Глава VII. Дело «имябожников»

Еще не утихла история с епископом Гермогеном, когда внимание русской общественности было привлечено вопросом, весьма далеким по существу от интересов светского общества.

Среди русских монахов на Афоне, продолжавших традиции «исихазма», возникло учение, утверждавшее, что Бог присутствует в Своем Имени Иисус, подобно тому, как, по учению Григория Паламы, Он присутствует в Своих энергиях, имеющих нетварную, божественную природу. Приверженцы этого учения получили название «имябожников» или «имяславцев». Учение это было развито в книгах духовных вождей движения – схимонаха Илариона «На горах Кавказа» и иеромонаха Антония Булатовича «Апология веры в Имя Божие и Его Имя Иисус...».

Афон принадлежал раньше туркам, которые только что вывели оттуда свой гарнизон, чтобы передать Афон Константинопольскому Патриарху. Монахи на Афоне были русские и греки. Учение «имябожников» разделяла часть русских монахов, с которыми остальные вели споры, первоначально не нарушавшие нормального хода монастырской жизни.

Однако в 1912 г. с появлением на Афоне нескольких монахов с Волыни, направленных туда архиепископом Антонием, распря стала принимать шумный характер, особенно после того, как архиепископ Антоний поместил в журнале «Русский инок» несколько чрезвычайно резких статей, в которых обвинял «имябожников» даже в духовном хлыстовстве.

Не ограничиваясь печатной политикой, архиепископ Антоний настоял в Синоде, чтобы для увещевания имябожников на Афон был послан архиепископ Никон в сопровождении магистра богословия Троицкого. По прибытии на Афон архиепископ Никон действовал настолько грубо и насильственно, что довел дело до открытого столкновения, в котором 25 человек было ранено. Был вызван воинский отряд, который силой погрузил на суда сначала 621, а затем дополнительно еще 212 имябожников для доставки в Одессу, откуда они были распределены по разным монастырям³⁴².

По возвращении архиепископа Никона с Афона стали открываться неблаговидные подробности о его экспедиции. Желая несколько смягчить тяжелое впечатление от проникающих в печать сведений, духовное ведомство стало уверять, что архиепископ Никон действовал по поручению Константинопольского Патриарха, в ведение которого был передан турками Афон. Однако еще в середине июля от Патриарха пришло в Россию уведомление, что подобных поручений он архиепископу Никону не давал и все его обращение к Русскому Синоду сводилось лишь к просьбе командировать на Афон русского епископа для увещания «имябожников» из русских монахов, языком которых Патриарх не владел³⁴³.

Одновременно выяснилась другая подробность. В докладе Синоду, по возвращении с Афона, вызов для усмирения военной команды архиепископ Никон объяснял угрозами «имябожников» сжечь монастырь, о чем будто бы архиепископ узнал из подброшенного ими анонимного письма. Когда архиепископ Никон заговорил об этом еще на Афоне, имябожники уверяли, что письмо исходит от их противников, и просили дать его на просмотр, чтобы по почерку определить, кто именно его написал. Позднее выяснилось, что автором письма был действительно противник имябожников архимандрит Мисаил.

Дело осложнялось еще тем, что русский военный отряд действовал на чужой территории. Посланный для обследования на месте чиновник Министерства иностранных дел князь Урусов нашел, что события были в известной мере спровоцированы греками с целью подорвать русский престиж на православном Востоке, что, вопреки донесениям Никона, оказанный ему прием Константинопольским Патриархом, «далеко не отвечал достоинству России» и т. д.³⁴⁴

Осенью 1913 г. в обществе усиленно обсуждались события, происшедшие на Афоне. Схимонах Антоний Булатович до пострижения был офицером лейб-гвардии и имел светские связи. После экспедиции архиепископа Никона Булатович поместил в «Дыме отечества» несколько статей с опровержением возведенных на афонских монахов обвинений и составил обстоятельный ответ по содержанию учения на постановление Синода по делу «имябожников». Булатович доказывал, что обвинения Синода построены на неудачных выражениях небольшой кучки лиц на Афоне, «слишком примитивно воспринявших учение об Имени Иисусовом».

Благодаря связям Булатовича, его объяснения дошли до «высших сфер», которые и раньше знали об «имябожниках» по книге схимонаха Илариона «На горах Кавказа», переизданной в Москве Марфо-Мариинской общиной диаконисс, где настоятельницей была сестра царицы Александры великая княгиня Елизавета Федоровна. Объяснения Булатовича представлялись убедительными и вызвали недовольство против виновников всей этой истории – архиепископов Антония и Никона³⁴⁵. Внесенные Собором в список членов Синода на зимнюю сессию, они не были утверждены. Если архиепископ Никон по своему положению постоянного члена Синода все же остался там, то Антоний был вынужден выехать в Житомир в свою епархию.

13 февраля 1914 г. в Царское Село выехала депутация афонских монахов-изгнанников в составе: 1 иеромонаха, 2 схимонахов и 1 монаха. После часового пребывания в Царском Селе депутация вернулась в Петербург³⁴⁶. Неделю спустя, за подписью 31 депутата был внесен в Государственную Думу запрос относительно незаконных действий одесских властей с привезенными с Афона 616 «имяславцами», от которых обманным образом собирали подписи, что они выехали с Афона добровольно, взыскали за просрочку заграничных паспортов по 30 рублей в год, отобрали все имущество и продержали в тюрьме от 2-х до 50 суток³⁴⁷.

При таких обстоятельствах Саблеру пришлось принять меры, чтобы замять все дело келейным образом. Из 614 афонских монахов, насильственно вывезенных в Россию, было отобрано 25 человек для предания их духовному суду Московской синодальной конторы. Для предстоящего судопроизводства Синодом была составлена специальная инструкция, которую «Дым отечества» назвал «приказом не о том, как судить, а приказом о том, как судить».

По прибытии в Москву «имяславцы», согласно инструкции, сразу попадают в монастырь, где и находятся до окончания суда. Суд совершается при закрытых дверях. На обвинения «имяславцы» отвечают словесно, но от своих заблуждений отказываются в письменной форме. При упорном несознании своей вины их увещевают члены Синодальной конторы. Отрекшиеся от заблуждения подвергаются 3-летнему искусу в дальнем монастыре, в Соловках, в Иркутском и т. д.

«Где и когда писались распоряжения церковных правительств подобным языком? – спрашивал «Дым отечества», – кажется, это было последний раз в Испании XV и XVI столетий, когда в защиту веры католической от ересей и колдовства были созданы особые суды, в коих обязанности следователя, обвинителя и судьи совмещались в едином лице, о лишении обвиняемого свободы и общения с внешним миром почиталось основой правосудия»³⁴⁸.

После такого рода предупреждений 19 из 25 «имябожников», которых вызвали в Москву, категорически отказались явиться на суд и объявили официально о своем отпадении от Русской Церкви, а церемония о воссоединении с Православием остальных свидетельствовала о том, что Синоду пришлось сдать все свои позиции. «Имяславцы» неожиданно нашли себе поддержку у Распутина, который, по свидетельству С. П. Белецкого, впоследствии все время отстаивал их и их учение.

Согласно письму, опубликованному в «Дыме отечества» 8 мая 1914 г., дело происходило так: «24 апреля с. г. в 11 ч. 30 м. дня явившиеся на суд Синодальной конторы афонцы были приглашены в церковь 12-ти апостолов, где высокопреосвященный Макарий отслужил молебен. После молебна они отправились в Синодальную контору, где состоялось заседание суда из архиереев г. Москвы. Афонцев стали спрашивать, как они веруют. На это последние ответили, что веруют, как приняли от Св. Креста, как повелевают веровать 7 Соборов Апостольской Кафолической Церкви, ничего не прибавлять и не убавлять. Тогда их спросили: «Вы признаете Патриарха и Св. Синод?» Они ответили, что признают, но их нового учения о Имени Божием не принимают. На вопрос: почему? Монахи ответили: «потому что от Синода был прислан к нам архиепископ Никон и привез с собой хулу на Господа Иисуса Христа». На этом митрополит сказал: «Один Никон не Синод. Если Никон ошибся, Синод в этом не виноват». Афонцы в свою очередь ответили, будто и они не виноваты в том, что Синод прислал такого проповедника, который угнал с Афона до 100 человек твердых в вере православных иноков. После этого митрополит с епископами осенили себя крестным знамением и возблагодарили Господа, что нашли афонских изгнанников истинно верующими, а не отступниками, как клеветали на них имяборцы, почему им не в чем было раскаиваться и давать подписку, и предложили лишь целовать Крест и Евангелие. После этого иноков отпустили в Свято-Знаменский монастырь»³⁴⁹.

В официальной церковной печати было торжественно сообщено «о воссоединении 6 имябожников» с указанием, что акт воссоединения был подписан всеми присутствующими епископами. Инцидент таким образом официально выглядел ликвидированным. «А где же, – задавал вопрос «Дым отечества», – находились остальные 610, силою водворенных в Россию имяславцев и еще 700–800 добровольно покинувших Св. Гору?..»³⁵⁰

Вопрос об «имяславцах», вспыхнул в Государственной Думе при обсуждении сметы Св. Синода весной 1914 г. Е. П. Ковалевский³⁵¹ в своем выступлении сказал о «возрождении на Руси – уже давно небывалого явления в истории Православия – догматических споров и вытекающих оттуда ересей, а это уже нас возвращает прямо к первым векам христианства, потому что самый объект разногласия близок к миропониманию той эпохи и вызывает тени великих ересиархов-философов и гностиков. С современным образом мыслей все эти идеи как-то плохо вяжутся. Справедливость требует сказать, что происхождение этих ересей не чисто местное, для их насаждения пришлось прибегнуть к экстренным мерам насильственного водворения по всему лицу нашей родины ересеархов из греческой земли, пришлось вмешаться во внутренние споры монастыря, неподведомственного Русской Церкви, опустошить его, лишив двух третей населения, и добиться от Вселенского Патриарха заявления, что обратно вывезенных из Афона уже не примут и тем обеспечат обязательное пребывание их в пределах России; наконец, чтобы учение, не согласное с постановлением Святейшего Синода, встретило возможно большее сочувствие среди православных, последователей его подвергли всевозможным притеснениям, угнетениям через посредство гражданской власти. И вот в XX веке уже более года серьезнейшим образом люди, далекие от богословских интересов, ведут споры о правоте или заблуждении имяславия, иначе именуемого имябожия, причем усложнившийся и запутавшийся в юридических и гражданских нарушениях прав личности вопрос о неправильности рассуждения и почитания Имени Божия разросся и получил интерес для самых широких слоев населения.

Депутат Евсеев³⁵² по поводу инцидента с имяславчеством сказал:

«С точки зрения официального богословия афонские монахи, исповедующие святость Имени Божия, – еретики. С точки зрения канонической это не установлено, потому что соборного суда, какой только и может разрешить этот религиозный спор, не было. Казалось бы, Святейший Синод, обязанный руководствоваться во всех своих делах заветами любви и мира, отнесется к этому движению должным образом и найдет пути для примирения сомневающихся с Церковью. Ведь дело борьбы с сектантством имеет свою длинную историю в прошлом и очень неутешительную практику в настоящем. Но, по-видимому, еще не перевелись в нашем правительстве люди, которых ни история, ни жизнь ничему не учат? А говорят, что если Господь захочет кого покарать, то отнимет у него разум. Посланный на Афон для увещания архиепископ Никон принес туда не мир и благоволение, как подобало бы служителю алтаря Господня, а принес меч, раздор и разложение. К беззащитным монахам он применил воинскую силу, употребил насилие и в качестве военнопленных вывез из Афона в Россию около 700 монахов для суда над ними. С чем это сообразно? Какими канонами или заветами Писания руководствовался в своих карательных действиях архиепископ Никон? Я несведующий в канонах человек, я простой верующий человек и знаю только Евангелие и Апостольские Послания, но я думаю, что нет такого канона, который оправдывал бы такие насильственные деяния в религиозном споре. А ведь Святейший Синод поведение архиепископа Никона одобрил. Чем кончится в конце концов эта печальная страница русской церковной истории, мы не знаем. «Нам не дано разуметь ни времена, ни лета», – говорит обер-прокурор в таких случаях. Но я желал бы, чтобы эта страница закрылась поскорее благополучно для Церкви к ее вящей славе и укреплению».

Обер-прокурор В. К. Саблер³⁵³ изложил дело следующим образом:

«Года два тому назад там (на Афоне) раздалось несколько для православных неведомое учение о том, что Имя Божие есть Бог. Константинопольский Патриарх, усматривая, что он не может достаточно хорошо убедить русских иноков в неправильности этого воззрения, просил через посредство органов Министерства иностранных дел, чтобы на Афон был послан русский епископ. Этот епископ, именно архиепископ Никон, проезжая через Константинополь, из уст Вселенского Патриарха услышал одно очень простое слово: Святейший Патриарх ему сказал, что, во-первых, он очень рад, что Святейший Синод прислал своего представителя, и что он просит этого представителя иметь в виду лишь одно очень краткое положение, что Вселенская Церковь не может допустить существования и проживания на Святой Горе людей, которые содержат учение, проповедуемое этими иноками, неведомое другим.

Он назвал это учение еретическим и сказал: на Святой Горе в уделе Богоматери нет места еретикам, имейте это в виду. Дело это сложилось очень прискорбно, так что около 615–617 человек не захотели внять этому голосу Патриарха, они захотели остаться при исповедании этого учения и таким образом оставили при не очень благоприятных обстоятельствах гору Афон. Не обременяя вашего внимания подробностями, могу сказать только одно, что мы надеемся, что это дело теперь вступило на тот благоразумный и желательный путь, который и приведет к умиротворению. То, что произошло на днях в Москве, как нельзя более свидетельствует о том, как относятся Святейший Синод и Московский митрополит Макарий к тем инокам, которые как простые простецы в настоящее время усмотрели, что это учение действительно может нарушить мирное течение жизни церковной».

Милюков³⁵⁴ в своей речи, проявив непонимание богословских трудностей проблемы, сослался, однако, на авторитетных профессоров, указавших на связь имяславчества с паламистским учением о Божественных Энергиях, а также на то, что их учению сочувствуют некоторые видные епископы-аскеты, монашествующие старцы и благочестивые миряне.

«Пять соборов признали, что имябожеское учение не есть ересь, – сказал Милюков, имея в виду Соборы, одобрившие учение Григория Паламы, – а есть настоящее православное учение. А у нас как решили этот вопрос? Пожарной кишкой – вот как решили. Да, в буквальном смысле, пожарной кишкой, потому это изгнание иноков за их предполагаемую ересь из монастырских помещений было достигнуто посредством обливания водой из водопроводных труб в течение часа, причем вода сшибала с ног человека, затем принесли пожарные крючки и стали вытягивать монахов, мокрых провожали вниз по лестнице и сажали на пароход».

Милюков подошел к вопросу главным образом с позиций национально-государственных интересов России.

«И вот, слишком 600 человек убрали оттуда, в то время, когда каждый русский человек, проживающий на Святой Горе, важен для русских интересов. Ведь русская политика выдвинула требование о признании русского элемента на Афоне, о признании экстерриториальности Святой Горы! Но русский человек нужен России, а не Святейшему Патриарху, который является Патриархом греческим и прежде всего желает эвакуировать русских монахов».

С резкими выпадами против имяславцев выступил епископ Анатолий³⁵⁵, который охарактеризовал Антония Булатовича как «типа интеллигента, выбитого из колеи, потерявшего карьеру и мечущегося из стороны в сторону». Епископ Анатолий указывал на принятие Булатовичем будто бы из корыстных целей монашества, на его поездки в Абиссинию для закупки воска и попытку выпросить денег на открытие в Абиссинии монастыря. После неудачи этих, по выражению епископа Анатолия, «авантюр», Булатович стал якобы «сеять на Афоне смуту», с целью получить доступ к монастырской кассе и бежал, наконец, со Святой Горы, прихватив «кто знает сколько десятков тысяч» из монастырской кассы.

Этот выпад не прошел даром епископу Анатолию. 1 мая 1914 г. в «Дыме отечества» появилось «открытое письмо мужа сестры Булатовича, грузинского князя Алексея Орбелиани, к епископу Анатолию по поводу «вопиющей несправедливости» сказанного им о Булатовиче. Орбелиани категорически утверждал, что Булатович никогда не помышлял о личном обогащении. Мать его, обладая средствами с избытком достаточными, чтобы обеспечить скромные аскетические потребности сына, не только никогда не отказывала последнему в деньгах, но «скорбела, что он не хочет ими пользоваться». Поездка в Абиссинию из монастыря обошлась Булатовичу в 1000 рублей, данных ему матерью. С Афона Булатович не убежал, а уехал, получив от русского консула паспорт. Распространяемая на Афоне клевета об увезенных Булатовичем монастырских суммах была опровергнута в Одессе, куда он выехал со Святой Горы, имея с собой средства лишь для оплаты дороги. Письмо заканчивалось пожеланием, чтобы епископ Анатолий, проверив справедливость этих данных, публично заявил в печати о том, что он «впал в тяжелую, едва ли поправимую ошибку, опорочив имя безукоризненного в деле чести человека»³⁵⁶.

Обсуждение в Государственной Думе вопросов о реформе прихода, материальном обеспечении духовенства, скандальные истории с епископом Гермогеном и «имябожниками» – еще больше углубило пропасть между официальной Церковью (т. е. частью иерархии, ориентировавшейся на сохранение церковно-государственной симфонии) и либеральной общественностью, приобретавшей все больший авторитет. Царский двор по-прежнему тормозил церковные преобразования и своим грубым вмешательством (особенно в эпоху Распутина) в церковные дела все более подрывал доверие народа к Церкви и духовенству. Изменения, направленные на улучшение положения Церкви и духовенства, на усиление влияния Церкви в социально-общественной жизни, так и не были проведены в жизнь ввиду глубокого расхождения в этом вопросе целей и устремлений двора, либеральной общественности, народа и самого духовенства.

Церковно-государственная симфония пришла к полному внутреннему краху, и февральская революция лишь сделала явным этот распад многовекового союза Церкви и государства.

Духовное размежевание трех основных сил русской государственности: Церкви, самодержавия и общественности, осуществившееся в период Государственной Думы, привело к распаду монархического строя в февральской революции. Потеряв мощную поддержку монархии, а с другой стороны, освободившись от смешения начал собственно церковных с государственными, Русская Православная Церковь вступила в новый, чрезвычайно сложный этап своего становления.

Разрушение симфонии делало Церковь беззащитной перед любым внешним насилием, но освобождало при этом ее внутренние, духовные силы.

В то же время уход самодержавия с исторической арены не только не устранил конфликт Церкви с политической общественностью, развернувшийся в стенах Думы, но дал возможность беспрепятственно развиваться этому конфликту. Становилось все более ясным, что секуляризированная общественность восстает не только против монархических, но и против собственно церковных начал, Церковь же оказалась внутренне чуждой преобразованиям, начавшимся в русской жизни после февральской революции. Одновременно все более обострялась борьба за духовное влияние на народную массу между Церковью и политическими партиями, в особенности социалистическими, имевшими наиболее широкую поддержку.

Сравнительно легкий отказ Церкви от монархии был, конечно, в значительной мере обусловлен накопившимися в предреволюционный период разочарованиями и обидами по отношению к царю, не сумевшему предотвратить моральное разложение «высших сфер» и господство распутинщины в церковных и государственных делах, так и не доверившего Церкви восстановление ее независимости и соборности и постоянно приносившего церковные интересы в жертву политическим требованиям.

Не случайно предложение обер-прокурора Раева 26 февраля 1917 г. обратиться с воззванием к народу с призывом к поддержке Монархии не встретило никакой поддержки в Св. Синоде. Такое беспрепятственное освобождение Церкви от царского режима показало, что двухсотлетняя скованность Церкви через посредство введенной Петром синодальной системы было для нее глубоко чуждой и насильственно навязанной формой церковного правления. Идеализация монархического начала, безусловно сохранившаяся в церковном сознании, подкреплялась не столько воспоминаниями о синодальном периоде, сколько историческими прецедентами Киевского и Московского Царств и в особенности той ролью, которую сыграла Церковь в восстановлении русской государственности после «смутного времени».

Социально-политическое брожение в России предреволюционного и послереволюционного периода побуждало многих церковных деятелей к мысли, что Церковь снова должна послужить делу восстановления русского государства и объединению народных сил. Грядущее Учредительное Собрание стало представляться чем-то вроде Земского Собора 1616 г. Однако эпоха была другая. Если тогда Церковь была в расцвете духовных сил и ее влияние на народную душу было беспредельно, что позволило ей без труда подавить «светскую» оппозицию в лице ослабленного боярства, то теперь Церковь была не в состоянии что-либо противопоставить напору секулярной цивилизации, вторгавшейся в русскую народную жизнь.

Главной задачей, на которой Церковь сосредоточила все свои силы после февральского переворота, был созыв Собора и восстановление канонических норм церковной жизни.

Власть в русском государстве принадлежала теперь тем политическим силам, с которыми Церковь вела борьбу в Государственной Думе. Ясно, что все те антиклерикальные преобразования, которые не удалось провести Думе, должны были немедленно быть осуществленными новым правительством.

Одним из первых постановлений Временного правительства было провозглашение полной свободы совести и отмена какой-либо дискриминации по принципу вероисповедания. Закон 14 июля 1917 г. о свободе совести вводил гражданский брак и допустил официальную регистрацию даже таких лиц, которые не исповедывали никакой религии. Освобожденные от государственного давления, начали стремительно усиливаться сектантство и атеизм.

Хотя Синод призвал благословение Божие на Временное правительство в надежде, что открывается новая эпоха государственного и общественного строительства, однако Временное правительство отнюдь не хотело выпускать из рук традиционные формы вмешательства в церковную жизнь. Обер-прокурор В. Н. Львов оказался еще более властным и нетерпимым, чем царские обер-прокуроры, и вызывал сильное раздражение у церковных иерархов. Правда, цель теперь была – «либерализация» Церкви, но проводить ее пытались методами государственного администрирования.

Наиболее острым было столкновение между Временным правительством и Церковью по вопросу о церковно-приходских школах. Постановлением от 20 июня 1917 г. эти школы передавались в ведомство Министерства народного просвещения. Вопрос, столь горячо дебатировавшийся в Государственной Думе, был решен одним ударом и без всяких дебатов.

Давно ожидаемый Поместный Собор Православной Российской Церкви, за который в Государственной Думе ратовала политическая общественность в надежде использовать его для либеральных преобразований, энергично выступил против этих мероприятий Временного правительства.

Восстановлением Патриаршества была прежде всего пресечена попытка государственного вмешательства в дела церковного управления, и Церковь, консолидируясь вокруг Патриарха и Собора, все более осознавала свою самобытность как самостоятельного организма со своими внутренними принципами и структурой, не допускавшими вмешательства чуждых начал.

Одним из первых постановлений Поместного Собора было требование к Временному правительству об изменении законопроекта о церковно-приходских школах, предусматривающего «очевидное стремление к уничтожению самого типа церковноприходских школ» (постановление Собора от 23 октября 1917 г.). Собор пытался отстоять право Церкви по крайней мере на те школы, которые построены на средства церковных благотворителей и могли содержаться Церковью и прихожанами без дополнительных государственных субсидий.

Собор призвал собственников школьных зданий: монастыри, братства, попечительства – не передавать помещения и имущество церковно-приходских школ Министерству народного просвещения, но лишь уступать их во временное пользование на основании арендных договоров «на срок не более одного года, и притом лишь при крайней необходимости»³⁵⁷.

Постановление Собора подчеркнуто называет решение Временного правительства не законом, а «законопроектом», показывая этим, что закон такого рода может принять только законодательный орган, созданный Учредительным Собранием.

Собор направил специальную делегацию к Керенскому для изложения своих претензий по поводу церковно-приходских школ.

Одновременно Собор разработал важные постановления о церковном приходе³⁵⁸, превращавшие его в самостоятельную и полнокровную ячейку церковной жизни с активным участием в церковно-общественной жизни всех членов Церкви – от мирянина до епископа.

Свой взгляд на положение Церкви в государстве Собор высказал в постановлении от 2 декабря 1917 г.³⁵⁹: «О правовом положении Православной Российской Церкви». Этот документ показывает, что основные принципы церковно-государственной симфонии, хотя и не обязательны в сочетании с идеей монархии, прочно укоренились в церковном сознании.

В постановлении говорилось о первенствующем правовом положении Православной Церкви среди других исповеданий – в противоречии с принципом свободы совести, как он был провозглашен Временным правительством; о юридически законодательном характере постановлений и узаконений церковной власти относительно церковного устройства; о согласовании государством с Церковью всех законов, затрагивающих интересы Церкви; о том, что глава государства, министры исповеданий и народного просвещения и их товарищи должны быть православными; о признании государственным законодательством норм церковного права для вступления в брак лиц, исповедующих Православие; о распространении всех прав школьных учреждений на церковные общеобразовательные школы; о неприкосновенности церковного имущества; о правах юридического лица для церковных учреждений; наконец, о государственной субсидии Церкви в пределах ее потребностей.

Конечно, эта программа была далека от реальных условий русской политической жизни того времени.

Хотя Временное правительство в лице Керенского и министров внутренних дел и исповеданий выразило при торжественном открытии Собора свои пожелания об осуществлении независимости Церкви от государства, однако никаких стремлений к восстановлению элементов симфонии Временное правительство не проявило.

Церкви предстояло пройти через многие испытания, чтобы окончательно избавиться от попыток утверждения своего положения в обществе с помощью государственной власти...