Даниил Андреев

Андреев Даниил Леонидович (1906–1959) – поэт, религиозный мыслитель. Сын писателя Леонида Андреева. Крещен в том самом храме Спаса Преображения на Арбате, которым изображен на знаменитой картине В.Д. Поленова «Московский дворик». Крестный отец – Максим Горький. В сентябре 1917 года поступил в Московскую частную гимназию, ставшую вскоре 90-й Московской школой. Будучи уже советским школьником, 20 августа 1921 года у храма Христа Спасителя испытал религиозно-мистическое озарение, которое, по его признанию, сыграло «огромную, во многом даже определяющую роль» во всей последующей жизни. В «Розе Мира» он вспоминал: «Это случилось в Москве на исходе дня, когда я, очень полюбивший к тому времени безцельно бродить по улицам и безпредметно мечтать, остановился у парапета в одном из скверов, окружавших храм Христа Спасителя... Событие... открыло передо мной, вернее, надо мной такой бушующий, ослепляющий, непостижимым мир, охватывающий историческую действительность России в странном единстве с чем-то несоизмеримо большим над ней, что много лет я внутренне питался образами и идеями, постепенно наплывающими оттуда в круг сознания». К этому же времени относятся и первые стихи. В восемнадцать лет, сразу после окончания школы, поступил в брюсовский Высший литературно-художественным институт, начав работать над романом «Грешники». В 1926 году был принят в Союз поэтов. В последующие годы, вплоть до начала Отечественной войны, поэзия была главной в его жизни. Но публиковать стихи даже не пытался, работал оформителем-шрифтовиком, стараясь не привлекать к себе внимания. Тютчевский завет молчи, скрывайся и таи оказался в те годы наиболее близок не только уже знаменитой Анне Ахматовой, но и молодому поэту Даниилу Андрееву. Ему тоже было что скрывать. В его новых религиозно-мистических озарениях все отчетливее вставал образ Небесной России. Одно из таких озарений он испытал в ноябре 1933 года в церкви во Власьевском переулке, описав позднее: «Великий дух, когда-то прошедший по нашей земле в облике Серафима Саровского, а теперь – один из ярчайших светильников Русского синклита, приблизился и склонился ко мне, укрыв меня, словно эпитрахилью, шатром струящихся лучей и ласкового тепла. В продолжение почти целого года, пока эту церковь не закрыли, я ходил каждый понедельник к акафистам преподобному Серафиму – и – удивительно! – переживал это состояние каждый раз, снова и снова, с неослабевающей силой».

В армию его призвали в октябре 1942 года, а с января 1943 года он воевал на Ленинградском фронте. Блокаде посвящена его поэма «Ленинградский апокалипсис». В июне 1945 года демобилизован как инвалид Великой Отечественной войны 2-й группы. 21 апреля 1947 года арестован. «Не дай Бог даже врагу испытать что-либо подобное», – напишет он о следствии, закончившемся через полтора года вынесением приговора: «Андреева Даниила Леонидовича, за участие в антисоветской группе, антисоветскую агитацию и террористические намерения заключить в тюрьму сроком на двадцать пять лет, считая срок с 23 апреля 1947 года. Имущество конфисковать». «Обвинение основывалось, – отмечает современный исследователь Борис Романов,– во многом на романе Д. Андреева „Странники ночи», над которым он работал с 1937 по 1947 год. В романе изображалась жизнь и искания московской интеллигенции в предвоенные годы, в частности в нем был эпизод, в котором говорилось о некоей группе, готовящей покушение на Сталина». Как этот роман, так и все остальные конфискованные рукописи Даниила Андреева были уничтожены!. А в арестованную по «делу Андреева» группу «заговорщиков» из девятнадцати человек, осужденных от семи до двадцати пяти лет, вошли почти все его родственники и ближайшие друзья, среди которые было несколько друзей-поэтов. Один из них, представленный в нашей антологии Виктор Василенко, вспоминал о встречах 30-х годов: «...Я приходил часто, и мы в его комнате с двумя окнами во двор обычно засиживались допоздна. Возвращался я от него в два-три часа ночи по затихшей Москве... Эти вечера бы1ли наполнены разговорами о поэзии, о Блоке, о Волошине, о Гумилева... О Боге».

27 ноября 1948 года Даниила Андреева перевели из Лефортовской тюрьмы! во Владимирскую, из которой, согласно приговору, ему предстояло выйти 23 апреля 1972 года. Он был освобожден из-под стражи 23 апреля 1957 года, ровно через десять лет после ареста. За эти годы во Владимирской тюрьме были созданы «Русские боги», «Роза Мира», «Железная мистерия» и другие произведения. О том, как создавалась «Роза Мира», он вспоминал: «Я начал эту книгу в самые глухие годы тирании, довлевшей над двумястами миллионами людей. Я начал ее в тюрьме, носившей название политического изолятора. Я писал ее тайком. Рукопись я прятал, и добрые силы – и люди и не люди – укрывали ее во время обысков. И каждый день я ожидал, что рукопись будет отобрана и уничтожена, как была уничтожена моя предыдущая работа, отнявшая десять лет жизни и приведшая меня в политический изолятор».

Работа над «Розой Мира» и другими произведениями была завершена уже после освобождения за те неполные два года, которые ему оставалось жить. Но даже в октябре 1958 года, завершив «Розу Мира», он запишет: «...И все-таки последние страницы рукописи я прячу так же, как прятал первые, и не смею посвятить в ее содержание ни единую живую душу, и по-прежнему нет у меня уверенности, что книга не будет уничтожена, что духовный опыт, которым она насыщена, окажется переданным хоть кому-нибудь». В это же время он напишет свое последнее стихотворение, заканчивающееся молитвенными строками:

...К листам неконченых, бедных книг

Там враг исконный уже приник:

Спаси их, Господи! Спаси, храни,

Дай им увидеть другие дни.

Книги Даниила Андреева увидели другие дни. Но произошло это уже в последней четверти XX века...

* * *

От ворот угасшего рая

День и голод жестокою плетью

Гонят нас в бетонные клети.

По ночам провидцы и маги,

Днем корпим над грудой бумаги,

Копошимся в листах фанеры –

Мы, бухгалтеры и инженеры.

Полируем спящие жёрла,

Маршируем под тяжкий жёрнов,

По неумолимым приказам

Перемалываем наш разум.

Все короче круги, короче,

И о правде священной ночи,

Семеня по ровному кругу,

Шепнуть не смеем друг другу.

Захлебнувшись фальшивым гимном,

Задыхаемся... Помоги нам,

Хоть на миг бетон расторгая,

Всемогущая! Всеблагая!

1937

* * *

Все просит и молит, стыдясь и шепча,

Певучих богатств и щедрот мирозданья

На этой земле, золотой как парча:

Неведомых далей, неслышанных песен,

Невиданных стран, непройденных дорог,

Где мир нераскрытый – как в детстве чудесен,

Как юность пьянящ и как зрелость широк;

Безгрозного полдня над мирной рекою,

Куда я последний свой дар унесу,

И старости мудрой в безгневном покое

На пасеке, в вечно шумящем лесу.

Я сплю, – и все счастье грядущих свиданий

С горячей землею мне снится теперь,

И образы невоплощенных созданий

Толпятся, стучась в мою нищую дверь.

Учи же меня! Всенародным ненастьем

Горчайшему самозабвенью учи,

Учи принимать чашу мук – как причастье,

А тусклое зарево бед – как лучи!

Когда же засвищет свинцовая вьюга

И шквалом кипящим ворвется ко мне –

Священную волю сурового друга

Учи понимать меня в судном огне.

1941

Из поэмы «Ленинградский апокалипсис»

Смертельно жаждущего духа!

Коснись, Верховный Лирник, слуха

Своею дивною игрой!

Пусть сквозь утраты, боль, страдания

К Твоим мирам ведет дорога;

Раздвинь мой разум! Хоть немного

Дверь заповедную открой!

Дай разуметь, какими безднами

Окружены со всех сторон мы;

Какие бдят над Русью сонмы

Недремлющих иерархий;

Зачем кровавыми, железными

Они ведут ее тропами –

Они, то чистые, как знамя,

То леденящие, как Вий!

И если ясных вод познания

Я зачерпну в духовном море,

Где над Кремлем Небесным зори

Едва мерцают в мир греха,

Ты помоги гранить в молчании

Сосуд, их ясности достойный:

Чеканный, звучный, строгий, стройный

Сосуд прозрачного стиха.

Горька, безценна ноша мудрости,

Невоплощенной в знаке внятном,

Когда лишь зыбким, беглым пятнам

Подобны смутные слова;

Чем дух зрелей, тем горше труд расти

Над словом должен – верю, знаю,

Но скорбный искус принимаю

И возвращаю все права.

Молитва, точно вопль о помощи,

Рванулась вверх. Но нет, не Бога

Сюда, в мир Гога и Магога

Смел звать изнемогавший дух:

Хоть нить во мраке гробовом ища,

Он рвался в пристани другие –

В присноблагой Синклит России

Превыше войн, побед, разрух.

Пусть демон великодержавия

Чудовищен, безмерен, грозен;

Пусть миллионы русских оземь

Швырнуть ему не жаль. Но Ты, –

Ты, от разгрома, от безславия

Ужель не дашь благословенья

На горестное принесенье

Тех жертв – для русской правоты?

Пусть луч руки благословляющей

Над уицраором России

Давно потух; пусть оросили

Стремнины крови трон ему;

Но неужели ж – укрепляющий

Огонь Твоей верховной воли

В час битв за Русь не вспыхнет боле

Над ним – в пороховом дыму?

1949–1953,

Владимирская тюрьма

Пренепорочная. Присноблаженная.

Горней любви благодатное пламя,

Кров мирам и оплот!

Непостигаемая! Неизреченная!

Властно предчувствуемая сердцами

Там, в синеве высот!

Ты, Чья премудрость лучится и кроется

В волнах галактик, в рожденьи вселенных,

Ближних и дальних звезд!

Лик, ипостась мирозиждущей Троицы,

Вечная Женственность! Цель совершенных,

К Отчему царству мост!

Ты, на восходе культур пронизавшая

Тысячесветные окна религий.

Древних богинь имена!

Нимбами огненными осенявшая

Юное зодчество, мудрые книги,

Музыку и письмена!

Ты снисходила до сердца юного,

Ты для него сквозь синь фимиама

Нежной пылала звездой, –

Не отвергай зазвучавших струн его,

Дальних амвонов грядущего храма

Гимн его удостой.

Сумрачный дух жестокого мужества

Правил народами – в роды и роды

И бичевал их бичом.

Ты лишь Одна овевала содружества,

Пестовала на коленях природы,

Не спросив ни о чем.

Ты нам светила любовью возлюбленных,

Ты зажигала огни материнства

По родным очагам...

Пристань гонимых! безсмертье погубленных!

Благословенные узы единства

И прощенья врагам!

Тихо сорадующаяся! Ласковая!

Легок с Тобою путь многотрудный

К наивысочайшей мечте!

Мир многопенный, песни и краски его

Только Тобою прекрасны и чудны

В радости и красоте.