Юрисдикция епископского суда в области гражданского судопроизводства Римской империи в IV в. н. э.

Одним из шагов, символизировавших нарождавшийся союз церкви и государства в IV в. н. э., стало официальное предоставление церковному суду юрисдикции в области гражданского судопроизводства¹, произведенное императором Константином Великим, первым христианским императором Римской империи.

Эта передача в руки церкви юрисдикции по гражданским делам состоялась по двум законам, тексты которых имеются в нашем распоряжении (Cth. I. 27. 1; Const. Sirm. I. 1). Первый закон обычно датируется 318 г. по упоминанию в нем Криспа, сына Константина, в качестве Цезаря и товарища отца по консульству². Этот закон предписывает, что если кто-либо обратится к суду епископа (si ad episcopali iudicium provocetur), ему должна быть предоставлена возможность судиться, и таким образом следует передать дело из области регулирования светского права «христианскому закону» (ad legem Christianam), даже в том случае, если дело уже начало слушаться в светском суде (etiamsi negotium apud iudicium sit inchoatum). Решение епископского суда считается непреложным, что бы он ни решил (pro sanctis habeatur, quidquid ab his fiierit iudicatum). Последнее очевидно означает, что решение епископа может быть принято произвольно, без ссылки на существующую норму права или прецедент светского суда. Однако дается пояснение, что дело может рассматриваться судом епископа только если обе стороны согласны на это³. Поскольку суд епископа именуется arbitrium, а для передачи ему дела требуется обязательство сторон исполнить его решение (iudicium observare), можно заключить, что речь вдет о третейском суде, в том смысле, как о нем писал апостол Павел.

Более важен и вызывает больше споров закон 333 г., содержащийся в Constitutiones Sirmondianae, частном сборнике, составленном неизвестным западноримским автором и содержащем императорские постановления по церковным вопросам от 333 до 425 г. Эта конституция Константина обращена к префекту претория Аблабию. Из текста становится ясным, что она представляет собой ответ на запрос последнего относительно того, что император имел в виду, издавая прошлое постановление о суде епископов (quid de sententiis episcopomm vel ante moderatio nostra censuerit – очевидно, имеется в виду постановление 318 г.), и желает ли император, чтобы это постановление действовало и в дальнейшем (vel nunc servari cupiamus). Пересказав таким образом текст запроса, Константин подтверждает, что он своей властью продлевает действие этого закона. При этом употребляется глагол propagare, что может быть понято и как продление действия, и как расширение предоставленных прежним законом церковному суду полномочий. В пользу последнего свидетельствует дальнейший текст конституции. Константин говорит о том, что он предписал ранее (sanximus), чтобы решения епископов, каким бы образом они ни были вынесены (quolibet généré latas – по-видимому, имеется в виду определенное в законе 318 г. безразличие к наличию в действующем праве формальных оснований для тех или иных решений), выполнялись вне зависимости от времени (возраста – sine aliqua aetatis discretione)⁴ Опять упоминается, что решения епископов должны рассматриваться всегда как законные (pro sanctis semper ас venerabilibus habeantur), что бы ни было ими определено (quidquid episcopomm fuerit sententia terminatum).

Юрисдикция епископов распространяется на все сословия (sive inter minores sive inter maiores), а император заявляет, что все, обладающие полномочиями светской судебной власти, должны принимать к исполнению эти решения (ab episcopis iudicatum... apud omnes iudices ad exsecutionem volumus pertinere). Далее вдет указание на то, что к епископскому суду может обратиться любой, будь то ответчик (possessor) или истец (petitor), и на любой стадии процесса, даже в момент вынесения приговора светским судом⁵. При этом дело передается епископу без колебаний (sine aliqua dubitatione), даже если другая сторона в процессе против такой передачи возражает (etiamsi alia pars refragatur). Приговор епископа именуется здесь как «суждение блюстителя священного закона» (iudicium sacrosanctae legis antistitisV Интересна и приводимая мотивировка нововведения: «Так как многое, что в суде из-за лукавых цепей прескрипции⁶ не допускается быть выслушанным, разбирает и делает явным авторитет священной религии» (Multa enim, quae in iudicio captiosa praescriptionis vincula promi non patiuntur, investigat et publicat sacrosanctae religionis auctontas).

Вслед за тем указывается, что все дела, находящиеся в пространстве действия цивильного или преторского права, будучи разрешены епископским судом, приобретают характер не частной, а общей нормы, т. е. становятся судебным прецедентом, обязательным к употреблению в светских судах в дальнейшем (Omnes itaque causae, quae vel praetorio jure vel civili tractantur, episcoporum sententiis terminatae perpetuo stabilitatis jure firmentur, nec liceat ulterius retractari negotium, quod episcoporum sententia deciderit). Император уточняет и то, что доказательство, признанное (perhibitum) епископом в качестве такового, любой судья должен принимать не сомневаясь, и не должен выслушиваться другой свидетель, если сторона уже представила «доказательство епископа» (testimonium episcopi – т. е. принятое епископом в качестве такового в аналогичном деле). Основанием для этого опять же является то, что епископское решение подкреплено авторитетом [станы (firmatum auctoritate veritatis), незапятнанно (incorruptum – очевидно, имеется в ищу невозможность заподозрить подкуп), и исходит от святого человека (a sacrosanctae tomine).

Заключается текст постановления указанием на то, что именно это было определено юкогда «спасительным эдиктом» (edicto salubri aliquando censuimus), это подтверждает- ;я постоянным законом (lege perpetua), и это делается императором, «подавляющим лу- савые семена раздоров» (malitiosa litimn semina comprimentes), чтобы «убогие люди» miseri homines), «запутанные долгими и почти постоянными сетями судебных разбира- гельств» (longis ас paene perpetuis actionum laqueis implicati), уклонялись от «неправедных притязаний и стремления к противоестественному преждевременному концу» (ab mprobns petitionibus vel a cupiditate praepostera maturo fine)⁷.

В самом конце Константин говорит, опять обращаясь к Аблабию, что тот и другие должны постоянно соблюдать (in perpetuum observare), что бы он ни решил ранее отно- лггельно епископских судов (quidquid censuerat de sententiis episcopomm), и (что) уже этим законом охватил (iam hac sumus lege conplexi), каковое решено на пользу всех (pro utilitate omnium latum).

Анализ вышеприведенного текста выявляет его полное соответствие правовой идеологии, вытекающей из принципов христианского социального учения. Светское право исполнено лукавства, оно не обеспечивает справедливого решения в силу своего формализма. Такое решение может быть принято епископом, который является носителем истины (некоего «священного христианского закона»). Решение принимается епископом произвольно, поскольку базируется не на нормах позитивного права или принципах существующей правовой традиции, а на этом присущем ему знании «священного закона», под которым имеется в виду христианский взгляд на мир, христианское правосознание, делающее правом то, что является таковым с точки зрения ценностей евангельского учения.

Каждая конкретная ситуация рассматривается через призму этих ценностей.

Обращает на себя внимание тот факт, что во власти епископа пренебречь не только нормами материального права, но и процессуального. Действительно его решение, принятое каким угодно образом, и он сам волен избрать то доказательство, какое ему кажется более веским. При этом его решение становится прецедентом, т. е. делается источником права как общая норма «божественного права» – «веление справедливости», с которым должно считаться как с образцом светское право. В отношении testimonium episcopi не совсем ясно, что имеется в виду. Если понимать под testimonium любое доказательство, то получается, что христианский император выстраивает систему формальных доказательств на основании епископских решений, что являлось бы даже большим проявлением формализма, чем порядок уже существовавшего римского процессуального права, так как там в принципе еще во времена Константина система доказательств была свободной (т. е. решение принималось судьей субъективно, в зависимости от убедительности доказательств своей правоты, приводимых сторонами). Тенденция к построению формальной иерархии доказательств (например, признание того, что письменный документ всегда должен превалировать над устным свидетельством) появляется позже под влиянием восточного права⁸.

Скорее здесь речь идет об обратном – преодолении одного из еще немногочисленных в тот период проявлений формального подхода в сфере оценки доказательств. Дело в том, что, несмотря на наличие в принципе свободы доказательств, на нее был наложен ряд ограничений, в том числе не считались средством доказывания показания одного свидетеля (testimonium unius) или показания домочадцев (testimonium domesticum)⁹.

В этой связи фразу в тексте закона 333 г.: testimonium etiam ab uno licet episcopo perhibitum omnis judex indubitante accipiat nec aliud audiatur testis, cum testimonium episcopi a qualibet parte fiierit repromissum- кажется естественным переводить как: «доказательство даже от одного (человека, свидетеля – uno homini, teste), признанное епископом, дозволено, чтобы каждый судья без сомнения принимал, и чтобы не выслушивался другой свидетель, когда доказательство епископа от какой-либо стороны в процессе было выставлено (против доказательства противника)». Иными словами, смысл этого распоряжения заключается в том, что епископ своей властью может признать свидетельство одного человека достаточным в какой-либо ситуации вопреки общему положению о недопустимости предоставления testimonium unius в качестве доказательной базы.

Таким образом, выступая в роли судьи, епископ свободен в выборе того, что (нормы материального права) и как именно (нормы процессуальные) он решит, но его решение уже становитсяобразцом для светского права, сокрушая в нем рамки формализма, выработанные за тысячелетнюю историю развития римского права. Власти обязаны оказывать содействие исполнению этого решения, а оно является безапелляционным, так как высшая после императора апелляционная инстанция – префект претория – должен вместе с нижестоящими принять любое такое решение ad exsecutionem. Решения епископов вообще приравниваются к воле самого императора, поскольку, говоря о том, что они должны исполняться inviolatas semper incomiptasque, Константин предпосылает этим словам фразу: sicut edicti nostri forma déclarât.

Представление о христианине как не связанном никакими внешними нормами в силу личной сопричастности «божественному закону» является одним из краеугольных камней социального учения христианства. Разумеется, при оформлении церкви как социального института явилась необходимость переосмыслить этот тезис, так как представления отдельных ее членов о должном и справедливом зачастую были различны и вступали в противоречие друг с другом. Церковь как организация вынуждена была выработать нормы поведения, общеобязательные для своих членов, но в то же время поставить заслон их формальному исполнению наподобие того, как фарисеи исполняли ветхозаветный закон. То есть необходимо было определить ту группу членов церкви, во власти которых санкционировать нарушение освященных церковью социальных норм в тех конкретных случаях, когда их буквальное применение кажется не вполне совпадающим с соображениями справедливости.

Этот вопрос был затронут уже Тертуллианом в трактате De pudicitia, который стал предметом специального исследования Э. Лангшгадта¹⁰. В своем труде христианский апологет рассуждает о возможности прощения в церкви «смертных грехов» – убийства, прелюбодеяния, идолопоклонства. Очевидно, что такое прощение, коль скоро его возможность допускается, предполагает наличие в данном конкретном случае неких извинительных обстоятельств, делающих подобное прощение оправданным, поскольку все- таки основным принципом христианского правопонимания является принцип воздаяния. Тертуллиан, как бы ведя дискуссию с фиктивным оппонентом, говорит, что грехи непростительные тем не менее могут быть прощены Богом, подобно тому, как им может быть совершено то, что естественным путем невозможно, т. е. чудеса. Любые грехи могут быть прощены ex potestate Бога, «от которого все» (a quo omnia). Церковь вообще сопричастна этой его силе, как сопричастна она дарам Божественного духа. Но, по мнению Тертуллиана, властью прощать грехи наделен не епископ – представитель церковной иерархии, а только homo spiritualis – лицо, специально удостоенное даров божественной благодати, т. е. исповедник и мученик, пророк и апостол. Представления Тертуллиана, судя по его собственным словам, выводятся из устоявшейся церковной практики, не признававшей для епископа возможность отпустить смертный грех, но знавшей частные случаи обращения за подобным отпущением к исповедникам и мученикам по причине того, что они удостоены от Бога особой благодати. Как отмечает Э. Лангпггадт¹¹, в позиции Тертуллиана «мы можем видеть конфликт между двумя концепциями церкви, концепцией принадлежащей прошлому и концепцией будущего: с одной стороны, “Ecclesia Spiritus”, и с другой церковь, основанная единственно на епископате». Разумеется, что во времена Константина торжествует последняя концепция. В рамках описанного способа мышления естественным является наделение церковных иерархов властью принимать произвольные решения, поскольку епископ, сопричастный божественной благодати, сам может рассматриваться как vox dei.

Судя по терминологии рассмотренных законов, они относятся только к гражданскому, а не уголовному судопроизводству (possessor, petitor, arbitrium – термины из области гражданского права, к тому же упоминаются системы преторского и цивильного права). Тем не менее, значение их трудно переоценить.

Радикальный характер этого закона бросает тень на аутентичность всего сборника Constitutiones Sirmondianae. Подобные мысли порождены в основном наличием в законе 333 г. пункта о возможности передачи дела на рассмотрение епископа без согласия другой стороны в процессе. Понятно, что таким путем христиане явно получали преимущество в суде перед язычниками для защиты своих интересов. Светские суды должны были бы принимать решения в духе христианских представлений и в пользу христиан, так как в противном случае дело могло быть на любой его стадии передано суду епископа. Епископские суды давали широкие возможности и для наступления на язычество, так как они, не связанные никакими нормами позитивного права, должны были бы всегда принимать решения, направленные к искоренению язычества, например, в случае имущественного спора христианской общины и языческого храма.

Все это кажется многим исследователям маловероятным для времени 30-х гг. IV в. н. э. Еще В. Дюрюи предпринял фронтальное наступление на закон 333 г., стремясь доказать его недостоверность. Поскольку никаких прямых зацепок и несообразностей, позволяющих указать на его подложность, не нашлось, французский историк попытался показать полное несоответствие этого акта общей системе юридической организации Римской империи в рассматриваемом столетии¹². Пожалуй, это наиболее серьезная попытка опровергнуть достоверность данного закона, и хотя бы поэтому она заслуживает специального рассмотрения.

В. Дюрюи начинает с того, что, имея в виду закон 318 г., говорит о том, что третейский суд епископа в принципе сродни внутренней юрисдикции в любой признанной корпорации или союзе над ее членами¹³, и такой суд соответствует евангельскому учению. С другой стороны, он говорит о том, что текст закона 333 г. противоречит словам Христа, отвергающего суд над земными делами (Лука. XII. 14)¹⁴. Церковный историк Созо- мен, упоминая об аналогичном законе о епископском суде (Sozomenus. Н. Е. I. 9), делает важную оговорку f\v (Зои Хшутсп, т. е. если пожелают стороны, а не одна из них. Закон 334 г. (CTh. XI. 39. 3), изданный Константином, строго запрещает считать testimonium unius за действительное доказательство, даже в случае, если единственный свидетель – знатное лицо. В Кодексе Юстиниана (CJ. III. 13. 4) содержится закон Константина, датированный 331 г., запрещающий обращение к суду префекта претория или комита Востока, или alterius spectabilis iudicis до рассмотрения дела в обычном суде, т. е. суде нижней инстанции. В. Дюрюи указывает на несоответствие последних двух законов тексту в Const. Sirm. I. Он настаивает на том, что закон из этого сборника в том виде, в каком мы его имеем, скорее соответствует периоду между 398 и 408 гг., когда на самом деле появляются один за другим законодательные акты, легализующие третейский суд епископа по гражданским делам.

Говоря об этом, французский исследователь имел в виду закон 398 г. императоров Аркадия и Гонория (CJ. I. 4. 8), и закон 408 г. императоров Гонория и Феодосия (CJ. I. 4. 8). Первый из них говорит о том, что не следует препятствовать, если кто-либо по взаимному соглашению (ex consensu) хочет судиться судом «блюстителя божественного закона» (епископа – apud sacrae leges antistitem litigare), и решение такого судьи принимается more arbitri в области гражданского права (in civili duntaxat negotio). Второй закон гласит, что стороны могут судиться епископским судом (épiscopale iudicium), если сами это выберут (elegerint). Приговору епископа придается юридическая сила приговора высшей судебной инстанции, не допускающей апелляций (a quibus non licet provocare) самого императора, а также он снабжен исполнительной силой с помощью соответствующих органов власти. Сходство законов в CJ. I. 4. 7 и CJ. I. 4. 8 и законов Константина в CTh. I. 27. 1 и Const. Sirm. I очевидно.

Более того, просматривается явная параллель между ними. Содержание текста CJ. I. 4. 7 соответствует содержанию CTh. I. 27. 1, а текст CJ. I. 4. 8 явно перекликается с Const. Sirm. I.

И здесь сразу возникает вопрос относительно того, зачем в столь короткий промежуток времени с 398 по 40† г. были изданы, как утверждает В. Дюрюи, сразу две пары актов, дублирующих друг друга.

Ссылка на CTh. XI. 39. 3 и CJ. Ш. 13. 4 так же, как это ни парадоксально, работает в пользу достоверности рассматриваемых законов Константина, а не против нее. Ведь появление закона Const. Sirm. I как раз было связано с запросом Аблабия относительно того, действует ли еще церковный суд по гражданским делам в принципе (т. е. действителен ли закон 318 г.), который, сам по себе не совсем понятный (почему вдруг Аблабий засомневался в действительности существующего закона?), вполне органичен на фоне постановления в CJ. III. 13. 4. Аблабий желает знать, относится ли к церковному суду норма о запрещении передачи дела в фугую инстанцию post litem contestatam, что совершенно естественно, так как без такого разъяснения CJ. III. 13 и CTh. I. XXVII. 1 находятся в видимом противоречии.

На фоне текста CTh. XI. 39. 3 становится понятно и пространное рассуждение императора относительно testimonium unius в Const. Sirm. I. Очевидно, вопрос о возможности или невозможности использовать это доказательство был в то время актуален, и право епископа на свободу в нарушении общей нормы о невозможности использования такого доказательства требовало специального подтверждения¹⁵. Что касается противоречия Const. Sirm. I и CTh. XI. 39. 9, то оно только кажущееся, так как CTh. XI. 39. 3 устанавливает процессуальную норму для светского суда, a Const. Sirm. I уже ясно показала, что церковный суд такими нормами не связан, так как его решения действительны вне зависимости от того, каким образом они были приняты (quolibet genere latas).

Таким образом, мы считаем возможным настаивать на традиционной датировке Const. Sirm. I. Но для того, чтобы однозначно это утверждать, необходимо коснуться вопроса о том, зачем 70 лет спустя Гонорий, Аркадий и Феодосий издают вновь постановления, дублирующие постановления Константина. Надо отметить, что это не единственный случай такого рода. Так, в некоторых областях христианские императоры, вплоть до Юстиниана, то продолжали начатую Константином реформу в христианском духе, то отступали от своих прежних начинаний. Так обстояло дело со свободой развода, которая, будучи ограничена Константином в 331 г. (CTh. III. 16. 1), затем то разрешалась вновь, то опять запрещалась¹⁶. Аналогичным образом дело обстояло с запрещением языческих майских праздников, которые считались развратными с христианской точки зрения. Они, будучи запрещены Константином, затем запрещались Феодосием Великим, затем были разрешены Аркадием и Гонорием в 396 г. и ими же были через три года запрещены окончательно¹⁷.

Все вышеприведенные соображения приводят нас к выводу, что возражения, выдвинутые Виктором Дюрюи, не кажутся нам достаточно убедительными для того, чтобы поставить под сомнение традиционную точку зрения относительно времени издания закона Const. Sirm. I. Здесь можно было бы заподозрить в подлоге самого автора Constitutiones Sirmondianae, который в принципе мог сочинить этот закон, желая оправдать авторитетом Константина то, что церковь хотела закрепить за собой в период, когда этот сборник создавался. Но данное предположение не кажется вероятным, хотя бы потому, что Const. Sirm. I ограничивает юрисдикцию епископов лишь гражданским судопроизводством¹⁸. Отсутствие здесь какого бы то ни было упоминания о полномочиях епископского суда в области уголовного судопроизводства заставляет отказаться от взгляда на этот закон и сборник, куда он входит, как на позднейшую фальсификацию.

Причина того, что в 408 г. понадобился новый аналогичный закон – проста. В это время, когда империя после Константина все больше входила в полосу смут и волнений, когда колебания основного вектора внутренней политики государства были чрезвычайно сильны, законы, для того чтобы сохранять действие, должны были периодически возобновляться, тем более что такой закон для времени Константина был слишком радикален и вряд ли нашел реально очень уж широкое применение¹⁹. Как бы то ни было, когда, на исходе IV в., в результате христианизации в течение второй его половины, и после погрома, учиненного в империи готами и другими варварами, эти меры оказались приемлемыми и даже необходимыми на фоне прогрессирующего распада государственных структур, то их провели в жизнь, уже не упоминая о том, что первым инициатором подобной реформы был Константин.

Если говорить не только о желании законодателя перестроить правовую систему на новых, христианских принципах, но и о рациональных мотивах для такой перестройки, то здесь, помимо обычно упоминаемой в этой связи коррумпированности чиновников²⁰, противовесом которой мыслилась неподкупность епископов, как кажется, играл роль и другой момент.

В эпоху Константина имущественные отношения, после всех произошедших войн, мятежей и других катаклизмов, были настолько запутаны, что разрешение их даже с точки зрения беспристрастного, но остающегося в рамках формальных правовых процедур и норм процессуального права судьи, было вряд ли возможно. Во всяком случае, чем более запутаны такого рода отношения, чем более неопределенно положение фактических владельцев вещей, тем чаще затеваются процессы с целью «передела» наличного распределения имуществ, и тем вероятнее, что их результаты, даже формально безупречные, окажутся вопиющей несправедливостью в глазах общественного мнения. Понятно, что если это положение усугубляется и коррумпированностью чиновников, и всевластием «сильных людей» на местах, то восстановление нормального гражданского оборота становится проблемой общегосударственной важности. В пользу того, что дело обстояло именно подобным образом, говорит и тот факт, что Константин в Const. Sirm. I упоминает о том, что miseri homines постоянно вынуждены участвовать в тяжбах, и от этого страдают, и то, что Евсевий Кесарийский в числе общественных пороков времени Константина, кроме обилия мнимых христиан, упоминает и имущественную нестабильность. Именно так можно понять слова Евсевия о разнузданности алчных и порочных людей губящих жизнь.

Введение епископского суда в том виде, в каком он перед нами предстает по Const. Sinn. I, могло помочь разрубить этот гордиев узел, сделать возможным нестандартное решение в зависимости от уникальности каждой конкретной ситуации. Это спасало императорскую канцелярию от потока апелляций, в ином случае неизбежного²¹. Таким образом, решение Константина не может считаться чистым волюнтаризмом, а напротив, оно имело под собой и важные практические основания, сделавшие его в тот момент жизнеспособным. Оно было предано забвению скорее всего в правление Валентиниана и Валента, отличавшееся стремлением императорской власти к обособлению от церкви и ограничению ее влияния²². Недаром понадобилось в 376 г., со смертью Валентиниана, издание закона, подтверждавшего гражданскую юрисдикцию церкви хотя бы в отношении клириков (CTh. XVI. 2. 23).

Таким образом, достоверность рассматриваемых законов не может быть подвергнул сомнению, а сами они являются не только интересным эпизодом в истории римского права, но и памятником специфического правопонимания, аналоги которого без труде могут быть найдены и в наши дни.

Un passo che segnô l'unione nascente tra la Chiesa e lo Stato nel quarto secolo d. Cr. fu la concessione alla Coite ecclesiastica della giuris- dizione nel campo di procedimento civile, eflettu- ata daÚimperatore Costantino con due leggi (Cth. I. 27. 1 e Const. Sirm. I. 1 ). La giurisdizione dei vescovi viene estesa su tutti i ceti sociali, e l'im- peratore dichiara ehe tutte le autorità giuridiche laiche devono prendere in atto le loro délibéré.

Un particolare interesse présenta la legge del 333 d. Cr., facente parte delle Constitutionae Sirmondianae. La sentenza del vescovo vi è denominata un «giudizio del tutore della legge sacra». In seguito a ciô si indica ehe tutte le cause ehe rientrano nello spazio del diritto civile o pretorile, essendo risolte dalla Corte vescovile, assumono il carattere di una norma comune, cioè diventano un precedente giudiziario, il cui uso successivo diventa d'obbligo per le corti laiche.

RUDOKVAS A.D.

(RIASSUNTO)

Analizzando il testo di questa legge richiama la nostra attenzione il fatto ehe il vescovo ha il potere di trascurare le norme non solo del diritto materiale, ma anche di quello processuale.

Il carattere radicale di questa legge ha generato in molti studiosi i dubbi sulla sua corretta datazione del 333 d. Cr. Ma l'autore adduce tutt'una sérié di argomenti ehe permettono di insistere sulla data tradizionale. Egli spiega, per esempio, la ripetizione di questa legge nel 408 con il fatto ehe la legge di Costantino fu posta in oblio sotto il regno di Valentiniano e Valenzio, un periodo ehe si distingueva dall’aspirazione del potere imperiale a segregarsi dalla chiesa ed a limitaré la sua influenza. Non per nulla si rese necessaria nel 376 con la morte di Valentiniano uriedizione della legge che confeimava la giurisdizione civile della chiesa almeno nei riguardi dei chierici(CTh. XVI. 2. 23).