Владимир Нарбут

Нарбут Владимир Иванович (1888–1938) – поэт, прозаик, критик. Из старинного украинского дворянского рода. Родился на хуторе Нарбутовка близ древнего города Глухова. Окончил с золотой медалью Глуховскую классическую гимназию. С 1906 года вместе с братом, известным впоследствии художником-графиком Георгием Нарбутом (1886–1920), жил в Петербурге у художника И.Я. Билибина, оказавшего на них огромное влияние. В 1910 году издал сборник «Стихи. Год творчества первый», оформленный, как и другие его сборники, братом. В 1913 году вошел в группу акмеистов «Цех Поэтов» вместе с Анной Ахматовой, Сергеем Городецким, Осипом Мандельштамом и Михаилом Зенкевичем, отметив в письме к Зенкевичу: «Я уверен, что акмеистов только двое: я да ты... Какая же Анна Андреевна акмеистка, а Мандельштам? Сергей Городецкий – еще туда-сюда, а о Гумилеве и говорить не приходится». Георгий Иванов в это же время писал поэту Алексею Скалдину: «Меня привела в недоумение твоя фраза: „Но как склеить Нарбутова с Ахматовой?» Я не понимаю, зачем их клеить, и что ты под клеем подразумеваешь». В «Цехе Поэтов» поэтические книги Ахматовой и Нарбута вышли почти одновременно: «Вечер» – тиражом 300 и «Аллилуйя» тиражом в 100 экземпляров, склеить которые действительно было довольно трудно. На цензурном экземпляре книги Нарбута сохранилась надпись «Истребить!». Современные исследователи отмечают по этому поводу: «Приказ „Истребить!» был исполнен. Но истреблена книга не была. Ее читали, знали. Ее числили в поэтическом активе (на всех обложках изданий „Цеха Поэтов» значится: „Владимир Нарбут „Аллилуйя» (Конфисковано)"». Ее активно рецензировали. И хотя студенту Нарбуту пришлось срочно покинуть университет и Петербург, а затем и Россию (он уехал в путешествие по Африке через Нарбутовку), поэт Нарбут со своей «Аллилуйей» именно в эти дни неожиданным напором вторгается в плоть русской поэзии, решительно утверждает свое присутствие. Книга «Аллилуйя», оформленная братом и Билибиным, вызвала невероятный скандал. Только экспедиция в Африку спасла его от суда за те, по словам Николая Гумилева, «пленительные безобразия», которые были восприняты как святотатство. И в дальнейшем конфискованная «Аллилуйя», переизданная в 1919 году в Одессе, продолжала оставаться самой известной книгой Владимира Нарбута, как, впрочем, и кощунственные стихи Зинаиды Гиппиус, Федора Сологуба. На другие его стихи, опубликованные в эти же самые годы в еженедельнике «Русский Паломник» и других изданиях, никто не обратил внимания, а о «(божественной физиологии, о безконечной сложности (по словам Мандельштама) нашего темного организма», о создании земного рая «из навоза» сразу заговорили все. Лишь в 1998 году в нью-йоркском «Новом журнале» (кн. 212) появилась публикация И. Померанца «Духовная поэзия Владимира Нарбута» – ранних религиозных стихов, предшествовавших «Аллилуйе», которые можно поставить рядом с ранним Сергеем Есениным – до «Инонии». В 1911–1913 годах они публиковались в разных журналах и газетах («Пробуждение», «Сельский Вестник», «Орловский Вестник», «Страж», «Современный Мир»), но в нашей антологии представлено шестнадцать стихотворений Владимира Нарбута из «Русского Паломника».

Как не любить тебя, Россия,

Твоих степей, твоих полей:

Твои просторы вековые

Мне с каждым годом – все милей!..

Зимою, летом иль весною,

Иль бедной осенью – всегда

Брожу, овеян тишиною,

В полях, в лесу иль у пруда.

И чую пахаря я песни,

И песни птиц, и песни дев:

Их душу нежащий напев –

Волшебных гимнов мне чудесней!

Но и без песен дорога ты,

Россия, светлая моя!

Не на твоей груди ли хаты

Растут, молитвы затая?

А в этих хатах Светочь Веры

Неугасаемо горит, –

И этот люд, простой и серый,

Заветы старины хранит.

Но ты, с твоим народом вместе,

Смеешься, плачешь – заодно.

И, не снося ни лжи, ни лести,

Ты ждешь того, что суждено.

Что суждено тебе судьбою

В неисповедимых путях:

Быть в терниях иль быть в цветах,

Быть госпожою иль рабою?..

Люблю мечтать, себя тревожа,

И в кроткой грезе – вдоль и вширь

Ты вся, ты вся – совсем похожа

На тихий-тихий монастырь!..

О Русь! О мать моя святая!

Я – твой, и в яви, и во сне.

И, о тебе одной мечтая,

Я сам, как инок в тишине...

Впервые: «Русский Паломник»

(1911, № 50).

Свечами, горящими жарко,

Унизан старинный алтарь;

Лампадки горят же не ярко,

Блестя, как прозрачный янтарь.

За окнами вечер синеет,

А в церкви – уютно, тепло;

Тут каждый молитву лелеет,

Тут в сборе почти все село...

Священник идет вдоль амвона,

Кадит и – плывет фимиам

Со струйками нежного звона

К пылающим тонким свечам...

От ладана – благоуханно,

Кружится чуть-чуть голова...

И слышно: уже Иоанна

Читают святые слова...

Евангелье тихо читает

Священник – высокий старик.

А воск оплывает и тает:

Колышется свечки язык...

И радостно в дымчатом храме,

Где молится сходом село,

И кажется: благости пламя

С небес на толпу снизошло...

Впервые: «Русский Паломник» (1911, № 51).

Иконостас – в огнях и блеске,

Душа молитве отдана;

Вся церковь в свеч веселом треске,

И пахнет ладаном она.

Обедня длится благолепно:

О, сколько рук, творящих крест!

Мне здесь и до конца молебна, –

В углу – стоять не надоест!..

Вот – возглас, мирный и последний, –

И в алтаре слуга Христа;

И после сладостной обедни

К иконам льнут мои уста.

Идет молебен с водосвятьем,

А звон врывается волной...

Ничком склонилась пред Распятьем

Вдова в вуали кружевной...

Впервые: «Русский Паломник» (1912, № 2).

Обедня ранняя в селеньи

Со звоном частым отошла,

И – над погостом, в отдаленьи,

Синеют мирно купола.

Колокола молчат и стынут:

Замолк тяжелый медный гуд,

И прихожанами покинут

Церковный благостный уют.

Вон сторож двери запирает,

Бренчит на паперти ключом;

В оконце видит: догорает

Свеча пред Божиим Лицом...

А на иконе, там – в Египет

Спешат Родители с Христом:

Пустыня спит, песком не сыпет,

И ласка – в солнце золотом...

Старик сутулится и гнется,

Кладет поклоны и кресты;

И поступь гулко раздается

Среди церковной пустоты.

Нагретый воздух пахнет воском

И слабо ладаном кадит...

За дверью – ветер по березкам,

Шурша листвою их, скользит...

И, кротко выйдя на дорожку,

Старик, весь в ярком блеске дня,

Плетется в ветхую сторожку,

Что прилепилась у плетня...

А над погостом, над полями –

Снуют проворные стрижи;

И тонкий крест на белом храме –

Как стройный стебель спелой ржи...

Впервые: «Русский Паломник» (1912, № 6).

Мне не забыть Субботы Вербной

И улетевших детства дней...

Все было вымыслом, наверно,

Иль отражением теней...

Но отчего душе больнее

При мысли лишь одной о том,

Что было в юности?.. За нею –

Все, все в тумане золотом.

Вот, как сейчас, я – будто в храме...

Суббота... Сумерки и тишь...

Перед амвоном, образами

В благоговении молчишь...

Молчишь и ждешь того мгновенья,

Когда получишь вербы ветвь,

Чтоб с этой ветвью в мрак весенний

Пойти, неся благую весть.

И вновь, как и во время оно,

Сам сердцем чувствуешь: Христос –

Под гул ликующего звона –

Потоки осушает слез!..

И весть о входе, на осляти,

Царя вселенной в Божий град –

Слышна и во дворце и в хате:

И я так рад, так дивно рад!

С пушистой вербой торопливо

Иду по улице домой –

Безпечный, юный и счастливый,

Душой невинный и немой.

А завтра няня (знаю) рано

Ударит веточкой, шутя:

Ах, будь здорово и румяно,

Как эта вербочка, дитя!»

Впервые: «Русский Паломник» (1912, № 11).

Послушай, – как часто и гулко,

Без устали в колокол бьют!..

И к церкви тропой переулка

Стекается набожный люд...

Смиренно идут, как овечки

Под посох родной пастуха;

Затеплятся тонкие свечки:

О Боже, храни от греха!..

«Не дай мне отведать соблазна, –

Старуха, кряхтя, говорит, –

От нечисти, Господи, разной

Спаси, – да не вниду я в стыд...»

Ползут и ползут старушонки,

И воздух морозный и тишь...

Лишь стонет все колокол звонкий

Над ровною скатертью крыш...

Впервые: «Русский Паломник» (1912, № 12)

I

Гудят без умолку колокола.

Огнями ночь пасхальная сияет!

Но понемногу, растворяясь, тает

Весенняя полуночная мгла.

Гудят колокола. И зажжены

На колокольнях яркие светильни,

И все благоуханней, все безсильней –

Земные наши немощные сны!

Уходит прочь тоска, уходит сон:

Воскрес, воскрес Распятый при Пилате!

И тысячи людских живых объятий

Сливает воедино звучный звон!

По-братски лобызаются уста,

Кругом трепещут золотые свечи.

И чудятся с Апостолами встречи

Да язвы ран воскресшего Христа...

II

Христос воскрес! – поет, поет земля.

Воистину! – ей вторят небеса.

И, полог синий ласково стеля,

Небесная мерцает бирюза.

Христос воскрес! – идет по городам,

Воистину! – ответствует село.

И подлинная радость здесь и там,

Лобзаниям потеряно число.

Целуется с врагами верный друг.

Обиды давние и капли слез

Забыты, как зима. Все молвят вдруг:

«Воистину воскрес, воскрес Христос!»

Взгляни сюда: не смертью ль смерть поправ,

Земля явила зелень вместо льда?!

А, вон – уж и побеги первых трав,

И серебристая ручья вода...

Воистину, попрана смерть – змея!

И оттого – от хат и до небес –

Плывет певучий юный шум, звеня:

– Христос воскрес! Воистину воскрес!

Впервые: «Русский Паломник» (1912, № 13).

Воркует голубь все нежнее,

Все тише-тише: ночь идет,

И месяц узенький, бледнея,

Выводит звездный хоровод.

Пред бездной звезд, пред бездной ночи

Смущенным отроком стою,

И звезд мигающие очи

Как бы читают мысль мою.

Я думаю о Божьей славе,

О том величии Творца,

С каким, землей и небом правя,

Он в век из века, без конца,

Гладит из горнего чертога

На заблуждения людей,

На их любовь, на их тревогу –

На слепоту своих детей!..

Как милосерден Ты, о Боже,

Как терпелив и всеблажен!..

И в тихих селах Ты – не строже,

Чем в сени монастырских стен!..

Твоих щедрот душой касаясь,

Стремлюсь я к звездному Дворцу...

Прими меня: в грехах я каюсь...

Прими заблудшую овцу!..

«Русский Паломник» (1912, № 17).

Мне сладко слушать гул далекий

И жить отшельником в скиту,

Где нарушают немоту

Лишь крики острые сороки.

А там, за цепью старых сосен,

Оградою окружена,

Свои кресты вонзает в просинь

Обитель, благости полна.

Там мирно правится служенье

При свете свеч, под звон кадил.

Я сам не раз туда ходил

Молиться там под мирной сенью.

Но все же здесь – куда милее, –

И в простоте, и в немоте

Любовь безгрешную лелея, –

Мечтать о Рае, о Христе!

И только здесь – под сосен шумы –

Могу услышать наяву

Я глас Того, о Ком все думы,

Кому молюсь и Кем живу!..

Впервые: «Русский Паломник» (1912, № 18).

Все маю веселому радо,

Все славит Творца и поет...

За низкой церковной оградой

Душистая вишня цветет.

Пахучая вишня белеет

Средь грустных и тихих могил,

Как будто кого-то жалеет, –

Кто в мире тоскующем жил...

А солнце с высот освещает

Погост, колокольню и храм...

Вон – голубь, сверкая, летает,

Взмывает, кружась, к облакам...

Так радостно млеет природа

В нахлынувших вешних порах,

Готовя для нового всхода

Ликующей силы размах.

И ярко за белой решеткой

Душистая вишня цветет,

И высятся крестики кротко

Над теми, кто уж не живет...

Впервые: «Русский Паломник» (1912, № 22).

Святая тень неуловимо,

Вдруг осенит и, как во сне,

Ты видишь облик херувима,

Парящий в дивной вышине.

Сияет утро, и синеет

Небес прозрачных глубина,

И запах роз далекий веет...

Благоуханье, тишина...

И колокольчики (иль снится?)

В траве едва-едва звенят...

И чьи-то длинные ресницы

Приоткрывают ясный взгляд...

И очи синие так строги

И так задумчиво-грустны,

Что вновь в неведомом чертоге

Ты видишь радости весны!

А та весна – она далече,

В тумане сгинувших годов!..

Как хрупки худенькие плечи!

Как веет запахом цветов!

О, в этот миг ты непременно

Душой нездешнему открыт,

И ангел, рея над вселенной,

С Тобой о Божьем говорит!..

Впервые: «Русский Паломник» (1912, № 27).

Жизнь моя во Господе! Жизнь моя земная,

Отчего ты мирная-мирная такая?

Отчего спокойна ты, словно день осенний –

Первый после августа, – без глухих томлений?

Разве ты не чувствуешь прелести и неги –

В каждом лепесточке и в простой телеге?

В каждом воздыхании ласкового ветра,

Сеющего запахи – вкрадчиво и щедро?

Разве все запрятано в келью за решетку,

В узкой – замуровано накрепко и четко?

Ах, не соблазняй меня, голос темной силы!

Сгинь, рассыпся по полю! Господи, помилуй!

Ведь, я в Бога верю. Вера – камень твердый.

Отойди ж в безвременье, дух безпечно-гордый! ...

Жизнь моя пресветлая! Жизнь моя земная!

Жизнь моя во Господе – пред вратами Рая!

Впервые: «Русский Паломник» (1912, № 32).

* * *

Душа немеет, чуда ожидая,

И каждый трепет чистый, каждый вздох

Хранит молитва, что придет, святая –

О, как тогда родима и проста,

И строго-ласкова глухая келья!

Все знаменьем отмечено креста,

Отгранено от дьявольского зелья.

Мне безконечно дорог монастырь

С его часовней ветхой на кладбище,

И в переплете кожаном Псалтырь

И сокровенней кажется и чище...

Впервые: «Русский Паломник» (1912, № 35).

– Да будет свет! – сказал Господь.

И, словно скатерть огневая,

Заколыхалась мгла живая.

И луч, успевший проколоть

Иглою меткою ее,

Проникнул и в твое сознанье,

О человек! – и в назиданье

Потомкам бросил лезвие.

И мысль, крылата и остра,

Взлетев орлом, волнует разум.

Блистая выспренным алмазом,

Она – всегранности сестра.

От крови – кровь, от плоти – плоть,

Она – тот яркий луч, который

Пронзил первичные просторы.

Она – тот свет, что дал Господь.

Впервые: «Русский Паломник"· (1913, № 1).

Так. Я не умер духовно.

Да и умру ли когда?

Небо – как купол церковный,

Просинь – морская вода.

Скукой и миром печальным

Тянет от дома и нив.

Видно, скитальцем опальным

Жить мне, коль буду я жив.

Если же сгину телесно,

Дух возвратится ли мой,

Дух – из страны неизвестной,

Где подружусь я со тьмой?

Или... Ах, Боже, не надо

Карой такою карать:

Даже лукавому гаду

Родина – милая мать!

Тело сгниет – ну и что же!

Новый намечу я путь. –

Дух мой! Будь проще, будь строже.

Лазарем, Лазарем будь!

Впервые: «Русский Паломник» (1913, № 18).

О подводный камень веры

Не разбейся, утлый челн!

Мыслю: эта жизнь – химеры,

Человек – игрушка волн.

Что ни день, – все реже, реже

Наш духовный светлый сад...

Убегающие межи

В неизвестное скользят

Голубые дали в поле –

Нам неведомый обман.

А межа за лучшей долей

Увлекает чрез туман.

Мы несемся, мы стремимся

Древа мудрого вкусить

И таимся, и боимся

Плоть за вечность положить.

Бог Навина, Даниила!

Бог Давида! Вразуми:

Меркнет пламенная сила

Пред людьми и пред зверьми!

Гаснет мой светильник, яко

Мертвой вспрыснутый водой,

И – средь чада, тлена, мрака

Нет как нет пчелы златой!

Свете тихий! Отче кроткий!

Озари десницей явь –

И корму летящей лодки

В заводь верную направь!

«Русский Паломник» (1913, № 18).