Василий Красов

Красов Василий Иванович (1810–1854) – поэт. Историк литературы Н.П. Данилевский писал о нем в конце XIX века: «Личность поэта, которого любили и ценили такие люди, как Станкевич и Белинский, которого помянул теплым словом известный поэт Боденштедт, не может не внушать нам интереса». В данном случае весьма характерна сама эта ссылка на немецкого поэта и переводчика Боденштедта, который к тому времени был гораздо более известен, чем полузабытый Красов. Имя Красова упоминалось лишь в тех случаях, когда речь шла о кружке Станкевича и раннем Белинском. Его единственный поэтический сборник вышел в 1859 году. Посмертно. Его издателем был фольклорист П.Б. Шейн, что уже само по себе подчеркивало принадлежность поэзии Красова к фольклору и к традициям «русских песен». Но для современников Красов был прежде всего элегическим поэтом кружка Станкевича. Его первые стихи появились в Надеждинском «Телескопе» одновременно со статьями Белинского. Станкевич писал о своих университетских друзьях: «Эти люди способны вспыхнуть, прослезиться от всякой прекрасной мысли, от всякого благородного подвига». Все эти черты были присущи как ранним стихам Красова, так и ранним статьям «неистового Виссариона».

В 1831 году Станкевич познакомил Белинского и других членов кружка, своекошных студентов, со своим воронежским земляком Алексеем Кольцовым. В это же время стихотворение «Кольцо» самородного поэта, благодаря Станкевичу и с его сопроводительным письмом, появилось в «Литературной газете» А.А. Дельвига. Этот момент считается переломным в судьбе Кольцова. Но и в судьбе Красова встреча с Кольцовым сыграла не меньшую роль. Кольцову было чему поучиться у Красова, закончившего до Московского университета Вологодское духовное училище и Вологодскую духовную семинарию (Станкевич брал у него уроки по древним языкам). Среди поэтов-студентов он был несомненным лидером. Но песни Красова появились после сближения с Кольцовым, под его влиянием. К этому же времени относится и его знакомство с Лермонтовым, поступившим в сентябре 1830 года на нравственно-политическое отделение и державшимся в стороне от «филологов». Как Белинский, так и Василий Красов узнал Лермонтова-поэта лишь через десять лет после университета. Белинский пришел к Лермонтову 6 апреля 1840 года на гауптвахту после его дуэли с Барантом. «Недавно я был у него в заточении, – напишет он В.П. Боткину, – и в первый раз поразговорился с ним от души. Глубокий и могучий дух...» А далее, в конце письма, признается: «Я с ним робок, – меня давят такие целостные, полные натуры, я перед ним благоговею и смиряюсь в сознании своего ничтожества». Это был их первый и последний разговор от души. Не меньшее потрясение испытал и Василий Красов, увидев своего университетского товарища в апреле 1841 года. Он напишет об этом Краевскому: «Нынешней весной, перед моим отъездом в деревню за несколько дней – я встретился с ним в зале Благородного собрания, – он на другой день ехал на Кавказ. Я не видел его десять лет – и как он изменился! Целый вечер я не сводил с него глаз. Какое энергическое, простое, львиное лицо. Он был грустен, и, когда уходил из собрания в своем армейском мундире и с кавказским кивером, у меня сжалось сердце – так мне жаль его было. Не возвращен ли он?..» Самое же удивительное в этом письме состоит в том, что оно написано в июле 1841 года – уже после дуэли. Он говорит о нем как о живом, выражая надежду на скорое возвращение с Кавказа, и даже описывает Краевскому свои сны: «Назад тому месяц с небольшим я две ночи сряду видел его во сне – в первый раз в жизни. В первый раз он дал мне свой шлафрок какого-то огненного цвета, и я в нем целую ночь расхаживал по незнакомым огромным покоям; в другой раз я что-то болтал ему про свои любовные шашни, и он с грустной улыбкой и бледный как смерть качал головой. Проснувшись, я был уверен, что он возвращен. И я почти был уверен, что он проехал уже мимо нас, потому что я живу на большой дороге от юга». Красов не знал, что он видел вещие сны...

Нет сомнения, что Лермонтов знал как ранние, университетские, стихи Красова, так и поздние, когда его собственные стали публиковаться в «Отечественных Записках» одновременно с Красовскими. Достаточно сказать, что в 1840 году не вышло ни одного номера «Отечественных Записок» без стихов Красова, причем не одного, не двух, а целых подборок. Все эти публикации, как и предыдущие – в «Телескопе», «Молве» и «Московском Наблюдателе», появились благодаря Белинскому, с переездом которого в Петербург вся «обойма» его авторов переместилась в «Отечественные Записки». Самая значительная публикация Красова вне этих журналов появилась в 1839 году в «Библиотеке для чтения», что тоже было связано с Белинским, у которого тетрадь с его стихами похитили, передав (а скорее всего, продав), как анонимную, в «Библиотеку». Сенковский опубликовал три большие подборки, но первые десять стихов появились в «Библиотеке» за подписью «Е. Бернет». Подлинный Бернет, поэт Александр Жуковский, тут же заявил, что к этим стихам он не имеет никакого отношения. Тогда Сенковский опубликовал еще пять стихотворений, прокомментировав отказ Бернета: «Тем лучше! Значит, мы имеем на Руси одним превосходным талантом больше. Жаль только, что не знаем, кого должны благодарить за удовольствие, доставленное читателям этого журнала, и нам в особенности. Неизвестный поэт, без сомнения, не захочет долее скрывать своего имени, если это не противно его правилам. Для поощрения его к этому мы помещаем здесь остальные пять пиес тетради». Имя неизвестного поэта появилось лишь в третьей публикации, когда уже сам Красов прислал в редакцию свои стихи. Нет сомнения, что вся эта история была одним из журналистских трюков Сенковского, превративших «Библиотеку» в самый многотиражный журнал того времени. В данном случае он тоже достиг желаемого результата. На публикацию откликнулись не только Жуковский-Бернет и Красов, но и Белинский, который в нескольких номерах «Московского Наблюдателя», со всей присущей ему страстью, обрушился на Сенковского, на что тот, собственно, и рассчитывал. Переехав в Петербург, Белинский продолжал публиковать Красова теперь уже в «Отечественных Записках». Одна из этих публикаций вызвала, по словам Белинского, «выходку против «Отечественных Записок"», имевшая прямое отношение к Красову. На эту и другие «выходки» Белинский ответил одной из центральных статей в журнальных «побранках» начала 40-х годов (до выхода первых номеров «Москвитянина»), которая так и называлась – «Журналистика». «Сын Отечества», – отмечает Белинский, – обвиняет «Отечественные Записки» в каком-то намерении будто бы установить «табель о рангах» для русских писателей, умерших и живущих. «Сын Отечества» нападает на «Отечественные Записки» за то, что, по их словам – выходит, что поэтов настоящих у нас только четверо: г-да Лермантов (то есть Лермонтов), Кольцов, Красов и Θ...» И далее подробно останавливается на каждом из названных имен, включая анонимного Θ (буквой «фита» подписывался университетский сокурсник Белинского и Красова Иван Клюшников): «...Что же до стихотворений г. Красова, они еще в 1838 году приобрели себе общую и заслуженную известность чрез «Библиотеку для чтения» (по поводу этих публикаций Белинский и «разоблачал» Сенковского. – В.К.). В большей части стихотворений Красова всякого, у кого есть эстетический вкус, поражает художественная прелесть стиха, избыток чувства и разнообразие тонов. Их тоже, из всех русских журналов, теперь можно встретить только в «Отечественных Записках»: уж не за то ли так и сердит на них незлобивый «Сын Отечества»?..»

В советском литературоведении почему-то считалось, что Лермонтова «раздражало» такое соседство на страницах «Отечественных Записок» с неведомым Красовым, да еще и с «фитой». Но публикации в 1840 году в «Отечественных Записках» лермонтовской молитвы «Благодарность» вслед за молитвой Красова «Хвала Тебе, хвала, благодаренье!..» свидетельствуют об их сближении, а не размежевании. В том же 1840 году появилась еще одна благодарственная молитва «Благодарю» Евдокии Ростопчиной, созданная как отклик. Но перед исследователями стояла совсем иная задача – противопоставить Лермонтова и Красова. «Он сознательно размежевался с Красовым, противопоставив его религиозно-сентиментальному оптимизу свое революционное отрицание» – утверждалось в одном из подобных исследований. Так лермонтовская молитва «За все, за все Тебя благодарю я» оказалась в числе богоборческих, а благодарственные молитвы Красова и Евдокии Ростопчиной разделили участь всей русской молитвенной поэзии.

Молитва

Хвала Тебе, Творец, хвала, благодаренье!

Ты сердце пламенное дал!

Как я любил Твое прекрасное творенье,

С какой слезой Тебя благословлял!

Я плачу: слезы эти святы;

То дань Творцу от сердца моего

За радости мои, за горе и утраты.

По гласу вечному закона Твоего

Как я любил в твоем прекрасном мире,

Какие чувства испытал!

Я ликовал на светлом жизни пире,

Тебя, незримого, в твореньи созерцал;

И падал я, знал слезы и волненья...

Плоть бренна; но душой парю!

К Тебе любовь моя, к Тебе мои моленья.

Благодарю, Творец, за все благодарю.

<1839>

Ave Maria¹⁰³

Коленопреклонен, с смятенным сердцем я

Приветствую Тебя, Владычица моя!

К святым отшельникам в печальные пустыни

Являлась, Матерь, Ты во время их кончины;

И схимник в трепете блаженства умирал,

И мертвый лик его неведомым сиял.

Небес Владычица! Услышь мое моленье:

Да загорит и мне звезда преображенья,

Да духом скорбным я восстану, укреплюсь,

Да пред Тобою вновь и плачу и молюсь,

Вдали от пристани, средь новых треволнений,

Я сердце сохраню от ран и заблуждений.

Приветствую Тебя – на светлых небесах,

С душой измученной, с слезами на очах!

<1840>

* * *

С дарами чаша предо мной сияла,

А на глазах моих слеза дрожала;

А к чаше той смиренно приступал,

Украшенный звездами генерал;

Шли набожно – и пышная графиня,

И в рубище одетая рабыня,

Калека-нищий, чуть живой старик,

Богач-купец и сильный временщик.

И чаша та недаром же сияла,

Слеза недаром на очах дрожала;

Все были тут любовней и дружней,

И с умиленьем я пред чашей сей

Прочел в вельможе и в рабе убогом,

Что братья мы, что все равны пред Богом.

<1840-е гг.>

Одно из поздних стихотворений, которые Василий Красов называл своими «молитвами»