном 75.

Хотя бы остаток, сложенный со следующею цифрою, составил и более десяти, то всегда выражается на одной спице и ни в каком случае не переносится на высшую: потому что высший ряд представляет уже не делимое, но частное число. На каждой спице шариков достаточно для выражения 15, а потому только при делителе 9 могут встретиться три случая, в которых число шариков окажется недостаточным, именно, когда случится делить сряду 7 и 9, 8 и 8, или 8 и 9: в первых двух случаях не достанет одного шарика; а в последнем двух. Но это обстоятельство не может представить никакого затруднения; потому что тотчас же нужно будет делить цифру, изображенную на этой спице, и потому не достающее число шариков легко запомнить. Пусть напр. требуется разделить 6291 на 9:

6 на 9 = 6 с 6: на месте делимой 6 и в частном остается 6, и остаток 6 приклад. к 2.

8 на 9 = 8 с 8: в частном остается 8, а остаток 8 со следующею цифрою составит 17. Сбрасывая с этой спицы 7 и прибавляя к ним 2 не поместившиеся на ней, составим 9, и делим их прежде:

9 на 9 = 10: единица прикладывается к 8 прежним;

8 на 9 = 8 с 8: в частном остается 8, а остаток 8 со следующею цифрою составить 9.

9 на 9 = 10. К прежним 8 прибавляется 1 и в частном получается 699.

2. Когда делитель состоит из двух цифр и более, то действие начинается, как и прежде, делением по таблице первой цифры делимого на первую цифру делителя и частное ставится на месте делимой цифры, а остаток прикладывается к следующей. Потом следующая цифра делителя помножается на частное и произведение вычитается из следующих двух цифр делимого и, если есть третья цифра делителя, то также помножается на частное и произведение вычитается из остатка и третьей цифры делимого, и т. д. Потом действие опять производится по прежнему: первая цифра делится, а из прочих вычитается произведение прочих цифр делителя на частное. Само собою разумеется, что при делении первой цифры наблюдаются те же замечания, какие представлены выше при делителе с одною цифрою. Требуется напр. разделить 1118 на 43.

1 на 4 = 2 с 2: на частное 2 помножается следующая цифра делителя (2x3=6) и произведение вычитается из 31. Первая цифра остатка 2 опять делится.

2 на 4 = 5 Частное помножается на вторую цифру делителя.

5х3=15 Произведение (5 из 58 даст в остатке 43).

4 на 4 = 10 1 прикладывается к 5.

1х3=3 и 3 вычитается из последней цифры без остатка. В частном получится 26.

Если произведение второй цифры делителя на частное окажется больше следующих двух цифр делимого, или произведение второй и третьей цифры делителя на частное будет более трех цифр делимого, и т. д. то частное должно уменьшить единицею, а к следующей за ним первой цифре делимого прибавить число равное первой цифре делителя и потом следующие цифры делителя помножать уже на это уменьшенное частное. Если бы произведение опять оказалось больше тех цифр делимого, из которых его должно вычитать, то опять должно повторить тоже самое действие. Напр. 1204 разделим на 28. 1 на 2=5. Но 5х8=40, а в делимом следует только 20; и так вместо 5 в частном поставим 4, а к первой цифре делимого прибавим 2 цифру равную первой цифре делителя и получим 4х8=32. Вычтя это произведение из 40, имеем в остатке 8; от него отделяем прежде 6 и делим 6 на 2=30. На высшей спице ставим 3 и помножаем на 8. В частном получаем 43.

Если та цифра, которую нужно делить, равна первой цифре делителя, но следующие за нею меньше следующих цифр делителя, то на месте делимой цифры ставится в частном 9, и она прикладывается к следующей за нею цифре. Требуется напр. разделить 4455 на 45. По таблице следовало бы 4 на 4=10; но так как в делителе следует цифра 5, а в делимом только 4, то на место первой цифры делимого ставим прямо 9, а к следующей цифре прибавляем 4:5х9=45, вычтенное из 85 даст в остатке 40. Так как опять первая цифра делителя равна первой цифре делимого, но в делимом следует ноль, а в делителе 5, то на место 4 ставится опять 9, а 4 перекладывается на следующую спицу, и потом 9x5=45.

Если первою цифрою делителя будет 1: то цифра, которую должно будет делить, переносится на высшую спицу, т. е. 1 на 1=10, 2 на 1=20 и т. д Потом все действие производится обыкновенным образом. Разделим 137 на 12.

1 на 1=10, 1х2=2, 2 из 3=1.

1 на 1=10, 1x2=2, 2 – 7=5. От 5 берем 4:

4 на 1=40, 4х2= 8, 8 – 10=2. От 2 » 1:

1 на 1=10, 1х2=2, 2 – 10=8. От 8 » 6:

6 на 1=60, 6х2=12, 12 – 20=8:

Так как остаток опять = 8, то очевидно, что деление не может быть никогда кончено и в частном получится целое с бесконечною дробью 11,41666...

Очень часто может случиться, что одно число на другое не делится без остатка и, как ничто не препятствует делить и самый остаток, то в частном получится целое с десятичною дробью, как мы и видели в предыдущем примере. В таком случае естественно рождается вопрос: какою цифрою оканчивается целое и начинается дробь. Если мы обратимся к самому способу деления, какой изложен здесь, то решение этого вопроса представится само собою. Китайская таблица деления, как мы заметили выше, составлена таким образом, как будто делимая цифра предварительно помножается на 10, или приводится в единицы в десять раз меньше тех, в которых выражено делимое; а потому и частное будет иметь значение в десять раз меньшее. Так как делимое всегда кладется со второй спицы счетов, то и нельзя никогда ошибаться в достоинстве цифр частного. При делителе, об одной цифре если частное начинается со второй же спицы, то первая цифра его будет в десять раз меньше первой цифры делимого; если же частное начинается с первой спицы счетов то первая цифра его будет значить тоже самое, что и первая цифра делимого. Если напр. делимое начиналось с сотен, то в частном сотни будут стоять на первой спице счетов, на второй же десятки, и т. д. Когда делитель состоит из многих цифр, то каждая цифра его уменьшает частное в десять раз. Следовательно, если в делимом первая цифра означала тысячи, то, при двух цифрах в делителе, на первой спице счетов будут находиться сотни, при трех, десятки и т. д. Десятичные знаки в делимом числе не берутся во внимание, потому что в частном они еще более уменьшаются, и следственно не могут изменить целого числа. Напротив, каждый десятичный знак в делителе увеличивает частное в десять раз. Итак, когда делитель состоит из целого числа с десятичною дробью, или из одной дроби, то должно делить на него делимое число как на целое и по окончании деления уменьшить частное в десять раз на каждую цифру делителя, но потом опять увеличить в десять раз на каждый десятичный знак или, что тоже, воображая это число написанным на бумаге, запятую, отделяющую целое от дроби, отнести вправо на столько цифр, сколько в делителе десятичных знаков. Очевидно, что при целом с дробью мы достигнем того же самого, если вовсе не будем брать во внимание десятичных знаков, но уменьшим только частное в десять раз на каждую цифру целого числа; при делителе же, состоящем из одной дроби, этот способ предпочтительнее. Разделив напр. 125 на 99 получим 1262626... Принимая делителя за целое, находим, что в частном первая цифра означает единицы; отнеся потом запятую вправо на два знака, получим 126,2626... Если бы требовалось разделить на 0,0099, то таким же образом мы получили бы 12626,26...

У нас предлагаемо было несколько способов деления на счетах, но все они, сколько мне известно, оказываются неудобными в приложении, потому что нужно бывает действовать или на двух и даже на трех счетах, или на счетах и на бумаге. Главными условиями в этом случае должны быть простота и скорость счисления: а эти условия, по моему мнению, совершенно выполняются китайским способом деления. Но способ этот – простой и скорый на Китайских счетах – не приложим к нашим по недостатку шариков. Хотя в Китайских счетах находится только по семи шариков на каждой спице, но они, взятые вместе, выряжают число 15. Десяти же шариков, как в Русских счетах, вполне будет достаточно только при делителях 2 и 5, а при всех прочих их потребуется от 11 до 17 на каждой спице. И так пока у нас не выдуман способ деления, столь же простой и вместе приложимый к нашим счетам, до тех пор преимущество останется на стороне счетов Китайских.

Обеты в Буддизме занимают важное место. Для Буддистов они суть необходимая, исходная точка «великого дела самоусовершения». По их мнению, стремиться к совершенству, не принявши обетов, значит тоже, что «варить кашу, вместо риса, из дресвы», то есть трудиться совершенно по пустому. Поэтому обеты возлагаются с возможною торжественностью и возложение их составляет эпоху – радостный праздник в кумирне. Удостоившиеся возложения обетов радуются, что овладели ключом к совершенству, что отныне труды их в очищении сердца будут не напрасны. Возложившие радуются, что «были деятельными приставниками и раздаятелями истинного сокровища, что исполняют обет свой – просвещать твари»!

Прочитавши Буддийский обрядник под руководством довольно знакомого со своим делом Хэшана, я увидел, что обеты Буддийских отшельников не лишены интереса. Они поясняют а) что такое Буддийские отшельники, как сословие с притязаниями на высшее совершенство; б) что такое Буддизм, как учение, как средство к самоусовершению. В обряде возложения обетов, как в фокусе, сосредоточено многое из того, что есть занимательного в Буддизме; ясно определена точка зрения Буддистов на добро, которого жаждет человек, и зло, которое отяготело над ним; я решился изложить их по возможности ясно и кратко.

Между тем, прежде нежели начну самое изложение, считаю нужным сказать несколько слов о самом обряднике и моем изложении.

Обрядник, мною прочитанный, составлен по требованию обстоятельств – в самые плохие времена Буддизма, когда в Китае не стало уже знаменитых поборников учения и ревностных подвижников, – каковы были при Танской династии, когда не только редки стали люди, способные толковать учение, но и затерялся было самый обряд. При легкой жизни и слабом образовании представителей Буддизма, незаметно образовалось в нем множество разных обычаев, противных духу основного учения; да и там, где еще точно держались устава, держались только буквы его, совершенно забывая о тех намерениях, с коими установлен тот или другой порядок вещей. Чтобы опровергнуть заблуждения, пресечь злоупотребления и вообще показать дело в настоящем его виде, некто по имени Цзе-сянь, под руководством знаменитого Хэшана Ду-ти,³⁰ составил образцовый обрядник, в 17-м году правления Шунь-чжи напечатал его в Цзинь-лине (близ Нанкина) и передал его, как руководство, во всеобщее употребление. Обрядник этот отличается полною и строгою отчетливостью; объясняет и форму и смысл действий, и всегда – в доказательство законности дела – приводит места Буддийских книг; а для историка Буддизма в Китае имеет особенную цену в том отношении, что представляет любопытные документы тогдашнего состояния Буддизма. По духу своему он принадлежит к высшему их учению (Ци-синь), и потому-то, может быть, распространен более у так называемых созерцателей (Цзун-ся). Он носит название: Сань-тань-чуань-цзе-чжен-фань, т. е. правильная форма³¹ возложения трех обетов.

Пред изложением обетов отшельников, я поместил нечто о мирянах, их обетах и об отшельниках Буддийских. Эта прибавка мне показалась нелишнею для пояснения многих, резких похвал буддийским отшельникам, и вообще для полноты взгляда на Буддизм. Она взята не из обрядника, а есть плод личных наблюдений и разговоров с Хэша-нами; впрочем, судя по тем обстоятельствам, кои мне удавалось поверять с книгами, думаю что она также верна, как и всякое печатное Китайское известие.

Наконец может быть в изложении моем читателю представится что-нибудь такое, что не так понято или названо, как это понимали и называли в каких-нибудь ученых книгах и периодических изданиях (разумею собственно лучшие европейские пособия к изучению Китайского Буддизма, каковы: Journal asiatique, Mélanges asiatiques и Relation des Royaumes bouddhiques): – этому две причины, первая та, что я изучал предмет не по книгам только и сведения мои собирал и поверял на месте; вторая та, что руководитель мой, как китаец довольно образованный, бесспорно понимал свой язык, и, как Буддист – и Буддист первостатейный,³² не мог не знать своего учения, по крайней мере столько, сколько это нужно для пояснения обряда. В силу таких причин, – при всем моем глубоком уважении к труду, уму и добросовестности других, я понимал и называл предмет так, как мне казалось вернее. Не мудрено, что из нас кто-нибудь и ошибся: errape humanum est. Время и ближайшее знакомство с предметом покажут это.

При всем желании быть ясным, дополнительные пояснения оказались неизбежными, часть коих я поместил внизу страниц в форме выносок, а другие в конце статьи в виде дополнения.

Буддисты Китайские главным образом разделяются на два сословия: на ведущих жизнь безбрачную и живущих семействами. Живущие в семействе женатые называются: юпосэ³³ а замужние: юпои,³⁴ что по переводу с китайского означает человека чистой, непорочной жизни, человека близкого к делу, готового к услугам. Ведущих жизнь безбрачную пять классов: 1)

Шами, мальчики; 2) Шамини – девицы, с малолетства (с 7 лет) приготовляемые к безбрачной жизни, живущие в Кумирне под непосредственным надзором и руководством кого-нибудь из братства; 3) Шичамоно – вдовы или девицы, по обстоятельствам не вышедшие замуж и, в предположении вступить в буддийское женское общество, на дому изучающие смысл обетов; наконец 4) Бикшу – возрастные мужчины и 5) Бикшуни – возрастные женщины, посвятившие себя безбрачию, безмолвию и деятельному изучению буддизма, и принявшие обет – между прочими другими – жить подаянием. Эти последние два класса – в книгах буддийских – чаще называются одним общим словом: сэн – общиною, братством, обществом по преимуществу; потому что у буддийского братства (т. е. у сэн) всё – и одежда, и пища, и жилище, и слова, и мысли, и занятия – должны быть общи, одинаковы.³⁵

Каждый из сказанных нами классов обоих сословий имеет особенные, свойственные его полу и возрасту обеты, возложение коих совершается с большею или меньшею торжественностью, с различными, приличными каждому классу символическими действиями. Говоря же вообще, все они носят название учеников, последователей Будды (ди-цзы) и суть не что иное, как степени развития мыслящей силы, или лучше сказать усердия, способности и готовности изучать и понимать высшее, настоящее учение Будды.

Для мирян, без различия пола, существуют определенные дни и сроки воздержания (чжай).

I. Между днями особенно важны: а) 8, 14, 15, 23, 29 и 30 число каждого месяца;³⁶ и б) начало весны (ли-чунь), равноденствие (чунь-фынь), начало лета (ли-ся), летний поворот (ся-чжи), начало осени (ли-цю), равноденствие (цю-фынь), начало зимы (ли-дун), зимний поворот (дун-чжи).³⁷ В эти дни, говорил Будда, чиновники Индры (главы духов-небожителей), незримо обходят вселенную, и, смотря на невоздержную жизнь человека, определяют: жить ли ему больше, или – по грехам – он должен умереть. Добрым же и воздержным прибавляют счастья. Поэтому в сказанные дни очень нужно позаботиться о воздержании и выполнении правил более точном, дабы таким образом не только избежать смерти, но и как бы запастись счастьем на предстоящее время.³⁸

II. Сроки суть: а) Воздержание на все 1, 5 и 9 луны. В эти луны, говорил Будда, глава духов, заведующих делами поднебесной, наводит свое волшебное зеркало на наш материк. Это зеркало так чисто, что ясно отражает не только дела и слова, даже мысли человеческие. Поэтому человеку, любящему и обещавшему воздержание, в это время прилично показать его на деле.³⁹

б) Воздержание на всю жизнь.

Предметы воздержания не многочисленны, именно: главные: 1) не лишать жизни тварей, 2) не красть, 3) не лгать, 4) не нарушать правил целомудрия; второй степени; 5) не пить вина, 6) не садиться на спокойный стул (диван), 7) не убирать волос цветами (не носить цветочных венков) и не натираться благовониями, 8) не петь песен, не плясать и не посещать народных зрелищ и наконец 9) не принимать пищи после полудня.⁴⁰

Впрочем, как дни и сроки, так и самые предметы воздержания не всех равно обязывают. Они предлагаются всем, но каждый избирает и предмет и срок или день воздержания по своему произволу, смотря по усердию, иногда по усмотрению Хэшана.

Будда не скрыл, что обеты мирян, при самом точном, усердном их выполнении, не выводят за черту перерождений; тем не менее они важны по своим последствиям и необходимы для улучшения своей доли. Ими можно избавиться от перерождений в адах, в бессловесных, голодных духов и ассур.

Ныне в Китае обыкновенно избирают пять первых правил, но исполнение их обещают только в известные дни, так что дурное дело, сделанное в 9 число месяца, совершенно не будет грехом против обета; преступить же обет в 8, 14, 15 и пр. число месяца, значит – согрешить тяжко.

Самое возложение этих обетов совершается и великолепно и просто, смотря по богатству и важности лица, принимающего обеты. Впрочем, всё великолепие ограничивается количеством благовонных свеч,⁴¹ сжигаемых по этому случаю, и числом братства, приглашаемого к обряду и потом к угощению. Что же касается до самого обряда, то он неизменно для всех одинаков. После словесного, келейного наставления, один Хэшан и два приставника идут в храм (дянь); там просящий обетов, прежде всего по руководству приставников, расставляет зажженные благовонные свечи и делает по три поклонения перед каждым истуканом Будды и Бодисадв. Потом перед главным истуканом Будды становится на колена и по требованию Хэшана произносит обет: в «такие-то» дни исполнять «такие-то» правила. Заключает это новыми тремя поклонениями, прося Будду услышать его обет.

Домашний быт нового Буддиста в основании своем нисколько не изменяется. Все его привычки, связи, знакомства продолжаются по-прежнему; в доме прибавляется только истукан Будды с курильницей перед ним. Он обязывается – по заведенному порядку –непременно хотя раз в жизни угостить членов братства и принести что-либо в кумирню на поддержание её.

Новый Буддист может молиться (т. е. читать и петь похвальные стихи в честь Будды, Бодисадв и пр.) сколько и как ему угодно: обязанности к этому нет; равно как и запрещения.⁴² Довольно если он в 1 и 15 число каждого месяца будет сжигать несколько благовонных свечек. (Этот благочестивый обряд дозволен всякому, даже не принявшему обетов). Но в праздничные дни кумирни (кай-мяо), где приняты им обеты, считается приличием явиться туда с приношением. Людям зажиточным о таковых днях обыкновенно дается знать билетом, заблаговременно. Не совсем же состоятельные обязаны сами помнить эти дни и являться без приглашения. Таковые праздники в кумирнях казенных назначаются государем однажды навсегда. В кумирнях же частных, особенно загородных, не употребляют билетов; народ сам знает, когда и где открывается кумирня. Эти праздники назначаются к весне или осени (4 или 8 луне). К таким случаям в кумирню собираются разные артисты: комедианты, музыканты, сказочники, канатные плясуны и пр. Посещение кумирен (шао-сян) составляет более развлечение, прогулку, нежели религиозную обязанность. Приходящего народа бывает всегда не мало.

По возложении обетов, ни возложивший, ни принявший обеты – кроме обыкновенных, полезных разговоров о проповеди Будды в аду и у драконов – не имеют никаких духовных отношений. Принявший обеты сам, как знает, исполняет их, и в случае преступления, сам себя и исправляет, если сочтет это нужным. Возлагавший на него обеты, или кто другой из братства, не обязан и не может напоминать ему его обета. Пред возложением обета ему однажды навсегда скажут, чего должно надеяться от исполнения обетов точного и что будет, если преступит их. Тем и оканчивают наставнические отношения. Если бы принявший обеты вздумал жениться: то женится на ком и сколько раз ему угодно; ни братству, ни возлагателю обедов до этого нет никакого дела. Родятся у него дети, умирают, женит он их, учит чему и как, сам он умирает – братство в подобные дела не вступается.

Сказанному не противоречит то, что иногда люди побогаче приглашают Хэшанов на обряд утоления голодных духов, чтение заклинаний над покойником (Фан-янь-коу). Этот обряд для Хэшанов еще может составлять религиозную обязанность. Если принять в соображение их обет: спасать все твари, то они по зову должны явиться на помощь бедствующей душе покойника, потому что по их понятиям душа, как скоро разлучится от тела, должна переродиться, но её окружают так называемые голодные духи и не только мешают её перерождению, но и терзают, мучат её, а потому, скорбя о бедствующей душе своего отца, матери, супруги сына, вообще всякой любимой особы, и приглашают Хэшанов! Хэшаны, говорю, могут иметь обязанность идти по зову и читать заклинания; но они не имеют ни нужды, ни права осведомляться: принял ли покойник какие-либо обеты, верил ли Буддизму, даже слышал ли об нем? Они и над своими собратами не над всеми читают эти заклинания. Обыкновенно читают над тем, кто отказал что-нибудь в пользу имеющего прочитать заклинания, или над каким либо важным лицом в кумирне, оказавшим ей значительные благодеяния. Вообще со стороны Хэшанов чтение заклинаний больше усердие, почет, нежели обязанность; а со стороны приглашающих – любовь к покойнику и средство выказать свое состояние. По этому-то нередко случается, что у достаточных и важных лиц над телом покойника читают заклинания и Хэшаны и Даосы и Ламы (т. е. лица принадлежащие к разным сектам.)

Буддисты уверены, что есть большая разница между принявшим обеты и не принявшим. По мнению их, от исполнения известных правил или благочестивых обычаев и тот и другой получают пользу, но не в одинаковой степени, и равно беспорядочная жизнь имеет не равные следствия. Положим, что они оба равно согрешили, оба равно достойны перерождения в бессловесных, напр. в верблюдов, лошадей и проч. Принявший обеты переродится в табуны такого хозяина, где всегда больше довольства и меньше работы; а не принявший – в табуны к какому-нибудь промышленнику; здесь несчастному перерожденцу достанется повозить и уголь (каменный) и известь, нередко потомиться и голодом и жаждою. Подобным образом надобно рассуждать и о перерождениях в лучшем состоянии. Если напр. за хорошую жизнь оба они удостаиваются перерождения в человека: то один перерождается в богача, другой в бедняка; один в чиновника, другой в простолюдина.

Обеты для мирян показывают много снисхождения к слабостям человека. Можно сказать, что Шакьямуни всеми средствами вооружился противу зла, решился хотя сколько-нибудь остановить разлияние порока и ослабить его губительные следствия.

Уступая привычке, снисходя до крайности, он хотел приучить человека к добру и, мало-помалу, вести его к той идеальной цели, какая могла родиться только в его пламенном воображении. Но можно сказать и другое. Миряне для Будды предмет второстепенный. Все свое внимание, все надежды он сосредоточил в учрежденном им братстве отшельников. Для него он с точностью определил образ жизни, занятия, предметы и порядок размышления; ему поручил хранить и распространять свое учение и в этом смысле сделал его одним из предметов поклонения.⁴³ Но так как он отнял у братства все средства к независимому существованию, то нужно было защитить его и от голодной смерти. Будда не стеснил мирян никакими обрядами, обласкал их, насулил им разного счастья и в замен этого советовал не забывать учрежденного им братства. «Это ваше поле», говорил он; «сейте на нем избытки ваши: семя не пропадет; в будущих перерождениях оно принесет вам пользу». При таком порядке вещей, Шакьямуни мог быть спокоен касательно продовольствия братства. – Мирянин в Буддизме тоже, что чернорабочий. Мирянину Буддисту честь, если он читает Буддийские книги и понимает их, но ему никогда не сделаться Буддою, даже Архатом!

Шакьямуни дал большую свободу мирянам; за то связал отшельников самыми строгими и до мелочей точными правилами. Отшельнику предписано как и где сесть, лечь, встать, куда и как пойти, как и на что смотреть, как держать руки и при каждом из подобных движений какую читать гату (стих). Отшельник должен различать как и с кем и когда говорить, и сколько кому сказать слов. Уклонение от сказанных правил – смотря по важности его – не только замедляет, даже делает совершенно не возможным достижение цели страдальческой жизни – выйти за черту перерождений!

Отшельник Буддийский должен питаться подаянием. Три одежды – для прикрытия наготы тела, и защищения его от жара или холода, коврик молитвенный (он же и тюфяк спальный), чашка, в которую собирают подаваемую милостыню, игольник с иглой и ниткой, пара чулков с башмаками – вот все имение Буддийского отшельника! Вещей драгоценных – золота, серебра он не должен и касаться. Урочное чтение книг, размышление, созерцание – вот предмет деятельности для целой его жизни.

Отшельник Буддийский, собственно говоря, должен жить в пустыне, в расселине скалы, – вообще в уединении, там, и в дали от молвы житейской, питать свой дух созерцанием идеального ничтожества (кун). Но с особенными, важными целями Будда учредил общежительные убежища (чан-чу).⁴⁴ В убежище этом, как в центральном учебном заведении, сосредоточено все необходимое для полного образования в Буддийском любомудрии. По намерению Будды там должны быть собраны живые образцы совершеннейшей деятельности – люди, напоенные духом учения и владеющие способностью передавать его другим. Там, кроме лиц, определенных для наставления, должны быть к тому приноровленное место и необходимая при этом утварь. Это место и это братство, взятые вместе, суть не только хранители, но и необходимые проводники учения Будды: им поручено великое дело образования и притом так, что возложение обетов не может совершиться в общежительном убежище без человека, знающего дело в совершенстве; ни вне убежища, хотя бы возлагатель был совершеннейший из Буддистов.

Будда не положил различия между общежительными убежищами: для всех дал один устав. Но в Китае есть из них убежища созерцательные (Цзун-ся), изъясняющие книги (Цзяо-ся) и подвижнические (люй-ся). Говорят, что это разделение в Китае совершилось очень рано и почти в одно время. Начальствующий в убежище в горе Тянь-тай, по имени Дама (Бодидарма,) опытный в созерцании, заметив недостаток этой важной части в Буддизме, предписал своему братству исключительное упражнение в созерцании; между тем начальствующий в убежище Цы-энь, знаменитый Сюань-Цзан, искусный переводчик и толкователь книг, увлек своих сподвижников к изъяснению книг так, что это занятие сделалось для них главным. А Фа-цзан, начальствующий в убежище Сянь-шоу, отличный знаток винай (Устава), заповедал своим последователям подвижничество.⁴⁵ Впрочем это различие не нарушает целости их общества. Все они пользуются одними и теми же книгами, учат одному и тому же и смотрят друг на друга решительно как на родных братьев. Живший в одном каком-нибудь из этих убежищ, если бы вздумал перейти на житие в другое которое либо, всегда принимается без малейшего противоречия. Есть одно только между ними довольно заметное различие. Созерцательные все носят усы и бороду, тогда как прочие по подражанию Будде – бреются.

В каждом общежительном убежище должен быть начальствующий (Хэшан); у него два главных помощника: делопроизводитель (Цзе-мо) и наставник (Цзяо-шоу) и смотря по надобности – несколько приставников (Вэн-ною, Ин-ли, Чжи-ши, Чжи-кэ и пр.). Хэшан есть единственный учитель и руководитель в уразумении глубин Буддийского учения.⁴⁶ В делопроизводителе сосредоточены и управитель и ученый секретарь братства. Наставник заведует внешностью, т. е., он учит приемам в сидении, хождении, отдохновении, занятиях, чтении книг учения, объясняет покрой одежды, форму чашки, их смысл, употребление и пр. Обязанности приставников различны, смотря по потребностям кумирни. Для всякого входящего в кумирню это первая, необходимая инстанция. Вы пришли из любопытства, вам хочется осмотреть кумирню; приставник к вашим услугам. Он отворит вам все двери, покажет, объяснит все, что вам угодно, разумеется по крайнему своему разумению. С вами вместе взошли люди с другими целями: им хочется поступить в число братства, посвятить себя изучению Буддизма. Приставник в их положении необходимое лицо. Он наставит их к кому и как обратиться с просьбою, и будет постоянным, неразлучным их спутником, пока не кончится их дело. В храме они дают сигнал к начатию чтения или пения, и в этом случае они нечто в роде регента хора. Впрочем мы еще будем иметь случай покороче узнать каждое из сказанных нами лиц.

Платье Буддийских отшельников совершенно различно от платья, ныне употребляемого в Китае. Отшельники носят костюм времен Минской династии, покрой которого можно видеть на чайных ящиках привозимых из Китая. Волосы на голове бреют. Зимою носят, шапки особенного покроя. Употребляют четки; носят их в руках, но чаще надевают на шею.

Пищу всегда употребляют растительную. Вина, луку, чесноку и прочих горячительных и пряных вещей не употребляют. Будда узаконил есть только однажды в день. Но нынешние Буддисты воспользовались слишком точным значением слова: обед (чи-фань – есть кашу) и разрешили принимать пищу трижды в день: по утру, в полдень и вечером. Полуденный прием пищи они называют обед – прием пищи (чи-чжай), или прием каши (чи-фань), Поутру же и вечером за столом не бывает каши; по этому и самый прием этой нищи называется приемом не каши – Будда запретил это – а лекарства (чи-яо).

Ежедневные молитвы братства довольно однообразны и нисколько не торжественны. Положено собираться 5 раз в сутки. Но так как молитвы довольно коротки, и смысл их неуловим, то в немногих кумирнях точно следуют уставу. Обыкновеннее собираются только поутру и вечером, и во всяком случае к урочным молитвам прибавляют какие книги либо учения особенно уважаемые начальствующим. Только в праздничные дни кумирни, в 1-е 15 е число каждого месяца, молитвы в храме наблюдаются точно и к урочному чтению молитв прибавляется несколько похвальных стихов в честь Государя, покровителя или строителя кумирни. По-видимому молитва не составляет особенной важности для Буддийского отшельника. Он употребляет её как бы для перемены положения, только для освежения утомленной размышлением головы. Всё его внимание, вся забота сосредоточены в одном главном предмете, смотря по уставу своего общества, или в созерцании (это возведено у них на степень науки) или в слушании толкования и уяснении себе глубокого смысла Буддийских книг, или в изучении всех тонкостей и сноровок буддийского устава. Впрочем не надобно думать, что Буддизм, по-видимому так систематически и с таким постоянством разрабатываемый – изучен ими в совершенстве; что в случае надобности каждая кумирня представит отличного знатока и руководителя по какой либо части.

Большая часть общежительных убежищ держится правила: питаться подаянием. В течение трех летних месяцев (с 5-й луны 15-го числа по 15-е число 8-й луны) Буддийские отшельники никуда не должны выходить из кумирни.⁴⁷ В это время они не ходят даже в храм на молитву. Созерцающие неисходно в зале созерцания, а другие в зале толкования; каждый занят своим предметом. По истечении же этого срока большая часть братства уходит из кумирни за сбором милостыни (то-бо). Впрочем ныне не мало уже и таких общежительных убежищ, кои, в противность прямого правила Будды – имеют земли и занимаются земледелием, даже сами пашут.

Всякое нарушение устава, вообще всякий беспорядок наказывается общим судом братства. Чтобы пресечь тайные нарушения обетов, Будда узаконил каждый месяц в 1-е и 15-е число собираться в залу толкования для слушания читаемого в это время сокращения правил (Сы-фынь-цзе-бэнь). Всякий, ощутивший за собою какой либо проступок, обязан сознаться в нем пред всем братством и по общему суду понести наказание. При том каждый обязан сказать не только о своих, но и о чужих грехах, какие знает. Запирательство и потворство наказываются равно.⁴⁸ Преступления же гражданские судятся и наказываются судом гражданским, впрочем не без посредства депутата (фу-инь) со стороны братства; и гражданский суд тогда только наказывает подсудимого, когда депутат братства признает вину его. В противном случае дело поступает на рассмотрение Государя. Депутат в каждой губернии (фу) свой, и утверждается в этом звании Государем. Депутат есть род защитника прав отшельников и вместе главный надзиратель порядка.

К вступлению в звание отшельника со стороны гражданской нет никакого препятствия. С согласия родителей всякий может идти в отшельники, не сказавши местному начальству о своем намерении. Но братство принимает к себе⁴⁹ с разбором и довольно тонким. Желающий поступить в сословие отшельников должен быть здоров, со способностями, без всяких телесных недостатков, добропорядочной жизни, и принять обеты.

Припять обеты значить в совершенстве овладеть наукою, держать себя по-буддийски, решиться усвоить, а усвоивши употребить в дело, те средства, кои Будда предложил желающим установить прямой взгляд на мир и жизнь, и наконец дать клятву принадлежать учению Будды на веки и всем существом своим. Так как для успеха во всяком деле, за какое принимается человек, нужны порядок и постепенность: то полный курс обетов буддисты разделила на три урока: Шами, Бакшу и Бодисадвы, и в прежнее время каждый урок отделялся большими промежутками так, что изучавший один урок упражнялся в нем несколько лет и потом уже просил наставления в следующем. Ныне это делается иначе; за один раз преподают все три урока, а практическое изучение предоставляют времени и усердию.

Совершить возложение обетов вменяется в большую честь. Это служит не только признаком вещественного достатка, но и доказательством богатства нравственного и умственного; потому что возлагатели обетов – по уставу – должны быть люди жизни добродетельной и глубоко понимающие учение Будды. Кроме того возложением обетов братство распространяет число своих последователей. Несмотря на силу таких побуждений, ревность к пользе и славе учения, какою сгорает каждый Буддист, и покровительство власти гражданской, возложение обетов совершается довольно редко. Причина этому самая естественная. Возложение обетов продолжается 4 месяца⁵⁰ (с 4-й луны 15-го числа по 15-е 8-й луны). Число просителей редко бывает меньше 100 человек, и все они до окончания дела содержатся на счет кумирни. Кроме расходов на пищу, приготовление места, прислугу и пр., бывает нужно приглашать братства из других общежительств, притом сколько сгорит свеч, разных благовоний!... Поэтому кумирня, предпринимающая дело возложения обетов, готовится к нему долго, иногда до 10 лет, и во всяком случае не обходится без помощи других кумирен.⁵¹ Запасшись достаточными средствами, кумирня обнародует и совершает возложение обетов – этот пир во славу учения (фа-янь), как выражаются Буддисты, хотя и редко, но с достоинством и великолепно!

Теперь следует изложить самые обеты. Для соблюдения интереса и избежания повторений, первые два обета представляются сокращенно: из них извлечено только самое нужное, или сколько-нибудь интересное. Но чтобы дать какое-нибудь понятие о самом обряде возложения, последний урок, т. е., обеты Бодисадвы, как самые важные, торжественные и знаменательные, представляются в форме, более полной, почти так как значится в обряднике.

Вступающих в 1-ю степень отшельников

Мы знаем уже, что именем Шами называются те, кои с малолетства живут в кумирне и под руководством какого-нибудь опытного старца упражняются в каких-нибудь уставах (большею частью в 5, см. юпосэ). Они с малолетства бреют голову, носят Буддийское платье и составляют прислугу пожилых отшельников. В ожидании совершеннолетия, они в кумирне же учатся грамоте, читать и петь буддийские книги, и другим разным необходимым для Буддийского отшельника упражнениям. В руках хорошего наставника этот род Шами иногда к 20 году довольно хорошо присмотрится к своему делу и бывает в состоянии разуметь довольно отвлеченные предметы. Впрочем и те люди, кои в зрелом уже возрасте, в следствие чьих либо убеждений, решились вступить в число отшельников и в ожидании курса обетов проживают в кумирне,⁵² называются также Шами. Собственно же Шами суть те, кои приняли обеты этого имени.⁵³

Если придет в кумирню человек, желающий поступить в число отшельников, и братство обнадежит его своим покровительством (а в покровительстве редко бывает отказ, по самому верному расчету, что если этот человек по чему-нибудь и не удостоится обетов, во всяком случае он будет не нанятый и усердный работник в кумирне), то сейчас его обреют и оденут по-буддийски, назовут каким-нибудь именем, приставят к какому-нибудь – смотря по возрасту и способностям – делу и посоветуют испытать себя в 5 правилах.

Лишь только прослышат, что какая-либо кумирня открывает курс обетов: то все ждавшие такого случая отправляются в неё и стараются поспеть ко времени.

В день,⁵⁴ назначенный для открытия уроков, все знатнейшее братство по звону собирается в залу действие (фа-тан). Хэшан т. е. начальствующий в кумирне приходит после всех. Когда он воссядет на свое кресло, то всё собрание поклоняется ему. За тем просители становятся на колена и передний за всех предлагает Хэшану свою покорнейшую просьбу – принять их под свое руководство, освободить их от уз страстей, рассеять мрак их души, научить истинному подвижничеству.

Хэшан – по окончании этой просьбы – берет со столика (что с боку кресел) так называемый буддин аршин⁵⁵ (фо-чи), ударяет им по столику и говорит:

«Природа – основное начало, как у мирян, так и у ведущих жизнь отшельническую. Внешние впечатления, действуя на нас приятным образом, ничего не прибавляют к этому началу, равно как и впечатления неприятные ничего не отнимают от него.⁵⁶ Разнообразная деятельность чувств есть деятельность посредствующая; а главный деятель один и тот же. Свет, тень, форма и бесформенность (кун) – суть только степени выражения этого таинственного начала. Всякий человек равно наделен этим началом, у каждого оно ни больше, ни меньше, ни хуже, ни лучше. Если же это так: то для чего искать совершенства, для предмета совершеннейшего, чистейшего? – Да, искать нужно; потому что это совершеннейшее начало в живых существах как-то изменилось; его сила, разумный свет как-то ослабели, помрачились. Появились узы пристрастия, самолюбия, – а из них уже вспышки гнева, злоба и омрачение.⁵⁷ И эта, по-видимому небольшая причина, природу тонкую и чистую низвела до огрубения, до плоти, и открыла ряд бесконечных перерождений. Теперь разумное начало от одного ослепления переходит к другому большему, как бы не думая прийти в чувство. По состраданию, из желания помочь огрубевшей природе, являлись в мир все бесчисленные Будды. Они указали нам прямой путь к потерянной беззаботности духа. Но чтобы успешнее шествовать по указанному пути и удобнее возвратить природе первоначальный её свет и силу, и зная, что все беды возникают от пристрастия, от привязанности к видимому, а это пристрастие, привязанность в тварях решительно являются от условий жизни мирской, Будды указали на отшельничество, как на самый лучший образ жизни, как на самое действительное средство к освобождению духа от забот. В мире у человека все чувства в напряжении: все их раздражает и питает пожелания; у отшельника ничто не возмущает чувств, следовательно чистота мысли и достигается и сохраняется гораздо удобнее. Вот почему ищущий высшего совершенства прежде всего считает необходимым поступить в сословие отшельников! По этой же самой причине и наш досточтимый (ши-цзунь) Шакьямуни, в Индии, в полночь ушел из города, на белой лошади по воздуху перенесся через стену и, добравшись до снежных гор, сделался отшельником. Там достиг он совершенств Будды и на первый раз проповедал свое учение 5 отшельникам. Эта проповедь была началом благовременного дождя. Но после учение Будды, словом и делом излагаемое, распространилось. Вот и доныне многие прибегают к этому спасительному средству!

Благоразумные юноши! Решась вести жизнь безбрачную, вы хотите изучить внешность нашего братства – и принять возложение обетов.

Знайте, что если вы не уразумеете смысла каждой вещи, всего, что касается до обетов: то будете только носить имя принявших обеты, на самом же деле не усвоите их; вся жизнь ваша протечет без пользы: в существе вы будете тоже, что миряне (бо-и). Для предупреждения подобного несчастия, я – со своей стороны – прежде нежели возложатся на вас обеты, поясню вам следующие 4 пункта: а) кодекс правил для шами (цзе-фа), б) существо обетов (цзе-ти), в) занятия (цзе-син) и г) внешность, сообразную обету (цзе-сян). К кодексу правил Шами относятся 10 основных правил, преподанные знаменитому Шелифу⁵⁸ (Сарипутра), по случаю вступления в Бикшу Рахулы;⁵⁹ потом 24 положения касательно внешнего поведения (вэй-и); равно как и те правила, кои Будда в течение 12 лет постановил для Бикшу, еще не начинавших упражняться в подвижничестве, и вообще все мелкие статьи Устава, кои обязывают и Шами. Существо обетов есть ваша клятва, зарок – избегать всякого зла и стараться об усовершении себя в добре; клятва, – которую вы произнесете мысленно – во время самого возложения обетов, при благоговейном размышлении о трех драгоценностях. Занятия, сообразные обетам, суть ваше послушание, какое вы на первый раз будете проходить в отношении к вашему учителю, дела вам поручаемые в стенах жилища братии – вообще всякое даже мелочное дело, совершаемое по правилу. Наконец внешность сообразная обету. Вы родились и воспитались среди мирян; ваша внешность совершенно такая же, как и у них. Когда же вы удостоитесь возложения обетов, то вы совершенно изменитесь. Оденетесь в одежду совсем другого покроя и цвета, а в сердце будете питать сострадание и миролюбие. Таким образом дела, ведущие за черту перерождений, посредством обетов будут совершаться весьма удобно. Если сказанному мною вы поверили и по зрелом размышлении – решитесь покориться уставу и усилить стремление к добру, то с одной стороны вы уподобитесь во истину пришедшему,⁶⁰ который, посредством правил устава, возвышает все одушевленное; а с другой – не напрасно, с честью будете носить имя подвижников, сострадательных. Обещаетесь ли вы во всем действовать по духу учения? (обещаем)! Если вы обещаете, то я пошлю нескольких приставников пригласить Наставника (Цзяо-шоу), – он осмотрит вашу одежду и чашку; потом Делопроизводителя, – он исследует вашу прежнюю жизнь. Если окажется, что одежда и чашка устроены сообразно правилам, что вы не виновны в каких либо тяжких преступлениях, и притом не имеете никаких телесных недостатков: то приступим и к возложению на вас 10 обетов Шами, чтобы таким образом приготовить вас к принятию обетов Бикшу».

По окончании этой речи Хэшан встает, и, сопровождаемый просителями – уходит в свои покои. Все собрание расходится.

Потом не больше, как через полчаса, бывает звон к новому собранию, в той же зале.⁶¹ Все просители – каждый со своей одеждой и чашкой – идут в залу; там, на приготовленных длинных столах кладут одежду и чашку, и становятся каждый против своей собственности. Наставник приходит после всех и открывает собрание следующею речью:

(Удар).

«Для отказавшихся от мира самое главное то, чтобы их поступки были сообразны с обетами; а в деле усвоения обетов одежда и чашка – самая важная вещь. Если у последователя Будды внешность и приемы в делах будут не таковы, как мирян: то и мысль его и чувство примут другое направление. Иметь три одежды, значит владеть средствами и внешне и наружно показать себя с отличной стороны. Довольствуясь одною чашкою, можно пресечь всякое пристрастие и вполне предаться самоусовершению. Юноши! Вы хотите принять возложение обетов. Знайте, что если у вас нет одежды и чашки, или вы на время заняли у других, то хотя бы и приняли обеты, но не усвоите их. Если Хэшан знает, что у просителей нет одежды и чашки, или хотя и есть, но заемные, и не смотря на то допустит до обетов, то поступит незаконно. Вот почему я назначен осмотреть у вас каждую из сказанных вещей прежде, нежели начнется дело. Если вы и одежду и чашку приготовили, то ваше отречение от мира совершится самым вожделенным образом. Так – спрашиваю: это одежда и чашка, что перед вами, ваша ли собственность? (ответ положительный). Если одежда хотя и своя, но старая, изорванная, или шелковая, или незаконного цвета; а чашка – или велика или мала – вообще незаконной формы, то это худо рекомендует явившегося с такими вещами. Если, при самом вступлении в жизнь отшельника, принести одежду старую или изорванную, то не будет ли это признаком слабого, как бы поношенного – и уже изорвавшегося расположения к подвижничеству? А одежда шелковая ясно показывает, что принесший её не отверг еще любви к нарядам, еще страждет тщеславием. Если великий Кашьяпа⁶² употреблял одежду о 100 заплатах, Цзяо-чень-жу⁶³ холщовую, стоившую не более 5 монет; если в Хэн-ио во всю жизнь носят одежду сплетенную из артемизии; в Нань-шань⁶⁴ решительно не употребляют шелковых одежд; если все наши предки, жившие в Индии и Китае, употребляли неценные одежды, то нам ли, простым людям, не подражать таким примерам»? (за тем встает и говорит) «Теперь я у каждого из вас осмотрю одежду и чашку»! Потом подходит к каждому поочередно, берет и рассматривает вещи. Найдя в чем какой-либо недостаток, кротко замечает, и советует воспользоваться временем – исправить что нужно. Впрочем такие случаи бывают редки; потому что промышленность в Китае, как и везде на востоке чрезвычайно знакома с уставом и потребностями всякого сословия. Кончивши осмотр, Наставник возвращается к своему креслу, садится и говорит:

«Я осмотрел у вас одежду и чашку. Радуюсь, что эти вещи нашел у вас в совершенной исправности. С моей стороны, я обещаю вам милость Хэшана и надежду на курс обетов. Не знаю только, что найдет в вас Делопроизводитель. Приготовьтесь; нынешнюю ночь он намерен разузнать прежнюю вашу жизнь!»

Этою речью оканчивается и собрание. Проводивши Наставника в его покои, все расходятся по кельям в ожидании заката солнечного.

Едва стемнеет – снова бывает сбор в той же зале. Впрочем, зала хотя и та же, но вид её совершенно изменился. Столы исчезли; кресло отодвинуто в глубину залы, позади кресел виднеется столик со стулом; сотни свеч разливают яркий, ослепляющий свет и облака дыма, от курящихся пред истуканом Будды разных благовоний, волнами носятся в пространстве. Буддисты говорят, что величие залы имеет большое влияние на откровенность кающихся, что самый закоренелый злодей, пораженный нечаянностью, растеряется и невольно выскажет свои задушевные тайны. Впрочем сами же сознаются, что это средство не всегда действительно, что тело никогда почти не обходится без пособия вразумляющего жезла,⁶⁵ и при том пособия значительного.

Делопроизводитель, по обычаю, приходит после всех, покланяется Будде, занимает свое кресло и просителей приготовляет к сознанию следующею речью:

(Между тем письмоводитель с необходимыми своими принадлежностями – занимает стул, что приготовлен сзади кресла).

«Природа наша в существе своем совершенно чиста, светла; она выше форм явлений (шен-ме). Если есть совершенные и негодяи, то это различие зависит от страстных движений, омрачающих и оскверняющих нас. Вот почему всякому, кто почувствует в себе этот мрак душевный, необходимо как можно скорее прийти в чувство – очнуться. Для вас это важно и нужно, особенно теперь, когда вы готовитесь сделать первый шаг на пути к самоусовершению. Если не очистить скверн души теперь, то зло и после будет жить в вас и действовать. Только чистая мысль может быть надежною порукою чистых действий. Я теперь здесь для того, чтобы научить вас очистить душу и тело сознанием дел ваших.

Известно, что из 4 материков света лучший – южный, тот на котором мы живем; а на нашем материке из 6 путей перерождения человек лучше прочих. Внешность людей, их терпение, постоянство, к которому они способны, уподобляют их Будде; по этому только люди всего чаще и удобнее достигают совершенств Будды. Конечно, вы удостоились перерождения в человека, следовательно владеете способностью выйти за черту перерождений; но что если в каком-нибудь перерождении вы согрешили? Этот грех, как семя самое плодородное, должен был прозябнуть в вашем сердце и принести горькие плоды зла и омрачения. Поэтому надобно будет сначала выполоскать яшмовую посуду, а потом уже вливать в неё львиное молоко.⁶⁶ Знайте, что воспользоваться всеми выгодами перерождения в человека, может только тот, кто очистит свою душу и тело. Пусть в этой зале, где свет так ярок, как в самый ясный полдень, ваша совесть будет чиста и ясна, как самое лучшее зеркало. Не бойтесь, не стыдитесь; откройте мне все без утайки. Знайте, что если, сознавая за собою грех, вы скроете его, то не усвоите обетов. Почему? потому, что захотите совместить нечистое с чистым, грех с блаженством. Подумайте, может ли быть от этого какой-нибудь успех в добре? Да и с чего вы начнете это дело? Где утвердите точку его опоры? Между тем под именем сознания я разумею не простой рассказ, историю ваших слабостей; сознавая грех, в сердце надобно питать уверенность в связь причин со следствиями, греха с несчастием, и чувствовать сильную скорбь, сожаление о том, что грехом омрачена, осквернена ваша чистая природа. Впрочем по всей вероятности – вы еще не знаете ни вида, ни названия того зла, которым страждете. Чтобы верно определить образ сознания, мы должны быть друг другу понятны. Слушайте.

Есть 7 преступлений,⁶⁷ 10 видов порока или зла⁶⁸ и 4 главных греха.⁶⁹ Тот, кто впал хотя в одно из сказанных зол, не может усвоить обетов, если не решится на раскаяние; именно: а) если согрешивший будет человек с высокими дарованиями, и может упражняться в созерцании, чтобы таким образом раскрылся в нем существенный свет его природы, то он должен будет возвыситься до той точки зрения, с которой поймет, что настоящее его состояние, его жизнь – мечта (пар), что то, что в нем живет и действует, равно как и то, как оно живет и действует суть только явления (кун), что постоянного, вечного в нем только его природа (цзы-син), а все проявления, жизнь этой природы – преходящи. Когда мысль его придет в совершенное тождество с его природою, когда он совершенно овладеет этим тождеством, станет выше форм явлений, будет в состоянии мгновенно возвышаться до этой точки зрения, то это будет признаком, что очищение совершилось; и это будет покаяние путем очищения мыслей. Тот из вас, кто пойдет к совершенству этим путем, пусть не торопится заключать о своем положении. Если заметит, что в сердце его чувственность несколько умолкла, а в голове начинает разливаться свет: пусть не думает, что он уже освободился от чувственного, достиг родного края. Нет, для этого надобно совершенно прозреть, ощутить в себе живое, неложное убеждение в чистоте своего духа; только на этой степени совершенства можно быть уверенным, что негодная трава грехов посохла. б) Если же это будет человек с не совсем бойкими дарованиями, то должен будет приняться за подвиги очищающихся, пресечь всякую ложную деятельность души и тела, чтобы мало-помалу уничтожить эту тень, которую чувства набросили на его природу; постараться к сроку – в неделю, месяц, год – непременно увидеть Будду. И если бы к сроку не случилось увидеть, то удвоить срок, усилить подвиги и поступать так, пока не явится Будда, хотя б в этом ожидании прошла вся настоящая жизнь. Это будет покаяние путем очищения дел. Оно не в том состоит, чтобы только тело занимать благочестивыми упражнениями и нисколько не заботиться о том, где бродят мысли. Кто таким образом будет проходить путь к очищению, тот будет только считаться кающимся; но от трудов своих не получит никакой пользы.

Я сказал: есть семь преступлений, вот они:

I. Оскорбить достоинство Будды. Будда есть самое чистейшее состояние природы. Малы, ничтожны пред ним духи 28 небес, нечист, невежда пред ним всякой из них. Он украшен бесчисленными достоинствами; всегда приходит для просвещения тварей; своим подвигом достиг высшего совершенства; может руководить к совершенному прозрению все сущее и положить конец перерождениям. Скорее гору Сумеру опрокинешь или высушишь океан, нежели за благодеяния, оказываемые нам Буддою, заплатишь хотя сколько-нибудь, даже до конца мира. Если же кто-нибудь – вместо того, чтобы быть признательным, благодарить за благодеяния, воздавать поклонения, чтить приношениями – оскорбить достоинство Будды, то это будет самое величайшее преступление. Вот почему Будда сказал: оскорбить достоинство Будды, значит сделаться неспособным к принятию обетов. Поступок того, кто в гневе, или по злобе, изломает какое либо изображение Будды, разорит священную башню, уничтожит книги, заключающие в себе высшее учение, оскорбляет достоинство Будды.

II. Убить отца.

III. Убить мать.

Отец и мать для детей тоже что небо.⁷⁰ Разум учит всеми силами стараться о почитании их, оказывать им всякое повиновение и ни в чем не противоречить. Зимою согревать их, летом доставлять прохладу; вечером заботиться об их покое, утром являться к ним с почтением. Если, для выражения пред ними своего почтения и доставления им необходимого, не щадить никаких средств, не бояться никаких трудов – это еще не значит исчерпать, совершенно выполнить сыновние обязанности, а только несколько платить за благодеяния, оказанные нам в хождении и воспитании: то что же сказать о поступке того, кто по испорченности сердца, по злобе окажет неуважение, убьет своих родителей? Вот почему Будда сказал: убить отца или мать значит сделаться неспособным к принятию обетов.

IV. Убить Хэшана. Слово Хэшан значит силу рождающую, и хэшан есть такое лицо, что понять смысл трех главных состояний совершенства (Архата, Бодисадвы и Будды), и постепенно усвоять их можно только при содействии его. Потому-то в деле возложения обетов он есть главный деятель. Родители рождают и питают наше тело; такое их благодеяние считается величайшим, неоплатимым; не больше ли благодеяние того лица, которое вводит, рождает нас в жизнь вне перерождений? Какое благодеяние может быть выше этого? Вот почему Будда заповедал последователям своим чтить Хэшана, и изложил это в весьма точных и строгих выражениях. И так если бы кто, вместо благодарности, почтения и уважения, какими обязан за благодеяния оказываемые нам Хэшаном – нанес ему вред, или даже по злобе, в гневе убил его: то такой поступок не будет ли дело самое черное, преступление наивеличайшее? Будда сказал, убить Хэшана значит сделаться неспособным к принятию обетов.

V. Убить руководителя (ачари). Руководитель есть ближайший, непосредственный ваш помощник, образец в деле самоусовершения. Их пять видов: а)⁷¹ тот, кто располагает к отшельничеству и советует обрить голову; б)⁷² тот, кто очищает сосуд закона, и образует из него вместилище обетов; в)⁷³ тот, кто переменяет незнающего приличие (грубого, невежду), и легкомысленного, в человека строго держащегося приличий, вежливого, степенного; г)⁷⁴ тот кто сожительствуя объясняет смысл, приложение правил устава; и наконец д)⁷⁵ тот, кто разъяснит хотя одну строчку из высшего учения. Легко понять как велики благодеяния этих лиц: они в полном смысле руководители за черту перерождений, споспешники в жизни по духу истинной мудрости. Если до конца жизни почитать их всею душою: то за оказываемые ими благодеяния не возблагодарить вполне. Что же сказать о поступке того, кто в злобе, гневе, нанесет вред, убьет какое-нибудь из сказанных лиц! Не будет ли это преступление самое отвратительное? Убить руководителя значит сделаться неспособным к принятию обетов.

VI. Нанести вред состоянию братства. Братство есть сокровищница истинного учения, необходимый орган просвещения тварей. В нем сосредоточены все главные средства к самоусовершению.⁷⁶ Распространяя полезное учение, оно уподобляется перевозному судну через горькое море жизни. Без братства кто научит истинной мудрости? Только при содействии этого важного сословия может продолжаться и распространяться истинное учение, и только при его посредстве перерождения в людей и блаженных духов умножатся, а перерождения в животных уменьшатся. Ясно, что это сословие стоит всего нашего уважения и почитания. Если же кто по злобе или испорченности сердца нанесет вред братству (т. е. или расстроит его согласие, или помешает его действиям), то не будет ли это преступление и очень важное? По этому Будда сказал: расстроить состояние братства значит сделаться неспособным к принятию обетов.

VII. Убить Архата. Архат есть существо, стоящее выше мира форм и действительно вышедшее за черту перерождений. Его слово просвещает всякое омрачение. Он есть содействующая причина улучшения в нашем состоянии: может доставить пользу и в настоящем времени,⁷⁷ и приготовить воздаяние в будущем.⁷⁸ Худо если со столь редким существом будут обходиться непочтительно, без благоговения. Что же сказать о поступке того, кто убьет Архата? Будда сказал: убить Архата значит сделаться не способным к принятию обетов.

Я сказал: есть 10 видов порока. Пороком или злом называю ложную, превратную деятельность в следствие омрачения духа. Омраченный во всем действует наперекор своему внутреннему чувству. Каждый шаг его деятельности, всякое напряжение его сил все более и более оскверняет и омрачает его дух, и эта скверна, это омрачение души, как кора, нарастая слоями, с каждым слоем усиливает свою власть над духом и увеличивает опасность его положения. Пороки или зло суть:

1. Убийство. Жизнь тварей слагается из 3 начал: начала смыслящего, дыхания и теплоты. Убить значит расстроить гармоническое действие сказанных начал. Тот, кто убивает однородное или разнородное себе существо не только не подражает добродетелям прежде него бывших совершенных мужей, но и убивает в себе чувство сострадания, любви к тварям.

2. Воровство. Воровством называется тайное присвоение чужого имения. Имением называется то, что необходимо к продолжению жизни. В мире у семьянинов имение может быть наследственное или благоприобретенное. У отшельников имение принадлежит или храму (фа) или братству (сэн). Вещи принадлежащие храму суть: дорогие, резные из пахучих дерев, или шитые шелками, или лепные, вылитые из металла изображения Будды, печатные или писанные священные книги, вообще все подобного рода и достойные нашего уважения вещи. Братству принадлежащее имение 4 родов; а) имение – собственность какой-либо кумирни, напр. кухня, кладовая, службы, жилые покои, всякого рода цветочные и плодовые деревья, сады, леса, прислуга, рабочий скот – вообще всякая собственность кумирни, которою братство пользуется безраздельно, и не имеет права продать; б) пожертвования или приношения на содержание братства (ши-фан); этого рода вещами может пользоваться всякий отшельник, приходящий в кумирню; в) временные приношения, коими должно пользоваться только наличное братство, и не подлежащее разделу с временными посетителями из отшельников, и г) вещи подлежащие разделу между всем братством; таковы вещи, остающиеся по смерти кого либо из отшельников. Присвоение сказанных нами вещей без права, даже употребление их не по назначению есть грех и называется воровством.

3. Угождение плоти, самое нечистое из всех нечистых дел в мире, ведет к одной цели – в ад, и там-то несчастные узнают, какою дорогою ценою куплено ими минутное наслаждение!

4. Ложь. Это суть слова пустые, не имеющие основания, и произносимые с тем, чтобы им поверили. Ложь бывает важная и маловажная. Важная – напр. если бы кто не достиг еще какой-нибудь степени совершенства, а говорит, что достиг; решительно не ощущает в себе присутствия этого совершенства, не сознает никакого признака, а, говорит, что ощущает и говорит это из тщеславия, какой-нибудь временной выгоды, даже просто, чтобы занять собою. Маловажная ложь касается вещей обыкновенных – напр. не видал чего-нибудь, или не слыхал, а говорить, что видел или слышал, и т. п. и все это по давней привычке лгать и ни во что вменять тех, с кем говорит.

5. Двоязычие – т. е. охота пересказывать, где и что про кого говорится, и притом или просто, или чтоб подстрекнуть к размолвке, и это или по скрытой вражде, из желания мстить, или по зависти, из желания попрепятствовать чьему либо перед собою возвышению. Равным образом, если в глаза говорить сладкие, дружеские речи, а за глаза чернить, ругать, стараться вредить, и это для того, чтобы других между собою поссорить, вовлечь во вражду, разорвать самые короткие отношения: и то и другое будет двоязычие.

6. Сквернословие. Это есть обычай произносить нехорошие слова, и тем других приводить в краску. Это бывает или в следствие обманутой надежды, или слишком острых шуток, возбуждающих досаду. Сквернослов забывает все обязанности и отношения.⁷⁹ Без стыда и совести он говорит скверное без разбора, и находит удовольствие в неприятности, наносимой сквернословием.

7. Сплетение софизмов, т. е. таких сочинений, таких слов, в которых красивым слогом излагается совершенная ложь, или противное здравому смыслу, и это или просто – из желания выказать свои способности, похвастать перед другими, или с вредными для других целями из желания унизить, очернить чье-либо доброе имя, хорошие качества.

8. Любостяжание. Это есть любовь, привязанность к чему-нибудь. У мирян это есть неумолкающая забота об известности и увеличении средств к безбедной жизни. У отшельников это есть расположение к богатым приношениям, к славе, самоуслаждение жизнью средствами не позволенными.

Зараженные пороком любостяжания глухи к просьбам о пособии; заметив же от чего либо себе выгоду, они прилепляются к тому всею душою, не щадят в этом случае ничего – ни средств, ни совести – и нисколько не думают о бедствиях, их ожидающих.

9. Злоба, т. е. то чувство, которое возбуждают в нас какие-либо противные нашему желанию обстоятельства. У мирян это бывает из-за почестей, полезных вещей, денег, недвижимого имения; домогаются чего-нибудь, но никак не достигают своих целей – и злобятся. У отшельников это бывает по малодушию. Встречая разные неудобства в жизни, находя трудным исполнение устава, они приходят от того в гнев.

10. Ересь, т. е.. совершенно превратный взгляд на вещи. Не понимая начальных, коренных 4 истин учения, еретики ложно представляют себе существо вещей.

Я упомянул о 4 главных грехах. Они суть: а) убийство, б) кража, в) нарушение целомудрия и г) ложь. Они называются главными; потому что стоят во главе всех правил устава и для ю-по-сэ и для Шами, и для Бикшу, и для Бодисадв. Для человека, не принимавшего никаких обетов, согрешить которым либо из сказанных грехов, значит покориться общей доле – слабости человеческой, согрешить в неведении. Но в принявших какие либо обеты они показывают не слабость только, а уже испорченность, неспособность к жизни чистой.

Благоразумные юноши! Надеюсь, что вы поняли все, что я говорил. Теперь соберитесь с мыслями, припомните всю вашу жизнь, и если ощутите в себе какой либо грех: то откройте его мне без всякой утайки. Если вы затаите в себе хотя малейшие, по-видимому, ничтожные слабости, то, поверьте, напрасно будет возложение обетов. Так если бы вы решились поновить старое платье: то надобно было бы вычистить его добела, и чем чище, белее вымоете его, тем оно будет годнее под краску и лучше примет её. Я намерен предлагать вам вопросы, а вы по нескольку человек подходите ко мне и на каждый мой вопрос отвечайте по чистой совести».

После этого вступления просители выходят из залы; а приставники, построивши их в ряды, снова вводят в залу по два или по три ряда, не больше. Тогда Делопроизводитель спрашивает их о содеянном, и к вопросам прилагает разные пояснения; выведывает не только грех, но и побуждения к нему, и все вообще околичности: это для того, чтобы, подробнее узнавши грех, можно было правильнее взвесить тяжесть его и следовательно точнее определить по греху наказания. По окончании вопросов к первой партии, Делопроизводитель, смотря по количеству и качеству открытых грехов – назначает наказание (кому поклоны, кому чтение кратких воззваний и т. п.), затем вся партия отправляется в храм выполнять наложенное наказание. Вслед за первою партией является к суду вторая, за второй третья и так далее до последней.

По окончании суда над последней партией, просители все опять приходят в залу действий, и делопроизводитель обращается к ним со следующею речью:

«Благоразумные юноши! Хотя вы непринужденно и подробно открыли мне свои прегрешения; однако подумайте еще, не забыли ли чего. Вы теперь в зале – на месте священном, в присутствии всеиспытующего света трех драгоценностей, множества духов-хранителей – там, где всё ясно, нет ничего неизвестного. Подумайте; если вы забыли сказать что, теперь еще есть время; откройте чистосердечно. Старую одежду – хотя бы вы её и довольно мыли, не мешает помыть еще и еще: она годнее будет под краску. Так спрашиваю: все ли вы открыли мне? (Ответ).

Благоразумные юноши! Положим, что вы и все открыли: но это исчерпывает только то, что вами сделано в настоящем перерождении. А сколько еще грехов, соделанных вами в прежних, бесчисленных перерождениях – прежде, нежели вы узнали Будду, услышали об его учении, встретились с его братством – грехов от страстей, от омрачения, таких грехов, коих вы и не сознаете и не подозреваете, но кои совершенно известны Буддам и Бодисадвам! Для очищения от них советую вам теперь с душою алчущею и жаждущею, с чувством глубокого благоговения, собрать свои мысли, сосредоточить их в трех драгоценностях (Будде, учении и братстве) и, держась моего голоса, пронять следующие очистительные стихи:

(Встает и запевает; между тем все пристают к его голосу, поют и на каждый стих кладут по поклону).

а) Во всех злодеяниях – делом, словом, мыслью.

б) Некогда, еще до настоящего перерождения учиненных по чувству корыстолюбия, злобы, омрачения.

в) Во всяком тяжком грехе, могущем попрепятствовать усвоению обетов.

г) Теперь пред лицом Будды приношу раскаяние.

По окончании пения делопроизводитель снова садится на свое кресло и заключает собрание следующим увещанием:

«Итак очищение совершилось; блюдите себя в чистоте, имейте в готовности вашу одежду и чашку, и в ожидании срочного дня, определенного для возложения обетов; займитесь изучением молитв, необходимого для вас руководства.⁸⁰ (Удар) обещаете ли вы поступить так, как я сказал? (ответ положительный).

Затем, проводивши делопроизводителя в его покои, все расходятся, и в ожидании дня возложения обетов упражняются в разных приемах внешнего поведения, учат наизусть самые стихи, читаемые при всяком положении (гаты). День возложения обетов отсрочивается не дальше месяца.

Так бывает, если при сознании не откроется никаких важных грехов. Ели же кто либо объявит себя или убийцею, или разорителем кумирни, или виновным в плотских грехах и т. п. то его тотчас же отделяют от партии чистых Шами и отводят в особенное место. Делопроизводитель один не смеет произнести суда над таким человеком. На следующий же день об этом деле доносят Хэшану. Хэшан приглашает в свои комнаты все знатнейшее братство, приказывает ввести грешников – положим, что их трое – и обращается к сим последним со следующею речью.

«Тем, что вы просили возложения обетов, вы показали себя с отличной стороны; но грехи, вами поведанные, доказывают, что вы нечистые, негодные сосуды для учения: по правилам вы подлежите запрещению. Я с большим удовольствием возложил бы на вас обеты: но кто ж осмелится сделать это в противность уставу (молчание)? Впрочем я не совсем отказываю; для тех из вас, кто, чувствуя глубочайшее раскаяние и сожаление о грехе, не боясь трудов, решится на очищение, я с сими высокодобродетельными лицами братства придумаю особенное средство помочь беде. В книге⁸¹ своей Будда говорит: Если кто хочет избавиться от грехов, очиститься от преступлений и получить прощение в самом тяжком грехе – хуле, изрыгнутой на учение – тот должен потрудиться совершить обряд почтения имен и прозваний 53 Будд и великих бесчисленных доблестей 3000 Будд. Так как Будды суть наставники тварей; по состраданию они помогают во всякой беде, готовы ниспослать всякое добро: то если бы кающийся имел в себе добра хоть на волосок – Будды извлекут его из погибели». Предупреждаю, что во время обряда очищения, должно носить чистую, мытую одежду: быть внимательным к подношению благовоний и свеч, и просить, чтобы в неделю, в две или более Будда явился во всей своей красоте и важности. Если Будда явится к сроку: то это будет знаком, что грехи и препятствия к принятию обетов уничтожены. Но если во время очищения или сердце будет занято не одним делом, или мысль не обуздана благоговением, или не достанет веры в неразрывную связь наказания с пороком, награды с добродетелью, или страха к адским мучениям: то хотя Будда ко всем равно сострадателен, но к такому он не явится. Если луна не отражается в смущенной воде: кто в этом виноват? Так согласны ли вы принести очищение в том духе, как я изложил? (обещаем).

Затем Хэшан, обращаясь к братству, говорит: Вы высокодобродетельные! как полагаете: можно ли допустить их до обряда очищения по уставу (братство отвечает: можно)! если братство признает это возможным: то, приставники! покажите этим людям спокойное место; пусть они совершат обряд, и, когда кончат, донесите»!

Хэшан удаляется, и собрание расходится. Приставники отводят очищающихся в отдельную залу и показывают кому из них перед каким истуканом Будды совершать покаяние. Меньший срок покаянию неделя.

Самый обряд совершается следующим образом: поднося благовония или зажженные свечи, очищающийся говорит: «Всем сердцем обращаюсь к Будде, его учению и братству! Я решился, желаю не своего избавления, не того, чтобы переродиться в человека, блаженного духа, или достигнуть состояния Архата; нет, хочу быть бодисадвой, достигнуть высшего совершенства, спасать твари»! Это нечто в роде вступления. Кончивши его, кающийся становится на колени и произносит по порядку имена Будд (покланяюсь такому-то Будде, покланяюсь такому-то Будде и пр. всего 3053 имени) и на каждое произнесенное имя делает поклон. Кончивши имена Будд и поклоны им, очищающийся встает, снова подносит благовония и свечи, снова говорит вступление, снова становится на колени, и кланяется Буддам, произнося их имена. Так должна пройти неделя. Приставники чередуются, наблюдают за ходом очищения, и днем и ночью возбуждают очищающихся.

По окончании срока Хэшан снова сзывает братство, приказывает ввести в собрание очищавшихся и спрашивает: явился ли им Будда? Есть так называемые записки разных явлений Будды; в них изображено: когда и как кому являлся Будда? С этими-то явлениями соображают показания очищавшихся, если они объявят, что Будда явился. Если показания будут согласны с явлениями, прежде бывшими: то очищавшихся причисляют к чистым Шами. Если же показание будет не совсем согласно, или кто прямо объявил, что ничего не видал: то Хэшан встает с своего кресла, обмывает руки пред всем собранием, берет три билета на каждого очищавшегося (на одном из билетов пишет): «допустить», на другом: «продолжить покаяние», на третьем: «не допускать»), свертывает их в трубочки, и приглашает собрание в храм; там кладет билеты перед истуканом Будды, берет зажженную свечу, подносит и про себя говорит молитву. В храме тихо, никто не смеет дохнуть: все внимает безмолвной молитве Хэшана, только плач и рыдание очищавшихся по временам нарушает общее безмолвие. Хэшан молится:

«К вам – совершенно прозревший⁸² и все бодисадвы! прибегаем с мольбою. Вот из такого-то округа, из «такого-то места», жители по имени «такие-то», изъявили желание принять обеты и от меня Бикшу «такого-то» просят возложения их. Но так как они в настоящем перерождении учинили важные преступления (за тем исчисление преступлений) то я, Бикшу «такой-то», не осмелился в противность уставу допустить их до обетов. Я определил им обряд почтения и восхваления имен Будд, чтобы удостоиться явления Будды; обряд совершен, но Будда не явился – может быть потому, что грехи их сильны, а вера слаба, а может быть и потому, что своих чувств не могли обуздать благоговением. Ныне пред всеми Буддами и Бодисадвами вместо них повергаемся с мольбою; не оставьте, но милостиво примите их. Уничтожьте их греховные нечистоты, сподобьте их принятия обетов, и по принятии точного выполнения их по уставу. Просим униженно вашей милости, сострадания! Пусть сии три рода билетов определят вашу волю!»

Кончивши молитву, Хэшан поклоняется трижды, а за ним и все собрание. После всех – робко, со страхом и надеждою подходят очищавшиеся, поклоняются, становятся на колени, каждый берет по билету и передает Хэшану. Хэшан развертывает и объявляет волю Будды. Того, кто возьмет билет допускающий, тотчас причисляют к чистым Шами; того, кто возьмет билет продолжающий очищение, снова отводят в отдельную комнату на известный срок (на день, на два) и по истечении срока причисляют к чистым Шами; но того, кто возьмет билет не допускающий, отводят на больший прежнего срок, и по истечении срока снова бывает собрание, снова молитва к Буддам, снова выбор билета, и это до тех пор, пока не возьмет билета допускающего. Если бы случилось, что к срочному дню возложения обетов очищающийся не успеет взять билета допускающего: то остается без возложения обетов до нового открытия курса обетов в той же или другой кумирне.

В день возложения обетов бывает торжественное собрание в зале действий. Там, после разных обрядов и воззваний,⁸³ требуют от просителей клятвы и душой и телом принадлежать Будде, его учению и братству.

«Клянусь – говорят просители – клянусь, что я, «такой-то», совершенно всем существом моим обратился к Будде, его учению и братству; клянусь, что во истину пришедший (Жу-лай), совершенно постигший истину, совершенно прозревший, по милости его ко мне, есть мой досточтимый (ши-цзунь – надежда, опора действий). Клянусь, что при руководстве «такого-то» моего Хэшана я отрекся от мира из желания последовать Будде!»

После клятвы Хэшан говорит:

«Благоразумные юноши! Ваше присоединение совершилось; вы усвоили существо обетов. Мне остается теперь изложить сии обеты в словах, дабы вы, зная не общий только смысл обетов, но и самые слова, в коих они выражаются, тем удобнее могли выполнять их. Произнесите каждый свое имя.

Во-первых обещайте во всю свою жизнь щадить жизнь всего живого.

Во-вторых не красть.

В третьих хранить целомудрие.

В четвертых не лгать.

В пятых не пить крепких напитков.

В шестых не носить пахучих, из цветов устроенных венков (шапок), не умащаться какими бы то ни было благовониями.

В седьмых не петь песен – будет ли то просто, одним голосом, или с припляской, или с аккомпанементом музыкального инструмента; даже туда, где подобные вещи совершаются, не ходить нарочно с тем, чтоб послушать или посмотреть.

В осьмых не садиться на спокойном стуле (диване).

В девятых не есть безвременно (т. е. после полдня).

В десятых не касаться ни золота, ни серебра – ни в массе, ни в деле, и вообще всякой драгоценной вещи».

Проговоривши эти 10 пунктов трижды, Хэшан приказывает одеваться. Все Шами по одному выходят из ряда, с известными приемами и при чтении гат надевают, с начала пятилоскутовую, потом семилоскутовую одежду,⁸⁴ и когда оденутся, Хэшан заключает собрание увещанием к Шами:

«Шами! Вы приняли обеты; я даже изложил смысл их. Да обрадует это ваше благочестивое чувство, и послужить опорою для всех ваших действий, да возрастит в вас мудрость, удесятерит ваши совершенства, чтоб в свое время и вы были в состоянии просвещать всякую тварь и обращать к учению Будды. Припоминаю вам пять прекрасных добродетелей: а) отказаться от мира для того, чтобы всем сердцем предаться учению; б) пренебречь всё видимое и прекрасное, чтобы самым делом выразить мысль носимой одежды, в которую облекло вас учение; в) совершенно разорвать все узы родства и привязанности, чтоб не развлекаться вещами ничтожными; г) не щадить здоровья, жизни для пользы учения; д) решиться понять, усвоить себе высшее учение (да-чен), чтоб быть в состоянии наставлять и других. Постарайтесь упражняться в правилах, приучайтесь к созерцанию, стремитесь к высшей мудрости, изучайте все книги Будды, ведите жизнь с крайнею осторожностью, всемерно избегайте лености, не потворствуйте телу, владейте своими помыслами. (Удар) обещаете ли вы мне это? (Обещаем)! За тем Хэшан встает и говорит: восхвалим Будду.

Приставник дает знак и все поют:

«Желая, чтоб все страстное, погрязшее в нечистоте, как можно скорее достигло беспредельной, светозарной области Будды, возносим (или лучше приносим в дар, в честь) прекраснейший подвиг принятия обетов, и безмерное, несравненное блаженство. Да будут благословенны все Будды, Бодисадвы, Магасадвы, Магабоди, Парамита»!

После пения все собрание покланяется Хэшану, провожает его до комнат и потом расходится.

Совершивши возложение обетов Шами, Хэшан на следующий же день отдает приказание подготовлять новых Шами к обетам Бикшу. Подготовление это главным образом состоит в повторении уроков – держать себя по буддийски.⁸⁵ Пред возложением обетов Шами, просители уже занимались подобными уроками; теперь – по возложении обетов им предлагается та же наука, только в большем развитии, полном её объеме. Теперь им объясняют уже не дело только, не то, как что сделать, но и самые цели, смысл, всего этого. Притом теперь занимают уже не отдельно каждого, но по знаменам;⁸⁶ теперь каждому назначено свое место, своя очередь.

Чтоб объявить волю Хэшана, собирают Шами в залу действий; там наставник всею силою своего красноречия доказывает, что не только важно, но и необходимо изучить все приемы 4-х главных действий, что не было еще человека, который бы, не умея держать себя прилично, успел в самоусовершении, что вообще все подвижники Буддийские, отличавшиеся своим влиянием на еретиков и содействием славе Буддизма, глубоко изучали приличие и строго держались его; что сам Будда – Шакьямуни – кто был выше его в каком-нибудь отношении? и он что ни делал, всегда и точно наблюдал правила внешнего поведения. «Поэтому-то, прибавляет Хэшан» «отечески заботясь об вашем благе, я приказал научить вас всему необходимому. Между тем, для избежания замешательств при обряде, надобно расписать вас по знаменам и пригласить нескольких особ из братства, чтоб они помогли при сознании грехов и самом возложении обетов».

По окончании этой речи, начинается церемония приглашений. Наставник, указывая на кого либо из братства, говорит, чтоб его просили в блюстители порядка, или в надсмотрщики, или в письмоводители; а просители по указанию ходят, просят и кланяются. Затем расписывают по знаменам. Берут нарезанных лоскутов бумаги, на них пишут имена просителей, прикрепляют к знамени⁸⁷ и вручают это знамя одному из подзнаменных: он считается их вожатым.

Расписавши всех по знаменам и поручивши Шами приставникам, для повторения уроков внешнего поведения, наставник уходит, обещаясь в свое время сам освидетельствовать их успехи. Тем собрание и оканчивается.

Судя по способностям Шами, повторение уроков внешнего поведения не всегда бывает одинаково продолжительно; во всяком случае никак не меньше трех дней. Как скоро изучат приемы, то просят доложить Хэшану об их успехах.

Для доклада приглашают Хэшана в залу действий. Кроме Хэшана, приставников и Шами, в этом собрании никого не бывает. Лишь только Хэшан придет в залу и займет свое кресло, – приставники выходят на средину залы, развертывают каждый свой молитвенный коврик,⁸⁸ становятся на колени и один из них докладывает:

«К тебе, Хэшан! обращаю взоры и слова мои, выслушай меня благосклонно! Вот эти Шами немного уже попривыкли к приемам внешнего поведения, с твердою решимостью желают принять обеты Бикшу, сопричислиться братству, проникнуть за священную ограду. Теперь припадаем к твоему седалищу; благоволи, Хэшан! со свойственною тебе мудростью, определить достойны ли они этого; и если ты найдешь их к тому годными, предложи что-нибудь в наставление?»

Потом обращаясь к Шами, говорит: просите! Все Шами становятся на колени, и первый из них (т. е. вожатый первого знамени) говорит:

«Трудно переродиться в человека, трудно⁸⁹ родиться в Срединном государстве (т. е. в Индии или Китае – вообще там, где есть буддизм), трудно встретиться с человеком, который наставил бы в учении Будды; но всего труднее улучить возможность принять обеты! Счастливы мы «такие-то», что поспели ко времени, в которое ты, великий Хэшан! определил возлагать обеты на желающих и достойных того. Доверши же наше счастье, радость – самым делом возложи на нас обеты, чтоб мы, приняв их по точному смыслу устава, и сами могли проникнуть в закон и другим принести пользу. Обяжи нас вечною тебе благодарностью!»

На эту просьбу Хэшан отвечает: (удар).

«Чтоб получить драгоценнейшую жемчужину, надобно погрузиться в море, и, начавши розыски с мелкого места, постепенно углубляться в самую бездну. Чтоб усвоить обеты полноты совершенства,⁹⁰ надобно изучить их, начавши с самого маловажного и окончить делами первой важности. В этом случае нельзя обойтись без строгой постепенности. Будда постановил возлагать обеты только на подготовленных к тому, и не было еще примера, чтоб не изучившие обетов Шами вдруг допускались к обетам Бикшу. Теперь, когда вы хорошо познакомились с порядком и вообще со всем тем, что нужно для буддийского отшельника, и просите наставления в обетах Бикшу, то постепенность соблюдается самая точная. Положение ваше теперь таково, что и без вашей просьбы, по порядку дела, следовало бы начать курс обетов Бикшу; не с большею ли охотою мы исполним свой долг, кода вы так искренно и усердно просите нас об этом?

Во-первых скажу вам, что обеты полноты совершенства не маловажны и бремя их нелегко; они суть прочное основание для того, чтобы истинное учение⁹¹ долго существовало в мире; они в обществе последователей Будды тоже, что пульс в организме человеческом. Пульс показывает состояние здоровья, обеты – состояние учения Будды. Без обетов полноты совершенства как продолжилось бы подвижничество; а без подвижничества как распространилось бы учение Будды? Вот почему в ряду существ, т. е. духов блаженных, людей, духов злых, духов высших областей (фань), иноверцев, Брахманов – из последователей Будды Бикшу стоят во главе! Да будет же вам известно, что возложение обетов Бикшу должно совершиться на месте, для того именно устроенном и определенном. Кроме того при совершении возложения обетов непременно должно быть полное число возлагающих, с выбором приглашенных, людей известных по своей строгости и опытности в соблюдении правил. Если при возложении обетов не будет полного числа возлагателей, и если оно состоится, то состоится неправильно.⁹² Сверх того надобно, чтоб не было каких либо препятствий и со стороны просителей. На этот случай устав говорит: люди с недостатками телесными, находящиеся в обстоятельствах не совместимых с обетами (чже-нань), нарушители правил целомудрия не могут принять обетов. Впрочем хотя бы сосуд учения был и совершен, годен, однако необходима следующая осторожность. При чтении молитвы, воззвания к 4 совершенным, во время усвоения существа обетов, непременно нужно читать молитву буквально точно, проговорить слов ни больше ни меньше, как значится в обряднике, равно как и все на лицо состоящие должны быть особенно благоговейны, в точности сообразоваться уставу. Если сии два важные пункта будут соблюдены как должно, то и всё прочие будет хорошо.

Уверен, что вы меня поняли. Если же все это примете с уверенностью, и постараетесь выполнить, то уподобитесь совершенным, будете истинные Бикшу и последователи учения. В книге⁹³ учения сказано: кто столь глубокую, важную мысль с благоговением будет выполнять каждую минуту, каждую секунду, тот сим способом будет благодарить Будду за благодеяния (удар). Обещаете ли вы поступить по духу этого учения? (обещаем)! Если обещаете, то в нынешнюю ночь надобно будет пригласить делопроизводителя для совершения обряда сознания грехов, нужно знать как вы исполнили возложенные на вас 10 обетов Шами. Если окажется, что исполнили их в точности, то это будет знаком того, что вы подлинно чистые сосуды закона. Напротив малейшее отступление будет свидетельствовать о том, что вы запятнали, осквернили душу и тело. В этом случае нужно будет прибегнуть к наложению строгого наказания, и по уставу очистить грех. Теперь я поручаю приставникам проводить вас до комнат обоих помощников и известить их о том, что вы просили возложения обетов, и что по просьбе вашей уже сделано предварительное наставление. Если по сознании вашем не окажется за вами никаких важных грехов, то обещаю вам сбор братства и возложение обетов. Приставники! поступите как я сказал»!

Проводивши Хэшана в его покой, приставники в сопровождении нескольких Шами идут к помощникам – сначала к делопроизводителю, потом к наставнику, объявляют им волю Хэшана и просят одного на выслушание сознания, а другого на экзамен того, сколько они успели в изучении приемов внешнего поведения. Почти вслед за приглашением наставник отправляется в залу действий и находит там всех Шами, готовых к отчету и выслушанию замечаний. В руках у них одежда и чаша; они принесли с собою даже и молитвенный коврик. Между тем наставник и не думает экзаменовать их; он уверен, что Шами, находясь под руководством таких опытных людей, каковы приставники, изучили правила внешнего поведения в совершенстве. Поэтому он занимает свое кресло и начинает толковать покрой, название и значение одежд, форму, вместимость и устройство чашки, начало и правильное этих вещей употребление. Послушаем его речей:

«Покрой трех одежд установил сам Будда. Чашка, вами держимая, есть необходимый сосуд, из которого питаются последователи Будды. Темноватый цвет одежды таков, что для мира совершенно не годится; а мера чашки необыкновенна. Одежда эта устроена так, что может возращать в вас добродетель терпения; а чашка довести до полноты совершенства. Цена всех самых драгоценных вещей, в сложности взятых, ничтожна против цены одежды и чашки; самая величайшая польза от других вещей не может сравниться с пользою от одежды и чашки. Миллионы людей и блаженных духов покланяются им; 96 еретических школ не умели и назвать их по имени; только Будда открыл нам это неслыханное сокровище – такое сокровище, которое смотрящим на него, даже только слушающим речь о нем, доставляет беспредельную пользу, а употребляющие его очищают и душу и тело. Так как понять одежду и чашку без наставления невозможно, то теперь, когда вы готовитесь приступить к обетам Бикшу, сочтено нужным объяснить вам все это. И так знайте (удар) в узле у каждого из вас есть пятилоскутовая одежда. Она по-санскритски называется Ань-то-хой (т. е. Antaravâsaka)⁹⁴ и означает рабочую одежду, нижнее платье, или точнее одежду сделанную из лоскутов. Употребляйте эту одежду всегда, когда занимаетесь какими-нибудь делами в кумирне, или состоите на послушании и на посылках. Каждый из вас одет теперь в семилоскутовую одежду. Она по-санскритски называется: Юй-до-ло-сен (т. е. Outtarasanghâti) и означает одежду, употребляемую в обществе, или верхнюю. Надевайте её всегда, когда нужно совершать поклонение Будде, обряд покаяния, читать книги учения, созерцать, принимать пищу, слушать толкование – вообще всегда, когда исправляете какие либо дела в кругу братства. В узле у каждого из вас есть еще большая одежда. Она по-санскритски называется: сэн-цзя-ли (т. е. Sanghati), и означает одежду из весьма многих кусков. Надевайте⁹⁵ эту одежду когда идете во дворец Государя, всходите на кафедру для толкования книг учения, идете за сбором милостыни, в половине луны во время обряда Бу-са, и во время прения с еретиками. Впрочем эта большая одежда имеет много различных видов; она бывает трех степеней, и в каждой степени различаются три класса.

У каждого из вас есть чашка. По-санскритски она называется бо-до-ло (Pâtra), что значит сосуд определенной формы; потому что все – и материал, из которого должна быть сделана чашка, и краска, какою окрашивается, и мера её вместимости – точно определено уставом. Именно: она должна быть только или глиняная, или железная. Приготовление краски и самое крашение должно быть произведено следующим образом. Взять семян клещевинных (да-ма-цзы) и персиковых ядер, истолочь это вместе, и тестом из того происшедшим вымазать чашку извне и внутри. Потом взять бамбуковой лучины, зажечь и над этим огнем просушить и прокоптить чашку. От этого она получает гладкость и цвет вороненого металла; при том летом влагаемые в такую чашку съестные припасы не портятся, да и сама она не удерживает на себе пыли. Поэтому то непременно нужно прокапчивать чашку сказанным образом. В рассуждении меры вместимости чашка бывает большая, средняя и малая. Большая вмещает в себе ровно одно доу, средняя 7½ шен, малая 5 шен.⁹⁶ Одежда и чашка, нами выше изъясненные, суть самые необходимые вещи при возложении обетов, и после для приличного держания себя. Надобно, чтоб каждый просящий обетов сам приготовил их. Кто без одежды и чашки вздумает принять обеты, или употребит заемные: тот поступить незаконно; по точному смыслу устава такой не может усвоить обетов. Даже при понятии учения жизнь такого человека пройдет совершенно без пользы; а по смерти этого тела, он пойдет одною из трех дорог,⁹⁷ и не избавится от перерождений в течение долгого времени.

Надевая одежду вы должны взять её обеими руками, и тихо прочитавши гату, развернуть и надевать. Во время принятия пищи надобно сидеть в прямом положении, ноги поджать под себя (по-турецки), отстегнуть футляр, вынуть из него чашку и, про себя читая гату, поставить её на стол. Когда пища положится в чашку, то взять чашку в левую руку, потом выпрямившись телом и, собравшись с мыслями, вознести хвалу трем драгоценностям и тогда уже принимать пищу не торопясь.⁹⁸

Сверх того предваряю, что с сих пор всякий, кто из вас захочет устроить новую одежду или чашку, должен советоваться с человеком, знающим дело, и когда будет готово, показать тому, с кем советовались, и потом уже употреблять как следует.

Вот каков должен быть настоящий Бикшу! обещаете ли вы поступать таким образом? (обещаем)».

Проводивши наставника в его покои, все расходятся по кельям в ожидании заката солнечного. Едва стемнеет, бывает сбор к обряду сознания грехов. Он происходит в известной нам зале; зала также убрана, освещена, накурена, как это видели мы при обетах Шами; тот же делопроизводитель производит обряд; тот же письмоводитель записывает открываемые грехи; те же лица, являются на сознание, что и прежде, только в порядке, ходе дела произошла маленькая перемена. Шами теперь все под знаменами, при каждом знамени, кроме прежнего приставника, есть приставники – наблюдатели порядка с вразумляющими жезлами; это для того, чтоб сознающиеся, соскучась, не заснули или не занялись празднословием, и вообще чтоб соблюдали приличное обстоятельствам положение. Кроме того, у дверей коими входят в залу, расположился приставник-досмотрщик: это для того, чтоб впускать в залу для совершения не иначе, строго удостоверившись, что лица, входящие в залу, суть именно те, коим следует входить (т. е. а) именно просящие обетов, а не из любопытства пришедшие посмотреть на обряд, и б) именно те, коим следует идти по очереди). Равно как и у дверей, коими определено выходить из залы, находится точно такой же досмотрщик для наблюдения за тем, что выходят те ли именно лица, коим следует по очереди, и именно столько ли, сколько следует, т. е. ни больше и ни меньше 9 человек (по одному знамени).

Совершение обряда открывается следующей речью:

«Точное выполнение обетов возводит к высшему совершенству; этим путем все наши предки достигли мудрости (бо-ди). Напротив, нарушение обетов пробуждает привязанность к миру, и есть главная причина того зла, что все твари не избавляются от перерождений. Тот, кто поймет это, более и более просвещается, а непонимающий никогда не придет в чувство. Беру во внимание то, что вы отказались от мира, приняли обеты Шами и теперь желаете еще больших подвигов – хотите принять обеты Бикшу, но если вы нарушили какое либо важное правило устава, не довольно сильно отвращались от дурного, слабо стремились к хорошему, то в таком случае, хотя вы теперь и просите возложения обетов полноты совершенства, но не исполнили обета Шами, – нет надежды, чтоб вы, и принявши обеты Бикшу, воспользовались выгодами их. В книге Са-по-до-лунь сказано, что «если Шами не соблюдет которого либо из возложенных на него правил устава: то если бы и принял обеты Бикшу – обеты, ведущие за черту перерождений, – и прилагал бы особенное старание к усовершенствованию себя по ним, ничего не успеет; потому что обеты Шами для обетов Бикшу суть корень, фундамент». И подлинно, если корень дерева здоров, достаточно орошен, то дерево и цветет и приносит плоды; или, если земля достаточно сбита, то может сдержать громадные здания. Но не было еще примера, чтобы дерево с засохшим корнем приносило плоды, или, чтобы не приготовивши достаточно прочного фундамента, строили большие здания. Вот почему, с благоговением чтя уставы, я пришел расспросить вас (о том, как исполнены обеты Шами), и вы по той же самой причине должны отвечать по сущей справедливости; не запираться в том, что за собою знаете, и не извинять того, что подлинно не извинительно».

Затем выводят Шами вон и впускают в залу по досмотру, как это выше было замечено, и притом только по одному знамени. Делопроизводитель предлагает вопросы только о правилах устава Шами, взвешивает нарушение их и определяет род наказания по обряду, как средство очищающее. Если объявятся грехи важные: то докладывают Хэшану, и поступают совершенно так, как в подобном случае объяснено при обетах Шами.

Хэшан в своем предварительном наставлении к Шами говорил, что возложение обетов Бикшу должно совершиться на месте, для того именно устроенном и определенном. Это место есть возвышение, или эстрада (тань), каменное или деревянное. В уставе Будды для сего возвышения назначается особенное, обширное здание, на юго-запад кумирни. В этом здании одна только зала, И в зале кроме эстрады (тань) не должно быть ничего. Эта зала должна быть постоянно заперта и открываема только ко времени возложения обетов.⁹⁹

Самое возвышение бывает или круглое или четырехугольное. Оно о трех довольно широких уступах с перилами. На первый уступ всход с восточной стороны, на второй с западной, на третий (верхний) с южной. Площадь верхнего уступа должна быть поместительна; на ней располагаются по восточной и западной сторонам, возле самых перил, два ряда кресел (для двух помощников Хэшана и 7 почетных свидетелей) и одно кресло в средине, к северной стороне (для Хэшана). В середине этой площади ставится стол, на столе расставляются небольшие статуи Будд и Будисадв. Над всей этой площадью возвышается балдахин с великолепными занавесками.¹⁰⁰

В день, назначенный для возложения обетов, бывает сбор братства в зале действий. Там Шами, по руководству приставников, просят Хэшана, его помощников и прочих 7 особ, взойти на эстраду и возложить на них обеты Бикшу. К каждому лицу просьба предлагается по три раза и сопровождается поклонами, даже слезами. По окончании этой трогательной церемонии Хэшан, а за ним и всё собрание, встает и запевает:

«Поклоняюсь Шакьямуни – Будде»!

Со словом: Будде, в храме начинают бить в буддийский барабан, звонить в колокола и все собрание – с пением: «поклоняюсь Шакьямуни-Будде» – отправляется торжественным ходом к эстраде. Как скоро придут в залу, то звон и общее пение умолкают, несколько приставников поют хвалебную песнь в честь Богдохана, покровителя Буддизма:

«Треножник сжигает лучшие благовония и наполняет благоуханием всю вселенную. Тебе, владыка учения! благоговейно приносим это и молим о ниспослании Государю – долгоденствия, земле и небу продолжительного существования! И молим о ниспослании Государю – долгоденствия, земле и небу продолжительного существования»!

По окончании этой песни, Хэшан, двое его помощников, 7 почетных свидетелей и приставник (Вэйно) всходят на первый уступ, и начинают обходить эстраду по течению солнца (с востока на запад), при громком чтении заклинания Хоншим-Бодисадвы;¹⁰¹ обошедши трижды, они скидают свои башмаки, оставляют их на первом уступе и всходят на второй; его обходят так же трижды, наконец поднимаются на третий уступ и занимают свои места.

Теперь начинается самая любопытная часть обряда. Как скоро места займутся, Хэшан обращается к своим помощникам с речью, впрочем так, что её слышат все находящиеся в зале. Он говорит: «Редко удается слышать проповедь истинного учения; трудно и представить себе силу обетов; посредством их из самого грубого, из самого негодного состояния можно возвыситься до мудрости, т. е. до состояния Будды. Для нас, как для мастеров на плавильном заводе, это дело и трудное и легкое. Вы знаете, что непременно нужно переплавить чувства человеческие; чтоб одежда и чашка были на лицо и притом свои, не занятые; чтобы вопросы о 15 пунктах и 16 препятствиях были предложены ясно и понятно: наконец, чтобы просящие обетов искренно верили этому неложному слову – говорили и действовали бы по сущей справедливости. При точном наблюдении сказанных условий, направление человека к высшему совершенству есть дело весьма легкое. Иначе все напрасно. Между тем для большего успеха в деле, при усердии и искренности просителей, с нашей стороны необходимы единомыслие, согласие и дружное действие всех побочных обстоятельств. Вот я «такой-то» почтительно кончил»!

Потом, обращаясь к Шами, говорит: «Шами! все мы (разумея себя и своих помощников) взошли на возвышение (тань), чтоб возложить на вас обеты Бикшу. По порядку дела, прежде всего следует обратиться с мольбою к трем драгоценностям, и бесчисленному сонму духов. Произнесите каждый свое имя. Пойте за мною»!

Между тем, как произносятся имена, Хэшан встает с кресла, берет искусственные цветы и, по знаку приставника, поет 4 стиха.¹⁰²

Каждый из этих стихов поют по три раза и за каждым разом поклоняются. Вообразите себе полусвет огромной залы, умиление окружающих эстраду, тихое и плавное пение сотни голосов, сопровождаемое знаменательными жестами Хэшана, и вы легко поймете, как должна быть поразительна для принимаемых в Бикшу и вообще для присутствующих эта торжественная церемония:

После воззвания к совершенным и поклонения им, Хэшан приказывает выйти вон всем, кто не на возвышении – и братству, и приставникам, и Шами: в зале, на эстраде, начинается совещание Хэшан спрашивает, а приставник отвечает. X. Все ли мы здесь? – П. Все! – X. Согласны ли мы? – П. Согласны! X. А готовящиеся к возложению обетов Бикшу все вышли? – П. Все вышли! – X. Что же нам теперь следует делать? – П. Совершить усвоение обетов Бикшу! – X. Совершить усвоение обетов Бикшу... Так кто же из нас будет наставником, сойдет со ступеней и предложит необходимые вопросы?

На это отвечает сидящий на третьем месте: – Если позволят, я согласен принять на себя это поручение. – X. Если ты согласен то делопроизводитель! делай свое дело.

Делопроизводитель говорит: высокое братство! послушайте. Вот «такие-то» Шами, от Хэшана «такого-то» просят возложения обетов Бикшу. Если время позволяет: то выслушайте терпеливо, – «такой-то» вызывается быть наставником. Согласны ли вы на это?

Немного подумавши, братство т. е. 7 почетных свидетелей – представители братства – отвечают согласны!

Получив согласие братства, наставник встает со своего места, раскланивается и опять, по течению солнца, спускается с эстрады, идет в близь находящуюся залу (где все Шами ожидали его прихода) и входит в боковую – секретную комнату залы. Сюда приставники вводят по три человека Шами и сами удаляются.

Наставник начинает дело испытанием Шами. Прежде всего он объясняет важность одежды и чашки, прилагает краткие изъяснения, как это мы однажды уже слышали от него, и потом заставляет надевать одежду. Каждый Шами поочередно вынимает из принесенного с собою узла одежду, приподнимает её и, показывая наставнику, говорит, что это такая-то одежда, так-то называется по-санскритски, состоит из стольких-то кусков и пр., и пр... потом развертывает, читает гату и надевает. Это повторяется до 3-х раз. Одевшись, Шами становятся на колени, а наставник говорит им:

«Шами, послушайте! Было время, когда вы не различали между правдою и неправдою; лгали пред мудрыми мужами и потому глубоко, на бесконечные сроки погрязли было в перерождения. Теперь, отказавшись от мира для учения Будды и сделавшись его последователями, чтоб выйти за черту перерождений, прежде всего нужно истребить, уничтожить в себе корень лжи и неправды; теперь именно то время, когда вам нужно показать правоту сердца и правдивость своих слов. Приведите себе на память всё, что вы сделали в этом теле, и отвечайте мне по правде.

Не согрешили ли вы чужим грехом, то есть не убили ли кого, не нарушили ли целомудрия, не украли ли чего, не лгали ли? Это суть чужие грехи, такие, коих не терпит наше братство, не очищает учение Будды, и потому если вы согрешили хоть одним из сказанных грехов: то этот грех увлекает вас за пределы нашего братства и учения: вы становитесь не наши – чужие!

Прежде когда-нибудь украдкой не слушали ли вы обряда возложения обетов Бикшу? или, пред незнающими вас, не выдавали ли себя за Бикшу с тем, чтоб похвастаться? Это называется: поступить разбойнически; Будда запретил принимать таковых. Не виноваты ли вы в этом?

Не из еретиков ли вы, не принимали ли вы уже обетов и не обращались ли опять к прежней ереси, а теперь снова пришли и просите обетов? Такие люди не годятся для учения Будды.

Нет ли у вас уродства?

Не убили ли вы отца?

Не убили ли матери?

Не убили ли Архата?

Не расстроили ли братства, не помешали ли его действиям?

Не оскорбили ли Будды?

Не из духов ли вы небожителей (тянь), покровителей (шень), адских (гуй) и теперь, переменя вид, не просите ли возложения обетов?

Не из тех ли вы драконов, или животных, кои могут менять вид?¹⁰³

Шами! если вы не сознаете за собою 13 пунктов: то я поговорю с вами еще о 16 препятствиях. Отвечайте мне по сущей справедливости.

Как называетесь вы с тех пор, как отреклись от мира и последовали учению? (так-то)! Это ваше имя в учении (фа-мин), имя на целую жизнь. С сих пор и Хэшан, и Ачари (помощники Хэшана), и почетные свидетели, и высшие и низшие чиновники, старшие, друзья, знакомые, отец, мать, учителя – все должны будут звать вас этим именем.

Кто у вас Хэшаном при возложении обетов Бикшу? (такой-то, великий Хэшан)! Да, это «такой-то» кумирни, «такой-то» великий учитель! Он есть Хэшан для усвоения обетов. Хэшан слово санскритское; ему дают два значения: а) сила рождающая, то есть все степени совершенства рождаются в нас влиянием этого лица; или б) опора учения, т. е. следуя наставлениям его, можно практически изучить средства, ведущие за черту перерождений. Следовательно, без этого важного лица нельзя усвоить обетов. Заметьте же хорошенько его достопочтенное имя и милостивый облик: без этого вы не усвоите обетов. Между тем отныне каждые цзе-ци,¹⁰⁴ в 12 луну и в первый и последний день какого-нибудь продолжительного служения, вы должны зажигать благовонную свечу и лично поднести её в честь своему Хэшану. Если же вас будет разделять большое расстояние, так что ни как нельзя лично поднести свечи: то обязываетесь, зажегши свечу и произнесши имя своего Хэшана, с благоговением, издали поднести оную ему, как бы лично.

Исполнилось ли вам 20 лет?

Есть ли у вас одежда и чашка?

С согласия ли родителей вы отказались от мира?

Не от долгов ли вы бежали?

Не из слуг ли вы чьих?

Не из знатных ли и важных вы людей?

Совершеннолетние¹⁰⁵ ли вы?

Не больны ли вы?

Шами! как я спрашивал вас здесь, так спросят и собравшиеся учители. Будьте и с ними откровенны, как со мною. Пойдемте; если они согласятся допустить вас, я поманю вас рукою».

Идут. Наставник вперед, Шами за ним в некотором отдалении. Наставник входит в залу, Шами остаются вне. Дошедши до эстрады, наставник говорит:

«Высокое братство! Послушайте. Вот «такие-то» Шами просят обетов Бикшу от «такого-то» Хэшана. Если время позволяет, выслушайте меня терпеливо. Я «такой-то» кончил расспросы. Позвольте им (т. е. Шамп) предстать пред вас».

И не дожидаясь ответа, подает условный знак. Шами входят в залу; наставник ведет их наверх эстрады. Там они становятся на колена и униженнейше просят из милости, сострадания возложить на них обеты Бикшу.

Выслушавши их троекратную просьбу, делопроизводитель докладывает:

«Высокое братство, послушайте! Вот эти люди «такие-то» желают усвоить обеты Бикшу от «такого-то» Хэшана, и просят от всего братства на то согласия. Если время позволяет: то выслушайте меня терпеливо; я предложу им вопросы касательно 13 пунктов и 16 препятствий. Позволите ли вы это?

Братство, повременив несколько ответом, наконец позволяет, а делопроизводитель спрашивает их о том же и также как и наставник в секретной комнате.

По окончании расспросов, Хэшан обращается со своим словом к Шами, желая приготовит их к «прививке обетов».

«Шами! говорит он, теперь для вас настали важные минуты; приготовьтесь. Обтеките мыслью всё сущее; приникните к скорби, злу, над миром тяготящему; троньтесь его бедственным состоянием; и пусть эта сострадающая, животворная мысль воспламенит в вас неутомимую жажду добра. Поклянитесь истребить в себе всякое зло, возрастить всякое добро, чтоб с очищенною, светлою мыслью, сгорая желанием добра, свободнее и влиятельнее действовать для избавления от перерождений и вразумления к тому тварей! Готовясь усвоить обеты, рассчитывайте не на то, чтоб достигнуть Шравака, чтоб только самому выбиться за черту перерождений. Нет; решитесь во чтобы то ни стало, рано или поздно, непременно сделаться Буддою, – не только самому дойти, но с собою и всё сущее довести до Нирваны – нашей общей родины. При таком только настроении мыслей, направлении и напряжении чувств, я обещаю вам усвоение обетов в возможно большей мере. Слушайте и будьте готовы».

В след за этою речью делопроизводитель начинает:

«Хэшан, и ты великое собрание! Не поскупитесь, не затаивайте в себе вашего сострадания; вооружитесь единомыслием; благоволите помочь этим трем человекам совершить усвоение обетов. Позвольте начать делопроизводство:

«Великое братство! Послушайте! Вот эти люди от «такого-то» Хэшана желают усвоить обеты Бикшу. Они показали, что ни пунктов ни препятствий за собою не знают, что им уже за 20 лет, что одежда и чашка у них есть. И так, если время позволяет: то выслушайте меня терпеливо; согласны ли вы на то, чтоб они «такие-то» усвоили обеты от «такого-то» Хэшана?

Присутствующие, не задумываясь, отвечают; согласны!

«Высокое братство! послушайте! Вот эти люди от Хэшана «такого-то» желают усвоить обеты полноты совершенства; теперь они просят вашего на то согласия. Из их показаний видно, что за ними ни пунктов ни препятствий нет, что им уже за 20 лет, что одежда и чашка у них есть. Теперь братству следует возложить на них обеты через «такого-то» Хэшана. Кто из вас, старцы, не согласен, пусть говорит. (Потом, помолчав не много, спрашивает) так состоялось ли мое первое делопроизводство? (состоялось).

Этот стих повторяет еще дважды, с переменою счетного числа делопроизводств, т. е. во второй раз говорит: состоялось ли второе, в третий – третье мое делопроизводство? И после третьего раза, когда братство ответит: состоялось! делопроизводитель. прибавляет: и так, братство согласно! Возложение обетов совершилось! «такой-то» Хэшаном!

Во время этих слов приставник устремляет всё свое внимание на часы и замечает, в какую именно минуту даже секунду замрет звук последнего слова делопроизводителя. Пренебречь этим важным обстоятельством – значит согрешить и согрешить тяжко; между тем решительно, неизвестно что за причина такой точности. В эту-то важную минуту Буддисты обязаны каждогодно подносить свечу своему Хэшану и кланяться его помощникам; с этой точки времени они считают годы своей жизни или лучше отшельничества.

По окончании делопроизводств, наставник встает со своего кресла, раскланивается и идет в знакомую нам секретную комнату. Там он расспрашивает следующий прием Шами касательно пунктов и препятствий, а здесь Хэшан обращается к своим новопроизведенным Бикшу со следующею речью:

«Благоразумные юноши! Воистину пришедший, совершеннейший, совершенно прозревший завещал нам следующие 4 важных пункта.

I. Решительно не нарушай целомудрия. Если Бикшу осквернится этим грехом, то он уже не подвижник (Ша-мын), не последователь Будды. И при этом случае досточтимый сказал следующий пример. Как человек, отрубивший свою голову, никогда не оживет: так и Бикшу нецеломудренный никогда не совершит своего подвига. Обещаете ли вы сохранить себя в чистоте на целую жизнь?

II. Решительно не воруй, хотя бы листочек травки. Если Бикшу украдет на пять монет; если сам украдет или научит другого, если разобьет, изрежет, сожжет что-нибудь сам или через другого, или возьмет вещь в настоящем её виде, а возвратит уже испорченную: то он не подвижник, не последователь Будды. Так если б у дерева до-ло вынуть сердцевину, то оно уже не будет расти. Равно и Бикшу-вор не может совершить своего подвига. Обещаете ли не воровать во всю свою жизнь?

III. С намерением не убивай никакого животного, хотя бы это был кузнечик. Если же Бикшу убьет человека, посоветует, поможет умереть, обрадуется смерти другого, оскорбить кого, ударит в живот беременную, или убьет заклинаниями и проч., то он не подвижник, не последователь Будды. Так если бы отломился кончик у швейной иглы: то она делается уже негодною. И Бикшу убийца не может совершить своего подвига. Обещаете ли вы не убивать во всю свою жизнь?

IV. Не хвастай собою, хотя и с добрыми целями, но на авось. Если Бикшу, не достигши совершенства, не созревши мыслью, не умея созерцать, еще не сделавшись Архатом, скажет, что он достиг этого совершенства, что духи-небожители, покровители адские являлись к нему с почтением: то он не подвижник, не ученик Будды. Так, если бы скала расселась на две половины: то она никогда уже не сойдется. И Бикшу-лгун не совершит своего подвига. Обещаете ли вы не хвастать собою во всю свою жизнь?

«И так, заключает Хэшан, вы приняли обеты; четыре делопроизводства совершены и возымели приложение: Хэшан, у вас, равно как и Ачари, и прочие семь необходимых особ из братства – все по уставу и в полном количестве. Займитесь же отныне средствами избавления от земных забот увещевайте и других, советуйте украшать священные башни, чтить приношениями и поклонениями Будду, его учение и братство. Всё, согласное с учением, что скажет вам Хэшан, и прочие 9 особ, исполняйте беспрекословно. Учитесь пению, чтению книг, постарайтесь достигнуть совершенств Архата: отречением от мира вы к этому сделали очень важный шаг. Чего не поймете сами, спрашивайте у старших себя. Совершите поклонение и сходите со ступеней».

Сошедши с эстрады, они отправляются в кумирню, там поклоняются Будде и повторяют перед ним свои клятвы и обеты до тех пор, пока снова не позовут их в залу, где эстрада. Между тем наставник на место их возводит другой прием, за другим третий, и т. д. до последнего, и со всеми поступают так же, как и с первым приемом. Кончивши возложение обетов на последний прием, всех новых Бикшу зовут из храма в залу, возводят на эстраду, и там общим хором поют хвалебную песнь Будде, как это показано было при окончании обетов Шами.

Вот как возлагаются обеты Буддийских отшельников!¹⁰⁶ Вот чего просят, о чем вздыхают тысячи благоразумных юношей и девиц! Принявшие обеты Бикшу считаются полными, совершенными; вступают во все права Буддийских подвижников: могут жить и в общежительных убежищах и где кому рассудится.

Обеты Шамини и Бикшуни совершенно те же, что и изложенные нами обеты Шами и Бикшу; они и возлагаются также и даже в одно время, только девицы всегда составляют особую партию. Здесь кстати заметить, что Шакьямуни имел странное понятие о женщине. Выдавая себя за просветителя тварей, проповедуя свое учение даже драконам, он женщину счел негодным сосудом для своего учения и на просьбы слезы Ананды, своего племянника и лучшего ученика, отвечал, что «женщины и слабоумны и болтливы; принять их в свое общество, и потому вверить им свое учение, значит обречь его на верную гибель». Однако Ананде посчастливилось умолить Шакьямуни за женщин; Шакьямуни принял их; но не без условий. Он узаконил принимать женщин в число братства не иначе, как взявши с них обещание совершенно покориться мужскому братству, во всем от него зависеть, от него учиться всему нужному и притом только учиться, но самим никому не преподавать учения, жить близь мужского общежительного убежища, может быть для ближайшего надзора, и ко всякому Бикшу питать высокое благоговение. Так если бы к столетней подвижнице пришел юноша в 20 лет, только что принявший обеты Бикшу, она должна почтить этого Бикшу поклонением, благоговейно слушать его милостивое наставление и во все время его высокого посещения стоять на коленях!¹⁰⁷ Вообще женщина в Буддийском братстве поставлена в сильной тени, чтоб сказать в совершенном мраке. У Буддистов есть вопрос: женщина может ли быть Буддою? и этот трудный вопрос до сих пор еще не решен. В настоящее время женщина в буддизме довольно жалкий предмет. Без призора, средств и побуждений к своему образованию, она, по признанию самих Буддистов, «и груба и глупа». Единственный случай, когда Букшуни заседает в собрании братства – это торжественное разрешение от греха какой-нибудь отшельницы. Тогда, в числе 40 присутствующих заседает 20 женщин. Только этим случаем и можно доказывать, что Бикшуни не даром носят название: сэн.

Обеты Шами и Бикшу суть обеты отшельнической жизни и, по мнению Буддистов, суть верная стезя за черту перерождений. Точным выполнением их достигают степеней Архата, или иначе – почти что до Нирваны (ю-юй-не-пань); Нирваны в собственном смысле¹⁰⁸ достигают только Будды и Бодисадвы. Впрочем обеты отшельнической жизни чрезвычайно много значат в деле усвоения совершенств Будды. Шакьямуни был отшельник и вот как отозвался об отшельниках: «В мире, как в аду – человек в самом стесненном положении. Зло в душе возникает именно от её пребывания в мире. Отказавшись от мира, человек выходит на простор, как бы в беспредельное пространство; от этого всё доброе удобно приумножается и растет».¹⁰⁹ Шакьямуни уверял, что все Будды были и будут только отшельники-подвижники, что и Бодисадвы тогда только достигнут совершенств Будды, когда примут обеты отшельников. Поэтому решено: на Бикшу, по принятии обетов отшельника, возлагать обеты Бодисадвы; а на мирян если бы они, по принятии обетов Бодисадвы, возжелали совершенств Будды, возлагать обеты отшельников с начала Шами, потом Бикшу.

Обеты Бодисадвы хотя ныне возлагаются вслед за обетами отшельнической жизни, но суть нечто отдельное – целое. Они суть общий урок как для мирян, так и для отшельников, и по характеру своему суть посвящение себя благотворению, клятва, свидетельствуемая огнем как символом того внутреннего пламени, каким просящий обетов сгорает желая пользы тварям. Мы видели в обетах отшельничества тонкий разбор телесных недостатков, способностей, порядка возложения обетов, даже побуждений к тому. При возложении обетов Бодисадвы этого не различают: к ним допускается всякий, кто бы ни пожелал. Этого мало: обеты отшельника возлагаются непременно братством и притом 10-ю особами; обеты Бодисадвы может возложить всякий сам на себя – даже должен возложить их на себя сам, если бы около места его жительства, на пространстве 500 верст, не было человека, способного возложить их по уставу, т. е. человека, глубоко постигшего учение Будды.

В Китае был пример подобного обстоятельства, именно в начале нынешней (Маньчжурской) династии. Некто Оу-и,¹¹⁰ отличный ученый, глубоко пропитанный духом буддизма, решился выслушать курс обетов. Но после первого урока он ясно увидел, что возлагатели обетов гораздо ниже его по образованию, и что следовательно от них он не многому научится. Оу-и ушел из общежительного убежища их, набрал благовонных свеч, зажег их, расклал по обнаженному своему телу, стал на колена пред священною башнею и в этом положении 6 недель приносил покаяние в своих грехах до рождения и произносил клятву посвящения себя пользе тварей. По прошествии 6 недель, Будда явился ему и уверил, что усвоение обетов совершилось.

Впрочем подобная мера усвоения обетов, хотя иногда неизбежная – считается трудною и не самою лучшею. Когда Будда был в мире, когда он сам возлагал обеты: тогда усвоение обетов было дело весьма легкое, и скоро совершалось, и в большей мере. Теперь, когда нет Будды в мире, возложение обетов братством считается легчайшим средством к усвоению их; в этом случае и меньше надобно времени, и усвоение совершается в большей мере.

Из обрядника видно, что в Китае, до конца Минской династии, существовало более 70 кумирен, где возлагались только обеты Бодисадвы и притом так, что по обстоятельствам в курсе этого урока совмещались и обеты отшельников. Ныне не только нет этого обычая, но даже самые кумирни в развалинах. Составитель обрядника, с грустью рассказывая об этом запустении, утешается тем, «что Наньшаньский Хэшан, т. е. Ду-ти, которого он взял себе в руководство, отличный знаток дела; что следовательно под его руководством, без всякого сомнения, можно восстановить прежние хорошие обычаи, если не в форме то в духе».

Заранее, еще прежде, нежели начнется курс обетов отшельнической жизни, извещают о дне, в который будут возлагаться обеты Бодисадвы. Поэтому все, желающие принять их спешат к сроку. Вслед за окончанием обетов Бикшу Хэшан приказывает готовить просителей. Это приготовление состоит в чтении и изъяснении всех тех мест книг учения, где говорится о Бодисадвах; это, говорят, для того, чтоб принимающий обеты понял всю их важность, и принял их по собственному убеждению, а не по совету только других, или – что еще хуже – по честолюбивому желанию, сравняться с другими.

В день, когда назначено приступить к курсу обетов Бодисадвы, после полдня, бывает звон. По звону часть просителей, если их много, а если не больше четырех человек, то все отправляются в комнаты приставников и приглашают их в залу. Когда приставники придут: то все просители поклоняются им трижды, прося руководствовать их в деле, для них непонятном. Приставники обещают им всё, от них зависящее, и советуют сходить к помощникам Хэшана, попросить их ходатайства. Затем идут в комнаты помощников и приглашают их в залу. Когда помощники придут в залу: то просители, после троекратного поклонения им, становятся на колена, а приставник, поклонясь однажды, стоя говорит вместо просителей:

«Вот эти Бикшу¹¹¹ желают принять обеты Бодисадвы. По этому, донося об их желании вам, помощники, просим: благоволите, по свойственному вам милосердию, совершить эти начатки прекрасного расположения воли; потрудитесь сходить в Фан-чжан (комнаты Хэшана), доложить Хэшану и попросить его пожаловать в залу для предварительного наставления. Пусть эти люди, выслушавши наставление, примут обеты с понятием и будут выполнять их с сознанием. Окажите им эту милость!»

Помощник в ответе своем выставляет всю важность новых обетов и увещевает просителей постоянно стремиться к избранной ими цели.

Лишь только кончится речь, приставник напоминает просителям поклониться помощникам; просители кланяются трижды, затем становятся в два ряда, а помощники между них идут в Фан-чжан, в сопровождении двух человек из просителей. Помощники входят в комнаты, просители остаются вне. Хэшан, переговорив наедине со своими помощниками, определяет день и час предварительного наставления. Помощники, возвратившись в залу, объявляют определение Хэшана, и сопровождаемые просителями возвращаются в свои покои.

Предварительное наставление назначается не дальше, как через день после описанной церемонии. В назначенный час бывает обычный звон, просители, приставники, помощники Хэшана – все собираются в залу действий, и оттуда идут торжественною депутацией к фан-чжану, приглашать Хэшана в залу. Один из просителей с зажженною свечою идет впереди, за ним два приставника с ручными цинами¹¹² (в которые по временам ударяют); за приставниками два Ачари (помощники), за Ачари 8 человек из просителей, по два в ряд. Все идут чрезвычайно медленно, как бы боясь оступиться, и соблюдают глубокое молчание. Пришедши к Фан-чжану, поклоняются Хэшану и, не говоря ни слова, ведут его в залу действий. Когда Хэшан займет свое кресло, прежде всех поклоняются ему помощники, и потом уже занимают свои места. За помощниками приставники, а наконец и просители. По окончании поклонения, один из приставников выходит на средину, развертывает свой молитвенный коврик совершенно, поклоняется трижды, становится на колени и, сложивши руки,¹¹³ говорит:

«Хэшан! к тебе обращаю взоры и слова мои. Выслушай меня благосклонно. Вот эти Бикшу желают принять обеты Бодисадвы. По сему теперь припадаем к твоему седалищу, поклоняемся и просим: предложи им учение об истинной свободе, благоволи руководствовать их».

К речи прилагает три поклона; потом встает, занимает свое место и, обращаясь к просителям, говорит.

«Подносите свечи!» – Просители выходят из рядов, берут свечи, зажигают и, приподнявши их выше своей головы – в знак особенного благоговения – опускают в приготовленные курильницы перед истуканом Будды, Бодисадв, Архатов.

«На свои места!» И просители занимают прежнее свое место.

«По звуку Цина¹¹⁴ сделайте три поклона! – распахните одежду! – становитесь на колена! – сложите руки!» – Просители все делают, как говорит приставник. Когда они сложат руки, наставник подходит к ним, и в полголоса говорит:

«Бикшу! предложите вашу просьбу. Пусть один говорит за всех. Слова просьбы должно говорить ясно, раздельно и с особенным благоговением».

Передний из просителей говорит:

«Мы «такие-то» Бикшу давно уже отказались от мира и изменили нашу наружность. Все наши попытки, средства к самоусовершению были бы безуспешны, если б к счастью не встретились с тобою, великий Хэшан! коего успехи в усвоении обетов высоки, как гора, и знание устава глубоко, как море. Мы уже удостоились возложения обетов полноты совершенства, сопричислились братству; но нам хотелось бы, не останавливаясь на маловажном, проникнуть в самую истину – хотелось бы принять возложение обетов Бодисадвы. Поэтому припадаем к твоему седалищу, искренно и усердно просим, обрати на нас твое внимание, яви милость над людьми малосведущими, удостой нас великих обетов. Пусть мы, деятельно изучая высшее учение, постигнем свой дух, природу своего сердца, и некогда подвигом благотворения возблагодарим тебя за напитание нас молоком учения. Услышь нашу покорнейшую просьбу!»

В след за этой просьбой приставник говорит:

– Совершите поклонение! – Все просители встают и поклоняются Хэшану.

– Сложите руки! – становитесь на колена! слушайте внимательно!

Как скоро шум, неизбежный при множестве народа, преклоняющего колена, умолкнет, Хэшан берет буддин аршин, ударяет им по столику и говорит:

«Бикшу! вы так искренно и усердно просите возложения обетов Бодисадвы; но стяжали ль вы крепкую и постоянную веру в три пункта? Чувствуете ли вы непогасимую жажду высшей мудрости? Без крепкого убеждения нельзя избежать сомнений; без глубоко-постоянного убеждения нельзя иметь надлежащего мужества и успеха в подвижничестве. Вот почему высшая всеведущая премудрость (бо-ди), почивающая в большой телеге, неподвижная, как гора, глубокая как море, усвояется нами мерою твердого и постоянного убеждения. Какие же это три пункта? Первый: должно твердо и глубоко верить, что все одушевленное имеет в себе мудрость и совершенства во истину пришедшего (жу-лай), только ложное, мечтательное (т. е. материальность, чувственное, форма) так охватило, покрыло это истинное совершенство, что ему нет никакой возможности проявиться в настоящем своем величии. По этому-то горящий жаждою высшей жизни должен решиться возвести дух свой до нормальной его деятельности, решиться спасать все одушевленное, постепенно возводя до состояния Будды. Этот первый пункт в книге¹¹⁵ ясно высказан в следующих словах: «не выпускайте из виду той мысли, крепко держитесь того убеждения (слова Будды), что я уже достиг состояния Будды, и вы еще можете и должны достигнуть: это облегчит вам и выполнение обетов». Второй пункт: должно твердо в глубоко верить, что правила учения Болотимуча (Пратимокша)¹¹⁶ суть необходимая, коренная исходная точка для стяжания высшей мудрости и Нирваны. Не положить обетов в основание деятельности, значит тоже, что варить кашу (вместо риса) из дресвы; труды такого человека – пусть они продолжатся бесчисленные калпы – будут труды напрасные, пустые. Поэтому то в Хуа-янь-цзине и сказано, что обеты для стяжания высшей мудрости суть корень, и что только тот, кто принял их и точно выполняет, увенчается как во истину пришедший. Третий пункт: надобно твердо и глубоко верить, что три состояния (фа-бао-хуа-шень) всех Будд, чистейший свет, несказанная красота и внешние совершенства – все доведено до настоящего величия не иначе, как строгим выполнением обетов. При содействии обетов, с одной стороны, можно достигнуть совершенств Будды, а с другой, в деле спасения тварей, совершить бесчисленное множество прекрасных подвигов. Следовательно, если при содействии обетов деятельность, обещает столько вознаграждения: то деятельность не принявшего обетов, не будет ли деятельность бесполезная? И так, если вы ощущаете в себе достаточную силу убеждения в сказанные три пункта, то смело просите владыку учения в области саха (Будду Шакьямуни) быть Хэшаном при усвоении обетов, многознающего Манчжушри – Бодисадву быть делопроизводителем; а через одно перерождение имеющего быть Буддою Бодисадву – Майдари быть наставником; всех настоящих Будд – в почетные свидетели; всех Бодисадв – в сотоварищи по предмету деятельности. Хотя я и принял ваше приглашение воссесть на кресло, впрочем я могу только изложить и пояснить вам обряд, т. е. я буду Хэшаном только для совершения обряда возложения обетов, а не усвоения их.

В самое время возложения обетов вы должны умственно отвлечься от всего вас окружающего так, чтоб, внешне – телом находясь перед седалищами учителей, умственное око ваше созерцало собрание бесчисленных Будд. Знайте, что обеты Бодисадвы не такого рода, чтоб усвоились легким убеждением и рассеянною, не настроенною мыслью. В книге учения сказано, что «лишь только проговорится троекратное делопроизводство, то вдруг, в одно мгновение все принимающие обеты переносятся перед Будд и Бодисадв всех бесчисленных миров и времен». Этим книга учения хочет показать, что человек лишь только примет обеты Бодисадвы, то вдруг все Будды и Бодисадвы обращают на него свое внимание, т. е. узнают, что в «таком-то» мире, Бодисадва по имени «такой-то», в «таком-то» месте, сейчас принял обеты Бодисадвы, узнают и окружают его, как дети (отца), как ученики (учителя), и навсегда будут питать к нему самую близкую, родственную любовь, и упрочат для него успех в добре так, что не было еще примера, чтоб принявший обеты Бодисадвы надлежащим образом, раскаивался и погибал. Поэтому то обеты Бодисадвы несравненно выше всех прочих обетов.

Все живое имеет в себе Будду; нельзя сказать, чтобы не было Будды и в пробуждающемся червячке. Где есть животное развитие, там есть и чувство, а где есть чувство, там есть и Будда. По этому-то все живое способно достигнуть состояния Будды. В книге фань-ван-цзин сказано: «вечные, светоносные обеты суть основание всех Будд, всех Бодисадв, суть семя природы Будды; а эта природа обща всем тварям». Все, что понимает, познает, соображает; что управляется инстинктом, что живет – все это имеет в себе Будду. Между тем проявляет в себе существо обетов, достигает совершенств Будды только тот, кто способен, кто не осквернился 7 преступлениями. Итак если вы в настоящем перерождении согрешили, то еще не способны произнести великого обета, хотя природа Будды в вас существенно находится, и притом у каждого поровну – ни больше, ни меньше, но если вы нечисты – вам все-таки нельзя будет проявить существа обетов. Для сего, чтоб предотвратить такое несчастье, по согласному требованию книг учения, вам прежде всего нужно будет совершить сознание дел ваших и принести раскаяние. Не много погодя, вы вместе с приставниками на нынешнюю ночь пойдите в очистительную комнату, там перед делопроизводителем каждый объявит свою жизнь: нужно знать до какой степени точно выполняли вы обеты, на вас уже возложенные. Если по сознании не окажется никаких важных грехов или преступлений, то можете надеяться возложения обетов; все Будды исполнят вашу просьбу; драконы и блаженные духи невидимо будут охранять вас; в этом случае вы сделаетесь надежною опорою и распространителями истинного учения (удар); обещаете ли вы исполнить это?»

Все отвечают: обещаем! В след за ответом приставник начинает:

– Бикшу! вставайте! – просители встают.

– По звуку цина сделайте три благодарственных поклона! Один из приставников ударяет в цин, а просители кланяются.

– Вставайте! – поднимите коврики! постройтесь в два ряда! Просители не торопясь действуют с совершенным однообразием. Между тем Хэшан встает и между рядами идет из залы; а приставник продолжает:

– Приглашавшие! выйдите из ряда и проводите Хэшана, возвращающегося в свои покои!

Проводивши, просители возвращаются в залу действий; также, как и Хэшану, поклоняются его помощникам, потом провожают их в их комнаты; за тем, снова возвратившись в залу, поклоняются приставникам и потом уже расходятся по кельям до вечера.

NB. Церемония приглашений и проводов, здесь изложенная, неизменно соблюдается при всяком приглашении и проводах. Для избежания повторений и соблюдения краткости, это было выпущено при изложении обетов Шами и Бикшу, равно как и в дальнейшем изложении этого обета – по тем же самым причинам будут делаться только намеки на неё.

Обряд этот производится в зале действий. Зала убрана, освещена, наполнена благоуханием также, как мы это заметили при обряде Шами. К вечеру при закате солнца звонят в колокол; все просители идут в залу, оттуда в сопровождении приставников к делопроизводителю и зовут его на обряд. Как скоро делопроизводитель займет свое кресло, приставник напоминает просителям о поднесении благовонных свечей и о поклонах. По окончании этой церемонии, из среды братства выступают на средину два человека: это надсмотрщики. К ним делопроизводитель обращается с такою речью:

«Вот эти люди – показывая на просителей – желают принять обеты Бодисадвы и по уставу совершить сознание. Из опасения, чтоб за ними не вошли сюда посторонние и не подслушали открываемого, поручаю вам смотреть за входящими и выходящими. Если это дело устроится как следует, то мы совершим обряд без замешательства. Может быть обряд значительно продолжится и вам нужно будет потрудиться; прошу не поскучать моим поручением».

За надсмотрщиками является письмоводитель; ему делопроизводитель говорит следующее:

«Желающий принять великие обеты должен быть чист и душой и телом: всякий проступок уже есть препятствие. Следовательно очень важно знать открываемые проступки. В нынешнюю ночь и рядов не мало, и людей в них довольно: дело как гром разразится (т. е. при множестве никак не запомнишь открываемого). По сему приглашаю тебя подробно записывать открываемое, чтоб после нам можно было отчетливо донести Хэшану. Не поскучай этою хлопотливою обязанностью».

За письмоводителем выходят 4 наблюдателя порядка с вразумляющими жезлами. Им говорится речь следующего содержания:

«Правила строги, а сердце человеческое склонно к разленению. Необходимо сильное побуждение, чтоб сделать что-нибудь доброе. И так из опасения, чтоб эти люди во время вопросов не забылись, прошу вас построже смотреть за ними. Из них только при хорошем надзоре можно образовать людей. Потрудитесь»!

Когда наблюдатели удалятся, то приставник говорит просителям:

«Бикшу! настают важные минуты; будьте особенно благоговейны. Пропоемте заклинание,¹¹⁷ чтоб силою этих таинственных звуков освятить место обряда и оградить его от навета злых духов».

По окончании заклинания, подношения свеч, поклонов – просители становятся на колена, приставник говорит:

«Сосуд учения давно готов; но он еще без отделки: ему еще не дано надлежащего блеска и изящества. Занесши ногу на ступень совершенных, надобно отрясти и прах с башмака. Вы уже приняли обеты Бикшу; для вашего сердца недостает теперь полировки. Вот для чего – чтобы снабдить вас всеми средствами для достижения совершенства – мы убрали эту залу, осветили её, наполнили благовониями, и пригласили «такого-то» учителя. Если вы хотите с пользою совершить обряд очищения, то просите этого учителя взвесить ваши поступки и научить приличному очищению. Слова просьбы говорите раздельно. Впрочем, может быть вы еще не умеете сложить речи: говорите за мною. Произнесите каждый свое имя.

Высокодобродетельнейший! обрати на нас твое внимание. Мы просим тебя, взвесь наши поступки и научи нас истинному очищению. Только при твоем содействии, Высокодобродетельнейший! мы можем достигнуть состояния Бодисадвы. Окажи нам эту милость».

Эту просьбу – по обычаю повторяют трижды и поклоняются. После третьего поклона делопроизводитель отвечает: (удар).

«Бикшу! Вы так искренно и усердно просите меня; я согласен произвести суждение о ваших поступках и научить вас истинному очищению: только наперед выслушайте что я скажу вам.

Учение предлагается смотря по приемлемости учащихся; с начала не мудрёное, а потом – требующее сильной головы. Знайте, что все правила деятельности установлены в следствие требовавших того обстоятельств. Каково тело, такова и жизнь (т. е. образ жизни). Если тело осквернено, то как надеяться выполнения обетов? Итак если вы принятые вами обеты сохранили в точности, то приступите к принятию обетов Бодисадвы, горячо полюбите эту высокую деятельность, усильте в себе рвение к ней, твердо решитесь достигнуть неоцененного пристанища (Нирваны) – во чтобы то ни стало – непременно сделаться Буддою. Тот кто носит в себе это высокое стремление, есть подлинно лучший из людей! Но как пловцу трудно, невозможно переплыть моря, если его лодка имеет сильную течь, так невозможно достигнуть Нирваны и тому, кто преступил уставы; потому что для упражнения в добре и для успеха в этом деле у него не будет точки опоры. Потому-то в уставе и сказано: согрешившие возвратились вспять, потеряли цель своих стремлений. А Фань-ван-цзин говорит, что осквернившихся семью преступлениями нельзя допускать к обетам. В силу таких-то причин узаконено наперед разузнать жизнь просителей и для возложения обетов из всех избрать только лучших.

Итак прежде всего я спрошу вас о том, как вы исполнили обеты Бикшу, а потом о 7 преступлениях. На каждый мой возрос вы отвечайте мне по сущей справедливости. Знайте, что если вы будете запираться, скроете что-нибудь, то не совершите ничего доброго. Если хотите совершенно усвоить высшую мудрость то будете откровенны. (Удар). Обещаете ли вы мне это»?

За тем выводят всех просителей из залы и разделяют их на две партии: мужскую и женскую. В каждой партии бывает несколько отделов, т. е. в мужской отделы: Бикшу, Щами, Юпосэ; в женской – Бикшуни, Шчамоно, Шамини и Юпои. Сверх того, смотря по числу просителей, в каждом отделе бывает по нескольку рядов. Разделивши таким образом, вводят в залу на испытание сначала мужчин, а потом женщин по старшинству обетов, и притом из каждого отдела по одному ряду. Каждый ряд, введенный в залу для испытания, совершает подношение свеч, поклонение и пр., и когда станет на колена, то приставник говорит: (а за ним и просители).

«Поклоняюсь трем драгоценностям, вечным, везде находящимся». Произнося это, поклоняются.

После этого делопроизводитель начинает вопросы.

NB. Чтоб не прерывать нити рассказа, я не поместил вопросов делопроизводителя здесь. Они помещены между пояснениями.

По совершенном окончании вопросов, всех просителей зовут в залу. Наблюдатели порядка, надсмотрщики и письмоводитель выходят на средину и доносят каждый по своей части, что они возложенное на них поручение выполнили в точности и что ничего особенного не случилось. Письмоводитель к донесению словесному присоединяет и записную книгу, приговаривая, что никаких важных грехов или преступлений не оказалось. (Если же есть что-нибудь, то прибавляет, кроме таких-то лиц, показавших на себя то-то и то-то). Делопроизводитель благодарит их за понесенные труды и просить успокоиться. Потом обращается к просителям с следующею речью:

«Не сомневаюсь, что вы понимали мои вопросы и отвечали по сущей справедливости. Поэтому заключаю, что вы свято сохранили ваши обеты, невинны в преступлениях, и следовательно можете твердо надеяться возложения обетов Бодисадвы. Теперь вам остается только с чувством особенного благоговения обратиться с мольбою ко всем Буддам и Бодисадвам о ниспослании на вас милостивого озарения и о засвидетельствовании вашего сознания во всех грехах, какие вы учинили в прежних перерождениях до настоящего включительно. Тогда вы до самого будущего мироздания освободитесь от всех препятствий к самоусовершению и от всех зол, отяготевших над тварями; таким образом обоюдная польза будет вполне достигнута. Вот я поднесу за вас свечи с пением очистительного стиха; а вы припевая за мною совершите обряд очищения. Проговорите каждый свое имя».

Все поют стихи, уже помещенные при обетах Шами и Бикшу.

На следующее утро делопроизводитель, приставники и письмоводитель отправляются в Фан-чжан на поклон к Хэшану. Здесь доносят ему об исполнении возложенного на них поручения и вместе вручают ему записную книгу. Хэшан внимательно рассматривает записи, и, если не окажется согрешивших тяжко раскланивается и отпускает депутацию, прибавляя что-нибудь в роде благодарности за понесенные беспокойства. Если же найдутся важные грешники, то сейчас же приказывает позвать к себе и предлагает наставление; показывает как гнусен порок, выражает сожаление, что находит нужным отлучить их, предлагает каждому из них какое либо по грехам наказание, (напр. а) прилежно размышлять о причинах греха и средствах уничтожения его; б) совершать поклонения с призыванием имен Будд, пока не явится Будда, и в) постоянно, с полным вниманием произносить имя Амитабы,¹¹⁸ чтоб таким образом переродиться в его области). Притом дает заметить им, что их грехи очень тяжки, что в уставе нет на них и врачевания, что и наказание, на них возложенное, полезно будет только при усердном его выполнении, что если кто-нибудь из них, не дождавшись полного очищения, хотя на мгновение забудет скорбь о сделанном грехе, хотя несколько ослабит усердие в искании освобождения от перерождений, то он человек потерянный; для него покаяние – если бы оно продолжилось и целое мироздание, будет бесполезно. Кончивши наставление в этом духе. Хэшан отпускает всех.

После полдня бывает сбор в зале действий. Хэшан, обычно приглашенный, открывает собрание следующею речью к просителям:

В прошлую ночь я приказал исследовать поступки. К величайшему удовольствию оказалось, что вы не повредили корня добра, не согрешили ни грехами, ни преступлениями; следовательно вы можете быть допущены до обетов. Но так как усвоить обеты не легко, а выполнить их еще труднее, – для этого нужно особенное мужество, то я наперед желал бы возбудить в вас всю силу убеждения и видеть твердость вашей клятвы. В книге фань-ван-цзин сказано: «дети Будды должны с особенным расположением и любовью изучать книги, устав и внешность, приличную большой телеге; понять смысл всего этого во всей его обширности, совершенно войти во вкус учения. Сверх того если кто объявит желание принять обеты Бодисадвы, должно предложить им к исполнению обряд жжения тела, руки, пальцев. Тот кто не согласится подобным образом почтить Будду, не может быть Бодисадвой. Сказанный образ почитания Будды выражает глубокое сочувствие страданию тварей в перерождениях, и вместе сильную, пламенную готовность возвыситься до состояния Будды». И в другом месте: «сказать им, что если бы напали тигры, львы, голодные духи: то и в этом случае они не должны стоять за свое тело; пусть пожертвуют им. Таким самоотвержением выразится сочувствие Буддам и вместе покажется готовность точно выполнить клятву – спасать тварей от перерождения». Будда постиг, что инстинкт самосохранения, самолюбие глубоко укоренились в тварях так, что¹¹⁹ весь почти труд состоит в борьбе с самолюбием. Поэтому для ищущих высшей мудрости поставлена в основание добродетель самоотвержения (тань-ду). Навыкший в этом начальном подвиге уже без труда совершает прочие добродетели. Обряд жжения тела ясно показывает силу воли и господство духа над чувством. Бодисадва непременно должен начать с него; потому что ряд его блистательных подвигов во имя совершенства начинается и совершается самоотвержением. Припомним то время, когда Будда Шакьямуни был Бодисадвою. Какое изумляющее терпение, какое высокое самопожертвование из сострадания к тварям! Однажды он отдает свое тело барсу, чтоб избавить его от голодной смерти; в другом перерождении тоже делает для голодного ястреба; он беспрестанно жертвовал собою для пользы тварей. Он отказался от почестей, ушел из города, покинул жену, сына, слонов, лошадей, драгоценности – всё, всё оставил, чтобы только навыкнуть к добродетели самоотвержения. Одним словом: представьте себе всю необъятную область его учения (т. е. саха) и назовите мне хотя одно такое место, которое бы не было свидетелем какого-нибудь его самопожертвования! Вот каким путем он достиг состояния Будды! Таким же путем шли и достигали совершенства и все Будды! – Вы может быть скажете, что вы еще неспособны к таким высоким действиям, что для таких поступков нужна крепость духа, которой вы еще не имеете, что вы, хотя и чувствуете в себе охоту, любовь к мудрости, сострадание к тварям, тем не менее сознаете себя не совсем свободными от себялюбия. Правда; согласен, что во всем нужна постепенность, сноровка. Но не бойтесь. Уж если вы чувствуете в себе охоту достигнуть состояния бескорыстия, полного самоотвержения: то сожгите хотя одну свечу. Если вы, слушая эти слова, двоитесь мыслью, сердце ваше колеблется между страхом боли и несказанными плодами мудрости: то вы еще не созрели для Бодисадвы, еще не можете быть детьми Будды. Что же касается до меня: то я не мог не предложить вам этого обряда, и, миновав его, не мог возложить на вас обетов, иначе я не стоил бы и названия учителя, я был бы преступник против учения Будды. Поняли ли вы слова мои? (удар) Так обещаете ли в точности исполнить сказанный обряд? (обещаем). Хорошо; после того, как вы кончите это дело, я распоряжусь приготовить все нужное для возложения на вас обетов Бодисадвы.

По окончании речи Хэшан встает и все собрание провожает его до фан-чжана. Просители идут в храм, где уже приготовлено все необходимое для обряда – огонь, свечи,¹²⁰ постное масло¹²¹ и пластырь.¹²² В обряде жжения тела свечи употребляются не цельные; их разламывают на мелкие, куски, зажигают каждый особо, и раскладывают по обнаженному телу – лбу, ногах, плечах, чаще на руках. Это делается следующим образом: просителя ставят на колени перед каким-нибудь истуканом Будды. Те места, где намерены поставить свечи, намазывают пластырем. Между тем разжигают свечу; когда она сгорит, обуглится на полвершка, то обмакивают её в масло, отламывают уголь, напитавшийся маслом, зажигают этот кусочек и ставят на пластырь. Пластырь намазан тонким слоем; только держит кусок свечи, но не защищает от боли.

Так – по кусочкам – должна сгореть целая свеча, и когда погаснет даже пепел приставник возвещает просителям, что их испытание совершилось, что они довольно показали себя. После этого просители поклоняются приставникам в знак благодарности за хлопоты, и все расходятся по кельям.

В Китае, во время Танской династии, обряд жжения тела и вообще всякого увечья доходил до ужасной степени. Исступление было так велико и всеобще, что правительство должно было обратить на это свое внимание и принять нужные меры. Враги Буддизма – особенно Хань-вэнь-гун, представляли Государю опасность положения дел,¹²³ предрекали бедность и запустение государства – как неизбежные следствия Буддизма, и, намекая на увечья телесные, говорили, что «к таким прекрасным учителям, каковы западные, выходцы, для отрубивших и отжегших свои руки Буддистов, нужно бы еще выписать работников и кормилиц; потому что в ожидании бессмертия увечные должны есть, но без рук это дело неловкое»!

Ныне это обряд довольно легкий, судя по тем следам, какие после него остаются. Мой Хэшан показывал мне свой лоб и руки, усеянные ожогами и на некоторые из них показывал, как на недавние – вследствие особенного, частного обета. Правда, множество и степень этих рубцов и ямок свидетельствовали о большом усердии, и силе воли человека, но не представляли особенного увечья.

– Так – говорил он – поболит недели две, да и заживет!

Несколько дней спустя после испытания огнем, смотря по календарю, назначается день возложения обетов Бодисадвы. К этому дню приготовляется эстрада уже в самом храме. В средине залы храма, лицом к югу, ставится высокое и огромное кресло для Будды Шакьямуни, с левой его стороны одно высокое кресло для почетных свидетелей всех Будд – в том числе, для делопроизводителя – Бодисадвы Манчжушри, наставника Бодисадвы Майдари и всех Бодисадв, их сотоварищей; с правой стороны, кресла для учителей-возлагателей. Перед каждым должны быть благовонные цветы (искусственные). Когда настанет определенный час, то звонят сбор. Все готовящиеся к принятию обетов, в полном одеянии, пристегнувши свою чашку, и захвативши молитвенный коврик, в сопровождении приставников идут в храм. Там, ставши по отделам в ряды, кланяются приставникам. Приставники, показывая на расставленные кресла и на разложенные вещи, говорят кланяющимся просителям!

«Дети Будды! Вот как заботливо для вас приготовлено возвышение, расставлены эти кресла, разложены цветы. Пропоемте теперь заклинание для ограждения жертвенника; и потом пойдем просить учителей».

Отдавши честь главному креслу преклонением колена, все идут (по солнцу) вокруг эстрады с пением заклинания (да-бэй-чжоу). Обошедши трижды, становятся опять в прежний порядок и заключают пение стихом: «поклоняюсь великому гань-лу Бодисадве, Магасадве»!

Между тем, лишь только раздастся звук сборного колокола, все важнейшие члены братства сбираются в Фан-чжан. По окончании заклинания, когда приставники в сопровождении просителей, придут к Фан-чжану и доложат через прислужника о себе, все члены братства и Хэшан выходят из Фан-чжана, идут в ближайшую залу и там занимают свои места. Здесь начинается церемония просьбы. Просители становятся на колена и умоляют Хэшана возложить на них обеты Бодисадвы. Просьбу предлагают трижды, но Хэшан медлит ответом. Наконец встает с кресла и запевает: «поклоняюсь нашему Будде Шакьямуни»! С этою песнью в устах, при звоне колоколов и громе барабана Будды в храме, все торжественным ходом отправляются в храм, к эстраде, в следующем порядке; сначала два приставника с зонтами¹²⁴ в руках; за ними усердствующие члены братства, за братством просители обетов за ними два приставника с ручными цинами, (в кои по временам ударяют); за приставниками свеченосцы; за свеченосцами помощники Хэшана, и наконец сам Хэшан. Все идут попарно, только Хэшан без пары. Пришедши в храм, все становятся в том же порядке, как шли, лицом друг к другу, так что между ними образуется проход. Помощники доходят до кресла и становятся по сторонам его. Хэшан, ставши перед креслом, прежде всего поклоняется Буддам трех мирозданий (9 поклонов). Между тем как Хэшан кланяется, пение не умолкает; а Вэи-но¹²⁵ приговаривает стихи, приличные обстоятельствам:

«Да разрушатся злобные наветы врагов; совершенно да исчезнут узы греха; на этот таинственный звук да слетятся все совершенные, как слетаются облака»!

«Поклоняюсь собранию совершенных, слетевшихся как облака»!

«Звук металла раздается в 3000 миров; волны учения Будды воздымаются в бесчисленных государствах; возблагодарим за милости государя-покровителя, за усердие людей благотворительных»!

Когда Хэшан кончить поклоны и сядет на кресло, выходят на средину и кланяются Буддам трех мирозданий его помощники; потом приставник вызывает на поклонения Будде «великое море» усердствующих членов братства, и когда все, на лицо состоящие, кончат поклоны, приставник обращается к просителям:

«Дети Будды! Так как вы обнаружили высокое стремление, просите возложения обетов Бодисадвы, то с чувством особенного благоговения должны совершить поклонение трем драгоценностям. Произнесите каждый свое имя; сложите руки»!

Между тем с правой и левой стороны выходят на средину несколько приставников, становятся в один ряд с востока на запад, развертывают молитвенный коврик, поклоняются на нем, и, сложивши руки (в одно время с просителями), поют и кланяются, а просители им подражают:

1.

а) Всем сердцем поклоняюсь всем Буддам прошедшего мироздания!

б) – – – будущего мироздания!

в) – – – настоящего мироздания!

2.

а) Всем сердцем поклоняюсь всему (без изъятия) высшему учению прошедшего мироздания!

б) – – – будущего мироздания!

в) – – – настоящего мироздания!

3.

а) Всем сердцем поклоняюсь всем (без изъятия) мудрым (яснь) и совершенным (шен) мужам прошедшего мироздания!

б) – – – будущего мироздания!

в) – – – настоящего мироздания!

По окончании этой песни с поклонами, приставник обращается к просителям и говорит:

«Дети Будды! Теперь пред истуканом Будды, как перед лицом его самого, предложите еще вашу просьбу к Хэшану». И дети Будды снова становятся на колена, снова умоляют об возложении на них обетов Бодисадвы, просят и кланяются; но Хэшан в нерешимости, медлит обещанием.

– Дети Будды! говорит он им, послушайте. Бодисадвы ли вы?

– Да, Бодисадвы!

– Если вы Бодисадвы, то почувствовали ли вы в себе жажду высшей мудрости?

– Да, чувствуем!

(Молчание).

– Дети Будды! послушайте. Вы хотите от меня узнать всё то, в чем должны упражняться Бодисадвы, т. е. и то, как пресекать зло, (избавиться от перерождений) и то, как совершать добро, и то, как приносить пользу тварям. Это стремились узнать, а узнавши исполнять, все Бодисадвы прошедшего мироздания, Бодисадвы настоящего мироздания стремятся к тому же, и Бодисадвы будущего мироздания будут стремиться к этой же цели. Вы обещаете ли мне руководствоваться тем же чувством, стремиться к той же цели, как и все Бодисадвы?

– Обещаем! (Вопрос и ответ повторяется трижды).

Уверившись в решимости просителей, Хэшан дает свое согласие на возложение обетов и говорит: дети Будды! если вы чувствуете себя способными к принятию обетов Бодисадвы и обещаете упражняться во всем, что прилично Бодисадвам, то встаньте, сложите руки, повергнитесь долу всем существом своим и от всего сердца умоляйте Будд и Бодисадв быть Xэшаном и наставниками при возложении на вас обетов Бодисадвы. Произнесите каждый свое имя.

Между тем, как произносятся имена, Хэшан встает с кресла, берет цветы и свечу, принимает благоговейное положение, и, обращаясь к просителям, говорит: – начнемте! (поют).

«Идем на встречу с благовонием и цветами; мы Бикшу «такие-то» с чувством особенного благоговения просим:

Высокодобродетельнейший! Во истину пришедший Шакьямуни! воззри на нас «таких-то», и благоволи быть Хэшаном при усвоении обетов. Только при твоем содействии мы можем усвоить обеты трех совершенств и 10-ти пратимокш!¹²⁶ Яви на нас твою милость! (Это повторяется трижды).

Потом в подобных же выражениях обращаются с просьбою к Манчжушри Бодисадве – быть делопроизводителем, к Майдари Бодисадве – быть наставником, ко всем Буддам – быть почетными свидетелями, ко всем Бодисадвам – признать их сотоварищами по предмету деятельности. Каждую просьбу произносят по три раза и на каждый раз делают поклонение. По окончании просьб Хэшан садится на свое кресло, а просители становятся на колена. Хэшан говорит им:

«В книге Ин-лэ-цзин сказано: в след за поклонением трем драгоценностям, должно научить четырем вечным пунктам закона, чтоб тем укрепить четыре обета.¹²⁷ Что же это за четыре вечных (бу-хуай) пункта учения? Наша человеческая природа сама по себе одна единица; но в этой таинственной единице можно отличить четыре главных момента, Будду, учение, братство и обеты. Говорите: (просители повторяют за Хэшаном).

1. Я «такой-то» отныне и на веки обращаюсь¹²⁸ к Будде.

2. Я «такой-то» отныне и на веки обращаюсь к учению.

3. Я «такой-то» отныне и на веки обращаюсь к братству.

4. Я «такой-то» отныне и на веки обращаюсь к обетам!

(Удар). Хэшан продолжает:

Дети Будды! фань-ван-цзин ясно говорит, что согрешившие в настоящем перерождении хоть одним из 7 преступлений не могут принять обетов. При сознании, к величайшему удовольствию, оказалось, что из вас никто не согрешил; следовательно вы беспрепятственно можете принять обеты. Между тем в Цзине-ин-лэ говорится еще следующее: «по выражении убеждения в истине четырех вечных пунктов учения, должно научить очищению от грехов трех мирозданий. Что такое грехи трех мирозданий? – Необдуманные поступки прежних перерождений суть семена, причина грехов в последующих перерождениях. Все действия человека суть как бы удобная почва, с избытком произращающая вверяемые ей семена зла. Семена эти прозябают, растут, зреют и новым, бесчисленнее прежнего количеством, опять падают на дух. Вот и новые семена для новых грехов и бедствий в будущем перерождении. И с каждым шагом в жизни, корень зла только усиливается, бедствия всё увеличиваются и в будущем готовят бесчисленные перерождения. Таким образом, чтоб избавиться перерождений, чтоб пресечь это зло, надобно совершить обряд очищения пред седалищем всех Будд и Бодисадв. В этом случае – когда вы отречетесь от превратной деятельности – семена зла, как болотное растение, пересаженное на сухую почву, засохнут. А когда уничтожится причина зла, тогда уничтожатся и следствия его т. е. бедствия и перерождения. Говорите раздельно, ясно; говорите за мною.

1. Я «такой-то» хотя в прежнем перерождении и грешил словом, делом, мыслью, 10-ю видами греха, впрочем теперь решаюсь совершенно прекратить это, и не грешить до будущего мироздания (т.е. никогда), (поклон).

2. Я «такой-то» хотя в настоящем перерождении и грешил словом, делом, мыслью 10-ю видами греха, впрочем отныне решаюсь прекратить это и не грешить до будущего мироздания, (поклон).

3. Я «такой-то» хотя в следующем перерождении и должен бы был грешить словом, делом, мыслью. 10-ю видами греха, однако теперь решаюсь совершенно прекратить это и не грешить даже до будущего мироздания. (Поклон) (удар).

Дети Будды! вы совершили очищение; три стороны¹²⁹ вашей деятельности чисты, как чист хрусталь прозрачный и блестящий с обеих сторон. Теперь вам остается дать мне клятву в точности сохранить 14 пунктов, основать на них, и расположить по ним всю свою деятельность, и не отступаться от них, хотя бы это стоило и жизни. Теперь я трижды проговорю каждый из помянутых 14-ти пунктов, чтоб вы совершенно поняли дело и, взирая к седалищам всех Будд и Бодисадв, раздельно и с сознанием произнесли клятву, (удар).

1. Клянитесь, что вы с сих пор даже до перерождения в грядущем мироздании, постоянно будете заниматься размышлением о Будде, и сблизитесь с хорошими людьми? (Клянемся).

2. Что вы совершенно отстранитесь от худых знакомств? (Клянемся).

3. Что не нарушите ни одного из правил, хотя бы это стоило вам жизни? (Не нарушим!)

4. Что вы постоянно будете заниматься чтением и пением книг учения, изучением устава большой телеги, и стараться более и более проникать в её глубоко сокровенный смысл? (Постараемся!).

5. Что вы постоянно будете питать в себе чувство, жажду высочайшей мудрости? (Будем!)

6. Что, видя бедствия всяких тварей, вы постараетесь спасать их, оказывать им помощь? (Постараемся!)

7. Что, внутренне питая благоговение к трем драгоценностям, вы по возможности будете выражать его и внешним образом? (Клянемся!)

8. Что вы будете слушаться отца и матери, уважать ваших наставников и старших? (Будем!)

9. Что вы будете неуклонно, ревностно следовать по пути Будды? (Постараемся!)

10. Что вы будете господствовать над своими чувствами? (Обещаем!).

11. Что в силу вашего обета спасать все твари, вы будете неослабно заботиться об этом? (Обещаем!)

12. Что, в силу вашего обета пресекать всякое смущение (как причину зла, бедствий в тварях), вы ревностно позаботитесь об этом? (Позаботимся!)

13. Что, в силу вашего обета изучать все бесчисленные начала учения, вы в самом деле исполните это? (Исполним!)

14. Что, в силу вашего обета совершить высший путь Будды, вы на самом деле совершите его? (Совершим!)

(Удар).

Дети Будды! если вы произнесли 14-ть великих клятв: то мне остается встать с кресла, совершить за вас поклонение, и принести молитву ко всем Буддам и Бодисадвам настоящего мироздания, возбудить в вас приемлемость и низвести на вас существо обетов. Будьте же внимательны к тому, что услышите, строго обдумывайте каждое слово. Знайте, что как скоро я произнесу молитву в первый раз, то неисповедимое существо обетов, коснувшись сил души, мгновенно потрясет их; по втором разе обеты спустятся на главу вашу, как облако, как покрывало; по третьем разе они проникнут в ваше тело, наполнят вашу душу и даже до грядущего мироздания сделаются для вас неистребительным семенем Будды. Таково существо обетов! Усильте же в себе приемлемость; примите это существо обетов с особенным благоговением»!

Сказавши это Хэшан встает с кресел, идет к истукану Будды (два его помощника идут перед ним и становятся один по правую, а другой по левую его руку, берет свечу, принимает благоговейное положение, делает три поклонения,¹³⁰ складывает руки и произносит громко:

Будды и Бодисадвы всех бесчисленных и беспредельных миров! К вам обращаю взоры мои. Вот здесь (в таком-то городе и кумирне) находятся такие-то Бодисадвы. Оно просят возложения обетов и я уже трижды засвидетельствовал их просьбу. Будды и Бодисадвы, вы, кои одни совершенно и вполне постигли все видимое и невидимое, всякое время, место и всё живое! Благоволите быть свидетелями принятия обетов Бодисадвы «такими-то»: по милости вашей, по милости вашей, по великой вашей милости»!

Проговоривши эту молитву трижды, Хэшан садится на свое кресло и начинает.

Изложение правил учения

(Удар). Дети Будды! Бодисадвы принимают¹³¹ 10 пратимокш. Произнесите каждый свое имя!

1. Начиная с настоящего перерождения даже до состояния Будды, которого вы рано или поздно достигнете, вы не должны намеренно убивать;

2. Намеренно красть;

3. Нарушать целомудрия;

4. Намеренно лгать;

5. Намеренно покупать вина (чтоб пить или поить);

6. С удовольствием осуждать кого-либо из Бодисадв, Бикшу, Бикшуни, – за какие либо грехи, слабости;

7. Любить похвалы, искать их, или поносить кого;

8. Быть особенно скупы, и на неотступные просьбы других отвечать бранью, ругательством;

9. По злобе оставаться нераскаянными;

10. Намеренно поносить три драгоценности.

Тот, кто из вас преступит хотя одно из этих правил, поступит совершенно не так, как прилично Бодисадве; он никогда не достигнет высшей мудрости и совершенства. Обещаете ли вы исполнять эти 10 правил? (Обещаем)!

Дети Будды! изложивши 10 пратимокш, я изложу вам еще 48 легких правил».

Хэшан исчисляет 48 нравственных правил и принимает от просителей обещание в точности исполнять их.

«Дети Будды! В книге Ин-лэ-цзин говорится, что «принявший 10 пратимокш стал выше влияния злых духов, вышел за черту трех миров, исполненных горестей. Сколько бы он ни перерождался, никогда не потеряет силы этих обетов, и, пока не достигнет состояния Будды, всегда будет перерождаться в человека». В другом месте: «принявши обеты Бодисадвы, вдруг (в одно мгновение) приобретает 8 важных преимуществ, именно: а) Преимущество отношения к истинным средствам самоусовершения; он как (баснословная) птица, в один полёт пролетающая 100,000 ли, принятием обетов минует 6 путей перерождений и обе низшие телеги – прямою дорогою совершает путь высшей мудрости. б) Преимущество степени, на которой стоит Бодисадва. Принявший обеты Бодисадвы уже выше обеих телег. Положим, что Шами идет вместе с Архатом; Архат идет впереди, Шами уступает. Но вот Шами почувствовал непогасимую жажду высшей мудрости, принимает обеты Бодисадвы; Архат уже обращается к нему с почтением, несет его одежду и чашку и уступает дорогу. в) Преимущество благотворений. Положим, что кто либо решился почтить всех великих Архатов, что на нашем материке; как ни велика эта добродетель, но гораздо выше подвиг того, кто почтит хотя одного Бодисадву. г) Преимущество силы. Принявший обеты малой телеги, как светящийся червячок (т. е. прекрасен на взгляд, только виден, светит, но ничего не освещает); Бодисадва как полуденное солнце, – и освещает и согревает. д) Преимущество очищения грехов. Если бы принявшему обеты Бодисадвы и случилось согрешить: то он всё еще лучше еретиков; потому что обеты, наполнив существо духа, не попускают греху проникнуть слишком глубоко. Следовательно, если Бодисадва и грешит даже равным с прочими грехом, то потерпит вред гораздо меньший. е) Преимущество рождения. Принявший обеты Бодисадвы, находясь в утробе матери, всегда окружается блаженными духами, драконами, будто стражею. ж) Преимущество таинственной силы (шень-тун). Принявший обеты Бодисадвы может изменить величайшую реку воды в реку молока, всю землю превратить в золото, из одного мгновения составить больше 1000 жизней, из одного дня произвесть множество великих калп. з) Преимущество награды. Принявший обеты Бодисадвы, переродившись на море лотосов, достигши истинно вечного, уже более не перерождается». Дети Будды! вы теперь приняли обеты Бодисадвы; постарайтесь же не напрасно владеть их преимуществами; блюдите их, выполняйте на самом деле. Они ваша твердыня, ваш плавательный мех. Будьте неразлучны с учением большой телеги, как Бикшу неразлучен с рогожкой. Не давайте простыть жару любви к высочайшей мудрости: ни на минуту не оставляйте власти над мыслью. Если мысль ваша хотя на мгновение обратится к малой телеге, то вы уже не Бодисадвы. Итак дорожите вашими преимуществами, и нерадением не погубите их». (Удар). Все поклоняются; Хэшан встает с кресла, складывает руки и громко произносит:

«Таковыми преимуществами, соединенными с обетами, да будут вознаграждены все наши благодетели, облегчены страдания тварей, невидимое и видимое да возрастит в себе истинное знание, в обществе подвижников да цветет премудрость, в великом собрании да возгласится хвалебная песнь Будде.

(Поют).

Желая, чтоб всё страстное, погрязшее в нечистоте как можно скорее достигло беспредельной, светозарной области Будды, возносим¹³² прекраснейший подвиг принятия обетов, и безмерное, несравненное счастье! Да будут прославлены Будды трех мирозданий, виновники настоящей хвалебной песни, – Вэнь-шу,¹³³ Пу-сянь и все Бодисадвы, Магасадвы, Магабоди, Парамита»!

Этим хвалением оканчивается возложение обетов. Все собрание провожает Хэшана в его покои и расходится.

По окончании возложения обетов, принявшие их уходят каждый в свое убежище, еще прежде им избранное; в кумирне остаются только постоянные её жильцы, и жизнь и деятельность этой обители мира и покоя, в течении 4-х месяцев бывшие в таком сильном напряжении, возвращаются в свое прежнее, нормальное положение.

В казенных кумирнях, по воле Государя, отшельникам при отпуске даются дипломы¹³⁴ (цзе-де); с этим дипломом Буддисты путешествуют всюду по Китаю, без всякого задержания. Говорят, что прежде, в каждом людном и правительственном месте, был приготовляем чай и завтрак всякому предъявителю диплома. Ныне этого уже нет. Но строго наблюдается то, чтобы начальствующими в общежительных убежищах утверждались только предъявители диплома, и чтобы дипломы эти выдавались лишь в казенных кумирнях. Частные же кумирни выдают только копию с записи о принятии в отшельники (фа-цзюань), это делается на случай каких либо розысканий. Подобные копии выдаются и в казенных кумирнях; но во всяком случае важен только диплом.

1. Мир, по понятию Буддистов, в рассуждении материи вечен, в рассуждении же формы существования его временен, – и в этом отношений они различают четыре времени, или, как они называют, калпы: а) калпа хаотического состояния, б) калпа образования, в) калпа цветущего состояния, и г) калпа разрушения. Эти калпы следуют одна за другою в непрерывной последовательности – безначально и бесконечно. Мир сам собою составляется, цветет жизнью, разрушается и отдыхает в хаотическом состоянии, как бы сбираясь с силами для новой жизни в новом порядке калп. Период времени, состоящий из 4-х калп, называется мирозданием, большою калпою. Чтоб объяснить как велик период одного мироздания, Буддисты говорят, что он слагается из 80 малых калп; а эта малая калпа состоит по их вычислению из 16.800.000 лет. Следовательно одно мироздание равняется 1.344.000.000 лет; а каждая средняя калпа = 363.000.000 лет.

2. Буддисты в центре всего воображаемого ими мира поставили гору Сумеру, четырехгранную, всю состоящую из драгоценностей. К северу – кристальная грань, к югу – из лазурика, к востоку – золотая, к западу – серебряная. На свете нет горы выше Сумеру. Эта замечательная гора окружена морем. На море по странам света находятся четыре больших острова или материка. На всех этих материках живут люди, с разными свойствами телесными и душевными. Земной шар, на котором мы живем, по мнению Буддистов, на юге от Сумеру, и называется: Джамбудвипа (Нань-ян-фу-ти).

3. На нашем материке существуют шесть путей перерождений,¹³⁵ именно в нисходящей линии: а) перерождение в духов счастливых; б) в людей, в) в асур, г) в адах, д) в голодных духов, е) в бессловесных – до инфузории включительно. Все сии шесть путей перерождений суть не иное что, как степени большего или меньшего совершенства души, прежде разумной, но огрубевшей и помрачившейся. По мере своего очищения, возвращения к прежнему совершенству, она возвышается и состоянием своим, напр. из бессловесных она перерождается в людей, в адах, в голодных или счастливых духов, и когда возвысится до созерцания абсолютного, полной жизни духа, то переходит за черту всех шести путей перерождений. Само собою разумеется, что в каждом состоянии много соблазнов, что стремясь к совершенству большему – при малейшей неосторожности, легко потерять и то, что приобретено. Выйти за черту перерождений значить возвратиться на родину, погрузиться в Нирвану – покой, бытие неизъяснимое, высшее всякой жизни.

4. Духи счастливые размещены в 28 небесах. Небеса возвышаются над горою Сумеру одни над другими, и разделены на три отдела или мира. Первый, нижний отдел, называется: мир вожделений (юй-цзе). В этом отделе шесть небес. В первом небе по граням горы обитают четыре главных духа (Сы-тянь-ван). Во втором из них господствует Индра с 32-мя духами, составляющими штат его двора. В 4-м живет теперь Майдари – будущий Будда. В 6-м живет Мо-ван (Мара), вечный противник Буддизма. Этот Мо-ван заведует всем миром вожделений. Быт этого мира совершенно людской. Духи одеваются, пьют, едят, женятся, выходят за муж; у них есть палаты, дома, сады, музыка. Все различие состоит в том, что духи и долголетнее, и ростом крупнее людей. Второй отдел называется: мир мыслимый (мир форм – Сэ-цзе). В нем 18 небес, кои разделяются на четыре безмолвия (чань). В каждом из первых трех безмолвий заключается по три неба, а в последнем одном 9. В первых трех небесах (первом безмолвии) владычествует Брама, один из 20 покровителей низших существ, – дух строгих правил, просвещенный и вообще отличный Государь. В мире мыслимом нет уже различия полов; там даже не носят уже и одежды: наслаждаются и питаются созерцанием (чань-дин). Долголетие самое меньшее – первого неба – малая калпа, самое большее – последнего неба – 5000 калп. Последний отдел называется: мир невообразимый (у-сэ-цзе). В нем 4 неба. Духи этих небес еще чище и совершеннее. Их долголетие – в первом небе: 10.000 калп, а в последнем 84.000 калп. Отживши узаконенный срок, все эти духи умирают и, смотря по чистоте своей основной природы, перерождаются в соответственном состоянии. Здесь лежит черта перерождений. Ниже её – во всех 28 небесах, равно как и ниже их – в людях, адах, голодных духах, асурах, и животных – существуют рождения и перерождения. Далее – выше этой черты начинается область собственно только уже духа, или Как говорят Буддисты – пустота, Нирвана.

5. Чтоб выразить, какое необъятное пространство занимают эти 28 небес, Буддисты делают следующую выкладку. Гора Сумеру возвышается на 3.360.000 верст (ли), около неё кружится только одно солнце, и освещает все 4 страны света. Небеса начинаются с полгоры, и до вершины её, на протяжении 1.680.000 верст, только два неба. Между тем взаимные расстояния небес постепенно увеличиваются. Если взять расстояния 6-ти небес и помножить на 1000 раз, то это будет только мир вожделений (т. е. 5.040.000.000 верст во все стороны). Это называется малый хилиокозм. Если малый хилиокозм помножить еще на 1000: то это будет средний хилиокозм; он займет место только по третье безмолвие включительно. Если же средний хилиокозм помножить на тысячу: то это будет большой хилиокозм; он доходит только по четвертое безмолвие включительно. Большой хилиокозм, помноженный на 3000, займет уже все 28 небес. В этом необъятном пространстве кружится 10 миллионов таких солнц, как нами видимое. Это пространство называется Саха (са-по), область, в которой ныне Буддою Шакьямуни.

6. Сказанное пространство далеко не исчерпывает существующего. Во вселенной это не больше, как точка, капля в море. По направлению же стран света, на восток, запад, север и юг, несчетное множество подобных отделов; в каждом из них являются Будды и проповедуют учение.

7. Хэшан – слово не китайское; Китайцы говорят, что оно санскритское (фань-юй). Оно означает собственно начальника общежительного убежища, наставника. Но в обыкновенном раз

(в оригинале пропуск, нет стр. 206–207)

(лу-чэ). Если же разумное начало, рассмотревши тщету всего сущего, тронется бедствиями тварей, решится действовать не только для личной пользы, личного освобождения от зла, но, подвизаясь само, будет и другим помогать в стремлении к Нирване: то это значит ехать на телеге, в которую запряжен бык (ню-чэ). Наконец если разумное начало достигнет полного самопрозрения, и, как совершенно прозревшее, будет неутомимо действовать в пользу тварей и приводить их к Нирване, то это будет значить ехать на телеге, в которую запряжен большой белый бык (да-бай-ню-чэ). Первая телега есть символ мирян, которые хоть и движутся, стремятся к нирване, но меры, ими принятые, совершенно недействительны; на хромом осле и изломанной телеге им не выехать за черту перерождений. Вторая телега есть символ отшельников, Шраваков – последователей и учеников Будды. Средства, ими избранные, приносят только личную пользу; на одном баране двоим нельзя ехать. Третья телега есть символ пратьякабудд (юань-цзиô, ду-цзиô). Они выходят за черту перерождений не одни, но хотя и не намеренно, а влекут за собою и еще кого-нибудь.¹³⁶ Четвертая телега есть символ бодисадв. Их телега очень поместительна, и животное довольно сильно; они могут везти с собою к Нирване очень многих. Последняя телега есть символ будд. Их телега всеобъемлюща и животное из употребляемых в упряжь самое сильное.¹³⁷ Впрочем телеги чаще разделяются на три, именно: а) телега шраваков (здесь разумеются обе первые телеги, и мирян и отшельников), б) телега пратьякабудд, и в) телега бодисадв и будд; а еще чаще – на две: большую и малую. В этом случае под малою телегою разумеются первые три, а под большою – последние две.

13. В 8 классах существ заключаются: а) духи счастливые, те самые, которые размещены в 28 небесах, б) Драконы (лун) т. е. те, кои находятся в качестве хранителей и стражей при дворцах и храмах на небесах,¹³⁸ кои охраняют землю, орошают её дождем. в) Яксы (е-ча) существа, одаренные способностью летать без крыльев. Они охраняют на небесах городские стены, каналы, ворота, башни. г) Кандагарвы (гань-да-по): это свита Индры; его музыканты и садовники. Они не употребляют вина и мяса; питаются запахом цветов. д) Асуры (а-сю-ло) это духи ни на что не похожие, совершенно безобразные. Они наслаждаются счастьем, как и духи, но не имеют их изящных форм и осанки. В предшествовавших перерождениях они были народ добродетельный, но чрезвычайно вспыльчивый, сердитый; поэтому хотя добродетель и привела их к счастью, но вспыльчивость лишила их благообразия. е) Гаруды (цзя-лю-ло), золотокрылые птицы. Они в один полет делают 3,360,000 верст (ли). Питаются драконами. ж) Киннары (цин-на-ло); это духи с виду похожие на человека, только с рогами, но владеющие легкостью и проворством духов. з) Магарага (мо-хо-ло-цзя) земные драконы, змеи. Все сии 8 классов существ владеют способностью размышлять, любят изучать и с пользою изучают буддизм. Они хранители и поборники учения, всеми, от них зависящими мерами, содействуют и радуются цветущему состоянию буддизма, и к людям, созревшим для жизни в Нирване, они являются с почтением, поздравлением.

14. 12 категорий книг Буддистов суть следующие:

1. Судра – те места книг Буддийских, в коих заключается основное учение, каким бы размером оно не было написано.

2. Гэ-я – те места, в коих повторяется вышеизложенное учение, но уже в стихах; это нечто в роде результатов, конечных выводов из длинного рассуждения о предмете, – выводов, сказанных мерною речью.

3. Гата – места, даже целые книги, в коих учение изложено стихами без отношения к предыдущему и последующему.

4. Нидана – те места, в коих изъясняется, что то-то сказано, сделано или узаконено по такой-то причине и пр.

5. Ативриттака – места, в коих излагаются какие-нибудь действия учеников Будды, или Бодисадв, учиненные ими в прежних перерождениях. Таково напр. место в Хуа-янь-цзине, где рассказывается, что Бодисадва Яо-ван сжег свое тело из желания достигнуть высшего совершенства.

6. Чжадака – те места, где повествуется о различных состояниях, в коих некогда находились Будды и Бодисадвы. Таково напр. место в Непань-цзиие, где Будда говорит, что он в предшествовавших перерождениях был и драконом, и гарудою, и пр.

7. Атбутадарма – изложение обстоятельств небывалых, изумительных, чудных. Таков рассказ о Будде, что он, лишь только родился, встал на ноги, прошел семь шагов и сказал: я просветитель всех тварей и пр.

8. Авадана – разные сравнения, подобия, к коим Будда прибегал, чтобы объяснить свою мысль.

9. Упадеша – учение, изложенное в вопросах и ответах.

10. Удасена – те места, где Будда сам, смотря по расположению своих слушателей, изъясняет им учение, не дожидаясь от них вопросов.

11. Вайпулья – те места в книгах, или и целые книги, в коих, по мнению Буддистов, заключается учение глубокое, многообъемлющее, многостороннее (фан-дэн).

12. Вьякарана – места предсказательные.

Категории суть нечто в роде грамматических частей речи; Буддисты пользуются ими при изъяснении своих книг. Прочитавши текст, прежде всего нужно определить, к какой категории принадлежит он, а потом уже доискиваться смысла.

15. У поступающих в Бикшу спрашивается, не драконы ли они, по следующему, странному обстоятельству. Однажды, когда Будда жил со своими учениками в саду Цзи-гу-ду, царь морских драконов принял на себя вид человека, пришел к ним в сад и просил возложения обетов. Братство, радуясь умножению своего общества, и ничего не подозревая, возложило обеты на дракона. Дракон Бикшу уселся созерцать; прочие бикшу вышли из залы. Оставшись один, дракон совершенно погрузился в созерцание и заснул. Между тем известно, что драконы, имея способность принимать на себя всякой вид, какой им угодно, не могут удержать его, как скоро заснут. Бикшу (люди), возвратившись в залу, закричали от страха, увидя огромного дракона на месте новопринятого собрата. Крик разбудил созерцавшего дракона; он проснулся, и, снова принявши вид человека, сел в положении созерцающего. Такое превращение еще более напугало испуганных бикшу; они побежали к Будде и все рассказали ему. Будда отвечал им, что это не человек, а царь драконов; затем призвал к себе дракона, сказал ему поучение, и отослал в свое царство; для Бикшу постановил правило: драконов не принимать в число братства».

Имея целью представить сколько возможно подробное и полное понятие о медицине у Китайцев, прежде всего должно бы было проследить исторически, как первоначальное развитие, так и постепенное усовершенствование этой отрасли Китайских познаний. Такого способа изложения требует как самая полнота предмета, так и легкость, удобнопонятность, с которыми бы можно было перейти от медицины древней к медицине позднейшего времени.

По-видимому, нигде легче, как в Китае, сохранившем во всей целости свою древнюю историю, нельзя находить верных исторических сведений по разным частям человеческих познаний. Но такое предположение, справедливое может быть в отношении к другим предметам, трудно-выполнимо в отношении к медицине. Правда, литература Китайской медицины весьма богата сочинениями, между которыми многие восходят до глубокой древности; но из всех них мало можно занять касающегося до Истории медицины в Китае. Причиною сего частью недостаточность сведений, находящихся в этих сочинениях, а отчасти – самый способ изложения оных. В Китае книги пишутся совершенно особым складом, даже можно сказать – без строгой логики. Здесь разумеются только книги медицинские. В каждой из них то, что излагается в начале, для лучшей последовательности должно бы находиться в конце, или наоборот. От этого излагаемый предмет делается не ясным и надобно прочесть большую часть сочинения, чтобы составить о нем сколько-нибудь верное понятие. Кроме того, общий недостаток Китайских медицинских книг состоит еще в том, что каждая из них повторяет почти одно и тоже без всякой перемены, или только с перестановкой места. Исключений из этого общего недостатка найдется немного и все они состоят лишь в прибавке какого-нибудь нового, необыкновенно счастливого исцеления какой-либо болезни, особенным, загадочным способом, или в умножении числа рецептов, выписываемых всегда из других книг и т. п.

Сколько удалось мне пересмотреть Китайских медицинских книг, все они состоят из статей, взятых у разных авторов и поставленных одна подле другой без всякой связи и последовательности. После выписки из того, или другого сочинения (иногда до пяти и более), автор книги прибавляет, что он (такой-то), по глупости своей (обыкновенная фраза китайских ученых, когда они хотят высказать свое мнение) думает, что мнение ученого автора такой-то книги весьма основательно и справедливо, и со своей стороны прибавляет только, что кашель, например, не всегда означает страдание легких и т. п. Весь спор, вся критика, ограничиваются всегда подобными замечаниями, касающимися более припадков, или распознавания болезней – двух предметов, всегда так сбивчиво, так разнообразно описываемых в Китайских медицинских книгах. До сих пор еще никто из Китайских врачей не отваживался разбирать прочность и справедливость основных положений своей медицины и доказывать могущую произойти пользу от изменения оных. Все сказанное в древних медицинских книгах признавалось всегда и везде за непреложную истину, не следовать которой значило бы, во всяком случае, подвергать свои мнения осуждению, как нелепые. Таково у них уважение к древнему! – Полное образование Китайца состоит в познании всего древнего и он знает только то, что знали его предки за двести, за тысячу лет пред тем. После этого ничего нет удивительного, что Китайская медицина не подалась ни на шаг вперед с тех пор, как правила, положения её были начертаны императором Хуан-ди. Китай доказывает собою противное принятому мнению, что человеческим знаниям суждено постепенное усовершенствование. Он, если нейдет назад в своем нравственном и физическом образовании, то остановился на той степени, до которой достиг уже давно!

Убедившись, что Китайские медицинские книги пишутся по одному и тому же образцу, следуя до последнего слова определению древних, для нас исчезает необходимость иметь отдельные понятия о книгах позднейшего происхождения и о книгах старинных. В тех и других не найдем ничего особенного, отличительного, тем более не узнаем первоначального состояния и постепенного усовершенствования Китайской медицины. Все её положения и главные основания представятся нам в том же самом виде и в книгах за 200, за 300 лет до сего составленных, и в книгах, весьма близких к настоящему времени. Для тех и других служил один и тот же источник: книга императора Хуан-ди Нэй-цзин. Следовательно, говоря о медицине в Китае в настоящее время, нет необходимости говорить отдельно о медицине в древности.

По такому плану составлена и предлагаемая мною здесь статья о Китайской медицине. Смею думать, что для любопытства наших соотечественников, не имевших до сих пор точных сведений по этому предмету, и мой труд, во всех отношениях слабый и недостаточный, будет отчасти удовлетворителен, как начало, требующее дальнейшего усовершенствования, какого можно ожидать от людей, которым случай позволит иметь больший против меня досуг и лучшие познания в Китайском языке и в Китайской медицине в особенности!

Нет сомнения, что все народы и в первобытном своем состоянии умели врачевать болезни. Человек, одаренный разумом, и потому стоящий выше всех животных в нравственном отношении, далеко уступает им в крепости тела и в способности переносить страдания физические. Человеку, по этому, суждено от рождения бороться с физическими влияниями, которые во всяком случае и на здоровье совершенное, при известных условиях, должны действовать неблагоприятно, производить в нем перемены, болезнь. Тот же разум учил человека, как противостоять неблагоприятным влияниям природы и как уничтожать в себе те вредные последствия, которые могли произойти от этих влияний. У всех народов природа была общим, первоначальным наставником, и если бы можно было читать историю первобытного состояния каждого поколения; то мы нашли бы самые разнообразные, самые удивительные средства, которые избирал человек для своего самосохранения.

Ни один, может быть, народ не представляет такого счастливого примера своей исторической самобытности, как Китайцы. Их история, признанная за несомненную, восходит до 2357 года до Р. X., а по другим – до 2637 года, т. е. до 61 года царствования императора Хуан-ди. Как в истории других народов, так и в истории Китайцев, первобытные времена рассказываются сбивчиво, недостоверно. По незнанию письменности, события переходили от одного поколения к другому в изустных преданиях и сохранялись в таком виде до изобретения букв, когда эти события были рассказаны уже письменно, но без связи и так, что представляют больше невероятного, сказочного, нежели действительного и истинного. Кун-фу-цзы, единственный историк древнего Китая, начал историю его с 2277 года до Р. X., отвергнув все сказания о временах, до сего периода бывших, как неосновательные. Хотя в классических книгах, приписываемых преданием кисти Кун-фу-цзы, или его учеников, упоминается об именах пяти императоров и трех князей; но время существования их остается неизвестным, и только уже историк Сы-ма-цянь, живший во II веке до Р. X., написал Китайскую историю по преданиям, начав оную с 61 года царствования императора Хуан-ди, т. е. с 2637 года до Р. X. и доведши до 140 года пред Р. X.

В этой истории нельзя отыскать ничего касательно истории медицины в Китае, и собственно только в древних медицинских книгах, именно в книге: Хуан-ди-нэй-цзин, вопрос этот может быть пояснен отчасти. Судя по названию, показывающему имя сочинителя, и по тому, что Китайские врачи единогласно признают императора Хуан-ди составителем книги Нэй-цзин, выходит, что медицина в Китае древнее самой истории его. Но следовать убеждению Китайских врачей и согласиться вместе с ними приписывать сочинение книги Нэй-цзин императору Хуан-ди или его времени, нельзя потому, что Хуан-ди жил слишком давно, в те времена еще, когда Китайский народ стоял на низкой степени гражданского и умственного образования, которому трудно приписать те довольно полные и подробные медицинские познания, какие содержатся в книге Хуан-ди-нэй-цзин. Скорее всего можно предположить, что понятия о строении человеческого тела и лечении его болезней, передававшееся изустно от поколения к поколению, собраны в известном порядке гораздо позже Хуан-ди, когда письменность сделалась более общею и приняла лучшие правила, и что составитель книги Хуан-ди-нэй-цзин, только воспользовавшись страстью Китайцев уважать все древнее, непреложно верить только сказанному древними, относить начало всего ко времени императора Хуан-ди и приписывать ему изобретение искусств, приставил к своей книге Нэй-цзин имя императора Хуан-ди, с целью, посредством этого названия, придать ей древнейшее происхождение и заставить уважать, как подлинное произведение императора Хуан-ди.

Не придавая большой важности открытию настоящего имени составителя книги Хуан-ди Нэй-цзин, мы отдадим полное уважение древности медицинских познаний Китайцев, если, не указывая гадательно на год выхода этой книги, отнесем появление оной к двум последним векам пред Р. X. или к двум первым столетиям после Р. X. Подтверждение такого предположения можно найти и в исторических книгах, именно, что при второй (младшей) Ханьской династии, царствовавшей между 23 и 226 годами по Р. X., существовала уже книга Хуан-ди-Нэй-цзин и врач Бин, сделав на неё толкование, издал неизвестно в каком именно году книгу под названием: Хуан-ди-Нэй-цзин Су-вынь (т. е. Нэй-цзин в разговорах). Кроме того находим еще замечание, что при династии Тан, царствовавшей между 618 и 907 годами по Р. X., известна была книга Нэй-цзин, состоящая из 19 тетрадей.

Как бы ни были ничтожны и недостоверны источники, свидетельствующие о начале медицины в Китае, надобно согласиться, что Китайцы имели достаточные сведения о строении человеческого тела и лечении его болезней еще в те времена, когда образованность других народов стояла на низкой степени.

Некоторого рода система, принятая в Китайской медицине, отчасти дает повод предполагать: не из Индии ли, вместе с Брахманскою религией, или с учением секты Даосов, перешли в Китай медицинские познания? – Известно, что у Китайцев и доселе ни одна отрасль познаний не имеет никакой системы. Последователи Брахманской религии в Китае – Дао-ши, около времени Р. X., славились при дворе своим волшебством, а многие из них искусством врачевания; в учении Даосов тот же Хуан-ди, которому приписывают изложение медицинских понятий, играет важную роль. Искусство врачевания и волшебство, гадание, которым в особенности отличались Дао-ши, в прежние времена считались в Китае за одно; что доказывает исключение медицинских книг, вместе с астрологическими, из определения сжечь все книги, обнародованного императором Ши-хуан-ди в 213 году по Р. X.

Но подобные, слабые догадки о происхождении Китайской медицины из Индии могут быть опровергнуты самыми основными началами Китайской медицины, взятыми из начал Китайской философии, послужившей основанием Китайской религии – Конфуцианства (Жу-цзяо).

Во всяком случае, однако, давность медицины в Китае останется несомненною, как несомненно и то, что она во все времена мало изменялась и остается на одной и той же степени. Можно доказать примерами, что медицинские познания Китайцев давно уже не двигаются вперед. Большая часть медицинских книг какие я имел под руками, вышли в свет за 100, 200 и более лет до настоящего времени, если не брать во внимание многократного перепечатывания их без всякой перемены в продолжении последнего столетия, или последних 50, 60 лет. Во всех этих книгах, как я заметил выше, не говоря о главных основаниях медицины, описывается почти одно и тоже. Чем ближе издание книги к настоящему времени, тем слабее в ней пояснения древних положений медицины и тем менее даже самых примеров счастливых исцелений.

Самая древнейшая медицинская книга есть Хуан-ди Нэй-цзин, или иначе: Хуан-ди, Ней-цзин, Су-вынь (т. е. Нэй-цзин в разговорах). Кроме первого объяснения на оную, сделанного врачом Бин, жившим во II веке по Р. X., – во время Минской династии, на 24 году правления Ван-ли, т. е. в 1594 году, некто Чжан-тао издал книгу Нэй-цзин с примечаниями некоторого Ву-кунь. Может быть выходило много других изданий книги Ней-цзина; но о них не сохранилось никаких указаний. Кажется, бывшее при Минской династии, в 1594 году, издание Нэй-цзина есть последнее, перепечатанное в последствии несколько раз.

После Нэй-цзина древнейшая медицинская книга есть Нань-цзин – толкование важнейших (трудных) частей врачебной науки, состоящее из 81 статьи. Книга эта была в первый раз издана во время многоцарствия в Китае (Ле-го), в III веке до Р. X., неким Цин-ио-жэнь; а при династии Сун, в IV веке по Р. X., перепечатана вновь Чжан-ши-сяйем. После чего перепечатание её предпринималось много раз и всегда без всяких изменений.

Чжун-цзин-шан-хань-лунь (о простудной лихорадке) врача Чжан-чжун-цзина, жившего в I веке по Р. X. при первой (старшей) Ханьской династии. Книга эта много раз перепечатывалась и издавалась с разными пояснениями. В первый раз сделаны были примечания на оную Ван-шу-хэ, жившим в III веке по Р. X.; потом Гао-цзи-чун, жившим в IX столетии по Р. X. при династии Сун; далее – в X столетии по Р. X. пояснял эту книгу Чэн-у-и. При настоящей Маньчжурской династии, царствующей в Китае, в правление Кан-си, в 1680 году, составитель книги И-мин-фа-люй снова делал примечания на книгу врача Чжан-чжун-цзина о простудной лихорадке. Несмотря на множество пояснений на эту книгу, главные положения её всегда оставались одни и те же и до сих пор признаются за лучшие. Отличительная черта книги Чжан-чжун-цзин о простудной лихорадке состоит в постепенном перечислении лихорадочных припадков, сообразно ходу главных кровеносных сосудов по телу.

Мы назовем самые замечательные из медицинских книг, изданных в Китае до XVII столетия.

Цзин-ио-цюань-шу – полный курс Китайской медицины, составленный ученым Чжан-цзе-бин, в XVI столетии, во времена Минской династии, и напечатанный племянником его Жу-хой. Это есть одна из лучших книг, какие я только знаю, пользующаяся по сие время славою между Китайскими врачами. Нигде нельзя встретить столько основательности в изложении, как в книге Цзинь-ио-цюань-шу. Если можно в чем упрекнуть составителя её, так это – в излишнем пристрастии к лекарствам укрепляющим и к произведению всех почти болезней от причин ослабляющих, угнетающих.

Дун-и-бао-цзянь – курс медицины, составленный в Корее ученым Корейцем Сюй-цзюнь, перепечатанный без всякого изменения в Китае сначала при Минской династии в правление Ван-ли, т. е. около 1500 года, ученым Нан-юй, потом при настоящей Маньчжурской династии, на 31 году правления Цян-лун, т. е. в 1766 году. Представленные в этом сочинении медицинские понятия сходны с излагаемыми в медицинских книгах, изданных в Китае. Отличие состоит в объяснении некоторых физиологических и патологических явлений по началам Даоской (Индо-брахманской) религии. Как на недостаток этой книги, можно указать на преобладание рецептов против подробности описания болезней и на излишнюю веру в лекарства, находящиеся под влиянием духов. Книга эта до сих пор славится, как одно из лучших медицинских сочинений, и издается в Корее особенным форматом, на особенной бумаге, приготовляемой из коры brousraneticae papyriferae. Издание китайское схоже с обыкновенными китайскими книгами.

Чжан-ши-лэй-цзин – курс медицины, составленный при Минской династии, на 4 году правления Тянь-ци, т. е. в 1624 году, ученым Чжан-цзе-бин, автором книги Цзинь-ю-цюань-шу. Сочинение это после выхода своего было многократно перепечатываемо без всякого изменения. Главное отличие его состоит в особенном направлении – разделять все болезни, на болезни с излишеством и на болезни с ослаблением, считая последние одним из частейших зол, убивающих людей, и приписывая укрепляющим лекарствам всю заслугу в исцелении болезней.

Шоу-ши-бао-юань – руководство к медицине, изданное между XV и XVI столетиями при Минской династии ученым Гун-юнь-линь и перепечатанное без всякого изменения в последних двух столетиях, при настоящей Маньчжурской династии. Сочинение это в большом употреблении у теперешних Китайских врачей, как самое удобное, по своей краткости, для первоначального изучения медицины.

Ли-пинь-ху-мо-цзё – о пульсе, ученого Ли-ши-чжэнь. Книга эта составлена по понятиям о пульсе, кои предложены отцом сочинителя, Юе-си, и издана при Минской династии, на 43 году правления Цзя-цзин, т. е. в 1564 году. В последствии она была несколько раз перепечатываема без всяких изменений. Сочинение Ли-ши-чжэня о пульсе почитается образцовым, и никто лучше его не разбирал с такою подробностью и основательностью различия биений пульса, и не показал важность этого различия при распознавании болезней и назначении лекарств.

Янь-ке-лунь-му-лунь – окулистика, составленная Чжу-си-гуй и напечатанная иждивением Ван-вынь при Минской династии, на 3 году правления Вань-ли, т. е. в 1575 году. Как сочинение, заключающее в себе отдельную часть медицины, книга эта может быть одобрена только за обширное собрание рецептов и разных глазных болезней, ими излечиваемых; главные же понятия, о медицине вообще и об анатомии глаза в частности, остались в ней те же самые, какие преподаются в древнейших медицинских книгах.

Янь-кэ-да-цюань – окулистика, составленная Фу-жень-юй, жившим при конце Минской династии, на 17 году правления Чун-чжен, т. е. в 1644 году. Книга эта ничем особенно не отличается от показанной выше окулистики.

Доу-тай-гун-цюань-шу – наружные болезни, сочинения Доу-юй-цзинь, жившего в начале IX столетия при династии Сун. Книга эта служила образцом для сочинений о наружных болезнях, издаваемых в последующее время, и кроме полноты, которою она отличается от сочинений подобного рода, в ней можно находить лучший порядок в описании признаков болезней. При настоящей Маньчжурской династий, на 56 году правления Кан-си, т. е. в 1717 году, сочинение это было перепечатано Хунь-чжань-янь и Чэнь-ю-гунь и издано с рисунками, отличающимися особенным безобразием представляемого предмета и неясностью.

Ню-ма-цзин – ветеринарная Китайская медицина, заключающая описание болезней домашнего скота преимущественно же лошадей и рогатого скота. В предисловии этого сочинения сказано, что оно было издано при Минской династии (между XV и XVI столетиями) двумя братьями – Юй-бэнь-юань и Юй-бэнь-хэн и перепечатано в последний раз при настоящей Маньчжурской династии, в первый год правления Цян-лун, т. е. 1736 года. Это есть единственная книга по части ветеринарной медицины. Ни прежде, ни после её не издавалось ничего в этом роде. Изложенные в ней понятия сходны с понятиями древнейшей медицинской книги: Хуан-ди-нэй-цзин. Важнейшую часть её составляет описание болезней домашнего рогатого скота, включая сюда буйвола, называемого водяным быком, и болезней верблюда и лошади. Краткость и бессвязность изложения, разногласие и неточность в названиях болезней, встречаются на каждой странице этой книги, хотя при начале описания каждой болезни приложено изображение животного, показывающее отличительный наружный признак описываемого недуга, взятый с положения тела, принимаемого животным при известной болезни. Китай, по физическому положению, особенно южной его части, и по образу жизни своего народа, никогда не мог быть страною, в которой бы процветало скотоводство; а потому не удивительно, что ветеринарная медицина его была во все времена на низкой степени и сохранилась в одном только сочинении – Ню-ма-цзин.

Говорят, что подлинный составитель книги – Ню-ма-цзин был знаменитый врач Хуа-то, живший во времена троецарствия в Китае (Сань-го), т. е. между 221 и 265 годами по Р. X. и известный как отличный хирург того времени. Он же будто бы написал книгу о человеческих болезнях, но которая не дошла до настоящего времени по следующей причине. – Известный полководец времен Троецарствия (Сань-го) по имени Цао-цао, страдавший часто головною болью, много раз с успехом пользовался пособием Хуа-то; но когда в последствии болезнь перестала уступать прежним средствам, то Хуа-то предложил Цао-цао, – вскрыть (!) череп, дабы удалить из головы его причину болезни. Такой способ лечения почли покушением на жизнь знаменитого полководца, и Хуа-то сначала заключили в тюрьму, а потом приговорили к смертной казни. За ласковое обращение тюремного стража Хуа-то отдал ему перед смертью писанные свои свитки о болезнях и лечении их у человека и домашних животных. Получивши такой подарок, страж отдал свитки на сохранение жене своей, как драгоценность, могущую их обогатить. Когда наступил день казни Хуа-то, жена стража, боясь, что и её муж подвергнется подобной же участи за лечение болезней по способу Хуа-то, бросила в огонь полученные от него свитки, откуда на ту пору возвратившийся домой муж её мог спасти один только свиток, именно – о лечении болезней домашних животных т. е. Ню-ма-цзин; другой же – о лечении болезней человека, сгорел. Таков рассказ об участи сочинений Хуа-то, за достоверность которого ручаться не смею!

Бэнь-цао-ган-му: естественная история с приложением её к медицине, составленная знаменитым Китайским ученым – Ли-ши-чжэнь, жившим во время Минской династии, на 24 году правления Ван-ли, т. е. 1596 года, и перепечатанная потом при настоящей Маньчжурской династии, на 12 году правления Шунь-чжи, т. е. 1655 года, некоторым Ву-юй-чан. В этой книге описываются как употребляемые, так и не употребляемые в медицине средства из трех царств природы, их вкус, врачебное свойство и болезни, ими излечиваемые. Бэнь-цао-ган-му отличается от других подобного рода книг точностью описания наружного вида растений и животных, и этим достоинством она обязана сочинителю своему Ли-ши-чжэнь, который, зная многое сам, по части естественных предметов, все ненужное, хотя и признанное в других сочинениях, отделил от истинного и представил в своей книге под особой статьей, дав тем возможность отыскивать, скоро и безошибочно, самое нужное между не нужным и ложным. Я не знаю ничего лучше из китайских книг, по части естественной истории, этой книги Ли-ши-чжэнь. В ней находится также собрание множества рецептов, испытанных в разное время при лечении болезней, способ и время собирания растений, назначаемых для медицинского употребления.

Книги, вышедшие в последние два столетия, при настоящей Маньчжурской династии, суть:

И-цзун-цзинь-цзянь – зерцало, или полный курс медицины, составленный при медицинском приказе (Тай-и-юань) по повелению Китайского императора и изданный на казенный счет в 4 году правления Цян-лунь, т. е. в 1739 году. Главное участие в составлении этой книги принимал Ву-цянь, имевший помощниками нескольких врачей, состоявших в придворной службе. Большую часть этого сочинения занимают трактаты о простудной лихорадке, выписанные со всею подробностью из других сочинений. Замечателен его упрощенный способ – запоминать лечение болезней: вместо описания припадков болезни и средства лечения их, выставляется название декокта, порошка, или пилюль, излечивающих ту или другую болезнь, под которыми должно разуметь все те припадки, которыми характеризуется известная болезнь. Это сколько затруднительно для памяти изучающего медицину, столько же утомительно для читающего, поставленного в необходимость, почти на каждой странице, отыскивать, какие именно припадки и какая, болезнь разумеются под таким-то декоктом, пилюлями и т. д. С большею подробностью описаны в книге И-цзун-цзинь-цзянь наружные болезни, представленные в рисунках. В отделении наружных болезней прибавлен трактат о переломах и лечении их, чего нельзя найти ни в одном из полных курсов медицины. Лекарства, предлагаемые в книге И-цзун-цзинь-цзянь для излечения болезней, принадлежать к легким, не героическим: равно как и прием этих лекарств означен умеренный, если уже не слишком малый, сравнительно с приемом лекарств, принятым в частной практике. Назначение простых лекарств и малого приема оных – в книге И-цзун-цзинь-цзянь зависит, вероятно, от того, что эта книга назначалась первоначально для руководства врачам, занимающимся придворною практикою, в которой должно соблюдать большую осторожность при выборе лекарств и назначении их приема. Несмотря на это, книга И-цзун-цзинь-цзянь не в большем ходу между частными, практикующими врачами; чему причиною, отчасти, и самая дороговизна её. Общими понятиями и положениями книга И-цзун-цзинь-цзянь не отличается от других медицинских книг.

Цзи-инь-ган-му: о женских болезнях, составленная при настоящей Маньчжурской династии, на 6 году правления Юн-чжэн, т. е. 1728 года, некоторым Ву-сю-цин. Довольно не полное сочинение, ограничивающееся описанием одних болезней женщин, не касаясь периода зачатия, родов и послеродового состояния.

Вынь-и-тяо-бянь – о горячках. Книга, вышедшая также при настоящей Маньчжурской династии, на 18 году правления Цзя-цин, т. е. 1813 года. Сочинитель её есть некто Ву-тан. Взгляд на горячечные болезни, предложенный в этом сочинении, довольно односторонен и мало отступает от изложенного врачом Чжан-чжун-цзин, в его книге о простудной лихорадке.

И-лин-гай-цо: поправки ошибок медицины. Небольшая книга, вышедшая на 10 году правления Дао-гу-ан, т. е. в 1830 году. Сочинитель её есть Ван-цинь-жэнь, правитель одного уезда. И-лин-гай-цо есть одна из самых новых медицинских книг и притом самых дурных. Сочинитель её, желая поправить несообразности в анатомических понятиях, издавна принятых, впал еще в большие ошибки и, вместо пояснения, дал худшие понятия о строении человеческого тела. Чтобы придать более вероятия своим поправкам, сочинитель замечает, что они не есть его выдумка: а что он сам действительно видел строение внутренностей человека, на трупах детей, умерших оспою и оставленных за городскою стеною. Кроме анатомических сведений, в конце книги прибавлена статья о лечении паралича. Несмотря на нелепости, рассказываемые в этой книге, многие врачи в Китае верят словам её.

Чжэнь-цзю-да-чэн: иглоукалывание и мокса, составленная неизвестно в какое время некоторым Цзинь-сянь и перепечатанная, неизвестно в котором году, чиновником Лю-юе-гуй, бывшим на должности прокурора при доставлении сарачинского пшена по императорскому каналу, с юга в Пекин, в губернии Цзянь-си. Судя по должности издателя, надобно полагать, что Чжэнь-цзю-да-чэн была перепечатана уже при настоящей Маньчжурской династии. Главные медицинские положения в этой книге остаются те же самые, какие были в древнее время и какие преподаются во всех медицинских книгах. Самые правила иглоукалывания и приставления моксы отличаются от содержащихся в книге Хуан-ди-Нэй-цзин только большими ссылками на другие сочинения, а не лучшею подробностью и тем менее своею особенностью. Но вообще книга Чжэнь-цзю-да-чэн, есть одно из полнейших руководств для занимающихся иглоукалыванием. В конце книги прибавлены способы лечения детских болезней, особенно же разных видов сухотки, посредством трений, прижиманий и других ручных приемов.

Доу-чжэнь-хой-тун: о кори и оспе – книга, составленная при настоящей Маньчжурской династии, на 51 году правления Цян-лун, т. е. в 1786 году, некоторым Тянь-дин-сянь.

Доу-чжэнь-дин-лунь: о кори и оспе, небольшая книга, изданная в 15 году правления Дао-гуан, т. е. в 1835 году, Чэнь-ши-юнь.

Это только два сочинения о кори и оспе, из многих подобного рода книг, изданных в разное время. Китайские врачи как будто видя жестокие опустошения, причиняемые оспою, обратили особенное внимание на эту болезнь и старались умножением сочинений об оспе помочь беде. Но кажется эти намерения не всегда достигали цели. Во всех книгах об оспе, как новых, так и старых, ничего особенного не предлагается для лечения этой болезни, и даже ни в одной из них нельзя найти хорошего и полного описания наружных признаков её. Оспа до сих пор, по-прежнему, существует и до тех пор будет убавлять Китайское народонаселение, пока обнародованный англичанами, лет за 15 пред сим, на Китайском языке способ прививания коровьей оспы не сделается всеобщим в Китае, и пока Китайцы не поверят возможности предотвратить им появление натуральной оспы.

К сожалению, изданная англичанами брошюра сделалась теперь редка и мне не удалось получить оной.

Да-шэн-пянь: наставление беременным и родильницам, изданное некоторым Ни, неизвестно в какое время. Эта небольшая книжечка, написанная легким, удобопонятным языком, составляет необходимую принадлежность во всяком порядочном, семейном доме, и была уже много раз перепечатываема сострадательными людьми на собственный счет, и раздается безденежно кому угодно.

Кроме показанных медицинских сочинений, можно бы было выставить еще несколько им подобных, находящихся в большем или меньшем употреблении между Китайскими врачами; но число в этом случае мало бы отвечало за качество и не пояснило бы лучше и более главных оснований Китайской медицины. Прежде я заметил уже, что старые и новые книги в Китае (медицинские, должен я прибавить) мало различаются между собою как в отношении полноты объяснения излагаемого предмета, так и в отношении различия понятий об этом предмете. В Китае как будто всему определено вечно существовать в одном и том же неизменном виде! Что же касается до критического взгляда на предмет, до поверки оставшихся от древности понятий, до замены их новыми; то ни один еще из сочинителей позднейшего времени не доходил до такого намерения, почитая его посягательством на уважаемую древность, или вернее излишним, после тех медицинских познаний, какие он почерпнул из переданного ему отцом, дедом, руководства медицины. И для нас поэтому, исчезает как разность между древними и новыми медицинскими книгами, так и необходимость знать содержание многих из них, особенно последнего рода; тем более, как я сказал выше, что основные положения медицины остаются всюду одни и те же, без всякого изменения, будет ли книга принадлежать древнему, или новейшему времени, содержать в себе отдельную какую-нибудь часть медицины, или составлять полный курс её.

Медицинское образование, как надобно полагать, отставало во все времена от так называемого знания китайской словесности, древних классических книг, просвещения, собственно, как стали понимать его Китайцы в последующие времена. Это видно из настоящего положения того и другого, из того участия, какое принимало китайское правительство в распространении знания китайской словесности, и из совершенного равнодушия к знанию медицины. Во все времена, в Китае существовали особые правила и учреждения, руководствовавшие занимающихся изучением отечественной словесности; медицина же всегда оставалась свободным искусством, не принадлежа ни какой особенной касте людей, не подчиняясь никаким особенным уставам. Умеющий врачевать, вместе с тем мог быть и служащим человеком, занимать какую-нибудь должность в государстве, военную или гражданскую; как это видим, читая предисловия многих медицинских книг, сочинители коих были: или правители какого-нибудь уезда, или состояли на должности в каком-нибудь высшем правительственном месте, в столице. Так, например: знаменитый в истории медицины Цзинь-е, сочинитель книги: Цзинь-е-цюань-шу, был гражданский чиновник и писал медицинские книги, лечил больных, по собственному признанию, не быв врачом. Славный Ли-ши-чжэнь, сделавший так много для китайской медицины, в особенности же изданием естественной истории и сочинения о пульсе, был также собственно не врач. Кореец Сюй-цзюнь, написавший полный курс медицины, под заглавием Дун-и-бао-цзянь, был известен в своем государстве более как ученый, нежели как врач. Тоже видим и теперь. Для занимающихся китайскою словесностью, древними классическими книгами, написаны правительством подробные правила и уставы, касающиеся до получения той, или другой ученой степени. Ничего подобного не существует для занимающихся медициною. Первым предоставлены права получения должностей, сообразно приобретенной по экзамену ученой степени, и дальнейшее повышение на службе; для занимающихся медициною подобных прав не существует. Так ведется издавна. Только в последствии, при Минской династии, за два с небольшим столетия до сего, был учрежден медицинский приказ (тай-и-юань), открывший врачам дорогу для поступления на службу. По первоначальному учреждению этого приказа, всякий желающий поступить в оный на службу должен был сначала выдержать экзамен, состоящий в написании довольно правильного рассуждения, по заданной теме, о какой-нибудь болезни и её лечении. Получивший удовлетворительные отметки мог зачисляться в состав врачей при медицинском приказе, не имея никакой прямой обязанности, которая предоставляется уже по прошествии нескольких лет, и то только тем из числящихся при медицинском приказе врачам, которые снова выдержат удовлетворительный экзамен. Получившие лучшие отметки, по второму экзамену, переводятся в придворную службу и состоят врачами или при особе Китайского Императора, или придворного штата. Так было прежде; но со времени усиления злоупотреблений в Китае экзамены делаются только для вида и придворные вакансии раздаются по проискам.

Влияние медицинского приказа распространяется только на врачей, находящихся в придворной службе; звание же частного врача, как в прежнее время, так и теперь предоставлено каждому желающему и вот почему можно встретить между практикующими частными врачами людей всякого звания: и чиновников, разжалованных и с потерею должности лишившихся средств к пропитанию, и сидельцев аптекарских лавок, получивших от долговременной продажи лекарств некоторый навык прописывать рецепты, и живописцев, которым не посчастливилось в своем ремесле, а равно деревенских грамотных мужиков, особенно же между иглоукалывателями, которым показалось легче и удобнее зарабатывать насущный хлеб с иглою в руке, нежели с заступом, и т. д. Правительство никогда не издавало особых постановлений, определяющих право вступления в звание вольно практикующего врача. Поэтому нет ничего удивительного, что при многолюдстве в Китае, при большом числе рук, устремленных к одному ремеслу и мало вознаграждаемых за труд свой, много находится желающих заниматься лечением болезней. В самом деле, в Китае ничего не может быть лучше для прикрытия своего невежества, как звание врача, позволяющее легко и без труда улучшить свое состояние, при замечательной наклонности Китайского народа – от всего и у всех лечиться, было бы только дёшево.

Что в Китае много врачей, доказывает нам Пекин. Идите по любой улице его, большой или малой, вам представятся по обеим сторонам десятки разноцветных вывесок: висящих над окнами и над дверями домов. То с прозванием врача, то с льстивыми надписями, прославляющими искусство его, поднесенными услужливыми приятелями, или пациентами. На одной улице, где стоит наше Русское подворье, можно насчитать до девяти подобных вывесок, на пространстве ¼ версты. Это и без статистических данных показывает, какое множество врачей в Пекине!

Во все времена, медицина в Китае занимала средину между ремеслом и занятием близким к учености, изучением классических книг; между кабалистикою и уменьем врачевать. Мы можем убедиться в том, что в известное время медицина была уже считаема в Китае наукою полезною, уже из того факта, что, когда в 213 г. по Р. X., по повелению императора Ши-хуан-ди, были сожжены все книги исторические и философские, как вредные для народной нравственности, то из этого приговора были исключены книги медицинские и астрологические, как полезные для людей. И до сих пор – пуститься в занятие медициною, предприняв это, как труд добросовестный, поддерживаемый одною любовью к предмету (чего, может быть, и не легко найти в Китае), называется в народе: идти малою дорогою (сяо-дао), в противоположность с занятием Китайскою словесностью, что называется: идти большою дорогою (да-дао). В деревнях, в городах малолюдных один и тот же человек есть вместе и астролог, гадающий по И-цзину (самая древнейшая Китайская книга – о Боге и Естестве) о достоинстве, благополучии места, выбираемого под дом, кладбище и т. д., о будущей судьбе человека, его счастье и т. п. и вместе с тем врач, излечивающий все возможные болезни. Все это доказывает, что медицина в Китае, с давних времен и доселе, составляла свободное занятие, неограниченное никакими государственными постановлениями, для которого не требовалось и не требуется никакого свидетельства от известного места, правительством учрежденного, ручающегося за умение лечить болезни. От этого произошло: что класс врачей в Китае был всегда многочислен, что в нем попадались часто люди, несведущие не только в медицине, но не имеющие достаточного первоначального образования, смотревшие на свое занятие, единственно как на средство к существованию. Знание раздробилось на множество самых разнообразных видов, под которыми тем удобнее было скрываться шарлатанству. Явились продаватели разных секретов, которыми народ, всегда излишне суеверный в Китае, лечится с большою охотою, нежели лекарствами, рекомендованными в медицинских книгах. От успеха секретных лекарств упало доверие к врачам истинным в народе, который тем скорее покупал известный секрет, чем более было таинственности в составе, форме и даже в самом приеме его.

При таком направлении медицины с давних времен, трудно было ожидать усовершенствования врачебного искусства в Китае. Оно и оставалось всегда в том же самом виде, в каком сохранилось в древнейших книгах, и остается таким до сих пор, если еще не утратило много того, что знало прежде. Сделавшись достоянием людей, большей частью малообразованных, медицина никогда не могла найти, в числе занимающихся ею, человека, который бы мог хорошо исследовать её источники и составить полное руководство к правильному изучению её. И в медицинской литературе можно заметить, что большая часть писавших о медицине были собственно не врачи; а люди, для которых медицина была посторонним занятием, которые следовательно были мало знакомы с предметом, и при издании книги руководствовались более пустым тщеславием – прослыть сочинителем, нежели истинными пользами человечества. Можно указать на живые примеры в доказательство этого. Один из Маньчжуров в Пекине, человек, занимавший некогда высшие должности в государстве и, между прочим, место президента в медицинском приказе, но теперь не служащий, написал, как слышно, медицинскую книгу, нечто в роде полного руководства, и намерен выдать её в свет. Когда-то, во время начала своего поприща, ему посчастливилось отрекомендовать одно лекарство для кого-то из Богдоханской фамилии. Случайно лекарство произвело желаемый успех, и с этим вместе началась слава рекомендателя, как врача, и его собственное убеждение в своем медицинском искусстве. Говорят, что в след за этим начался и блестящий ряд высших должностей, данных Богдоханом этому лицу, достигшему до звания главы медицинского приказа. Я лично познакомился с этим человеком после упадка уже его, когда он потерял всякую надежду на прежнюю милость и возвышение; но не потерял еще охоты – слыть знатоком медицины. Много раз мне случалось говорить с ним о любимом его предмете, и всегда я узнавал в нем плохого знатока медицины. Вне страниц книги И-цзун-цзинь-цзянь, ему ничего не известно, но кажется в особенное достоинство он поставлял себе – знание множества рецептов из разных книг. Вот каков сочинитель будущего руководства медицины. Я слышал даже, что книга составляется трудами нескольких врачей и ученых (сян-шэн – прежде родившийся), имена которых, как сотрудников, а не сочинителей, ставятся, при издании книги, после имени самого издателя. Так большею частью пишутся в Китае и не одни медицинские книги.

От настоящего поколения врачей медицина еще менее может ожидать для своего усовершенствования! И что могут сделать для неё люди, которые вступают в звание врача большею частью в летах уже зрелых, не получив даже и простого, предварительного образования, зная наизусть только одну какую-нибудь сокращенную медицинскую книгу. Мало можно встретить таких людей между теперешними Китайскими врачами, которые бы с малолетства занимались медициною, под руководством отца, деда, и т. д., – получивших по наследству тоже от своих отцов, дедов, наставления в искусстве врачевания. Но что же за знания у таких врачей? Им всегда дается выучивать наизусть одна какая-нибудь медицинская книга, доставшаяся по наследству и, как кормилица, передаваемая из рода в род. Из неё то молодой врач почерпает всю конечную медицинскую мудрость, практикуясь иногда, под руководством родителя, учителя и т. д. на руках приходящих на дом больных, в исследовании биений пульса. Этим оканчивается все медицинское образование, с которым всякий почитает себя в возможности (после смерти отца или при старости его, а если позволит бойкость, талантливость, уменье говорить, и того ранее) заняться действительным лечением болезней. Такого рода врачи могут почесться самыми образованными между своей братии и я по опыту знаю, что большая часть из них знает исключительно одно какое-нибудь руководство к медицине, особенно же рецептурную часть его, почитая излишним иметь понятие о нескольких авторах. Но и в этом знании преобладает выучка наизусть над рассуждением, так что возьмите любого из Китайских врачей: он будет не в состоянии – здраво, со смыслом, объяснить главных оснований своего предмета; он знает его по частям, от слова до слова, как написано в выученной им книге, но не может представить всего этого в общей связи.

Еще менее можно сказать в пользу остальной части Китайских врачей, которая едва ли не многолюднее первой и состоит большею частью из людей, по обстоятельствам переменивших первоначальное свое занятие на звание врача. Между такого рода врачами находятся люди всякого звания и ремесла; как я заметил выше: разжалованные чиновники, сидельцы аптекарских лавок, разорившиеся купцы, деревенские мужики, особенно в числе иглоукалывателей, гадатели (часто присоединяющие к своему искусству искусство врачевания болезней); дао-ши (особенной секты отшельники), Туркестанцы, некогда завоеванные Китайцами и поселившиеся в разных провинциях Китая, и т. д., и т. д. Большая часть этих людей назвалась врачами в летах зрелых и имеет самые ограниченные познания в медицине, а часто никаких, рассчитывая, в последнем случае, на Китайское суеверие, или излечивая болезни особенным, никому неизвестным составом. Из этого-то класса врачей происходят так называемые продаватели разных секретов, пластырей, пилюль, порошков и т. п., а равно иглоукалыватели, располагающиеся по ярмаркам, бывающим в известные дни в кумирнях или капищах разных частей города, либо на многолюдных улицах, со своим товаром, приглашая народ красноречивыми похвалами своему секрету. – Туркестанцы, продающие пластыри, излечивающие все возможные болезни, объясняют, между прочим, собравшейся толпе по раскрашенным рисункам анатомию человеческого тела, наружные и даже внутренние болезни. – Иглоукалыватели располагаются всегда на улицах близ старой изломанной телеги, брошенной без употребления, окружив себя несколькими скамейками. Прежде, нежели соберется порядочная толпа народа, иглоукалыватели в молчании перебирают свои инструменты; когда же расставленные кругом скамейки начнут замещаться зрителями, то хромающими, то с подвязанными руками, а большею частью совершенно здоровыми, пришедшими только от скуки, позевать, послушать: начинается тирада о том, что, он, по фамилии такой-то, родом из губернии Шань-дунь (откуда большею частью выходят иглоукалыватели), такого-то уезда, прямой потомок знаменитого иглоукалывателя Ли (от которого ведется обычай у всех иглоукалывателей – становиться на улицах близ изломанной телеги и придавать к своей фамилии, для привлечения народа, слово чэ – телега); столько уже лет занимается со славою иглоукалыванием, недавно открыл на теле новое место, укол в которое может излечивать такие-то и такие болезни. – Врачующие глазные недуги ставят против себя столики, с разными лекарствами; а под ними вешают изображение – двух огромного размера глаз с надписями по сторонам названий разных глазных болезней. Некоторые же из них, для привлечения народа, и в память также знаменитого глазного врача, приезжают на ярмарки на черном осле, на седле которого раскладывают все свои снадобья. – Продаватели зубных лекарств окружают себя трофеями своего искусства – кучею вырванных зубов, наваленных на столе, наполовину не человеческих. – Два последних рода продавателей отличаются особенною молчаливостью; за то остальная их братия – краснобаи по преимуществу. Надобно все это слышать, чтобы иметь понятие об этой тонкой изобретательности, которую употребляют Китайцы для обмана простодушных. Тут сыплются непрерывною речью и остроты, и анекдоты счастливого излечения той или другой болезни, и велеречивые похвалы целительности продаваемого лекарства, и дешевизне его, доводимой отчаянными хвастунами до того, что воздух, которым человек дышит, дороже их лекарства. – Продавцы лекарств, укрепляющих тело, увеличивающих силу, придающих храбрость и т. д. вместо слов привлекают покупщиков, выставкой на показ человека обнаженного до пояса, несмотря на время года, к чему избираются обыкновенно люди молодые, здоровые, всегда с завидными атлетическими формами. Часто, для большего убеждения в пользе своих лекарств, они позволяют бить себя чем угодно в такие части тела, которые почитаются опасными для ранения.

Секреты, нетерпимые в явной продаже или правительством или нравственностью, которую Китайский народ всегда старается притворно выказать в себе, продаются тайно в домах, о чем составители их извещают печатными объявлениями, приклеиваемыми по углам домов. Весь Пекин облеплен подобными афишами на красной, белой и желтой бумаге, и хотя полиция обязана уничтожать их, или даже не позволять приклеивать: часто однако случалось мне видеть, как, в присутствии уличного стража, наклеивается по нескольку таких объявлений на одну стену, где они остаются долгое время нетронутыми, пока наконец домохозяева не запачкают их грязью; но при новой сделке с уличных стражем, вместо их наклеиваются другие. На этих объявлениям рекомендуются или так называемые весенние рецепты (чунь-фан), aphrodysiaca и другие секреты.

Надобно предположить достаточный доход для того, чтобы все эти продавцы могли прокармливать себя, а иногда целые семейства. Действительно, кругом их всегда можно найти толпу народа, из которой многие покупают расхваливаемые лекарства. И в этом случае не одни простолюдины (везде малообразованные и доверчивые), но и люди порядочного сословия, с большим образованием, не могут устоять против обольстительных похвал лекарству. Таков уже общий недостаток каждого Китайца. Если справедливо, что просвещение проникло в Китае во все слои общества; то еще справедливее, что суеверие и предрассудки общи всему Китайскому народонаселению! Цена секретного лекарства измеряется, собственно, не дороговизною входящих в него составных частей, но достоянием покупщика, различаемым по одежде. А потому – одно и тоже лекарство продается или весьма дорого, или весьма дешево, или дается просто даром, как это часто делается для привлечения покупателей, особенно если лекарство не получило еще известности. Постоянно дорогими остаются так называемые весенние рецепты.

У занимающихся лечением болезней по правилам искусства врачей, собственно так называемых, есть свои особенные способы рекомендовать себя, давать знать о себе, укорененные давностью и почитаемые менее укоризненными. Над воротами дома, в котором живет врач, обыкновенно вывешивается черная или белая доска, с резными на ней буквами, позолоченными, или красными, черными, голубыми и т. д., означающими собственно не фамилию хозяина, а похвальное прозвание, поднесенное приятелями, или выдуманное самим. Например: храм благодеяния, храм спокойствия и т. п., это есть общий обычай в Китае, и только под этим похвальным прозвищем или наименованием, можно отыскивать квартиру нужного для вас человека. У не-врачей похвальное прозвание вырезывается на небольших дощечках и вешается по бокам главной двери при входе в дом, тогда как у врачей и доски и буквы бывают большие и ставятся на месте, видном издалека. Другими словами: у врачей эти прозвания заменяют вывески, точно такие же вывески с похвальным прозванием имеют у себя аптекарские лавки, трактиры, и эти вывески отличаются от докторских только смыслом начертанных на них букв.

Кроме вывесок с похвальным прозванием, у дверей каждого почти врача выставляются доски с надписью, что он находится на службе в медицинском приказе; лечит как внутренние, так и наружные болезни: мужчин, женщин, престарелых и детей; или одни только наружные, одни внутренние, глазные, или одни детские болезни. Иногда к этому прибавляется, что здесь продаются порошки, пилюли и т. д. изобретенные самим врачом и полезные в разных болезнях.

У некоторых врачей, сверх сказанных вывесок, на стенах дома прибиваются так называемые бянь – доски всегда довольно большие с изречениями, прославляющими искусство врача, поднесенные в знак благодарности излеченными больными. В средине доски (бянь, всегда имеющей длину не менее 1 или 2 аршин, а ширину в ½ или 1 аршин) на белом, черном, голубом, или вызолоченном поле, или просто на не крашенном, если только доска цельная и сделана притом из хорошего дерева, вырезано изречение, например, в роде такого: узнает болезни, как дух и т. п. Буквы на таких досках бывают золотые, или выкрашенные голубою, или другою какой-нибудь краской. На боках доски, с правой стороны, вырезывается собственная фамилия врача с его именем; а с левой – год поднесения доски и фамилия поднесшего оную больного. Подобного рода доски составляют важнейшее достояние для Китайского врача, к которому он стремится постоянно, всеми силами и средствами, как к ясному и неувядаемому доказательству своего искусства; передает его сыну, внуку и т. д., так что доска делается драгоценным наследием потомства. Чем более навешано досок у ворог, тем сильнее гремит молва об искусстве обладающего ими; а потому не редко подобные доски скупаются, делаются на заказ и т. п., особенно теми, у кого их мало или совсем нет, так как всякий, с увеличением числа досок, рассчитывает и на будущее увеличение числа пациентов. Все дело там в добывании денег, а не в чистоте способа достижения этого; на что в Китае и не обращается особого внимания!

Доски с похвальными надписями (бянь), мною описанные, привешиваются не одним врачам; а также – приятелям, оказавшим какие-нибудь услуги, благодетелям и т. д. и отличаются только смыслом изречений.

Обычай в идее прекрасный; но, к несчастию, много утративший от времени и злоупотреблений, особенно же в отношении к врачам!

Поднесение похвальных, благодарственных досок (бянь) составляет род некоторого торжества для обеих сторон и совершается с некоторою церемонией. Обыкновенно доску несут в носилках (портшезах, как их привыкли называть), предшествуемых музыкантами и людьми, несущими разного рода атрибуты, означающие известную степень чиновника, но теперь употребляемые всеми при всяком торжественном случае: свадьбах, похоронах, или как теперь при поднесении доски и т. д. позади всего этого несутся на нескольких столах подарки, состоящие из шелковых материй, каких-нибудь вещей, готового платья, съестного и т. д. сопровождаемые, или самим хозяином, подносящим доску, когда он хочет или должен оказать величайшее уважение тому лицу, которому подносится доска, либо доверенными от него людьми. Получающий такую доску, после церемониальной встречи у ворот всего поезда, прилично угощает сопровождавших подарки людей и носильщиков, и награждает их деньгами. Доски у врачей вешаются вне ворот дома; а у других, удостоенных такой же почести, в приличном месте, внутри дома. Великолепие и торжество приноса подобных досок зависят от богатства подносящего и меры его тщеславия, которое одно в подобных случаях нередко управляет всем!

Вывески и похвальные доски для Китайского врача необходимы: первые служат знаком для отыскания его квартиры; а числом последних определяется степень его искусства! Другая, столь же необходимая принадлежность для Китайского врача, составляющая более нравственное качество его, есть уменье говорить попятно, ловко и вразумительно для каждого больного, какого бы он сословия ни был. Без этого ничто не значит самое искусство в распознавании болезней, мо-ци (пульсирование): как говорят Китайцы, при умении говорить, и ограниченность пойдет зауряд с ученостью. Говорливость уличных продавателей лекарств у врачей, практикующих по домам, должна принять тон пояснительности припадков болезни, без явного шарлатанства; но с тонкою угадливостью мыслей самого больного о своей болезни и с убеждением, что болезнь весьма известна и для врача понятна, и прописываемое против неё лекарство уничтожит недуг также скоро и легко, как вода пламень и т. п. Всеми этими качествами обладают Китайские врачи в высшей степени и кажется подобная наука дается им без особенного труда.

В Китае люди не так резко отличаются между собою в степенях образования, как это видеть можно на других народах. Как в государстве древнем, целые века живущем по своим собственным учреждениям и обычаям, в нем и просвещение давно уже приняло известные размеры, ограничилось знанием известных предметов, необходимых в жизни для каждого человека; а потому Китайцы, от простолюдинов до вельможи и Богдохана, изучают одни и те же классические книги. Различие в знании этих предметов зависит от природных способностей человека, от продолжительности времени обучения, и наконец от нравственного воспитания, усвоенного известным сословием. Весьма справедливо сказал наш известнейший синолог, о. Иакинф, что просвещение в Китае проникло все слои общества, как вода губку. Действительно, говоря в отношении к целому народонаселению, Китайцы могут считаться образованнее (по своему) многих других народов.

По сходству главных оснований медицины с началами, излагаемыми в известных классических книгах, всеми изучаемых, язык медицины и даже некоторые определения её общепонятны всякому Китайцу. Это есть одна из лучших сторон Китайской медицины, первое условие легкости распространения её между народом, и в этом отношении Китай может представить собою замечательный пример народной медицины. В разговоре с каждым Китайцем, не говоря уже о более образованных, можно найти подтверждение этих слов. Всякий, и не врач, скажет нам: какая именно болезнь происходит от гнева; чего можно опасаться во время чрезмерно теплой весны, или слишком холодной осени; какая внутренность пострадает от преданности известному роду привычек; каким припадком выражается преобладание внутри тела холода (хань-ци) или жара (жэ-ци), и наконец – что именно полезно во всех этих случаях. Словом, вы услышите те же истины Китайской медицины, какие преподаются в любом из её руководств.

При такой общности медицинских познаний, вошло в обычай рассуждать с врачом о болезни, её причинах и лечении, и вести с ним спор о том и другом. Здесь-то врач должен выказать, вместе со знанием своего предмета, всю находчивость и умение: опровергать или соглашаться со своим больным, не отступая далеко от положений медицины и щадя иногда его самолюбие. В таком случае та же общность главных медицинских познаний, при простоте, однообразии и неизменности изложения оных в книгах, выручает Китайских врачей из затруднения. Им легко отвечать на все вопросы больного; потому что ответы будут повторение давно заученного в книге. Ответы их будут вместе с тем и точны, потому что они, так как и вопросы, суть заученные книжные фразы. Никакой больной, например, не усомнится в справедливости ответа, что боль в левом подреберье означает страдание печени, происшедшее от гнева. Подобное объяснение повторяется всеми и всюду, на один и тот же лад, целые столетия. По природной раздражительности, Китаец легко приходит в гнев от маловажной причины: ни одному больному не будет удивительным объяснение врача, что боль в левом подреберье могла произойти от гнева; он непременно придумает, что в недавнем времени действительно подвергался гневу, если не явному то скрытному, не замеченному и им самим, и поверит показанию врача, между тем как на самом деле боль в боку произошла от причины совершенно противоположной.

Этой же медицинских познаний надобно приписать ту удобность и легкость, с которыми изучают Китайцы свои медицинские книги и ту охоту – скорее сделаться врачом, нежели чем-нибудь другим, которая овладевает ими при выборе средств к пропитанию. Для Китайца выучить какую-нибудь медицинскую книгу ничего не значит: язык в ней прост, удобопонятен, термины её давно уже он слыхал в общежитии; а толкования об Инь и Ян (начале женском и начале мужеском), на которых вертятся все объяснения главных положений в медицине, при изучении классических книг также ему знакомы.

Другую удобность, для скорейшего изучения медицинских книг в Китае, составляет дробность занятий Китайских врачей, укорененная временем, обычаями и наконец ложным направлением, с которым стремятся многие люди к званию врача, не ограниченному никакими постановлениями правительства. Немногие из Китайских врачей совокупляют в своем знании уменье лечить все вообще человеческие недуги; а чаще всего, в облегчение себе и из подражания древним, они занимаются лечением отдельных болезней: кто, например, лечит исключительно одни внутренние болезни, кто наружные; другой одни женские, или детские болезни, а другой одни глазные. Занимающихся лечением наружных болезней, по малому ищущих помощи врача, весьма не много, несмотря на разнообразие и множество накожных болезней у Китайцев. Не велико также число занимающихся лечением переломов и вывихов, называемых: Мэн-гу-дай-фу (Монгольский врач), как будто в доказательство, что это искусство пришло в Китай от другого народа и не могло еще распространиться. В последнее время, когда стеснились средства к пропитанию и явилось много искателей счастья на поприще медицины, искусство лечения болезней еще более раздробилось, так что теперь можно встретить вывески, гласящие, что такой-то храм (разумея под этим почетное прозвание врача) занимается лечением простудной лихорадки, параличей, оспы и т. п.

При Китайском дворе, со времени учреждения медицинского приказа (тай-и-юань), слишком за 200 лет до сего, принято постоянное разделение должностей придворных врачей, существующее до сих пор: на должность врача болезней внутренних, (нэй-кэ), врача болезней наружных (вай-кэ), болезней женских (нюй-жэнь-кэ), куда не принадлежат акушеры, обязанность которых в Китае предоставлена повивальным бабкам; болезней детских (сяо-эрр-кэ), болезней глазных (янь-кэ), болезней зубов и рта вообще (коу-чи-кэ), детских сыпей (доу-чжэнь-кэ), куда в особенности относятся корь и оспа. В числе придворных врачей прежде находились так называемые пожиратели, искусство которых (довольно общее в Азии) состояло в лечении болезней посредством трения, поколачивания руками разных частей тела и называлось Ань-мо-кэ. К ним причислялись также цирюльники, к которым теперь перешло искусство потирания (ань-мо), употребляемое впрочем не для лечения болезней, а для уничтожения, например, неловкости, тяжести в спине, чувствуемых по утрам здоровыми людьми и т. п. или просто для удовольствия, доставляемого цирюльником по окончании бритья и чесания головы. В разряде врачей наружных и глазных болезней при Китайском дворе поставлены были иглоукалыватели (чжэнь-цзю-кэ), теперь совершенно удаленные из придворной службы. В штате придворных врачей состоит сожигатель свечей пред кумирами за спасение больного (чжу-ю-кэ).

Практикой Китайские врачи занимаются или у себя на домах, назначая для этого известные часы дня или, по приглашению, в домах больных. Ничего подобного нашим госпиталям, больницам в Китае не существовало и не существует. По-видимому, ни Китайское правительство, ни частные лица, не почитали такой род благотворительности важным и необходимым для государства и граждан. В этом убеждении на счет учреждения общественных лечебниц остаются Китайцы до сих пор, так что по всему Китаю нет ни одного места, где бы бедный больной мог найти себе пристанище и пособие. Отсюда можно исключить один только Пекин, в котором учреждены приюты для престарелых, приюты для малолетних детей (воспитательные дома), находящиеся вне городской стены, в северо-западном и юго-западном предместьях. Но все эти места не больше, как кратковременное убежище бедности, сиротства и бесприютных нищих и, по своей неопрятности, скудности, скорее походят на скопище всего отвратительного, нежели на благотворительные заведения. Я был в некоторых из них и вынес оттуда самые незавидные понятия о Китайском человеколюбии. Не нахожу слов описать всю виденную наготу и бедность помещающихся там и развалины помещений. В Китае есть много прекрасного, по идее достойного всякого подражания, но ужасающего в исполнении. Благодетельные учреждения поразительно доказывают нам это! По положению, на каждое заведение выдается или известная сумма денег, или известное количество хлеба (сарачинского пшена), потребное для содержания в нем положенного числа людей. В приюте престарелых велено, кроме того, выдавать в известное время – платье, обувь и т. п. В приюте малолетних положено иметь несколько кормилиц, для кормления грудью новорожденных, принесенных в заведение или явно самими родителями по бедности, или подкинутых тайно, чтобы скрыть незаконность рождения. Даже в так называемом Ци-лю-со – заведении, доставляющем только временное помещение (на ночь, на несколько дней, особенно же зимою), положено давать пишу, если пришедший на ночлег бедняк, по какой-нибудь причине, не мог достать себе на стороне хлеба. Здесь же позволено заниматься работами, рукодельями и сделанное – продавать в городе. При заведении для малолетних, как сказывают, положено иметь врача. Ни чего из этого не исполняется на деле. Здания, определенные для помещения, остаются или пустыми, особенно же летом и в теплое время, или только немногие из комнат, более уцелевшие от разрушения, замещаются несколькими людьми, для которых, казалось, голод одинаково был мучителен и под городскою стеною, и внутри благотворительных заведений. В приюте малолетних, куда иногда приходят выбирать детей для усыновления люди бездетные, образовался род торговли. Бедные женщины, под видом найма в кормилицы, приходят сюда же, часто с детьми, и ожидают благоприятного случая – отрекомендовать покупщику может быть своего же ребенка.

Все эти заведения должны находиться под ведением чиновников дворцового правления и ближайшим надсмотром сторожей. Первые обыкновенно только получают оклад жалования и часть из дележа сумм назначенных на содержание заведения, никогда не являясь к своему месту; а последние, по бедности, хотя и живут при заведении, но занимаются более сбором денег за временную квартиру в нем, нежели присмотром за оным. Вот почему там благотворительные заведения часто служат убежищем нищих, этого многолюдного и отвратительного класса жителей в Китае, состоящего из самых отчаянных негодяев, промотавшихся солдат Маньчжурского племени, игроков, и т. п., людей, собирающихся сюда в зимнее время – укрыться от холода.

Я не могу указать на время, к которому должно отнести начало учреждения благотворительных заведений в Пекине. Известно только, что в предместьях Кантона издавна существовал так называемый Ма-фын-юань, для помещения страждущих проказою (Ма-фын-чуан). Говорят, что возобновление, или приведение в действие, давно может быть существовавших в Пекине описанных выше благотворительных заведений, было за 60 или за 70 лет пред сим, по повелению матери Китайского императора Цян-лун. К этому же времени относят учреждение так называемых коровьих телег (ню-чэ), для сбора по городу умерших младенцев и вывоза их за город для погребения в общей могиле.

Телеги, возимые быками, от чего произошло и самое название их ню-чэ (ню бык, корова; чэ телега), существуют до сих пор и, как мне самому случалось видеть, ежедневно утром проезжают тихим шагом, от одного конца до другого и обратно, по двум главным улицам Пекина; по улице Хай-да-мынь-да-цзе, начинающейся от юго-восточных ворот Хай-да-мынь, или иначе Чунь-вынь-мынь, и оканчивающейся у северо-восточных ворот Ань-дин-мынь, и по улице Шунь-чжи-мынь-да-цзе, начинающейся от юго-западных ворот Шунь-чжи-мынь, или иначе Сюань-ву-мынь, и оканчивающейся у северо-западных ворот Дэ-шэн-мынь. Всякий может класть в телегу умершего ребенка, без обязанности сказывать из чьего он дома, заплатив только произвольное, всегда самое ничтожное количество медной монеты сопровождающему телегу погонщику. Труп ребенка должен быть в гробике, или по крайней мере, как чаще и бывает, завернут в кусок старой рогожки; иначе его не позволят положить на телегу. По наружной форме, телеги похожи на обыкновенные двухколесные, городские Китайские повозки, только больше их и открыты спереди и сзади. Сколько мне ни случалось встречать этих телег, особенно же, когда они ехали с севера, т. е. обратно по улице, всегда они наложены были почти до-верха небольшими гробиками, а больше рогожными свертками, из которых иногда виднелись ножки или ручки умерших младенцев. Вот в каком виде представляется Китайская благотворительность, Китайское человеколюбие! Собранные детские трупы вывозятся за юго-западное предместье Пекина, в отведенное для этого место с кумирнею. Пока соберется достаточное число гробиков, они кладутся на время в отдельное здание, находящееся при кумирне, куда позволено приносить умерших детей и окрестным жителям, и всем тем, кто не успел сдать своего ребенка на телегу. Когда гробиков соберется достаточное число, выкапывается яма, куда они складываются и сожигаются вместе с трупами. Находящийся при кумирне Хэ-шан (Буддийский монах) читает при сем обычные для покойников молитвы, и яма зарывается впредь до нового сожигания.

Телеги для сбора умерших младенцев, как рассказывают, были учреждены по случаю (в которой-то год правления Цян-лун) свирепствования повальной оспы, когда детей умирало много и родители выбрасывали их на улицы так что полиция должна была распоряжаться собиранием и похоронами детских трупов. Судя по нашим нравственным и религиозным понятиям, для нас может быть удивительна подобная жестокость родителей; но Китайцы рассуждают об этом иначе. По их понятиям – нравственным и религиозным (буддийским), душа несовершенна еще у человека во младенчестве; а потому детей, умерших до 8 летнего возраста не удостаивают погребения на родовых кладбищах.

С обычая Китайцев – не хоронить малолетних детей на родовых кладбищах, а в некоторых случаях и бросать их без призора, тамошние римско-католические миссионеры взяли понятие, переданное ими потом в Европу, о детоубийстве позволительном будто бы в Китае. О. Иакинф достаточно опровергнул нелепость такого мнения. Детоубийство преследуется в Китае законами и наказывается, как всякое другое смертоубийство. Даже за умышленное умерщвление плода в утробе матери, какими бы то ни было средствами, положено телесное наказание, и так, если в числе собираемых по городу на коровьи телеги умерших детей могут случиться и такие, которые лишены жизни насильственно, то это разве тогда когда, например, хотят скрыть рождение из стыда и т. п. преступных побуждений? Полиция никогда не свидетельствует собранные детские трупы; равным образом не спрашивают у приносящих на коровью телегу умершего младенца, кому он принадлежит; а потому вероятно, что между детьми, умершими своею смертью, могут попадать на коровью телегу и дети умершие насильственно.

Что выбрасывание детских трупов может случаться часто, и даже почесться обычаем повсеместным в Китае, в там я сошлюсь на автора книги: И-лин-гай-цо, изданной в 1830 году, который говорит, что мысль о неосновательности анатомических понятий, преподаваемых доселе во всех медицинских книгах, пришла ему в первый раз при рассматривании внутренностей детских трупов, выброшенных за город и растерзанных животными (собаками). Это было в одном уездном городе, во время свирепствования оспы, когда сам автор состоял на должности правителя того уезда.

Существуют ли телеги, для сбора умерших младенцев, в других городах Китая, мне неизвестно. Может быть, и в самом Пекине, учрежденные некогда от правительства коровьи телеги давно бы не существовали, если бы сбор ничтожной платы с каждого приносимого на телегу детского трупа и добровольные подаяния в кумирню, построенную близь общей детской могилы, не побуждали приставленных к тому людей, для собственной своей пользы, до сих пор продолжать ежедневные проезды на телеге по главным двум улицам города. Без этого, наверное можно предположить, что благодетельное обыкновение собирать детские трупы давно бы прекратилось.

С одной стороны отсутствие общественных больниц, а с другой чрезмерная населенность больших городов Китая, и свобода занятия лечением болезней, делают то, что Китайские врачи имеют у себя обширную практику, не смотря на людность своего сословия. Этому помогают еще: замечательная склонность Китайского народа от всего лечиться и дешевизна аптекарских материалов. Последнее обстоятельство составляет одно из первейших условий успеха чего бы то ни было в Китае. Многолюдное сословие Китайских врачей никогда бы в своей практике не нашло достаточных средств к существованию, если бы захотело чрезмерно вознаграждать труды свои. Тогда как теперь, при укорененном давностью народном обычае: платить врачам умеренно, всякий из них имеет достаточное число больных, доставляющих ему и занятие и вознаграждение.

Практика у Китайских врачей бывает двух родов: когда сами больные приходят на дом к врачу, и когда врач по приглашению посещает больного в его доме. К последнему виду практики относится постоянное лечение в одном и том же доме одного врача, за условленную годовую плату. Для сношений с больными у себя на дому, каждый врач назначает известный час дня, в который принимает больных. Плата в этом случае берется собственно за прописывание рецепта (кай-фан-цзы), и так как в числе ищущих пособия на дому врача бывают, по большей части, люди бедные, рабочий класс народа; то плата за прописывание рецепта в этом случае бывает самая ничтожная: от 10 до 30 копеек меди и никогда не выше 50, что могут получать только одни знаменитые врачи. Чтобы не затруднять ни себя, ни больных в определении количества денег за труд, врачи выкладывают на стол в той комнате, в которую приходить больные, известное число навязанных на веревку медных монет (цянь), увидав кои всякий больной мог бы, не спрашивая, знать, сколько должно заплатить за труд. После исследования пульса, расспроса о болезни и т. п. нужных вопросов, врач прописывает рецепт; больной, отсчитав деньги, берет рецепт и отправляется с ним за получением лекарства в ближайшую аптекарскую лавку. В числе приходящих на дом к врачу больных, никогда не бывает женщин; детей же приводят и приносят, особенно к занимающимся лечением детских болезней. Несмотря на ничтожность платы, известные своим искусством врачи набирают, с прописывания рецептов на дому, от 5 до 10 рублей серебром на наши деньги, в течении 4–5 часов по большей части предобеденного времени.

Плата за приезд врача на дом к больному определяется расстоянием между домом больного и домом врача и простирается приблизительно от 50 копеек до 1 и 3 рублей серебром, редко более, как бы ни был славен врач. Исключения могут быть только в таком случае если больной имеет значительное состояние, и тогда условливаются в цене за окончательную вылечку болезни и берут от 20 до 100 рублей серебром.

Деньги, выдаваемые приглашенному на дом врачу, бывают, большею частью, медная Китайская монета, называемая тун-цянь, величиною с нашу копейку, имеющая по средине дырочку, чрез которую продевается веревочка – 500 монет, нанизанных на одну веревку, называются связкой и равняются нашим 2 рублям меди. По окончании визита, кладется в повозку врача следующее по расстоянию число таких связок. Это называется отдавать ма-цянь (деньги на лошадь), древнее выражение, взятое будто бы с того, что врачи того времени ездили к своим больным верхом на лошади.

Так называемые годовые врачи, имеющие в известном месте, например в домах князей Маньчжурского племени, постоянную практику, получают помесячно от 2 до 10 руб. серебром, иногда с прибавкой к этому известного количества сарачинского пшена, и обязаны лечить, бесплатно, всех заболевающих в этом доме, от господ до последнего слуги. Обычай иметь постоянного при доме врача, за исключением князей – Маньчжуров, во всем подражающих своему двору, другими из Китайцев ни кем не принят.

Посещение больных мужского пола и детей делается обыкновенным порядком; но при посещении врачом больных женщин, этот порядок несколько изменяется. По Китайскому обычаю, посторонний мужчина, не имеющий с домом никакой близкой родственной связи, не может видеть женщины; а потому у богатых и важных Китайцев, когда нужно пригласить врача к заболевшей женщине, позволяют смотреть только пульс, какова бы болезнь ни была: внутренняя, или наружная, и тем довольствоваться при определении болезни. Даже расспрос о чувствуемых больною припадках не всегда можно делать у самой больной, особенно же касательно отправлений половых органов; а должно довольствоваться, в этом случае, рассказами окружающей больную прислуги. Но такой обычай не соблюдается людьми менее богатыми и знатными, тем более бедными и простыми, у которых женский пол без церемонии отправляет все касающиеся до дома обязанности и находится постоянно пред глазами мужчин. И вообще женский пол у Китайцев не так стеснен в свободе своей, как у мусульман, ищущих, в строгих правилах положения женщины в обществе, опоры своей ревности, тогда как у Китайцев некоторое отдаление женщин от мужчин есть только выражение женской стыдливости, скромности, знатности происхождения вошедшее в обычай. Маньчжуры, утратив свою степную простоту нравов, во всем теперь сделались Китайцами и у них в домах князей высших сановников, также нельзя всякому видеть женщин. При Пекинском дворе тем строже исполняется это обыкновение. Говорят, даже рука, подаваемая из полога для исследования пульса, бывает покрыта флером и врач, стоя на коленях, осматривает пульс и, кончив это, удаляется не произнеся ни одного слова пред высокою особою. Если же ему, кроме исследования пульса, для пояснения болезни, нужно знать что-нибудь о припадках, чувствуемых больною и т. п. то обо всем этом он должен расспросить евнухов, прислуживающих больной. Но такая чрезмерная строгость там не во всех княжеских домах принята. Русским врачам случалось быть приглашенными в дома знатных Маньчжуров, и им всегда позволялось расспрашивать больную, не закрытую пологом. Только одно ручное исследование, исключая лица и открытых частей рук, никогда не могло быть принято Китайскою стыдливостью. Но я имел случай видеть вынужденное отступление от обычая, когда у больной был перелом бедра. Врачи всего Пекина, один после другого, должны были судить о болезни по исследованию пульса и иные приписывали её усилению жара в печени, другие слабости почек и т. п. Когда пригласили меня, больная ни как не решалась на ручное исследование, и только после решительного отказа с моей стороны сказать что-нибудь о болезни без осмотра, позволила сквозь платье и покрывало, прикоснуться к больной части.

Посещать своих больных без вторичного приглашения не в обыкновении у Китайских врачей, каково бы ни было состояние больного и как бы ни интересна болезнь. Одни только те врачи, которые взялись за известную плату вылечить какую-нибудь болезнь, и врачи, служащие в домах за годовое жалованье, могут по произволу являться к своим пациентам. Для облегчения при отыскивании квартиры пациента, в случае вторичного приглашения, врачи, окончив первый визит, приклеивают к дверям дома пациента билет своего почетного прозвания. В Пекине часто можно видеть по нескольку таких билетов, на голубой, красной и других цветов бумаге, приклеенных вместе, когда одного и того же больного посещало несколько врачей один после другого. Редко случается, чтобы один и тот же врач был приглашен вторично к больному, тем более несколько раз сряду. Обыкновенно, если по прописанному рецепту не оказалось в болезни никакой перемены, или если перемена эта сделалась к худшему, то приглашают другого врача; а в противном случае – посылают в аптеку прописанный прежде рецепт и повторяют прием лекарства. Бывает даже, что к одному больному, особенно в богатых домах, приглашают нескольких врачей, одного после другого, и так притом, чтобы пришедший после не встретился с призванным прежде. К этому прибегают чаще всего при видимой опасности больного. Каждому врачу предоставляется полная воля расспрашивать больного сколько и как ему угодно, делать свои соображения о болезни и в заключение писать рецепт, по окончании которого выдается известное количество денег, соответствующее расстоянию до квартиры его, ма-цянь (деньги на экипаж), и он отправляется куда следует. По уходе одного врача, приглашается другой и т. д. сколько покажется нужным и сколько позволят средства больного. Прописанные несколькими врачами рецепты сличаются между собою, и те из них, в которых будет более сходства в лекарствах, почитаются лучшими и полезнейшими, и по одному из них покупается в аптеке лекарство. Если же между несколькими рецептами не найдутся сходные, или если сходство будет невелико, в одном только каком-нибудь средстве; то прибегают к ворожбе и какой рецепт выпадет первым, по тому и покупают лекарство. Или вместо этого сзывают других врачей и сличают прописанные ими рецепты. Это есть род консилиума о болезни, делаемый в Китае без ведома врача. Довольно замысловатая уловка! Неизвестно только, до какой степени она полезна той и другой стороне.

Еще не раз придется говорить о Китайском суеверии и предрассудках, обличающих крайнее невежество народа, по крайней мере в отношении к степени просвещения, понимаемого у нас, если не в отношении к самородному Китайскому просвещению. Здесь кстати сказать о суеверном убеждении в выборе врача. В Китае часто не истинное искусство вводит врача в славу, не опытность в деле, приобретаемая с летами, а случайность, зависящая прямо от народных суеверий. Не нужно говорить, что в Китайском обществе есть слабость, – судить о человеке по наружности, и следовательно приглашать чаще тех врачей, которые щеголяют платьем, экипажем и т. д. Дело в том, что суеверие, владеющее Китайцем на всех ступенях его образованности и просвещения, свойственное как простому, так и высшему Китайскому сословию, издавна убедило народ верить более тем людям, которые приобрели свое искусство не в книгах, не трудами; а влиянием на них духов, неизвестными для них самих путями. Много бы можно было насчитать примеров, подобных тому: как один горный отшельник лечил от всех болезней давая золу, оставшуюся от сожигания курительных свеч пред кумирами, для ношения на шее, и к нему стекались тысячи людей, желавших получить необыкновенное лекарство; как одна престарелая девица избавляла от всякого недуга, давая приготовленную ею самою амулетку (талисман) и т. п. Все существовавшее некогда и у других народов в полной силе до сих пор еще живет в Китае. Суеверие Китайцев, кроме древних преданий, находит много пищи и в самых религиозных учениях. Ни один, может быть, языческий истукан не пользовался таким почетом от поклонявшихся ему, каким пользуется теперь баснословное животное, изображающее созвездие называемое тэ, похожее на мула, или на лошадь и находящееся в кумирне дун-ё-мяо, за восточною стеною Пекина. Толпы народа текут на поклонение ему (мужчины 1 и 15 числа, женщины 2 и 16 числа каждого месяца), с полною надеждою получить облегчение в разных недугах. Истукан вылит из меди и особенно славен помощью в бездетстве.

Я укажу на другой пример Китайского суеверия, относящийся собственно к врачам. В Пекине, между врачами, пользующимися славою и имеющими обширную практику, много таких, которые, кроме названия нескольких лекарств, не имеют ни каких других понятий о медицине и лечат своих больных, как говорят Китайцы, по внушению духов. Между подобного рода врачами особенно известен во всех частях города некто по фамилии Ли. Прежде он занимался астрологией, ворожил по И-цзину (древняя книга о природе и происхождении существ) и объявил себя врачом по наставлению которого-то из духов, научившего его лечению болезней. Все знают, что Ли недалек в медицине; в аптекарских лавках привыкли даже различать его рецепты, по бессмысленному соединению в них лекарств (у Китайцев под рецептами не подписывается фамилия врача); но все между тем ищут пособия Ли, и он сделался теперь и славным и богатым.

В деревнях еще более можно находить врачей, лечащих по научению духов и прибегающих всегда к ворожбе для определения болезни и соответствующих оной лекарств. Замечательно, что между Китайскими деревенскими женщинами нет подобных нашим знахаркам лекарок. Вероятно обычай Китайских женщин – вести жизнь домоседную, – причиною того, что искусство врачевания досталось в удел одним мужчинам. Деревенские врачи, достаточно посвященные в тайны Китайской медицины и лечащие болезни по правилам искусства, часто вместе с тем занимаются лечением домашнего скота, и всегда уже умеют ворожить о счастливых и несчастливых днях, о благоприятности и несвойственности места, назначаемого для построения дома, помещения кладбища и т. п. Астрологи в Китае почитаются необходимыми членами в обществе, и в городах составляют особый класс людей; в деревнях же, где грамотность не всякому дается, где не у многих есть досуг заняться в молодости изучением астрологических книг, часто врачи, как люди более знающие между своей братии, принимают на себя обязанность местного астролога.

Вознаграждение врача за труды в деревнях определяется иначе, нежели в городах. Там врач есть вместе и аптекарь, имеющий необходимые лекарства, собранные большею частью в окрестных горах; а потому, при лечении болезни, берутся деньги собственно за лекарства, а не за лечение. Рецептов никогда не прописывают, а сам врач приготовляет лекарства и отсылает их на дом к больному с наставлением, как употреблять оные. Большая часть деревенских врачей принадлежит к местным жителям той деревни, и вообще редко случалось слышать, чтобы между ними были городские, или из других деревень врачи.

Сословие врачей в Китае пользуется в народе достаточным уважением, что доказывает почетное название врачей, присвоенное им с самого древнего времени и употребляемое до сих пор для означения рода их занятий. Вместо слов: врач, лекарь, Китайцы говорят: Сян-шэн, что значит собственно прежде родившийся. Слово это придается не только врачам, но и ученым вообще; а также – слепцам, писарям, живописцам, когда не хотят из учтивости употребить слова, прямо определяющего род их занятий. Это выражение тонкой Китайской вежливости в последствии обратилось в обыкновенное название, и теперь, в обыкновенном разговоре, слово: сян-шэн употребляется как техническое, когда идет речь о человеке, имеющем особый род занятий, выходящих из круга ремесла, и между прочим и о враче. Но когда с учтивостью хотят соединить лесть; то врачей называют: дай-фу, что значит – великий муж, употребляя это слово в смысле нашего доктор, придаваемого иногда всякому, занимающемуся лечением болезней В простонародье, наконец, дают часто врачам особенные, характеристические названия, выражающие одну какую-нибудь исключительную слабость человека. Это суть прозвища, даваемые иногда людям, отличающимся чем-нибудь особенным в своих действиях, нраве и т. п. Так, например, врачей, пристрастных к лекарствам горячительным, называют: же-яо такой-то N, приставляя на конце настоящую фамилию врача, например: жэ-яо-ван (же-яо горячительное лекарство, ван фамилия врача); а употребляющих часто лекарства укрепляющие (бу-яо) называют например: бу-яо-чэнь (бу-яо лекарство укрепляющее, чэнь фамилия) и проч. Под такими названиями, данными для означения особенности способа лечения, известны эти врачи у всех.

По государственным законам, все народонаселение Китая разделяется на два класса: собственно благородных (чэнь), куда принадлежат все служащие в гражданской и военной службе, и народ – (минь), куда причисляются: земледельцы, ремесленники разного рода, со включением врачей, не состоящих в придворной службе, купцы и т. д. Из класса народа (минь) – исключаются рабы, служители в присутственных местах, актеры, цирюльники, составляющие низкий класс людей, лишенных некоторых прав, присвоенных даже и черни. В класс благородных может попасть всякий из класса черни (минь), народа собственно, получив на это право по выдержании экзамена в науках, назначенных для приобретения гражданских или военных должностей. Полученная по экзамену степень открывает, путь к дальнейшему повышению в гражданской или военной службе, кому бы то ни было из народа (минь), будь он земледелец, ремесленник, купец и т. д. Труд и ученье уравновешивают у Китайцев в этом случае различие происхождений и дают право вступать в класс благородных. Одни только люди низкого класса, как-то: рабы, актеры, цирюльники, служители в присутственных местах, исключены из этого правила и не могут держать экзамена, ни по военной, ни по гражданской части. Врачи, принадлежа ко второму классу черни (минь), хотя и имеют право поступления в класс благородных (чэнь), выдержав экзамен; но для этого от них требуются не медицинские познания, а предметы, изучаемые всеми на получение известной степени, каковы суть, для гражданских, собственно ученых степеней: изучение шести классических книг и собственное рассуждение на заданное предложение об известном предмете: для военных: разного рода упражнения, показывающие силу, ловкость и т. д. и некоторое знание тех же шести классических книг. Знание медицины по этому не дает в Китае никаких особых прав на получение известной степени достоинства, ставящего врача выше человека, принадлежащего к сословию черни.

Есть только одно место, в котором медицинские познания открывают дорогу к достоинству, вводящему человека в класс благородных (чэнь). Это упомянутый выше медицинский приказ (тай-и-юань).

Тай-и-юань (медицинский приказ) есть единственное правительственное место по медицинской части. Распоряжения его, однако, простираются не на все медицинское сословие в Китае, а только на врачей, находящихся в придворной службе. До него не касается: ни обучение медицинским наукам; ни разбор дел, возникающих в сословии врачей. Первое предоставлено в Китае совершенной свободе, и за неимением общественных, казенных и частных училищ для образования по медицинской части, всякий по произволу учится медицине на дому, у отца, учителя и т. д. или, даже, сам без посторонней помощи. Разбор же дел сословия врачей, смотря по роду обстоятельств, относится к разным правительственным местам государства, как и разбор дел другого сословия граждан. Только ищущие права поступления в придворную службу врачи имеют прямое отношение к медицинскому приказу, который производит им экзамен и окончательно определяет к должности. Всякий из вольно-практикующих врачей может быть допущен до экзамена в медицинском приказе, не представляя никаких свидетельств о своем первоначальном обучении медицине. Экзамен состоит из письменного и словесного вопроса о какой-нибудь болезни. На письменный вопрос должно написать нечто в роде рассуждения, придерживаясь во всем главных правил медицины, изложенных в изданной правительством книге: И-цзун-цзинь-цзянь. Удостоившийся хорошей отметки, по экзамену, принимается сначала в число врачей, состоящих при медицинском приказе; потом, при очистившейся вакансии при дворе, он может поступить на место выбывшего в число придворных врачей. Так следовало бы делать по уставу; но не так у Китайцев приводится это в исполнение: в число врачей при медицинском приказе определяют по проискам, без всякого экзамена, за деньги; а в придворную службу Богдохана поступают по просьбам, ходатайству, и т. п.

При Пекинском дворе положено иметь по штату врачей, занимающихся лечением болезней собственно Богдоханской фамилии, 15 человек; для лечения же болезней служащих при тамошнем дворе, 18 человек. Всего же при медицинском приказе считается до 40 человек врачей, на службе состоящих, и около 30 человек, ожидающих вакансии к поступлению в придворную службу. Старшие из них считаются в чине 5-й степени и носят на своей шапке белый прозрачный шарик, а младшие в 6-й степени и носят на шапке белый непрозрачный шарик; самые же младшие считаются в 9-й степени и носят медный позолоченный шарик. Первые получают жалованья около 180 руб. сереб., вторые 120, а самые младшие 90 руб. сереб. в год, с прибавкой тем и другим известного количества сарачинского пшена. Числящиеся на вакансии получают помесячно от 1 до 2 руб. сереб., с прибавкой также известного количества сарачинского пшена, в виде провианта, наравне с низшими военными чинами.

Служба при дворе и вакантное место при медицинском приказе составляют конечную цель, к которой может стремиться честолюбие Китайского врача. Кроме этих мест, нет других, где бы врач мог определиться на службу и получать чины. Говорят, что во время войны, при каждом знамени, соответствующем нашему корпусу, определяется врач; но в этом случае, кроме условленной, определенной за проезд платы, врач не приобретает ничего.

Сословие чиновников, собственно благородного класса людей (чэнь), после купцов, есть самое зажиточное в Китае. Особенно славятся богатством занимающие там гражданские должности чиновники, имеющие более случаев к наживе разными средствами, но врачи, кажется, не слишком стремятся попасть в сословие благородных чрез получение чина в придворной службе и медицинском приказе. Вероятно, ничтожное жалование в этих должностях, и совершенный недостаток посторонних доходов мало обеспечивают их состояние. Если же что и интересно для них в звании придворного врача, так это не чин и жалование, соединенные с этим званием, а скорее приобретение права написать над входом своего дома «придворный врач такой-то»: слова, служащие не столько к утешению самолюбия владельца, сколько приманкой к его дому большего числа пациентов.

Говоря вообще, редкие из Китайских врачей имеют достаточное состояние. Не знаю, многолюдство ли их сословия, или ничтожная плата за труды, причиною этому? Исключение может быть сделано, в этом случае, для врачей, продающих секретные лекарства собственного изобретения. Между ними многие имеют хорошее состояние; но здесь богатство зависит прямо от торговых оборотов и шарлатанства, а не от славы, добытой искусством, трудами!

Из краткой Истории медицины в Китае видно было, что от самого начала до последнего времени медицинские познания терпели там мало изменений. Это доказал нам отчасти разбор некоторых медицинских книг, изданных в давнее и последнее время, и сравнение их между собою. Свобода вступления в звание врача, не ограниченная никакими постановлениями, и соединенный с этим произвол знать ту или другую медицинскую книгу; неимение в медицинской литературе хороших руководств для начинающих изучение медицины, отсутствие по всему государству, как частных, так и казенных общественных мест для лечения болезней; наконец, народные обычаи, ограничивающие занятия врача в частной практике известными условиями и т. д. показывают также нам, что медицина в Китае как не могла никогда изменяться, так и не могла быть лучше той, какую знают теперешние Китайские врачи. Ей все неблагоприятствовало, все мешало поверить старые познания и заменить их новыми. И мы видим теперь, что в анатомии Китайские врачи ограничиваются самыми первоначальными или, лучше сказать, самыми несовершенными понятиями; в описании болезней – самыми неверными, сбивчивыми признаками, в прописании лекарств – средствами, неточно определенными в своих действиях на человека. Это иначе и быть не могло. В Китае не только не существовало никогда рассечений человеческих трупов, (или об этом только можно судить догадочно); но даже и сравнительно, по трупам животных, Китайские врачи никогда не пытались судить о строении человеческого тела. Обычай народный, не позволяющий врачу посещать своих больных по своему усмотрению, без вторичного приглашения, всегда препятствовал поверять на опыте описанные в книгах припадки болезней и заменять эти описания более точными. Этот же народный обычай всегда мешал врачам лучше и вернее узнавать свойства лекарств и точнее определять действие их на больного. Поэтому Китайские врачи во всем касающемся до анатомии, распознавания болезней и определения свойств лекарств, должны были следовать наставлениям древних и верить безусловно всему, что содержится в книгах, от древности уцелевших. Состояние медицины в Китае в настоящее время как нельзя лучше подтверждает все это и мы не сделаем ошибки, если скажем, что теперешние Китайские врачи знают не больше того, что написано в Хуан-ди-нэй-цзине, книге самой древнейшей, как известно, особенно же по части анатомии, по отправлию внутренностей и всех главных, основных положений медицины. Если же что и можно приписать заслугам врачей последующего времени, так это изложение способов лечения некоторых болезней; что однако, сделано еще за 200,800 лет до сего.

Заимствованные из книги Хуан-ди-нэй-цзин анатомические понятия состоят: в поверхностном описании наружного вида внутренностей человеческого тела, в перечислении костей, без описания формы и положения оных. Несколько лучше и отчетливее описаны: кровеносные сосуды, направление их по телу и отношение к внутренностям. О мускулах нет и помину, они известны под общим именем – мясо. Головной и спинной мозг почитаются за одно с костным мозгом и понятия о них ограничиваются одним только этим названием, Под именем Цзин иногда разумеются нервы; а иногда сухие жилы, и вся подробность в описании первых состоит в показании направления и хода их по телу; а в описании вторых – в присвоении им способности сгибать члены: руки и ноги.

Некоторая правильность, заметная в описании внутренностей, заставляет предположить, что анатомические понятия первоначально взяты были с натуры, из рассматривания трупов человеческих или, по крайней мере, трупов животных. Но в Китайских медицинских книгах нельзя отыскать подтверждения такой догадки. Её отвергает также излишняя краткость в описании, по местам сбивчивость, постоянно недостаточное описание фигуры внутренностей и частое перестановление какой-нибудь из них в теле, несогласное с природою. Но если предположить еще, что составленная по вскрытиям человеческих, или, по крайней мере, животных трупов анатомия, возможно полная и сходная с природою, была затеряна, что анатомические сведения, передаваясь изустно, часто неполно, или с неверными прибавлениями, послужили в последствии к составлению тех ложных анатомических понятий, какие сохранились до позднейшего времени, то и в таком случае мы придем к тому убеждению, что и древние анатомические понятия Китайцев были только приблизительно верны, а при сказанных изменениях дошли до того жалкого положения, в котором находятся в настоящее время.

Первоначальные сношения Срединного государства с Тибетом начались с половины VII века по Р. X. В 641 году государь Тай-цзун (из Танской династии) вступил в родство с Тибетским владельцем Сроицзан-Гамбо, выдав за него в замужество царевну Вынь-чэн: любовь Сроицзан-Гамбо к религии Будды и благочестие, выразившиеся построением в Тибете Буддийских общежительных убежищ для отшельников и кумирен, расположили Китайского государя в его пользу.

Государь Юаньской династии Ши-цзу (Хубилай) пожаловал знаменитому Тибетскому отшельнику Пагбе¹⁴¹ титул «государева учителя и князя драгоценного учения», дав ему в тоже время власть управления Тибетом. Преемники Пагбы наследовали этот титул и Си-цзан (Тибет) стал с тех пор во главе народов, следующих Буддийской религии.

В начале Минской династии, государь Хун-у (нач. царст. в 1368 г.), видя обширность земли Тибетцев и силу её обитателей, вознамерился уменьшить их силу. Поэтому то вероятно он, по примеру государей Юаньской династии, принимавших ко двору людей, посланных с дарами от князей учения (фа-ван) и государственных учителей (го-ши), а равно и из уважения к древности этого обычая, дозволял присылать дары и их преемникам, с тою целью, чтобы смягчить их грубые нравы и заставить уважать Срединное государство.

Государь Юн-лэ (нач. царств. в 1403 г.), в начале своего царствования оказывал уважение учению красных. Услышавши о чудесных способностях Тибетского отшельника Халимы, которого соотечественники называли высоким учителем, государь послал за ним послов. Весною 1407 года Халима прибыл в столицу. Здесь, в кумирне Лин-го-сы, он молился о здравии императрицы и за предсказание ей выздоровления и счастья был пожалован титулом «князя драгоценного учения и добродетельнейшего и могущественнейшего западного Будды». Трое из его преемников пожалованы были титулом государственных учителей, а преемники сих последних титулами князей большой телеги¹⁴² и великого милосердия.

Очень естественно, что после таких милостей последователи красного учения наперерыв друг пред другом являлись ко двору и толпились в Пекине. Естественно, что и двор, замечая преданность последователей красного учения, не переставал изливать на них свои милости: титулы раздавались щедрою рукою. Пятеро из высших лиц в красном духовенстве были пожалованы титулами духовных князей, двое титулом Си-тянь-фо-цзы (дети западного Будды), 9 человек титулом Гуань-дин-дагоши (великий государственный учитель) и 18 человек титулом Гуань-дин-гоши (утвержденный государственный учитель). Преемники князей учения, следовавшие один за другим в преемственном порядке, каждогодно посылали ко двору дары.

Таковы были первые действия Китайского двора в отношении к красно-шапочному духовенству. Лаская духовных, Пекинский двор достигал своей цели – тишины и покоя на западных границах своего государства. Предоставляя духовным все права свободной торговли во время приездов в Пекин, двор мог иметь важное влияние на Тибет. Князья учения, из видов корысти, иногда сами, иногда в лице своих посольств, являлись ко двору с покорностью: они полюбили чай, говорят Шэн-у-цзи, и товары.

Между тем, как государи Минской династии ласкали духовных красного учения, в Тибете возникало новое учение, учение желтого закона.¹⁴³ Еще в начале Минской династии оно далеко пересилило учение красного закона, уже Тибет находился под властью первого Далай-ламы,¹⁴⁴ соединившего в своей особе обязанности главы закона и Тибетского государя, но Китай еще не знал об этом учении и глава и последователи его не получали от Пекинского двора никаких достоинств. Уже в правление Чжэн-дэ (1506–1521) услышали в Китае о существовании живого Будды.¹⁴⁵ Государь послал чиновника Чжун-ши с 10 офицерами и с 1000 воинов просить Далай-ламу¹⁴⁶ в Пекин. Живой Будда не захотел ехать, да и туземцы не соглашались отпустить его. Посланец хотел было употребить в дело военную силу, но, разбитый Тибетцами в небольшой стычке, принужден был возвратиться. Цзя-цзин, по смерти Чжэн-дэ восшедший на престол, начал преследовать Тибетских отшельников и вместе с тем возвысил учение Даосов. Последователи Будды говорили, что Далай-лама не захотел ехать потому, что уже наперед знал об этих гонениях.

Следствием гонений на Буддийское учение вообще и на Тибетских отшельников в особенности, было то, что третий Далай-лама¹⁴⁷ сам, хотя и не добровольно, начал заискивать внимания Пекинского двора; он послал ко двору письмо, в котором униженно называл себя Шакьямуниевым Бикшу.¹⁴⁸ Мы говорим не добровольно, потому что он сделал это по совету Вана Шуньнаньда, в бытность свою в Хухэноре. Можно думать, что этот Ван был агентом Китайской политики. Китайский двор сам от себя, явно не мог в это время войти в какие бы то ни было сношения с новым Далай-ламою, сколько из опасения отказа Далай-ламы, как это сделал его предместник, столько же, и даже еще более, потому что, в случае отказа и неприятностей со стороны Далай-ламы, Монголы могли восстать на Китай. Монголы в это время только лишь приняли Буддийское, и именно Ламское желтое учение и смотрели на Далай-ламу, как на божество. В случае малейшей неприятности со стороны Далай-ламы, одного слова его было бы достаточно для того, чтобы заставить Монголов с ревностью и энтузиазмом восстать за живого Будду.

Шэн-у-цзи ничего не говорят о сношениях Китая с Тибетом при четвертом Далай-ламе;¹⁴⁹ они упоминают только, что после смерти его Ордос и Хухэнорские Монголы, храня заветы его, не смели предаваться грабежам, и что на западных границах Китая было тихо более 50 лет. Но нет сомнения, что при этом Далай-ламе сношения между Тибетом и Китаем не прерывались, потому что по Си-цзан-фу, государь Ван-ли (царств. 1553–1620) пожаловал ему титул Шабда-дорцзи-сангэ.

Вот все, что можно сказать о сношениях Китайского двора с Тибетским во времена до Дай-цинской династии, на основании тех источников, которые мы взяли в руководство. Но и из тех немногих данных, которые мы представили, можно видеть характер Китайской политики – ласками и предоставлением разных привилегий располагать ближайших соседей в свою пользу и таким образом обязывать их не только к миру, но и к большему или меньшему повиновению. Государи настоящей (Дай-цинской) династии еще более своих предшественников успели в этом отношении... Но пойдем далее.

В 4-й год царствования Чун-дэ (1639), пятый Далай-лама,¹⁵⁰ Бань-чань, равно как и Цзан-ба-хан, услышав о силе и возвышении на востоке Маньчжурского дома Дай-цин, отправили послов с поздравительным адресом. Послы уже 7-й год (1642 г.) прибыли в Шэн-цзин (иначе Мукдэнь – столица прежних Маньчжурских государей) и вместе с поздравительным адресом представили государю и произведения земли. Государь дал послам пир, на котором они занимали места по достоинству. Судя по дружественным отношениям, говорит Шэн-у-цзи, и по счастливому расположению Гуа,¹⁵¹ все наперед уже знали, что два народа должны соединиться.

В следующем году (1643) государь посылал справляться о здоровье Далай-ламы и Бань-чаня и называл их учителями великой крепости и силы. Таково было начало сношений настоящей династии с Тибетом.

Прежде, чем будем говорить о последующих событиях, скажем несколько слов о тогдашнем управлении Тибета.

Тибет в это время состоял из четырех областей: Кам (Передний Тибет), Вэй или Уй (Средний Тибет), Цзан (Задний Тибет) и Хухэнор. Владетелей было два: духовный – Далай-лама и светский – Тангутский Хан Цзанба. Первый правил только духовною частью. Некто Диба-Сангэ был его первым министром.

Неизвестные обстоятельства поссорили Цзан-бахана и Дибу. Диба, частью по ненависти к Цзанбе, а еще более из честолюбивых замыслов, решился погубить Цзанбу, чтобы после, пользуясь именем Далай-ламы, самому властвовать в Тибете. Выставляя на вид жестокость, с которою Цзан-ба-хан обращался с народом, и притеснение желтому учению,¹⁵² Диба убедил Далай-ламу обратиться к Хошотскому князю Гуши-хану с просьбою о присылке войска, чтоб положить конец жестокостям Цзанбы и пресечь его злоупотребления. Далай-лама согласился на это тем более, что по свержении Цзанбы, можно было сделать участником в управлении Тибетом Бань-чаня, который до сих пор не имел в Тибете и тени власти, несмотря на то, что он в духовном отношении стоял, как и теперь, на одной степени с Далай-ламою. В 8 год правления Чун-дэ (1643) Диба, от имени Далай-ламы, отправил посла к Гуши-хану. Гуши-хан не замедлил явиться с войском на зов столь почитаемого живого Будды. Цзан-ба-хан был низвергнут и убит. Диба торжествовал. Но он жестоко ошибся в своих расчетах... Гуши-хан, оказав услугу, сумел не упустить из виду своих выгод. Захвативши Хухэнор в свое владение, он наложил свою власть и на прочие области Тибета. Обложив Кам податью в свою пользу, в Уй и Цзан, оставленные им во владении Далай-ламы и Бань-чаня, назначил двух протекторов, своих сыновей Эцир-хана и Далай-батура. Честолюбие Дибы страдало,... но должно было покориться обстоятельствам.

Чтобы упрочить свою связь с Тибетом, Гуши-хан решился отдаться под покровительство Китая, подобно Далай-Ламе, сделавшему это, как мы уже видели, еще в 1639 году. В 1646 году (3 г. Тунь-чжи) он, вместе с Далай-ламою и Бань-чанем, отправил послов к Китайскому императору с дарами.¹⁵³ Государь одарил их воинскою одеждою, луками и стрелами, мехами и шелковыми материями, и чтобы еще более выказать свое благоволение к новому Тибетскому правительству, почти в след за этим (1648 г.) отправил посла просить Далай-ламу в Пекин. Зимою 1652 года (9 г. Шунь-чжи) Далай-лама прибыл в столицу. Государь принял его в Тайходяне (аудиенц-зала, тронная), построил на западе близ Пекина кумирню Хуан-си и назначил её местом его пребывания, подарил ему Нань-юаньскую¹⁵⁴ кумирню Дэшоусы и пожаловал золотую печать, грамоту и титул добродетельнейшего и могущественнейшего западного Будды. Когда Далай-лама изготовился в обратный путь, то государь повелел Хэ-шо-цин-вану-Шосай проводить его с войском. Милость и внимание, неслыханные в Китае!

Все шло обычным порядком в Тибете до 21 года царствования Кан-си. Далай-лама с Баньчанем, Гуши-хан и его преемники Эцир-хан и Далай-хан¹⁵⁵ каждогодно посылали дары к Пекинскому двору в знак своей преданности. Тайные и не совсем благонамеренные сношения Тибетского правительства с Юнь-наньским князем, У-сань-гуем, взбунтовавшимся против Китайского правительства в 13 г. правления Кан-си (1674) не обратили особенного внимания Китайского двора: Тибетский двор, по усмирении бунта, получил только сильную ноту, – замечательная терпимость со стороны Китайской политики. С наступлением 21 года царствования Кан-си (1682) настали для Тибета черные дни. В этом году умер пятый Далай-лама, – событие, важное по своим последствиям: из него, как из зародыша, развились все последующие обстоятельства, решившие судьбу Тибета и поставившие его на ту точку политического бытия, на которой он стоит до сего времени.

Диба, погубивший, как мы видели, из честолюбивых замыслов Цзанбу-хана, но много ошибшийся в своих расчетах, не упустил случая воспользоваться смертью Далай-ламы для удовлетворения своего честолюбия. Желая захватить управление государством в свои руки, он утаил смерть Далай-ламы, распустивши слух, что Далай-лама находится в состоянии выспреннего созерцания, что он для этой цели удалился в верхние комнаты своих палат и не хочет, чтобы кто-нибудь его видел. Между тем все делалось от имени Далай-ламы. Можно судить, куда устремлена была вся эта деятельность. Диба, говорит Шэн-у-цзи, по чрезвычайному честолюбию, допустил Чжунгаров затеять ссору с Халхасскими Монголами, и в тоже время тех же Чжунгаров понуждал к борьбе с Китаем. Кроме того, вне Тибета, он возбудил против себя Цэван-рабтана,¹⁵⁶ а внутри нанес оскорбление Лацзан-хану и был причиною нападения Чжунгаров на Тибет. Одним словом, он положил начало беспорядков и возмущений, продолжавшихся на с. з. Китая несколько десятков лет. Раскроем картину этих происшествий в их последовательном порядке.

Мы сказали, что Диба подучил Чжунгаров затеять ссору с Халхасскими Монголами. Его правою рукою в этом деле был Галдан, хан Чжунгарии. Галдан, в молодости живший при дворе Далай-ламы, подружился с Дибою. Когда Далай-лама умер, Диба сумел употребить эту дружбу в свою пользу. Галдан, возвратившись из Тибета, отнял у своего владетеля престол под тем предлогом, что Далай-лама, пожаловав ему титул Бошо-кэту, Хана Чжунгаров, дал ему полное право на это. Настроенный Дибою, он прикочевал со своими главными силами к Алтаю, в соседстве с Халхою, чтоб при первом удобном случае, поссорившись с Халхасскими Ханами, завладеть их землями. Случай не замедлил представиться, Халхасские Ханы: Чэчэньхан и Тусэту-Хан в это время были в раздоре и вели междоусобную войну. Китайский двор, узнав об этом, отправил в 1683 году посла к Далай-ламе, убедительно прося его быть посредником между ссорящимися, так как Далай-лама, по своему духовному влиянию на них, мог более иметь успеха в этом деле, чем Богдохан. Диба, от имени Далай-ламы, донес государю, что для этой цели послан Гардань-Ширету,¹⁵⁷ один из главных учеников Далай-ламы. Чжэ-бцзунь-дамбе,¹⁵⁸ Ургинскому Хутухте, также приказано было принять участие в этом деле. Сейм, которого целью было рассудить о спорных делах Халхасских Ханов и примирить их, собрался. Туда же прибыл и тайно посланный Галданом для наблюдения за ходом дел агент. Когда началось заседание и Чжэ-бцзун-дамба сел наряду с Гарданем-Ширету, то агент Галдана стал укорять Халхасцев за то, что они не по достоинству принимают Далай-ламского посланца. Разгневанный этим Тусэту-Хан убил его. Галдан только этого и ждал. Под предлогом отмщения за убитого, он напал на Халхасцев. Халхасцы, будучи не в состоянии бороться с ним, бежали на восток, ища заступничества у Китайского императора. Государь, рассчитывая на духовное влияние, какое мог иметь Далай-лама на Халхасцев и Элютов, принадлежавших к одному и тому же учению Далай-ламы, вторично послал к Далай-ламе, приказав ему отправить надежного человека остановить Чжунгарские войска. Диба послал Хутухту Цзи-луня, приказав ему подстрекнуть Чжунгаров продолжать начатое.

Наказ Дибы не остался без последствий. В 1690 году (29 г. Кан-си) войска Галдана вторглись на юг Гоби, но были встречены Китайскими войсками и разбиты при Улун-бутуне. Галдан при посредстве Цзи-луня просил мира и, поклявшись Буддой, что он не будет воевать, ушел обратно. Мы увидим, как сдержал он свою клятву.

Диба, видя несчастный исход своих планов и желая отклонить от себя подозрение в сношениях с Галданом, подучил от имени Далай-ламы Хухэнорских и Элютских Тайцзиев (дворян) поднести Богдохану почетный титул. Кан-си не принял, потому что как нельзя вернее знал, откуда дует ветер. И потому неоднократно посылал из Пекина в Тибет Лам разузнать в чем дело. Возвращавшиеся Ламы говорили, что Диба Сан-цзэ заставлял их кланяться Далай-ламе издали, и что в верхних палатах действительно сидел какой-то Лама, но за флеровыми занавесками и дымом курительных свеч они не могли ясно разглядеть – точно ли это был Далай-лама, или кто-нибудь другой. Таким образом Кан-си не мог узнать ничего положительно верного касательно состояния дел в Тибете и поступков Дибы.

Между тем Диба не переставал действовать в свою пользу. В 1694 году (33 г. Кан-си) Далай-лама прислал по обычаю дары ко двору, и в своем послании, между прочим, говорил, что, по причине преклонности лет, он управление делами государства поручил Дибе, и потому просит утвердить сего последнего в этой должности. Кан-си не противоречил и пожаловал Дибу титулом короля Тибетского государства (Ту-бо-тэ-го-Ван), и снова отправил людей разузнать – как и что делается в Тибете: результаты были те же, что и прежде.

Получив достоинство короля Тибета, Диба только в половину достиг того, чего хотел. Мечта самостоятельно, без постороннего влияния властвовать в Тибете повлекла его далее.

В 1695 году (34 г. Кан-си) император Кан-си потребовал Баньчань-ламу в Пекин, чтоб от него вернее и положительнее узнать о положении дел в Тибете. Диба и Галдан, видам коих это свидание было совершенно противно, тайно воспрепятствовали Баньчаню ехать на зов императора. Государь узнал об этом из донесения Далай-хана, наследника Эцирханова, но в это время ему было не до расправы с Дибою. Галдан, подстрекаемый Дибою, пренебрегши прежде данною клятвою никогда не поднимать оружия против Китая, поднялся с новыми силами. Не будем описывать этой борьбы его с Китаем, потому что это уже вне пределов нашей статьи, – скажем только, что Кан-си, лично воюя с Галданом (1696 г.), от пленных Элютов и Тибетцев подробно узнал о всех действиях Дибы; предположения Богдохана оправдались: он понял, что если бы Далай-лама был жив, то не было бы столько хлопот и Китаю и Халхе, и принялся за Дибу. Вот его рескрипт на имя Дибы: «Я знаю, что Далай-лама давно уже умер, ты же до сих пор скрывал это и не доносил мне. Пока Далай-лама был жив, границы нашего государства были спокойны более 60 лет; а ты уже не один раз подстрекал Галдана поднимать оружие. Откуда у тебя подобный образ действования? Поступки твои совершенно беззаконны. Далай-лама и Баньчань, между которыми разделены заботы об учении и просвещении людей, с древних времен наследуют один другому в этом деле (в случае смерти одного); поэтому то, когда Далай-лама оставил мир, надобно было бы объявить всем духовным властям, что Баньчань с сих пор возьмет на себя труд наблюдать за чистотой учения Цзункабы; ты же, напротив, приказал народу не обращаться к Баньчаню, а обращаться к тебе. Но это еще не все. Ты воспрепятствовал Баньчаню отправиться в столицу. Я хотел примирить две враждующие области – Халхасскую и Чжунгарскую, ты послал для этой цели вероломного Цзи-луня, который во время Улун-бутунского дела гадал и читал Цзины (книги учения) за неприятельское войско, и развесив зонт на горе, смотрел оттуда на сражение. Когда Галдан одерживал верх, Цзи-лунь подносил ему хадак,¹⁵⁹ в противном же случае он начинал уверять нас (т. е. Китайское войско) в преданности, для того, чтобы остановить наши преследования. Одним словом, ты покровительствовал Галдановым поступкам. Теперь, когда Чжунгары покорены, я отправил по обычаю посла известить о том Тибет, вручив ему меч, отнятый у Галдана, кумир Будды, принадлежавший жене его А-ну и одну нефритовую привеску (как доказательства победы) и приказав ему увидеться с Далай-ламою и привести в столицу Баньчань-ламу и виновного Цзи-луня. Если мое желание не исполнится, то я прикажу Юнь-наньским, Сы-чуаньским и Шаньсиским войскам отправиться в Тибет и увидеться с тобою под стенами города (Хлассы). Ты возмутил Элютов, жди за это наказания».

Угроза государя имела свое действие. Устрашенный Диба видя, что его хитрости обнаружены, в следующем году (1697) тайно отправил к государю доклад, в котором говорил: «к несчастию живых существ, пятый Далай-лама умер в 21 году и новому перерожденцу его теперь уже 15 лет. Я прежде сего времени не объявил о смерти Далай-ламы, опасаясь возмущения Тибетцев. Теперь же осмеливаюсь просить великого государя не обнародовать этого до 10 луны настоящего года: к этому времени новый Далай-лама выйдет из состояния созерцания и воссядет на Далай-ламском престоле. Что же касается до Баньчана, то он не смел отправиться в Пекин, потому что у него еще не появлялась оспа. Цзи-луня всеми способами постараюсь препроводить в Пекин, но прошу государя пощадить его жизнь». Богдохан согласился не давать этому делу гласности до того срока, который назначал Диба. «Я не желаю, писал государь, разглашать чужих тайн и уверен, что ты в последствии времени изменишься к лучшему, удвоишь свою преданность и усердие, и будешь покорен моим повелениям». Но снисходительность Богдохана к Дибе и согласие на представление последнего оказались бесполезными. Посланец Дибы, на возвратном пути встретив Цэ-ван-рабтана,¹⁶⁰ собирающего войско для преследования Галдана, сказал ему, что Далай-ламы уже давно нет в живых и что следовательно теперь ему уже излишне идти против Галдана. Цэван возвратился. Очевидно, что посол был орудием Дибы, желавшего спасти и без того уже находящегося в большой опасности Галдана. Государь, узнавши, что о смерти Далай-ламы уже разглашено, воротил посланца Дибы, созвал Монголов и объявил им о смерти Далай-ламы, и тотчас же отправил посла для свидания с новым Далай-ламою и с выговором Дибе за его двуличие и коварство.

Казалось, что с согласием императора возвести на Далай-ламский престол лицо, представленное Дибою, Тибет успокоится. Ничуть не бывало: к тому было важное препятствие. Лацзан-хан, наследник Далай-хана, знал все происки Дибы, знал и то, что Лама, которого хотел возвести в достоинство Далай-ламы Диба, не есть истинный Хубилган¹⁶¹ умершего Далай-ламы, потому что был из красного закона.¹⁶² Уверенный в не подлинности Хубилганя, указываемого Дибою, он решился искать нового настоящего, нашел его и уже готовился представить Китайскому императору доклад касательно этого обстоятельства, как Диба разведал об этом важном для него деле. Мщение закипело в груди Дибы и первым его желанием стало каким бы то ни было образом избавиться от Лацзан-хана, мешавшего его замыслам. Когда попытка отправить Лацзан-хана не удалась, Диба прибегнул к силе и пошел на него с войском. Этот поход стоил Дибе жизни: Лацзан-хан, собрав народ, напал на него и убил (1705 г.).

Лацзан-хан, наказав Дибу, оказал важную услугу Тибету и признательный покровитель Тибета, Китайский император, пожаловал ему титул Хана – покровителя учения и вернопреданного. Избранный Дибою Далай-лама был отправлен в Пекин, но на пути, в Хухэноре, заболел и умер. Избранный же на Далай-ламский престол Лацзан-ханом – Аван-иши-цзямцо, в следствие соединенной просьбы Лацзан-хана и Баньчань-ламы, был пожалован грамотою и печатью и утвержден, в достоинстве Далай-ламы (1710).

Но вновь утвержденный Далай-лама был Далай-ламою не для всех: Хухэнорские Монголы не только не признали его настоящим, но даже самовластно возвели в это достоинство Галцзан-цзямцо, родом Литанца, который, по их словам, в 47 г. Кан-си (1708 г.) будучи двух лет, показал все признаки своего звания.¹⁶³ Теперь ему было 10 лет. Монголы встретили его, когда он прибыл в Хухэнор, посадили на Далай-ламском месте и просили государя пожаловать ему грамоту и печать (т. е. утвердить его в этом достоинстве). Государь, не желая отказом возбудить новые беспокойства в Тибете, приказал ему на время поселиться в общежительном убежище Хун-шань (Красной горы,) что в г. Си-ни-фу. Хухэнорцы сначала было воспротивились этому приказанию, говоря, что у Хубилганя оспа и что он не может отправиться в такую даль, но когда государь издал приказ о заготовлении войск против Хухэнора, они беспрекословно исполнили его волю. Из общежительного убежища Хун-шань Хубилгань был чрез несколько времени переведен в кумирню Тарсы,¹⁶⁴ и этим кончается дело Хухэнорского Далай-ламы: Цэван-рабтан своим нашествием на Тибет приостановил ход его.

Цэван-рабтан давно уже неприязненно смотрел на связь Хошотских князей с Тибетом, но до сих пор не имел повода начать с ними борьбу. Теперь, узнавши о силе Лацзан-хана в Тибете, распорядившегося даже избранием Далай-ламы вопреки желанию Хухэнорцев, Цэван стал действовать решительнее: владычество Гуши-хановых потомков в Тибете было противно его политическим видам. Желая скрыть свои тайные цели, он даже вступил с Лацзан-ханом в родство, выдав свою дочь за старшего сына его Гардань-дань-чжуна, чтоб в родственных сношениях найти случай затеять ссору с Лацзан-ханом. Так и случилось. Сын Лацзан-хана, отправившись в Или за своею невестою, был там задержан Цэваном, а в последствии времени и убит.¹⁶⁵ Кан-си, узнав о вступлении Лацзан-хана в родство с Цэваном и о том, что Даньчжун задержан в Или, приказал Цэвану отпустить его в Тибет. Цэван не согласился. Не видя в этом родстве ничего благоприятного и опасаясь замыслов Цэвана, государь предостерегал Лацзан-хана не слишком доверять находящемуся с ним в родстве Элютскому князю и взять, на всякий случай, меры предосторожности. Состарившийся и предавшийся страсти к пьянству Лацзан-хан не обратил на это особенного внимания. Неосторожность дорого ему стоила.

На с. запад от Будалы¹⁶⁶ в 300 ли находится озеро Тэнгринор (озеро духов), западным своим берегом примыкающее к заднему Тибету. В окружности оно несколько тысяч ли. Дорогу из Чжунгарии в Тибет, пролегающую вдоль северного его берега,¹⁶⁷ пересекает высочайшая гора. На одном из переходов по сей последней есть мост на железных цепях, на котором один человек может остановить тысячи людей, и притом ближайшей дороги нет. Не нужно говорить, как важно было заградит вход в этом месте, но Лацзан-хан, не вняв предостережениям государя, не поставил там охранного войска.

В 1716 году (55 г. Кань-си) Цэван-рабтан неожиданно послал Тай-цзи Дацзэрэн-дунь-доба с 6 тысячами отборного войска. Обошедши Гоби, Цзэрэн-дунь-доб перешел снежные горы, находящиеся на юг от Хотана. Встречая на своем пути различные препятствия, терпя от зловредного действия горных испарений, он ночью шел, а днем отдыхал и наконец в половине следующего года (1717) достиг Тибетских границ. Лацзан-хан и не думал о приближении грозы. Чжунгары, распустив слух, что они провожают возвращающихся в Тибет супругов Дань-чжун, беспрепятственно шли по Тибету, направляя путь свой к Хлассе. Лацзан-хан узнал об этом, когда они углубились уже слишком далеко в страну. Попытка его противопоставить Чжунгарам силу не имела успеха: разбитый Чжунгарами в сражении, Лацзан-хан бежал в Будалу, заперся в ней и послал к Китайскому императору письмо с просьбою о помощи. Но было уже поздно. Цзэрэн-дунь-доб осадил Будалу, хитростью заставил отворить себе ворота, схватил Лацзан-хана и убил, взял в плен его жену и детей и, забравши во всех кумирнях драгоценности, отослал все это в Или. Новый Далай-лама был насильно отвезен в отшельническое убежище Чжакэ-були.

Как скоро Богдохан узнал о бедственном состоянии Тибета, тотчас же приказал полководцу Э-лунь-тэ идти на помощь Тибетцам, а Сэ-лэну объявит Хухэнорским Монголам о приготовлении войск. В 7-ю луну (1718) войска переправились чрез р. Муру-усу, отделяющую Хухэнор от Тибета. Сэ-лэн отправился со своим войском на Буйдулин, а Э-лунь-тэ вышел из Кусай-лина. Дацзэрэн-дунь-доб, показывая вид, что не может вступить в борьбу, быстро отступал, а между тем скрыл в засаде отборное войско у реки Хара-усу, чтоб выждать неприятеля. Э-лунь-тэ быстро шел вперед имея в виду, переправившись через Хара-усу прежде неприятелей, захватить опасные переходы на Лин-ла-лине. Приблизившись к реке, он сошелся с неприятелем. Цзэрэн-дунь-доб, подкрепляемый несколькими десятками тысяч Тибетцев, отделил одну половину их для воспрепятствования Китайскому войску переправиться чрез реку, а другую отправил в обход Китайского войска, и таким образом пресек дорогу для подвоза припасов. Оба войска стояли одно в виду другого больше месяца. Но наконец запас провианта в Китайском войске истощился и в 9 луну они были разбиты.

Чжунгары возгордились этою победою. Хухэнорские Монголы боялись уже ходить в Тибет и в своем докладе об этом государю писали: «так как Далай-лама может быть везде, то не нужно бы тебе, государь, предпринимать трудов». И сановники Китайские, приводя в пример недавнее поражение, претерпенное Китайскими войсками, равным образом все не советовали Государю вторично посылать войско. Не так думал Кан-си: «Тибет, писал он в своем приказе, примыкает к Хухэнору и к губерниям Юнь-наньской и Сы-чуаньской. В случае грабительств Чжунгаров на границах, не будет ни одного дня спокойствия. Притом же, если Чжунгары могли переходить снега и пренебрегать опасностями, то не тем ли легче могут это сделать наши войска»? И 14-му царевичу Юнь-ти приказано было в качестве главнокомандующего квартировать в Хухэноре на Муру-усу для заведования военным провиантом, – полководцам Фур-дань и Фу-пин-ань выступить со стороны Баркюля и Алтая, чтоб теснить Элютов с севера, а полководцам Гар-би и Янь-синю отправиться в Тибет по двум дорогам; первому из губернии Сы-чуань по южной дороге, а последнему, по средней дороге из Хухэнори:¹⁶⁸ Гар-би и Янь-синь, как мы увидим, были счастливее Э-лунь-тэ и Сэ-лэна.

В это время Тибетцы уже узнали, что истинный Хубилган умершего Далай-ламы не в Тибете, а в Хухэноре, и с общего согласия просили государя помочь им возвести его в достоинство Далай-ламы. Государь согласился на эту просьбу и пожаловал Галцзан-цзямцо грамоту и печать. Вслед за этим Монгольские Ханы, Бэйлэ и Тай-цзи, во главе своих отрядов проводили Далай-ламу в Тибет, следуя за Китайским войском.

Цзэрэн-дунь-доб, узнавши о приближении Китайских войск, на среднюю дорогу, против Янь-синя, выступил сам, а на южную дорогу послал Цзай-сана Чунь-цилэ с 3600 воинов. Гар-би, шедший по южной дороге, успокоивши Батанских и Литанских жителей, дошел уже до Чамидо,¹⁶⁹ но здесь он был остановлен приказом главнокомандующего! подождавши известного времени, идти вместе с ним. Гар-би, опасаясь, что это время быть может не настанет еще долго, а между тем запас провианта истощится, решился действовать самостоятельно. Составивши из инородцев, населяющих передний Тибет, 7000 корпус, и разделивши его на две половины, из коих одна заняла опасные места, а другая отрезала путь к привозу провианта для неприятельского войска, он ударил на неприятеля. Удар был меток: Цзайсан-чуньпилэ был разбит.

Между тем как Гар-би так удачно подвизался против неприятеля. Янь-синь, предводительствуя Хухэнорскими войсками, три раза поразил Цзэрэн-дунь-доба: у этого последнего было взято в плен и убито более 1000 человек. Элюты, встречая отовсюду отпор и не смея возвратиться в Тибет, бежали на север, по той же самой дороге, по которой пришли. От чрезвычайных трудностей пути, от холода и голода, едва ли и половина из них возвратилась к Или.

После изгнания из Тибета Чжунгаров, совершенного Китайскими войсками, Богдохан мог распорядиться судьбою этой страны по своему произволу, потому что, по всей справедливости, имел на это полное право; но он удовольствовался только быть покровителем и защитником, предоставив Тибет до времени самому себе, своим собственным средствам существовать независимо. Новому Далай-ламе он пожаловал титул распространителя учения, просвещающего народ, и повелел в 9 луну (1721 г.) воссесть на Далай-ламском престоле, а поставленного Лацзан-ханом Ламу препроводить в Пекин. Старому чиновнику Лацзан-хана Бэй-цзы (князь 4-й степени) Кань-цзинаю было вверено управление передним, а Тай-цзи По-лонаю задним Тибетом с правом каждому избрать для себя Калуней (министров или советников). В память водворения мира в Тибете поставлен в кумирне Да-чжао¹⁷⁰ каменный памятник, на котором высечена надпись, сочиненная государем Кан-си.¹⁷¹

Преемник Кан-си, Богдохан Юн-чжэн, с восшествием на престол подтвердил и оставил в Тибете в прежнем виде все, что было учреждено его предшественником: Тибету оставалось только, пользуясь покровительством могущественных государей Китая, наслаждаться миром и совершенным покоем. Судьба решила иначе.

Мы сказали, что управление передним Тибетом было возложено на Бэй-цзы Кань-цзиная с правом избрать себе Калуней. Калуни были избраны, но не совсем удачно. Один из них, по имени Арбуба, завидовал власти Кань-цзиная, обижаясь предпочтением сего последнего ему, хотя и он и в одно время с Кань-цзинаем получил достоинство Бэй-цзы; другой, Лунбунай, гордясь своим родством с Далай-ламою,¹⁷² презирал Кань-цзиная и не слушался его приказаний. Небольшого труда стоило им убедить и третьего Калуня, Чжарная, против Кань-цзиная; все они трое решились так или иначе погубить сего последнего. Государь, узнав о ненависти Калуней к Кань-цзинаю и опасаясь, что они поссорят его с Далай-ламою, и следовательно тогда уже погибель его верного слуги будет неизбежна, отправил на время в Тибет двух чиновников примирить враждующих. Лишь только чиновники прибыли (1727 г.), Арбуба и его товарищи, боясь за себя, стали действовать решительнее. Собрав войско, они напали на дом, где жил Кань-цзинай и убили его. Зная, что это не пройдет даром со стороны Китая, они пошли на запад с целью захватить Нгари,¹⁷³ увеличить таким образом состав своих войск и потом соединиться с Чжунгарами. Чего они ждали со стороны Китая то и последовало. Полководцу Чалан-а приказано было с 15-ти тысячным корпусом отправиться в Тибет наказать бунтовщиков. Но еще до его прибытия (1728 г.) Тайцзи По-лонай – правитель заднего Тибета, командовавший здесь и в Нгари 9-ти тысячным корпусом войск, пресек дорогу мятежникам и схватил главных бунтовщиков. Когда Чалан-а прибыл в Тибет, то ему оставалось только расправиться с мятежниками: они были казнены.

По-лонаю, так много сделавшему при усмирении бунта, пожаловано было достоинство Бэй-цзы, поручено управление делами всего Тибета и дано 30,000 лан серебра (более 60,000 руб. сер.) на содержание войска, но вместе с этим, государь, опасаясь новых неустройств в Тибете, приказал двум чиновникам (о которых мы упоминали) остаться в Тибете для надзора за ходом дел, оставив под их командою 2000 солдат из Сы-чуаньских и Шань-сиских войск. Один из них (главный) должен был жить в переднем, а другой (помощник) в заднем Тибете. Сменять этих чиновников положено чрез каждые три года.

Вслед за этими распоряжениями, по представлению Китайских правителей последовал приказ отделить от переднего Тибета Батан и Литан, присоединить их к Сы-чуаньской губернии и подчинить власти туземных чиновников, – а Чжун-дянь и Вэй-си приписать к Юнь-наньской губернии и учредить для управления ими две дистанции. Что же касается до Чампдо и др. остальных округов в Переднем Тибете, то оставить их на прежних положениях т. е. в составе Тибета. Чжан-цзя Хутухта¹⁷⁴ пытался было во имя Далай-ламы просить государя о возвращении переднему Тибету Батана и Литана, смиренно представляя, что это (именно Литан) есть место перерождения настоящего Далай-ламы и что туземные чиновники построили там общежительные убежища и кумирни, великолепно украсили их и ввели строгий порядок. Просьба не была уважена. Государь благоволил отдать только торговые пошлины, собираемые в этих странах, в пользу Далай-ламы, но землю оставил во власти Китая.

В этом же году (1728) спокойствие Тибета, только лишь начинавшего отдыхать от недавнего внутреннего мятежа, в некоторой степени было нарушено Чжунгарами. Сын и наследник Цэван-рабтана Галдан-цэрэн просил у государя позволения отправиться в Тибет для угощения Лам чаем,¹⁷⁵ объявляя при этом что он желает возвратить в Тибет двух сыновей Лацзан-хана, взятых в плен при осаде Будалы. Государь, подозревая Галдан-цэрэна в новом покушении завладеть Тибетом, не согласился на его просьбу и отправил в Тибет повеление усилить охранные пограничные войска. Тибет встревожился. Далай-лама, чтоб обезопасить себя, удалился на время в Литанское общежительное убежище Ху-юань. Тибетские войска каждогодно в начале лета посылаемы были на Тэнгринорскую дорогу для прикрытия на ней важных пунктов, чтоб таким образом обезопасить Тибет со стороны Чжунгаров, и только зимою, когда горы покрывались снегом, караулы снимались.

В 1734 году (12 г. Юн-чжэна) Чжунгары просили мира. Далай-лама возвратился в Тибет. Пограничные войска уменьшены тремя четвертями.

В 3-й год царствования Цянь-луна (1738 г.) Галдан-цэрэн снова просил позволения отправить в Тибет дары. На этот раз просьба его была уважена. Но Бэй-цзы-По-лонай, живо помня удар, нанесенный Тибету вероломными Чжунгарами в 1717 году, и опасаясь со стороны их нового коварства, принял меры предосторожности, расставив войска по всем дорогам, ведущим из Чжунгарии в Тибет. Галдан-цэрэн, узнав об этом, не смотря на позволение Китайского императора, не посмел вступить в Тибет, потому что в противном случае он рисковал бы попасть в ловушку. Тибет успокоился. По-лонай за благоразумное приготовление к принятию Чжунгаров получил титул Цзюнь-Вана (князя 2-й степени).

Но тишина в Тибете настала не надолго В 15-й год Цянь-луна (1750) замыслил поднять знамя возмущения Чжурмотэ-Нам-чжал, сын и наследник По-лоная в достоинстве Цзюнь-Вана и главного правителя Тибета, Целью его было освободиться от влияния Китайского двора и соединиться с Чжунгарами. Понимая, что вмешательство Китайских чиновников в дела Тибета не позволит ему осуществить его планов, он прежде всего представил государю доклад о выводе из Тибета охранных Китайских войск. Цянь-лун не имел причины не согласиться на это представление, полагая найти в Чжурмотэ те же доказательства преданности к своему дому, какими обладал его отец. Чжурмотэ, получив желаемое, тайно послал к Чжунгарам письмо, которым просил, чтоб их войска помогли ему в случае неудачи во время возмущения. Потом, тайно убив старшего своего брата, он распустил ложный слух о приближении к Тибету Чжунгарских войск и собрал войско в 2000 человек, как бы намереваясь идти против Чжунгаров. Между тем, как он таким образом приготовлялся к возмущению, Китайские правители Фу-цин и Лаб-дунь проникли в его намерения. Желая предупредить задуманный мятеж, но не имея в своем распоряжении ни одного солдата, они решились разделаться с Чжурмотэ хитростью. Зазвавши его на башню в одной из кумирен, они его зарезали. Товарищи Чжурмотэ не медля отплатили им тою же монетою. Далай-лама, видя разгорающийся мятеж, поручил на время правление делами Тибета Гуну (князь 6-й степени) Бань-диде, и сей последний с успехом справился с мятежниками.

За усмирением мятежа последовал новый порядок дел в Тибете. Тибетцам и Чжунгарам навсегда запрещено вступать в сношения между собою. Власть управления Тибетом поручена четырем Калуням под главным и непосредственным наблюдением Далай-ламы: с этого времени в Тибете не было уже ни ханов, ни ванов, ни других князей. Охранные войска, недавно выведенные из Тибета, еще усилены 1500 человек и снова отданы в распоряжение Китайских правителей в Тибете.

Мирно потекли дни Тибета, а с водворением мира в Или (1758), Тибет совершенно избавился опасности от Чжунгаров. Смерть шестого Далай-ламы (1758) и избрание на его место нового¹⁷⁶ совершились без малейшего беспокойства. Калуни избирались и сменялись по усмотрению Далай-ламы. Обычные дары или лучше сказать дань¹⁷⁷ отправлялась в Пекин ежегодно.

Этот мир был нарушен нападением на Тибет со стороны Коркинцев в 1790 году (55 г. царств. Цянь-луна). Вот обстоятельства этого происшествия.

Шестой Баньчань-лама,¹⁷⁸ еще при жизни своей, сделал участником своей власти старшего брата своего Хутухту-Чжунбу, поручив ему заведование делами торговли в заднем Тибете. Другой же брат его, Шэмарба, не участвовал в тех выгодах, которыми пользовался Чжунба. Все войска, как конные, так и пешие, расположенные в среднем Тибете, находились в ведении Далай-ламы, и хотя у Баньчаня были под управлением общежительные убежища и кумирни, но все земли, распоряжение должностями Дэйбуней¹⁷⁹ и Диб, равно как и войска, находящиеся в заднем Тибете, были вне его власти; и следовательно он не мог ничего дать Шэмарбе в управление. Шэмарба естественно завидовал положению брата. Когда же, по смерти Баньчаня (1780 г.), все имущество сего последнего перешло в руки Чжунбы, как старшего в роде, зависть Шэмарбы превратилась в злобу. Страстно желая поживиться хотя чем либо из огромного имущества, оставшегося после Баньчаня, он подстрекнул Коркинцев произвести набег на Тибет, чтобы в общем смятении легче и незаметнее захватить имение брата. Коркинцы не замедлили явиться. В это время седьмой Далай-лама был еще молод и не умея распорядиться войсками, бывшими в его власти, находился в большом затруднении и не знал, как избавиться от нежданных гостей. Китайские правители, не умея силою отразить врагов, купили мир деньгами. Коркинцы, не встретив в Тибете сопротивления и воспользовавшись добычею, отправились восвояси.

В 1791 году Коркинцы, испытав легкость добычи к Тибете, снова ворвались в него, но на этот раз были встречены прибывшими уже из Китая войсками, разбиты и прогнаны. Спокойствие снова водворено в Тибете. На южной границе караулы усилены, Шэмарба казнен.

Происки родственников Баньчаня, бывшие причиною нападения Коркинцев на Тибет, породили важные последствия. Прежде этого времени, распоряжение должностями в Тибете принадлежало Далай-ламе и Баньчаню, определив известное лицо на известную должность, давали только знать Китайским чиновникам о сделанном распоряжении. Большая часть важных должностей в Тибете занята была родственниками Далай-ламы и Баньчаня. Богдохан зная, что родственники Далай-ламы и Баньчаня старались делаться Хутухтами единственно для обогащения себя, и не пренебрегали для достижения этой цели самыми неблаговидными средствами, давно хотел прекратить этот вредный обычай, но не имел к тому случая. Теперь, пользуясь окончанием войны с Коркинцами, он решился разом покончить это дело. С этою целью он приказал своим чиновникам в Тибете, бывшим до сего времени не правителями, а чем-то в роде инспекторов: как в деле избрания Калуней и старшин для Тибетских инородцев, так и в остальных статьях государственного управления принимать участие наравне с Далай-ламою и Баньчанем, строго запретив определять к исправлению должностей родственников того и другого.

В след за этим Богдохан изменил и самый образ избрания Далай-ламы и прочих перерожденцев.¹⁸⁰ Избрание перерожденцев по указанию Чуй-чжунов (гадателей, прорицателей), которые назначали место перерождения Хубилганей большею частью в знаменитых Тибетских или Монгольских фамилиях, кроме того, что сопровождалось иногда довольно неблаговидными обстоятельствами,¹⁸¹ ослаблявшими в последователях желтого закона веру в Хубилганей, было противно политике Китайского двора: Чуй-чжуны могли например, указать перерожденца Далай-ламы в фамилии враждебной Китаю. Принимая во внимание эти неудобства избрания Хубилганей по указанию Чуй-чжунов, Цянь-лун в 1792 году отправил в Тибет золотую урну и приказал избирать перерожденцев по жребию. Как скоро умрет Далай-лама или другой кто либо из имеющих право перерождаться, в Тибетское общежительное убежище Да-чжао, где находится золотая урна, присылаются из разных мест имена мальчиков, родившихся около времени смерти того Хубилганя, которого нужно избрать. Имена этих мальчиков пишутся на небольших листках бумаги и кладутся в урну; потом читают книги учения и приступают к избранию Хубилганя: вынутый жребий решает дело. При этой церемонии непременно присутствуют Далай-лама или Баньчань и Китайские правители дел в Тибете. При появлении Хубилганей в Монгольских Чжасаках, имена их отсылаются в Китайский трибунал внешних сношений (Ли-фань-юань); члены сего последнего вместе с Пекинским Чжан-цзя-Хутухтой вынимают жребий. Урна находится в Юн-хогуне. Не подлежит этой форме избрания только Хухэнорский правитель и вместе Хутухта-чаган-но-мынр-хан: он избирается с согласия членов этого дома. Не подвергнулся также избранию по жребию Хубилгань 7-го Далай-ламы (1808 г. 3 год Цзя-цина). По своим дарованиям и точным рассказам о своих прежних перерождениях, он признан был народом за истинного Хубилганя. Когда Китайские правители донесли об этом государю, и просили утвердить его в достоинстве Далай-ламы, Цзя-цин позволил не бросать жребия. Эти два случая суть исключение из общего правила.

Здесь оканчиваются сведения, сообщаемые нам в Шэн-у-цзи и Хуан-чао-фань-бу-яо-ле. Но мы не можем здесь не сказать, в заключение, нескольких слов о происшествиях в Тибете в 1844 году.

В этом году Баньчань и Калуни послали с посольством в Пекин к покойному императору Даогуану просьбу о низвержении Си-фана, правителя Далай-ламы, обвиняя его в отравлении трех Далай-лам, предшественников настоящего,¹⁸² умерших во цвете лет. Государь послал чиновника Ци-шаня¹⁸³ произвести следствие. Правитель был обвинен и сослан в Маньчжурию на берега Амура. Ламы общежительного убежища Сэры,¹⁸⁴ находившегося под непосредственным покровительством правителя, покушались было отмстить за унижение своего благодетеля и покровителя; но Китайского гарнизона, расположенного близ Хлассы, достаточно было для того, чтоб утишить волнение и водворить спокойствие в Тибете.

После этого происшествия все тихо в Тибете до сих пор. Китайское правительство неусыпно бодрствует над Тибетом в лице своих правителей, не допуская жителей к какому бы то ни было сношению с иностранцами, и особенно с европейцами. Так в недавнее время оно выслало из Тибета двух французских миссионеров (Габе и Гюка), проникших туда для проповедования христианской религии, не смотря на оказанное покровительство им исправляющим должность правителя юного Далай-ламы и на все желание его дозволить им свободное проживание в Тибете. Не допуская иностранцев в Тибет, Китайский двор выказывает, как он избегает утратить свое влияние на Тибет и на Далай-ламу и как важно для него иметь это влияние. Опасение впрочем не без основания, потому что только при посредстве Далай-ламы Китай держит в повиновении Элютские племена и всех Монголов, между которыми и Далай-ламою существует тесная религиозная связь.