Заключение

Полагал я, что полезнее слова молчание, потому что голос человеческий не может быть и слышим среди такой молвы … Но к иному влекла любовь.

Св. Василий Великий. О Святом Духе

Школы как церкви и церкви как школы. В 1997 г. Александр Сергеевич Панарин в геополитическом прогнозе на начало XXI столетия писал, что великие интеллектуальные школы являются «церквами современного мира». Но эти церкви далеко не всегда полны молящихся. Стремительная изменчивость века, продиктованная погоней за прибылью, не жалует и их. Некогда бывали коллизии между наукой и религией, теперь же разрушение традиционных нравственных ценностей и свертывание идеалов Просвещения идут рука об руку.

Классику сменила неклассика, последнюю – постнеклассика, и это еще не предел. Но странным образом, в своем быстром движении совершая все новые открытия, человеческая мысль возвращается к тем же неточным вопросам, где она и начиналась. Г.-Г. Гадамер высказал одну из таких гипербол, в которых без труда узнается истина: вся новая европейская философия представляет собой лишь развернутый комментарий к диалогам Платона. И пока диалогичность мысли остается неизбывной, полный релятивизм, отказ от поисков истины, будет возможен лишь как признак умственной астении, но не как последнее слово философии.

По завершении этого курса лекций уместно снова задать вопрос: чем была Каппадокийская школа? Трудами своих основателей, великих каппадокийцев, она сумела совместить в себе признаки Церкви с признаками школы: богословие – с философией, молитву – с учением, аскетику – с воспитанием, Священное Предание – с накоплением и заботливым сбережением научного опыта. Этим она явила образец для духовных школ будущего. Но только ли для духовных в собственном смысле, т. е. предназначенных для подготовки института духовенства? Если говорить о самом принципе обеспечения рациональности философским фундаментом, то он сохраняется в образовании до сих пор; если же говорить о конфессиональности, то любая культурная принадлежность является своего рода конфессиональностью, так как имеет в своей основе некое личное и коллективное credo.

Конечно, Каппадокийская школа имела и такие особенности, которые существенным образом отличают ее от привычных нам научных школ. Прежде всего, это ее безусловная христоцентричность. Богочеловек Христос не как символ или аллегория, но как единственный в своем роде и более реальный, чем все явления действительности, центр универсума, определяет Собой структуру этого учения. Поэтому мистическое молчание является для него содержанием, сердцевиной, тогда как рациональная аргументация – внешним слоем. Св. Григорий Богослов говорил: «Мы что поняли, то и проповедуем» (Слово XXXI. 3). Предмет неисчерпаем: «Ибо постигать умом трудно, изобразить словами невозможно, а найти очищенный слух всего труднее» (Слово XXXII. 14). Поэтому «полезнее слова молчание». Каппадокийцы считали, что человеческое слово призвано лишь очертить границы сказуемого, но ему не под силу выразить явление Божественного Логоса.

Христоцентричность, понимаемая также как Логоцентричность, обусловила собою открытое исповедание «верознания» и вытекающее из него стремление к синтезу философских начал с богословскими. Направленность конкретных философских интересов мыслителей IV в. по Р. Х. может представляться нам односторонней. Но если подняться на довольно высокий уровень обобщения, то можно заметить, что речь идет лишь об «одностороннем» превосходстве духовных приоритетов над материальными. С этой точки зрения, современное общество представляет собой картину обратного порядка. И нельзя сказать, что оно безусловно выигрывает по сравнению с Римской цивилизацией, которая в ту эпоху сумела выйти с честью из жесточайшего гуманитарного кризиса.

Доказательство последнего тезиса усматривается в расцвете восточно-римской культуры, который приходится не только на «золотой век», но и на последующий период, пользовавшийся плодами синтеза, с определенной долей условности называемого нами каппадокийским. Отсюда черпала свои богатства стремительно растущая культура ислама, наступление которой ознаменовало собой закат Второго Рима. Она, в свою очередь, опосредованно перенесла наследие александрийского века на Запад: «Равенна, Лукка, Венеция, Гранада – вот центры деятельности этого, в то время бывшего высокоцивилизованным, языка форм ...»¹⁸¹. Так оформились контуры многообразного, но единого мира, в котором язык диалога мог быть понятен на огромном пространстве от Инда до Гибралтара.

Но еще более достойно внимания другое – то, что идеи Каппадокийской школы до сих пор являются жизненными. Не ослабевает интерес к ним ученых – не только теологов, историков, религиоведов и философов, но и социологов, политологов, экономистов. Помимо археографических мотивов, он диктуется тем, что миллионы верующих людей во всем мире в своих суждениях и поступках руководствуются авторитетом Учителей Церкви. Таким образом, их сочинения принадлежат к влиятельным текстам нашего времени. Беспристрастный анализ этих трудов показывает, что в них заложен практически неисчерпаемый потенциал открытости к достижениям научной мысли человека, к преобразованиям общества в соответствии с требованиями высших нравственных идеалов. Неисчерпаемый – согласно ключевому для философии патристики представлению о неисчерпаемости «дел Божиих», к числу которых равно относятся религиозные чудеса и законы природы.

Православное учение, развитое великими мыслителями «золотого века» патристической письменности, подчиняет всю изменчивость мира только неизменным «совершенствам» (ἀρεταί) Бога, которым созвучны весьма важные «совершенства» человека: добро, истина, целомудрие, бессмертие и выражающая их действительная красота. Свобода научного поиска, подвиг просвещения и воспитания, истинное предназначение и творческий труд освящаются ими. Доступ к этим высшим мировоззренческим и этическим ценностям не закрыт и для нас, людей XXI века.