Ирина Ратушинская
Молитва
Все умеют плакать,
А радоваться – одна.
Богородице-Дево, радуйся, не оставь!
Круче всей морей твоя судьба солона –
Так помилуй нас: научи улыбке уста.
Научи нас радости,
Непутевых чад,
Как учила Сына ходить по Твоей земле.
Мы теперь на ней себе устроили ад;
Научи не сбиться с пути в обозленной мгле!
Погасила Твои лампады моя страна...
Видишь, как нам души судорогой свело!
Всё страшней – суды, а заботишься Ты одна –
Из поруганных риз –
Чтобы нам, дуракам, светло.
Ты одна умеешь – кого же еще просить, –
Отворять врата любовью, а не ключом.
Разожми нам сердца,
Чтобы смели ее вместить,
Как умела разжать младенческий кулачок.
* * *
Помню брошенный храм под Москвою
Двери настежь, и купол разбит.
И, Дитя заслоняя рукою,
Богородица тихо скорбит,
Что у Мальчика ножки босые,
А опять впереди холода,
Что так страшно по снегу России –
Навсегда – неизвестно куда –
Отпускать темноглазое Чадо,
Чтоб и в этом народе – распять...
Не бросайте каменья, не надо!
Неужели опять и опять –
За любовь, за спасенье и чудо,
За открытый безтрепетный взгляд –
Здесь найдется российский Иуда,
Повторится российский Пилат?
А у нас, у вошедших, – ни крика,
Ни дыхания –
Горло свело:
По Ее материнскому лику
Процарапаны битым стеклом
Матерщины корявые буквы!
И Младенец глядит, как в расстрел:
– Ожидайте,
Я скоро приду к вам!
В вашем северном декабре
Обожжет Мне лицо, но кровавый
Русский путь Я пройду до конца,
Но спрошу вас – из силы и славы:
Что вы сделали с домом Отца?
И стоим перед Ним изваяно,
По подобию сотворены,
И стучит нам в виски, окаянным,
Ощущение общей вины.
Сколько нам – на крестах и на плахах –
Сквозь пожар материнских тревог –
Очищать от позора и праха
В нас поруганный образ Его?
Сколько нам отмывать эту землю
От насилия и ото лжи?
Внемлешь, Господи?
Если внемлешь –
Дай нам силы, чтоб ей служить.
* * *
Третий день беременны тучи
Животами цепляют стены.
И по норам – каждый ползучий,
И бегущий каждый измучен
И роняет в овраги пену.
Были травы – да все скосили,
Были кони – да стали хромы...
Сердце в обморочном безсилье
Упадает от жажды грома.
Правый Боже,
грянь в этот город
Ярым пламенем добела,
Осени громовым глаголом
Уцелевшие купола!
Счистят площади след неверный
Вместе с кожею мостовой...
Если даже не смоешь скверны –
Хоть яви Свой гнев грозовой!
Голубую Свою зарницу –
Не томи, с руки отпусти!
Видишь, плачет над сыном птица:
Вырос мальчик,
а не летит.
Одиночество
И снова в одиночество, как в воду,
С веселой жутью, с дрожью по хребту.
Кто остаются – мне простят уходы.
Уже так было.
Я опять приду.
Еще горят ожоги жадной суши,
Но губы леденеют глубиной,
И тишина до боли ломит уши.
И меркнет свет,
Ненужный и земной.
Пустые цифры дома-века-года
Смываются с былого бытия.
Там правит сердцем строгая свобода.
Там лишних нет.
Там только Бог и я.
И нет дыханья, чтобы молвить слово.
А только ждешь, что, может быть, опять –
Так редко с лаской, чаще так сурово –
Но прозвучит,
Что Он хотел сказать.
И все. И не позволит задержаться.
И даст посыл: как в поле со двора.
Ты знаешь, Господи, что я хочу остаться.
Я знаю, Господи,
Что не пора.
Но в судороге жесткой, как в конверте,
Выносит ослабевшая рука,
Что вложено в нее – для тех, на тверди:
Жемчужницу,
А может, горсть песка.
Не сразу и разжать.
Но, узнавая,
Но удивляясь, что еще стоят
Все в том же времени и ждут у края –
Протянешь руку: что там, я не знаю.
Но те, кто ждали –
Те всегда простят.