Алтай : Его святыни. Миссионерство. Дивные пути промысла Божия в обращении язычников в христианство. Воспоминания о почивших миссионерах

Пятьдесят три года тому назад¹ на величественном по красотам природы, на диком Алтае, не слышно было славословия Богу единому: обитающие на нем кочевые Калмыки-звероловы покланялись ложным богам и во главе их начальнику зла – дьяволу, считая его одним из главных божеств². Глубокая духовная тьма царила над Алтаем.

Но вот, в 1830 году, явился на Алтай смиренный проповедник Евангелия, архимандрит Макарий (Глухарев), и мало-помалу, шаг за шагом, подвигаясь в глубь Алтайских гор и лесов, вносил учение истинной веры в юрты полудиких алтайцев. В горах и долинах Алтая начали воздвигаться храмы Божии. Число веропроповедников с течением времени постепенно увеличивалось, и наконец в наши дни, мы видим в Алтайских горах благоустроенную духовную миссию, в числе 14-ти миссионеров с настоятелем епископом во главе. Трудами этой миссии, в пятьдесят три года, из 30 тысяч коронных жителей Алтая – язычников, просвещено православною верою более 10 тысяч душ, и ежегодно обращается в христианство от 400 до 500 душ. В настоящее время на Алтае до 100 селений и улусов, где оседло живут и занимаются сельским хозяйством новокрещенные алтайцы, бывшие кочевники и звероловы. В селениях этих находится 40 церквей и молитвенных домов и 38 школ для детей. Кроме того, на Алтае две иноческих миссионерских обители: мужская и женская. Так Всезиждитель Господь благословил апостольские труды первоначальника миссии, о. архимандрита Макария и последующих его преемников в деле Евангельской проповеди. Мало того, многомилостивому и всещедрому Богу угодно было прославить юный в христианстве Алтай благодатными святынями, на поклонение которым ежегодно стекаются во множестве не только алтайские христиане, но и жители соседних с Алтаем округов, губерний Томской и Енисейской, и степных областей Семипалатинской и Акмолинской. Об этих-то Алтайских святынях я и намерен сообщить боголюбивым читателям некоторые сведения, собранные мною во время поездок моих по Алтаю.

***

В октябре месяце 1881 года, я назначен был на службу в Алтайскую духовную миссию и отправился из Томска в г. Бийск, где находится резиденция начальника миссии, викария томской епархии – епископа Бийского.

Бийск – городок небольшой, небогатый, с населением до 8 тысяч душ. В нем две приходские церкви, одна кладбищенская и одна домовая, при архиерейском доме. Строится и близка к окончанию пятая церковь, приходская же. Викариатская архиерейская кафедра учреждена здесь в начале 1880 года, при чем первым викарием назначен начальник алтайской миссии, о. архимандрит Владимир, с оставлением в прежней, начальственной над миссией, должности.

На средства Бийского городского общества, с небольшим пособием от казны, личным старанием и трудами преосвященного Владимира, опытного в строительном деле, воздвигнут прекрасный архиерейский дом, трехэтажный, полукаменный, с домовою церковью в честь иконы Казанской Пресвятой Богородицы. Церковь весьма поместительная, с хорами для певчих, довольно благолепно украшена. Богослужение в ней совершается ежедневно монашествующею братией архиерейского дома. Певческий хор викария составлен исключительно из молодых крещеных инородцев. Часто богослужение самим преосвященным совершается на калмыцко-татарском языке. Алтайцы вообще способны к пению и любят его. При архиерейском доме есть очень хорошая иконописная мастерская, в которой под руководством миссионера о. игумена Антония, занимаются живописью несколько молодых людей из крещеных инородцев. Из этой иконописной вышли прекрасные иконы для иконостасов многих церквей Алтайской миссии, не считая множества образов, написанных для посторонних лиц и для не принадлежащих к миссии сельских и даже городских храмов. Для детей инородцев, составляющих певческий хор, устроена при архиерейском доме первоначальная школа, управляемая опытным педагогом, о. иеромонахом Иннокентием, воспитанником С.-Петербургской духовной академии.

Прибыв в Бийск и представившись преосвященному начальнику миссии, я, по желанию архипастыря, перешел с частной квартиры на жительство в архиерейский дом. По давнему обычаю, все служащие в миссии, приезжая в центральный пункт ее, всегда останавливаются в доме своего начальника и живут в этом доме на полном от него содержании, безвозмездно, столько времени, сколько потребуется для них по делам и обстоятельствам. Вообще нужно заметить, что в Алтайской миссии, со времен ее основателя, приснопамятного архимандрита Макария, и до ныне, царствует между ее членами замечательное единодушие, дружба и любовь. Несмотря на различие лет, образования и характеров оо. миссионеров, они истинно составляют одну общую родную семью, где нет места ни распрям, ни зависти, ни пререканиям. Дай Бог, чтобы этот дух апостольского братства и любви никогда не угасал в Алтайской миссии.

Вскоре по моем прибытии, преосв. Владимир вознамерился отправиться в бывший главный стан миссии, село Улалу, в 95 верстах от Бийска, при чем приказал и мне сопутствовать ему. В светлый и морозный ноябрьский полдень выехали мы с его преосвященством из Бийска, без свиты, в простой и легкой повозочке. Торжественный звон бийских церквей провожал владыку. На пути до Улалы встретилось несколько церквей, которые преосвященный все посетил, и везде вел беседы с собиравшимся народом. На несколько минут владыка, обыкновенно, заходил и в домы священников, где приветливо беседовал с хозяевами и их детьми. Детей преосвященный Владимир очень любит, умеет беседовать с ними, даже с самыми малыми, почему и дети также любят его и радуются встрече с ним. Рассказывают, что и первоначальник Алтайской миссии, о. Макарий, имя которого поныне на устах всех алтайцев, тоже очень любил детей, любил беседовать с ними, учил их молитвам и пению, часто играл с ними и отечески ласкал их. В обществе детей о. Макарий, обыкновенно сосредоточенный в себе и как бы грустный, говорят, делается веселым: его чистая душа радовалась, глядя на этих чад царствия Божия. За то и дети платили ему той же монетой: завидев его, они с криками радости бежали к нему и наперерыв спешили лобызать его благословляющую руку.

Утром на следующий день мы прибыли в село Майму, прямо в единственный на Алтае каменный храм, устроенный во имя Св. Духа. Храм этот и самое село Майма – памятники незабвенного о. Макария: здесь был первый по времени стан основанной им миссии; здесь о. Макарий устроил небольшой домик для помещения себя с двумя сотрудниками и состоявшей при нем походной церкви; отсюда же он сперва и направлялся в разные стороны по Алтаю для проповеди Евангелия. На месте этого домика воздвигнут нынешний майминский Святодуховский храм. В Майме и теперь живы многие из учеников о. Макария, им крещеные. Они с любовью и благоговением вспоминают его.

В Улалу мы прибыли в час дня, и прямо в церковь всемилостивого Спаса, где преосвященный торжественно был встречен улалинскими оо. миссионерами, при многочисленном стечении народа, к которому архипастырь обратился с приветственным словом. На завтра, по благословению владыки, и в сопутствии его помощника по начальствованию над миссией, о. архимандрита Макария³, я посетил обе улалинские церкви: домовую Иннокентиевскую и Спасскую. Первая устроена в мезонине дома, занимаемого помощником начальника миссии, очень маленькая и бедная, в роде тех малых и убогих церквиц, какие имеются при пустынных кельях на Афоне. Но вид этого тесного и скромного храма, посвященного памяти почивающего во благоухании святыни, одного из прославленных миссионеров страны Сибирской, св. Иннокентия Иркутского, производить на молящегося особенное благодатное, успокаивающее, умиротворяющее впечатление, напоминая о тщете всякой роскоши и о простоте жизни тех смиренных рыбарей, первых миссионеров христианства, могущественное, свыше облагодатствованное слово которых разнеслось во все концы вселенной и покорило царей и народы. Во время довольно продолжительного (более двух месяцев) любил уединяться храм, и там отдыхала душа моя, утомленная заботами и скорбями земными...

Церковь всемилостивого Спаса, деревянная, очень поместительная и весьма благолепно украшенная, находится на небольшой площади, окруженной со всех сторон обширными зданиями, в которых помещаются различные учреждения миссии. В церкви этой находятся многочтимые святыни Алтая: 1) части мощей св. Апостола Андрея Первозванного и священномученика Игнатия Богоносца, вложенные в одну икону, изображающую сих угодников Божиих и хранящуюся на особом благолепно украшенном аналое; и 2) особенно прославившаяся на Алтае и далеко в его окрестностях, икона св. великомученика Пантелеймона с частицею его многоцелебных мощей. Икона сия величиною до полутора аршина. Украшена богатою серебро-позлащенною ризой. Великомученик на ней изображен во весь рост, а вокруг него написаны события из его жизни и мученической кончины. Икона св. Андрея Первозванного и св. Игнатия Богоносца, с частицами их св. мощей, пожертвована в миссию одним благочестивым жителем г. Омска, пожелавшим скрыть свое имя. Икона св. Пантелеймона, вместе с частью мощей его, прислана в дар и благословение Алтайской миссии от Русского Пантелеймоновского монастыря на св. горе Афонской, в 1879 году. В деле присылки на Алтай этого драгоценного дара много усердствовал и содействовал приснопамятный и известный всей православной России, афонский иеромонах Арсений, скончавшийся в Москве в ноябре 1879 года.

Из Москвы до Томска св. икона эта привезена была одним священником, следовавшим в Амурский край. В самом Томске она торжественно, с крестным ходом, при громадном стечении народа, встречена за городом, нарочно для того прибывшим из Улалы, начальником миссии, архимандритом Владимиром, и внесена в кафедральный собор. Таким образом, по благому устроению Божию, с гор Афонских в горы Алтайские прибыл, в своей иконе и в части мощей, древний, как выражено в отчете миссии за 1880 г., миссионер христианства, св. Пантелеймон, начавший свое служение делу Христову обращением к св. вере своего родителя язычника и потом весьма многих неверных приведший ко спасению верою о Христе.

В день встречи св. иконы в Томске, о. архимандрит Владимир, возвратясь с крестного хода, в архиерейский дом, обратился к тогдашнему томскому владыке Петру следующим приветствием: «Имею честь поздравить Ваше преосвященство, с новым начальником Алтайской миссии». Преосвященный, в удивлении и беспокойстве, полагая, что получено какое-либо распоряжение высшего духовного правительства о перемене в миссии, спросил: «Как? Что такое вы говорите?» Тогда о. архимандрит высказал архиерею свою мысль и глубокую веру, что с этого времени великомученик Пантелеймон есть и будет главный начальник миссии, первейший ее миссионер, небесный руководитель и представитель, а сам он, – о. архимандрит только первый слуга и помощник нового патрона миссии.

С той же верой в благомощное предстательство угодника Божия, отнеслись к нему на Алтае и прочие оо. миссионеры, и неизменно питают, и конечно, всегда будут питать, они и их последующие преемники, эту отрадную в их многоскорбном служении веру к великому Страстотерпцу и милостивому Целителю болезней телесных и духовных.

Из Томска святыня в беспрерывном крестном ходе препровождена сперва в Бийск, а потом и в Улалу. Везде св. икону православные встречали с великим торжеством, выражая свое почитание угодника Христова усердными, коленопреклоненными и слезными молитвами, служением молебном, обильным возжжением свеч пред его образом. По принесении, 1-го октября 1879 г., святой иконы великомученика в Улалу, главный стан и тогдашнюю резиденцию начальника миссии, совершен был с нею крестный ход по всем миссионерским станам, по всем селениям крещеных инородцев, которые в усердии и в выражении благоговейных чувств к священному гостю не отставали от коренных православных – Русских.

Во всех церквах, молитвенных домах и школах миссии, во всех хижинах и юртах крещеных алтайцев побывал небесный начальник Алтайской миссии, и все и всех освятил своим благодатным присутствием. Он, многомилостивый целитель, в этом своем священном шествии по горам и долинам алтайским, не оставил простодушных и верующих юных чад церкви Христовой своими милостями, явив на Алтае не мало знамений божественной благодати, присущей его св. мощам и иконе. Во славу Божию и в прославление великомученика, предлагаю несколько достовернейших рассказов о благодатной помощи, явленной через его икону и св. мощи на Алтае, со времени принесения туда сей святыни.

1) В Николаевском женском миссионерском монастыре, близ Улалы, несколько уже лет проживала молодая крестьянская девушка, в сильной степени одержимая беснованием, так что самый вид этой несчастной страдалицы, изможденной, с диким бессмысленным взором, был ужасен. В особенности страшно бесновалась она и изрыгала богохульные слова в церкви и вообще в присутствии святыни. Ни земные лекарства, ни молитвы добрых сестер обители и оо. миссионеров не приносили болящей не только выздоровления, но и малого облегчения; ее даже нельзя было приобщить Св. Таин, вследствие ее страшного беснования. Долго страдала эта девица, но пришел час и явился к ней небесный избавитель. Когда св. икону великомученика несли из Улалы в первый раз в женский монастырь, то на встречу вывели и бесноватую, которая ужасно билась, едва удерживаемая несколькими сильными людьми, и изрыгала богохульства. Лишь только она издалека завидела св. икону, то богохульствовать перестала, а только кричала: «Горю, горю; он сожжет меня!» Несмотря на все усилия, страдалицу не могли подвести к лобызанию св. иконы, а повели ее вслед за крестным ходом. Шедший позади болящей о. архимандрит, молясь о ее исцелении, изредка ограждал ее крестным знамением, чего она, идя значительно впереди и не оглядываясь, не могла видеть, но при каждом осенении, хватаясь за затылок, громко вскрикивала: «Больно, жжет»! Наконец больную после страшных усилий удалось подвести к иконе и насильно приложить к св. мощам. В эту минуту она внезапно и совершенно пришла в себя, усердно и осмысленно молилась великомученику, потом повела, исповедовалась и приобщилась Св. Таин. С тех пор беснование ее прекратилось, и она поныне живет в той же женской обители, здравая душевно и телесно. Девица эта рассказывает, что в день исцеления, при встрече иконы великомученика, ей представилась эта икона сияющею столь необыкновенным светом, что глаза не могли выносить его, а от лика угодника Божия исходил огонь, который как бы опалял и вместе очищал душу и тело ее.

2) В Бело-Ануйское селение Черно-Ануйского отделения миссии была также и в том же месяце принесена икона св. Пантелеймона. В селении этом живет одно раскольничье семейство. Когда шествие с иконою приближалось к деревне и все жители от мала до велика спешили на встречу святыне, мать упомянутого семейства – старуха смеялась над усердием православных и кощунственно произнесла: «Вот кого бегут встречать, на него и смотреть то нельзя; это антихрист»! И что же? В тот же вечер несчастная внезапно ослепла... Страстотерпец, покарав ее, показал ей и ее единомышленникам, что действительно нельзя смотреть на его икону, но только кощунственными и дерзкими очами , а православных он событием этим еще более утвердил в той отрадной для христианина уверенности, что дивен Бог во святых своих, столь строго вразумленной великомучеником раскольницы сообщили мне, что с того памятного для нее дня она начала усердно молиться св. Пантелеймону. прося у небесного врача прощения в своем неверии и кощунстве и исцеления ее потемневших очей, и только через полтора года после описанного события начала несколько видеть, но не ясно, и глаза у ней постоянно болят, гноятся. Она дала обещание сходить в Улалу на поклонение иконе и мощам великомученика, если окончательно избавится от постигшего ее несчастия.

3) Одна особа благородного сословия, проживающая в г. Б. Томской губ., вскоре по принесении в Улалу иконы и мощей св. Пантелеймона, получила чудесное исцеление следующим образом. Особа эта страдала болезненною страстью к вину и, при всем своем желании и усилиях отстать от этой страсти, не в состоянии была бороться с ней. Слыша давно о чудесах св. великомученика, совершающихся в разных краях России, и узнав о принесении с Афона в Улалу иконы и частицы мощей сего угодника Божия, упомянутая особа начала усердно молиться св. Страстотерпцу об исцелении ее от погибельной страсти к вину. Св. Целитель внял горячим молитвам скорбящей и врагом озлобленной души: явившись больной особе в сонном видении, он приказал ей идти в Улалу на поклонение присланной с Афона святыне и там обещал ей исцеление. Болящая особа вскоре отправилась в Улалу, молилась там угоднику Божию, служила молебны, говела, исповедывалась и приобщилась. По обещанию св. целителя и по вере ее и было ей (Мф. 9:29): после совершенного ею путешествия и молитвенного подвига, томившая ее страсть к вину прекратилась, так что она с тех пор без отвращения не может и видеть вино, тогда как прежде один взгляд на этот напиток производил в ней ненасытную жажду к нему.

4) Один из старейших, как по времени служения в миссии, так и по сану, оо. миссионеров алтайских, о. М., также испытал на себе дивную помощь великомученика. В декабре 1881 года этот достопочтенный миссионер, бывши по делам службы в Бийске у преосвященного, заболел там брюшным тифом. Болезнь, по обычному ее ходу, усиливалась. Приглашен был врач, который, осмотрев больного, признал состояние его опасным и предписал нужные лекарства. Окружавшие больного сильно встревожились. В Улалу от преосвященного послан был нарочный с известием о тяжкой болезни о. М., и с просьбою к тамошним миссионерам помолиться пред иконою св. Пантелеймона об их болящем собрате. В этот же день на имя больного о. М. получено было в Бийске из Русского монастыря на Афоне письмо, со вложением изображения великомученика и с замечанием, что от таковых изображений бывают знамения благодатной помощи. Письмо это было прочитано болящему. С верою и молитвою положил он изображение угодника себе на грудь. В тоже время в Улале пред иконою и мощами Целителя совершались о здравии о. М. молебны с акафистами. Приехавший на следующее утро врач, по осмотре больного, объявил, что жар в теле велик (до 40°) и что, при самом благоприятном ходе своем, высшая степень жара должна продолжаться еще около недели, затем с неделю постепенно уменьшаться, если не последует печального кризиса. Перед вечером в тот же день нарочно было послано за доктором – взглянуть, что с больным. Прибывший врач изумляется, потому что находит о. М. в поту, с перемененною уже рубашкой, – жар крови опустился даже ниже обыкновенного; кожу больного нашел влажною, тогда как именно в утро этого дня врач не мог достигнуть хотя малого увлажнения кожи, горевшей сухим жаром, мокрыми полотенцами натирая тело болящего. Тогда врач прямо признал это событие, этот кризис болезни нежданным, необычайным и поистине чудесным.

С тех пор о. М. быстро начал выздоравливать и вскоре мог вступить в отправление своих обязанностей. Прибавим к этому, что о. М. во все время своей болезни усердно молился св. великомученику о своем исцелении, а в то время, когда изображение угодника Божия лежало на груди болящего, последний усилил свои молитвы и в полузабытьи, но явственно, не столько телесными очами, сколько мысленно, духовно, не один раз видел св. Пантелеймона и слышал от него глас, обещавший ему исцеление.

В бытность мою, в том же декабре 1881 года, в Улале, тамошняя жительница, инородческая девица Мавра, давно уже болевшая грудью, так что у нее образовались на груди раны, – видела во сне, что ее родители подняли к себе в дом из церкви икону великомученика, которую и несут с большим благолепием, в сопровождении священника, а сам св. Пантелеймон как бы живой идет впереди иконы, в белой и блестящей одежде. Пришедши в дом, великомученик сам налил в ведро воды и велел Мавре этою водой мочить ее больную грудь, обещая через это исцеление. Пробудившись от сна, девица Мавра рассказала своим домашним о бывшем ей сновидении. Присутствовавшая при этом одна благочестивая старушка посоветовала Мавре отслужить великомученику молебен с водосвятием и освященною водой мазать себе грудь. Мавра послушала, водосвятный молебен в церкви отслужила и принесла домой св. воды. Но родные начали подсмеиваться над ней, что вот-те «наша Мавра – святая, ей являются угодники Божии», при чем советовали ей лучше сходить за лекарством для больной груди к фельдшеру. Упала духом легковерная девушка, не стала лечиться св. водой, а пошла к фельдшеру, который дал ей какую-то мазь; но лекарство это не принесло никакой пользы. Вскоре опять ей в сонном видении явился св. Пантелеймон и приказал св. водой мазать больную грудь. Мавра опять рассказала свой сон родным, и снова посыпались насмешки и советы обратиться уже не к фельдшеру, а к какой-то знахарке. Малодушная Мавра и на этот раз не выдержала: пошла к знахарке, получила от нее лекарство, после употребления которого болезнь ее еще более усилилась. Тогда Мавра, уже не слушая насмешек и легкомысленных советов, отправилась в церковь, отслужила великомученику молебен с водосвятием, взяла домой освященной воды и начала с верою и молитвою мазать этою водой свою больную грудь. Через неделю раны на груди девушки закрылись, и она с того времени совершенно выздоровела.

Являет св. Пантелеймон чудесную помощь свою и миссионерам алтайским, в деле обращения ими ко Христу неверующих. Приведу хотя один такой случай. Миссионер Чулышманского отделения, природный калмык священник о. Михаил Ч-в, долго убеждал одного язычника-алтайца принять св. крещение, но тот все колебался и отказывался. Однажды этот алтаец неожиданно приезжает к о. Михаилу, уже по прошествии многих месяцев со времени последнего с ним свидания, и просит немедленно крестить его. Обрадованный миссионер спрашивает алтайца; что его побудило после стольких колебаний и отказов самому и издалека приехать за крещением? Калмык рассказывает, что ему много раз во сне являлась икона св. великомученика Пантелеймона, сияющая необыкновенным светом, и от этой иконы слышался голос, повелевавший калмыку креститься. Голос этот был так ласков и убедителен, что наконец растрогал сердце доселе колебавшегося язычника и подвигнул его к окончательному решению принять св. крещение. При этом калмык умолял о. Михаила дать ему и икону св. Пантелеймона. Миссионер вынес из другой комнаты недавно приобретенный им в Улале образ Великомученика, писанный на доске. При виде этого изображения, калмык упал на колени и сказал, с умилением целуя образ, что он самый и виделся ему во сне. Калмык был немедленно крещен, а икона страстотерпца вручена ему в благословение. Новопросвещенный христианин, сшил сумку, вложил в нее икону своего небесного просветителя и повесив эту сумку себе на грудь, поверх одежды, радостный и духовно-торжествующий, отправился домой. Он после объявил о. миссионеру, что, во время пути его в родную юрту, многие встречавшиеся ему инородцы-язычники с удивлением останавливали его и говорили, что они еще издалека видели на груди его как будто золотую доску, блестевшую на солнце необыкновенным сиянием. На пути новокрещeнный заехал в юрту своего знакомого калмыка–язычника, жена которого трое уже суток мучилась в родах, – и лишь только новокрещеный с иконою чудотворца на груди вошел в юрту и, вынув св. икону из сумки, осенил ею больную, – страдалица тотчас же благополучно разрешилась. Подобные же случаи чудодейственной помощи при трудных родах некрещенпых калмычек, через эту же самую св. икону, вскоре повторились один за другим несколько раз. Слухи о том быстро разнеслись между язычниками; многие из них нарочно приезжали посмотреть и поклониться св. иконе, а несколько семейств, получивших чудную помощь великомученика, тогда же приняли св. крещение.

Вообще многомилостивый чудотворец обильною струей источает на Алтае благодать исцелений и чудной помощи нуждающимся в разнообразных случаях. При миссии ведется запись подобным дивным явлениям небесной благодати, – а сколько еще остается таких явлений неизвестными и не записанными!..

По всему этому весь христианский Алтай и православные жители соседних с ним округов питают особенное благоговение к св. Пантелеймону и в летнее время издалека стекаются в Улалу тысячи богомольцев. Алтайские христиане считают угодника Божия своим покровителем. В каждом доме, в каждой юрте крещеного алтайца непременно есть икона св. Пантелеймона. Больные берут масло от неугасимой лампады, горящей в Улалинской церкви пред иконою и мощами Целителя и получают исцеление в болезнях. Масла этого нередко требуют для болящих и в отдаленные от Алтая места, и слышно, что и там обильно проявляется дивная помощь угодника Христова.

В 7 верстах от Улалы находится женский Николаевский миссионерский монастырь, в котором сохраняются также высокочтимые на Алтае и по соседству с ним святыни, – именно икона Божией Матери Споручницы грешных и икона св. Николая Мѵрликгйскаго чудотворца.

Поучительна история основания алтайской женской обители. Первая мысль об учреждении на Алтае, в помощь миссионерам, общества жен и девиц, живущих в безбрачии и поставивших себе святым обетом служить при крещении новопросвещенным женщинам, учить их домашнему хозяйству, а детей их грамоте, лечить больных и т. п., словом мысль о восстановлении, хотя в малом виде, древне-христианского общества диаконисс – первая мысль об этом принадлежит покойному основателю миссии архимандриту Макарию. Он не только горячо желал осуществления этого благого учреждения, но и ходатайствовал о том перед местным епархиальным начальством, а также писал о женском миссионерском братстве на Алтае многим благочестивым особам в Москву, Тобольск и другие города. По его приглашению даже прибыла из Москвы в Улалу одна боголюбивая и самоотверженная девица из образованного класса, г-жа София В., и несколько лет с пользою потрудилась для миссии. В письмах своих к разным лицам, напечатанным в 1860 году в двух томах, о. Макарий подробно развивал цель, обязанности и пользу названного общества. Но при жизни его не суждено было осуществиться этому обществу. Уже при его преемнике по настоятельству в миссии, протоиерее Стефане Васильевиче Ландышеве, несколько благочестивых инородческих девиц, желавших проводить безбрачную жизнь, соединились вместе и жили в одном доме в Улале в подвигах поста, молитвы и труда. Это было в 1857 году, – и малое собрание девственниц послужило зерном для возросшей впоследствии в благоплодное дерево св. обители. Собравшиеся в одну семью подвижницы не составляли сперва официально признанной общины, а жили подобно известным во многих местах России и Сибири так называемым черничкам, хотя и под наблюдением и руководством начальника миссии. В 1860 году прибыл в Улалу Барнаульский купец, Афанасий Григорьевич Мальков, незадолго перед тем сделавшийся одиноким и решившийся посвятить остаток дней своих и скопленный торговлею небольшой капитал на какое-нибудь богоугодное дело. Он привез с собою, с намерением пожертвовать для миссии, полученную им из Москвы копию с известной чудотворной иконы Царицы небесной, Споручницы грешных. Помолившись в Улалинской церкви, г. Мальков пошел к начальнику миссии, прот. С. В. Ландышеву. В разговоре с последним речь коснулась, между прочим, необходимости учреждения на Алтае правильной и законно-утвержденной женской общины. Мальков весьма сочувственно отнесся к этому вопросу. Да и в миссии давно уже созрело намерение приступить к осуществлению этого святого дела. Оставалось еще не решенным: где именно открыть общину и откуда взять средства для ее устройства? По желанию г. Малькова, –следуя обычаю между благочестивыми людьми, издревле существующему, – при затруднениях, неразрешаемых собственными соображениями, с полною верою слушаться указания свыше, –начальник миссии, вместе с Мальковым, – после усердной молитвы перед иконою «Споручницы», – прибегли к жребию для указания места будущей общины. Написаны были три билетика с именами урочищ на Алтае: Улалы, Чемала и Телецкаго озера. Два раза сряду жребий указывал Улалу. Таким образом было решено: здесь основать женскую общину, если Бог благословить дело, и оставить тут в священный залог привезенную икону «Споручницы». На другое утро икона эта, встреченная с крестом и хоругвями, была внесена в церковь, где отслужен молебен, при стечении в храм и вокруг него всего улалинского населения, с чрезвычайною радостью торжествовавшего этот день. Относительно же материальных средств решено было возложить упование на Господа Бога и Царицу небесную. – Глубоко заинтересованный и принявший сердечное участие в деле предположенной общины, купец Мальков отправился в Бийск. Там он встретился с только что возвратившимися из Петербурга, – где были по делам миссии, – алтайским миссионером, иеромонахом Иоанном и его сотрудником, рясофорным монахом Михаилом⁴. Оба эти инока передали Малькову подробно о том сочувствии, с которым была встречена высшими духовными и светскими лицами в столице высказанная им отцами Иоанном и Михаилом мысль об основании на Алтае женской общины и, кроме того, и мужского миссионерского монастыря. Из этого сочувствия высокопоставленных лиц было несомненно видно, что, при первом представлении, община будет утверждена. Но все-таки нужно было начать дело с особенною энергией, – дело, сопряженное с хлопотами, издержками, неизбежными разъездами и в Томск к епархиальному начальству и, может быть, даже в столицы. Кому взяться за это дело? А взяться нужно человеку свободному и готовому на перенесение трудов и неприятностей, без которых не совершается ни одно доброе дело. Малькову очень хотелось приняться за это, – но в то ли время в нем явилось и колебание, недоумение: достоин ли он сам-то взяться за такой подвиг? Будет ли это угодно Богу?.. Начальник миссии, приехавший в тоже время в Бийск, вместе с оо. Иоанном и Михаилом и с Мальковым решили и в этом недоуменном случае положиться на жребий. Сделали билетики, окропили их св. водою, положили на престол, прочитали акафист Божией Матери, с прилежною молитвою, чтобы Она благоволила сама вразумить их и указать им волю Божию... Жребий указал: «Малькову взяться за дело». Тогда, уже с полною верою к призванию, Афанасий Григорьевич дает обет: не отступать, употребить все старания, приложить все, возможные ему, труды и пожертвовать частью своего состояния на благое дело. Тотчас было составлено письмо к тогдашнему преосвященному Томскому Порфирию⁵ с просьбою принять участие в открытии общины. Ответа не последовало на это письмо никакого. Тогда Мальков сам поспешил в Томск, где лично объяснил преосвященному все дело, и владыка обещал помогать. Мальков возвратился в Улалу. Здесь взята была подписка от вышеупомянутых девиц-калмычек, что они уже три года просят и желают составить общину и, чувствуя глубокое сожаление о слепоте некрещеных своих родственников, имеют твердое намерение употребить всю свою жизнь на способствование миссии в ее трудах, – при чем избирают Малькова попечителем будущей общины. Старейшие и почетнейшие из крещеных инородцев дали от себя приговор в том, что под помещение общины пожертвуют собственную землю. С этими документами Мальков в 1861 году, поехал в Москву и в Петербург. Там он принялся хлопотать не только об открытии на Алтае женской общины, но и мужского миссионерского монастыря. В Москве с особенным сочувствием и милостивым вниманием отнесся к делу Малькова приснопамятный святитель Московский Филарет, снабдивший алтайского ходока письмом к синодальному обер-прокурору. В Петербурге, куда явился Мальков, вопрос об общине и монастыре был принят с живейшим сочувствием и вниманием высшей духовной власти и многих значительных лиц. Затребованы были св. Синодом от Томского преосвященного, дополнительные по делу сведения; но из Томска более полутора лет не было на это требование никакого ответа, вследствие каких-то недоразумений, нерасположения, пререкательств, исходивших на месте от тех лиц и мест, от которых много зависело то или другое решение начатого дела. Мальков вынужден был сам поехать в Томск, где и начал действовать еще с большим жаром и настоятельностью. На этот раз хлопоты неутомимого попечителя будущей общины увенчались успехом: он получил благоприятный отзыв гражданского начальства, а также и алтайского горного ведомства о чрезвычайной пользе для края учреждения в Алтае мужской и женской обители и о возможности отвести под обе обители потребные места; запасся свидетельством от общества новокрещеных об избрании Малькова и доверии ему ходатайства, – планами, фасадами для будущих зданий, – списком пожертвований денежных и материальных, как уже произведенных, так и обещанных благотворителями, в основание и поддержание предположенных учреждений; – при чем присовокупил и собственное обязательство пожертвовать значительную сумму. Со всеми этими документами Мальков, в 1863 году, вторично прибыл в Петербург, – и тогда дело его приняло благоприятный ход. По сношению Кабинета Его Величества с Горным ведомством и генерал-губернатором Западной Сибири, Высочайше даровано 6400 десят. земли под женскую общину и 3000 десят. под мужской монастырь. Самые община и монастырь, по представлению св. Синода, Высочайше разрешены и утверждены, а в Бозе почивающая Государыня Императрица Мария Александровна приняла оба эти учреждения под свое особое милостивое покровительство. Место для женской общины было избрано в 7 вер. от Удалы. Там построен небольшой храм, несколько келий и служб и в том же 1863 году девицы-подвижницы перешли в новую общину, первою настоятельницею которой, с разрешения св. Синода, назначена была изъявившая на то свое согласие, опытная в духовной жизни старица, монахиня Ардатовского Покровского монастыря Анастасия Семеновна, бывшая ученица о. Серафима Саровского. С каждым годом в новооткрытой общине все более и более увеличивалось число сестер, и обитель ревностно содействовала успеху трудов миссии. В начале 1881 года община эта переименована в женский общежительный миссионерский монастырь.

В бытность мою в Улале, мне трижды привелось посетить алтайскую женскую обитель, и всякий раз я выносил из нее самые светлые, отрадные впечатления. В первый раз я был в обители вместе с преосвященнейшим Владимиром, бывшим начальником миссии. Владыка, взявши и меня с собою, 6 ноября 1881 года, в 9 часов утра, отправился из Удалы, а через полчаса мы уже подъезжали к монастырю. Торжественный звон монастырских колоколов, звучно раздававшийся в чистом воздухе холодного, зимнего дня, приветствовал высокого гостя. Приютившийся среди неширокой долины, окруженной со всех сторон высокими, лесистыми горами, этот небольшой монастырь, обнесенный деревянною оградой и вмещающий деревянную церковь, имеет скромный, но весьма приветливый вид. Здесь все дышет пустынею, миром и безмятежием. Самый наружный вид убогой деревянной обители напоминает о древнем иночестве, созидавшемся не на вещественном камне и богатстве земном, а на незыблемом камне веры и на почве, обильно политой слезами и потом подвижников Христовых. Вот архипастырь-миссионер входит во св. врата скромной обители девственниц. Встреча ему была уготована в теплой монастырской церкви, помещающейся в главном корпусе, близ трапезы. Стройное, мелодическое пение: Достойно есть яко воистину... приветствовало входящего во храм святителя. Певческий хор в обители довольно большой и весьма хорошо обучен. В нем кроме сестер участвуют и девочки, монастырские пансионерки. Я взглянул вокруг себя. Там в алтаре, у престола Божия, коленопреклоненно молится архипастырь. Здесь, во храме, сонм сестер обители в темных одеждах, преклонившись долу, соединяет свои молитвы с молитвами архиерея. Невольно преклонились и мои колена... Ангел молитвы носился в убогом храме. На лицах сестер, из которых большая половина была калмычки, виделось глубокое благоговение, и все эти лица дышали скромностью, кротостью и безмятежным спокойствием. Глядя на инокинь-калмычек, невольно думалось: что было бы с этими невестами Христовыми, если бы они оставались в своих родных юртах некрещеными? О, какое благодетельное, спасительное учреждение для человечества христианские миссии, возрождающие к новой духовной жизни столько тысяч душ, блуждающих в погибельной тьме неведения истинного Бога! И как достойны вечной памяти и благодарности добрые люди, послужившие своими трудами, пожертвованиями и влиянием делу учреждения на Алтае женской обители!

После обычного многолетия и целования св. креста, преосвященный обратился к сестрам с следующею (приблизительно воспроизвожу начало экспромта владыки) речью: «Настала зима. Пчелки собрались в свои ульи⁶. Вот и вы, после многотрудных летних и осенних работ в поле, собрались на зиму в ограду вашей св. обители. Отдыхать ли вы собрались сюда? Нет, сестры, опять работать. Пчелки пусть отдыхают, а вы – разумные пчелки; потому вам нужно работать безустанно, и не телом только, а главное – душою и сердцем. Тяжелые полевые, телесные работы вы окончили; займитесь теперь, на свободе от трудных телесных работ, не менее трудною, но более важною работой над вашим сердцем и душою, посвященными всецело небесному Жениху, Господу Иисусу». Далее, живым потоком полилась речь архипастыря, вполне привести которую я не в силах. Владыка говорил долго. Сестры внимательно и многие со слезами слушали слово своего высокочтимого начальника и отца. Из теплого храма преосвященный, в сопровождения настоятельницы и сестер обители, прошел в придел главного храма обители. В этом приделе погребены приснопамятные для обители: схимонахиня Афанасия, – строгая подвижница; монахиня Ольга, бывшая настоятельница, и служивший при общине духовником, священник Стефан Попов, родитель преосвященного Владимира⁷. Здесь монастырским священником, при пении сестер, отслужена лития по вышеозначенным усопшим. Преосвященный с горячими сыновними слезами молился над могилою своего родителя, которого имел в свое время печальное утешение отпеть и погребсти⁸. ОтсюдаJ владыка вместе со всеми нами, сопровождавшими его, отправился в помещение завода восковых свеч, занимающее три комнаты. Работают исключительно сестры обители. Преосвященный внимательно осматривал все работы, подавая при этом весьма практичные советы и наставления. Завод устроен по мысли преосвященного Владимира, который и вызвал для этого опытную монахиню из Москвы. Свечами здешнего завода снабжается большая часть церквей Бийского, Дувнецкого и Барнаульского округов Томской губернии, что приносит некоторый доход монастырю. Затем – архипастырь кушал чай у настоятельницы и вскоре отбыл в Улалу, напутствуемый благожеланиями подвижниц Христовых.

Второе мое посещение миссионерской женской обители 21 ноября того же 1881 года, также весьма памятно для меня: в этот день я там удостоился отслужить литургию, в качестве сослужащего помощнику начальника миссии, о. архимандриту Макарию. В тот день в обители было духовное торжество: облечение сестер в иноческое одеяние, по случаю совершившегося тогда преобразования общины в монастырь. Литургия совершалась торжественно, большею частью на алтайском языке. Настоятельница и сестры были причастницами Св. Таин. По заамвонной молитве, о. архимандрит произнес поучение о знаменательности для сестер настоящего дня, о духовном значении возложенных на них иноческих одежд, о важности и трудности обетов монашества и высокой награде, ожидающей на небесах тех, которые потщатся всю свою жизнь строго исполнять эти великие обеты. После краткого отдыха, в кельях настоятельницы собраны были все сестры, и последовало для них чтение из книги «Добротолюбие», в русском переводе преосвященного Феофана. Читал сам о. архимандрит, сопровождая чтение объяснениями и приличными месту и слушательницам наставлениями. Чтение сменялось прекрасным пением сестрами духовных гимнов из книги «Лепта», сочинения блаженной памяти основателя миссии, о. Макария. Глубоко-религиозный смысл этих вдохновенных гимнов подвижника веры Христовой, и мелодические, дышащие грустью о небесной отчизне, напевы чрезвычайно трогают сердце и всегда, но в этот памятный день пение гимнов о. Макария, как для слушавших, так и для певших их было особенно трогательно и знаменательно, – так как всем невольно приходило на мысль, что в день этот вполне осуществилось желание о. Макария, иметь на Алтае обитель жен и дев подвижниц. Обитель основана, из общины переименована в монастырь, сестры облечены в монашеские одежды. Невольно чувствовалось и верилось, что почивший апостол Алтая, с горней высоты благословляет столь желанное им во время его земной жизни, а ныне осуществившееся на деле, святое и полезное учреждение.

В третий раз я посетил обитель 6 декабря того же года, в престольный праздники в честь святителя Николая, в главной монастырской церкви. В этот день также с о. архимандритом я сподобился служить в обители. Стечение народа, несмотря на сильный мороз, было весьма значительное. Ранняя обедня совершалась в холодной церкви, а поздняя в теплой, соборне.

В монастыре заведено строгое общежитие. Сестер более 100. Очень много желающих (особенно из новокрещеных девиц) посвятить себя иноческой жизни ежегодно приходят в обитель с просьбою принять их; но им приходится отказывать единственно по тесноте помещения в обители. Монастырские сестры ведут труженическую жизнь, буквально в поте лица добывая себе хлеб. Кроме обычных женских рукоделий, самых простых, необходимых в домашнем быту обители, они сами без помощи наемных людей работают на двух больших монастырских пасеках, на сенокосе, на пашне и в огородах. Жалованье от казны монастырь не получает, а имеет только небольшую субсидию от миссии (около 100 руб. в год). Затем обитель пользуется доходами от богомольцев, за служение молебнов, заказные обедни и т. и. При монастыре есть штатный священник, а клиросное послушание исполняют сестры. Богослужение совершается ежедневно самими сестрами, а литургия бывает кроме воскресных и праздничных дней, три или четыре раза в неделю. В обители пансион для девочек-сирот новокрещеных родителей. Дети обучаются грамоте, рукоделью и приучаются к домашнему хозяйству и сельским работам. Ежегодно к главному монастырскому празднику, в честь св. Николая Мурликийского (9 мая), в обитель стекается до 6,000 богомольцев с Алтая и соседних округов, для поклонения многочтимым иконам Богоматери и св. Николая. Издалека идут богомольцы сюда и в Улалу, к великомученику Пантелеймону; часто бывают поклонники даже из Семиречья и из Енисейской губернии. Икона Царицы небесной – Споручницы грешных и храмовая святителя Николая, находящияся в женской обители, почитаются в том крае чудотворными. Во всякое время года, даже зимою, можно встретить в обители богомольцев из дальних мест.

По преданию алтайских христиан, покойный первоначальник миссии о. Макарий предсказывал, что со временем «на Алтае будет свой архиерей и что Алтай прославится великой святыней». Предсказание подвижника Христова исполнилось в наши дни: на Алтае есть действительно свой архиерей: епископ бийский, а великие святыни алтайские, перечисленные в настоящем очерке, с каждым годом более и более прославляются в нашем отдаленном крае. Кто Бог велий, яко Бог наш? Ты ecu Бог, творяй чудеса... Дивен Бог во святых своих...

Познакомив читателей с многочтимыми на Алтае святынями, предлагаю здесь и несколько очерков из прошлого и настоящего быта Алтайской духовной миссии, в полном уповании, что сообщаемое мною будет не безынтересно, а главнее всего не безназидательно, для всякого доброго христианского сердца. Все сообщаемое мною слышано от оо. миссионеров алтайских, или видено и испытало лично и в свое время записано в мой страннический дневник.

Алтай великолепен, как Афон («Душ. чт.»

Апрель 1864 г. ст. «Алтайская миссия»

Многие писатели и неписатели, бывавшие на Алтае, называют этот, действительно прекрасный уголок Сибири, Сибирскою Швейцарией. Но мне кажется, что вышеприведенный эпиграф будет несравненно ближе к истине, нежели сравнение с Швейцарией, если, кроме внешнего, по красотам природы, сходства между Афоном и Алтаем, принять в соображение их сходство духовное, которое мы усматриваем в следующем: На св. Афоне день и ночь неустанно возносится с его живописных гор и долин, из непроходимых дебрей глубоких пещер, славословие Богу единому от десятков тысяч уст и сердец иноков-пустынников, и славится имя Господне от Афона всюду в православном мире. В горах и дебрях Алтая , через посредство немногих проповедников Евангелия, по жизни своей в диком, пустынном крае, среди полудикого народа, уподобляющихся пустынникам, великое имя Бога единого также возносится и славословится, и не только в пределах Алтая, среди нескольких десятков тысяч бывших язычников, но и далеко за гранью его, ибо благовестие Христово с Алтая проникло и в соседнюю с ним Киргизскую степь, сотни лет дремавшую во тьме магометанства⁹, и в тоже время озаряет своим благодатным светлым лучами и смежные с Алтаем русские поселения, жители которых приходят молиться в обителях и храмах Алтая. – С Афона для св. Руси сияет великими чудесами и знамениями благодати Божией великомученики целебник Пантелеймон. Этот же угодник Христов, дивно прославился благодатными знамениями и на Алтае, а от него и в соседних областях обширной части нашего отечества, страны Сибирской. – По трогательному преданию православного мира, Царица небесная избрала Афонскую гору своим земным жребием и являет в ней, через множество чудотворных икон своих, многочисленные чудеса и знамения. По сердечному верованию алтайских христиан, Матерь Божия и Алтайские горы приняла под свое особенное покровительство, и хранит их своим многомощным предстательством у престола своего возлюбленного Сына. Вот в чем и с какими горами сходствуют горы Алтайские. Афон и Алтай – поистине горы Божии. А что нам Швейцария?.. Там чрезмерно уже возобладал дух князя мира сего: там пристанище и убежище всех анархистов, нигилистов, социалистов, террористов, цареубийц и прочего отродия антихристова. Тихий и пустынный Алтай даже стыдится сравнения с Швейцарией, пресловутою землей мнимой свободы. Да мимо идет от Алтая Швейцария с ее внешними красотами и внутренним безобразием!

На Алтае, как и на Афоне, нередко проявляются дивные случаи промышления Божия о спасении человека. На Афоне подобные случаи относятся преимущественно к инокам и вообще к христианам, а на Алтае главным образом к язычникам. Несколько таких трогательных и поучительных случаев, рассказы о которых я слышал от оо. миссионеров, привожу здесь. Одна молодая девица калмычка¹⁰ тайно, через верных людей, известила миссионера иеромонаха Смарагда, что она желает принять крещение, но не иначе, как чтобы он сам за ней приехал, увез и крестил в церкви и все это устроил бы так, чтобы родители ее о том не знали, иначе они воспрепятствуют ее намерению. Несмотря на затруднительность и даже, при дикости Калмыков, небезопасность подобного похищения девушки, о. Смарагд, желая спасти гибнущую душу, решился поехать в то место, где жила желающая креститься. Приехал. В окрестностях разнеслась весть, что едет большой поп (так Калмыки зовут высшее духовное лицо), предполагая в данном случае начальника миссии, для которого требуются лошади. Все кинулись за лошадьми, а с ними и отец девицы и прочие родственники. Пользуясь этим, девица вышла и просила, чтобы ее скорее везли. Быстро сели на лошадей: миссионер с толмачем на одну, а девица на другую и поскакали. Невестка бежавшей все это видела и поспешила сообщить отцу, который тотчас же пустился в погоню и, имея быструю лошадь, скоро нагнал убегавших. Те, видя, что им ускакать уже невозможно, остановились. Старик – отец девицы был сильный человек. Рассвирепевши, он с яростью занес на о. Смарагда свой огромный нож; но и миссионер был силен и ловок: ударом нагайки он выбил нож из рук инородца. Тогда толмач посоветовал иеромонаху поскорее ехать с девицею в селение, а сам решился остаться на месте, чтобы выждать, и задержать других Калмыков, которые уже бросились помогать старику в погоне. Миссионер и девушка ускакали в ближайший миссионерский стан Кабезень. Там о. Смарагд собрал в церковь русских и новокрещеных, вошел туда и сам с девицею, церковь заперли. Между тем нагрянула погоня: целая толпа Калмыков, имея во главе своего зайсана¹¹), окружила церковь. Поднялся вой, шум, брань: Калмыки ломились в церковные двери, угрожая сжечь церковь вместе со всеми, находившимися в ней, потому дескать, что девушку крестят. Миссионер предложил Калмыкам допросить девушку.

Она вышла из церкви. Калмыки кинулись к ней, окружили ее, стращали, бранили, грозились убить, но девица без страха и смело отвечала им: «Неправда! Я сама посылала за абызом (священником)». Объявив это, девушка снова ушла в церковь, которую крепко затворили. Тогда мать девушки начала бегать кругом церкви, как исступленная, кричала, плакала, рвала на себе волосы, терзала свое лицо, била стекла в церковных окнах. Твердая до сих пор девушка вдруг начала жалеть мать, принялась плакать, рыдать и предаваться отчаянию. Опытный и благочестивый миссионер понял, что враг рода человеческого вооружился на бедную девушку, желая помешать спасению ее души, и избрал средством для ее погибели возбуждение в ней чувств плотской любви и сожаления к матери. Знал добрый инок и оружие против козней дьявола. По знаку о. Смарагда, хор новокрещеных запел: «Господи помилуй!.. Да воскреснет Бог»! В тоже время иеромонах молитвенно оградил девушку животворящим крестом: она успокоилась. Тогда ее огласили. Шум на улице в это время затих. Калмыки ушли от церкви. Вдруг заметили, что мать оглашенной исчезла. Бросились во все стороны искать ее. О. Смарагд, помогая в поисках, зашел в ближайший к селению лесок и там увидел отыскиваемую женщину повесившеюся на ремне. К счастью сук, к которому она привязала ремень, пригнулся так, что ноги ее касались земли. О. Смарагд отрезал ремень, кликнул людей, и старуху привели в порядок. В ту минуту прибежал муж ее, узнавший о случившемся и остервеневший как зверь. С огромным колом в руках бросился он на иеромонаха, чтобы размозжить его. Но тот ловко уклонился от удара, а инородец, промахнувшись, всею слой отчаянного размаха, падает как камень на землю, и кол разлетается в щепки. Миссионер в ту же минуту охватил рассвирепевшего старика, и между ними началась борьба не на жизнь, а на смерть. Оба были сильны и ловки. После отчаянной борьбы, продолжавшейся несколько минут, оба скатываются в глубокую балку, по дну которой течет речка. Там инородец вдруг смиряется перед своим противником, и, подняв руку, решительно говорит: «Отец! Довольно будет, он без сопротивления позволяет связать себя по рукам. Когда его подвели к жене, он молчал и кротко смотрел на нее. Собравшиеся тут крещеные инородцы предложили старухе последовать примеру дочери и креститься. Она изъявила на это полное согласие, и тогда же обратилась к мужу с увещанием креститься и ему. Тот охотно согласился, – и дня через два вместо одного нового члена в христианскую семью вошли трое. Так в этой, по наружному виду, телесной борьбе, боролись две силы духовные: одна, вечно победительная и здесь победившая, – сила креста Господня, а другая – злокозненная, могущественная, но всегда побеждаемая крестом, – сила дьявольская. »Крест воздвижется, и падают духов воздушных чинове: крест нисходить, и нечестивии ужасаются, яко молнию видяще крестную силу» (Кан. кресту, 6 песн., тропарь 4).

В окрестностяхх Телецкого озера жил весьма известный в том краю кам или шаман, по имени Казак. Это был человек от природы очень неглупый и в своем народе уважаемый. Он чаще других своих собратов по профессии приглашаем был для камланья во всей той стране¹². Часто слышал, да и сам видел наблюдательный Казак, что многие его соотечественники алтайцы, но только мужчины, но и женщины, даже дети, несмотря на все опасности, препятствия, угрозы и жестокие иногда побои со стороны родственников – язычников, все-таки самоотверженно, неудержимо стремятся к крещению, а крестившись, делаются хорошими, трудолюбивыми, честными, и почти все живут сравнительно с некрещенными в довольстве и достатке. Зная все это, Казак нередко задавал себе вопросы: Что же это значить? Что эта за вера христианская? Не есть ли она, в самом деле, настоящая, истинная вера? Подобным же образом рассуждал вдумчивый кам, и проезжая однажды верхом по пустынной долине. И вот внезапно необычайный свет облистал всю окрестность. В этом свете кам увидел какое-то светлое, огненное и как бы шестикрылатое существо, вид которого поразил Казака до глубины души и духа. Кам упал с коня на землю, и по неудержимому невольному побуждению, начал громко исповедывать все обстоятельства своей жизни с самого раннего детства: как он ребенком остался сиротой, как научили камлать, как он с летами все глубже и глубже входил в бесовское дело, и как наконец демонская сила до того овладела им, что он уже не в состоянии ей противиться. В это время Казак слышит, что неведомое, чудное, явившееся в огненном свете, существо говорит ему: «Если хочешь быть счастливым на земле и спастись по смерти, то веруй в Иисуса Христа и крестись: христианская вера есть одна истинная вера; тоже скажи жене твоей и всем своим родственникам». Затем тоже необычайное существо поведало ему все главнейшие основания веры христианской, и как после рассказывал Казак, слышанные им слова как бы огнем врезывались внутри его сердца. При этом внутренним, духовным очам кама, указано было обширное пространство Алтая с назнаменованием мест, на которых будут построены христианские церкви. В заключение таинственное огневидное существо сказало: «Когда будут косить сено, проедет тут великий архиерей, освятить воды Телецкого озера и укажет места, где воздвигнутся храмы единого бога». Этим ведение закончилось. Казак пришел в себя и ничего из виденного и слышанного им не забыл: оно глубоко врезалось, как бы возжглось в его сердце и памяти. Он тотчас же отправился на указанные ему в видение места, и обозначил их на деревьях кольцами из конского волоса, а потом уже поехал домой. Там он рассказал о своем видение жене, которая с полным доверием и благоговейным ужасом приняла его рассказ. По прошествии трех дней, и также в пути, Казак видит новое видение: в разверзшемся небе является ему блистающее лицо как бы священника, в светлой ризе, омофоре, сияющей шапке (митре) и с поднятыми благословляющими руками. Возвратившись домой, кам опять передает о виденном своей жене, и на этот раз, зарезав скотину для угощения обедом, сзывает к себе всех своих родственников, друзей и знакомых. Угостив обравшихся гостей, Казак, несмотря на свое звание кама, т.-е. представителя в некоторой степени языческого культа, обращается к ним с увещанием веровать в Господа Иисуса Христа и креститься. Нечего говорить, как изумлены и поражены были слушавшие эту проповедь язычники: одни с гневом, другие с насмешками оставили юрту своего шамана. Казак, между тем, приказывает своим семейным изменить одежду на русскую, мужчинам обрезать косы и всем молиться христианскому Богу. Мысль о принятии крещения неотступно преследует Казака; убеждение в истине христианской религии становится в нем все крепче и яснее, и он вполне; сознает, что иначе и быть никак не может, что он, во что бы то ни стало, должен креститься. Через неделю после описанного собрания гостей в юрте Казака, его посещает новое видение: ему представляется широкая дорога от земли в самую глубину неба, и вся она в длину составлена из цветов радуги. Тогда Казаку почему-то приходит мысль строить так же дорогу. «Потружусь, говорить кам, – Бог сам сделает ее радужною и доведет до неба». Тотчас же он принялся за работу, копал, выворачивал камни, работал почти полтора месяца и устроил гать на довольно большом протяжении. Язычники смеются над Казаком и наконец приходят к убеждению, что он помешался, что в нем сидит бес, которого надо умолить, задарить, чтобы вышел. Начинается над Казаком обычное камланье, для которого заботливые родственники пригласили несколько известных камов, и так поусердствовали, что перерезали на камланье весь скот у несчастного Казака, тогда как он вовсе не был помешан и с сожалением смотрел на действия своих родичей, противиться которым он не мог, но русской пословице: сила солому ломит. Он терпеливо ждал часа, который, по его твердому убеждению, должен был настать и положить конец его испытаниям, открыв путь и способы к достижению заветной его цели: крещения. Наконец Казак слышит, что архиерей, о котором ему возвещено было в видении, действительно едет. Тогда Казак смело объявляет своим родным непременное намерение свое креститься. Но родственники, признавая его сумасшедшим, схватывают его, связывают и увозят верст за 300, в пустынное и редко кем посещаемое место. Между тем преосвященный, – это был епископ томский Парфений¹³, – объезжает Алтай, освящает воды Телецкого озера¹⁴, едет мимо конских волос, которыми Казак наметил указанные ему в видении места будущих церквей. Архипастырю передают событие с Казаком; посылают за последним, но нигде не могут найти: зорко и крепко сторожат его родственники. Но так как вести у кочевников переносятся с быстротой молнии, то и Казак узнал, что проезжавший архиерей искал его. Горько плакал и рыдал несчастный, и наконец опасно занемог. А его все-таки продолжали сторожить и считать сумасшедшим. Так прошло с первого его видения два года. Один из миссионеров, путешествуя с Евангельскою проповедью в окрестностях Телецкого озера, вспомнил, что тут где-то недалеко живет шаман Казак; но так как время было зимнее, то до юрты шамана трудно добраться, на пути находилась высокая гора и непроходимые пропасти снега, да при виде миссионера, Казака непременно бы упрятали подальше. Нашелся наконец человек, согласившийся подать Казаку весть. С ним миссионер послал Казаку в подарок и удостоверение калач, вместе с приглашением самому прийти креститься, если не изменил своему прежнему намерению. Посланный добрался до Казака и передал ему все, – только калач съел, ибо это составляет соблазнительное лакомство для Калмыка, никогда не видящего хлеба. Казак, выслушавши посланца, ловко устроил все так, что несмотря на строгий надзор за ним явился к миссионеру не только сам, но привел еще с собою двенадцатилетнего своего сына. Обрадованный миссионер говорить ему: «Ну вот теперь Господь посылает тебе случай к исполнению твоего давнишнего намерения: ведь ты хотел креститься». – «Э, монах, монах, ответил Казак, – очень и очень хотел я креститься два года назад, и какая тогда была у меня великая радость на сердце, а теперь уж нет этой радости, – злой шайтан украл ее у меня»! – «Верь, говорил иеромонах, – верь, получишь ты эту радость, и еще большую! Благ наш Господь, всесилен Он: воскрешает и мертвых; Ему ли не воскресить твоей радости? Против всемогущей силы креста Христова не устоять шайтану, со всеми его адскими силами!» При этих словах Казак внезапно впадает в исступление: мечется, рвет на себе одежду, мычит, свистит, неистово хохочет, валяется по полу, кружится, обливается пеной. Миссионер в ужасе накрывает его иконой, с молитвой окропляет святой водой и осеняет крестом. Через несколько времени, он как бы очнувшись от тяжелого, болезненного сна, быстро встает, смело и решительно объявляет иеромонаху: «Крести меня, крести; во что бы то ни стало хочу креститься»! Вошли в церковь. Там в иконе Казак Спасителя узнал явившееся ему некогда благославляющее лицо; только, по его словам, здесь оно не в той одежде, без шапки и не обе руки благословляют. Упав перед образом Спасителя на колени, Казак, обращаясь к миссионеру, воскликнул: «Молись, монах!» – « Молись и ты, усердно, как умеешь», ответил иеромонах. Казак начал тосковать и плакать, повергаясь перед иконой Спасителя и потом иконой Божией Матери. Миссионер взял елея из теплившейся пред иконами лампады и крестообразно помазал им чело и перси рыдающего шамана. «Монах! Монах! Вдруг воскликнул, в каком-то необычайном восторге, Казак, – радость-то моя прежняя входит мне опять в сердце»! Казак был оглашен, оставлен, в квартире иеромонаха, научен молитвам и вскоре крещен, с наречением имени Григорий. Вслед за тем мальчик, сын бывшего кама, а теперь новокрещенного Григория, изъявил желание креститься. Но лишь только он высказал свое желание, как с ним мгновенно сделался припадок бешенства, какой пред крещением был и у его отца. Молитва и сила честного креста опять уврачевали и этого ребенка, и он был оглашен и просвещен св. крещением. Девица, племянница Григория приходить навестить своего дядю. Ей предлагают креститься, и она изъявляет согласие. Но лишь только девица произнесла свое согласие, как и ею овладеваете беснование: она плачет, воет, бранится, потом бежит, начинает кружиться около дерева, наконец падает в изнеможении и, через несколько минут, придя в себя, рассказывает, что какой-то верховой, проезжая мимо, строго приказал ей непременно креститься. Девица была крещена. Через несколько дней является брат Григория, за ним еще родственники, и также принимают св. крещение, так что в самое короткое время из родных бывшего шамана Казака крестится пятнадцать человек.

Стодесятилетний Калмык Кочоев, со стопятилетнею женой своею Азлей, убегая сношений с миссионерами и боясь быть обращенными в христианство, нарочно скочевали с семейством из Улалы в Кузнецкий округ. Но милосердие Божие нашло их и там. Обстоятельства так располагались для Кочоева, что он поневоле кидался с места на место, и нехотя должен был опять поселиться близ той же Улалы, от которой бежал. Там все младшие члены его семьи приняли крещение, но сам он со старухой женой еще оставались непреклонными, отвергая убеждения миссионеров и просьбы детей и внуков, уже окрестившихся. Но вот однажды престарелому Кочоеву представился во сне новокрещенный внук его Константин, читающим Евангелие. Книга сияла необыкновенным светом. Какой-то архиерей (старик ранее имел случай видеть православного епископа в Улале), в белой блестящей одежде, подойдя к Кочоеву, сказал ему: «Крестись, ты будешь читать лучше его». Кочоев будто бы согласился и тут же был окрещен архиереем этим, только без погружения в воду, при чем архиерей надел на него круглый, как солнце сияющий, золотой крест, дал ему из рук внука книгу, которую Кочоев сам стал легко читать, а книга сияла светлыми лучами и на сердце у старика было так отрадно и сладко, как он и не мог бы никогда и вообразить. Проснувшись, Кочоев в минуту порешил свое многолетнее упорство: он и жена его вскоре были крещены в Улале с особенною торжественностью, при общем ликовании собравшегося на торжество всего улалского крещенного населения.

Так Всеблагий Бог, «не хотящий смерти человеку, но еже обратится ему и живу быти», разными, часто дивными, чудными путями привлекает его, а через него и других к спасению. Приведу несколько трогательных примеров обращения к христианству детей-язычников, примеров, свидетельствующих о чудодейственном влиянии благодати Божией на юные сердца, и в тоже время о живой вере и глубоком убеждении в необходимости крещения, вкореняющихся в этих сердцах настолько крепко, что не могут поколебать их никакие трудности, опасности, угрозы бед, мучений и самой смерти.

Близ миссионерского селения Маймы, за рекой Катунью, жила в юрте своих искрещенных родственников восьмилетняя сирота-девочка, по имени Путый. Она часто бывала в Майме у новокрещенных, не раз с ними заходила и в церковь. Ребенку очень понравилось и богослужение христианское и самая жизнь новокрещенных, сравнительно с грязною, звероподобною жизнью язычников. Путый однажды объявила родственникам, у которых жила, что она хочет креститься. Ей за это пригрозили побоями. Но девочка, улучив удобное время, убежала в селение Майму к одной знакомой христианке, которую умоляла тотчас отвести ее к священнику, чтобы окрестить. Но родственники ребенка, бросившиеся в погоню, были уже тут. Они окружили дом христианки; девочка спряталась в подполье; но бешеные идолопоклонники нашли ее и увезли с собою. В юрте у себя жестоко секли, колотили и мучили ребенка за Иисуса Христа, которого горячо возлюбило сердце юной язычницы, и грозили за вторую попытку к бегству убить ее. Но через две недели девочка снова бежала в туже деревню и к той же христианке, и упросила ее тотчас же ехать к священнику. Они поехали верхом на одном коне. Нужно было переправляться через реку Катунь, лед на которой, по случаю весенней оттепели, был не надежен: но Господь сохранил их: с крайнею опасностью для жизни, женщина с ребенком переехали широкую реку, явились к миссионеру. Девочка была окрещена и названа Мариею. Родственники девочки пытались было украсть ее, но не могли. Мария выросла в доме благочестивых крещенных инородцев и сделалась доброю христианкой.

На реке Урсуле в юрте некрещенного родственника, проживал, по круглому сиротству, 12-ти летний мальчик Ээбаяк. Однажды он услышал от крещенных Калмыков об истинном Боге, кресте и вере Христовой, – и почувствовал, неодолимое желание креститься. Он начал сам делать кресты из прутьев, конских волос кресты везде и перед ними ему долго не представлялось возможности делать это, то становилось невыносимо скучно: он убегал в лес и там тайно занимался любимым делом. Родственница калмычка. У которой он жил, заставала там, ловила, терзала его, била до полусмерти и, выхватывая большой нож, который Калмыки, мужчины и женщины, всегда носят за поясом, обухом пробивала ему череп. Однажды свирепая женщина особенно сильно измучила, изувечила мальчика. Когда раны начали подживать, Эзбаяк, помолясь в лесу, бежал в ту сторону, откуда обыкновенно выезжали крещенные. Не зная дороги, мальчик блуждал по лесам и горам одиннадцать дней, питаясь только кореньями и травой и утешаясь крестом и молитвою, которую творил, как умел. На двенадцатый день он пришел в миссионерское селение Мыюту, за 150 верст от своей юрты. Сюда скоро приехал начальник миссии, к которому Эзбаяк тотчас же явился, и уже не отходил от него ни па шаг, в неописанном восторге и радости вился около него, как самый нежный сын около отца, следовал за ним повсюду. Он учился с удивительным вниманием и быстротою; ясно и скоро затвердил молитвы и огласительное учение, отличался послушанием, скромностью, молитвенным настроением духа и вскоре был крещен с именем Андрея.

Две маленькие калмычки. Уулчак 9-ти и Бильбезек 10-ти лет, узнав от своей крещенной родственницы многое о вере и жизни христианской, согласились между собою принять крещение. Оне тайно ушли, Уулчак от некрещенного отца, а Бйльбезек от некрещенной же матери, в ближнюю русскую деревню, к одному знакомому им крестьянину, который, по усиленной слезной просьбе девочек, отвез их в Учалинский стань миссии. Там они были оглашены и названы: первая Надеждою, а вторая Верою. Крестьянин хотел увезти их обратно к родитетелям, до времени их крещения; но девочки, узнав, что им нужно учиться и что их окрестят не скоро, просили, чтобы их оставили при миссии до приезда за ними их родителей. Последние, услышав, что дети их в миссии и что будто бы уже крещены, не торопились. Прошло около года; отец Надежды умер, а мать Веры вышла замуж. Оглашенные девочки продолжали учиться закону Божию, грамоте, рукодельям, а миссионеры не спешили их крещением, чтобы юные сердца их более утвердились в желании креститься. Не спешили этим делом почтенные отцы отчасти и потому, чтобы всем и каждому показать, что миссия не сманивает в христианство языческих детей, а таковые сами к ней приходят с просьбою о крещении и получают его только тогда, когда миссия убедится в твердости и сознательности их святого намерения, ибо всегда были и есть, не среди язычников только, но и между христианами, враги и порицатели миссии, старающиеся всячески унизить и очернить ее действия. С весною явились в Улалу родственники девочек, и узнав, что они еще не крещены, стали требовать их и обратились за помощью к находившемуся тогда в Улале земскому заседателю. Тот потребовал к себе девочек и их родственников. Девочки упрашивали оставить их в миссии; уверяли, что они душой давно христианки и у язычников, которые им теперь не родные, жить не хотят и не будут. Сколько ни шумели и не спорили язычники, заседатель присудил остаться девочкам в миссии, что привело юных христианок в неописанный восторг. Вскоре прибыли в Улалу два родных брата девочек, оба по 18-ти лет, чтобы креститься самим, желая быть в одной вере с сестрами. Немного прошло времени, и мать Веры с своим мужем приняли крещение. Таким образом две маленькие девочки, настоятельным желанием креститься, привели к обращению в христианство четырех взрослых язычников. Сила Божия в немощи совершается.

В Улалу прибежал из ближних юрт 10-ти летний калмыцкий мальчик Чульчук. умоляя тотчас крестить его и не выдавать матери. Он говорил, что прежде и его мать хотела креститься, но теперь почему-то не хочет. Миссионеры спросили его: «Почему же ты сохранил свое намерение, когда мать, старее тебя и опытнее, отказалась от него»? Чульчук совершенно сознательно отвечал: «Потому что вера наша дурная, все у нас знают это; жертвы приносят дьяволу для того, чтобы откупаться от болезней, от смерти, от потери скота; а все хворают, умирают, скотину всю прокамлают, раззоряются, а пользы никакой! Кланяются, как Богу, болванам и куклам, которых сами делают; лошадей и других животных, которых зарезывают в жертву, жестоко мучат, живыми разрывают на части ¹⁵, а кровью их мажут свои куклы, – какая это вера? Мы знаем, что крещенные веруют и молятся Богу истинному, живому, который сотворил небо и землю и все; так я сам слышал от крещенных и так сам верую; а потому хочу непременно креститься». Мальчик был оглашен и назван Иоанном. Приехала разъяренная мать. Чульчук заперся в комнате и на неистовые крики матери у окон ничего не отвечал. Когда она несколько поуспокоилась, Чульчук вышел к ней сам, кротко напомнил ей собственное намерение ее креститься, со слезами уговаривал ее, и она также весьма спокойно начала упрашивать его возвратиться домой. На решительный отказ она стала угрожать побоями, потом плакать, метаться, беситься, – и вдруг схватила мальчика за руки и бешено потащила. Он успел высвободиться, заперся опять в комнату и долго, долго со слезами на глазах, порою с рыданиями, из окна умолял, уговаривал ее так, что тронул черствую душу идолопоклонницы. Она дала слово креститься, но не ранее как через год, когда устроить свои домашние дела; после чего она отправилась домой уже совершенно спокойно. Мальчик был крещен, а через год крестилась и его мать.

Подобных примеров, по отзывам миссионеров, бывает много. В обращении инородцев к христианству видимо действует благодать Божия, независимо от трудов и стараний самих миссионеров. Способы или пути этого обращения разнообразны, – то самые простые, то самые сложные и чудные. Так, например, жена в злобе на мужа прерывает с ним всякое сношение, идет в стан, принимает св. крещение и вдруг одумывается: христианке быть во вражде великий грех. Она возвращается к мужу кроткою и дружелюбною, уговаривает мужа и тот делается христианином, и оба потом живут счастливо. Многие пожилые отыскивают новокрещенных детей, от них внимательно учатся первым понятиям о христианской вере и молитвам; их берут себе проводниками миссионерский стан, и в трудных местах или в дальнем пути туда, носят их на руках. Все на вопрос: «Как же ты вздумал креститься?» отвечают: «Бог мне вложил вдруг такую мысль». По совершении крещения, все постоянно говорят; «Теперь на сердце весело и бодро; дьявол теперь не может ничего надо мною сделать; Бог мой Иисус Христос его прогонит». Часто бывает, что, например, при желании матери семейства креститься, на нее накидывается вся семья: муж грозит едва не убийством, наносит ужасные побои; остервенелая старуха мать испускает проклятья и хулы; звероподобные дети ревут, кусают матери руки; родственники и знакомые кричат, бранятся; все воют, беснуются. Настоящие демонские сцены разыгрываются перед несчастною. Но она тверда в намерениях, ничто не страшит ее, не совращает с указанного Богом пути, – и она принимает крещение. И вот не проходит и полгода, как ее муж, мать и дети тоже окрещены. – Если собирать все более или менее выдающиеся случаи обращения язычников к христианству, то о них можно было напечатать целые книги.¹⁶

Прежде всего и естественно, при воспоминании усопших деятелей Алтайской миссии, воcстает пред нами светлый образ ее основателя, незабвенного архимандрита Макария. Об этом замечательном во всех отношениях человеке, не мало уже было писано в различных духовных периодических изданиях за прошлые годы, но тем не менее, для общего нашего назидания, мы и здесь скажем несколько слов о нем.

Покойный о. Макарий был сыном священника Богоявленской церкви, г. Вязьмы Смоленской губернии, по фамилии Глухарев. Родился он в 1801 году. По окончании с большим успехом курса наук в С.-Петербургской духовной академии, он назначен был профессором Екатеринославской семинарии, затем ректором, уже по пострижении в монашество, Костромской семинарии. Основательно образованный, ученый, знаток древних и новых языков, о. Макарий отличался трудолюбием, а еще более благочестием и глубоким смирением. Последние качества побудили его оставить многообещавшую для него в будущем духовно-учебную службу и посвятить себя исключительно иноческим подвигам, вследствие чего, по собственной просьбе, он и уволен был сперва в братство Киево-Печерской лавры, а потом перешел в Глинскую Богородицкую общежительную пустынь, Курской губернии, где и проходил несколько лет, состоя уже в сане архимандрита, иноческие послушания, под руководством опытного в духовной жизни настоятеля той пустыни, игумена Филарета. Но слабое от природы здоровье о. Макария еще более расстраивалось от его ревностных монашеских подвигов и усидчивых ученых занятий. Здесь, в Глинской пустыни, он между прочим начал перевод с еврейского языка на русский св. Библии, – труд, который он непрерывно продолжал перевод был напечатан в виде приложения в духовном журнале «Православное Обозрение». Между тем Промысл Божий готовил для своего избранника иное поприще деятельности, вполне соответствовавшее его душевному настроению.

В декабре 1828 года, указом Св. Синода на имя Евгения, архиепископа тобольского и сибирского, к епархии которого принадлежала тогда Томская губерния, предписано было открыть на Алтае, в Бийском округе, духовную миссию для обращения в христианство кочующих там Калмыков-язычников. На святое и многотрудное дело начальствования над этою миссией, по предложению Св. Синода, разосланному во все монастыри России, добровольно вызвался о. архимандрит Макарий и приехал в Тобольск, где в архиерейском доме прожил около года, изучая татарский язык. Только в 1830 г. Прибыл он, в качестве начальника новооткрытой миссии, в г. Бийск, а оттуда в горы Алтайские, где и основал первый стан миссии на урочище Майме, в 80 верстах от Бийска. В то время архимандриту Макарию было 29 лет от роду. Он нес, как дар истинно-евангельской любви к ближнему, свежие силы сердца, ума и воли, хотя слабая плоть его, и в цвете еще лет, была истомлена предшествовавшими духовными подвигами и учеными трудами. Самоотверженный труженик, отправляясь в далекий неизвестный ему край, на подвиг чрезвычайный, в среду полудиких язычников, где ожидали его крайние лишения и опасности, – не только не побоялся всего этого, но отказался для себя лично даже от всякого содержания от казны, сохранив себе только получаемый им магистерский оклад в 350 руб. ассигнациями. Миссия на первых порах была очень ограниченна: весь ее штат составляли начальник и два его сотрудника из молодых семинаристов. На содержание сотрудников и на все остальные потребности миссии отпускалось ежегодно 990 рублей ассигнациями. Архимандриту дана была походная церковь, да и та без палатки. О. Макарий построил на Майме небольшой деревянный домик о трех комнатах, в одной из которых помещалась церковь, а в двух других – он со своими сотрудниками, кухня и школа для детей. Жизнь о. Макарий вел труженническую и в высшей степени скромную. Он и его сотрудники устроили жизнь на правилах монашеского общежития. Богослужение в походной церкви совершалось часто, а по воскресеньям, праздникам и постам неопустительно. Постепенно при Майминском миссионерском стане образовалось порядочное селение из крещенных инородцев. Всех майминцев, мужчин, женщин и детей, о. Макарий знал в лицо и по именам. Требовал, чтобы в праздники все приходили к утрене и обедне, кроме уважительных причин. Во время утрени архимандрит часто обходил церковь, учил народ правильно молиться, полагать крестное знамение и поклоны, зорко осматривая между тем всех молящихся и замечая небывших у утрени. Когда эти небывшие соберутся к обедне, то по окончании ее доставалось им не мало от о. архимандрита: бывало, выйдет из алтаря, сердится, ставит виновных тут же на поклоны, угрожает еще новою епитимией, а в заключение сам поклонится в ноги тем, кого только что распекал, просить прощения за то, что обидел их, и умоляет именем Божиим ходить усердно в церковь. Такая доброта и смирение архимандрита имели благодетельное влияние на народ: все старались неопустительно бывать в церкви у всякой службы.

В пище о. Макарий был не только не требователен, но и постнически строг в употреблении ее: иногда по целым суткам питался одной просфорой и несколькими чашками чаю, который очень любил. В виде лекарства от стеснения в груди, которым он постоянно страдал, употреблял сырые яйца, разболтавши их с солью на чайном блюдечке: это кушанье, по его словам, облегчало боль его груди и очищало голос, который он имел от природы слабый и тихий; но и за употребление этого невинного средства строгий подвижник часто упрекал себя, как за излишество. С сотрудниками своими он был прост, отечески ласков, всегда учителен; но, находясь сам постоянно в занятиях и трудах, требовал и от них, чтобы они не сидели без дела, не проводили время в праздности. Часто в глубокую ночь будил их и заставлял читать полунощницу или акафисты, приучая их через это к молитвенному подвигу, столь необходимому для проповедников Евангелия. В отношении своей юной христианской паствы о. Макарий был истинный отец, попечительный и любящий. Ежедневно он находил время посещать хижины и дома новокрещенных, при чем входил во все подробности их домашнего хозяйства, наблюдал за чистотой и опрятностью, и, если находил где-либо неряшество, при себе заставлял мыть, чистить, выметать. Случалось так, что он, застав хозяйку в грязной избе в отсутствие ее мужа, приказывал ей сейчас же мыть избу, а сам принимался няньчить хозяйских ребят, укачивать их в колыбели, напевая при этом своим тихим, приятным голосом какую-либо церковную песнь, или же рассказывая работавшей хозяйке что-либо из св. истории или житий святых.

В многоскорбном миссионерском служении терял иногда терпение и кроткий, сдержанный о. Макарий: приводилось и ему сердиться. Если же разгневается, то дня по два ничего не кушает и никого к себе не принимает, разве только своего любимого сотрудника С. В. Ландышева, да и то на несколько минуть, чтобы отдать какое-либо приказание. Но заметно было, что великий подвижник не вкушал в такие дни нищи собственно не потому, что был разгневан и от гнева не мог кушать, а как бы карая себя за гнев усиленным постом. Точно также, если в порыве гнева и вспыльчивости, которая в нем была от природы и развилась вследствие его болезненного состояния, он кого-либо из своих сотрудников, или в последствии келейников, оскорбит резким словом, то, успокоившись, непременно просит у обиженного прощения и старается обласкать, утешить его, награждал часто подарками, состоявшими обыкновенно из книжки или платочка, Все служившие в миссии и все новокрещенные не только любили и глубоко уважали о. Макария, но и боялись его, как строгого отца и наставника. Детей о. Макарий любил особенно горячо и умел обращаться с ними. Равно и сам пользовался от детей взаимною любовью и доверием. Любимым его занятием было учить юное поколение грамоте, молитвам и пению. Среди детей, он был всегда весел, терпелив, снисходителен и в отношении к ним у него не было места природной его вспыльчивости. Часто о. Макарий принимал к себе на содержание сирот-детей, а однажды более года держал при себе годовалого младенца, оставшегося круглым сиротой после родителей-Калмыков, сам няньчил его, кормил молоком до тех пор, пока не нашлась добрая женщина, взявшая сироту к себе на воспитание. Больных о. Макарий часто посещал, лечил их гомеопатическими средствами, снабжал их пищей и питием. Бедные не отходили от него без помощи, несмотря на его скудные средства. Несколько беднейших семейств новокрещенных постоянно содержались на его счет, так как при тогдашнем убогом содержании миссии едва можно было удовлетворить самым существенным нуждам ее, например, на заведение белья для новокрещенных, приобретение для них крестиков и икон, и т. п., а о значительном вспомоществовании бедным на казенный счет нельзя было и подумать. Словом, о. Макарий, по Апостолу, был всем вся.

Много трудов, лишений и огорчений пришлось испытать архимандриту Макарию на поприще его апостольской деятельности, в особенности в первые годы, пока окончательно не устроилось и не окрепло новое еще тогда, в этом уголке Сибири миссионерское дело. Прежде всего необходимо было изучить язык того народа, среди которого выпал о. Макарию жребий благовествовать имя Христово. При своем обычном трудолюбии и природной способности к изучению языков о. Макарий скоро и основательно познакомился с алтайским наречием, так что мог свободно и без переводчика объясняться с алтайцами. Изучив туземный язык, о. архимандрит начал заниматься переводами на него с русского и церковно-славянского языков. Таким образом им переведены на алтайский язык все главнейшие молитвы, краткая Свящ. История Ветхого и Нового Заветов, огласительные поучения пред св. крещением и т. п. Основав первый стан миссии в Майме, о. Макарий, впоследствии устроил свою резиденцию за 15 верст от этого селения, на урочище Улале. Отсюда он постепенно углублялся далее и далее в Алтайские горы. Полудикие алтайцы сперва недоверчиво и враждебно относились к проповеднику неведомой для них религии, бежали при его приближении в горы и дремучие леса, и о. Макарию приходилось разыскивать калмыцкие стойбища в лесных и горных трущобах, по непроходимым дорогам, притом самым первобытным способом передвижения: редко на телеге, более верхом, часто пешком, а зимою по глубоким снегам, на лыжах. Морозы и страшные сибирские бураны, от которых в здешних краях ежегодно погибает множество путников и целые табуны скота, – также не раз доводилось испытать на себе слабому телом, но сильному духом, проповеднику Евангелия. При переправах через бесчисленные на Алтае горные реки и речки всегда, а особенно весною и в начале лета, вследствие таяния в горах снегов, бурные, – нередко жизнь о. Макария и его спутников подвергалась опасности. Переправы эти совершаются верхом, в брод или вплавь: мостов или паромов и теперь там не существует, а тем более не могло быть в те времена. Проезжая однажды верхом по высокой горе, покрытой хвойным лесом, о. Макарий зацепился ремнем бывшей при нем сумки со св. Дарами за сук дерева; конь выбежал из под седока, который повис на суку, пока уехавший вперед провожатый, соскучив ждать, воротился и снял о. Макария. Но всегда и везде многомилостивый Господь хранил Своего верного служителя.

Со временем алтайские язычники, узнав хорошенько о. Макария и убедившись в его кротости и доброте, начали доверчивее к нему относиться, охотно слушали его простую, но убедительную и пламенную проповедь о св. крещении, и многие начали обращаться к вере в Господа Иисуса Христа, даже иные сами отыскивали русского абыза (священника) и изъявляли желание послушать от него учение истинной веры, а потом крестились. Во времена о. Макария ежегодно крестилось язычников, средним числом, по 50–60 человек. Этот процент новообращенных не должен казаться слишком малым: нужно помнить, что о. Макарий был тогда единственный на всем Алтае миссионер. Материальные средства миссии, как мы видели, были крайне ограниченны, а сколько было сильных преград и препятствий поставлено о. Макарию на пути его светлой деятельности со стороны одних только недоброжелателей и врагов миссии! И кто же были враги миссии?

Прежде всего противниками и врагами миссии являлись представители языческого культа на Алтае: шаманы или камы, а затем зайсаны – волостные головы алтайцев. Для тех и других падение язычества влекло за собою лишение доходов и поборов, которыми они составляли себе капиталы, обирал невежественный народ, так как, приняв христианство, Калмыки, конечно, навсегда, выходили из-под влияния шаманов, а власть зайсанов хотя и распространяется на крещенных, но последние находятся под покровительством миссии и зайсанам невозможно безнаказанно грабить их. Поэтому шаманы и зайсаны всячески старались мешать проповеди о. Макария, вооружали против него язычников, а желающих креститься угрозами, побоями и всякими другими их распоряжении. – Если не столь менее сильными врагами миссии были, поверит ли православный читатель? – русские чиновники Бийского земского суда. И враги человеку домашние его... Эти, печальной памяти, представители гражданской власти в крае, желавшие держать алтайцев в невежестве, чтобы тем легче обирать их, и опасавшиеся, что миссия будет им помехой в этом – всячески старались препятствовать деятельности миссионера: распространяя между инородцами неблагоприятные для миссии слухи, вмешивались в дела миссионера относительно крещения язычников, усиливались препятствовать этому крещению, отказывали архимандриту в выдаче подвод при поездках по Алтаю, делали проволочки в разных его законных требованиях, – словом, во всем, даже в мелочах, оказывали ему противодействие. Наконец, самыми ожесточенными врагами о. архимандрита Макария были раскольники, поселившиеся на Алтае, по долинам рек Катанды и Верхнего и Нижнего Уймона, с давних времен и жившие в этой дикой и отдаленной части Алтая целыми деревнями и поселками. Изуверы и суеверы эти не только в своей среде, но и между православными крестьянами и даже инородцами, с которыми раскольники ведут торговые дела – рассеивали самые дикие, нелепые вести, называли о. Макария антихристом, старались очернить его чистую и безупречную жизнь всевозможными клеветами. Собирались, говорят, даже подослать к о. Макарию убийц, но Промысл Божий сохранил его.

Все это безропотно и терпеливо переносил, смиренный и самоотверженный труженик. Но наконец слабые телесные силы его окончательно надломились, и он вынужден был оставить миссионерское служение: вследствие собственной просьбы, архимандрит Макарий уволен был от начальствования над Алтайскою миссией и назначен настоятелем Оптина Волховского монастыря, Орловской губернии., где в 1847 году и скончался, оплакиваемый всеми знавшими его и оставив на Алтае незабвенную по себе память. Воспоминания о нем между алтайскими христианами во веки не изгладятся. Крещенные инородцы благоговеют к его памяти, как к памяти истинного человека Божия. В редкой избе не найдется на почетном месте изданного миссией литографированного портрета о. Макария. А его «Лепта», или собрание сочиненных им гимнов, заменяющих у алтайских новокрещенных народные песни, имеется непременно у каждого, учившегося в школе алтайца и составляет для него, после Нового Завета и молитвенника., любимую, настольную книгу.

Преемником о. архим. Макария по начальствованию над Алтайскою миссиею был покойный протоиерей Стефан Васильевич Ландышев. Уроженец одной из поволжских губерний, дьяческий сын, студент семинарии, Стефан Васильевич, юношею прибыл на Алтай и был одним из любимых и полезнейших сотрудников о. Макария в деле Евангельской проповеди. О. архимандрит, удаляясь с Алтая, избрал о. Ландышева своим преемником в миссии по его особенным способностям и расположению к миссионерскому делу, а также с тою целью, чтобы не изменят мудро обдуманных предначертаний и способов действий о. архим. Макария, которые Ландышеву, более чем кому-либо другому, были известны, всецело поняты и усвоены им. Во все, слишком двадцатилетнее, управление Алтайскою миссией о. прот. Ландышев действовал в духе незабвенного своего учителя – о. Макария, – в духе истинно-апостольского самопожертвования, любви и кротости.

О. Стефан Ландышев был человек многосемейный: одно время семья его состояла из 12-ти душ. При самом ограниченном в то время жалованья, при отсутствии, кроме казенного содержания, всяких других доходов¹⁷, – о. протоиерей терпел часто крайнюю нужду. Не раз ему приходилось, по разным делам миссии, ездить в Москву и Петербург, на свои собственные средства, а однажды он таким образом путешествовал в Москву со всею своею большею семьей, так как на Алтае нельзя было ее оставить, ибо ей предстояло там умереть с голоду: на проезд в столицу о. Стефан продал тогда все, что имел, вошел в долги и взял с собою в поездку семью –единственно в надежде, что добрые люди, которыми так богата первопрестольная Москва, пропитают его и детей. Надежда о. Стефана на доброту почтенных москвичей, конечно, оправдалась вполне. – Несмотря на скудость средств, о. Стефан никогда не отказывался помогать нуждающимся, как новокрещенным, так и русским. Действуя по предначертаниям о. Макария и в его духе, о. Стефан имел утешение, во время своего начальства над миссией, видеть в ней уже 8 станов, с 11-ю церквами и 10-ю школами. При нем было положено начало устройству селений среди кочевьев алтайцев. Селения эти образовывались из новокрещенных. Прежде новокрещенные селились обыкновенно или при станах миссии, или в русских деревнях; но это оказалось во многих отношениях неудобным, особенно в виду трудности для миссионеров наблюдения за новокрещенными, рассеянными там и сям. Новых инородческих селений образовалось при о. Стефане около 30-ти. Все жители этих селений занимались сельским хозяйством под руководством миссионеров и под главным наблюдением начальника миссии.

При о. Стефане Алтайская миссия обнимала пространство в 1000 верст в длину и от 150 до 700 верст в поперечнике. В его настоятельство обращено в христианство язычников до 5 т. душ. Стараниями и неусыпными хлопотами о. Ландышева скудное содержание миссии увеличено в 7 раз: – с 571 рубля на 4,000 рублей в год, – а также усилился и личный ее состав новыми миссионерами. Вследствие этого и в деле просвещения алтайцев верою Христовою и в деле водворения гражданственности на Алтае, при настоятельстве протоиерея Ландышева, совершено было очень много. Не станем говорить о тех трудностях и опасностях, каким подвергался о. Стефан при постоянных разъездах по Алтаю: все это есть общая доля всех миссионеров. Заметим только, что если самоотверженное перенесение всего этого, почти ежедневные опасности потерять здоровье и жизнь – составляют заслугу монаха, человека одинокого, то тем более важна эта заслуга в лице священника, человека семейного, который, для великого дела Божия, рискует не только своею собственною жизнью, но и благополучием своей семьи, угрожаемой каждый день и час грустной возможностью сиротства, столь тяжелого в духовном звании, особенно в те времена. Почтенная супруга о. Стефана всегда была для него первою, усердною и самоотверженною сотрудницею в миссионерском служении: имея 7–8 чел. своих собственных детей, – которых нужно было учить, нянчить, вымыть, одеть, обшить, накормить, – она успевала помогать мужу в обучении новокрещенных женщин истинам св. веры и домашнему хозяйству, лечила больных (гомеопат. средствами), обучала грамоте детей, – словом, была и диакониссою и сестрою милосердия. Эта почтенная женщина скончалась года за два до смерти о. Стефана.

О. протоиерей Ландышев отличался кротостью, глубоким благочестием, добродушием в обращении со всеми и истинно русским хлебосольством и гостеприимством. Как начальник, он был неусыпно деятелен, точен и во всем исправен. Подчиненные любили и уважали его. При этом о. Стефан отличался энергией, обдуманностью в словах и поступках, хладнокровием и замечательно твердою волей, вследствие чего и пользовался громадным нравственным влиянием на народ. В подтверждение этого приведу один памятный случай из его жизни.

В конце лета 1848 г. весь Алтай взволнован был слухами о нашествии на него из китайских пределов несметной неприятельской армии. Среди азиатских кочевников всякие слухи распространяются с быстротой молнии и с неизбежными прибавлениями. Так и на этот раз слухи о неприятеле приняли ужасающие размеры: все языческого население Алтая всполошилось, бросило свои обычные занятия, скрываясь в неприступных ущельях гор и в дремучих лесах; крестьяне соседних с Алтаем русских селений побросали дома, насеки и пашни, разбежавшись кто куда мог. Бийское земское начальство от страха решительно потеряло голову и завалило высшие военные и гражданские власти трепетными донесениями о нашествии врагов; словом –во всем крае распространилась паника. На Алтай двинуты были наскоро войска из Омска и Семипалатинска. Но начальник миссии, протоиерей С. В. Ландышев не поддался общему унынию и страху. Он, при появлении первых же слухов о нашествии неприятеля, зная хорошо положение Алтая, а равно и соседних с ним китайских владений, и киргизской степи, – откуда только и возможны были какие-либо неприязненные нам движения, – был вполне уверен, что серьезной опасности не могло быть никакой. Это убеждение он сумел внушить и крещенным алтайцам, которые, глубоко уважая своего абыса (священника) и совершенно доверяя ему, во все время переполоха остались спокойны и мирно занимаясь обычными делами, подсмеивались над своими струсившими земляками. Протоиерей Ландышев писал и Бийским властям, стараясь успокоить их и убедить в неосновательности слухов и произведенной этими слухами тревоги. Но устрашенные блюстители порядка не верили, считая Ландышева каким-то отчаянным храбрецом, если только не лишенным, по их мнению, рассудка. Впоследствии, когда дело объяснилось, оказалось, что мнимая неприятельская армия была простая шайка, десятка в два беглых каторжников, пробиравшихся в киргизскую степь, и что вся буря была поднята в стакане воды. – Один из алтайских заседателей, прежде никогда не видавший о. Ландышева, при первом свидании с этим низеньким, сухощавым, смиренным священником, несказанно удивился и воскликнул: «Батюшка, ведь я считал вас великаном, Голиафом, судя по-вашему бесстрашию во время знаменитого нашествия на Алтай!.. А теперь разочаровался»! Но, сказали бы мы, ведь и Александр Македонский, и Фридрих Великий, и Наполеон I, говорят, были малого роста; да дело в том, что в маленьком теле у них обитал великий дух. Наш неустрашимый миссионер показал прекрасный пример того, как необходимо всем, власть имеющим, обладать, особенно во время каких-либо народных волнений, здравым смыслом, хладнокровием, энергией и доверием толпы, чтобы удержать ее в надлежащих границах. А в частности для Алтая этот малый подвиг о. Ландышева составляет очень важную заслугу, так как, благодаря ему, новокрещенные алтайцы не потерпели тех материальных лишений, какие достались на долю струсивших и бросивших свое хозяйство остальных обитателей Алтая и смежных с ним русских поселений¹⁸.

О. Стефан Ландышев, лет за 8-мь до своей кончины, был разбит параличом, вследствие чего и вышел за штат. Все это время он жил в Улале, пользуясь небольшою пенсией от миссионерского общества. Страдания его во время этой болезни были очень велики, но он с трогательным терпением переносил их, подкрепляя себя частым приобщением Св. Тайн и елеосвящением, которое совершено было над ним неоднократно. Скончался он в полной памяти, тихо, напутствованный таинствами церковными. Господь призвал многострадального труженика к вечному успокоению в самый день праздника Рождества Христова: – 25 декабря 1882 года. Погребение почившего о. протоиерея совершено преосвященным начальником миссии.

Приснопамятен для Алтая один из первых по времени, после арх. Макария, миссионеров алтайских, иеромонах Иоанн, поступивший в миссию из братства знаменитой Саровской пустыни. Это был истинный инок по строгой, постнической жизни, по кротости характера и по чисто Евангельскому самопожертвованию и самоотречению, с какими он трудился для миссионерского дела. О. Иоанн начальствовал в Чемальском стане миссии, при реке того же имени. Это было самое беспокойное во всей миссии место, так как тут к трудностям общего дела присоединилась борьба с Чемальскими раскольниками, обижавшими калмыков и бывшими всегда упорными врагами миссии. Ревностный к подвигам, о. Иоанн по этим-то причинам сам нарочно избрал себе именно этот стан, где несколько лет и потрудился с успехом для дела. На одном из небольших, но живописных, покрытых лесом, островков реки Немала о. Иоанн выстроил себе небольшую келью, куда удалялся иногда из своего стана для уединения и иноческих подвигов, соединяя таким образом с хлопотливою обязанностью миссионера и аскетический образ жизни отшельника.

Иеромонаху Иоанну Алтайская миссия, между прочим, вполне обязана первым знакомством с нею Петербурга, в полумиллионном населении которого, до о. Иоанна, почти никто и ничего не знал об Алтае и его миссии. В 1859 году о. Иоанн, с сотрудником своим монахом Михаилом, прибыл в Петербург по делам миссии. В сношениях своих с столичным дворянским и купеческим обществом, этот умный и горячий к своему делу миссионер умел разумно и доказательно передать многим влиятельным людям и высшему начальству, духовному и гражданскому, весьма точные понятия о миссии, о ее поприще, труде, отношениях, состоянии, нуждах, окружающих ее обстоятельствах и проч., – вследствие чего на Алтайскую миссию обращено было должное внимание и правительства, и частных лиц; все высказанное, устно и письменно, о. Иоанном было принято к сведению, а отсюда, как последствие, явились вспомоществование властей и пожертвования частных лиц в пользу крайне нуждавшейся в том и другом Алтайской миссии. Разрешение устроить на Алтае миссионерский мужской монастырь и женскую общину, а затем и приобретение средств для устроения обеих обителей также есть следствие проекта и многих хлопот о. Иоанна, который, впрочем, не смотря на свою горячую любовь к миссии, по болезни оставил Алтай и, выехав в Россию, там скончался.

Вспомним и покойного миссионера, игумена Акакия, с юных лет и до глубокой старости потрудившегося для Алтая. О. Акакий был московский уроженец, из светского звания, получивший образование в ветеринарном училище, но из любви к монашеской жизни оставивший мир и удалившийся потом для миссионерской службы на Алтай. Это был один из истинных пионеров христианства и гражданственности в Алтайских горах и долинах: им основаны в пустынях, где изредка только встречались одинокие юрты кочевников, многие большие селения, каковы: Ильинское, Черно-Ануйское, Тюдралинское, Абайское, – все между отрогами величественных Ануйских и Чарышских гор, на вершинах которых покоятся вечные снега. О. Акакий, подвигаясь с Евангельскою проповедью из Улалы, на самых удобных и живописных местах водружал крест, возле него строил себе, часто собственными руками, убогую хижину и небольшой молитвенный дом; к нему собирались новокрещенные сперва со своими юртами, вместо которых вскоре, по указаниям и с помощью о. Акакия, выстраивали себе домики, обзаводились хозяйством, – и вот селение готово. Ревностный отец игумен был неутомим в путешествиях: верхом, или зимою на лыжах, он с легкостью юноши переносился по горам и долам, причем в его миссионерских странствованиях Господь обильно вознаграждал своего труженика, духовною ловитвою: почти всякая поездка его оканчивалась обращением нескольких погибающих душ к вечному спасению. О. Акакий положил начало обращению в христианство киргизов, которые в значительном числе приезжали к нему для крещения с р. Иртыша. Из них образовано о. Акакием большое село Черно-Ануйское и половина, также немаленького, селения Тюдралинского. Игумен Акакий был чрезвычайно прост и добр, для всех услужлив, чем и снискал общую любовь инородцев. Он скончался в основанном им селении Абайском, в 1872 году, и погребен там в ограде молитвенного дома.

Доброю памятью пользуются на Алтае и почившие в Бозе миссионеры: священник Иоанн Семенович Смольянников, служивший в миссии с 1858 года и скончавшийся в Улале в 1882 году; он памятен сколько своею многолетнею и полезною миссионерскою службою, столько и своим замечательным благодушием во всех невзгодах, трудах и лишениях, которых немало выпало на долю этого многосемейного, бедного труженика; где иной бы упал духом, или по крайней мере огорчился, там добрый, кроткий о. Иоанн шутил и был весел. Никто никогда не видал его печальным, хотя и не красна была в материальном отношении его жизнь. Редкий и преданный товарищ и друг был о. Иоанн для всех своих сослуживцев, а инородцы горячо любили его за доброту, снисходительность и неизменную веселость характера. – Иеромонах Тихон, – молодой человек, из светских, – воспитанник одного из педагогических институтов в России, – был в высшей степени, до самозабвения, ревностный миссионер и строгий подвижник. К сожалению, слабое здоровье его, надорванное безустанными, непосильными трудами, побудило его просить отпуска для отдыха и излечения, и в 1881 году он уехал в Россию, а потом – на Афонскую гору, откуда писал на Алтай своим сослуживцам прекрасные, интересные письма, – затем в Иерусалим и Египет. Возвратившись в Россию, о. Тихон остановился на некоторое время на Кавказе, в Ново-афонской Симоно-Кананитской обители, где весною 1883 года и скончался от давней своей болезни – чахотки. Алтайская миссия потеряла в нем полезнейшего своего члена. – Другой, также еще не старый (всего 36 лет), миссионер, иеромонах Платон, также безвременно погиб жертвою собственной своей ревности к великому делу: при строго-подвижнической, постнической жизни, о. Платон безустанно путешествовал с Евангельскою проповедью и однажды упал с коня и разбил себе грудь и, зачахнув, скончался в 1876 году.

Почивайте же в мире, ревностные, полезные, но неведомые миру, труженики и молитесь у престола Божия за любимый вами Алтай, да скорее и окончательно исчезнет на нем тьма язычества пред лучезарным светом креста Христова и истинной, спасительной веры христианской¹⁹.

Прот. М. П–въ.