Иван Клюшников

Клюшников Иван Петрович (1811–1895) – поэт, прозаик. В 1832 году, ко времени поступления в Московский университет Константина Аксакова, он, как и Василий Красов, его заканчивал. Пятнадцатилений Аксаков оказался в кружке Станкевича не с начинающими, а вполне зрелыми поэтами, пользовавшимися определенной известностью в университетской среде. Гораздо большей, чем своекошный студент Михаил Лермонтов, который за годы учебы в университетском Благородном пансионе (1828–1830) и самом университете (1830–1831) не опубликовал, да и вряд ли показал сокурсникам свои стихи, в то время как Василий Красов, еще будучи студентом, дебютировал в «Телескопе» с исторической поэмой «Куликово поле». «Лермонтов был когда-то короткое время моим товарищем по университету», – напишет Красов А.А. Краевскому в июле 1841 года, еще не зная о роковой дуэли. Иван Клюшников в эти же студенческие годы прослыл каламбуристом, по рукам ходили его эпиграммы и пародии, сатирическое «Обозрение всеобщей истории». Друзьям рассказывал о своем замысле «пасквиля на все человечество». Из научных дисциплин он более всего интересовался не философией, как почти все остальные, а историей. Подготовил для поступления в университет дворянского недоросля Ивана Тургенева, которому, надо думать, нравилась способность его репетитора «рассказывать о людях и делах отдаленного прошлого, будто самовидец, как бы о лично пережитом» (таким запомнился «кружковцу» Михаилу Каткову). Над философскими штудиями своих друзей подтрунивал. Станкевич жаловался Михаилу Бакунину: «С адской усмешкою смотрит он на мою попытку отыскать счастье в идее всеобщей жизни и говорит: жаль Николаши!» В его адской усмешке волей-неволей встает образ лермонтовского «Демона», вторая редакция которого была создана как раз в 1830 году, но Клюшников мог и не знать этой поэмы. Они выражали одно и то же явление демонизма своей эпохи, который все-таки удалось преодолеть и Лермонтову, и Клюшникову.

В 1838 году друзья по кружку Станкевича стали свидетелями глубокой духовной драмы Клюшникова, разрешившейся, как отмечал Василий Боткин, «сменой скептических неисчерпаемых фантазий» на «глубокое, нравственное религиозное чувство». О своем духовном возрождении он поведует и сам в «Ночной молитве», созданной одновременно с другими лирическими стихами.

До 1838 года он не написал ни одного лирического стихотворения. Поэзия пришла к нему с покаянием: «Давно, давно в грязи земных страстей // Я затопил святые побужденья...» От былой меланхолии, отчаяния не осталось и следа. По свидетельству Белинского, «он стал здоров, светел, остер до невозможности, начал писать прекрасные стихи». Наиболее значительными были его публикации, появившиеся в «Отечественных Записках» благодаря Белинскому, который, переехав из Москвы в Петербург, привел в журнал свою «обойму» авторов, в которую, наряду с Лермонтовым, Алексеем Кольцовым и Василием Красовым, вошел и Клюшников, что, в свою очередь, и вызвало реплику «Сына Отечества»: «Выходит, что поэтов настоящих у нас только четыре: г-да Лермонтов, Кольцов, Красов и Θ. Иван Клюшников подписывал свои стихи, как отметят современники, «таинственной Θ» (т.е. «фитой», буквой греческого слова, «феос» – Бог), что, конечно, тоже было не случайно. Он ощущал себя вестником, посланником Бога.

Это был звездный час Клюшникова и Василия Красова. Но уже вскоре Клюшников разрывает все отношения с Белинским. Причин для разрыва было более чем достаточно. Клюшников, как отмечали его друзья, «восстал» на Белинского, Боткина, Бакунина, выразив свой протест в эпистолярных «проповедях» (увы, не сохранившихся), адресованных Белинскому, а Белинский в свою очередь настолько «охладел» к его стихам, как, впрочем, и Василия Красова, что в 1843 году писал их общему университетскому другу В.П. Боткину: «Мне стыдно вспоминать, что некогда я думал видеть на голове своей терновый венок страдания, тогда как на ней был просто шутовской колпак с бубенчиками. Какое страдание, если стишонки Красова и Θ были фактом жизни и занимали меня как вопросы жизни и смерти? Теперь иное: я не читаю стихов (и только перечитываю Лермонтова, все более и более погружаясь в бездонный океан его поэзии), и когда случается пробежать стихи Фета или Огарева, я говорю: «Очень хорошо, но как же не стыдно тратить времени и чернил на такие вздоры?"» Но у этого разрыва были и другие причины. Алексей Кольцов, Василий Красов тоже восстали. Белинский не смог вылепить их по своим лекалам. Обращение к религии Клюшникова Белинский воспринимал точно так же, как позднее «Переписку с друзьями» Гоголя, но и ответная реакция Клюшникова была гоголевской. Клюшников не сжигал своих стихов, он заживо похоронил самого себя.

В 1843 году Клюшников уехал в свое родовое имение на Украине и вновь вернулся в Москву лишь в... 1880 году, как скажет современник, «будто с того света».

Пройдет еще три года, и ровно через сорок лет после добровольного затворничества, в «Русском Вестнике» состоится его новый поэтический дебют. Бывший «кружковец» Михаил Катков опубликовал в своем журнале пять стихотворений Ивана Клюшникова. Они впервые вышли не под криптонимом, а под его собственным именем.

О причинах своего ухода из литературы он скажет в стихотворении 1839 года «Собирателям моих элегий»:

...Моя печаль – семейная могила.

Чужим нет дела до нее.

Пусть я один оплачу все, что было

И что теперь уж не мое.

Вам дик мой плач! – То голос тяжкой муки,

То отголосок светлых дней.

Зачем же вам разрозненные звуки

Души растерзанной моей?

Оставьте их! от скорби, от роптанья

Я исцелюсь скорей в тиши

И заглушу нестройный вопль страданья

Святой гармонией души.

В стихотворной сказке 1880 года перед нами предстает уже совершенно иная картина. Поэт обращается к самому себе и к своим друзьям:

...Нет! не мечтать, а терпеливо

И честно дело жизни совершить.

Вопрос не в том, чтоб быть счастливым,

Но чтоб достойным счастья быть:

Из сердца выбить наважденья,

Наукой ум освободить,

Святое в жизни обновленье

Святою битвою купить;

Ко счастью путь один – молитва

И слово вечное Христа,

И здесь одна святая битва –

С собой под знаменем креста.

Его поздний цикл открывается стихотворением «Перед иконой Матери Всех Скорбящих», которое, как и ранняя «Ночная молитва», вне всякого сомненья, можно отнести к числу лучших образцов русской молитвенной поэзии.

Ночная молитва¹⁰⁴

Давно, давно в грязи земных страстей

Я затопил святые побужденья,

И редко видятся мне светлые виденья

Дней светлых юности моей.

Душа болит... Пороком и сомненьем

Омрачена святыня красоты.

Я не молюсь – с расчетом и с презреньем

Влача ярмо житейской суеты.

Но иногда, в часы безмолвной ночи,

Былого призраки окрест меня встают,

И ангел первых дней глядит мне грустно в очи,

И голос совести зовет меня на суд.

И мнится, мне святыня недоступна,

Мои мольбы противны небесам,

Вся жизнь моя позорна и преступна,

Я обречен страданью и грехам.

Там ад грозит ужасною картиной,

Здесь совесть – истин вечная скрижаль, –

И я в слезах паду пред Магдалиной

И выплачу души моей печаль!

И оживут молитвы чудной силой,

В душе любовь, и вера, и покой, –

И чист и светел, образ неземной

Горит во мгле, и голос милой

Звучит отрадно надо мной,

Как панихида над могилой, –

И я мирюсь и с небом, и с землей!

<1838>

Утренний звон¹⁰⁵

Они звучат, торжественные звуки,

В ночной тиши им глухо вторит даль,

Душа болит, полна заветной муки,

Мне грудь теснит знакомая печаль.

И плачу я горячими слезами,

И в памяти унылой чередой

За днями дни и годы за годами

Печальные проходят предо мной.

Миг счастия, миг краткий сновиденья,

Жизнь сердца – жизнь у сердца отняла.

Моя тоска не знала разделенья,

Моя любовь привета не нашла.

Ни сладких слез свиданья, ни разлуки

Горячих слез нет в памяти моей,

Умру один, как сладостные звуки

Печально мрут в безмолвии ночей.

Зачем я жил?.. Безумное роптанье!

Дитя! о чем так горько плачу я?

Все благо здесь – и скорби и страданья

Святой закон другого бытия!

Восток горит... Готовься, сердце, к битве!..

Пошли мне, Боже, веру чистых дней!

Внемли, Господь, внемли моей молитве,

Благослови тоску души моей!

Благослови души моей страданья,

Святой надеждой оживи мне грудь,

И отжени туманные мечтанья,

И дай любовь, да озарит мой путь!

<1839>

Романс Л. Ф. Лангерома.

Жизнь

Дар мгновенный, дар прекрасный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Ум молчит, а сердцу ясно:

Жизнь для жизни мне дана.

Все прекрасно в Божьем мире:

Сотворимый мир в нем скрыт.

Но он в храме, но он в лире,

Но он в разуме открыт.

Познавать его в творенье,

Видеть духом, сердцем чтить –

Вот в чем жизни назначенье,

Вот что значит в Боге жить!

<1840>

Впервые:"Отечественные Записки» (1840, № 10). На знаменитое пушкинское стихотворение «Дар напрасный, дар случайный...», созданное в 1828году, митрополит Филарет ответил стихотворением «Не напрасно, не случайно // Ж изнь от Бога мне дана...». В 1840 году Иван Клюшников продолжил этот поэтический диалог о смысле и цели жизни.

Пред иконой Матери всех скорбящих¹⁰⁶

Здесь мать скорбящих – дивная картина!

Художник воплотил святую благодать –

Смерть крестную Божественного Сына

Божественно оплакивает мать.

Она в слезах – то слезы умиленья,

То скорбь пречистая души святой,

А на устах улыбка примиренья

И торжества победы над собой.

Любовь! Любви таинственная сила –

Могучий врач печалей и скорбей!

Все поняла Она, и все простила,

И молится – Святая! – за людей.

Века уж льются слезы неземные,

В них мировая скорбь горит,

И катятся как перлы дорогие

На дольный прах с Божественных ланит.

Я здесь один, главой склоняюсь в прахе,

Едва дерзая на Нее взглянуть,

В немой тоске и в безпредметном страхе,

Волнующем мою больную грудь:

В укор мне льются слезы те святые!

Свое паденье смутно сознаю,

И чудится, что перлы дорогие

Впиваются в больную грудь мою.

И плачу я, и струны золотые

Моей души, чуть слышные, звучат:

То звуки детства – милые, святые,

Когда я был душою чист и свят.

Гляжу вперед с волненьем и тоскою,

С волненьем и тоской гляжу назад –

Пред Божеством, пред жизнью, пред собою

Я виноват, я страшно виноват!

Я блудный сын! Ни кровью отчей нивы,

Ни даже потом я не оросил;

Раб суеты, лукавый и ленивый,

Я Отчий дар безумно расточил.

Кумиров черни к грязному подножью,

Не веря в них, я голову клонил.

Насквозь грехом, насквозь пропитан ложью,

Грешил и плакал, плакал и – грешил.

Я обуян – и нет мне оправданья!

А дни бегут, и в сердце стынет кровь!

Все ложь! все ложь! И рабские страданья,

И рабский гнев, и рабская любовь,

И рабский страх перед законной битвой,

И рабский бунт– безумия печать!

Спаси меня святой Твоей молитвой

И научи безропотно страдать!

Я пережил все помыслы земные.

И нищий духом Богу предстаю...

Мне слез! Мне слез! Пусть перлы дорогие

Мне исцелят больную грудь мою!

Спаси меня! Дай слезы умиленья

И мир души – безумства след стереть!

И разум дай – любить Твои веленья,

Свободным жить! Свободным умереть!

<1880>