Духовное сокровище. О любви к Богу и ближнему

Имеяй заповеди Моя и соблюдаяй их, той есть любяй Мя,

а любяй Мя возлюблен будет Отцем Моим, и Аз возлюблю

Его и явлюся ему Сам (Ин.14:21)

Из приведенных слов Господа нашего Иисуса Христа следует, что кто преимущественно успевает и возвышается в деятельной любви ко Христу, тот преимущественно приближается к Нему и делается преимущественно способным к созерцанию Его и к принятию от Него благодатных откровений. Учение деятельного христианства, или жизни истинно Богоугодной, всегда неугодное миру, потому оно требует отвержения мира, брани с плотью, препобеждения страстей и непрестанного бдения над самим собою – в настоящее время далеко ушло от той чистоты, в которую облек ее Спаситель наш Иисус Христос. Предлагая вам, благочестивые читатели, нашу маленькую книжку, думаем, что она, написанная на основании Св. Отцов, будет полезным и достаточным свидетельством истины, выраженной словами Апостола Павла «любяй... закон исполни... исполнение закона любы есть» (Рим.13:8–10). Любовь к Богу есть главное, высшее, руководительное начало деятельности христианина. Святой Апостол Павел говоря, что «ныне пребывают вера, надежда, любовь, три сие», присовокупляет, «больше же сих любовь» (1Кор.13:13). Следовательно, любовь есть высшее из трех главных христианских добродетелей, на которых зиждется духовное совершенство христианина.

Вот об этой-то высшей добродетели мы и предлагаем вам, благосклонные читатели, мысли, извлеченные из священных книг и творений Св. Отцов. Обширно изложенные мысли, относящиеся к нашему предмету, приведены нами в краткие положения, дабы не так трудно было обнять их взорам и тем лучше удержать в памяти. Может быть, они и не всякому покажутся вразумительными, но многие из них потребуют глубокого размышления, хотя, по-видимому, и просто предложены.

Быть может, по внимательном прочтении нашей книжки, благочестивый читатель и найдет что-либо для себя полезное, примет это к сердцу и тем вознаградит нас за наши труды.

Имеяй заповеди Моя и соблюдаяй их, той есть любяй Мя,

а любяй Мя возлюблен будет Отцем Моим, и Аз возлюблю

Его и явлюся ему Сам (Ин.14:21)

Любовь есть доброе расположение души, по которому она ничего из существующего не предпочитает познанию Бога. Имеющий пристрастие к чему-либо земному этой любви достигнуть не может.

Любовь рождается от бесстрастия, бесстрастие – от упования на Бога, упование – от терпения и долготерпения. Это последнее содержится в воздержании. Воздержание происходит от страха Божия, страх – от веры в Господа.

Верующий в Господа страшится наказания. Страшащийся наказания воздерживается от страстей. Воздерживающийся от страстей терпеливо сносит скорби. Терпеливый в скорбях приобретает упование на Бога. Упование же на Бога отрешает от всякого земного пристрастия. Свободный от сего ум получает любовь к Богу.

Любящий Бога предпочитает познание Бога всему от Него сотворенному и непрестанно прилежит к Нему любовью.

Если все существующее в мире существует Богом и для Бога, – Бог же лучше всего Им сотворенного, то оставляющий Бога и занимающийся низшими предметами показывает тем, что он предпочитает Богу сотворенное Им.

Чей ум прилеплен к Богу любовью, тот небрежет всем видимым, даже самым телом своим, как будто бы оно было ему чужое.

Если душа лучше тела, и несравненно лучше мира сотворивший его Бог, то предпочитающий лучше тело и Богу – созданный от Него мир, ничем не разнится от идолослужителей. Отлучить ум от любви к Богу и привязать оный к чему-либо чувственному – есть предпочтение душе тела и Богу – Создателю – создания Его.

Если жизнь ума есть просвещение познания, а этот свет рождается от любви к Богу, то справедливо сказано, что нет ничего выше Божественной любви. Когда по влечению любви ум возносится к Богу, тогда он ни самого себя и ничего из окружающего совсем не чувствует. Озаряясь Божественным и безмерным светом, он бесчувственен ко всему сотворенному, подобно тому, как и чувственное наше око не видит звезд при воссиянии солнца.

Все добродетели споспешествуют уму в возношении к Богу, но всех более чистая молитва. Ею воскрыляемый к Богу, он бывает вне всяких тварей. Когда познание Бога путем любви восхитит ум и он, будучи вне чувственного мира, ощутит Божию беспредельность, тогда, по примеру Божественного Исайи, он будет взывать с сокрушением словами этого пророка: «О окаянный аз, яко умилихся, яко человек сый и нечисты устне имый, посреде людей нечистыя устне имущих аз живу и Царя Господа Саваофа видех очима моима» (Ис.6:5).

Любящий Бога не может не любить и всякого человека, как самого себя, хотя и болезнует о страстях людей еще не очищенных. Почему, когда видит их обращение и исправление, радуется радостью безмерною и неизъяснимою.

Нечиста та душа, которая наполнена похотными и ненавистными помыслами. Усматривающий в сердце своем хотя след ненависти к какому-либо человеку за какой-либо, с его стороны, проступок, – совершенно чужд любви к Богу. Ибо любовь к Богу никак не терпит ненависти к человеку. «Любящий Меня, – говорит Спаситель, – заповеди Мои соблюдет. Заповедь же Моя сия есть: да любите друг друга» (Ин.14:23, 15:12). Итак, не любящий ближнего не соблюдает заповеди, а не соблюдающий заповеди не может и любить Господа.

Блажен человек, который всякого любить может.

Блажен человек, не привязанный ни к какой вещи, тленной или временной.

Блажен ум, который, милуя все твари, непрестанно наслаждается Божией красотою.

Кто попечение о плоти простирает до похотей или за что-либо временное питает на ближних злобу, – тот служит твари более, чем Творцу.

Охраняющий тело свое от сластей и от болезней имеет в нем соработника в служении к лучшему. Бегающий всех мирских похотей возносится над всем вещественным миром.

Любящий Бога непременно и ближнего любит. Таковой не может беречь имение, но Богоугодно распределяет его, подавая каждому требующему. Творящий милостыню, подражая Богу, в потребностях телесных не делает различия между злым человеком и добрым, между праведным и неправедным, но всем равно разделяет, смотря по нужде каждого. Впрочем, добродетельного за благое расположение воли его, конечно, предпочитает порочному.

Бог, по естеству благий и бесстрастный, всех равно любит как свои создания, но добродетельного прославляет, как и разум стяжавшего, а порочного милует, по благости своей, и наказуя в настоящей жизни, – тем обращает его. Так и человек благомыслящий и бесстрастный любит равно всех людей: добродетельного – по естеству и за благое расположение воли, порочного – как по естеству, так еще из сострадания, милуя его как несмысленного и во тьме бродящего.

Не раздаянием только имения оказывается расположение любви, но еще более преподанием слова Божия и телесным служением.

Искренно отрекшийся мирских вещей и нелицемерно из любви служащий ближнему – несомненно вскоре освобождается от страстей и становится причастным Божественной любви и Божественного ведения. Стяжавший в себе любовь Божественную, по слову св. пророка Иеремии, не утомляется, последуя Господу Богу своему, но великодушно переносит всякий труд, поношение и обиду, не мысля зла ни против кого.

Когда тяжко тебе от укоризны или бесчестия, то знай, что для тебя от этого великая польза, ибо чрез уничижение изгнано из тебя тщеславие.

Как воспоминание только огня не согревает тело, так вера без любви не производит в душе света ведения.

Как свет солнечный привлекателен для ока здравого, так и чистый ум естественно влечется любовью к познанию Бога.

Чистый ум есть тот, который вышел из неведения и просвещается Божественным светом.

Чистая душа есть та, которая свободна от страстей и непрестанно веселится Божественною любовью.

Страсть порочна, как неестественное движение души.

Бесстрастие есть мирное состояние души, в котором она неудобоподвижна ко злу.

Кто тщанием своим стяжал уже плоды любви, тот не отлагается от нее, хотя бы претерпел тысячи зол. В этом может удостоверить нас ученик Христов Стефан, который по примеру Христову, сам за убийц своих молился и просил им у Него прощения, как не ведущим.

Если свойство любви есть долготерпеть и милосердствовать (1Кор.13,4), то очевидно, что ярящийся и злобствующий – чужд любви. Но чуждый любви – чужд Бога, поскольку «Бог есть любовь» (1Ин.4:8).

Не говорите, что вы есть храм Божий, вещает Божественный Иеремия; так и нам не должно думать, что одна вера в Господа нашего Иисуса Христа может спасти нас. Это не возможно, если не стяжаем купно и любви к Нему, делами свидетельствуемой. Ибо, что касается до простой веры, то «и беси веруют, и трепещут» (Иак.2:19).

Дело любви составляют усердное благотворение ближнему, долготерпение, терпение и благоразумное употребление всех вещей.

Любящий Бога никого не огорчает и ни на кого не огорчается за временное, огорчает же и огорчается одною спасительною печалью, которою св. апостол Павел и сам огорчился и огорчил Коринфян (2Кор.2:4).

Любящий Бога препровождает на земли ангельскую жизнь. Он постится, бодрствует, поет, молится и о всех всегда одно доброе мыслит.

Чего кто желает, то и получить домогается. Но всех благ и желаемых вещей несравненно лучше и вожделеннее – Бог. Итак, мы должны приложить все тщание к тому, чтобы достигнуть сего благого и вожделенного по естеству.

Не оскверняй плоти своей делами срамными, не омрачай души помыслами злыми, – и мир Божий снидет на тебя, принося с собою любовь.

Изнуряй плоть свою постом и бдением, неленостно упражняйся в псалмопении и молитве, – и освящение целомудрия снидет на тебя, нося с собою любовь.

Кто сподобился ведения Бога и любовью стяжал Его просвещение, тот никогда не бывает тщеславен. Но не сподобившийся оного весьма легко уносится ветром этого нравственного недуга. Впрочем, если таковой во всех своих делах будет прибегать к Богу, делая все ради Его, – то с Богом легко избежит сего обуревания.

Кто еще не достиг ведения Божия, любоью производимого, тот высокомудрствует о своих богоугодных делах, а удостоившийся оного от сердца повторяет слова патриарха Авраама, который, сподобясь явления Божия, сказал: «я земля и прах» (Быт.18:27).

Боящийся Господа постоянным своим собеседником имеет смиренномудрие и, по его внушениям, восходит к любви и благодарению Бога. Он, воспоминая свое прежнее житие, по образу мира, свои разнообразные прегрешения, случавшиеся с ним от юности искушения и те средства, которыми Господь от оных избавил его, приведя от жизни страстной к жизни по Богу, с сим страхом приемлет и любовь. Он непрестанно с глубоким смиренномудрием благодарит Бога, благодетеля и правителя жизни нашей.

Не оскверняй ума твоего удержанием в себе помыслов вожделения и раздражительности, чтобы, отпавши от чистой молитвы, не впасть в дух уныния.

Ум по толику лишается дерзновения к Богу, по колику сообщается с помыслами злыми и нечистыми.

Безумный, водимый страстями, когда, будучи движим раздражительною силою, возмущается, то принужден бывает, без рассуждения, бежать от братии, – напротив, когда согревается вожделевательною силою, – то, раскаиваясь, снова прибегает к ним и присоединяется. Благоразумный же в том и другом случае поступает иначе. В случае раздражения, не помня причины возмущения, освобождает себя от негодования на братию, в случае вожделения, – воздерживается от безрассудных порывов суетных бесед.

Во время искушений старайся быть в уединении, мужественно переноси волнование помыслов, особенно наводящих печаль и уныние. Ибо таким образом, будучи благим промыслом искушен скорбями, приобретешь твердую надежду на Бога. Если же оставишь уединение, то явишься не искусен, не мужественен и не постоянен.

Если желаешь не отпасть от любви Божественной, то не допусти брата своего уснуть в огорчении на тебя, и сам не усни в огорчении на него, но иди примирись с братом твоим и, возвратясь с чистою совестью, принеси Христу дар любви в прилежной молитве.

Если, по словам апостола, все дарования духовные не пользуют не имеющему любви, то какое должны мы употребить тщание, чтобы стяжать ее! (1Кор.13:1–3).

«Любовь искреннему зла не творит» (Рим.13:10). Итак, завидующий брату, приводимый в печаль его доброю славою, помрачающий злоречием имя его, – не становится ли чужд любви и повинен вечному осуждению?

Если «любовь есть исполнение закона» (Рим.13:10), то памятозлобствующий на брата, строящий ковы ему, клянущий его и радующийся падению его, – не законопреступник ли и не достоин ли вечной муки?

Если «оклеветавший брата, и осуждающий брата оклеветает закон, и осуждает закон» (Иак.4:2), – закон же Христов есть любовь (Рим.13:10; Ин.13:34), – то клеветник не отпадает ли от любви Христовой и не становится ли сам себе причиной вечной муки?

Не предавай слуха твоего языку клеветника и языка твоего слуху любящего злоречие, с удовольствием говоря или слушая злое о ближнем, чтобы тебе не отпасть от любви Божественной и не явиться чуждым жизни вечной.

Не принимай укоризны на отца твоего и не поощряй того, кто его бесчестит. Ибо за это Господь твой прогневается на тебя и потребит тебя от земли живых. Загради уста клевещущему в уши твои, чтобы не впасть с ним в сугубый грех, – и сам приучаясь в пагубной страсти, и ему не воспрещая поносить ближнего.

«Аз же глаголю вам, – говорит Господь, – любите враги ваша, ...добро творите ненавидящим вас, и молитесь за творящих вам напасть» (Мф.5:44). Для чего заповедал Он сие? Для того, чтобы освободить тебя от ненависти, огорчения, гнева, памятозлобия и сподобить драгоценнейшего дара любви; потому что невозможно ее иметь тому, кто не всех людей равно любит, по примеру Бога всех человеков любящего, хотящего всем им спастись и в познание истины прийти (1Тим.2:4).

«Аз же глаголю вам не противитися злу: но аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую: и хотящему судитися с тобою и ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу: и аще кто тя поймет по силе поприще едино, иди с ним два» (Мф.5:39–41). – Для чего все это? – Чтобы и тебя сохранить от гнева, возмущения и огорчения, и обидевшего тебя твоим незлобием наставить, и обоих вас подклонить под иго любви, яко благ Господь так поучающий.

К каким вещам были мы когда-либо пристрастны, тех впечатления страстные в себе и носим. Итак, побеждающий страстные впечатления, конечно, отрешается и от вещей, от которых сии впечатления происходят. Потому что брань с мысленными представлениями вещей постольку труднее брани с самыми вещами, поскольку грешить мыслью удобнее, нежели самым делом.

Страсти бывают телесные и душевные. Телесные от тела получают пищу, душевные – от внешних предметов. Но те и другие отсекают любовь и воздержание: любовь – душевные, воздержание – телесные.

Иные страсти относятся к раздражительной силе души, а иные к вожделевательной. Те и другие возбуждаются чувствами. Но возбуждаются тогда, когда душа находится вне любви и воздержания.

Труднее преодолеваются страсти раздражительной силы души, нежели вожделевательной, или же мыслительной, как напр., забвение и неведение. Уныние же, объемля все силы души, вдруг приводит в движение почти все страсти, поэтому оно и тяжелее всех. Господь, подавая врачество против этого душевного недуга, премудро говорит: «в терпении вашем стяжите души ваша» (Лк.21:19).

Не бей никогда никакого человека, особенно безвинно, дабы он, не снесши оскорбления, не согрешил тяжко. Тогда ты никак бы не избежал обличения от совести, которое всегда будет причинять тебе печаль во время молитвы и отвлекать ум от дерзновения к Богу.

Избегай приносящих тебе соблазны подозрений на какого то бы ни было человека. Допустившие таковые «не ведают пути мирного» (Рим.3:17), который через любовь ведет к познанию Бога.

Тот еще не имеет совершенной любви, кто располагается по качествам людей, одного любя, другого ненавидя за то или другое; или одного и того же человека иногда любя, иногда ненавидя по тем же причинам. Совершенная любовь не разделяет людей по различным их качествам, но всегда всех человеков равно любит. Любить добродетельных как друзей, а прочих как врагов, благодетельствуя им, долготерпя приключающееся от них, отнюдь не мысля зла и даже страдая за них, когда того потребует случай, дабы, если возможно, соделать и их себе друзьями. Но если это невозможно, то, по крайней мере, она (совершенная любовь) не отступает от своей готовности к тому, всегда равно являя плоды любви всем человекам. Так и Господь наш Иисус Христос, являя свою любовь к нам, пострадал за все человечество и всем равномерно даровал надежду воскресения, хотя, впрочем, каждый сам себя делает достойным или славы, или муки.

Неравнодушный к славе и бесславию, к богатству и убожеству, к радости и печали – не достиг еще совершенной любви. Совершенная любовь не только равнодушна ко всему оному, но и к самой временной жизни и смерти. Вот что говорят достигшие оной: «Кто нас разлучит от любви Христовой? Скорбь, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч? Как в Писании сказано: – «Тебе ради мы умерщвляемы всякий день, мы считаемся овцами, обреченными на заколени». Но во всех сих препобеждаем силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни начала, ни силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни иная какая тварь не возмогут нас разлучить от любви Божией, находящейся во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим.8:35–39).

Те же, стяжавшие совершенную любовь, говорят о любви к ближнему следующее: «Истину говорю во Христе, не лгу, в чем свидетельствует мне совесть моя Духом Святым, я чувствую скорбь великую и непрестанную болезнь в сердце моем, так что готов молиться о том, чтобы быть отлученным от Христа за братьев моих, сродников моих по плоти, которые суть Израильтяне» (Рим.9:1–4), и т.д. Кто не превозмог честолюбия и сластолюбия и их возращающего, и через них укореняющегося сребролюбия, тот не может отсечь причин раздражения, а не удаляющий их не может достигнуть любви совершенной.

Смирение и страдание освобождает человека от всякого греха. Первое отсекает страсти душевные, второе – телесные. Так поступал блаженный Давид, что видно из следующей его молитвы к Богу: «Виждь смирение мое и труд мой, и остави вся грехи моя» (Пс.24:18).

Господь через заповеди исполняющих оные доводит до бесстрастия, а через Божественные догматы дарует им свет ведения. Все догматы содержат учение или о Боге, или о видимом и невидимом, или о явленном в них промысле и суде.

Милостыня врачует раздражительную часть души; пост укрощает похоть; молитва очищает ум и подготовляет его к созерцанию сущих. Ибо по силам души Господь дал нам и заповеди.

«Научитеся от Мене, – говорит Господь, – яко кроток есмь и смирен сердцем» (Мф.11:29) и прочее. Кротостью предохраняется раздражительность от возмущения, а смирением освобождается ум от надмения и тщеславия.

Страх Божий двоякого рода. Один рождается от угроз наказания и производит в нас воздержание, терпение, упование на Бога, бесстрастие и, наконец, любовь. Другой сопряжен с самою любовью и содержит душу в благоговении, чтобы от дерзновения любви не дойти до нерадения о Боге. Первый страх (наказания) «любовь совершенная изгоняет вон» (1Ин.4:18), ибо душа, ее стяжавшая, не боится уже мук; а второй (страх по любви) никогда не разлучен с любовью. О первом Св. Писание говорит: «страхом Господним уклоняется всяк от зла» (Притч.15:27) и «начало премудрости страх Господень» (Притч.1:7). О втором говорится «страх Господень чист, пребываяй в век века» (Пс.18:10), и «несть лишения боящимся Его» (Пс.33:10).

«Умертвите убо уды ваша на земли: блуд, нечистоту, страсть, похоть злую, лихоимание» и проч. (Кол.3:5). «Землею» назвал здесь Апостол плотское мудрование; «блудом» – грехи, делом совершаемые, «нечистотою» – соизволение на оные; «страстью» – страстный помысл, «похотью злою» – простое допущение похотного помысла, «лихоиманием» – вещественную причину, порождающую страсть. Все это, как члены плотского мудрования, повелел умертвить Божественный Апостол.

Сначала память наша вносит в ум простой помысл, но если сей утвердится в нем, то возбуждается страсть. Если не истребить страсти, она преклоняет ум к соизволению на грех, когда же это произойдет, тогда она доводит до греха, делом совершаемого. По сему-то премудрый Апостол, писав к христианам, обратившимся из язычников, – в первых, повелевает разрушать дело греха, а потом, по порядку, доходит и до причины оного. Причина, порождающая страсти, как выше сказано, есть лихоимание, которое здесь означает пресыщение, как мать и питательницу блуда. Ибо лихоимание не только в отношении к имению, но и в отношении к пище, – зло. Равно и воздержание относится не только к пище, но и к имению.

Как птица, привязанная за ногу, поднимаясь, чтобы лететь, притягивается веревкою к земле и упадает, так и ум, не достигший еще бесстрастия, воспаряя к познанию небесных вещей, увлекаемый страстями, низвергается на землю. Когда же ум совершенно освобождается от страстей, тогда он без всякого препятствия шествует к созерцанию сущего, направляя путь к познанию Святой Троицы.

Когда ум чист, то, получая понятие о вещах, стремится к духовному созерцанию оных, сделавшись же нечист от лености, понятие о других предметах представляет только в воображении, а принимая впечатления вещей человеческих, превращает оные в срамные и злые помыслы.

Если никогда во время молитвы не тревожит ума твоего ничто мирское, то знай, что ты не вне области бесстрастия.

Когда душа начнет чувствовать себя здравою, тогда начнет и сновидения иметь легкие и безмятежные. Как чувственное око привлекается красотою вещей видимых, так и чистый ум – познанием невидимых. Под невидимым разумеется бестелесное.

Великое дело не пристращаться к вещам, но еще труднее быть бесстрастным к мысленным их впечатлениям, ибо брань злых духов с нами через помыслы гораздо удобнее для них и для нас опаснее.

Усовершенствовавшийся в добродетели и обогатившийся ведением, и имея истинное понятие о вещах, всегда все и делает, и говорит естественно и благоразумно, отнюдь не совращаясь в заблуждения. Мы и добродетельными, и порочными бываем по благоразумному, или безрассудному пользованию вещей. Признак совершенного бесстрастия есть тот, когда представления о вещах бывают просты и целомудренны во время бодрствования ли, или во время сна.

Исполнением заповедей ум совлекается страстей, духовным же созерцанием видимого совлекается страстных помыслов. Познанием невидимого отрешается от созерцания видимых вещей, наконец, – познанием Святой Троицы – и от самого ведения вещей невидимых.

Как восходящее солнце и само показывается, и являет нашим взором освящаемые им предметы, – так и Солнце правды, воссияв в чистом уме, – являет и себя, и свойство всех вещей, Им существующих. Бога знаем мы не по существу Его, но по величественным делам Его и промыслу о тварях. В них, как в зеркале, видим мы беспредельную Его благость, премудрость и силу.

Чистый ум обращается или в простых представлениях всего видимого, или в созерцании невидимого, или во свете Святой Троицы. Размышляя о вещах видимых, ум наш исследует их естественные свойства и ищет самой причины их. Упражняясь же в созерцании вещей невидимых, он испытует естественные свойства их, причину бытия их, следствие оных, и какой о них промысел и суд Божий.

Когда же ум наш бывает по Боге, то сначала от пламенной любви ищет познать существо Его, но не находя в этом исследовании полного удовлетворения, так как сие невозможно и не вместительно для всякого сотворенного естества, утешается размышлением о вечности, беспредельности, неописанности, благости, премудрости и силе вседетельной. Всякому постижимо в Нем только то, что Он беспределен; и познание недоведомости Его есть ведение, превосходящее ум, как пишет Св. Григорий.

Искренно любящий Бога, молится без всякого развлечения, равно и молящийся без всякого развлечения любит Бога искренно. Но не может молиться без всякого развлечения тот, чей ум занят чем-либо земным. Итак, чей ум привязан к какой-нибудь земной вещи, тот не любит Бога.

Ум, останавливающийся на чувственной вещи, конечно, имеет к ней какую-либо страсть, напр., вожделение, или сетование, гнев, или злопамятство, и если он не оставит сей вещи, то не может и освободиться от страсти. Страсти, обладая умом человека, привязывают его (ум) к вещественным предметам, и, отлучив от Бога, заставляют заниматься ими. Любовь же Божия напротив возобладает умом, разрешает его узы, убеждая его не дорожить не только чувственными предметами, но и самою жизнью временною.

Дело заповедей – очищать понятия о вещах; дело чтения и размышления – упразднять ум от вещества и образов, что рождает в нас способность молиться без развлечения.

Для совершенного освобождения от страстей настолько, чтобы можно было молиться без развлечения не довольно одного только наружного – деятельного способа, необходимо чтобы за сим следовали различные духовные созерцания. Первый освобождает ум наш от неумеренности и ненависти, а вторые – от забвения и неведения.

Два суть состояния чистой молитвы. Одно бывает у людей жизни деятельной, другой – у людей жизни созерцательной. Одно происходит в душе от страха Божия и доброй надежды, другое от жаркой любви к Богу и высочайшего очищения. В первом молитвенном состоянии ум наш освобождается от всех мирских мыслей, сосредоточивается в себе и, как бы предстоя пред лицом Бога, совершает молитвы без развлечения и возмущения. Во втором состоянии все наше существо бывает восхищено Божественным и безмерным светом и совсем не чувствует ни себя и ничего из окружающего, кроме одного Божественного света, любовью производящего в нем таковое просвещение. В этом состоянии ум наш настолько приближается к Богу, что получает чистые и ясные извещения о Нем.

Что кто любит, к тому и стремится всячески, преодолевая все препятствия в достижении этого предмета. Так и любящий Бога печется о чистой молитве и страсти, служащие препоной к чистой молитве, всячески старается удалять от себя. Кто отвергнет самолюбие – эту мать страстей, тот, при помощи Божией, удобно отложить и все другие страсти, как то гнев, печаль, злопамятство и проч. Кто же одержим первым (самолюбием), тот необходимо, по неволе уязвляется и последними.

Все люди любят друг друга по следующим причинам: 1) для Бога, – так добродетельный любит всех, а добродетельного любят даже и недобродетельные. 2) По естеству – так родители любят детей и взаимно. 3) По тщеславию – такова любовь прославляемого к прославляющему. 4) Из корыстолюбия – так любят богатого за надежду обогатиться от него. 5) По сластолюбию – такова любовь работающего чреву и низшим членам тела. Первая из сих любовь – похвальна, вторая – обоюдна, а прочие все страстны и поэтому предосудительны.

Если одних ненавидишь, а другие ни любишь, ни ненавидишь; иных любишь, но посредственно, а некоторых весьма любишь, то из этого неравенства чувства любви ясно можно видеть, что ты еще далек от любви совершенной, внушающей всех рано любить.

«Уклонися от зла и сотвори благо», т.е. сражайся со злыми помыслами, противоборствуй им, чтобы уменьшить полчище страстей, потом бодрствуй, дабы не умножились они; снова сражайся, дабы стяжать добродетель, потом снова бодрствуй, чтобы сохранить ее. Это-то, именно и есть «делати и хранити».

По Божию попущению, искушающие нас или разгорячают вожделевательную силу души, или возмущают раздражительную, или омрачают наш помысл, подвергают тело физическим страданиям. Злые духи или сами нас искушают, или действуют в этом случае через людей, не боящихся Бога. Искушают сами, когда уединяемся от людей; – так искушаем был Господь в пустыне. Искушают через людей, когда вращаемся среди них, – так Господь был искушаем фарисеями и книжниками. Но мы будем взирать на нашего Начальника веры и, по Его примеру, искусно отразим все нападения и искушения духов нечистых.

Когда ум наш начнет успевать в любви Божией, тогда хульные помыслы начнут искушать его, внушая ему такие мысли, каких ни один человек изобрести не может, а только один дьявол. Он делает это для того, чтобы поколебать Боголюбца, привести его в отчаяние и совершенно отвратить от любви к Богу молитвы. Но в сем случае человек, искренно любящий Бога, наоборот еще более укрепляется в сей любви, и отражая нападения лукавого духа, совершенствуется в ней.

Ум наш обращаясь с видимым представляет себе вещи, естественно, посредством чувств. Ни ум, ни естественное представление вещей, ни самые вещи, ни чувства сами по себе – не зло, но лишь Божьи создания. И так, в чем же тут зло? – Зло заключается в страсти, присовокупившейся к умопредставлению естественному, т.е. в той степени, с какой ум наш относится к окружающим нас предметам.

Страсть есть неестественное движение души, предающейся или бессмысленной любви, или безрассудной ненависти к чему-либо чувственному, или за что-нибудь чувственное, напр., несмысленной любви к роскошному столу, к женскому полу, к богатству, к славе или к чему-нибудь иному чувствительному; или же за таковое – ненависти, когда ненавидят без рассуждения что-либо из вышесказанного, или кого-нибудь за оное. Далее, – порок есть погрешительное суждение о вещах, сопровождаемое не правильным употреблением их. Например, употребление пищи и питься с целью поддержать свой организм, сделать его способным к трудам – есть суждение правильное; но кто при этом имеет в виду объедение утонченными яствами, или злоупотребление опьяняющими напитками, – тот уже погрешает в суждении не доброе, почитая добрым. Подобным образом погрешаем и во всех других вещах, и мысленных представлениях.

Когда злые и блудные помыслы окружают тебя со всех сторон, – воззови тогда со слезами Владыке «изгонящий мя ныне обыдоша мя» (Пс.16:11) и «радосте моя избави мя от обышедших мя» (Пс.31:7). И избавишься от всех искушений и козней дьявольских.

Сильное искушение представляют блудные помыслы, особенно, для беспечных для тех, которые неумеренны в пище, или часто вращаются среди общества. Пленяя ум прелестью сладостью, они (помыслы) тревожат тело, разжигая его и представляя ему различные мечтания и, таким образом призывают, влекут к соизволению на грех. Против таких искушений восприми пост, труд, бдение, безмолвие с прилежною молитвою.

Непрестанно ищущие души нашей стараются посредством страстных помыслов повергнуть ее в грех или мысленный, или действительный. Но тогда они встречают ум, сопротивляющийся таковым – тогда «постыдятся и посрамятся»; когда же они найдут ум наш занятый духовным созерцанием. Тогда «возвратятся вснять и преустыдятся зело вскоре» (Пс.34:4, 6:11).

Изнемогают ищущие души нашей, когда исполнением заповедей уменьшаются в нас страсти; погибают, когда бесстрастием совершенно низвергаются, не находя уже в душе того, чем доселе держалися, чем против нея ополчались. Сие-то и значит «изнемогут и погибнут от лица твоего» (Пс.9:4).

Все слова Господа сводятся к заповедям, догматам, угрозам и обещаниям. Ради всего этого мы должны переносить всю строгость жития, как то посты, бдения, жесткий одр, труды и изнурения, обиды, бесчестие, мучения, смерть и т.п. «За словеса устен твоих – говорит пророк, – сохраних пути жестоки» (Пс.16:4).

Награда за воздержание – бесстрастие, за веру – познание. От бесстрастия. От бесстрастия является рассудительность, от познания – любовь к Богу.

Ум, прилежащий к деятельной жизни, усневает в благоразумии, а прилежащий к созерцательной – в ведении. Первая ведет человека к различению добродетели от порока; вторая причастника своего вводит в познание свойств бестелесных и телесных существ. Дара же высшего богословия сподобляется ум тогда, когда, пройдя и деятельную и созерцательную жизнь и, обретаясь в Боге духом, созерцает свойства Его, насколько это возможно ограниченному уму человеческому. Желая богословствовать, не ищи, что есть Бог в себе самом, ибо ни человеческий и никакой другой ум существ сотворенных Им не постигнет сего. Рассматривай же, по возможности, облекающие Его свойства присносущность, беспредельность, неописанность, благость, премудрость, силу вседетельную, промыслительную и судящую все сущее. Ибо тот уже великий Богослов кто, хотя несколько раскрывает сии свойства Божии.

Совершившийся в любви и достигший совершенного бесстрастия не знает разности между своим и чужим между верным и неверным, между слугою и господином, между мужеским полом и женским. Вышед из-под власти страстей и, взирая на одно естество человеческое, смотрит на всех равно и ко всем равно расположен. «Нет в нем ни Иудея, ни Еллина, нет мужского пола, ни женского, нет раба, ни свободного, но все и во всех Христос» (Гал.3:28).

От свойственных воле души страстей искушающие нас демоны заимствуют случай воздвигать на нас страстные помыслы. Ослабляя этим ум наш, они понуждают его снизойти к соизволению на грех. Победив его, тем самым вводят сначала в грех мысленный, а по совершении сего, как пленника, влекут на самое дело греховное. После сего, омрачив душу падшего и опустошив ее, они скрываются. В душе остается только мысленный образ (идол) греха, о котором Господь сказал: «егда убо узрите мерзость запустения ... стояху на месте святее» (Мф.24:15).

Нужно заметить, что под святым местом здесь разумеется наша душа человеческая, в которой демоны опустошив все доброе, бывшее прежде, поставляют идола греховного. (Буквально – слова Спасителя относительно храма Иерусалимского сбылись с поразительною точностью).

К добру побуждают нас три начала: семена от природы, святые силы и доброе произволение. Семена природы побуждают нас поступать с другими так, как мы сами желаем, чтобы с нами поступали. Святые силы действуют в нас, оказывая благое содействие в исполнении добрых намерений наших.

Доброе же произволение, при различении нами добра от зла, наталкивает нас на первое.

Точно так же в нас имеются три же побуждения и ко злу страсти, злые духи и злое произволение.

Страсти действуют в нас, когда, напр., мы желаем чего-либо безрассудно – пищи не во время и без нужды, жены без намерения деторождения и незаконной, также, когда сильно гневаемся, или огорчаемся на кого не следует. Пользуясь нашей душевной беспечностью, демоны внезапно нападают на нас и на сильно возбуждают наши страсти. Наконец, когда мы, зная добро, делаем злое, тогда действует в нас злое произволение.

Награда за подвиги в добродетели – бесстрастие и Божественное ведение. Он и вводят нас в царствие небесное и, наоборот, страсти и душевная тьма – в муку вечную.

Но ищущие бесстрастия и ведения ради славы человеческой, а не ради их самих могут слышать слова Спасителя: «просите и не приемлете, зане зле просите» (Иак.4:3).

Многие дела человеческие, добрые в самом своем существе, бывают не добрыми по причине совершения их. Например, пост, бдение, молитва, милостыня и странноприимство по существу своему добрые дела, но когда делаются из тщеславия, из желания обратить внимание других на совершающих их, тогда они являются уже злыми делами. Вообще во всех наших делах – пред Богом важно намерение для Него ли, ради Его ли делаем мы их. И суд Божий, рассматривая дела наши скорее смотрите на намерения их, чем на самые дела.

Едва ли не самым важным препятствием к достижению совершенной любви служить для нас гордость, которая сделалась причиною отпадения от Бога Высшего Ангела.

Человека, успевающего в добродетели, она научает плоды ее приписывать лично себе, а не Богу, заставляя позабывать, в этом случае, слова Спасителя: «без мене не можете творити ничесоже» (Ин.15:5). Ибо немощь наша никогда не может привести к концу наших добрых начинаний без помощи Господа.

Всякий почти грех бывает совершаем для удовлетворения какой-нибудь похоти или наслаждения и потому, истребляется, сглаживается страданием и скорбью, или вольною, – происходящею от покаяния, или принудительною (скорбью), зависящею от обстоятельств, попускаемых самим провидением. «Ибо если бы судили себя сами, то не были бы судимы. Но будучи судимы от Господа, вразумляемся тем, дабы не быть нам осужденными вместе с миром» (1Кор.11:31–32). Если придет на тебя искушение нечаянное, то не вини того, через кого оно приходит, а старайся понять, для чего оно нашло на тебя и таким образом обретешь исправление. Через того ли, или другого оно пришло к тебе, но тебе суждено было испить полынь из чаши судеб.

Искушения очень многоразличны, одни приходят к нам под видом удовольствия, иные с печалями, а иные с телесными страданиями. Так Врач душ наших по, Ему Одному, известным судьбам предлагает и врачевство для исцеления душ наших, смотря на причину страстей, обуревающих их (души). Искушения наводятся на одних для очищения от грехов, уже содеянных, на других – для пресечения грехов совершающихся в данное время, а на иных – для отвращения имеющих последовать. Кроме этих искушений бывают еще такие, которые посылаются Богом для испытания веры и любви человека; таковые в высшей степени претерпел Иов.

Человек благоразумный, видя в различных искушениях, именно, врачевство, подаваемое ему неисповедимыми судьбами Божьими, – терпеливо, мужественно сносит их, никого не виня в них, нерассудительный же, не видя в искушениях и бедствиях премудрого промысла, причиною их поставляет или Бога, или людей.

Есть средства, которые останавливают страсти, пришедшие в волнения, и не дают им возрастать. Есть и такие средства, которые постепенно уменьшая их, ведут к совершенному истощанию. Например, пост, труд и бдение не дают возрастать похоти, а уединение, созерцание, молитва и любление Бога постепенно умоляют их и, наконец, совсем искореняют. Точно также – долготерпение, незлобие и кротость останавливают нашу раздражительность, а любовь, милостыня и человеколюбие уменьшают ее.

Чей ум непрестанно устремлен к Богу, того и вожделение превращается в ревностное желание Бога и раздражительность его в Божественную любовь. Ибо чрез долговременное приобщение Божественному приобщению ум наш, весь очистившийся от всевозможных дурных помыслов и страстей и сделавшись светловидным и стяжав страстное желание Бога и Божественную любовь к Нему – совсем переходит от земного к Божественному.

Не всяк не завидующий, не гневающий, не памятозлобствующий на оскорбившего иметь уже любовь к ближнему, ибо он может и не любя не воздавать зла за зло. Но не так легко непринужденно воздавать добром за зло. Добровольно делать добро ненавидящим свойственно одной духовной совершенной любви. – Равно как и не любить другого не есть уже ненавидеть его и не ненавидеть не есть уже любить. Можно быть в среднем состоянии, т.е., ни любить, ни ненавидеть.

Когда ты заметишь, что ум твой с удовольствием обращается к предметам вещественным и любить заниматься мыслями об оных, то знай, что ты любишь их более, Бога. «Ибо где сокровище твое, там будет и сердце твое» (Мф.6:21), как говорит Господь. Ум, прилепляющийся к Богу и в Нем пребывающий молитвою и любовью, бывает мудр, благ, силен, человеколюбив, милостив, долготерпелив, словом, приобретает все Божественные свойства. Отлучающийся же от Бога или становится скотским, сделавшись сластолюбивым, или зверским, преследуя людей, обижая их за эти самые скотские удовольствия.

Ум порочный есть как бы раб тела, которое возбуждает в нем различные греховные мечтания и похоти, заставляя делать всевозможные грехи. Добродетельный же ум, напротив, есть господин тела; он отвлекает от себя страстные мечтания и стремления, заставляя тело повиноваться себе, не допуская никаких греховных поползновений.

Различны между собою добродетели телесные и душевные. Телесные добродетели следующие: пост, бдение, удручение тела, труд и пр., а душевные: любовь, долготерпение, кротость, воздержание, молитва и проч. Итак, если случится, что мы по какой-либо нужде, или состоянию телесному, напр., по болезни, по обстоятельствам места и времени, – не можем исполнять телесных добродетелей, то можем быть уверены, что получим в этом прощение от Господа. Но если мы не будем исполнять добродетелей душевных, или будем пренебрегать ими, то не можем в этом иметь никакого извинения, и Господь взыщет с нас за это.

Любовь к Богу дает причастнику своему силу презирать всякую преходящую сласть, равно как и всякое страдание телесное и печаль душевную. В этом может удостоверить нас многочисленный сонм мучеников за веру Христову.

Особенно, при совершенствовании в любви, нам нужно остерегаться матери всех зол – самолюбия, которое есть чувственное безумное любление. Ибо от него, очевидно, рождаются три первые и всеобщие страстные и неистовые помыслы, а именно: пресыщение, сребролюбие и тщеславие, руководствуясь в этом необходимой потребностью телесной. От них происходит множество других пороков. Итак, весьма остерегаться следует самолюбия и противоборствовать ему с великою бдительностью, ибо с истреблением его истребляются и все его порождения.

Высочайшим состоянием молитвы можно считать такое состояние, когда ум наш бывает вне чувственного мира, вне вещества и образов его. Соблюдающий ненарушимо это состояние воистину непрестанно молится. Как умирающее тело совершенно отлучается от впечатлений мира, так и ум в совершенной молитве, умирая себе, отлучается от всех познаний мира сего. Если не умереть таковою смертью, то не может обрестися и жить с Богом.

Как телу, согрешающему чувственно, к исправлению служат добродетели телесные, так и уму, согрешающему страстными помыслами, служат к исправлению добродетели душевные.

Как за днем следует ночь, а за летом зима, так за тщеславием и сластолюбием следуют печали и болезни или в настоящем времени, или в будущем. Согрешившему не возможно избежать грядущего суда без добровольных трудов, или невольных страданий в сей жизни.

Святые отцы полагают, что ради пяти следующих причин Бог попускает злым духам нападать на нас с искушениями. Первая из них, чтобы, когда мы, будучи одолеваемы искушениями и сопротивляясь им, научались различать добродетель от пороков. Вторая, чтобы борьбою и трудом снискав добродетель сохранили ее тверду и верну. Третья, дабы успевая в добродетели, не высоко о себе думали, не научились бы смиренномудрию. Четвертая, дабы испытав пороки, тем более их возненавидели. Наконец, пятая и важнейшая, чтобы, достигши бесстрастия, не забывали своей немощи и силы помогающего нам.

Как алчущий мечтает о хлебе, а жаждущий о воде, так ум чревоугодника воображает разнообразные яства, – любострастного – женские лица, – тщеславного – почести людские, сребролюбивого – корысти, злопамятного – мщение оскорбившему, завистливого – несчастье того, кому завидует и т.д.

Итак, страстями возмущаемый ум, получает страстные мечты постоянно, – во дни, и в ночи.

Когда наши похоти усиливаются, то ум, зараженный ими, и во сне мечтает о них и даже видит страстные предметы. Злые духи усиливают в это время наши страсти, пользуясь нашей беспечностью и беспомощностью, но святые ангелы противоборствуют им и отгоняют все страстное, греховное, если только мы с горячею молитвою прибегаем к помощи их.

Частое возбуждение силы вожделения производит в душе непреодолимый навык сластолюбия, а частое возмущение раздражительности делает дух робким и бессильным. Первую исцеляет продолжительный подвиг поста, бдения и молитвы, вторую – кротость, человеколюбие, любовь и милосердие.

Страстные помыслы входят в ум наш тремя путями: через чувства, через телесное сложение и через воспоминания. Через чувства, когда представляются те предметы, к которым мы имеем страсть и возбуждают в уме нашем страстные помыслы. Через телесное сложение, когда развратною жизнью, или действием злых духов, или какою-либо болезнью, изменившее свои нормальные отправления, тело побуждает к страстным помыслам, или к ропоту на Промысел Божий. Наконец, через воспоминания, когда память возобновляет представления вещей, к коим мы были сильно привержены, и возбуждает в уме страстные помыслы.

Богом данные для нашего употребления вещи, – одни находятся в душе, другие – в теле, а иные принадлежат телу. В душе – силы ее, в теле – чувства и прочие члены. Принадлежащие телу пища, одежда, имение и проч., доброе, или злое употребление сих вещей и сопряженных с ними случайностей являет нас или добродетельными, или порочными.

Иные случайности вещей принадлежащих душе: ведение и неведение, памятование и забвение, любовь и ненависть, радость и печаль и проч. В теле: наслаждение и труд, чувство и бесчувствие, здравие и болезнь, жизнь и смерть и т.п. Принадлежит телу: многолетство и бездетство, богатство и бедность, слава и бесчестие и проч. Из всего этого – одно у людей считается добром, другое – злом. Но, само по себе, ничто из них не зло, а делается злом или добром от употребления.

Знание, по естеству, есть добро, равно, как и здравие. Но многим более пользы принесло противное. Ибо злым людям не на доброе достается знание, хотя оно и есть добро по естеству своему, подобно не на доброе достается им и здравие, богатство, радость, ибо они не употребляют их на пользу, для таковых полезнее противное, и, следовательно, оно не есть зло, по естеству своему, хотя и кажется таковым. Не употребляй во зло мыслей, чтобы, по необходимости, не употребить во зло и вещей, ибо, не согрешив прежде мыслью, никогда не согрешишь телом.

Если ты хочешь найти путь, вводящий в жизнь, то ищи ее (жизнь) в самом пути и найдешь ее в том пути, который сказал «Аз есть путь и дверь, и истина и жизнь» (Ин.10:9). Ищи прилежно, ибо не многие сей путь находят, дабы, отстав от немногих, не остался ты со многими.

Душа наша отвращается от грехов по следующим пяти побуждениям: или страха ради человеческого, или из страха суда, или для будущего мздовоздаяния, или из любви к Богу, или во избежание угрызений совести.

Некоторые говорят, что не было бы зла в тварях, если бы не было некоторой посторонней силы, увлекающей нас к оному. Сила же сия есть не иное что, как наше не смотрение за естественными действиями ума. Почему те, которые наблюдают за ними, всегда делают добро, а зла никогда. Итак, если и ты сего желаешь, то отринь нерадение и вместе с ним уничтожишь и порок, который есть погрешительное употребление мыслей, сопровождаемое злоупотреблением самых вещей.

Порядок нашего существа должен быть, по естеству, таков, чтобы разумная в нас часть покорялась Божественному слову, а сама обладала бы неразумною. Сохраним во всем порядок сей, тогда и зла не будет в тварях и влекущая к оному сила упразднится.

Все наши помыслы можно разделить на простые и сложные. Простые, т.е. беспристрастные, а сложные – страстные, так как составлены из страсти и умопредставления. При всем том, часто можно наблюдать, когда простые помыслы идут вслед за сложными, когда начинают устремляться к тому, чтобы согрешить мыслью. Возьмем в пример золото. Всходит кому-нибудь на память страстный помысел о золоте и вместе с тем приходит мысль украсть оное, вот уже и сделан умственный грех. За воспоминанием о золоте последовало воспоминание о кармане, сундуке, кладовой и проч. Здесь воспоминание о золоте было уже сложное, ибо соединено было со страстью; а о кармане, сундуке и проч. – простое, ибо ум не имел к ним страсти. Тоже бывает и со всяким другим помыслом о славе, о женщинах и проч. Ибо не всякий помысел, последующий за страстным, есть также страстный, как показано в примере. Из сего же мы можем познать, какие умопредставления страстные и какие нет.

Некоторые говорят, что злые духи, прикасаясь членам нашего тела во время сна, возбуждают страсть блуда, за тем, возбужденная страсть из памяти выводить в ум женский образ. Другие думают, что сами духи злобы представляются уму в образе женщин, а прикасаясь членам тела, возбуждают похоть, и, таким образом, происходят сонные грезы. Иные, наконец, утверждают, что страсть, преобладающая в приближающемся демоне, возбуждает таковую же и в человеке, и, таким образом, душа воспламеняется к помыслам, возводя образы предметов из памяти.

Но нужно сказать, что ни одним из вышесказанных образов и способов демоны не могут возбудить никакой страсти ни во время бдения, ни во сне, если в душе присутствуют любовь и воздержание.

Из заповедей закона Божия одни должны соблюдать и телесно и духовно, а другие только духовно. Например – «не прелюбы сотвори, не убий, не укради», и подобные сим должно соблюдать и телесно и духовно трояким образом. Между тем заповеди об обрезании, о хранении субботы и т.д. – должно исполнять только духовно.

Не любостяжателен тот, кто отрекся от всякой собственности и на земле совсем не иметь ничего, кроме тела, да и к нему привязанность расторгнув, Богу и благочестивым людям все попечение о себе вверил.

Некоторые из приобретающих имение, приобретают оное бесстрастно и, лишаясь оного, не скорбят, как то бывало с теми, которые даже с радостью принимали отнятие у них имения. Другие же приобретают страстно, почему, при одном спасении теперь, печалятся, как упоминаемый в Евангелии богач, который, услышав от Господа, что непременным условием для входа в царствие небесное служит раздача его имения нищим, «отъиде скорбя» (Мф.19:22). В случае же действительной потери имения таковые люди скорбят смертельно. Итак, лишение имения открывает внутреннее расположение бесстрастного или страстного человека.

Руководствуемые в сей жизни по благочестию Божьим промыслом испытываются следующими тремя искушениями: во-первых, – подаянием удовольствий, как-то, – здравия, красоты, многодетства, богатства славы и т.п. во-вторых, – насланием печалей, например, лишением детей, имения, потерею доброго имени. Наконец, в-третьих, – телесными страданиями, – болезнью, мучением и т.п. К первому роду искушаемых Господь говорит: «Кто не отречется от всего, что у него есть, тот не может быть моим учеником» (Лк.14:33). Ко второму и третьему роду: «в терпении вашем стяжите души ваша» (Лк.21:19).

Полагают, что в нашем теле производят перемены и через то подают уму страстные или бесстрастные помыслы, следующие четыре причины. Ангелы, которые производят оные перемены, сказывая, словом демоны – прикосновением, воздух – изменениями своими, пища – качеством яств и питий, избыточеством их и уменьшением. Здесь не включаются перемены, производимые памятью, зрением, слухом, при чем душа приводится в страстное состояние от печальных, или радостных в ней впечатлений. Итак, действием сих последних причин страстная душа производит перемену и в телесном сложении, а действием впечатлений, измененное сложение тела подаст ему соответственные и помыслы.

Итак, из всего вышесказанного в этом отделе можно видеть, что молитва есть главное средство для приобретения любви к Богу и ближнему, главным же препятствием к этому служат наши страсти. Только когда ум наш обнажится от страстей и просветится созерцанием всего существующего, тогда только он может быть в Боге и молиться, как следует.

Благоразумное употребление понятий и вещей есть основание целомудрия, любви и познания, а неразумное – невоздержания, ненависти и неведения.

Пороки происходят в нас от злоупотребления душевных сил, т.е., силы вожделевательной, раздражительной и мыслительной. Злоупотребление силы, мыслящей есть невежество и безрассудность; злоупотребление силы раздражительной – ненависть и невоздержание. Употребление же оных есть ведение, благоразумие, любовь и целомудрие. Если же это так, то во всем от Бога сотворенном и происшедшем нет зла.

Не пища зло, но чревоугодие; не деторождение, но блуд; не деньги, но сребролюбие; не слава, но тщеславие. Итак, в природе нет зла, кроме злоупотребления, которое бывает от несмотрения ума за действиями естественными.

По словам блаженного Дионисия, зло в демонах составляют раздражительность безрассудная, вожделевательность безумная, воображение опрометчивое. Но безрассудность, безумие и опрометчивость в разумных существах это все равносильно отсутствию рассудка, ума и осмотрительности, отсутствие же предполагает прежде себя присущие. Следовательно, было время, когда был в них рассудок и ум и благоговейная осмотрительность, но если это так, то и демоны не по естественному злы, но сделались таковыми от злоупотребления сил естественных.

Иные страсти ведут к невоздержанию, иные к ненависти, а иные к невоздержанию и к ненависти. Многоядение и сластолюбие бывают причиною нецеломудрия, сребролюбие и тщеславие – причиною ненависти к ближним, а мать оных – самолюбие рождает и то, и другое.

Самолюбие есть страстная и безрассудная любовь к чувственности. Противоположны ему – любовь и воздержание. Очевидно, поэтому, что имеющий самолюбие подвержен всем страстям.

«Никто, – говорит Апостол, – не ненавидит своея плоти» (Еф.5:29), однако, тем не менее, усмиряет ее и порабощает, ограничивая ее необходимой пищей и таковой же одеждой. Так любят ее бесстрастно и, как служительницу Божественных тайн, ее питают и греют удовлетворением необходимейших нужд.

Когда кто любит, тому и угождать старается. Итак, кто любит Бога, тот, конечно, старается и делать ему угодное, кто же любит плоть, тот ей и угождает.

Богу угодны любовь, целомудрие, созерцание и молитва; плоти чревоугодие, невоздержание и все их производящее. По сему то сущие в плоти «Богу угодити не могут» (Рим.8:8), а сущие Христовы «распяли плоть со страстями и похотьми» (Гал.5:24). Когда ум устремлен к Богу, тогда он имеет тело рабом и не дает ему более нужного для жизни, если же он преклонен ко плоти, то порабощается страстями и печется о них с самоуслаждением.

Если хочешь преодолеть помыслы, то наблюдай за страстями и тогда удобно изгонишь их из ума. Против блуда постись и бди, трудись и уединяйся, против гнева и печали – не дорожи славою и бесславием, и вещами чувственными, против злопамятства – молись за оскорбившего.

Не примеряй себя к слабейшим из человеков, но живи по заповеди о любви. Примеряясь к людям, впадешь в пропасть высокомерия, а расширяясь в любви, достигнешь высоты смиренномудрия.

Если ты действительно хранишь заповедь о любви к ближним, то зачем питаешь в себе горечь досады на него. Не ясно ли, что ты враждуешь на брата потому, что предпочитаешь бессмертной любви временное и за сие препираешься.

Золото (вообще деньги) стало желательно людям не столько по нужде, сколько потому, что пользуясь им, многие удовлетворяют честолюбию и сластолюбию. Три причины любви к богатству: сластолюбие, тщеславие и неверие. Сильнейшая из них – неверие.

Сластолюбивый любит деньги для роскоши, тщеславный – для величия, а неверный – дабы скрыть и хранить оное на случай голода, или на время старости, или болезни, или изгнания, надеясь более на него, нежели на Бога – Создателя и Промыслителя всякой твари.

Четыре рода людей собирают богатства три выше поименованные и четвертый домоводец. Очевидно, что один последний правильно собирает, чтобы всегда неоскудно подавать каждому потребное.

Все страстные помыслы или подстрекают вожделевательную силу души, или возмущают раздражительную и мыслительную. От сего происходит затмение ума в духовном созерцании и молитвенном состоянии. Вследствие этого нам должно тщательно наблюдать за нашими помыслами, узнавать причины их и, по возможности, удалять оные. При этом нужно помнить, что вожделевательную силу души подстрекают страстные воспоминания о женском поле, а причиною их служит наше невоздержание в пище и питье и безрассудное обращение с оным полом. Причину эту можно удалить посредством голода, и жажды, трудов, борения и уединения. Раздражительность наша возмущается воспоминаниями о людях нас огорчивших. Причиною этого могут служить тщеславие, привязанность к чувственности, вообще сластолюбие; за них огорчается страстный или, что он их лишился или, что не получил. Удаляются же оные презрением к ним и уничтожением из любви к Богу.

Бог знает себя и знает создания свои, и святые силы знают Бога и создания Божии. Но святые силы знают Бога и создания Его не так, как знает себя и создания свои Бог. Бог знает себя по блаженному существу своему, а создания свои по своей премудрости, которой все сотворил. Святые же силы знают Бога по причастию к существу Его, а творения Его – восприятием духовного в них смысла.

Бог, приводя к бытию разумное и умное существо, по высочайшей благости своей сообщил тварям четыре Божественные свойства, их содержащие, охраняющие и спасающие бытие, приснобытие, благость и премудрость. Первые два свойства – бытие и приснобытие Бог даровал существу, а два последние – благость и премудрость – нравственной способности, дабы тварь была причастна Ему по существу Его. По сему и сказано, что человек сотворен по образу и по подобию Божию. Сотворен по образу сущего, как сущий, присносущего, как присносущий, хотя и не безначально, однако бесконечно. Сотворен по подобию благого, как благий; премудрого по естеству, как премудрый по благодати.

По образу Божию есть всякое существо разумное, по подобию же – одни добрые и мудрые.

Все разумное и умное бытие разделено на два естества, т.е., на Ангельское и человеческое. Все естество Ангельское, в свою очередь, разделено на два главные, нравственные союзы и общества, на святое и проклятое, т.е. на святые силы и нечестивых демонов. И весь род человеческий разделяется только на два союза на благочестивых и нечестивых.

Бог, как само-бытие, само-благость, само-премудрость, совсем не имеет себе ничего противоположного. Но твари, по причастию только и благодати, имеющие все бытие, а разумные, сверх того, способность благости и премудрости, имеют противоположное, и именно бытию – небытие, способности к благости и премудрости – злость и невежество. Присно бытие или небытие их состоит в воле разумных тварей.

Некоторые, полагая, что существо тварей от вечности было с Богом и только от Него приняли они качества свои, говорят, что и их существу нет ничего противоположного, а противоположность находится в одних их качествах, но это неправда. Противоположного не имеет только единое Божие существо, как вечное, беспредельное, дарующее вечность всем прочим существам.

Существу же тварей противоположно небытие и что приснобытие или небытие их состоит во власти собственно сущего. Но так как дары Его непреложны, то тварь, как есть, всегда такою же и пребудет, содержимая вседержительною силою, хотя и иметь противно-ложное себе небытие, как из небытия в бытие приведенная и имеющая в Его воле свое бытие или небытие.

Все твари суть или разумные, допускающие в себя противоположности, т.е., добродетель и порок, ведение и неведение, – или же различные тела из противоположностей составленные, как то из земли и воздуха, огня и воды. Одни из них совершенно бесплотны и невещественны, хотя – некоторые из них и сопряжены с телами, другие же из вещества и вида (формы) только составленные.

Все тела, по естеству, неподвижны, – движутся же душою, одни разумною, другие – неразумною, а иные бесчувственною.

Из душевных сил – иная питательная и растительная; иная воображательная и побуждательная, иная, наконец мыслительная и умная. Одной растительной причастны растения, питательной и растительной вместе – бессловесные животные, третьей же вместе с двумя первыми – люди. Первые две силы тленны, а третья нетленна и бессмертна.

Святые силы, сообщая друг другу просвещение, сообщают и человеческому естеству или свою добродетель, или свое ведение, – добродетель, т.е., Богоподражательную благость, по которой благодетельствуют и себе самим, и друг другу, и низшим существам, соделывая этих Богоподобными, ведение, т.е. нечто о Боге, или о бестелесных нечто глубочайшее, или о телесных подробнейшее, или о провидении яснейшее, или о суде достовернейшее.

Нечистота ума состоит, во-первых, в ложном познании, во-вторых, – в неразумении чего-либо всеобщего, в-третьих, – в страстных помыслах, в-четвертых, – в соизволении на грех.

Нечистота тела есть грех, делом содеянный.

Тот любит безмолвие, кто не пристрастен к мирскому; тот любит всех людей, кто не любит ничего человеческого, и тот имеет ведение о Боге и о Божественном, кто не соблазняется ни чьими погрешностями.

Великое дело не быть страстным к вещам, но еще важнее пребыть бесстрастным к впечатлениям оных. Но любовь и воздержание сохраняют ум беспристрастным и к вещам, и к впечатлениям их.

Ум Боголюбивого вооружается не против вещей и их представлений, но против страстей, сопряженных с умопредставлениями, т.е., он не восстает против, например, женского пола, ни против обидевшего и ни против мысленных образов сих предметов, – но восстает против страстей, сопряженных с сими мысленными образами.

Иное вещь, или предмет, иное мысль о вещи и иное страсть к вещи. Вещь, например, муж, жена, золото и проч., мысль простое воспоминание поименованных теперь предметов; страсть или безрассудная любовь, или безумная ненависть к тем предметам.

Страстная мысль есть помысел, сложенный из страсти и мысли. Если страсть отделишь от мысли, то останется только чистый помысел. Отделение это в нашей воле и зависит от любви и воздержания.

Добродетели отрешают ум от страстей, а духовные созерцания от простых мыслей. Чистая же молитва возносит ум наш к самому Богу.

Бог вседовольный произвел твари из небытия в бытие не потому, чтобы чего-либо требовать, но дабы они, соответственно своим способностям, причащаясь существу Его, наслаждались; Сам же Он возвеселится о делах своих, видя их веселящимися и насыщающимися блаженством, которым насытиться невозможно.

Мир имеет очень много нищих духом, но не в том, в чем бы надлежало, много плачущих, но или о потере имения, или о потере близких сердцу; много кротких, но кротких к нечистым страстям, много алчущих и жаждущих, но того, чтобы похищать чужое и корыстоваться от неправды; много милостивых, но к телу и к телесному, много даже чистых сердцем, но – для тщеславия, много также гонимых, – но за свои грехи.

Но блаженны одни только те, которые и действуют, и страждут ради Христа и по примеру Христа.

Во всех наших действиях, как неоднократно сказано выше, Бог взирает на намерения, – для Него ли, или для чего другого мы что-либо делаем. Поэтому, когда мы хотим сделать что-либо доброе, будем иметь предметом не человекоугодничество, но Бога, дабы на Него всегда взирая, все делать для Него, в противном случае – мы и труд понесем и мзду погубим.

Во время молитвы отложи от ума и простые мысли о вещах человеческих и созерцание всего сотворенного, чтобы, мечтая о меньшем, не отпасть от Того, Кто без сравнения лучше всего сущего.

Если истинно возлюбим Бога, то по сей самой любви отложим страсти. Любить же Его – значит предпочитать всему миру, а душу – плоти, презирать все мирские вещи и заниматься всегда Им посредством воздержания, любви, молитвы и проч.

Во время продолжительного общения с Богом, при тщательном наблюдении за нашими страстями, мы уже можем не подвергаться нападениям грешных помыслов, но удаляя причины их, делаемся прозорливейшими, так что сбывается с нами пророческое слово «воззрело око мое на врагов моих, и восстающих против меня коварных слышит ухо мое» (Пс.91:12).

Когда видим, что ум твой благочестиво и праведно обращается в помышлениях о мире, то знай, что и тело твое пребывает чисто и безгрешно. Когда же замечаешь в твоем уме греховные мысли, и ты не удаляешь их, – знай, что и тело твое не замедлит впасть в грех.

Как для тела есть мир вещественный, так для ума есть мир мысленный, и, как тело любодействует с телом женским, так и ум любодействует с мыслью о женах воображением своего тела.

Не следует бояться и ужасаться умом тому, что Бог «Отец не судит никому же, но весь суд даде сынови» (Ин.5:22); Сын же вопиет «не судите, да не судимы будете» (Мф.7:1). То же самое говорит и Апостол: «ничего прежде времени не судите, донде же приидет Господь(1Кор.4:5), ибо судом, коим ты судишь другого, себя осуждаешь» (Рим.2:1). Люди же, оставя плакаться о грехах своих, взяли суд из рук Сына и сами, как бы безгрешные, судят и осуждают друг друга. Кто любопытствует о чужих грехах, или по подозрению судит брата, – тот еще не сделал и начала покаяния. Он не старается узнать собственные грехи, тягчайшие свинцовой тяжести и не знает отчего человек бывает жестокосердым, любящим суету и ищущим лжи. Он, как безумный, бродящий во тьме, оставя свои грехи, мечтает о чужих, истинных или мнимых, только по подозрению.

Самолюбие, как неоднократно было сказано выше, есть причина всех страстных помыслов, ибо от него рождаются три главнейшие помысла вожделевательной части души: пресыщения, сребролюбия и тщеславия. От пресыщения чрева зарождается помысел блудный, от тщеславия – горестный, от сребролюбия же любостяжательный; прочие же все следуют за которым-нибудь и сих трех, как то помысел гневный, печальный, злопамятный, завистливый и прочь. Страсти эти связывают ум предметами вещественными и, как тяжелый камень, гнетут его и удерживают на земле.

Итак, начало всех страстей есть самолюбие – конец же – гордость. Самолюбие есть безрассудная любовь к чувствительности. Удаливший оную, удалил и все страсти, от нее происходящие.

Как родители пекутся о своих детях, так и ум привержен естественно к своим суждениям. Как пристрастным родителям свои дети кажутся всех лучше и милее, хотя бы они на самом деле и посмеяния были достойны, так и для несмысленного ума свои суждения кажутся благоразумнее всех, хотя и будут всех хуже. Мудрый не так привязан к своим суждениям, но чем более они ему кажутся истинными и справедливыми, тем больше он не доверяет своему суду и других мудрых поставляет судьями своих суждений и помыслов и от них получает утверждение.

Когда победишь какую-либо из сильных страстей, например, пресыщение, или блуд, гнев, или любостяжание, тотчас нападает на тебя тщеславный помысел, но когда и его победишь, то на место его выступает помысел гордости. Все страсти, владычествуя в душе, изгоняют из нее помысел тщеславия, но, будучи побеждены, отверзают оному вход в нее. Тщеславие рождает, в свою очередь гордость, само оставаясь в душе. Бывает, изгоняемо, оно производит высокомерие, а оставаясь – наглость. Тщеславие истребляется тайными добродетелями, а гордость – приписыванием их Богу.

Сподобившийся познания Бога и истинно приобщившийся сладости оного, презирает все удовольствия, рождающиеся от прихоти.

Привязанный к земному желает или пищи, или удовлетворения плоти, или славы человеческой, или богатства, или чего-либо другого, тому подобного и редко может избавиться от рабства этих страстей.

Презирающие удовольствия презирают их или из страха, или по надежде, или по познанию, или же по любви к Богу.

Познание Божественных вещей без страсти к ним не убеждает ума совершенно презреть вещественное. Много можно найти людей, имеющих массу сведений, но совершенно погрязших в тине плотских страстей. Ибо очистившись прилежанием и получив познание, но потом обленившись, уподобляются Саулу, который, удостоившись царского престола, но недостойно живши, был со страшным гневом с оного свержен.

Как один помысел о вещах человеческих не нудит ум презирать Божественное, так и одно знание Божественного не убеждает его совершенно презирать человеческое, потому что здесь истина остается еще в сумраке и в подобиях, и для того имеет нужду в блаженной страсти святой любви, связующей ум духовными созерцаниями и убеждающей предпочитать вещественному – не вещественное, чувственному – разумное и Божественное.

Не всякий человек, удаливший от себя страсти и сделавший чистыми помыслы, тем обратил их на Божественное; можно не быть страстным ни к человеческому, ни к Божескому. Это случается с упражняющимися в деятельности только и не сподобившимися еще ведения, которые воздерживаются от страстей страхом мучений, или надеждою Царствия Небесного. «Верою ходим, а не видением», и добродетели имеем, еще в зерцалах и гаданиях. Следовательно, нам много надлежит упражняться в них, чтобы постоянным к ним прилежанием и чистым в них назиданием приобрести навык созерцаний.

Если мы только на время удалим от себя причины страстей и займемся хотя духовными созерцаниями, но так, что не всегда будем в них обращаться так, чтобы они были единственным упражнением нашим, – то поступая так, мы легко снова обратимся на плотские страсти, не получив от того другого плода, кроме праздного знания с высоким о себе мнением, конец которого есть постепенное помрачение самого познания и полное уклонение ума к предметам вещественным.

Страсть любви предосудительной занимает ум предметами веществами, а страсть любви похвальной прилепляет ум к Божественному. Ибо ум, обыкновенно, на каких предметах останавливается, в тех более и развивается, а в каких развивается, к тем обращает и вожделение, и любовь, – или к предметам Божественным, ему свойственным, или к делам плоти и страстям.

Бог создал невидимый и видимый мир, следовательно, Он сотворил и душу, и тело. Если видимый мир столь прекрасен, то каков должен быть невидимый? Если же сей лучше первого, то сколь превышает их обоих создавших их Бог? Если же Творец всего прекрасного лучше всего сотворенного Им, то каким образом, ум, оставив лучшего всех, занимается всех худшим, т.е. плотскими страстями? Не ясно ли из этого, что, обращаясь с ними почти от рождения, навыкнул в них, но всех лучшего и все превосходящего не испытал? Таким образом, если долговременным упражнением в воздержании от чувствительных удовольствий и прилежанием к Божественному, мы мало по малу удалим их из ума, который от этого расширится, успевая в Божественном и познает свое достоинство и назначение, то обратим все наши желания к Богу.

Кто бесстрастно говорит о грехе другого, тот говорит о сем по двум причинам, – или, чтобы его исправить, или другого наставить. Но, если он опустит эти цели, говоря о грехе другого, то делает это или для оскорбления, и в поношение другому. Таковой не избежит того, что Бог оставит его и сам он впадет в то, или другое прегрешение; тогда, будучи сам обличен и укорен другими, посрамится.

Не должно одинаково судить о согрешающих по навыку и согрешающих случайно. В последнем случае человек ни прежде греха, ни после не имел и мысль о том, чтобы согрешить и скорбит о случившемся. Совсем не то бывает с тем, кто грешит по навыку, ибо он и до греха грешил мыслью и, по совершении его, остается в том же расположении.

Кто добродетель творит из тщеславия, тот из-за того же и познания ищет. Таковой и делает, и говорит не для назидания, но во всем ищет только славы от зрящих или слушающих. Этот недостаток обнаруживается тогда, когда другие станут хулить слова, или дела его. Этим он крайне огорчается, не потому, что не успел в назидании их, ибо сей цели он и не имел, но потому, что ему не воздают чести.

Страсть сребролюбия обнаруживается всегда в том, что сребролюбец принимает всегда с радостью, а отдает с печалью. Таковой не может быть способен к назиданию.

Страдания терпят или из любви к Богу, или в надежде мздовоздаяния, или из их страха наказания, или из страха людского, или из расположения естественного, или для услаждения себя, или корысти, или из их тщеславия, или, наконец, по необходимости.

Отстать от помыслов – совершенно другое, что освободится от страстей. От помыслов часто отстают, когда нет на глазах тех предметов, к которым прежде кто-либо имел страсть, но страсти самые таятся в душе нашей и, при появлении предметов, – открываются. Поэтому необходимо ясно различать умом те вещи, к которым прежде имелась страсть.

Искренний друг тот, кто в скорби, нужде и несчастии, во время искушения ближнего терпит с ним оные, как собственные, неизменно и великодушно.

Не унижай совести, всегда советующих тебе лучшее, ибо она представляет тебе свойство Божественное и Ангельское, освобождает тебя от тайных скверн сердца и, при исходе от мира, дарует тебе дерзновение к Богу.

Если хочешь быть сведущ и, вместе с тем, скромен, не рабствуя страсти высокомерия, то всегда ищи в вещах то, что скрыто от твоего разума и, найдя многое и различное – неизвестное тебе, ты удивишься своему невежеству и умеришь высокомерие свое. Познавши же себя, ты познаешь многое, великое и дивное. Мечтание же о своих знаниях не дает успевать в познаниях.

Тот действительно желает исцелиться, кто не противится врачебным средствам. Средства же сии суть болезни и скорби, разными случаями наводимые.

Тщеславие и сребролюбие рождают друг друга. Ибо одни богатеют из тщеславия, а иные, обогатясь, тщеславятся. Так бывает обыкновенно в мире. Но некоторые же более тщеславятся, будучи нестяжательные, а имея серебро, или золото тщательно скрывают оное, стыдясь, что имеют вещь, их состоянию неприличную.

Как тщеславию монаха свойственно тщеславиться добродетелью и ее последствиями, – гордости же его свойственно гордиться успехами, унижая других и приписывая себе то, что принадлежит Богу, так тщеславию и гордости мирского – светского человека свойственно тщеславиться и гордиться красотою, богатством, силою и разумом.

Успевание мирских людей есть падение в монахах, а успевание монахов, есть падение в мирских людях. Успехи мирян состоят в богатстве, славе, могуществе, роскоши, утучнении тела и т.п. вещах, приобщаясь которым монах почивает. Успевание монаха есть нестяжание, уничижение, бессилие, воздержание, страдание и т.п., чему невольно подвергшись миролюбец, считает то великим несчастием и часто так огорчается, что покушается на жизнь свою, как то и делают некоторые.

Пища нам требуется для двух причин: – для поддержания сил телесных и для врачевания. Принимающие ее не с этими намерениями, – употребляют во зло, данное Богом на пользу и осуждаются как сластолюбцы. Да и во всех вещах неправильное употребление их есть грех.

Смиренномудрие есть частая молитва со слезами и трудами. Ибо сия, призывая всегда на помощь Бога, не попускает безумно полагаться на свою силу и мудрость и превозноситься над другими, – две лютые болезни горделивой страсти.

Иное противляться простым помыслам, дабы они не возбудили страсти, иное – помыслам страстным, дабы не произошло нашего соизволения на грех.

Со злопамятством неразлучна досада. Так, когда ум с огорчением видит лицо оскорбившего брата, то очевидно, что имеет памятозлобие. Памятозлобие же ведет к смерти, так как всякий злопомнящий есть преступник. Если ты злишься на кого, – молись о нем и, молитвою отделяя досаду от воспоминания о причиненном тебе зле, остановишь движение страсти. Став же дружелюбным и человеколюбивым, совершенно изгонишь страсть из души. Когда же другой злобится на тебя, будь к нему ласков, смирен, общителен, – и отведешь его от страсти.

Досаду завидующего с трудом успокоишь, ибо то, чему завидует он в тебе, считает для себя несчастием. Не иначе можно успокоить его, разве скрывая предмет зависти от него. Но если же это для многих полезно, а для него оскорбительно, то которую пренебречь сторону? – Надо быть полезным для многих, но по возможности не пренебрегать и им и не давать себя в обман коварной страсти, так как помощь подается не страсти, а одержимому ею. По смиренномудрию должно уступить ему, как превосходящему тебя и давать ему предпочтение над собою во всякое время, на всяком месте и во всяком деле. Свою же зависть можешь остановить, если станешь радоваться радости того, кому завидуешь и печалиться о печали его, исполняя наставление Апостола «радоватися с радующимися и плакати с плачущими» (Рим.12:15). Ум наш находится среди двух соперников, из которых каждый свое делает, один производит добродетель, а другой – порок, т.е., между Ангелом и демоном. Но ум имеет власть последовать, или противиться, кому хочет. Святые силы побуждают нас к добру, семена природы нашей, и добрая воля наша помогают нам в этом; страсти же и злая воля дают случай к нападениям демонов.

Чистый ум иногда Сам Бог учит, нисходя на него. Иногда внушают доброе святые силы, а иногда созерцание природы.

Ум, приемля впечатления вещей, применяется к каждому из них. Созерцая же оные духовно различно изменяется по своему созерцанию, но будучи в Боге, бывает совершенно без образов и видов. Ибо, созерцая единовидного и сам единовиден и световиден делается.

Совершенная душа есть та, страстная сила которой вся устремлена к Богу.

Совершенный ум есть тот, который, истинною верою недоведомо познав Недоведомого, узрел во всем Его творения и получил от Бога познание, объемлющее действующий в них промысел и суд, насколько это возможно.

Время делится на три части, – так и вера простирается по всем сим трем частям; надежда простирается на одну, а любовь на две. Вера и надежда имеют предел, любовь же, соединяясь с пребесконечными и всегда возрастая, пребывает в бесконечные века. И потому то любовь больше и выше всех.

Цель Божия промысла есть разделившихся различными пороками людей через правую веру и духовную любовь соединить воедино.

И Спаситель пострадал да «расточенных чад Божиих соберет воедино» (Ин.11:52). Итак, кто не терпелив в напастях, не переносит печалей и не подъемлет трудностей, тот ходит вне любви Божией и цели промысла.

Если любовь долготерпит и милосердствует, то малодушествующий при начальных обстоятельствах, злобствующий на причинившего ему оскорбление и отвращающийся от любви к нему, разве не отпадает от цели Божия промысла?

Наблюдай за собою, – не в тебе ли самом, а не в брате кроется злоба, разлучающая тебя с ним, постарайся примириться с ним, дабы не отпасть от заповеди любви.

Не пренебрегай заповеди любви, ибо через нее соделаешься сыном Божиим, а преступая ее – сыном геены.

Любовь между друзьями разрушается, во-первых, если завидуешь, или делаешься предметом зависти, во-вторых, если причиняешь, или терпишь какой-либо ущерб; в-третьих, если бесчестишь, или терпишь бесчестье; и в-четвертых, если подозреваешь и подозреваем бываешь. Итак, не сделал ли ты, или не сделалось ли чего такого с тобою, за что ты отлучаешься любви дружеской.

Если случилось тебе искушение со стороны друга, и огорчение довело тебя до ненависти, то не давай победить тебя ненависти, а сам победи ее любовью. Победить же можешь следующим образом: истинно молись об огорчившем тебя Богу, приемля приносимое от друга извинение, или сам его тем предупреждая и поставляя самого себя виновником случившегося и долготерпи, пока не пройдет сия туча.

Долготерпеливый есть тот, кто ожидает конца искушения и приобретает венец терпения.

Муж долготерпеливый – благоразумен, ибо во всем случающемся смотрит на конец и, в ожидании оного, переносит все скорбное. Конец же оный, по словам Апостола, есть «жизнь вечная». «Се же есть живот вечный, да знают тебе единаго истинаго Бога и его же послал еси Иисуса Христа» (Ин.17:3).

Не будь скор на отвержение духовной любви, ибо не осталось человекам иного пути ко спасению.

Кого вчера почитал за духовного брата и за добродетельного, не считай сегодня порочным и злым, ибо это будет зависеть от ненависти к нему, породившейся в тебе от навождения лукавого; но, долготерпя любовью, вспомни вчерашние добрые твои суждения о нем и отложи от души сегодняшнюю ненависть.

Кого вчера хвалил, как доброго, и превозносил, как добродетельного, не поноси того ныне, как порочного и злого, по причине превращения твоей любви в ненависть, но при тех же суждениях оставайся хотя бы еще и владело тобою огорчение. Таким образом удобно возвратишься на спасительную любовь.

Для кроющейся еще в тебе на брата твоего досады не помрачай прежней твоей похвалы о нем, примешивая в беседах с другими в слова твои и порицание, но, говоря о нем с чистосердечною похвалою, молись о нем прилежно, как о самом себе, и ты скоро избавишься от гибельной ненависти.

Не желая слышать о брате, не говори, что не ненавидишь его, но внемли словам Моисея «не возненавидиши брата твоего мыслию твоею, обличением обличиши брата твоего и не приимеши за него греха» (Лев.19:17).

Если случится, что брат под влиянием искушения, будет злословить тебя, то не выходи из области любви и не попусти злому духу возмутить твою мысль. Ты не выйдешь из области любви, если, будучи поносим, благословлять поносящего будешь, если, при его ухищрениях против тебя, сохранишь благорасположение к нему. Вот путь христианской философии, и шествующий сим путем, водворится со Христом.

Не считай благорасположенными к тебе тех, которые приносят тебе рассказы, поселяющие в тебе досаду, или злобу на брата, хотя бы они и казались правдивыми. Отвращайся таковых, как ядовитых змей, дабы и их от злословия отдалить и свою душу избавить от злобы.

Не уязвляй брата намеками, дабы и от него не получить подобного и тем не лишить любовного расположения и себя, и его. Лучше с любовью иди смело и обличи его, дабы, разруша причины огорчения, и себя и его избавить от огорчения и досады.

Испытывай тщательно совесть свою, не ты ли причиною, что брат твой не примиряется с тобою. Не призирай ее, ведающую сокровенные твои тайны, обличающую тебя при исходе от мира и во время молитвы полагающую тебе претыкания.

Примиряясь с братом, не вспоминай слов, выговоренных им во время досады в лицо ли тебе, или заочно про тебя сказанных, дабы, допуская злопамятные помыслы, не обратиться снова в пагубную ненависть к брату.

Душа разумная, питая к человеку ненависть, не может быть в мире с Богом, давшим нам следующую заповедь: «если не отпустите человекам согрешения их, то и Отец ваш небесный не отпустит вам согрешений ваших» (Мф.6:15). Если брат и не хочет примириться, – ты, по крайней мере, сохрани себя от ненависти, усердно молясь за него и не злословя его ни перед кем.

Неизглаголанный мир св. Ангелов утверждается на сих двух столпах: на любви к Богу и любви друг к другу. Об этом Господь Иисус Христос сказал: «в сих двух заповедях закон и пророцы висят» (Мф.22:40).

Не будь самоугодник – и ты не будешь братоненавистник. Не будь самолюбцем – и будешь Боголюбив.

Стяжавший совершенную любовь и всю жизнь по ней устроивший, Духом Святым именует Господом Иисуса (1Кор.12:3).

Любовь к Богу любит всегда воскрылять ум к собеседованию с Богом. Любовь к ближнему располагает всегда хорошо о нем мыслить.

Любящему суетную славу, или привязанному к чему-либо вещественному свойственно досадовать на людей за временное, или злобствовать на них, или иметь к ним ненависть, или покоряться земным помыслам. Боголюбивой же душе все сие чуждо.

Когда и в мыслях ничего не говоришь и не делаешь ничего порочного, когда не злобишься на обидевшего и злословившего тебя, когда во время молитвы имеешь ум, постоянно отрешенный от вещества и образов – знай, что ты возрос в меру бесстрастия и совершенной любви.

Не малый подвиг отстать от тщеславия. Средство для освобождения от него есть тайное творение добродетелей и частая молитва; признаком же освобождения от него служит незлобие против злословившего или злословящего.

Если хочешь быть праведен, воздай душе твоей и телу твоему им принадлежащее. Мыслительной части души предоставь чтение, духовные созерцания и молитву, раздражительной (чувствительной) – духовную любовь, противоположную ненависти; вожделению – целомудрие и воздержание и, наконец, телу – пищу и одеяние, но только необходимые.

Ум действует согласно естеству твоему, когда держит страсти в покорности, созерцает свойства существ и обращается с Богом.

Как здоровье и болезнь относятся ко всему телу живого существа, свет и тьма к зрению, – так добродетель и порок относятся к душе, а ведение и неведение к уму.

Христианин умудряется тремя путями: заповедями, учением и верою. Заповеди отрешают ум от страстей, учение вводит его в познание сущих, а вера – в созерцание Святой Троицы.

Иные из подвижников отгоняют только страстные помыслы, а другие отсекают и самые страсти. Помыслы отгоняются молитвою, размышлением, или другим каким-либо благочестивым упражнением. Страсти же отсекаются презрением тех вещей, которые производят страсти.

Кто совсем отрешился от страстных помыслов и приобрел чистую и не чувственную молитву, тот достиг духовного совершенства.

Многие страсти таятся в душе нашей лишь только до появления известных предметов, под влиянием которых они обнаруживаются и с тем большею силою, чем дольше таились.

В отсутствии предмета страсти, не считай себя имеющим совершенное бесстрастие. Но когда и предмет представится, а ты не поколеблешься ни им, ни после, – воспоминанием о нем, – тогда знай, что ты вступил в область бесстрастия. Но и тогда не будь беспечен. Ибо постоянная только добродетель умерщвляет страсти, а небрежение о ней снова возбуждает страсти.

Любящий Христа, без сомнения, подражает Ему, по возможности Христос же не переставал благотворить людям, несмотря на их неблагодарность, ругательство. Он долготерпелив. Был от них битый, заушаем, злословим и, наконец, убит, – Он все претерпел, не мысля ни о ком никакого зла. Вот, ясно выраженные, проявления любви к ближнему. Кто же, не имея оных, говорит «я люблю Христа», или – «я получу царствие небесное» – тот обманывает себя. Ибо Господь сказал: «Не всяк глаголяй ми «Господи! Господи!», внидет в Царствие Небесное, но творяй волю Отца Моего», и еще «любяй заповеди Моя соблюдает» (Мф.7:21 и Ин.14:21). Вся цель заповедей Спасителя та, чтобы освободить ум от невоздержанности и ненависти, и возвести его к любви к Нему Самому и ближнему, вследствие чего рождается свет святого познания.

Сподобившись от Бога некоторого познания, не забывай любви и воздержания, ибо он, очищая страстную часть души, устрояют тебе путь к ведению.

Путь к ведению есть бесстрастие и смирение. Без них никто не узрит Бога.

Поскольку «знание кичит, а любовь созидает» (1Кор.8:1), то к познанию присоединяй любовь и тогда будешь духовным строителем, без гордости назидающим и себя и всех, приближающихся к тебе.

Любовь созидает потому, что и не завидует, и не оглашает того, чему бы позавидовали, и не почитает себя достигшею познания, и не стыдится признавать свое невежество в том, чего не знает. Таким образом, она предохраняет ум от гордости и способствует ему всегда успевать в познания. За познанием естественно следовать мечтанию и зависти, особенно в начале. Мечтание происходит от самого себя и от других, – от не имеющих оного. Любовь все сие отвращает. Отвращает мечтание, потому что – «не гордится», зависть внутреннюю, потому что «не завидует», зависть внешнюю, потому что, «долготерпит и милосердствует» (1Кор.13:4). Итак, имеющему ведение нужно приобрести и любовь, дабы она сохраняла ум во всем невредимым.

Сподобившийся дара познания, но питающий досаду, злобу, или ненависть на человека, подобен тому, как если бы, занозил ум тернием и волчцами. Итак, при знании необходимо нужна любовь.

Не все пекись о плоти, но определяй ей и труд по силе ее, ум же весь обрати внутрь, ибо «телесное обучение вмале есть полезно, а благочестие на все полезно есть» (1Тим.4:8).

Занимающийся непрестанно внутренним не только целомудствует, долготерпит, милосердует, смиренномудрствует, но и созерцает и богословствует, и молится. О сем то сказывает Апостол говоря «Духом ходите» и проч. (Гал.5:16).

Не умеющий ходить путем духовным не остерегается страстных помыслов, но все попечение имеет о плоти или пресыщается, или живет распутно, или досадует, сердится и злится и, таким образом омрачает ум и возмущает мысль.

Писание не отъемлет ничего данного нам Богом для нашего употребления, но обуздывает неумеренность и исправляет безрассудность. Т.е. оно не запрещает ни есть, ни рождать детей, но запрещает пресыщение и прелюбодейство и т.д. Не запрещает оно и думать о вышесказанном, но запрещает мыслить страстно.

Одно, совершаемое нами для Бога, делается по заповедям, а иное не по заповеди, но, так сказать, по вольному произволению. По заповеди, – когда мы любим Бога и ближнего, врагов, не прелюбодействуем, не убиваем и проч., за нарушение чего мы подвергаемся осуждению. По вольному произволению, – когда храним девство и ведем безбрачную жизнь, не хотим стяжать имения, отшельничествуем и проч. Эти вольные наши действия представляют род жертвы на тот случай, дабы, если по немощи не исполним какой-либо заповеди, сими жертвами мы могли умилостивить благого Владыку нашего.

Предпочитающий жизнь безбрачную, или девство, должен иметь» чресла препоясана» воздержанием и «светильник горящ» молитвою, созерцанием и духовною любовью.

Некоторые думают, что они не могут иметь даров Святого Духа, и это не потому, что они, по нерадению в исполнении заповедей, не знают, что имеющий истинную веру во Христа имеет в себе, как бы в сокращении все дары Божии. Но так как мы, по нерадивости нашей, далеко отстоим от деятельной ко Христу любви, которая показывала бы нам Божественные сокровища, заключающиеся в нас, то отчасти и справедливо считаем себя чуждыми даров Божиих. Если, по словам Апостола, «Иисус Христос в сердцах наших живет верою» (Еф.3:17), «все же сокровища премудрости и ведения в нем сокровенны суть» (Кол.2:3), – то все сокровища премудрости и ведения находятся в сердцах наших. Но они открываются сердцу по меру очищения его в каждом заповедями. Вот сокровище, «скрытое на селе» сердца нашего, которого мы не обретает по нерадению. Ибо, если бы мы обрели его, то продали бы все и купили бы село сие. Но мы, оставя село, работаем около него, где нет ничего кроме терния и волчцев.

Для того то и говорит Спаситель «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф.5:8), потому что сам Он в сердцах верующих скрывается. Тогда узрим и сокровища, заключающиеся в нем, когда очистим себя любовью и воздержанием. По сему то Он и говорит еще «продайте имение ваше и раздайте в милостыню, и се все вам чисто будет» (Лк.12:33). Говорит это Иисус Христос уже к не занимающимся телесными вещами, а старающимся очистить ум свой от ненависти и невоздержания, ибо все оное оскверняет ум и не дает ему видеть живущего в нем Христа по благодати святого крещения.

Путями ко спасению называются добродетели. Выше же всех добродетелей – любовь, поэтому и Апостол предлагая нам средства ко спасению о любви говорит в следующих словах «по превосходству путь вам показую» (1Кор.12:31), и научает этим нас презирать все вещественное и ничего временного не предпочитать временному.

Любовь к Богу противоборствует похоти, ибо склоняет ум воздерживаться от сладострастия; любовь же к ближнему противоборствует раздражению, ибо заставляет презирать славу и богатство. Сии то «два пенязя» Спаситель «дал содержателю гостиницы», дабы он имел о тебе попечение. Но не явимся мы неблагодарными, приставши к разбойникам, дабы снова не быть израненными и совсем мертвыми не остаться.

Очищай ум твой от гнева, злобы, развратных мыслей и почувствует в себе присутствие Христа.

Кто просветил тебя верою во Святую Единосущную Троицу? Кто тебе сказал о воплощении Единого от Святой Троицы? Кто научил тебя познанию о бесплотных, о сотворении и конце видимого мира, о воскресении мертвых и вечной жизни, или о славе царствия небесного и о страшном суде? – Не благодать ли Христова, живущая в тебе, которая есть залог Святого Духа? Что выше сей благодати? Что лучше сей мудрости и ведения? Что выше сих обещаний? – Если же мы и после сего остаемся праздны и нерадивы и не очищаемся от мешающих нам и ослепляющих ум наш страстей, то в этом должны винить себя, а не отрицать вселения благодати.

Бог, обетовавший нам вечные блага и давший в сердце наше залог Духа, заповедал нам и пещись о нашем житии, дабы внутренний человек, освободясь о нашем житии, дабы внутренний человек, освободясь от страстей еще в настоящей жизни начал искупать те блага.

Сподобясь Божественных и вышних созерцаний, мы должны особенно прилежать к любви и воздержанию, дабы иметь в душе свет непрестанный.

Раздражительную силу души обуздывай любовью, вожделевательную умерщвляй воздержанием; мыслительную поддерживай молитвою, и свет ума твоего не помрачится никогда.

Любовь расторгают следующие причины: бесчестие, причиненный урон, оклеветание – веры, или жития. Разрывающий любовь по какой-либо из таковых причин, не познал еще цели заповедей Христовых.

Старайся, сколько можешь, любить всякого человека. Если же сего еще не можешь, то, по крайней мере, ненавидь никого. Но и сего не в состоянии будешь делать, если не победишь всего земного.

Такой то оскорбил тебя, ненавидь не его, но самое оскорбление, образ его и подпустившего его к тому демона. Если ненавидишь поносившего тебя, то ненавидишь человека и преступаешь заповедь, и что он сделал словом, – ты совершаешь делом. А если хранишь заповедь, то покажи любовь на деле и помоги ему отвратиться от зла.

Христос не хочет, чтобы ты имел к кому-либо ненависть, или досаду, или гнев, или злобу на кого каким бы то ни было образом и за что бы то ни было временное. Это ясно всякому проповедуют четыре Евангелия.

Много говорящих, мало же исполняющих. Впрочем, никто не должен искажать слово Божие для своей нерадивости, но лучше признать свою немощь и не скрывать истины Божией, дабы вместе с преступлением заповедей не быть повинну в перетолковании слова Божия.

Любовь и воздержание освобождают душу от страстей, созерцание же и чтение избавляют ум от невежества, а молитвенное состояние поставляет молящегося пред самого Бога.

Когда духи злобы увидят, что мы презираем мирские вещи, не желая за них ненавидеть человеков и отпадает от любви, то воздвигают на нас клеветы, дабы мы, не перенесши оскорбления возненавидели клеветников.

Нет для души недуга тяжелее клеветы, – веру ли оклевещут, или поведение, и никто не останется равнодушным к этому, разве тот, кто, как библейская Суссана, взирает на одного Бога, который только один силен и от бед избавит и людям показать истину, как с нею сделал, и душу утешить надеждою.

Сколько будешь молиться за оклеветавшего, столько Бог будет вразумлять соблазнившихся о тебе.

Заповеди Господни научают нас правильно употреблять вещи. Правильное же употребление их очищает свойство души и рождает в ней благоразумие, благоразумие же рождает бесстрастие, а от сего рождается совершенная любовь.

Тот еще не имеет бесстрастия, кто, в случае искушения, не может оставить без внимания недостаток друга, так как, скрывающийся в душе страсти, возмущаясь, ослепляют рассудок и не дают рассмотреть истины и различить доброе от худого. Итак, таковой не стяжал еще совершенной любви, изгоняющей вон страх осуждения.

Верному другу нет ничего равноценного. Он несчастия друга считает своими и терпит их вместе с ним, страдая даже до смерти. В счастье много друзей, но во время искушений едва ли найдешь и одного.

Всякого человека нужно от души любить, а упование возлагать на одного Бога и Ему единому служить от всей силы. Пока Бог хранит нас, то и друзья нам благоприятствуют, и все враги не сильны нам зла сделать. Когда же Он нас оставит, то и все друзья нам изменят, и все враги укрепляются на нас.

Четыре вида существуют оставления нас Божия: оставление промыслительное, дабы мнимым оставлением спасти оставляемых, как это было с самим Господом во время Его страданий на кресте; оставление испытательное, – какое было с Иовом и Иосифом, дабы явить одного столпом мужества, а другого столпом целомудрия. Бывает оставление для отеческого духовного наставления, как то было с Апостолом, дабы смиренномудрием сохранить в нем преизбыток благодати. Наконец, бывает оставление по отвращению, как то сделано с иудеями, дабы наказанием обратить их к покаянию. Все эти виды оставления спасительны Божией благости и человеколюбия.

Одни строгие блюстители заповедей и верные таиники судеб Божиих не оставляют друзей, по Божию попущению искушаемых. Презревшие же заповеди и не посвященные в таинства судеб Божиих, когда друг благоденствует, – наслаждаются с ним; когда же он, искушаемый, страждет, – оставляют его, а иногда даже переходят к противникам его.

Други Христовы всех любят искренно, но не всеми бывают любимы. Друзья мира не всех любят и не всеми любимы бывают. Други Христовы до конца сохраняют союз любви, – друзья мирские до тех пор, пока не встретится ссоры за что-либо мирское.

«Друг верен – кров крепок». В счастье друга – он добрый советник и единодушный сотрудник; в несчастии – усерднейший заступник и сострадательнейший поборник.

Многие много писали о любви, но обрести ее можно только у одних учеников Христовых. Ибо одни учителем любви имели «истинную любовь», о которой сказано «если имею дар пророчества и знаю тайны все и все ведение, любви же не имею никакой нет пользы мне» (1Кор.13:2).

Итак, стяжавший любовь, стяжал самого Бога, как так, «Бог Любы есть» (1Ин.4:16).

«Аминь, аминь глаголю вам, яко елика еще чесо просите от Отца во имя Мое, даст вам. Доселе не просите ничесоже во имя Мое просите, и приимете, да радость ваша исполнена будет. Сие в притчах глаголах вам, но приидет час, егда ктому не глаголю вам, но яве о Отце извещу вам. В той день во имя Мое воспросите и не глаголю вам, яко Аз умолю Отца о вас. Сам бо Отец любит вы, яко вы Мене возлюисте, и веровасте, яко Аз от Бога изыдох. Изыдох от Отца и приидох в мир, и паки оставляю мир, и иду ко Отцу. Глаголаша Ему ученицы Его се ныне не обинуяся глоголеши, а притчи никоея же не глаголеши. Ныне вемы, яко веси вся и нетребуеши, да кто Тя вопрошает. О сем веруем, яко от Бога изшел еси» (Ин.16:23–30).

Всякий человек чувствует в душе своей потребность искать покоя и довольства. Сия потребность каждому из нас столько же естественна, сколько естественно нам желание быть счастливыми, потому что оба сии совершенства существенно между собою связаны, и мы вместе как приобретаем, так и теряем оные. Посему сколько бы ни были между собою различны наши склонности, и сколько бы ни казались противоречащими наши поступки, всегда довольство души, хотя часто и не помышляем о том, составляет для нас главную и конечную цель. Но как ни обще всем это желание, и как ни естественна такая потребность, мы однако же редко достигаем сего совершенства, хотя ищем оного с великим рвением и усилием; даже, к несчастию нашему, наибольшие усилия при этом, часто удаляют нас от предположенной цели.

Мы не достаточно еще изведали естество нашей души и естество вещей, которыми хотим доставить себе это спокойствие. Думаем, что вполне достигаем оного, когда можем удовлетворить чувственным своим вожделениям. По нашему мнению величие, забавы, богатство и прочие земные блага и преимущества составляют для нас единственное средство достигнуть своего счастья. Не станем у сих благ оспаривать их достоинство, какое дано им самим Богом, если только и употребление их сообразно с учреждением Божиим. Изобилие и разнообразная красота земных тварей, нежность и необходимость чувственных ощущений – служат ясным доказательством, что Бог даровал нам оные не только для поддержания жизни, но также для удовольствия и для наслаждения нашего в тягостях жизни, и мы были бы не благодарны к любви его, если бы с ложною и лицемерною бесчувственностью стали судить о том иначе. Но сколько неестественно отрицаться от ощущений чувств своих, столько же невозможно достигнуть великой цели естества нашего, ища для себя единственного и совершенного покоя в насыщении чувственных своих вожделений, или, что то же, – в наслаждении земными благами.

Для истинного нашего довольства необходимо нужны три условия. Надобно доставить себе средства к довольству, средства должны быть такого свойства, чтобы или действительно насыщалось наше желание, и, наконец, наши ощущения сего довольства должны быть всегда равно живы. Но с которой стороны ни будем смотреть на мир сей, не найдем в нем ни одного из сих качеств, даже в отдельности. Тщетные наши желания и бесчисленные бесполезные усилия ежедневно доставляют нам новые доказательства, что мы не в состоянии насытить желаний своих благами мира сего, как бы не хотели. Не многие из нас имеют преимущество ни в чем себе не отказывать; при том и сии немногие, подобно нам, людям малым, должны во многом еще ограничивать свои желания, если не хотят разделить с нами одинаковых ощущений своего бессилия. А если бы нам и посчастливилось получить, наконец, вожделенные блага, которых домогаемся, то одно кратковременное наслаждение ими не достаточно ли удостоверяет нас в их непостоянстве и несовершенстве.

Кто из нас не познавал многократно себе опытом на том, что ему казалось высочайшим благополучием? Мы почитали это благополучие совершенством, пока оно было от нас далеко, и пока думали найти в нем свое спокойствие. но как скоро достигали оного, тогда начинали примечать соединенные с ним несовершенства, которых не видели мы издали. Сначала не было в нас смелости приписать сии несовершенства самим благам. Мы думали еще, что причина в нас, что мы не умели сделать надлежащего выбора. Потому начали искать новых, по мнению нашему, лучших; но вот и такие найдены, и что же? И они не дали нам истинного довольства, которого мы искали. Или благополучие наше вскоре было потеряно и нас сокрушала его кратковременность, или, оставаясь при нас, оно становилось обыкновенным и пошлым. Чем более старались мы изощрять вкус свой, тем скорее притуплялись чувства наши и, наконец, самые увлекательные удовольствия перестали нам нравиться.

Таково свойство всех земных благ! И если бы мы, люди малые, подумали, что собственные наши опыты недостаточны к подтверждению сей истины, то нам, конечно, не откажут в своем свидетельстве те, кто более нашего имел случаев узнать свет с самых лучших его сторон.

Но как невозможно найти спокойствия в земных благах, – так, наоборот, благонадежны, к достижению блаженства, те средства, какие указывает нам религия и которым единственным и истинным основанием служит вера в нашего Искупителя.

Сам Он уверяет учеников своих, что они найдут в вере совершенное для себя успокоение.

Когда приближалось уже время Его страдания, Ему нужно было существенную цель Своего посольства объяснить ученикам полнее, нежели сколько дозволяла им доселе их немощь и возвестить им все скорби, которых с сего времени они должны были ожидать за свое исповедание. Однако Господь уверяет своих учеников, что, при всех злостраданиях, они сохранят в душе своей совершеннейшую радость и спокойствие, ибо уверенность в истине, которая с сего времени будет в них непрестанно возрастать, послужит для них вместе живым удостоверением, что они любимы Богом.

Сия уверенность в любви Божией, при всех предстоящих им превратностях жизни, соблюдет в них чувство блаженного довольства, подаст им мужество и крепость с радостью переносить самые великие скорби. «Вы, – говорит Он – печаль имате убо ныне паки узрю вы, и возрадуется сердце ваше, и радости вашея никтоже возмет от вас» (Ин.16:22).

Доселе вам радость сия была еще неизвестна, потому что вы не довольно ясно познали Меня и собственную цель Моего искупления. А поэтому вы не имели еще упования на Меня, «доселе не просисте ничесоже во имя Мое» (Ин.16:24); а по причине вашей немощи и Я не мог вам дать на сие полного объяснения. Я говорил с вами в общих выражения («в притчах», (Ин.16:25)) и довольствовался тем, что вы вообще были уверены в истине Моего Божественного посольства; и вот причина, по которой и теперь еще имеете так мало упования на Отца Моего Небесного, и при теперешнем приближении исхода Моего чувствуете в себе печальное расположение духа «Но приидет час, егда ктому в притчах не глаголю вам, но яве о Отце возвещу вам» (Ин.16:25), подробно и явственно скажу вам цель Своего посольства и предстоящего страдания. И как вы тогда («в той день» – (Ин.16:26)) Моим воскресением и сошествием на вас Духа, которого пошлю вам, сильнее, нежели теперь, будете удостоверены в истине и совершенстве Моей искупительной жертвы, то будете просить во имя Мое и с самым радостным упованием полагаться на Мои обетования. И Мне к утешению вашему не нужно тогда будет уверять вас в Моем о вас ходатайстве («и не глаголя вам яко Аз умолю Отца о вас», (Ин.16:26)); напротив, – вы, по собственной уверенности, с радостнейшим упованием вручите судьбу свою Отцу вашему Небесному.

Ибо та же вера, по которой познаете и возлюбите Меня, как истинного своего Искупителя, произведет в вас самую живую уверенность, что вы любимы Богом, и что можете почитать Его Отцом своим, Который, как бы ни устроял судьбу вашу, не может иметь другой цели, кроме вашего истинного и постоянного блаженства. «Сам Отец любив вы, яко вы Мене возлюбисте, и веровасте, яко Аз от Бога изыдох» (Ин.16:27). И сии то слова Искупителя нашего примем ныне, благочестивые читатели, в основание благочестивого нашего размышления.

Из них постараемся доказать блаженное успокоение тех, которые удостоверились чрез веру, что они любимы Богом.

Постараемся доказать это на основании, во-первых, того, что без веры не можем иметь успокаивающего удостоверения в любви к нам Божией, и во-вторых, – что вера действительно соделывает нас причастными сего блаженного успокоения.

Довольство наше, чтоб быть ему совершенным и постоянным, требует двух существенных принадлежностей. Во-первых, мы должны быть уверены, что Бог милосерд, и все случаи настоящей жизни, по любви Своей, наклоняет к нашему благу.

Во-вторых, должны мы быть также уверены, что после настоящей жизни от любви Божией мы можем надеяться на блаженную вечность.

Есть Бог. Над нами царствует вечное, беспредельное, святое и премудрое существо. Мысли этой мы никакою силою не можем истребить из сердца. Мир не мог произойти без причины. Такой искони существующий ряд беспрерывных действий, в которых каждое действие имеет свою предшествующую причину, и все вместе не имеют от вечности первой причины, есть самое нелепое противоречие. Ибо, в таком случае, действующею причиною всех вещей было бы ничто.

Посему необходимо должно быть от вечности неизменяемое Существо, которое, по собственному естеству своему, необходимо, и есть первая вина всех вещей.

Сам мир не может быть сим вечным необходимым существом. Ибо, в противном случае, он или должен в своем настоящем устройстве быть от вечности необходим, или устройство его должно быть действие вечной материи, но то и другое не возможно. Во-первых, невозможно, чтобы настоящее устройство мира было само по себе от вечности необходимо. Ибо все, современно с нами в мире существующее, состоит из беспрерывных действий, а ни одно из них не могло произойти без своей предшествующей причины. Бесконечный ряд годов не сделает в этом никакой перемены. За миллионы лет была бы та же зависимость, всегда были бы те же действия, и они также, как и настоящие не могли бы произойти сами собою без причины. Если же допустить, что мир вечен, – то выйдет, что целое само по себе необходимо, и вместе с тем, что части сего целого – случайны. Движение есть существенное и необходимое свойство материи, и все настоящие движения в мире, все настоящие сочетания тварей, их различные виды, их число – так необходимы, что ни одна тварь не может двинуться иначе, нежели как она действительно движется.

Во избежание противоречия невозможно, чтобы какая-нибудь тварь образована была иначе, нежели как она действительно образована, и мир перестал бы существовать, если бы в нем стало больше, или меньше одною звездою, одним животным, одним листом в роще, или, если бы что-нибудь стало двигаться иначе, нежели как теперь движется. А в таком случае – все есть Бог. В таком случае все части мира суть свойства Божии, столько же необходимые, как и самое Существо Божие, и каждая песчинка, лежащая на дне моря, столько же необходимо принадлежит к существу мира, сколько невозможно представить себе Бога без вечности.

Настоящее устройство мира не может быть также действием вечной материи. Конечно, уже материя (вещество) не есть существо само по себе свободное и мыслящее. Посему, если допустить, что разнообразное совершенство бесчисленных существ и поразительная стройность оных ненамеренны и произошли по случаю. Случайно и то, что всякая тварь в своем роде совершенна, и все твари по родам своим с точною и мерною постепенностью различны одна от другой в своих совершенствах; так что никогда между собою не смешиваются и не составляют между собою неравных промежутков. Случайно и то, что строение каждой твари тщательно соображено со стихией, в которой она живет, с пищей, которая нужна; каждый член образован для своей особенной цели, и все члены, в целом составе, заняли те именно места, на которых они всего пригоднее к поддержанию тела. Случайно и то, что твари того же рода, но разных полов, размножаются в известной между собою соразмерности, и размножение всех тварей постоянно уравнивается с пользою, какую доставляют они другим тварям.

Случайно и то, что бесчисленные твари, из которых каждая движется по особенным побуждениям, все работают для одной общей цели, которой сами они не знают, и никогда не отступают от этой цели, никогда друг другу не препятствуют, при различии свойств своих – одна другой не разрушают, а если, по-видимому и разрушают, то сим обновляют мир и производят новое совершенство. Наконец, случайно и то, что природа во всех действиях своих постоянно наблюдает кратчайший путь, никогда не уклоняется от законов, ничего не делает напрасно, для достижения целей своих употребляет самомалейшие силы, при чем средства постоянно уравниваются с целями, а силы с действиями. Итак, все сие есть действие слепого и мертвого существа. Следовательно, и я сам не более, как такое же случайное произведение. Но я еще более своего Бога, – если началом всех вещей есть вечная материя. Ибо я чувствую, мыслю, а Бог (материя) сего не делает. И мое сознание, мои чувствования не более, как действия случайного сочетания моих частей. Но как от какого бы то ни было сочетания, даже в целую вечность, не может произойти иного действия, кроме фигуры и движения, то поэтому и мое ощущение должно быть не иное что, как фигура, и мое сознание – не иное что, как движение. На столько то несмыслен и «безумен» должен быть тот, кто вознамерится сказать в сердце своем «несть Бог».

Бог есть. От вечности должно быть мыслящее, свободное, Премудрое, отличное от мира Существо, от Которого мир имеет свое начало.

Мы, благочестивые читатели, составляем часть сего мира. Жизнь свою мы имеем не сами через себя, и судьба наша не в наших руках. Бог, создавший мир сей, владычествует и над нами и может располагать нашей судьбой по своей воле. Поэтому мы и не можем достигнуть истинного блаженства, пока не приобретем полной уверенности в том, что Бог благ и милостив.

Естественное непостоянство вещей, принадлежащих к нашему благосостоянию, постоянные перемены в мире, которых мы не можем ни предвидеть, ни отвратить, различные виды и силы людей, с которыми живем, и слепая безрассудность наших страстей делают, что счастье наше всегда не прочно. Самое проницательное и осторожное благоразумие не может спасти нас от превратностей счастья. Наша прозорливость слишком не дальновидна, а силы – слишком слабы.

Наша прозорливость слишком редко с достоверностью видит настоящее; от того тысячи раз бываем в опасности, когда, презрев гораздо большее счастье, как за самым высоким блаженством, гоняемся за тем, что в ближайших своих последствиях для нас пагубно.

Не называйте сего недостатком благоразумия, или опрометчивостью, вы, которые считаете себя мудрейшими из смертных и не признаете над собою иного промысла, кроме собственной своей мудрости. Как ни мало это свойственно человеку, – однако же уступаем вам, что твердость ваших сведений и господство над своими страстями предохраняют вас от ошибки в выбор истинного своего счастья.

Но ваше спокойствие от этого еще не прочнее нашего. Ваша мудрость может открыть вам средства, которые были бы действительнейшими к исполнению ваших намерений, если бы благоприятствовало тому сцепление прочих обстоятельств в мире, нужных для окончательного совершения ваших предприятий. Но можете ли вы защитить свои средства от насилий непредвидимых обстоятельств? Можете ли также твердо, как на самих себя, полагаться на течение всех перемен в мире? Уверены ли вы, что никто из людей, ничто в целой природе не противодействует вашим намерениям? Какое множество посредствующих причин нужно для успеха в одном намерении, таких причин, которых мы не знаем, которые все заключены в руке Державствующего миром, пока через них не исполнится воля Его и которых мы не можем приобрести всем своим размышлением и попечением, как не в состоянии переменить по произволу фигуру своего тела, или «приложити возрасту своему локоть един» (Мф.6:27). Воздайте убо честь сему Владыке мира, Зиждителю вашего счастья и разума, и признайте с нами, что истинное спокойствие людей основывается единственно на уверенности, что Бог, по благоволению Своему, определяющий все перемены в мире, управляет также происшествиями в жизни нашей, как находит то лучшим для нас по Своей вечной премудрости и любви.

Откуда же возьмем сию уверенность? Правда и разум говорит, что Бог есть Существо благое. Так, сие, несомненно. Все твари, мною видимые свидетельствуют о любви Его. Поэтому невозможно, чтобы Он создал меня одного с жестокою целью, единственно для несчастья. Не даром также дал мне многие способности споспешествовать собственному счастью и счастью подобных мне тварей, не для мучения моего наделил меня тонким чувством блаженства. но сам я выполняю ли цель свою, как должен и как могу? Стараюсь ли себя и ближних сделать столько совершенными, сколько имею на то сил и способностей? Так ли всегда живу, чтобы славился во мне благий мой Создатель? Всегда ли доказываю своим упованием, что почитаю Его Существо Преблагим и Премудрым? Всегда ли доказываю, что почитаю Его верховным своим благом? Всегда ли доказываю своею готовностью к повиновению, что Святую волю Его чту первым и святейшим для себя законом? – Нельзя не признать мне своей виновности. Нельзя не признать сих обязанностей такими, что от строжайшего исполнения оных и сам ничем не могу отговориться, и Бог не освободит меня. Он не дозволит мне, чтобы я любил Его менее, нежели тварей Его; не дозволит, чтобы я почитал людей больше, нежели Его, или свою корысть и свои страсти предпочитал великим целям Его творения и совершенствованию подобных мне тварей. Но могу ли Богу моему дать ответ, хотя на один из тысяч вопросов?

Не жалкая ли, не развращенная ли я тварь, не исполняющая, как должно, ни одной из моих обязанностей? Я сотворен для прославления Бога моего, но как часто из самых гнусных видов я отрицал Его совершенства! Мне даны самые сильные потребности, самое нежное чувство истинного блаженства, но как часто это делалось жертвою самых несмысленных страстей? Получив великие преимущества пред всеми другими тварями, как наместник Божий на земле, я должен бы был преимущественно пред всеми тварями стараться о сохранении общего порядка и совершенства, но где этот порядок и это совершенство? Никогда и ни в каком состоянии не имел я недостатка в средствах, но как употреблял их? Где теперь взять мне причин к требованию себе покоя? – Так недостаточно выполняя благие намерения своего Создателя, так часто предпочитая премудрым его учреждениям и первому своему назначению – свои корыстные, побочные цели, – смею ли надеяться от Него на благодеяния и награды? Если меня наградить, то будет значить, что для сего Премудрого Бога все равно, – на половину, или вполне исполняется Его воля, что сей Святой Бог равно нечувствителен к благоустройству и нестроению мира, к совершенству и несовершенству тварей, и, следовательно, все, что называется порядком и беспорядком, покорностью и своеволием, добром и злом – одни пустые слова.

В таком случае, если буду жить развратно и как хочу, то и тогда я буду выполнять цели сего Всесвятого Существа? Если благоденствием собратий моих, сколько достанет сил, буду жертвовать самым постыдным из своих страстей, то и тогда стану делать, что должен? Буду ли жить, как скот, или как человек, – все во славу Божию? При самых неестественных моих пороках, мир останется столько же совершенным, как и тогда, когда я во всем следовал правилам Премудрого, умеренности и человеколюбия? Но в таком случае должен я снова отречься от Бога, Которого только что познал, или должен признать, что Он преступления мои накажет по своему правосудию и тем явит строгость Своей Святой воли и подтвердит непреложную для всех тварей обязательность своего закона. Но пока нахожусь в сем состоянии (совесть моя говорит мне, что оно мне прирожденно), я не могу достигнуть сообразного с разумом и прочного спокойствия, разве назову спокойствием то, что закрою глаза свои на судьбу свою и с неестественным для меня бесчувствием стану слепо ждать, что со мною, наконец, случится. По крайней мере, разум мой не может предложить мне никаких условий, на которых бы мог я с несомненностью основывать отпущение мне Богом грехов моих. Представление, что я теперь счастлив нисколько не способствует моему спокойствию. Даже если бы я был и еще более счастлив, это не доставило бы мне безопасности. Ибо все земные блага в разной мере могут служить, как к моему счастью, так и к несчастью. Одна любовь Божия может придать им истинную цену, а мне, когда обладаю ими, доставит истинное спокойствие. Ибо, если Бог по своему Правосудию определил смирить меня за грехи мои, то настоящие преимущества мои сделают мое наказание еще более чувствительным. И правосудие Божие не для того ли попустило мне возвыситься, чтобы открытее на мне явиться, и совершенный надо мною суд, в предостережение другим, соделать для всех видимым.

Но все это составило бы самомалейшую часть моего беспокойства; если бы я должен был заботиться только о блаженстве настоящей жизни. Даже, – если бы только в сей жизни был для меня опасен гнев раздраженного Бога, то я мог бы сделать для себя такое беспокойство сносным. Я нашел бы в себе столько сил, чтобы перенести его терпеливо, – и надежда, что через десять, или двадцать годов страданий вожделенная смерть положит конец моим мучениям, помогла бы преодолеть мое несчастье. Но мой разум говорит мне, и я чувствую это, что бытие мое не кончится с сею жизнью, чувствую, что мне должно ожидать другой жизни, кроме настоящей. Я сотворен для вечности, – или собственное мое естество обманывает меня. Ибо для сего во мне столь ненасытное желание быть вечно, так что, отложив мысленно предел своего бытия на миллионы лет и тогда о конце оного не могу помыслить без трепета? Ужели должен я был родиться с желанием быть бессмертным для сей жизни, которая редко простирается за пятьдесят лет, и с желанием нескончаемых блаженств, для того, чтобы провести на земле несколько многотрудных дней? – Благий Создатель! Твоя любовь облекает славою всю природу! Почему одна моя природа, прежде, нежели я мог оскорбить Тебя, создана для мучения и наделена ненасытными потребностями, которым никак не могу удовлетворить в нынешнем моем состоянии, наделена самым сильным желанием блаженства, но чем больше стараюсь насытить оное, тем больше чувствую в себе глада и нужды?

Если преимущества разума, которым одарил Ты меня, служат доказательством особенной Твоей любви ко мне, то для чего, Господи, любовь Твоя оставила дар сей на столько несовершенным? Разве не возможно было для Твоего всемогущества, назначения моей природы уравнять со сродными ей представлениями и чувствованиями? Когда рука Твоя так глубоко запечатлела в душе моей представления о вечности, почему оставила дело свое недовершенным и самого естества моего не уготовала для вечности? Признаю, что ни одной Своей твари, сколько бы совершенною ни создал ее также не обязан Ты будущею вечностью, как она не смеет вступать с Тобою в суд – почему не создал Ты ее от вечности. Ты Господь, и продолжение бытия Твоих тварей, как и прочие их совершенства, можешь определять по-своему благо изволению. Но если Твоей Премудрости не угодно было даровать мне вечность, почему желания мои не настолько же ограничены, как назначение моей природы? Для чего перст Твой столь неизгладимыми чертами на знаменовал в душе моей образ вечности? Это скудное преимущество – воздыхать о невозможных для меня вечных блаженствах, – не к тому ли единственно служит, чтобы совсем подавлять во мне всякое ощущение не многих моих настоящих благополучий, и бедность мою делать несравненно большею. В таком случае разум, возвышающий меня по-видимому пред прочими тварями, сделает меня несчастнейшею из тварей. В таком случае, имею право позавидовать и вам, скоты сельные! Спокойно вы обитаете в лесах своих, на каждом лугу для вас – рай. В сравнительно короткое время вы достигаете того совершенства, до какого природа ваша достигнуть может. Правда, что совершенство ваше ограничено, но оно для вас достаточно, вы не знаете лучшего, не желаете большего, по крайней мере не предвидите и не боитесь своего конца. Агнец лижет руку у своего убийцы, который уже держит нож, чтобы заколоть его. Владыка же всех этих скотов польских, жалкий и надменный, – человек, со своими ненасытными желаниями, среди сует, которые не могут успокоить его, воздыхает о блаженстве и не может достигнуть его, но должен в продолжении целой своей жизни иметь перед очами страшный конец бытия своего.

Но, может быть, я сам виной такого беспокойства? Может быть, чувствуемое желание не более, как естественное побуждение к самосохранению, которое и в прочих животных непреодолимо, но я, по суетности своей, никогда не будучи доволен настоящим, обращаю это желание в право на вечность. Но почему же я приучаю свое воображение мечтать о вечном блаженстве? Почему не довольствуюсь жизнью, которую имею? Правда, что суетность наша служит часто источником многих незаконных, даже безрассудных желаний; мы можем воображать себе различные блаженства, но Творец, при всей своей благости, вовсе не обязан давать их нам. Но если желание вечности причислить к непомерным притязаниям моей суетности, то почему оно во мне так непреодолимо? Почему та же моя суетность не пожелает, например, силы льва или быстроты резвого коня? Почему вся тварь соболезнует со мною, чающе избавления? (Рим.8:19–23). Пойду ли в роскошные чертоги вельмож, или в строгое жилище мудреца, или в хижину бедного – везде нахожу те же беспокойства, те же желания. И дикий томится желанием вечности и этим желанием делает смерть свою для себя сносною. Если, наконец, желание вечности есть моя суетность, то ужели истинная премудрость в одних порочных? Почему учение о вечной смертности человека только тогда находило одобрение, когда наставали самые развращенные времена и между людьми преобладали порок, роскошь и легкомыслие? Почему желание вечности становится в нас тем сильнее, чем умереннее другие желания, чем чище любовь к добродетели и чем с большею покорностью мы принимаем все прочие постановления Божии?

И не на одном уповании на любовь Божию основываем мы надежду свою. Размышление о мудрости и святости Божей особенно утверждает нас в одной. Рассматривая природу, везде находим мы удивительный порядок. Ни в чем нет ни недостатка, ни излишества, везде самое точное уравнение средств с целями, везде силы с самою мудрою бережливостью соразмерены с назначенными для них действиями. Какая же беспредельная расточительность самых благородных сил была бы допущена в моей природе, если бы я создан был для одной только настоящей жизни? Я одарен силами, которые делают меня способными к совершенству бесконечно большему того, какого могу достигнуть в настоящем своем состоянии. Ибо ничто не воспрепятствовало бы мне, проникая глубже в сущность вещей, обогатить ум свой самыми основательными и полезными истинами, если бы я не почерпал свое познание посредством чувств, которые у меня слишком грубы и тупы для того, чтобы проникнуть во внутренние тайны. Когда я могу обнимать умом многие отдельные и отрывочные части, почему бы ум мой не мог обозреть постепенно великие дела природы в полной их связи, и, простираясь от одного совершенства к другому, востечь до Престола славы моего Создателя, если бы я не был связан тяжелым телом, которое и на земле едва несколько шагов может сделать без труда? И до какого Богоподобия довело бы меня мое возрастающее познание, сколько чистою, пламенною сделалась бы моя любовь к Богу, если бы я мог здесь удивляться Его всемогуществу, премудрости и любви?

А если я создан для жизни, которая не долговременнее настоящей, то самая благородная и большая часть моих способностей дана мне совершенно напрасно. Ибо у меня едва станет времени заучить имена фигур, цвет и немногие силы тварей, чаще поражающих мои чувства, едва хватит времени издали познать велелепный образ Отца моего Небесного. И если все кончится для меня с настоящею жизнью, то какая незаменимая потеря – снова утратить высочайшее благо, едва научившись ощущать его совершенства. Премудрый Боже! Если все прочие твари приходят в свою зрелость, то какая могла быть у Тебя цель создать тварь столько не зрело – совершенную? Ужели целью столь превосходных способностей могло быть назначение передать мне свои пороки и страдания нескольким бедным тварям, которые не будут совершеннее меня, и, едва ощутив в себе жизнь, удобрить бренным своим телом землю, в которой меня похоронят, и доставить пищу нескольким растениям и червям? Ты не назначил бы мне такой цели, Господи, по недостатку любви своей ко мне. Разве продолжение бытия моего противно великому предначертанию твоего творения. Но ужели Ты не предвидел сего, когда устроял естество мое? И для чего Тебе было, Великий Боже, созидать беспредельный мир, беспредельный по величине, разнообразию и порядку, – это зерцало Твоих беспредельных совершенств, на созерцание которых потребны вечности, если не угодно Тебе было создать бессмертную тварь, у которой бы стало времени дивиться сим глубинам Твоих совершенств? Что тут увидит смертное око? Что значат мгновения, при исследовании Твоих совершенств? И могло ли это противоречить плану Твоего мироздания, чтобы способности, какие для сего именно дал Ты мне, пришли в зрелость? Я очень понимаю, каким образом могли бы противоречить предначертаниям Твоей премудрости земные совершенства в высшей степени, например, если бы я захотел иметь богатства, знатности, сил более, нежели сколько уделила мне рука Твоя; – в этом случае не имею права ссылаться на превосходство своих способностей, потому что такие преимущества, если бы я имел их, могли бы препятствовать общему совершенству, даже я сам мог бы при оных сделаться суетным, гордым и дерзким. Посему и Соломон просит Бога «Богатства не даждь ми, да ненасыщся ложь буду, и реку: Кто мя видит» (Притч.30:9)? Но каким образом может быть противно намерениям Твоей премудрости, Боже, чтобы я преуспевал в Твоих совершенствах, поскольку от Тебя же имею к тому способности, чтобы я возрастал в Твоей премудрости, любви, святости и вечно приближался к Богоподобию? Помешает ли это общему совершенству, когда все совершенно подобно тебе, Боже! Когда все входит в полноту Твою, когда Ты «всяческая во всех» (1Кор.15:28), все соединяется с Тобою в вечной святости и любви? Как же возможно Тебе, Боже, рассорять во мне собственное свое дело? Ненавидеть свой образ и препятствовать мне уподобляться Твоим совершенствам? – Тогда было бы противоречие в твоих совершенствах.

И где же, наконец, взять мне столько духа и крепости, чтобы здесь на земле исполнять волю твою, Господи, если не будет у меня надежды на будущую жизнь! Когда стремление к добродетели угрожает жизни моей трудом и беспокойством, когда слава Твоя, закон Твой, когда ближний мой, отечество – требуют от меня в жертву собственных моих польз, самых приятных для вожделений, даже самой жизни моей; где возьму на это сил, если жизнь, которую мне должно потерять, составляет мое высочайшее благо, а смерть – высочайшее зло какого только могу страшиться? Поэтому добродетель, заслуги, человеколюбие, отечество и религия для меня не более, как пустые слова! И тот, кто для общего благоденствия подвергает жизнь свою опасности и всякий крестящийся «мертвых ради» (1Кор.15:29,30,32), и вступающий в обязательство для славы Божией не щадить жизни, «аще мертвые не востают» – поэтому есть величайший глупец! А самая высшая мудрость, до которой достигнуть можем, состоит, следовательно, выходит в том, чтобы следовать своим похотям «да ямы и пиемы, утребо умрем» (1Кор.15:32).

Посему, если не обманывает меня познание, какое имею о любви, о премудрости Божией и целях творения, достоверно знаю, что я создан для вечности, и что настоящая жизнь есть только начало бытия моего. Но действительно ли чувствую теперь в душе своей радостное успокоение, какое естественным образом должно возбудить во мне сии размышления? Достанет ли у меня мужество смело прозирать в сию вечность и с истинною радостью представлять себе великое изменение, какое предстоит моей природе и его последствия? Да, если бы отечество мое было так чисто, каким вышло из рук Создателя, если бы я всегда жил сообразно Его великому назначению, прирожденные мне благородные силы употреблял, как должно к славе Божией, искал бы высочайшего блага в подражании совершенствам Творца и исполнение святой Его воли поставлял бы для себя первым законом, если бы я всегда паче всего любил, паче всего боялся, паче всего почитал Отца своего Небесного, – то вечность и в отдалении составляла бы для меня источник чистейших радостей, а размышление о ней было бы самым приятным занятием в жизни, мир сей казался бы для меня слишком малым, а настоящая жизнь слишком длинною.

С нетерпением – освободиться от тягостного служения временности, летела бы мысль моя в сретение вечности, и предстоящее изменение естества моего представлялась бы мне величайшим благодеянием. Ибо я знаю, что как скоро «тленное сие облечется в нетление», – прямо буду восходить к вечному блаженству, и теснейшее единение с Богом приведет меня к наслаждению всеми совершенствами, каких ныне жаждет естество наше.

Но если я не одно свое воображение буду занимать представлениями вечности, а посмотрю на самого себя, как должно исследую глубины своего сердца; то при всех доказательствах, что душа моя бессмертна, – чувствую в себе тайное беспокойство и трепещу при конце своей жизни, как бы переходя в вечное уничтожение. Самая вечность, которой так сильно желает естество мое, представляется мне какою-то ночью, и я не могу без ужаса обратить к ней своих взоров. Совесть моя говорит мне, что я слишком испорчен и не чист, а это возбуждает во мне те же представления о правосудии Божием, какие беспокоили меня прежде и которые теперь, при вратах вечности, до бесконечности увеличивают мое беспокойство. Признаю, что любовь Божия назначила меня к блаженной вечности; признаю, что премудрость Божия с самого начала готовила меня к оной, – не соответствовала ли я любви своего Зиждителя? Не унизил ли естества, созданного Богом для высоких и благородных целей? Не слишком ли худо готовил дух свой к великому его предназначению? Как мало я имел иногда уважения к вечным законам премудрости и Святости Божией, неизгладимыми буквами, начертанным в душе моей? Я знал эти законы, знал, что первая моя обязанность любить от всего сердца Бога моего и ближнего моего, как себя. Но как я исполнял их? Могу ли теперь конец земной жизни моей считать переходом к вечному блаженству? Может ли Святое Существо соединиться с такою развращенною тварью? Могу ли желать себе вечных блаженств в награду от Бога, когда так часто отвергался Его, презирал Его благодеяния, преступал закон? Воля Его, – чтобы я был свят, как свят Он, – также неизменна, как Существо Его. Будет ли Он взирать равнодушно исполнил ли я, или не исполнил Его волю; оставит ли мои согрешения без наказания и примет ли меня в вечное блаженство? Но в таком случае Его воля не будет Его волей и вечный закон Его будет поруган тварями. О, Боже! Ты можешь предать меня вечной смерти. Я, я сам, по собственной вине своей, сделался неспособным к жизни, для которой Ты создал меня. Ты сделал все, что нужно Любовь Твоя останется без укора на веки, если Ты в явлении славы Твоей, в доказательство святости Своей, в предостережение целой природе, и отвергнешь меня на веки.

Какое снова мучительное беспокойство для меня! Чего мне теперь желать себе? Пожелать ли вечной смерти? Но как могу отречься от своей природы? Пожелать ли вечности? Но какой вечности? – Здесь оставляет меня разум мой. Горы! Падите на меня! Час смерти ко мне приближается и вижу Судию. Как мне умилостивить Его? Какой ответ дать Ему? Просить ли Его, чтобы уменьшил для меня строгость своих требований, но это невозможно, потому что закон Его непреложен и вечен. Извиняться ли скудостью своих познаний? Но разум мой часто, очень часто напоминал мне о виновности моей, да и чем оправдаю я свою леность и гордость, и какие извинения представлю за то, что не повиновался гласу Его, звавшему меня постоянно. Если я сошлюсь на немощи свои, то природа моя обличает меня. Наконец, если я представлю в извинение неукротимость страстей своих, – то на что же и где же у меня был разум? Для чего я давал страстям столько пищи, постоянно раздражал их в удовлетворении их искал для себя счастья.

Попытаюсь лучше своими слезами обратить на себя Его бесконечное милосердие и тем получить прощение грехов своих. Да, милосердие Божие бесконечно! Но удовлетворять Его и слезы мои? Может ли вечный закон остаться без исполнения? Милосердие, на которое надеюсь не противно ли вечному правосудию? Может ли Бог простить так легко преступления закона Его, который Он поставил законом для целой природы? Не уменьшится ли через то в глазах тварей слава Божия и непременная обязательность вечного закона?

Какой разум может меня успокоить в этом? И если, наконец, милосердие Божие может принять меня за одно мое раскаяние, то чем удостоверюсь, что Богу угодно сие сделать? По крайней мере, всякий разум должен признаться, что это не заслуженная милость, что Бог может и не оказать мне оной, и я нимало не могу успокоить себя ею, пока Сам Бог не даст мене в том непосредственного удостоверения.

Такое удостоверение дает нам вера в Искупителя нашего «Сам Отец любит вы, яко вы Меня возлюбисте, и веровасте, яко Аз от Бога изыдох» (Ин. 16:27). Ибо Иисус Христос есть посредник между Богом и нами, вечная Божия любовь послала Его в мир, «да всяк веруяй в он не погибнет, но имать живот вечный (Ин.3:15), да «тем примирит всяческая к себе, аще ли земная, аще ли небесная» (Кол.1:20) и «да будем порождени в упование живо, в наследие нетленно соблюдено на небесех нас ради» (1Петр.1:3–4). «Верно слово и всякого приятия достойно, яко Христос прииде в мире грешники спасти» (1Тим.1:15). И вот этим ненарушимо утвержден мир, которого мы искали. Ибо этим разрешены все наши сомнения, так ужасавшие нас и не разрешимые для нашего разума. В сем имеем непосредственное удостоверение, что Бог, когда приходим к Нему с истинным покаянием, снова приимлет нас в милость Свою. При том в этом средстве искупления мы находим совершенное оправдание Божия закона, которое разум признавал столь необходимым и которого напрасно искал в жертвах и добровольных мучениях. Хотя мы знаем, что для мира, который «в премудрости своей не разумел премудрости Божией, сия вера есть соблазн и безумие»; однако же для нас по этому самому она есть «Божия сила и Божия премудрость» (1Кор.1:21–24) , и мы не стыдимся предать свою надежду на испытание разума.

Вот наше исповедание в немногих словах. В начале, при сотворении мира, вечная любовь Божия определила в ряду существ дать место человеческому роду, чтобы он восходил к вечному блаженству. Бог сотворил человека по образу Своему. Человек получил бессмертный дух, правду и святость по подобию совершенств Создателя своего Дух сей сопряжен с чувственным телом (ибо он долженствовал быть человеком), и первым жилищем его был сей телесный мир. Между тем у человека было столько познания и сил, чтобы он мог противиться обольщению своих чувств. Чистейший разум дан ему для господства над чувствами.

Человек знал Бога, и воля Божия была начертана в душе его неизгладимыми буквами. Он знал великие награды каких мог ожидать за свою покорность, знал также и наказания за непокорство. Но он во зло употребил свою свободу; забыл покорность; дал усилиться своим пожеланиям, – пал. Бог видел сие от вечности, но не был виновен в падении человека. Если бы Он сделал его непобедимым против чувственных обольщений, то человек уже не был бы человеком, а если бы не предоставил ему свободы, то человек сделался бы менее человека. Между тем, Богу угодно было, чтобы человеческий род, избранный для вечности, не погиб, но и вечный закон его не мог быть отменен, а грех – остаться безнаказанным. Поэтому вечная любовь Божия определила «Падшему роду человеческому дать Искупителем Единородного Сына Своего, перворожденного всей твари, Которым и мир сотворен». Он должен был сделаться Ходатаем примирения; обновить в нас потерянный образ Божий, Своим удовлетворением правде стяжать право на вечное блаженство. И сей Спаситель пришел в мир, когда исполнилось время. Пришел со всеми признаками, что Он Единородный Сын Божий и наш Искупитель. Ему предшествовали самые ясные предсказания о пришествии и служении Его, а неоспоримые чудеса подтвердили истину Его Божественного посольства.

Не обличенный земным величием, не поддерживаемый земною властью, проповедует Он миру единство Божие, и от сего слова идолы падают с алтарей своих, прорицалища делаются смешны, суеверие забывает свои приобретения и, таким образом, разрушает храм, над которым трудилось целые столетия. Мир с удивлением признает слепоту свою, что «не разумев от Бога, недалече от Него бывша (Рим.1:19 и след. – Деян.17:27), что напрасно искал Его в столь многих училищах мудрых.

Спаситель проповедует миру новый закон, – и сия проповедь столько же победоносна. Блистательные пороки, обоготворенные гордостью и своекорыстием – обличены; обязанности дружбы к отечеству подчинены закону человеколюбия; лицемерие утратило все свои преимущества; гордость – свою блистательность, похоти – пищу. Одна любовь к Богу определяет теперь цену добродетелей; испорченное сердце видит истинную наготу свою; скрежещет зубами против сего учения в конец испорченная природа человека, однако же должна признать в нем древний закон своего естества, ненавидит его, и однако же окрадывает, когда хочет прикрыть свою слабость.

Такую Божественную силу имело учение Искупителя и Он, преподав его миру, совершил жертву за грехи его – Умер за нас. Но умер, как Единородный Сын Божий и Своим воскресением непререкаемо доказал истину Своего искупления. Лице Искупителя, Единородного Сына Божия непостижимо для разума, но разум в вечном исхождении Сына¹ из Божественного Существа, находит столь же мало противоречия, как и в создании мира. Он признает, что в бесконечном Существе есть для него бесконечные тайны, и что для него должно быть непонятно все, что угодно Богу открыть о Себе такого, чего не познаешь о Нем из тварей. И образ искупления для нашего разума есть тайна; но в нем нет ничего противоречащего свойствам разумной религии, или Божию совершенству. Учение об искуплении, не переменяя ничего в главных догматах естественной религии, возвышает и утверждает оную; не уменьшая ни одного из совершенств Божиих, представляет их в достопокланяемом величии. Первое Его требование от нас, если хотим иметь часть в искуплении, состоит в том, чтобы мы познали великость греха, противостали греховным вожделениям, позаботились о первобытной чистоте своего естества и Божии совершенства приняли за образец для своих помышлений и дел. Поэтому искупление вовсе не увольняет нас от исполнения всех требований закона. Оно удостоверяет нас, что совершено за нас удовлетворение. Сего требовали наше успокоение и наша немощь; но обязанность наша – любить Бога от всего сердца и от всех сил, а ближнего, как самих себя, – остается на веки неизменною. Благодать мы должны признавать незаслуженною милостью, и за то служить Богу, не как рабы, из страха, но из благодарнейшего побуждения, из детской любви. И что сильнее может возжечь в нас такую любовь, как не вера наша. Ибо может ли что сделать для нас любовь Божию выше и достопокланяемее, как мысль, что Бог, желая сделать нас способными к вечному блаженству, дал нам Сына Своего Единородного? И может ли что представить святость и правду Божию более совершенною и возвышенною, а неотменяемость обязательства вечного закона Божия более страшною, как учение, по которому любовь Божия готова снова принять в милость людей за их покаяние, но не иначе, как при удовлетворении Своей святости и при совершенном исполнении Своего закона? – Вот наша вера. Мы знаем, что она доставляет нам успокоение, которого напрасно ищем в разуме, и что мы должны объявить себя открытыми врагами добродетели, если бы возненавидели сие учение, даже и не имея столь многих убедительных указательств Его Божественности. И на сей вере основывается покой наш, покой, который не оставит нас ни в жизни, ни в смерти «Сам Отец любит вы, яко вы Мене возлюбисте» (Ин.16:27).

Теперь живем мы в истинном покое. Судьбы наши в руках Премудрого, Милостивого Бога. Аще мы «лукави суще», при всех своих страстях, умеем «даяния блага даяти чадом нашим, кольми паче Отец наш Небесный даст блага просящим у Него» (Мф.7:11). Если любовь Божия к нам была столь велика, что Он избрал нас для вечного блаженства, то откажет ли Он нам в малых средствах, какие нужны к поддержанию сей краткой жизни? Если любовь Его была столь бесконечна, что «Сына Своего Единородного не пощаде; како убо не и с Ним вся нам дарствует?» (Рим.8:32). Итак, разорву теперь все детские планы, которые начертала моя суетность. Позабочусь лучше о своем покое. Бог по премудрости Своей, избрал для меня план, а, по любви Своей, приведет его в исполнение. Примусь за свое дело, стану трудиться, молиться. Стану трудиться, т.е. стараться по совести исполнять обязанности, которых требуют от меня разные связи, в какие поставлен я Промыслом, осторожно и обдуманно употреблять средства, которые разум и справедливость признают наиболее годными к устроению моего благоденствия. Буду также молиться, т.е. действие сих средств со смирением и упованием предоставлять вечной Божией премудрости и благости. Благословит ли их Бог или оставит бесплодными и недействительными – покой мой тем не нарушится. Всякое добро буду принимать, как доказательство любви Божией, буду употреблять его по предписанию Божию; с радостью буду уделять оное ближним моим и своею участью буду наслаждаться с благодарностью. Упования моего не ослабят самые несчастные и горестные обстоятельства моей жизни. Я приучу себя считать оные средствами к моему будущему благосостоянию, хотя и не знаю наперед их действия, или средствами, предостерегающими меня от большего зла. В суетности сердца своего буду искать причин, по которым Бог послал на меня бедствия и стану благодарить премудрость Его, что Он лишил чрез сие пищи сокрытое во мне семя гордости, сладострастия и неправды. А если и вовсе не буду постигать намерений любви Его, то, по крайней мере, сохраню в себе успокаивающую меня уверенность, что скорее переставятся горы и передвинутся земли, чем лишит Он меня Своей милости, доколе с чистосердечною любовью последую моему Искупителю. В таком покое буду жить, в таком покое хочу и умереть. Если умру, то с уверенностью в милости моего Бога. Да, если бы я еще с прежнею боязнью Его правосудия должен был ждать моей смерти, то скорее бы согласился воззвать к ничтожеству, чтобы оно меня поглотило. Но теперь, с торжествующею уверенностью, какую дает мне вера, я мужественно встречу великое изменение в естестве моем «Бог оправдаяй, кто осуждаяй? – Христос Иисус умерый» за меня (Рим.8:33–34). «Той очищение есть о гресех моих, не о моих же точию, но и всего мира» (1Ин.2:2). Теперь смерть есть вторая ступень к моему блаженству. Создание меня было первою, и как бесконечна та ступень, которую еще перед собою вижу! Как малы в сравнении с ними венцы царские и царства земные, как малы целые миры! Что еще теперь беспокоит меня, при наступлении кончины моей? Что оставлю я здесь? – Суетный мир, который непрестанно манил меня и всегда доводил до несмысленностей, когда я следовал ему. Оставляю ложный мир, который всегда льстил мне и платил суетою и беспокойством, как скоро я верил ему. Он обещал мне одни совершенные блага, но эти блага в собственных моих глазах делались милостью, как скоро я всматривался в них. Я ни одной минуты не обладал ими безопасно, а если хотел наслаждаться ими, как должно, то среди самого наслаждения терял к ним вкус. Сверх всего, я оставляю здесь бренное, тягостное, не деятельное тело. Бренное, потому что я должен постоянно поправлять его и, едва, могу поддерживать от одного дня до другого. Тягостное, потому что поддержание его составляет для меня большую часть забот, а немощи его причиняют мне самое большое беспокойства. Не деятельное, потому что оно служит мне препятствие ко многому добру, дает обильную пищу моим греховным вожделениям, всего более преграждает мне путь к истине. Если все знание мое так ничтожно, если о бесконечной Премудрости Божией я имею часто несовершенные понятия, если земные обольщения доводят меня до гнусных и глупых поступков, если трудно мне преодолевать свои страсти, которые, будучи мною побеждены с великим трудом, снова меня одолевают при малейшей моей беспечности, – то ко всем сим недостаткам служит мое тело. Так же счастливая для меня перемена, когда немощи мои прекратятся и смертное сие облечется в бессмертие! С какой радостью дух мой сложит с себя сии оковы! Как быстры будут его движения, как остры, чисты, святы, просветлены будут его чувствования? С какою свободою вознесется, с каким восторгом приблизится он к престолу своего Творца, окруженного тьмами Ангелов! Сколько совершенств откроет он в сих глубинах! Сколько новых радостей будут восхищать его каждую минуту! Какое блаженство, какое просвещение, когда дух мой откровенным лицом узрит славу своего Создателя, будет рассматривать природу в целом ее составе, созерцать тайные пути Провидения в их полной связи, когда откроются перед ним глубины всемогущества, премудрости и любви сего Высочайшего существа! Увидит тогда мой дух перед собою высокие степени многих совершенных существ и узрит Искупителя во славе Единородного Сына, одесную величия Божия! О, блаженная смерть! Блаженная вечность! Блаженное приобретение веры моей! Любовь к Искупителю никогда не иссякнет в душе моей. Я готов проповедовать Его, возвещать Его истину, пребыть к Нему верным до последней минуты моей жизни. Ибо через Него уверился я в блаженстве, которого искал. Знаю, что в будущей жизни обрету милостивого Бога. Как спокойно могу теперь жить, живя с такою надеждою! Как покойно могу теперь умереть, надеясь через смерть перейти к такому блаженству! Отче! Запечатли истину сию в сердцах наших, чтобы все мы восчувствовали блаженную силу ее в животе и смерти.

В заключение, благочестивый читатель, мы снова напомним, что такой желательной и покойной кончины могут удостоиться те из нас, кои платят Богу за Его неизреченную любовь к нам такою же любовью, которая проявляется в нас и словом и делом. Одним из необходимых условий деятельной любви к Богу есть полное, чистосердечное раскаяние в своих грехах, особенно очищение себя от грехов при посредстве церкви в таинстве покаяния и оживление своего духа теснейшим единением со Христом в таинстве причащения тела и крови Христовых; при этом должна быть и надежда на милосердие Божие, т.е. глубокая уверенность в том, что Бог простит нам все. Да, как бы ни пал низко человек, какие бы грехи ни совершил он, Милосердый Бог простит ему все, если только грешник чистосердечно, от всей души покается пред Ним, доказав тем желание исправить себя, и, следовательно, любовь к Нему. Есть, правда между нами такие, которые отчаиваются в своем спасении, в надежде прощения им грехов от Бога, – которые часто говорят не простит нам Господь грехов наших. Но это доказывает, что такие не знают Господа Бога и Спаса своего, не знают и, следовательно, не любят. Если они знали бы Его, то любили бы и не говорили бы так.

Припомним один случай в земной жизни Иисуса Христа. Однажды Он обедал в доме одного фарисея. Во время обеда в комнату входит вдруг какая-то женщина. В руках у нее сосуд с драгоценным миром. Она, как только увидела Иисуса Христа, то с громким плачем бросилась к ногам Его, обливая их слезами. Потом открыла сосуд и миром начала мазать ноги Спасителя и отирать их своими волосами. Плачет она и отирает, мажет и лобызает. Кто же она, эта женщина? – Грешница, великая грешница; ее знают в городе все за таковую. Зачем же она пришла к Иисусу Христу? – Пришла получить от Него прощение в грехах своих. Но как же она знает, что Господь простит ее, почему уверена в этом? О, как не знать ей этого! Как не знать этого тому, кто знает Иисуса Христа. И действительно, Господь наш так благ, так человеколюбив, что стоит только нам увидеть Его, узнать и мы тотчас уверимся, – что Он спасет и помилует нас. Грешник, погибающий во мгле грехов своих, если только вспомнит Иисуса Христа и основанную Им для нашего спасения Св. церковь с благодатными св. таинствами; припадет к Нему с исповеданием грехов своих, с надеждою прощения их, – тотчас успокаивается в полной надежде, что Спаситель не даст ему погибнуть в грехе. Иисус Христос до того нас сильно любит, что во всем видна и на всем написана Его любовь и милость беспредельная к нам грешным. И грешник, при одной мысли о Нем, при приближении к Нему, невольно уверяется, что Он его спасет и помилует.

Посмотрите на Него за несколько дней до страданий, за несколько минут до предательства Иуды. Он в Гефсиманском саду. Утомленные ученики спят, а Он преклоняет колена и молится, долго и горячо молится; так молится, как не молился ни один из людей – до кровавого пота. И это молится «ни единаго греха имый».

О чем же молится Иисус Христос, Сын Бога Живого? – О грешниках Он молится к Отцу Своему небесному, чтобы все они были спасены и помилованы.

Пойдем теперь с Ним на Голгофу. Посмотрите, Он уже распят, голова в терновом венце, руки и ноги прибиты гвоздями; невыразимые мучения испытывает Он. Вокруг Него громко ругается над Ним злорадная толпа, удовлетворенная своим свирепством. Что же Он? Он же все слышит, печально смотрит на эту толпу, своих врагов и молится за них! Молится, чтобы Отец Небесный простил им грех их! «Отче, отпусти им, не ведят бо что творят» (Лк.23:34).

Теперь, благочестивые читатели, мы знаем, хотя и не вполне, кто наш Бог и Спаситель. Неужели такой незлобивый, человеколюбивый, молившийся о нашем спасении до кровавого пота, все, – до крестной смерти претерпевший для нашего спасения, – ужели Он не помилует рабов своих, прибегающих к Нему с сокрушенным сердцем и искренним покаянием?

Но может быть мы все еще сомневаемся в этом и опять повторяем – да как-же, да что-же помилует Он нас? Но эти сомнения опять же свидетельствуют против нас, это значит, что мы еще все не знаем, не любим своего Спасителя. Потому Он помилует нас, по тому одному, что Он милостив и человеколюбив, что Он весь прощение и любовь. Помолимся Ему, попросим усердно Его; попросим так, как просят и вопиют о помощи утопающие; помолимся так, как молятся безнадежно больные и мы уверимся во Его милости. Мы почувствуем тогда в душе нашей, что Он спасет, помилует нас, простит грехи наши.

Итак, не будем говорить, что невозможно нам спастись, что не простит нам Господь грехов наших. Конечно, мы при уверенности нашей в милосердии Господа не должны быть беспечными не радивыми к себе, к душе своей, но будем созидать дело нашего спасения, будем поклоняться и припадать ко Христу, просить, молить, под сенью и руководством св. матери нашей, церкви, при ходатайстве за нас Пресвятой Богородицы и св. угодников Божиих пред престолом Божиим, о спасении, о помиловании, и тогда… о Господи, мы на деле увидим, какой милостивый и человеколюбивый Ты Бог, и в душе своей уверимся, что Ты воистину Христос, Сын Бога живого, пришедший в мир грешных спасти и помиловать.