Вопрос 156. О невоздержанности

Теперь мы рассмотрим невоздержанность, под каковым заглавием наличествует четыре пункта:

1) к чему относится невоздержанность, к душе или к телу;

2) является ли невоздержанность грехом;

3) сравнение невоздержанности с распущенностью;

4) о том, что хуже, невоздержанность в гневе или невоздержанность во влечении.

С первым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что невоздержанность относится не к душе, а к телу. В самом деле, половое различие исходит не от души, а от тела. Но половое различие обусловливает различие невоздержанности; так, философ говорит, что женщин не называют воздержанными или невоздержанными⁴³⁶. Следовательно, невоздержанность относится не к душе, а к телу.

Возражение 2. Далее, то, что относится к душе, не связано с телесным темпераментом. Но невоздержанность зависит от телесного темперамента, поскольку, по словам философа, «невоздержность в первую очередь свойственна людям резкого, то есть холерического, а также меланхолического темпераментов, невоздержанность которых проистекает из необузданности их воображения»⁴³⁷. Следовательно, невоздержанность относится к телу.

Возражение 3. Далее, победа касается победителя в большей степени, чем побеждённого. Затем, о человеке говорят как о невоздержанном потому, что его «плоть желает противного духу» (Гал. 5:17) и побеждает. Следовательно, невоздержанность касается тела в большей степени, чем души.

Этому противоречит следующее: человек отличается от животного по преимуществу в том, что касается души. Но они отличаются со стороны воздержанности и невоздержанности, поскольку, как говорит философ, воздержанность и невоздержанность зверям не усваивается⁴³⁸. Следовательно, невоздержанность главным образом относится к душе.

Отвечаю: вещи, как правило, усваиваются их непосредственным, а не сопутствующим причинам. Но то, что относится к телу, может являться только сопутствующей причиной невоздержанности; так, неистовые страсти могут возникать в являющемся способностью животного тела чувственном пожелании вследствие телесного расположения. Однако такие страсти, какими бы неистовыми они ни были, являются скорее обстоятельством невоздержанности, чем её достаточной причиной, поскольку доколе человек может пользоваться разумом, дотоле он сохраняет способность противиться своим страстям. Впрочем, если страсти столь велики, что лишают возможности пользоваться разумом (как это имеет место в случае обезумевших от неистовства своих страстей), сущностные условия воздержанности и невоздержанности теряют силу, поскольку в таком случае люди утрачивают суждение разума, которого придерживается воздержанный и не придерживается невоздержанный. Из всего этого следует, что непосредственную причину невоздержанности надлежит усматривать со стороны души, которая оказывается не способной разумно противиться страсти. Это, согласно философу, может происходить двояко. Во-первых, когда душа уступает страстям прежде, чем разум принял о них решение; он называет такую невоздержанность «необузданной» и «опрометчивой». Во-вторых, когда человек недостаточно силен в своём следовании разуму и не придерживается принятого решения, по каковой причине этот вид невоздержанности он называет «бессилием»⁴³⁹. Отсюда понятно, что невоздержанность по преимуществу относится к душе.

Ответ на возражение 1. Человеческая душа является формой тела и обладает некоторыми способностями, которые используют телесные органы. Деятельности таких органов некоторым образом содействуют тем деятельностям души, которые осуществляются без телесных орудий, а именно актам ума и воли, поскольку ум воспринимает от чувств, а воля побуждается страстями чувственного пожелания. А так как женщины в том, что касается тела, слабохарактерны, они в большинстве случаев если и придерживаются чего-то, то придерживаются слабо, хотя подчас имеет место противоположное, согласно сказанному [в Писании]: «Кто найдёт добродетельную жену?» (Прит. 31:10). Но поскольку «чуть-чуть в счёт не идёт»⁴⁴⁰, философ говорит о женщинах так, как если бы они были лишены устойчивого суждения разума, хотя некоторые женщины вовсе не таковы. Поэтому, по его мнению, женщин не называют воздержанными потому, что они нерешительны и легко поддаются влиянию, будучи всегда готовы следовать своим страстям.

Ответ на возражение 2. Порыв страсти побуждает человека уступить страсти прежде, чем разум принял о ней решение. Затем, этот порыв страсти обусловливается или её резкостью, что свойственно людям желчным [(то есть холерикам)] (ΙΙ–Ι, 46, 5), или неистовством, что свойственно меланхоликам, которые в силу своего земляного темперамента легче других впадают в неистовство. С другой стороны, подчас человек оказывается не в состоянии следовать принятому решению, поскольку ему недостаёт сил сообразовываться с разумом по причине слабости его темперамента. Подобное и по тем же причинам, что и у женщин, наблюдаются у людей флегматического темперамента. Однако все эти следствия, как было показано выше, связаны с телесным темпераментом как с сопутствующей, но не достаточной причиной невоздержанности.

Ответ на возражение 3. В невоздержанном человеке вожделение плоти превозмогает дух не необходимым образом, а вследствие некоторого небрежения духа в отношении стойкого противления.

Со вторым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что невоздержанность не является грехом. Ведь сказал же Августин, что «никто не грешит в том, чего нельзя избежать»⁴⁴¹. Но никто не может избежать невоздержанности, согласно сказанному [в Писании]: «Познав же, что иначе не могу овладеть ею, как если дарует Бог» (Прем. 8:21). Следовательно, невоздержанность не является грехом.

Возражение 2. Далее, всякий грех, очевидно, берёт своё начало в разуме. Но суждение разума в невоздержанном превозможено. Следовательно, невоздержанность не является грехом.

Возражение 3. Далее, тот, кто неистов в божественной любви, не грешит. Но неистовость божественной любви делает человека невоздержанным. Так, Дионисий говорит, что «Павел, будучи одержим божественной любовью... сказал: “И уже не я живу, но живёт во мне Христос” (Гал. 2:20)»⁴⁴². Следовательно, невоздержанность не является грехом.

Этому противоречит следующее: она входит в одно перечисление наряду с другими грехами, о чём читаем: «...клеветники, невоздержны, жестоки...» (2Тим. 3:3). Следовательно, невоздержанность является грехом.

Отвечаю: невоздержанность в отношении материи можно рассматривать двояко. Во-первых, её можно рассматривать просто и в строгом смысле слова, и тогда невоздержанность, как и распущенность, связана с вожделениями осязательных удовольствий, о чём мы уже говорили, рассуждая о воздержанности (155, 2). Такая невоздержанность является грехом по двум причинам: во-первых, потому, что невоздержанный уклоняется оттого, что сообразовано с разумом; во-вторых, потому, что он окунается в постыдные удовольствия. Поэтому философ говорит, что «невоздержность осуждают не только как недомыслие», то есть за уклонение от разума, «но и как известную порочность», то есть за следование дурным желаниям⁴⁴³. Во-вторых, невоздержанность в отношении материи можно рассматривать в строгом смысле слова, а именно как уклонение от сообразованного с разумом, но не просто, как, например, когда человек не следует модусу разума в своём желании почестей, богатства и тому подобного, что само по себе представляется благом. В этом случае о невоздержанности говорится не просто, а относительно, подобно тому, как [относительно можно говорить] о воздержанности (155, 2). Такая невоздержанность греховна не потому, что [человек] уступает порочным желаниям, а потому, что [он], желая то, что приличествует желать, при этом не блюдёт модус разума.

В-третьих, о невоздержанности в отношении материи можно говорить не в строгом смысле слова, а метафорически; например, в отношении желания того, что нельзя использовать дурно, вроде желания добродетели. О невоздержанности в подобных вопросах можно говорить метафорически потому, что как невоздержанный [в строгом смысле слова] человек полностью подчинён своему злому пожеланию, точно так же и в этом случае человек полностью починен своему доброму пожеланию, которое сообразовано с разумом. Такая невоздержанность не только не греховна, но [напротив] свидетельствует о совершенстве добродетели.

Ответ на возражение 1. Без помощи Бога человек не может ни избежать греховного, ни соделать благого, согласно сказанному [в Писании]: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15:5). Поэтому потребность человека в божественной помощи для того, чтобы быть воздержанным, отнюдь не означает, что невоздержанность не является грехом; в самом деле, как сказано в третьей [книге] «Этики», «то, что мы делаем благодаря друзьям, в известном смысле мы делаем сами»⁴⁴⁴.

Ответ на возражение 2. Суждение разума в невоздержанном превозмогается не необходимым образом, в каковом случае он не совершал бы никакого греха, а вследствие некоторого небрежения, связанного с тем, что он не проявляет стойкости в противлении страсти, придерживаясь сформированного его разумом суждения.

Ответ на возражение 3. В этом аргументе речь идёт о невоздержанности в метафорическом, а не строгом смысле слова.

С третьим [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что невоздержанный человек грешит тяжелее, чем распущенный. В самом деле, человек, пожалуй, грешит тем тяжелее, чем в большей степени поступает наперекор совести, согласно сказанному [в Писании]: «Раб же тот, который знал волю господина своего... и не делал... бит будет много» (Лк. 12:47). Но невоздержанный, похоже, в большей степени поступает наперекор совести, чем распущенный, поскольку, согласно сказанному в седьмой [книге] «Этики», невоздержанный человек знает, что желаемое им порочно, и всё же стремится к нему под влиянием страсти, тогда как распущенный считает желаемое им благом⁴⁴⁵. Следовательно, невоздержанный человек грешит тяжелее, чем распущенный.

Возражение 2. Далее, очевидно, что чем тяжелее грех, тем более он неисцелим, по каковой причине грехи против Святого Духа, будучи наиболее тяжкими, считаются непростительными. Но грех невоздержанности, похоже, более неисцелим, чем грех распущенности. Действительно, человек исцеляется от греха посредством наставления и исправления, которые, пожалуй, в отношении невоздержанного человека бессмысленны, поскольку он знает, что поступает дурно, и всё же поступает именно так, в то время как распущенному кажется, что он поступает хорошо, и потому наставление было бы для него благом. Следовательно, похоже, что невоздержанный человек грешит тяжелее, чем распущенный.

Возражение 3. Далее, грех человека тем тяжелее, чем более страстно он грешит. Но невоздержанный грешит более страстно, чем распущенный, поскольку невоздержанного обуревают неистовые страсти и желания, которым не всегда подвержен распущенный. Следовательно, невоздержанный человек грешит тяжелее, чем распущенный.

Этому противоречит следующее: любой грех отягчается нераскаянностью, в связи с чем Августин называет нераскаянность грехом против Святого Духа. Но, согласно философу, «распущенный не способен к раскаянию, поскольку придерживается своего собственного выбора, но всякий невоздержанный способен к раскаянию»⁴⁴⁶. Следовательно, распущенный человек грешит тяжелее, чем невоздержанный.

Отвечаю: как говорит Августин, грех по преимуществу является актом воли, поскольку «по своей воле мы живём в грехе или праведности». Поэтому грех является более тяжким тогда, когда налицо большая склонность воли к греху. Но воля распущенного склонна грешить в силу собственного выбора, проистекающего из приобретённого по обыкновению навыка, тогда как воля невоздержанного склонна грешить из-за страсти. А поскольку страсть скоропреходяща, в то время как навык – это «расположение, которое трудно устранить»⁴⁴⁷, то невоздержанный раскаивается сразу же по прошествии страсти, тогда как распущенный не таков: скорее, он радуется своему согрешению, поскольку греховный акт благодаря навыку стал для него естественным. Поэтому о таких людях [Писание] говорит, что они «радуются, делая зло, восхищаются злым развратом» (Прит. 2:14). Из всего этого следует вывод философа о том, что «распущенный гораздо хуже невоздержанного»⁴⁴⁸.

Ответ на возражение 1. Неведенье в уме иногда предшествует склонности желания и обусловливает его, и тогда чем больше неведенье, тем оно больше или даже полностью – в той мере, в какой сообщает непреднамеренность – оправдывает грех. С другой стороны, неведенье в разуме иногда последует склонности желания, и тогда чем больше такое неведенье, тем тяжелее грех, поскольку это со всей очевидностью являет большую склонность желания. Затем, как в невоздержанном, так и в распущенном неведенье является следствием желания, которое склоняется к чему-либо или страстью, как это имеет место в случае невоздержанного, или навыком, как это имеет место в случае распущенного. И при этом большим является неведенье не невоздержанного, а распущенного. В одном отношении это связано с продолжительностью, поскольку в невоздержанном продолжительность его неведенья определяется продолжительностью страсти, что подобно тому, как приступ перемежающейся лихорадки продолжается ровно столько, сколько времени требуется для восстановления равновесия телесных жидкостей, тогда как неведенье распущенного, которое обусловливается устойчивым навыком, постоянно, по каковой причине философ уподобляет его хронической болезни, например чахотке⁴⁴⁹. В другом отношении неведенье распущенного является большим в том, что касается объекта неведенья. В самом деле, неведенье невоздержанного связано с тем или иным частным обстоятельством выбора (поскольку он полагает, что в данный момент нужно выбрать именно эту частную вещь), в то время как неведенье распущенного связано с самою целью (поскольку он полагает эту вещь доброй уже потому, что желает во всем потворствовать своим желаниям). Поэтому философ говорит, что «невоздержанный лучше распущенного, поскольку блюдёт лучший принцип»⁴⁵⁰, то есть сохраняет верное представление о цели.

Ответ на возражение 2. Для исцеления невоздержанного одного только знания не достаточно, поскольку ему помимо таких внешних средств как наставление и исправление, которые, как уже было сказано (142, 2), побуждают его начать противиться своим желаниям и тем самым их ослаблять, также необходима внутренняя помощь со стороны подавляющей вожделение благодати. Такими же средствами может быть исцелён и распущенный, однако исцелить его гораздо труднее, и на это есть две причины. Первая – со стороны разума, выносящего превратное суждение о конечной цели, которую здесь можно уподобить началу доказательства. В самом деле, подобно тому, как [в созерцательных вопросах] труднее всего обратить к истине того, кто заблуждается в отношении начала, точно так же в вопросах практических – того, кто заблуждается в отношении цели. Другая причина – со стороны склонности пожелания, поскольку в распущенном она проистекает из навыка, который трудно устранить, в то время как склонность в невоздержанном проистекает из страсти, сдержать которую гораздо легче.

Ответ на возражение 3. Мы уже разъяснили, что то устремление воли, которое отягчает грех, является большим в распущенном, чем в невоздержанном. А вот пылкость вожделения в чувственном пожелании подчас бывает большей в невоздержанном, поскольку он грешит только в случае неистового вожделения, в то время как распущенный грешит и в случае слабого вожделения, а подчас даже предвосхищает его. Поэтому философ говорит, что мы больше осуждаем распущенного, поскольку он «стремится к удовольствию, не испытывая влечения или испытывая его слабо. Что бы он делал, право, будь он охвачен страстью?!»⁴⁵¹.

С четвёртым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что невоздержанный в гневе хуже, чем невоздержанный во влечении. В самом деле, чем труднее противиться страсти, тем, пожалуй, менее предосудительна невоздержанность, в связи с чем философ говорит: «Не удивительно и даже простительно, если человек уступает сильным и чрезмерным удовольствиям или страданиям»⁴⁵². Но, «по словам Гераклита, с удовольствием бороться труднее, чем с гневом»⁴⁵³. Следовательно, невоздержанность во влечении лучше, чем невоздержанность в гневе.

Возражение 2. Далее, тот, в ком страсть столь неистова, что полностью лишает его суждения разума, как это имеет место в случае обезумевшего от страсти, в целом оправдывается от греха. Но невоздержанный в гневе в большей степени сохраняет суждение разума, чем невоздержанный во влечении, поскольку, как говорит философ, «гнев в каком-то смысле следует за суждением, а влечение – нет»⁴⁵⁴. Следовательно, невоздержанный в гневе хуже, чем невоздержанный во влечении.

Возражение 3. Далее, чем опасней грех, тем он и тяжелее. Но невоздержанность в гневе представляется более опасной, поскольку она приводит человека к большому греху, а именно убийству, который гораздо тяжелее греха прелюбодеяния, к которому приводит невоздержанность во влечении. Следовательно, невоздержанность в гневе тяжелее невоздержанности во влечении.

Этому противоречит следующее: философ говорит, что «невоздержанность в гневе менее позорна, нежели невоздержанность во влечениях»⁴⁵⁵.

Отвечаю: грех невоздержанности можно рассматривать двояко. Во-первых, со стороны страсти, которая подчас причиняет затмение разума. Такая невоздержанность во влечении хуже, чем невоздержанность в гневе, поскольку движение влечения более неупорядоченно, чем движение гнева. Это связано с четырьмя причинами, которые приводит философ в седьмой [книге] «Этики»⁴⁵⁶. Первой является та, что движение гнева в какой-то мере причастно разуму; действительно, разгневанный стремится отомстить за причинённое ему зло, о котором он в некоторой степени выносит суждение. Однако это его стремление несовершенно, поскольку не предполагает надлежащего модуса мести. С другой стороны, движение влечения полностью чувственно и нисколько не сообразуется с разумом. Второй – та, что движение гнева во многом связано с телесным темпераментом, а именно со скоростью движения побуждающей к ярости желчи, в связи с чем легче разгневать того, кто в силу своего телесного темперамента расположен к гневу, чем склонить к вожделению того, кто расположен к вожделению. Поэтому дети гневливых чаще бывают гневливыми, чем дети похотливых – похотливыми. Но то, что последует естественному телесному расположению, считается более заслуживающим прощения. Третьей – та, что гнев выступает открыто, тогда как влечение склонно к скрытности и обману. Четвёртой – та, что субъект вожделения действует с удовольствием, тогда как гневающегося к действию побуждает страдание.

Во-вторых, грех невоздержанности можно рассматривать со стороны того зла, к которому может быть склонен тот, кого он лишает разума, и в этом смысле невоздержанность в гневе бывает хуже, поскольку чаще приводит к тому, что причиняет больший вред ближнему.

Ответ на возражение 1. Быть стойким в своём противлении влечению трудней, чем в противлении гневу, поскольку вожделение продолжительней. Но в самый момент порыва труднее противиться гневу, поскольку он более пылок.

Ответ на возражение 2. Вожделение считается неразумным не потому, что оно полностью лишает рассудка, а потому, что оно не прислушивается к суждению разума, вследствие чего оно более постыдно.

Ответ на возражение 3. Этот аргумент рассматривает невоздержанность со стороны её следствия.