Сергей Соловьев

Соловьев Сергей Михайлович (1885–1942) – поэт, критик. Племянник братьев Соловьевых Всеволода и Владимира, их сестры Поликсены Соловьевой. Его отец Михаил Соловьев, младший из братьев, жил на Арбате по соседству с «профессорской» квартирой Бугаевых. Жена Михаила Соловьева была двоюродной сестрой матери Александра Блока, который приходился ему, соответственно, троюродным братом. Соловьевы, Бугаевы, Кублицкие-Блоки, а затем и их дети дружили семьями. Сергей Соловьев вместе с Андреем Бугаевым (Андреем Белым) составили ядро московских младосимволистов, с которыми в 1906–1909 годах был близок Александр Блок. Сергей Соловьев занимал особое положение среди младосимволистов как поэт и как критик. В 1907 году вышла его первая поэтическая книга «Цветы и ладан», в предисловии к которой он выразил свое поэтическое и философское кредо: «Я часто слыхал и, вероятно, еще не раз услышу обвинение в несовременности моей поэзии, в ее отчужденности от злободневных интересов. Такое обвинение весьма Для меня лестно (...) Невозможно быть в природе; вступая в область природы, всякий неизбежно должен определить себя к добру или злу, к Богу или дьяволу, то есть к началу трансцендентному природе, вне ее пребывающему. В самой природе заключены противоположные потенции: в ней переплетены мировые Да и Нет; жизнь и смерть; любовь и похоть. Освободившееся от религии человечество пошло по пути вторых потенций природы; из них возникло здание современной цивилизации, образом которой является город. Город – это реальное Нет, безобразное дитя природы, созданное духом плоти и смерти. Этот город человечество выбрало взамен града, обещанного религиями. Искусство тоже исходит из природы; но оно отправляется от первых ее потенций, творит вечное Да, исходя из духа любви. Этот мир, созданный из положительных потенций природы, и есть Новый Иерусалим, мистический град, в противоположность современному городу».

Сергей Соловьев и в поэзии, и в жизни выбрал для себя служение Небесному граду. После окончания Московского университета он в 1915 году поступил в Московскую духовную академию, стал священником, продолжая писать несовременные религиозные стихи.

Три дня подряд господствовала вьюга,

И все утихло в предвечерний час,

Теплом повеяло приветно с юга,

И голубой и ласковый атлас

Мне улыбнулся там, за леса краем,

Как взор лазурный серафимских глаз.

И я стою перед разверстым раем,

Где скорби все навек разрешены.

Стою один, овеян и лобзаем

Незримыми крылами тишины.

Леса синеют, уходя в безбрежность.

Сияют мне с вечерней вышины

И кроткий мир и женственная нежность.

Моя душа – младенчески чиста,

Забыв страстей безумную мятежность

И для молитв очистивши уста.

Недвижны ели, в небо поднимая

Ряды вершин – подобия креста;

И, небесам таинственно внимая,

Перед зари зажженным алтарем,

Лежит земля, безлюдная, немая.

Окрашена вечерним янтарем

Эмаль небес за белыми стволами,

Над тишиной передвечерних дрем.

Закатный храм поет колоколами

И гаснет там, за синею чертой,

Последний раз сверкнувши куполами.

Окончен день, морозно-золотой.

Вечерний час! вечернее моленье!

Вечерний час, заветный и святой!

Пора. Огни затеплило селенье;

Ложится тень на белые снега,

И легкий дым клубится в отдаленье,

Приветный дым родного очага.

Как чувства все таинственно окрепли!

Господь! Господь! к Тебе зовет слуга.

Огонь любви в моей душе затепли!

( 1900-е гг. )

П. С. Соловьевой

Мой пояс груб. Акриды, мед пчелиный

Мне снедь. У иорданских берегов

Я всех зову омыться от грехов,

Где голубыя зыблются маслины.

Осанною оглашены долины,

Безмолвствуют свирели пастухов.

Елеем блещет терем Женихов,

И рдеет нард в амфоре Магдалины.

Я дикий скимн пустынных вод и скал.

Как ярый хмель, во чреве я взыграл,

Вняв Девы глас, несущей крины рая.

Се полн Сион светильников и роз.

В руках детей благоухают вайя...

Мой крест воздет: я жду Тебя, Христос!

Весь день из рук не выпускав пилы,

Вдали соблазнов суетного мира,

Простой чернец, без церкви и без клира,

Молюсь в лесу, среди туманной мглы.

Заря зажгла сосновые стволы,

Запахло земляникой; стало сыро...

Звучи, звучи, вечерняя стихира

Под тихое жужжание пчелы.

Ветха фелонь, чуть тлеет ладан скудный.

Вдали сияют ризой изумрудной

Луга в благоухающих цветах,

Мой храм наполнен медом и смолою.

Пречистая! склонившись к аналою,

К Тебе взывает юноша-монах.

Не замолкнут о тебе витии,

Лиры о тебе не замолчат,

Озлащенный солнцем Византии,

Третий Рим, обетованный град.

Не в тебе ль начало царской славы, –

Благочестьем осиявший мир,

Семихолмный и золотоглавый,

Полный благовеста и стихир.

Нега флорентийского искусства

Праведным велением царей

Здесь цвела. Молитва Златоуста

Возносилась к небу с алтарей.

В греческих законах Иоанны,

Изощрясь, творили хитрый суд,

Здесь Феодор, крин благоуханный,

Был молитвы избранный сосуд.

В фимиаме расцветали фрески

По стенам. В кадилах золотых

Ладан голубел. Сияли в блеске

Раки чудотворные святых.

Жены, девы, чистые, как крины,

Веры возращали семена,

И Анастасии, и Ирины

Памятны честные имена.

Звон к вечерне. Вечер. Поздно.

Розовеют гребни льда,

И горит зарей морозной

Обагренная слюда.

«То-то князю буду рада.

То-то крепко обойму!»

Красная зажглась лампада

В потемневшем терему.

Вечер скучен, вечер долог.

Перстенек надевши злат,

Слушая знакомый пролог,

Алый вышивает плат.

Должен к празднику Успенья

Он поспеть. На плате том

Самоцветные каменья

Блещут в поле золотом.

Труд благочестив и мирен.

Посреди алмазных звезд

Вышит лучезарный сирин,

Алой земляники грозд.

И до ночи ежедневно,

Лишь зардеют купола,

Шьет Московская царевна,

Круглолица и бела.

Вскинет очи, и, блистая,

Засинеют небеса.

Блещет золотом крутая

Умащенная коса.

Вырастил отец родимый

Всем на загляденье дочь:

Под жемчужной диадимой

Брови черные, как ночь.

Зреет ягодка-царевна

Для молитв и сладких нег.

Чу! метель завыла гневно,

За окном синеет снег.

Но повеял с Финского залива

Дикий ветр. Царьградова сестра

Выронила скипетр боязливо,

Услыхав железный шаг Петра.

Восстань от ложа сна, о дщерь Сиона,

И возликуй, воспевши сладкий стих –

Пророческую песню Соломона.

Невеста, встань! Твой царь и твой жених

Уже у врат. Холмы в миндальном цвете

Напевы птиц – в оливах голубых.

Смеющиеся девушки и дети

Фиалки и нарциссы для кого

В долинах собирали на рассвете?

По всем долинам – шум и торжество.

Течет народ во сретенье Мессии,

И час настал веселья твоего.

Стоят толпы, склонив главы и выи.

Он близится, прекрасный, как гроза:

Омыты ноги миррою Марии,

Как у орла, горят Его глаза.

Он привязал детеныша ослицы,

Где листья клонит вешняя лоза.

Ег0 поют тимпаны и цевницы,

К его ногам покровы и цветы

Слагают нежные отроковицы.

Царица! Ждешь возлюбленного ты,

Твой терем полон нарда и алоя,

Сиянием чертоги залиты.

Блистает в розах ложе золотое,

И фимиам в кадильницах горит.

Сбывается пророчество святое,

Как царь Давид в псалмах благовестит,

Захария предрек во время оно.

Фиалками и финиками крыт

Цветущий путь. Восстань, о дщерь Сиона!

Хоть я с тобой беседовал немного,

Но мне твои запомнились черты,

Смиренная служительница Бога!

Ясна душой, весь мир любила ты:

Твои глаза так ласково смотрели

На небеса, деревья, на цветы,

В родных лугах расцветшие в апреле.

Когда, прозябший, зеленел листок,

Когда лучи что день теплее грели,

И под окном разлившийся поток

Бежал, шумел, блистая в мутной пене,

Синела даль, и искрился восток, –

Бывало, ты на ветхие ступени

Присядешь, рада солнышку весны,

На жребий свой без жалобы, без пени;

А небеса – прозрачны и ясны,

И облаков блуждающие лодки

По ним бегут, как золотые сны.

Я помню лик твой, старческий и кроткий,

И белизну смиренного чепца.

Ты мать была для всякого сиротки:

И из гнезда упавшего птенца,

И бедную ободранную кошку,

У твоего бродящую крыльца,

Равно жалела. К твоему окошку

Все бедняки окрестных деревень

Протаптывали верную дорожку.

В раю теперь твоя святая тень.

Как твердо ты твоей служила вере,

Полна любви Христовой. В летний день,

Бывало, стукну я у низкой двери,

И в бедный дом войду. Как ангел ты;

Вокруг ютятся страждущие звери,

Горят лампадки, и цветут цветы,

И ты – живой символ долготерпенья –

Струишь на всех сиянье доброты.

Среди страстей окружного кипенья

Ты пребыла младенчески чиста.

Вся жизнь твоя – молитвенное пенье;

Ты – фимиам перед лицом Христа.

Твоя весна текла под сводом храма,

В горниле бед, молитвы и поста;

И горькой жизни тягостная драма

Спокойною зарей завершена.

Ты умерла, как облак фимиама;

Над гробом – мир, покой и тишина,

И каждый год трава могилы малой

Родной любви слезой орошена.

Над насыпью, вовеки не увялый,

Цветет венок из полевых цветов.

Фиалка синяя и розан алый

Сквозь изумруд березовых листов

Благоухают вечерами мая,

И дремлет ряд разрушенных крестов,

Словам небес задумчиво внимая.