Протоиерей Иоанн Егоров. Православие и жизнь в нем.

Новый путь истинно православной христианизации личной и общественной жизни

Что такое православие как определение истины общественного богочеловечества?

То, где Божеская и человеческая сторона определяются органически соединенными воедино неслиянно, неразлучно, неизменно, нераздельно.

Пастыри и пасомые, Церковь и государство, религия и наука, и далее – личность и общество, дух и плоть, свобода и закон, небесное и земное, внутреннее и внешнее, слово и дело, мысль и слово... все должно быть определено в своем взаимоотношении по этому закону православия.

Факт всегда яснее слова. Православия нет еще в факте как общественного жизнеустроения. И потому, как бы подробно словами ни определять по-православному перечисленные проблемы, эти вековечные антиномии человечества, все-таки не уяснишь дела. Или по каждой проблеме пришлось бы писать книгу.

Но мы здесь решили изложить только основной руководящий принцип.

Яснее вселенско-соборной формулы может ли быть что-либо?.. Мы только еще простым образом выразим установленный принцип. Впрочем, это – не образ, а яркий факт жизни.

Вот – растение.

Посмотрите, как по-православному, богочеловеческому складывается его жизнь.

Усердно и настойчиво тянется каждое растение ввысь, к солнышку; усердно и упрямо стремится подставлять свои листочки так, чтобы на них падало наивозможно больше ярких солнечных лучей.

Посадите зернышко под ящик: в нем – скважина, пропускающая свет; как раз в эту скважину вытянет свой стебелек проросшее зернышко...

Нет скважины – пробуравит в земле ход и за стенками ящика, на свету, пустит свои стебельки зернышко...

Смотрите, – чем гуще лес, тем выше деревья. Это они, наперерыв друг перед другом, тянутся к солнцу за светом и силами...

И в то же время посмотрите, как усердно буравит растение и вглубь, и вширь землю! Тысячи, миллионы корешковых нитей!.. И понаблюдайте, – чем усерднее стремление ввысь, тем успешнее буравит землю растение, и наоборот. Одно другое взаимно обусловливает.

Вот вам факт – образ жизни в православии. Противоречия сочетаются; мертвое движется, животворяясь!..

Это жизнь в православии в осуществлении.

А вот образ жизни в православии, когда оно только идеал, в разной степени достигаемый.

Это – творчество художественное.

Надо воплотить идею в форму. Задача – во всей полноте воплотить идею в форму, а форму – в каждой частичке линии или звука – одухотворить и осмыслить идеею...

Идеал – до неразделимости влить идею в форму, но и не до слиянности.

Чем ближе к идеалу, тем вековечнее и совершеннее художественное произведение ...

Задача религии, т. е. жизни в союзе с Богом, – мировое творчество, как создание из хаоса ненавистного разделения прекрасного космоса мира и любви...

Православие – личное и общественное – основной закон этого великого творчества.

Вот почему Достоевский и сказал, что ближе всего к религии – искусство...

Мы сказали, что православие – еще только выражение, пророческое предощущение, а не осуществление истины общественного богочеловечества. Но ведь в истории определения истины личного богочеловечества тотчас после окончательного выявления уклонов от истины совершилось, на четвертом Вселенском соборе, и яркое выявление истины православия.

Мы видели, что и в истории определения истины общественного богочеловечества выявились до конца три уклона от истины.

Значит, скоро начнется и выявление православия.

Да, близится время!..

Какому же народу дастся это великое счастье выявить православие?

Мы видели, что предкам нашим удалось схватить и выразить в архитектурном замысле храма истину православия.

Потом подули по Руси сторонние ветры и пронесся по ней остерегающий клич:

– Храним! до нас положено! лежи во веки веков!..

И мы усердно хранили; так усердно, что и сами боялись взглянуть на хранимое. В результате и сами забыли содержимое хранимого. Внешне знаем, внутренне – неведомо. Забыто...

Настало время выявить. Надо открыть сундук, в котором спрятано данное нам сокровище. Самим хорошенько вглядеться в него, чтобы ясно и точно можно было и другим сказать.

Помните А.С. Хомякова. Чуть-чуть блеснуло пред его сознанием православие, одним только лучом своей истины, – тотчас Хомяков пишет Европе по-немецки и по-французски, возвещая открывшееся.

Европа изжила все свои источники бытия. Испробовала до конца все открывшиеся ей пути...

И теперь стоит в тупике... Мировой бойней хочет разбить этот тупик и достигнуть покойного жизнеустроения...

Но источники все исчерпаны до конца: государство, религия, наука, искусство, промышленность...

Надо ли подробно говорить о том, как, оказавшись в тупике пережитков старого, Европа страстно и напряженно ищет нового. Европа разочаровалась в старых кумирах, – и страстно и гневно бичует их. Всячески бичует Европа свою государственность, на которую так прежде надеялась. Социализм всех видов, марксизм, социал-демократизм, анархизм – это все разной остроты бичи изжитой и неудовлетворившей государственности. А вспомните раньше, какая страстная вера в государственность как лучшую форму жизнеустроения звучала в устах гегельянцев!.. Гегельянство было самым усердным слугой прусской государственности.

Разочаровалась Европа и в протестантстве, на которое так много возлагала надежд. Помните, какое огромное значение придавал протестантству Гегель; как восторженно говорил о его историческом мировом значении. «Гегелевская философия распространилась по Германии, по всей земле и вместе с ней ее поклонение протестантству и увлечение им».

И вспомните теперь Геккеля с его страстною проповедью монизма. В его нашумевших «Мировых загадках» посмотрите – сколько звучит разочарования в протестантстве. Не забудьте, что Геккель с торжественным объявлением вышел из протестантской церкви.

Не исполнила возлагаемых на нее надежд Европы и наука. Помните, как недавно вихрем пронесся по Европе крик о банкротстве науки. Вспомните замолчанный у нас, но нашумевший в Европе «ученый процесс», когда Геккель изобличен был в сознательной подделке научных фактов и рисунков!..

Что разочаровалась Европа и в искусстве, – это видно из тех страстных потуг найти новые виды и новые формы; этими потугами пронизано европейское искусство последнего времени. Вспомните декадентство, символизм, импрессионизм, «футуризм в живописи» и в литературе...

Разочарование Европы в своем искусстве видно и в том страстном увлечении русским искусством, которое наблюдается в последнее время.

Вообще, европейское сознание бьется теперь между двумя крайностями: с одной стороны – крайний скептицизм до агностицизма, с другой – крайний мистицизм до страстного увлечения спиритизмом, оккультизмом, теософией.

Этим общим разочарованием объясняется и непонятное для Мечникова крайнее увлечение философией Бергсона. Все-таки, хоть обещание чего-то нового слышится в ней!..

Разочаровавшись в старом, Европа страстно ищет нового. Посмотрите, например, какое напряженное искание нового проходит чрез все страницы знаменитой и знаменательной книги Джеймса: «Многообразие религиозного опыта».

Джеймс, в поисках нового, подошел к религиозным переживаниям и подверг их изучению по всем правилам научного искусства исследования. И в результате Джемс приходит к поразительным для современной науки выводам о реальности бытия Бога и Его реальном воздействии на этот мир^*******.

И значит, шлепаются в грязь невежества с лакейских запяток европейской научной кареты дипломированные наши невежды, когда они и после книги Джеймса все продолжают апломбно твердить на лекциях и разных курсах, что наука не признает Бога.

Но вот что еще знаменательного в этой книге.

К этому выводу о реальности бытия Бога и реальности воздействия Бога на мир Джеймс пришел после научного изучения религиозных переживаний только европейского религиозного опыта.

Правда, Джеймс ссылается и на опыт Л. Толстого. Но в том и вся религиозная трагедия Толстого, что он, как русский интеллигент, тоже не знал другого религиозного опыта, кроме европейски-протестантского.

И вот думаешь, – если на основании одностороннего европейского религиозного опыта пришел к таким выводам Джеймс, – то что открылось бы ему, если бы он так же научно изучил религиозный опыт подвижников Восточно-православной церкви!..

Но Джеймс, как европеец, не знал об этом опыте.

И не только он – вся Европа не знает или не желает знать религиозного опыта Православно-восточной церкви. В этом отношении особенно знаменательна книга Геффдинга: «Философия религии». В этой книге Геффдинг перебирает научно всякие религии; со всеми ими считается в своих выводах. Одного совершенно не знает – православия.

В главе «Первоначальное и современное христианство» Геффдинг так прямо и говорит: «мы различаем три великих периода или главные формы христианства: первоначальное христианство, католицизм и протестантство»... И ни одного слова ни о византизме, ни о русском православии. Как будто их не существует! Или как будто они – не религии! А между тем, подводя итоги своему исследованию, в последней главе «Мы живем действительностью», Геффдинг высказывает как непреложно желательное и предстоящее задачею следующего момента – то самое, что уже давно-давно решено в православии, – и теоретически в первоисточниках его, и практически там, где хоть в слабой попытке жили православием.

1. Первая проблема, по Геффдингу, такова: «как согласовать свободное развитие каждого отдельного человека и свободное развитие всех, вообще, людей? Как должны сочетаться отношения между отдельными личностями в более широкую и общую гармонию целого?»

Это все старая вековечная проблема. Католичество хотело разрешить ее в папской теократии, протестантство – в прославляемой гегельянством государственности...

Помните, в православии эта проблема разрешена в полноте и точности теоретически...

2. Геффдинг жаждет расширения понятия святости, когда и не только духовная, но и материальная культура, все индивидуальные и социальные задачи найдут себе место в идеале святости: когда «святою будет и земля, ее плоды или люди».

Но помните, и эта задача в православии ярко выражена; и точно указана в нем и методология достижения этой задачи.

3. Тогда, – мечтает Геффдинг, – «святое явится понятием, в котором религия и этика совпадают, тогда нашей мудростью может стать – размышление о жизни, а не смерти».

Мы видели, что в православии это совпадение дано во всей точности и полноте, что православие зовет к размышлению о жизни, что, по православию, работа над осуществлением ценностей в этом мире есть подготовление себя к миру будущему.

4. Геффдинг не знает еще, есть ли потусторонний мир. Православие имеет систематизированный, более тонкий и точный, чем собранный Джеймсом опыт, доказывающий до непреложной и научной ясности реальность потустороннего мира.

5. Наконец, – по Геффдингу – «задачей для религии должно быть внесение идеала и гармонии в существующую жизнь, а не осуществление произвольных, извне заимствованных идеалов», как, по Гете, задачей поэтического искусства было – давать поэтический образ действительности, а не воплощать так называемое поэтическое.

Но мы видели, что в православии именно эта задача поставлена во главу угла как преодоление ненавистного разделения мира и преображение вселенной хаотической действительности в красоту Божьего живого целого. Именно в православии религия – мировое художественное творчество, как создание из хаоса ненавистного разделения прекрасного космоса мира и любви. Православие открывает, что ближе всего к религии искусство...

Таким образом, мы видим, что все чаяния современного европейского сознания давно-давно нашли себе полное и яркое выражение в православии. Европа бьется над тем, что уже разрешено; стремится к тому, что уже достигнуто; сладостно гадает о том, что давно уже разгадано...

Англичане наиболее других европейских народов внимательны были к православию, и потому они наиболее других чувствуют, что именно в православии скрыто то, что так нужно Европе.

Когда-то по Англии прозвучал клич: «Свет с Востока»!..

И над Востоком кликнувший разумел православную Россию. А недавно, в начале войны, снова раздался подобный же голос и зов.

Стифен Граам писал англичанам о России в 1914 году так: «Англии необходима Россия, простая и глубоко верующая, как необходима мужу жена, кормящая его и молящаяся за него.

Я вижу в мечтах св. Русь, сидящую дома и молящуюся за нас в то время, как мы поглощены суетными занятиями мира. Я вижу братцев и сестриц, давших обет Богу; я вижу святых крестьян, работающих на полях, покорных Богу, идущих на богомолье к святым местам, зажигающих лампады перед иконами».

Стифен Граам умиляется «аскетами, отягчающими себя веригами»; радуется, что «старцы существуют в России, молясь за мир».

«Я радуюсь за Европу, что у нас есть такая опора»!..

«Когда молитвы, преданность обрядам исчезнут в России, Европа погибнет!..»

«Св. Русь – наше примирение с Богом»...

Видите, разочаровавшаяся в старом и страстно ищущая нового, Европа хочет – именно – того, что есть у нас, на Руси, в православии.

И потому преступление пред всем миром совершит Русь, если не выявит своего сокровища миру; и тем не принесет плодов от врученного ей виноградника.

Тогда отнят будет виноградник от Руси и передан другому народу!..

Очнись же, Русь, от угара иностранщины! Загляни в свои закромы! Дай голодающему миру золотистое зерно Божьей пшеницы!..

Надо и с другой стороны подойти к этому же вопросу о необходимости выявления православия. С единою надеждою, что и это послужит пробуждению Руси на исполнение своего великого мирового назначения.

Так, теперь много говорят об Антихристе, о конце мира. Это естественно для Руси, тем более – в такое время.

Мы уже говорили, что Русь, в силу воспринятого ею с пеленок государственности православия, не равнодушна к вопросам «конца»…

А теперь так устала Русь, что с отчаяния и усталости ей хочется «конца»...

Действительно ли близок «конец»? А может быть, только начало «конца»?..

Ясно, что если переживаемое – «конец», то одно надо делать Руси. Но если начало, то совсем другое...

А может быть, и конец России, но начало для других?..

Ответ на этот вопрос уяснит, что надо делать, как очередную задачу.

Ответ начнем издали.

Кто-то из мудрецов мира сказал, что великий человек пророк своего народа.

А немецкий философ Лотце дал другую большую мысль – что человек – малый мир (микрокосм).

И кто-то из историков упорно защищал положение, что народ развивается по тем же ступеням и законам, как и отдельный человек; и у каждого народа есть свое светлое детство, игривое отрочество, мечтательное юношество, твердая мужественность и дряхлая старость.

Эти три мысли с разных сторон подходят к одной и той же истине, что человек – яркий выразитель мира всего, он – последнее слово мира и о мире. И потому по человеку можно судить о мире.

И правда, если человек – малый мир, то, конечно, народ живет по тем же законам, что и человек, и, конечно, великий в своем народе – пророк его. И значит, то самое, что переживал, к чему стремился, о чем думал и томился великий в своем народе, это самое должен пережить и весь народ. Разница лишь в том, что великий переживает в десятки лет, а народ– в сотни, тысячи лет.

Есть великие в народе своем и для народа, но есть великие всего и для всего мира.

Они – пророки мировой истории целых эпох.

И конечно, самый великий, единственный – будет пророком всей истории человечества и всего мира.

Есть такой великий и единый. Он признан всеми народами. Струны душ всех народов звучно откликаются на Его зов... Оставленное Им слово переведено почти на все языки и наречия в мире. Читается. Изучается. Служит путеводным спутником жизни.

Это – Христос.

Даже те, кто не видят во Христе Бога, и те в Нем признают единственность.

Вспомним еще раз свидетельство об единственности Христа, данное Э. Ренаном в его «Жизни Иисуса».

«Чего бы ни представило поразительного будущее время, а Иисус никогда не будет превзойден. Его почитание беспрерывно будет возрастать, никогда не состареется. Его история во всякое время вызовет слезы, Его страдания всегда смягчат благороднейшие сердца. Каждое столетие провозгласит, что между человеческими детьми ни одно не родилось больше, чем Иисус».

Еще раньше знаменитого Ренана великий Спиноза так свидетельствовал миру об единственности Христа:

«Вечная премудрость проявляется во всем, особенно в человеческом разуме и более всего проявилась в Иисусе Христе».

А вот свидетельство А. Гарнака:

Что Евангелие... не может быть заменено ничем другим – об этом не раз повторяли самые глубокомысленные умы.

«Сколько ни будет развиваться духовная культура, а дух человеческий расширяться, – никогда им не превзойти той высоты и моральной культуры, которая сияет и светит в Евангелии». В таких словах Гете, после многих попыток и неустанной работы над собой, выразил резюме своих моральных и исторических взглядов. Даже если бы у самих нас не было желания; по одному свидетельству этого человека нам следовало бы посвятить серьезное внимание тому, что для него представлялось столь ценным²⁰⁵.

Полезно для более твердого установления в сознании единственности Христа вспомнить и свидетельство об этом Оскара Уайльда.

В «De profundis» он так говорит:

Ни у Эсхила, ни у Данте, этих суровых мастеров нежности, ни у Шекспира, наиболее в своей чистоте человечного из всех великих художников, ни в кельтийских мифах и легендах, где сквозь туман слез светится все очарование мира и жизнь человеческая ценится, как жизнь цветка, – нигде нет того, чтобы простота страдания равнялась возвышенности трагического действия, растворялась в нем и могла бы уподобиться последнему акту Страстей Христовых или хотя бы приблизиться к нему.

Немного ниже, заключая свои мысли о Христе, Оскар Уайльд прямо говорит:

«Есть что-то единственное в образе Христа»²⁰⁶. Единственность Христа – не в глубине и величии только данной

Им истины, но в Нем Самом.

Христос – единствен в мире и истории, как факт бытия.

И мы, верующие, знаем почему. Потому, что совершилось во Христе единственное: Сын Божий воплотился в человеке Иисусе из Назарета. И потому человек, под воздействием Божества, развернулся в своих силах, как никто и никогда, до последней степени совершенства.

Бог воплотился в человеке, – и человек осуществился в своей полноте, во всей широте и глубине своих сил и во всем величии. До Христа – человек был только возможность, скрытое сокровище сил. Во Христе – возможность стала действительностью...

Хотите знать, что такое человек, чем он может и должен быть, – вглядитесь в Христа.

Христос – прообраз и первообраз того, чем должен быть и будет человек.

А человек, как малый мир, прообраз мира. Великий до единственности, человек Христос – прообраз всего мира во всей его истории: прошедшего, настоящего и будущего.

Что было со Христом и во Христе в земной жизни Его, то будет в человечестве и мире. Как прошла жизнь Христа, так шла, идет и пойдет жизнь человечества и мира.

Как же протекала земная жизнь Христа?

1. Родился Христос. И помните, как ярко воссияла для некоторых Божья истина, как охватила души их радость неизреченная! Но только некоторым открыта была Богом чрез ангелов или Духом Святым тайна совершившегося. Только избранным: пастухи, волхвы, Симеон Богоприимец, Анна пророчица ...

2. Как только узнали об этом смутно другие, неизбранные, толпа, – тотчас воздвиглось гонение на Христа. Ирод ищет убить Младенца.

3. Христа укрыли вне пределов Палестины, в Египте.

4. И когда кончилось гонение, Христос вернулся в Палестину, но до 30 лет жил в тиши и безвестности, в родном городе Назарете.

«Он преуспевал в премудрости и возрасте и в любви у Бога и человеков» (Лк. 11:52).

5. В 30 лет Христос принимает крещение от Иоанна. Снова воссияла ярко истина. Небо разверзлось. Дух Святый воочию сошел с неба. Голос Отца слышался. Сын принимал крещение. Действительно, Бог явился. Но, опять, только избранному, Иоанну Крестителю (Ин. 1:29–34).

6. И тотчас Христос возведен был Духом в пустыню для искушения от диавола (Мф. 4:1). Терпит и препобеждает Христос три искушения: хлебов, чуда и власти.

7. После победы над диаволом Христос вышел к людям, к толпе.

«С того времени Иисус начал проповедывать и говорить: «Покайтесь; ибо приблизилось Царство небесное» ...

«И ходил Иисус по всей Галилее, уча в синагогах их и проповедуя Евангелие Царствия, и исцеляя всякую болезнь и всякую немощь в людях. И прошел о Нем слух по всей Сирии; и приводили к Нему всех немощных, одержимых различными болезнями и припадками, и бесноватых, и лунатиков, и расслабленных, и Он исцелял их.

И следовало за Ним множество народа из Галилеи и десятиградия, и Иерусалима, и Иудеи, и из-за Иордана» (Мф. 4:23–25); ср. Мк. 1:14–45).

8. И скоро начали сгущаться тучи зла над воссиявшим солнцем Правды. Сгустились и разразились грозою: Христа схватили, осудили, возвели на Голгофу, с преступниками предали позорнейшей казни. Умер на кресте Христос.

Гроб запечатали; ко гробу стражу приставили...

9. Но рушились печати, убежала стража. И смотрите, – когда для видимости телесных глаз Христос был окончательно побежден, в действительности – Он победил. И запомните, – значит, видимое окончательное торжество зла было признаком действительного окончательного торжества добра.

Вот в главных моментах жизнь Христа и, вместе, прообраз жизни мира.

Что исполнилось в жизни мира из того, что пережито было Христом в Его земной жизни, – легко увидеть.

1. Родился Христос, – родилась и Церковь в день Сошествия Св. Духа. Ярко воссияла правда истины в Церкви первых христиан. Но только избранным, лучшим, наиболее подготовленным жаждою истины и тяготою жизни.

2. Скоро же началось гонение. Хотели убить младенца – Церковь. Вспомните указ Траяна, декреты Диоклетиана.

Как Ирод, хотели они без разбора избить всех.

3. Младенец-Церковь укрылась под землю, в катакомбы, и вне пределов гонений.

4. Кончились гонения, Церковь внутри себя крепла и росла, преуспевая в премудрости и возрасте, и в любви у Бога и человеков.

«В премудрости» ... О, как преуспевала Церковь в премудрости, напряженно и страстно определяя истину личного богочеловечества как основу, краеугольный камень своего общественного бытия!..

«В возрасте» ... Успешно росла Церковь в эти пять с половиной веков периода Вселенских соборов. Весь тогдашний мир покрыла собою, вобрала в себя.

«В любви у Бога» ...

О, как благоволил Господь любовию к Церкви!

Какие воссияли таланты! Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Василий Великий, Иоанн Дамаскин и многие, многие другие...

Какие чудеса милости Божией творились в Церкви!..

«В любви у людей» ... Конечно, люди любили Церковь, если все лучшее, талантливое шло тогда на служение Церкви: ораторы (Иоанн Златоуст), администраторы (Амвросий Медиоланский), организаторы (Василий Великий, Пахомий Великий), мыслители и ученые (бл. Августин, бл. Иероним), поэты (св. Иоанн Дамаскин)...

5. И в возрасте совершенном, когда Церковь выросла в весь тогдашний мир, вновь воссияла ярко правда истины. На четвертом Вселенском соборе и в торжестве православия сияла истина личного богочеловечества.

6. И тотчас начались искушения.

Что в католичестве пережито искушение власти, – это общепризнано после «Великого Инквизитора» Достоевского^*******.

Что в протестантстве пережито искушение чуда, – это выражено у проф. Тареева в его книге: «Искушение Богочеловека». Для убеждения в этом вспомните только, как пристрастно протестантство к вопросу о чуде. Это – любимая проблема в протестантстве и апологетики, и догматики, и библиологии ...

На этой проблеме и поскользнулось протестантство в восприятии истины и личного и общественного богочеловечества...

И прежде всего в восприятии истины личного богочеловечества. Никто не станет спорить, что так называемая ново-тюбингенская школа немецкой теологии была ярким явлением в истории немецкого религиозного самосознания. Но она вся, с зарождающегося начала в Вольфюнбюттельских отрывках Реймара и интересе ими Лессинга до книги Штрауса «Жизнь Иисуса», как зрелом плоде этого движения, представляет собою напряженнейшее старание разрешить проблему чуда.

Когда соблазнившееся чудом в восприятии истины личного богочеловечества протестантское сознание подошло к истине общественного богочеловечества, снова искушение чудом предстало пред сознанием, снова сделалось главной проблемой протестантства.

И снова искушение чуда соблазнило и заставило урезать и учение христианства, как было раньше урезана жизнь Христа.

Типичным и характерным документом этого переживания является «Сущность христианства» Гарнака.

Тут – все чудесное и таинственное, как соблазняющее, удалено из системы христианского учения. Религия христианская сведена и отождествлена с моралью христианскою...

Только при таком взгляде на протестантство, как переживание искушения чуда в восприятии истины общественного богочеловечества, вам понятны станут нередкие явления в протестантской церкви.

Например.

В 1894 году в Берлине на детском базаре, при стечении десятитысячной публики, немецкий пастор произносит речь, в которой доказывает не что другое, как то, что, по его учено-пасторскому мнению, воскресения Христа не было. И пастору дали договорить до конца. И пастор остался пастором!..

Или – в гессенской церкви пастор усомнился, что Христос – Бог, и начал это свое убеждение проповедывать своим прихожанам. Началось дело, – в результате пастор остался пастором. Но вот пастор пошел дальше в своем неверии: он разочаровался в Лютере, стал и его бранить и развенчивать в своих проповедях прихожанам.

Началось опять дело, – и пастор на этот раз был отрешен от должности...

Вам не понятны эти явления. Вы можете не поверить, что они могли быть...

Но примите к сведению, что, по существу своему, в ходе истории протестантство есть переживание Церковью искушения чуда, – и вам тотчас понятны станут эти явления...

Остается искушение хлебов.

Надо ли говорить, что с начала XIX столетия это искушение, в виде всякого типа социалистической проблемы, вплотную стало пред человечеством. И именно в мечте об общей и равной сытости всех, как разрешении всех вопросов общественности, это искушение дошло до последней степени своей остроты; эта мечта – душа современного социал-демократизма всех оттенков. Но социал-демократизм – мировое явление вселенского характера. Значит, в нем всему человечеству предстало искушение хлебов во всей своей остроте соблазнительности.

И не ясно ли свидетельство современного текущего момента, что острота искушения во всей силе выявилась у нас на Руси? Что для других социал-демократов – только теоретическое мечтание и словесное сладкое обольщение толпы, то для нас – самое настоящее дело проведения в жизнь социализации государства.

И несомненно, русская душа способна вместить в себя всю остроту искушения.

Прежде всего, вспомните свидетельство об основном свойстве русской души таких разных по времени и мировоззрению людей, как Писарев и Мережковский.

Писарев где-то сказал, что русский о чем ни заговорит, всегда сведет к вопросу о куске хлеба.

А Мережковский в своей книге «Было и будет» говорит между прочим:

«Когда слышишь разговор на улице, то почти всегда о деньгах» (стр. 354).

Вспомните и обычное житейское. При встрече русские прежде всего поинтересуются из жизни другого о том, что касается хлеба: крестьяне заговорят об урожае, купцы – о барышах; чиновники всякого типа – о казенной квартире или же об окладе жалованья...

Зато о Боге говорить, по русскому мнению, прилично только духовенству и с духовенством.

Л. Толстой где-то вспоминает, что когда он первый раз заговорил о Боге в светской гостиной, то все почувствовали себя неловко, как будто он произнес уличное бранное слово.

Понаблюдайте еще и над другим обычным житейским, – над отношением русского к религии. Она тоже сведена у него на вопросы о хлебе.

Когда к Богу обращается русский? – Когда ему, в том или другом виде, тяжело житейски. Но вот завелись у него денежки, домик, или кругленький окладец с казенною квартирою, или диплом высшего учебного заведения, даже только надежда на него, – и русский думает, что он может обойтись без Бога. Понаблюдайте, – имеющие капитальчики, домики, оклады, дипломы редко-редко благоволят посещать храм Божий. Он у вас наполняется, главным образом, труждающимися и обремененными, обиженными и болящими...

Если же и благополучно живущие захаживают в храм, то опять по-прежнему (хлебного характера) опыту. Они молились, – и жизнь их благополучно сложилась. Для сохранения благополучия они и уделяют время Богу.

Один купец на обеде по случаю храмового праздника говорил в ответ на похвалы его благотворения:

– Чего ж мне не благотворить? Пожертвую двести, придет четыреста!..

Надежда на эти проценты двигает у русских и благотворением, и молитвою...

И проповедники неверия бьют по верной струне души своих слушателей, когда в лекциях о религии говорят:

– Конечно, Бога нет! Если бы был, разве мог бы Он допустить, чтобы людям так тяжело жилось!..

И вы разве не встречались с явлениями неверия такого хлебного характера.

– «Я в Бога не верю больше»!..

– Почему?!..

– «Да вот, молился усердно, молебны служил; а жена все равно не поправилась!» ...

Или: «а места все равно не получил» ...

Или: «на экзамене все равно провалился»!..

Есть еще другое благополучие, которое заставляет русского человека идти к Богу, – это благополучие в Царстве Небесном. Все в религии сделал русский средством к получению этого благополучия. По его мнению, и религия только для того и существует, чтобы устраиваться благополучно в Царстве Небесном...

И опять, вожди переживаемого искушения в своей агитации и пропаганде бьют наверняка, когда стараются, прежде всего, выбить из души русского веру в загробную жизнь. «Мол, все враки: умрешь, – лопух вырастет!.. Значит – ни рая, ни ада не будет. Живи здесь как хочешь... Ответа после смерти не будет» ...

Наверняка бьют – потому, что этим успешно вырывают веру в Бога.

Русский и верил-то, оказывается, потому только, что боялся наказания и ответа в загробной жизни.

И, помните, эта черта сказалась еще тогда, когда русский решал, какую и от кого ему веру принять.

И предание повествует, что греческий миссионер наиболее подействовал на душу Владимира тем, что показал ему картину Страшного Суда.

Итак, несомненно, что русский способен вместить всю остроту соблазнительности искушения хлебов.

Несомненно и то, что последняя острота соблазнительности будет последним моментом в переживании искушения.

В социализации государства, когда не теоретически-мечтательно, но действенно и реально захотят достигнуть идеала общей и равной сытости, и заключается последняя острота соблазнительности искушения. И значит, уже фактически ясно, что, во-первых, нам дано пережить последнюю остроту искушения и что, во-вторых, мы находимся в последнем моменте искушения.

Наконец, в-третьих, и это главное, – ясно, что только переживание искушения в последней остроте его и даст возможность препобедить это искушение.

А следовательно, надо не задерживать, но всячески содействовать, чтобы искушение переживалось наиглубже и в последней остроте, чтобы можно было поставить точку над i.

Задержка и помеха в переживании искушения будет преступлением не только пред русским народом, но и пред миром, и особенно – пред другим народом, которому выпадет довести до конца переживание искушения, если мы не сможем.

Преступление пред русским народом!.. Как видите, переживание искушения идет страшною тяготою и ужасною трагедией и плоти, и духа, и личности, и общественности. Вы задерживаете переживание искушения, значит – удлиняете и всю тяготу, и всю трагедию переживания...

А если не хватит сил у народа вследствие вашей задержки и помехи, тогда напрасны были все прежние томления, тягота и трагедия, так как не смог народ совершить данного ему Промыслом Божиим дела...

Преступление пред миром!..

Задержка переживания – его удлинение. Но не одному народу, переживающему искушение в последней остроте, тяжело и трагично дается это переживание. Весь мир захвачен искушением. На всем мире лежит тягота этого переживания ...

Значит, задержкой своей вы удлиняете тяготу и трагедию всего мира...

А если у всего мира не хватит сил и падет он под тяжестью дьявольского искушения?..

Смотрите же, кому вы служите своею задержкою переживания!.. Задержка переживания – особенное преступление перед тем народом, которому нужно будет продолжать недоконченное...

Народ готовился к другому своему делу, а вы заставите его продолжать чужое, притом – недоконченное. Как трудно исполнить чужое дело! Еще труднее продолжать его!..

А другой народ мог бы на свое дело, как продолжение мирового дела, посвятить свои силы и время. Вы же своей задержкой отвлекли его на продолжение чужого!..

Смотрите, – служа своей задержкой противнику, вы, в то же время, колеблете все устои Промысла Божия!..

А чего вы лишаете своей задержкой народ свой?!

Ведь – переживший искушение первый пожнет и плоды победы. А плоды победы, – это выявление, во всей силе и полноте, истины общественного богочеловечества, исполнение православия, осуществление пророчески-прозорливой мечты его о единстве всей твари в Боге, о новом порядке бытия в мире и любви, правде и истине!..

Прислушайтесь хорошенько к текущему моменту, – и увидите, как страстно жаждет осуществления этой мечты русская душа, жаждет мира, любви, правды, истины!..

Итак, близок – не конец бытия, а начало торжества православия и в нем, и чрез него – нового порядка бытия.

А конец мира, значит, далеко-далеко!.. Но и близко!..

Конец всего мира далеко; но конец народа – близок. Страшно близок. Мы на грани бытия; мы свесились над пропастью, – и вот­вот потеряем равновесие и полетим!..

Если не переживем искушения, – в последней остроте его, социализации, – потеряем равновесие; и конец нам.

Мы потерпим тогда религиозный крах. Все крахи может вынести народ: и политический, и экономический, и культурный; только религиозный крах всегда смертелен для народа.

Вспомните Халдею, Ассиро-Вавилонию, Персию, Рим... Потерпели религиозный крах – и погибли безвозвратно...

А вот евреи: потеряли государство, землю, стали скитальцами земли, но не теряют веры. И презираемы, и гонимы всеми народами, – но существуют ...

Русь! Жизнь и смерть предложил тебе Господь, благословение и проклятие (Вт. 30:19).

О, избери, родная, жизнь!..

Не отчаивайся и не бойся! Возьми в себя до конца всю остроту вонзенного в тебя дьявольского копья искушения: испей всю чашу до дна!..

И встанешь победоносная! И откроются тебе, а чрез тебя и миру, чарующие горизонты и сладости нового порядка бытия в мире и любви, правде и истине!..

Тогда исполнишь свое дело. Скажешь миру новое слово!