Георгий Иванов

Иванов Георгий Владимирович (1894–1958) – поэт, прозаик, мемуарист. Из семьи потомственных военных; мать – баронесса В. Бир-Брауер ван Бренштейн. Учился в петербургском Втором кадетском корпусе. В 1910 году четырнадцатилетний кадет дебютировал как поэт в журналах «Все новости литературы, искусства, театра», «Кадет-михайловец», «Ученик», а самым первым из опубликованных стихотворений был «Инок» («(Он – инок, он – Божий...»), тогда же в печати появилась его первая статья-рецензия о стихах Зинаиды Гиппиус, Иннокентия Анненского, Максимилиана Волошина. Уже вскоре юный поэт познакомился с Михаилом Кузминым, Александром Блоком, Игорем Северяниным. В декабре 1911 года под издательской маркой эгофутуристов «Ego» вышла его первая поэтическая книга «Отплытие на остров Цитеру». Вместе с Игорем Северяниным он вошел в ректориат «Академии Эгопоэзии», провозглашавшей своими предтечами Константина Фофанова и Мирру Лохвицкую. В «Письмах о поэзии» («Аполлон», 1912, № 3/4) Николай Гумилев отметил: «Первое, что обращает на себя внимание в книге Г. Иванова, – это стих... Поэтому каждое стихотворение при чтении дает почти физическое чувство довольства. Вчитываясь, мы находим другие крупные достоинства: безусловный вкус даже в самых смелых попытках, неожиданность тем и какая-то грациозная „глупость», в той мере, в какой ее требовал Пушкин». Весной 1912 года Георгий Иванов принял предложение Николая Гумилева и перешел в «Цех Поэтов». В книге «Петербургские зимы», вышедшей в 1928 году в Париже, он вспоминал: «Из моего футуризма ничего не вышло. Вкус к писанию лиловых „шедевров» у меня быстро прошел. Я завел новые знакомства, более „подходящие» для меня, чем общество Крученых и Бурлюков».

Вторая поэтическая книга Георгия Иванова, «Горница», вышла в 1914 году в издательстве «Гиперборей», в полной мере выразив основную идею всей его последующей поэзии: «нет новизны – есть мера». В статьях о нем почти не упоминается его третья книга, «Памятник славы», вышедшая в «Лукоморье» в 1915 году. Если и упоминается, то с неизменной оговоркой: «Грянула Первая мировая, и в бряцании ура-патриотических кимвалов родился „Памятник славы», весьма жалкое и очень „лукоморское» детище». К такому же бряцанию кимвал была и остается причисленной (приведенная цитата из статьи 1994 года), по сути, вся патриотическая поэзия Первой мировой войны – Николая Гумилева, Александра Блока, Михаила Кузмина, Сергея Городецкого, Анны Ахматовой, Николая Клюева, Сергея Есенина, Алексея Липецкого и многих других поэтов, которых ждала участь патриотики времен Крымской войны Федора Глинки, Аполлона Майкова, Петра Вяземского, Каролины Павловой. В стихотворении «Родина» Георгий Иванов восклицал:

Не силы темные, глухие

Даруют первенство в бою:

Телохранители святые

Твой направляют шаг, Россия,

И укрепляют мощь твою!

Батыя и Наполеона

Победоносно отразя –

И ныне, как во время оно,

Победы весть – твои знамена

И славы путь – твоя стезя.

С тобою – Бог. На подвиг правый

Ты меч недаром подняла!

И мир глядит на бой кровавый,

Моля, чтобы Орел Двуглавый

Сразил тевтонского орла.

После расстрела Николая Гумилева он возглавил «Цех Поэтов», и в 1922 году издал в Петрограде книгу «Лампада» с подзаголовком «Собрание стихотворений. Книга первая». Второй книги не последовало. В октябре 1922 года вместе с женой Ириной Одоевцевой он покинул Россию, став одним из крупнейших поэтов Русского зарубежья, писавшего о России в эти годы:

Нет в России даже дорогих могил,

Может быть, и были – только я забыл.

Нету Петербурга, Киева, Москвы –

Может быть, и были, да забыл, увы.

Ни границ не знаю, ни морей, ни рек.

Знаю – там остался русский человек.

Русский он по сердцу, русский по уму,

Если с ним я встречусь, я его пойму.

Сразу, с полуслова... И тогда начну

Различать в тумане и его страну.

Многие судят о нем по первым трем строкам стихотворения 1930 года «Хорошо, что нет Царя...», не дочитав остальные:

Хорошо, что нет Царя.

Хорошо, что нет России.

Хорошо, что Бога нет.

Только желтая заря,

Только звезды ледяные,

Только миллионы лет.

Хорошо – что никого,

Хорошо – что ничего,

Так черно и так мертво,

Что мертвее быть не может

И чернее не бывать.

Что никто нам не поможет

И не надо помогать.

Всю свою эмигрантскую жизнь он страдал неизлечимой болезнью – ностальгией, в конце жизни написав:

Было все – и тюрьма и сума,

В обладании полном ума,

В обладании полном таланта,

С распроклятой судьбой эмигранта

Умираю...

Как и многие русские поэты-эмигранты «вернуться в Россию – стихами» он смог лишь посмертно. В 1989 году в Москве вышла книга воспоминаний и литературных портретов «Китайские тени», в 1994 году – трехтомное Собрание сочинений.

Вечер гаснет морозный и мирный,

Все темнее хрусталь синевы.

Скоро с ладаном, златом и смирной

Выйдут встретить Младенца волхвы.

Обойдут задремавшую землю

С тихим пением три короля,

И, напеву священному внемля,

Кровь и ужас забудет земля.

И в окопах усталые люди

На мгновенье поверят мечте

О нетленном и благостном чуде,

О сошедшем на землю Христе.

Может быть, замолчит канонада

В эту ночь и притихнет война.

Словно в кущах Господнего сада

Очарует сердца тишина.

Ясным миром, нетленной любовью

Над смятенной повеет землей,

И поля, окропленные кровью,

Легкий снег запушит белизной!

Впервые: "Памятник славы» (Пгр., 1915).

Ушла уже за ельники,

Светлее янтаря,

Морозного сочельника

Холодная заря.

Встречаем мы, отшельники,

Рождение Царя.

Белы снега привольные

Над мерзлою травой,

И руки богомольные

Со свечкой восковой.

С небесным звоном – дольние

Сливают голос свой.

О всех, кто в море плавает,

Сражается в бою,

О всех, кто лег со славою

За родину свою, –

Смиренно-величавую

Молитву пропою.

Пусть враг во тьме находится

И меч иступит свой,

А наше войско – водится

Господнею рукой.

Погибших, Богородица,

Спаси и упокой.

Победная и грозная,

Да будет рать свята..

Поем – а небо звездное

Сияет – даль чиста.

Спокойна ночь морозная –

Христова красота!

Впервые: "Памятник славы» (Пгр., 1915).

* * *

И не тает от лучей.

Снова сердце хочет воли,

Снова бьется горячей.

И горит мое оконце

Все в узоре льдистых роз.

Здравствуй, ветер, здравствуй, солнце,

И раздолье, и мороз!

Что ж тревожит и смущает,

Что ж томишься, сердце, ты?

Этот снег напоминает

Наши волжские скиты.

Сосен ствол темно-зеленый,

Снеговые терема,

Потемневшие иконы

Византийского письма.

Там, свечою озаренный,

Позабуду боль свою.

Там в молитве потаенной

Всю тревогу изолью.

Но, увы! Дорогой зимней

Для молитвы и труда

Не уйти мне, не уйти мне

В Приволжье никогда.

И мечты мои напрасны

О далеком и родном.

Ветер вольный, холод ясный,

Снег морозный – за окном!

* * *

И трескается лед.

Пасхальная, святая

Неделя настает.

Весна еще в тумане,

Но знаем мы – близка...

Плывут и сердце манят

На волю облака.

И радуется Богу

Воскресшая земля.

И мне пора в дорогу,

В весенние поля.

Иконе чудотворной

Я земно поклонюсь...

Лежит мой путь просторный

Во всю честную Русь.

Лежит мой путь веселый,

На солнышке горя,

Чрез горы и сквозь села,

За синие моря.

Я стану слушать звоны

Святых монастырей,

Бить земные поклоны

У царских у дверей.

Впервые: журнал "Лукоморье» (1915, № 11)

* * *

В румянце туч и шорохе листов,

Так сладостно и просто верить в Бога,

В спокойный труд и свой домашний кров.

Уже закат, одеждами играя,

На лебедях промчался и погас.

И вечер мглистый, и листва сырая,

И сердце узнает свой тайный час.

Но не напрасно сердце холодеет:

Ведь там, за дивным пурпуром богов,

Одна есть сила. Всем она владеет –

Холодный ветр с летейских берегов.

* * *

Родился на свете,

Розовый и невинный,

Как все остальные дети.

Родители его были

Не бедны и не богаты,

Он учился, молился Боту,

Играл в снежки и солдаты.

Когда же подрос молодчик,

Пригожий, румяный, удалый,

Стал он карманным вором,

Шулером и вышибалой.

Полюбил водку и женщин,

Разучился Богу молиться,

Жил беззаботно, словно

Дерево или птица.

Сапоги Скороход, бриолином

Напомаженный, на руку скорый...

И в драке во время дележки

Его закололи воры.

В Калинкинскую больницу

Отправили тело,

А душа на серебряных крыльях

В рай улетела.

Никто не служил панихиды,

Никто не плакал о Ване,

Никто не знает, что стал он

Ангелом в Божьем стане.

Что ласкова с ним Божья Матерь,

Любит его Спаситель,

Что, быть может, твой или мой он

Ангел-хранитель.

* * *

Веселые огни.

И кажутся напраслиной

Нерадостные дни.

Как будто ночью северной

Нашла моя тоска

В снегу-листочек клеверный

В четыре лепестка.

И с детства сердцу милая,

Ты возникаешь вновь,

Такая непостылая

И ясная любовь.

Мороз немного колется,

Костры дымят слегка,

И сердце сладко молится

Дыханью ветерка.

Отвага молодецкая,

И сани, что стрела,

Мне масляная детская

И русская мила.

Чья? Ванина иль Машина

Отвага веселей

На тройке разукрашенной

Летит среди полей?

Трусит кобылка черная,

Несется крик с катков,

А полость вся узорная

От пестрых лоскутков.

Я весел не напраслиной, –

Сбываются же сны,

Веселый говор масляной –

Преддверие весны.

И в ней нам обещание,

Что Пасха вновь придет,

Что сбудутся все чаянья,

Растает крепкий лед.

И белой ночью северной

Найдет моя тоска

Любви листочек клеверный

В четыре лепестка.

Впервые: журнал "Лукоморье» (1917, № 8).