Борис Чичибабин (1923–1994)

вверяю Богу душу и не знаю,

проснусь с утра или ее на лифте

опустят в ад или поднимут к раю.

Последнее совсем невероятно:

я весь из фраз и верю больше фразам,

чем бытию, мои грехи и пятна

видны и невооруженным глазом.

Я все приму, на солнышке оттаяв,

нет ни одной обиды незабытой;

но Судный час, о чем смолчал Бердяев,

встречать с виной страшнее, чем с обидой

Как больно стать навеки виноватым,

неискупимо и невозмещенно,

перед сестрою или перед братом,

к ним не дойдет и стон из бездны черной.

И все ж клянусь, что вся отвага Данта

в часы тоски, прильнувшей к изголовью,

не так надежна и не благодатна,

как свет вины, усиленный любовью.

Все вглубь и ввысь! А не дойду до цели

на то и жизнь, на то и воля Божья.

Мне это все открылось в Коктебеле

под шорох волн у черного подножья.

1984

Никогда я Богу не молился

так легко, так полно, как теперь...

Добрый день, Аленушка-Алиса,

прилетай за чудом в Коктебель.

Видишь? я, от радости заплакав,

запрокинул голову, и вот

Киммерия, алая от маков,

в безконечность синюю плывет.

Вся плывет в непобедимом свете,

в негасимом полдне, и на ней,

как не знают ангелы и дети,

я не помню горестей и дней.

Дал Господь согнать с души отечность,

в час любви подняться над судьбой

и не спутать ласковую Вечность

со свирепой вольностью степной...

Как мелась волошинская грива!

Как он мной по-новому любим

меж холмов заветного залива,

что недаром назван Голубым.

Все мы здесь, кто мучились, кто пели

за глоток воды и хлеба шмат.

Боже мой, как тихо в Коктебеле,

только волны нежные шумят.

Всем дитя и никому не прадед,

с малой травкой весело слиян,

здесь по-детски властвует и правит

царь блаженных Максимилиан.

Образ Божий, творческий и добрый,

в серой блузе, с рыжей бородой,

каждый день он с посохом и торбой

карадагской шествует грядой...

Ах, как дышит море в час вечерний,

и душа лишь вечным дорожит,

государству, времени и черни

ничего в ней не принадлежит.

И не славен я, и не усерден,

не упорствую, и не мечусь,

и что я воистину безсмертен,

знаю всеми органами чувств.

Это точно, это несомненно,

это просто выношено в срок,

как выносит водоросли пена

на шипучий в терниях песок.

До святого головокруженья

нас порой доводят эти сны,

Боже мой Любви и Воскрешенья,

Боже Света, Боже Тишины!

Как Тебя люблю я в Коктебеле,

как легко дышать моей любви,

Боже мой, таимый с колыбели,

на земле покинутый людьми!

Но земля кончается у моря,

и на ней, ликуя и любя,

глуби вод и выси неба вторя,

безконечно верую в Тебя.

1984