Гонорат Массилийский. Житие святого Илария, епископа Арелатского

Итак, когда блаженной памяти отец Гонорат возжелал любящим сердцем возродить Илария к бессмертию новой жизни, он ненадолго оставил собранную им для Господа общину⁷. Любовь к этому сыну позвала его назад в отечество, из которого ранее его вырвала любовь небесная⁸. Слабый телом, умом же сильный и крепкий, зачав новую поросль духовным увещанием, образуя назиданием, взращивая ее молитвами, опытный земледелец посеял святое семя» в превосходную почву сердца, возделанную плугом веры, и непрерывно орошал его вечными дарами молитвы и ручьями изливаемых слез. Но благородная душа [Илария], обремененная бесчисленными трудами учения, держалась за обманчивое и обманывающее счастье мира, когда ее призывали на службу Небесного Царства⁹. Не легким и не простым было ее обращение, поскольку влечение к настоящим благам незаметно вкралось в нее, отвлекая от плода и славы будущих благ.

Но благочестивый отец Гонорат страстно желал освободить душу, связанную благополучием мира, следующими увещаниями: «Я, сын мой, воспламененный вдохновением свыше, для того, чтобы ты получил славу вечной жизни, ради тебя был вынужден вернуться в эти места, откуда, как я твердо убежден, уже давно следовало бежать по благоразумному определению, как ты сам видишь. И тебе я намерен представить в вечное [владение] не земное, но небесное, не тленное с миром, но вечное¹⁰ со Христом, Поручителем (Sponsor) и Подателем милости. То, чему ты следуешь и к чему привязана твоя душа, смерть может похитить в любой обычный день. То же, в чем я тебя убеждаю, приуготовляет не уходящее богатство, но пребывающее, не временные удобства, но вечные, и наделяет не титулами преходящих почестей, но вечной славой ангелов. Относительно же мимолетности жизни в мире Писание пророческое считает, что ее должно сравнить с тенью, которая появляется и тут же исчезает: Дни мои, как тень, проходят¹¹. И действительно, на что ни посмотри, при ближайшем рассмотрении окажется обманчивым. Поэтому и силы телесные, и возможности, которые дает наследственное имущество, и увеличение благосостояния, даже верх всякого благополучия быстро проходят раньше, чем, давая малую радость, начнут, так или иначе, услаждать обладателя. Они, однако, более мучают привязанного к ним страхом потерять их, нежели радуют своего обладателя. Постоянно вызывающие беспокойство и ненадежные, [они исходят] из обычной хитрости врага¹², который дает легкую добычу, чтобы вечно держать душу в плену. Таким образом, воспламененный не человеческим чувством, но Божественным повелением (потому что не обманывает Тот, Который взывает к сердцу)¹³, я хочу получить от тебя жатву много более обильную, много больше, чем можно подумать, и обещаю предоставить тебе и в настоящей жизни то, о чем ты и не думаешь, и в будущей то, о чем ныне невозможно помыслить».

Но когда блаженный Иларий, обладавший исключительным искусством речи, в котором он имел силу, остротой ума, в которой он был выше прочих, источником красноречия, которым превосходил самих своих наставников, это опровергал, тогда блаженный Гонорат, видя духовным взором, что нелегко воспринимаются высшие истины (summum), обратился всей силой души к Богу. Таким образом, слезами и стенаниями он, с помощью Господа [Иисуса] Христа, снискал не только согласие отвращающегося, но и смирение и покорность. Кого не склонил он ласковым увещанием, [того] победил пламенной молитвой, распростершись пред лицом Господа¹⁴, чтобы высоко возвысить Илария, проливая реки слез, чтобы избавить его от будущих слез.

И вот в груди Илария поднимается волна нового размышления, рождаются различные замыслы противоречивых между собой намерений. И кому предлагается награда от призывающего Господа, тому тем не менее противопоставляются мирские преграды. Итак, словно призванный в качестве новобранца в небесное воинство (caelestis militiae tirocinia), он размышляет в себе так: «Занимаясь мирской наукой, мы, начиная тщательно обдумывать то, в чем нас хотят убедить, благополучно отличаем справедливое от несправедливого, полезное от неполезного. Подчас мы, лаская человеческий слух, утаиваем правду (speciem justitiae) в красоте искусной речи. И теперь, когда мне предоставляется возможность вечного спасения, когда следует обдумать вопрос об участи души и бесконечном небесном блаженстве (infinitorum caelorum securitas), как следует мне поступить? Поэтому должно исследовать со всей серьезностью то, в чем не будет ни возврата, ни места (relatio) раскаянию. Должно взвесить все это непредвзято таким образом, чтобы полезное наполнило чашу на весах справедливости. Все, чего добиваются смертные, пусть даже это желалось как нечто несравненно драгоценное, тотчас по достижении теряет свою ценность. Природа человеческая полна пороков, неумеренна в желаниях, не удовлетворяется тем, чего хочет, не насыщается тем, чего вожделела. Обычно в ущерб для себя она раздувает новое пламя пылающих страстей, не удовлетворяется принятием пищи и не понимает, что иногда в самих этих стремлениях настигнутая несвоевременной смертью она влечется к смерти вечной. Поэтому давайте поразмыслим, как подобает, что обычно представляют собой справедливость, благоразумие, мужество, воздержание¹⁵.

5. Справедливость¹⁶ убеждает, что ничто не должно быть поставлено выше Господа и Искупителя, потому что Божество, уничижившись, снизошло к нам¹⁷, чтобы привести нас к Небесному Царству. Поэтому справедливо посвятить жизнь Тому, Кто ее дал, и должно покориться Искупителю. Похвальны дела благочестия, которые приготовляют славу ангельского достоинства. Подобным же образом и благоразумие учит, что должно следовать примерам тех, кто угодил Господу. Давайте вспомним их, чтобы рассеять нашу нерешительность. Первым предстает Авраам, который, будучи побужден выйти из отечества, обратил это повеление в воздаяние для себя¹⁸. Получив повеление взглянуть на звезды¹⁹, он поверил в то, что вопреки природе ему обещала Вечность²⁰. И обещание он обратил в долг. Итак, подобает подражать тому, чье потомство сравнивается с бесчисленностью звезд, тому, кто стал славным сотрапезником в Царстве Небесном и чье лоно справедливо называется раем душ²¹. Далее, мужество сердца не позволяет благородной душе принимать ничего низменного, ничего презренного, заставляет стремиться к возвышенному, подниматься на крутые вершины, переносить неблагоприятные обстоятельства, никоим образом не позволяя мужественному человеку проявлять отчаяние в испытаниях. Наконец, воздержание призывает приуготовлять храм²² Царю Небесному, прогнав тьму пороков, наполниться ярчайшим светом чистоты; а также, отбросив зловоние страстей, разгореться фимиамом целомудрия. Итак, после должного обдумывания справедливость убедила нас предать себя Творцу, благоразумие – следовать примерам древних мужей, мужество – повергать противные силы, а воздержание – что должно приготовить храм Господу. Да исправим прежнее пренебрежение добровольным принятием²³, ибо иначе мы отвергаем не его [т. е. Гонората], но Того, от Кого он послан²⁴, если только мы не будем считать, что делом спасения можно пренебречь по какому-то безразличию или из-за какого-то мирского занятия».

И так как Высшая Сила побудила блаженного Илария к тому, чтобы он, как победитель, сорвал доспехи с диавола, он предоставил для нашего наставления следующее свидетельство:

6. «[Причина] моего замешательства в том, что, когда Благой Бог призывал меня, весь мир со своими наслаждениями предстал передо мной. Что следует оставить? К чему стремиться? Ум мой, как бы беседуя с другом, рассматривал это со всех сторон. Сколько раз желание и нежелание сменяли друг друга в моей душе! Чего же более? В отсутствие Гонората Христос совершает во мне Свое действие»²⁵. Укрепленный таким решением, он ясным взором, спокойным духом, сдержанной речью показал на себе, каким образом предваряющая Божественная благодать изменяет человеческую волю к лучшему²⁶, проявляя это в достойном поведении, разговоре, образе мыслей и внешнем виде. Намереваясь возложить руку на Евангельский плуг²⁷, чтобы даже в мыслях не оглядываться назад, он тотчас произвел оценку земельной собственности и всего имущества, и предназначил полученные от брата деньги употребить на бедных или для обеспечения монахов. Я не могу подобающим образом ни оценить, ни рассказать, как наслаждения этого века, которые имеют обыкновение прельщать соблазнами для юных лет, обольстительными приманками для человеческой немощи и низкими удовольствиями, были с презрением исторгнуты из души этого блаженного мужа, осужденные спасительным решением. Так что он укрылся от них благоразумным бегством и прославился желанием уединения в пустыне (desiderabili heremi glorificata secreto). Он заслуженно оказался выше того евангельского вопрошающего [юноши]²⁸, победив его решимостью, дойдя до совершенного исполнения: тот не хотел продавать, а этот все раздал, тот, опечаленный, удалился, а этот, с радостью, поспешил войти в рай земной²⁹. И блаженный Евхерий представляет для нашего наставления достойное свидетельство, говоря так: «И ты богат у Христа, хотя и раздал все имущество нищим Христовым, и ты, пусть и юный годами, являешься старцем по поведению, и, более того, ты возжелал пустыни»³⁰.

Итак, разорвав оковы привычных занятий и предав свою волю Господу, имея такого руководителя³¹, он вошел в земной рай Леринского острова, чтобы оттуда не как первый Адам³² быть посланным в изгнание этой жизни, но по праву победителя впоследствии быть восхищенным в Царство Небесное. Здесь уже всем стали известны его острота ума, горящая душа, сокрушенное сердце. Он в достойной мере, и даже превыше ее, показал миру, будучи уже облечен славою епископства, каким образом там, под бдительным наблюдением некоторых из рабов Божиих³³, он достиг преуспеяния, почерпнул твердость, пребывал в ночных бдениях, стяжал воздержание, дошел до смиренной кротости, превзошел (superaverit) усердие к молитве, заслужил реки слез, завоевал к себе любовь всех, приобрел добродетель сердечного сокрушения, употребил силу для взятия Царства Небесного³⁴. Ведь какой степени сокрушения он тогда достиг, ясно познается в том, что впоследствии в центре города он заставил бурлить жизнь по установлениям пустыни (eremitica instituta fervere)³⁵.

8. Он, однако, так глубоко вобрал в себя любовь к уединению, что хотя вначале и решил сопровождать Гонората, этого наставника и отца своих подвигов, возведенного на высоту священства³⁶ в начале посвящения, но вскоре решился покинуть его. Какова же была любовь к пустыне, если даже любовь к блаженному Гонорату могла ослабеть от этой жаркой (studio) любви! О горящее пламя сердечного сокрушения, я не могу видеть твой блеск пораженным оком (sauciato intuitu)! Чего ты столь усердно избегаешь? Что ты покидаешь? Словно можешь поставить светильник³⁷ где-нибудь в другом месте, а не там, где избрал Господь! Пусть ты желаешь наслаждаться собственным уединением, пусть ты увлечен привычной любовью к пустыне, ты оставляешь отца, но впоследствии вернешься, сам став отцом.

Этим словам вновь дают подтверждение писания блаженного Евхерия, которые о нем прямо свидетельствуют: «Влекомый стремлением возвышенного духа, ты, прежде удалившись от дома своего и от родни своей и уходя в великое море, достиг уединения пустыни. Но большего мужества требовало твое возвращение в пустыню, нежели первое устремление в нее. Поскольку, войдя [в нее] неопытным, ты имел наставника, словно проводника на своем пути, а затем руководителя служения небесному³⁸. И хотя ты думал следовать за ним, облеченным величием священства, твоя любовь к пустынному уединению вернула тебя»³⁹. Но нет необходимости подкреплять наше повествование многими свидетельствами, ибо кто захочет узнать полнее, может прочесть это сочинение, где все это изложено достойным образом.

По прошествии двух лет, когда блаженный епископ Гонорат призывался из ненадежного течения этой жизни к получению награды за свои заслуги, он, разослав письма, призвал [и блаженного Илария] быть с ним в последние его дни. Это повеление тот и поспешил исполнить с такой же готовностью, как если бы его призывали в пустыню. И так как к такому мужу (т. е. Гонорату) для получения благословения стекалось множество именитых людей, они стали требовать ответа о преемнике блаженного Гонората. Побужденные свыше души настоятельно просили указания относительно избрания епископа прежде, чем он [Гонорат] отойдет на суд Божий⁴⁰. По внушению свыше он указал пальцем на первосвященника, выделяющегося исключительными достоинствами⁴¹.

Однако святой Иларий, воздав последние почести, вновь спешит к пустынному уединению. Но сила Божия, которая тайными способами совершает свою волю через людей (per humana minis-teria), неожиданно зажгла душу сиятельного Кассия45, который тогда предводительствовал воинами, чтобы усердно разыскать, решительно задержать и насильно вернуть скрывшегося, уже далеко находящегося и как раз спешащего в пустыню Илария. Он имел с собой определенное число граждан и немалый отряд воинов. Цель достигнута. Духовная добыча предстала глазам ищущих и не скрылась. Тогда обнаруженная по указанию некоторых добыча была схвачена. И – о, неслыханное проявление высшей благодати, что обязанности пастыря совершают овцы! И справедливо, что позднее он отогнал волка от тех овец⁴², которые ранее исполнили обязанность пастыря⁴³.

И когда он был окружен возбужденной толпой, душа его была более обеспокоена о знамении Божественного решения (divini judicii demonstratione), нежели занята вопросом о принятии бремени епископских обязанностей. Находясь в пути под бдительным наблюдением, он днями и ночами с рыданиями усердно молился, чтобы ему была открыта воля Господня. И когда его мучил страх перед Божественным решением (pavor judicii), он четким голосом, идущим от сердца, обратился ко всем окружавшим его: «Хотя вы крепко держите меня узами любви, и жестокая стража окружила меня плотным кольцом, но если Господь не даст знамение Своей воли, то никогда не намерен я принимать обязанности священнослужителя».

И вот, когда такой речью он ранил души всех и разбил их намерения, окружавшая толпа ведущих его помрачнела. Когда же он подходил к крепости Аламанник, белоснежный голубь спустился сверху и уселся на его голову⁴⁴, и он словно укрепленный Божественным прикосновением отбросил всякое сомнение. Потому что многочисленная толпа окружавших Илария граждан и воинов не могла его ни спугнуть, ни отогнать; ибо он, усевшись сверху на главу блаженного мужа, спокойно сидел, ясно показывая волю Господню. И не оставалось уже никакого следа сомнения, поскольку образ голубя, который тут же сопоставили с Духом Святым, сошедшим на главу Иисуса во время крещения, Божиим повелением указывал на достоинство будущего епископа. Разумеется, он на быстрых крыльях в стремительном полете принес на землю благословение свыше, чтобы прежде, чем человеческими голосами, достойный был провозглашен первосвященником вышней милостью. Величие этого события требовало бы задержаться на столь превосходном явлении (cultu) и новом чуде, если бы принятый порядок повествования не побуждал к продолжению рассказа.

10. Итак, все, ободренные проявлением воли Господней, которая как подтвердила их взаимное решение, так и указала на достоинства первосвященника, и исполненные радости, достигли города Арелата. Иларию бегут навстречу, торопятся. Он доставил встречающим первое утешение сиянием своего лица, красотой внешнего человека показывая достоинства внутреннего⁴⁵. Представляя ангельским видом высшее достоинство священства и новое доказательство святости, он признается всеми епископом и признает себя таковым. Он оказался великим в том, что был признан, а в том, что признал, показал себя еще более великим, достигнув одновременно как высшей степени священства, так и значительной высоты посредством смирения⁴⁶.

О, воистину совершенный ученик Христа, который, следуя путями Учителя, обучал тому, чему научился от Него! Посвящается в сан тот, кто уже давно был освящен достоинствами добродетелей. И совершение таинства посвящения умножило заслуги посвящающих (consecrantum). Получает звание священника тот, кто уже прежде был украшен признаками добродетелей. И то, что он так пламенно и деятельно начал, он в совершенстве довел до конца, так что тот, кого вскормил долговременный мир в уединении, сразу же создал среди ненадежности и смятения тех лет общину стремящихся к уединению, возрастающую в добродетели воздержания, не менее питая ее своим примером, чем взращивая речью.

Хотя я и считаю себя ревностным в стремлениях души, но воздействием речи я не равен ему, чтобы осмелиться сказать, с какой нежностью он укреплял слабых, какими назиданиями питал неопытных. Ведь он учил высочайшей добродетели, возвышенным делам, суровости в умерщвлении плоти, презрению к ничтожному миру, ценности беспристрастной прав-ДЫ, благоразумному исправлению, исключительно мудрому рассуждению, постоянству в стремлении к небесному, – тому, что он сам совершал, исполнял и показывал. Достигнув небесной славы, своим примером он побудил и других достигнуть [ее]. Он беспрепятственно приступил к истинам высшей философии⁴⁷, так что воспламенил и других. Он нисколько и никоим образом не подчинялся нуждам временной жизни (usum vitae temporariae) и учил, что так должно проводить течение дней. Он разжег себя постоянным стремлением к стяжанию будущей награды и молитвами, и увещаниями побуждал, чтобы другие возгорелись тем же. 11. Приняв обязанности стража⁴⁸, он вначале показал на самом себе, каким образом члены общины должны презирать мир, пренебрегать телом и побеждать пороки, изнурять себя подвигами, угнетать бесчисленными трудами рук, усердно предаваться чтению Священного Писания, проявлять рвение в бдениях и постах, довольствуясь защитой одной туники⁴⁹, переносить летний жар и зимний мороз и совершать путь пешком, руководствуясь сам следующим наставлением (и давая его тем, кто был с ним): «Когда бывает необходимость в пище, мы сеем, а когда следует вкушать вино, насаждаем виноградники». Он исполнял апостольское наставление, чтобы праздный не оказался кому-либо с тягость⁵⁰. Следуя правилу собственной жизни, он, если что-то оставалось от трудов, отдавал надела милосердия. Он постоянно пребывал в созерцании (in meditatione)⁵¹, предавался служению слова, питался многообразными таинствами небесной Премудрости, любил Бога и ближнего⁵², священников Господних воспламенял не только словами, но и делами; горел ревностью о вышнем, устраивал монастыри, возводил храмы, посвящал достойное священство; не жалел своего труда и не останавливался перед опасностями.

Он поддерживал сирот, укреплял монахов, обращал мирян, своим решением назначал епископов. При этом он ежедневно исследовал мотивы своих действий так, чтобы они, как умноженный талант, данный ему в распоряжение, были представлены Высшему Судии⁵³. Милосердие и сострадание так воздействовали на его сердце, как если бы он был единственный, кого Священное Писание подвигло к делу выкупа пленных. Он рассудил, поразмыслил в себе и решил, что священные предметы (sacra minis-teria) лучше употребить для облегчения участи пленных, чем для украшения церквей.

Что я по ревности скажу, и что по незнанию опущу, пусть меня, беспечного, осудят те, кто знают больше! Серебро, которое имелось во всех базиликах, он назначил на выкуп пленных и, когда узнал, что все это было истрачено, обрадовался и возвеселился, ибо он увидел, что дары верующих его распределением были отправлены в небесную сокровищницу. Разве можно представить, какое сострадание коренилось в сердце того, кто считал, что все должно быть роздано вплоть до того, что и сам довольствовался стеклянными сосудами и чашами? Похвальным распределением средств он разжег усердие дарителей и не отягощал их, но поощрял, чтобы они вновь приносили еще обильнее. Однако благочестивые дарители более желали, чтобы их дары вначале служили святым алтарям и потом уже для выкупа членов тела Христова⁵⁴.

12. Он показал также благоразумными примерами (documentis spiritalibus), достойными для подражания потомков, каким образом следует чтить рабов Божиих. Ибо когда ему точно сообщили, что святой Капразий, по его обычному выражению, «ведущий ангельский образ жизни на островах»⁵⁵, был измучен телесной немощью, он поспешил явиться к нему. Сидя у его ног, он просил помянуть его, показывая тем самым крайнее смирение и прославляя добродетель⁵⁶. Справедливо оказав уважение такому жителю пустыни и проявив исключительное смирение, он смог еще более украсить достоинство своего епископства. Там же и в то же время он оказал почесть святому Фавсту, пресвитеру и настоятелю (abbatem), попросив его занять место между ним и святыми епископами Феодором и Максимом, предвидя, таким образом, будущее⁵⁷.

Итак, ясно, что он презрением к себе достиг высшей степени смирения⁵⁸, равно как и удостоился высоты добродетелей. Но бывают столь многочисленные подобия истинного смирения, порожденные некой мрачной надменностью, и тем не менее снискавшие себе глашатаев высокого смирения. Он был строгим для надменных и суровым для исполненных мирскими беззакониями, для напыщенных от пустого тщеславия. Впрочем, перед членами святой общины и совершенными мужами он с готовностью не только повергал [свое] сердце и душу, но и тело.

Какую он имел строгость, он ясно показал в деле справедливости, так что даже достоинство префектуры не пощадил. Ибо он часто наедине убеждал тогдашнего префекта воздерживаться от несправедливых решений, чтобы из-за обычной ошибки (lapsu) тот не был бы увлечен к гибели (in praeceps)⁵⁹. Но случилось, что когда в базилике Констанция совершалось святое торжество⁶⁰ и Иларий орошал сердца верующих из источников небесного учения, вошел префект со своими людьми. Заметив его присутствие, Иларий оставил проповедь, сказав, что недостойно принимать духовную пищу⁶¹ тому, кто презрел его увещания о собственном спасении. Тогда префект, встревоженный и смущенный, вышел; Иларий же с новым усердием опять начал предлагать множеству народа трапезу, которой положила начало пища духовных наслаждений. Таким образом, он показал своим примером, как с помощью добродетели стойкости должно презирать сильных мира сего.

Признаюсь, что я не могу даже помыслить, не то что высказать, какой поток красноречия содержался в его повседневной проповеди, какие драгоценные камни изречений она вытачивала, как раскрывала золото высоких мыслей, изобиловала серебром прекраснейшей речи, рисовала риторическими красками различные картины описания, упражняла железное острие духовного меча⁶² в отсечении пропитанных ядом заблуждений еретиков. Во время поста, приготовив сиденья, он с шестого до десятого часа питал народ духовными яствами. Питая, он заставлял их жаждать [большего] и никоим образом не прекращал питать жаждущих. Я не знаю, вызывала ли насыщенность еще больший голод верующих, или же принятие этой пищи заставляло народ жаждать большей пиши, но в этом исполнилось пророческое речение: Ядущие меня еще будут алкать, и пьющие меня еще будут жаждать⁶³.

Если не было достаточного множества образованных людей, он питал сердца деревенских жителей простой речью, а когда видел, что приходили люди сведущие, он оказывался выше самого себя⁶⁴, побуждаемый некоей необычайной благодатью (insolita gratia) и оживляясь в лице. Так что известные писатели того времени, которые заслуженно просияли своими произведениями – Сильвий, Евсевий и Домнул⁶⁵, восхищенные (admiratione succensi), высказались в следующих словах: «Не ученость, не красноречие, но нечто сверхчеловеческое, что невозможно выразить». Что я могу сказать больше? Если окончание речи не было дано ему свыше, он не мог ее закончить, ибо такая благодать изливалась из нее, порождая такое удивление и восхищение, что его речь вызывала тогда зависть у опытнейших тогда мирских ораторов того времени. Ибо и Ливии⁶⁶, поэт и знаменитый писатель того времени, публично заявил: «Если бы Августин был после тебя, его бы сочли меньшим».

Без сомнения, его талант виден в его трудах, которые он замыслил, породил, украсил жаром речи и явил миру. Я имею в виду житие епископа Гонората, проповеди, произнесенные в течение всего года, изложение символа [веры] для научения (ambienda) [народа], великое число писем, стихи о пламенном источнике⁶⁷. И чтобы кто-либо не счел, что я, может быть, сообщаю нечто ложное, думаю, нужно привести правдивое свидетельство епископа Евхерия, который в своей книге, изложенной прозой и стихами, говорит так: «Хотя ты и выделяешься красноречием, отличаешься дарованием, пусть ты и юн годами, ты являешься старцем по поведению»⁶⁸. И Авксилиарий», представитель римского красноречия, [говорит]: «Сложно сказать, какую ценность имели для меня письма твоей святости, из которых я узнал, что ты обладаешь первенством также и в изощренном красноречии, как выделяешься и в других делах нравом и скромностью. Прости того, кто говорит о тебе менее ревностно, ибо в его речи добродетель всегда краснеет, так как скромность (vericundiae) есть большая часть добродетели»⁶⁹.

15. Пожалуй, можно подумать, что я рассказываю нечто неслыханное, если бы я не подкреплял это устными и письменными свидетельствами великих мужей. Были установлены сиденья и стол, вносилась книга и сеть, рядом стоял писец (notario). Книга предоставляла пищу душе, рука, быстро бегая, плела сеть, и пальцы писца двигались так же быстро, и глаз пробегал страницу. Придя, святой Эдесий⁷⁰, человек опытный в риторике и искусстве стихосложения, остолбенев и удивившись, исполненный восхищения так выразил это:

Видел я, для такой похвалы недостойный свидетель, Как за трудом непрестанным солнце не раз заходило; Дело плетенья объединяло различные сутки, Но не ставила смена деяний предела молитве; Верить едва могу, как в то же самое время Диктующий вяжет, читая, прочитанное одобряя. Действуя равно рукой и устами, вещая, внимает.

Он не принимал пищу без чтения. Он был первый, кто ввел Ц; этот обычай в городах⁷¹. е. в первым час пополудни⁷². Его жизнь протекала в такой умеренности, что он редко приглашал кого-нибудь из мирских. Во всяком деле, на всяком месте, все, что могло способствовать успеху (ad profectum), он имел обыкновение живо разыскивать, деятельно развивать, искусно доводить до конца. Так, например, прибыв на солеварни, он собственными потом и руками соорудил там механизмы. По прошествии недели в день Господень он вставал посреди ночи и тридцать миль шел пешком, потом совершал святое торжество и вплоть до седьмого часа76 поучал народ, – так что даже красноречие древних ораторов не могло бы описать [этого] по достоинству!

Часто в день Господень, всякий раз, когда он проводил таинства покаяния (paenitentiam dedit)77, к нему стекалось множество народу. И всякий, кто желал исправиться, подчинившись его увещанию, омывался потоками слез, боясь суда небесного и возгоревшись [достичь] небесного обетования. Такое вздыхание и такой плач рождались у присутствующих, что [кающийся] ужасался обиталища нынешней жизни (vitae praesentis habitaculum). Кто так явственно показал испытания на грядущем Суде? Кто так явственно возвестил об ужасе мрачного пламени? Кто еще так выразил мучения увлекающего огненного потока78? Кто еще так представил перед глазами зримые мучения совести? Закончив увещевания, он со слезами начинал молитву, чтобы плод покаяния, вызванный увещеваниями, укрепить молитвой.

Однажды одна слепая женщина74, когда была благословлена возложением его руки80, объявила, что она вновь получила зрение. Я считаю, что он прежде всего предоставил внутреннему человеку*1 то, что впоследствии выполнил для внешнего. И она, вновь обретя зрение, впредь не искала проводника. И я не сомневаюсь, что он молился, чтобы это чудо стало известно лишь немногим.

Так же в день Господень во время торжественного чтения (1ес-tionum solemnia) некий человек, одержимый злым духом (phan-tasrnate), возопил так, что все слышали: «Святой Иларий, зачем меня мучаешь?⁷³ Тогда блаженный Иларий обратился с молитвой к Господу и молился с такой силой, с какой только мог. И когда он почувствовал, что услышан, сказал: «Приказывает тебе Иисус, чтобы ты об этом имени не делал никакого упоминания». Связанный этой молитвой, словно некоей цепью, [бес] умолк и вышел [из человека]. Иларий же более радовался, что он достиг того, что его достоинства были скрыты, нежели об избавлении создания, мучимого [бесом].

17. Никоим образом не обойду также молчанием соблазн (sacrilegium), который пифийский дух⁷⁴ через одержимую им женщину распространил по городу, которую Иларий успокоил посредством умелого искусства духовного назидания. Он приказал ее схватить и, после чтения Ветхого Завета, поставить всенародно перед церковной преградой⁷⁵. В пространной проповеди, как велит закон, он показал, какое зло изощренная диавольская хитрость причиняет христианским умам, и в настоятельном поучении увещевал, чтобы впоследствии кто-нибудь добровольно не поддался такому святотатству – искать ответа у демонов. Поэтому дав публично это необходимое наставление и не оставив впредь никакого извинения пренебрегающим, чтобы оно не могло быть впоследствии игнорируемо, он повелел [духу] выйти. Тогда зловредный дух⁷⁶, ясно увидев себя преданным и не имеющим впредь силы скрытой ложью обманывать души, сказал: «Куда я пойду?»⁷⁷ И святой Иларий, поняв, сколь великое [чудо] благодать Божия сотворила через его служение, радостно воскликнул: «Величайший признак очищения, что ты не знаешь, куда вернуться!»

Также и после чтения Евангелия таким возгласом он призывал выходить народ: «Выходите, выходите, ибо в геенне вы уже не сможете это сделать». В то время исключительное рвение духовной ревности произвело страшное наказание за их ослушание. Ибо, когда попусту возбужденная толпа народа в безрассудном обольщении (inconsulta deceptaque) ринулась к нему, взволновав его душу, большая часть города сгорела от ниспосланного с неба огня ⁷⁸, так что также и те, кто понес значительный ущерб (поп mediocribus sunt dispendiis fagitati), крича громким голосом, что за него постигла их эта кара, с рыданием требовали милосердия, бросившись к его коленям.

Он же, внимая чтению Писания, предаваясь бдениям, постоянно пребывая в молитве и посте, изводил неудобством власяницы свое слабое и измученное тело. Даже в зимний мороз, когда бурные потоки обычно сковывались ледяным холодом, он не утеплял дополнительно ноги, никогда не употребляя шерсти или льна.

19. В псалмопениях к приятной гармонии песнопения он присоединял обильные слезы, молитву удваивал невероятными воздыханиями, не отступая от трудов и во тьме ночи. Его руки, как известно, были заняты быстрым плетением, ум упражнялся в деле размышления (recolendi industria). Так что бодрствуя ночью, он не щадил глаза и не давал отдыха членам, ни о чем ином не заботясь, как только о том, чтобы толпы духовных врагов застали его деятельным и вооруженным.

Когда он предавался этим подвигам, неожиданное рвение (ardor) воспламенило его, чтобы мать Илиодора, связанную путами арианской ереси, обратить, просветить и отклонить [от ереси], освятить в настоящей жизни, чтобы привести ее к вечной. Кроме того, признаки своего милосердия он показал на тех, кого прежде себя направил в Царство Небесное; такое сострадание он имел в глубине сердца, что никто не мог ему подражать. Душа его была так глубоко уязвлена кончиной какого-нибудь незначительного чтеца, что он был исполнен рыдания и пролил обильнейшие слезы не иначе, как если бы он был лишен утешения о единственном чаде (unici pig-

112

noris). Несчастья и болезни своих людей он также считал своими панами, что ясно открылось в случае со святым Кириллом, который тогда был левитом.⁷⁹ Наименование диакона левитом 0 весьма распространено в галльской церкви. Ср., например, Сидоний Аполлинанарий Epistolae. Lib. V. Ер. 1.

Он руководил постройкой базилик, и когда снимал мраморные плиты высокого проскения⁸⁰ театра, которые готовил для священных украшений, обнажая трудами веры места роскоши, веревки, державшие плиты, вдруг оборвались, и кусок мрамора, стремительно упав в том месте, где он стоял, придавил и раздробил часть ноги с пальцами. Блаженный муж из-за его стенания и страдания испытывал в сердце не меньшую боль, чем сам раздавленный в теле.

Так как страшная рана служителя вызвала у епископа постоянные и беспрерывные воздыхания (ибо келья того была рядом с его кельей), святой муж по своему обыкновению искал поддержки в молитвах. Впав в легкое забытье, он увидел стоящего вдали человека почтенного вида, который заботливо расспрашивал о причинах его скорби. Иларий говорит, что раздавленная нога левита произвела у него не только скорбную печаль, но и рану в душе. Тот спросил: «Хочешь ли, чтобы эта боль отступила?» Он ответил, что нает этого всей душой. «Протяни тогда, – говорит тот, – свою ногу, чтобы отрубить ее взамен, и всякая печаль о служителе тотчас пройдет». Он без замешательства протянул ногу, с готовностью принял удар поражающего, и такая боль подступила, что сила ее лишила его сладости покоя. Пробудившись, он не усомнился в исполнении того, что было обещано, и послал к келье вышеупомянутого служителя человека, чтобы он немедленно сообщил ему, как чувствует себя левит. Посланный сообщил, что всякая боль угасла и что ему свыше было дано облегчение.

Справедливо верится, что больной стал впоследствии здоров по милосердию того, чьими молитвами он обрел тогда облегчение. Кто для исцеления ближнего счел должным отказаться от собственных членов, исполнил божественное наставление, ско-Рсе даже, превзошел его, так как Господь говорит: Возлюби ближ-

него твоего, как самого себя⁸¹. А здесь мы находим, что этот блаженный муж возлюбил ближнего более себя, ибо он имел такое самообладание духа, что собственные члены отдал на усечение, чтобы исцелить члены другого.

Относительно же его путешествий, кто подробно изложит по достоинству, какую пользу приносило галльским городам его присутствие? Часто стремился он посещать (expetendo) святого Германа⁸², с которым они обсуждали жизнь священников и служителей, а также их успехи и промахи. Однажды, когда его приход стал известен, воспламененные неудовольствием к Целидонию как знатные, так и простые люди приходят к ним обоим, заверяя, что Целидоний имел в браке вдову, – что противоречит авторитету Апостольского престола⁸³ и постановлениям канонов, – а также показывая, что он, исполняя в миру административные обязанности, приговорил некоторых к смертной казни. Взволнованные необычностью этого дела, они приказывают представить свидетелей. Собираются из других мест достойнейшие епископы, дело со всякой тщательностью и благоразумием обсуждается, обвинение подтверждается свидетельствами, принимается истинное и простое решение, что тот, кого по правилам Писания следует отстранить [от служения], должен сам по собственной воле сложить сан⁸⁴

Целидоний рассчитывал добиться своего в Риме и там доказывал, что он осужден с несправедливой жестокостью. Когда блаженный муж узнал это, то таким жаром возмущения, такой вышней ревностью был он воспламенен, что не принял во внимание ни жестокости зимы, ни альпийских ветров и обвалов, не испугался ни острой, как стекло, ледяной коры, от которой нужно было очищать путь, ни ледяных игл, свисающих подобно острию меча, сросшихся от сильного мороза и вибрирующих подобно дрожащей руке, ни ужаса несущего смерть мороза! Воистину, постоянно вдохновляемый непоколебимой твердостью веры, не побоялся он совершить путь пешком (тем более что он по собственной воле дошел до такой бедности), без коня, без вьюченной лошади [и даже без короткого плаща]. Бесстрашно преодолев все трудности, он поспешно прибыл в Рим.

22. Совершив поклонение мученикам и апостолам, святой Иларий предстал перед блаженным папой Львом94, с почтением показывая покорность и со смирением прося, чтобы он, согласно установленным правилам, упорядочил положение в церквях. Он указывал, что некоторые, заслуженно подвергнувшись осуждению в галльских провинциях, присутствуют в столице у святых алтарей95. Иларий предлагает и спрашивает, что если он [папа] охотно примет его предложения, то он прикажет [эти неустройства] тайно исправить; так как он пришел для дел, а не для суда, чтобы в порядке доклада, а не обвинения, сообщить, что было сделано. Но если на то не будет воли [папы], он не будет впредь надоедать ему.

И поскольку я не решаюсь в этом повествовании всесторонне обсуждать решения таких значительных людей, тем более же призванных к вышней милости ⁸⁵, достаточно коснуться Этого кратко: он один противостоял многим, он ничуть не боялся угрожающих, допрашивающим подробно объяснял, что в течение всей своей жизни он всегда удалялся от общения с тем, кого он осудил совместно со многими мужами; он превзошел⁸⁶ обвиняющих и не уступил перед сильными. И, наконец, он посчитал, что следует покинуть это [судилище] тех, кто не направляется разумом, несмотря на свирепство зимнего холода и приставленную стражу. Сведения о конфликте св. Илария с папой Львом содержатся также в послании последнего к галльским епископам и в рескрипте императора Валентиниана III на имя магистра армии Аэция. Свт. Лев Великий в своем послании обвиняет Илария в превышении административных полномочий. Он не только оправдывает Целидония, признавая все возведенные на него обвинения неправомерными, но также лишает Илария прав митрополита, так что отныне он не имел права утверждать поставлення епископов во Вьеннской провинции, а также созывать провинциальные соборы и председательствовать на них. Права митрополита во всей Вьеннской провинции были переданы епископу города Вьенна (см. LeoMagnus. Epist. 10). Император Валенти-ниан III, в свою очередь, предписывает Аэцию поступить с Иларием как с врагом государства, если тот откажется подчиниться решениям римского папы (см. LeoMagnus. Epist. II).

По возвращении в Арелат, хотя и разбитый телесной болезнью, однако совершенный в святости и неутомимый в делах благочестия, он весь обратился тогда с великим смирением к тому, чтобы умирить гнев святого Льва, послав к нему сперва святого Равенния, тогда пресвитера, а впоследствии своего собственного преемника⁸⁷ гг., затем святого Нектария и святого Констанция, выдающихся епископов⁸⁸. И поскольку я никоим образом (nulla ratione) не могу добавить ничего к этому делу, кроме того, что он сам сообщил об этом процессе, я думаю, что следует привести мнение Авксилиария, тогдашнего префекта Рима, который говорит следующее: «Святых Нектария и Констанция, епископов, пришедших от твоего блаженства, я принял с подобающим почтением. С ними я весьма часто беседовал о добродетели и постоянстве твоей души, о презрении к человеческим делам, благодаря которому ты среди нашей немощи постоянно пребываешь в блаженстве. Ибо что может быть счастливого в этой телесной жизни, которая, кроме того, что жалка, не может быть и постоянной? Говорил я также со святым папой Львом. Здесь, я думаю, ты несколько содрогнешься в душе; впрочем, ты крепок и постоянен в своих намерениях и не охватываешься никаким побуждением злобы, как и не поддаешься ни на какие соблазны радостей. (Таким образом, Авксилиарий свидетельствует, что св. Иларий обладал истинным веским бесстрастием. Ср. Сульпиций Север о св. Мартине: «Никто никогда не видел его гневе, никто – раздраженным или смеющимся, но всегда он был ровен» HVlta Martini, 27.1), я, по крайней мере, не помню никакого действия твоего блаженства, омраченного прикосновением высокомерия. Но люди плохо переносят, если мы говорим с ними так, как велит совесть. Кроме того, слух римлян более восприимчив к мягким словам, поэтому, если бы твоя святость тотчас уступила бы, ты бы многое приобрел, ничего не потеряв. Сделай такую милость и прогони облако незначительной перемены (nubes parvae mutationis) с ясного неба».

Приняв такой совет, Иларий, как прежде, всего себя предал молитве, проповеди, трудам, ужесточив строгость к себе. Склоняемый милосердием, скорый на щедрые дары, не раздумывая, он отдавал то, что приобреталось, всегда усиливал (cumulasset) потоками слез отраду утешений. Поэтому святой Эдесий так говорит, выражаясь поэтически:

Видел я слезы, превыше обильнейших слез.

И умножением денег ты жертвы умножить стремился.

Сколь пышен цвет состраданья, сколь быстро оно на дары!

Милость! Не только был щедр в дарах ты:

Но и большие богатства идут с милосердьем [твоим] (pietate ministra).

24. Воздерживаясь в пище, усердно предаваясь труду, всегда вршая путь пешком, Иларий так себя ослабил, утомил и изнурил, что едва достиг сорока восьми лет. Ибо это высокое совер-нгство добродетелей, которое приготовляет не только место, но и достойную обитель⁸⁹, исполнив заповедь и желая обещанного, тело свое предал различным болезням, чтобы чистое истинное золото высшей чеканки (supernae monetae verum obrizum), переплавленное в малой чаше болезней, было помещено среди вечных сокровищ.

Итак, когда немощь усиливалась, истощалась (consumpta) сама материя тела, но не сила духа. Я не могу подробно изложить, с каким бодрым усердием он, посредством красноречивых и настоятельных убеждений, увещевал всех ободриться, постоянно пребывать [твердыми] в своих намерениях. И вот, находясь при последних днях жизни, он получил необычное утешение от очевидного откровения. Дух его в глубоком сне был вознесен до того, что ему открылось величие исключительной награды и обрисовало украшение его добродетелей. Он видит себя совершающим Святые Таинства, с удивлением замечает, что он украшен туникой Аарона⁹⁰, древнего священника, которая по Божественному повелению, бывшему через Моисея, была соткана с удивительно искусным разнообразием. Грудь его украшена многообразным и различным великолепием двенадцати драгоценных камней; плечи (humeros) были покрыты другими сияющими камнями того же числа; платье, умело украшенное рукой духовного художника виссоном, кошенилью и гиацинтом⁹¹, облекая его тело, переливалось в лучах разнообразными цветами и драгоценными металлами, блистая различными оттенками. Эти украшения в своем великолепии были более драгоценны, чем мы описали, потому что были созданы и устроены Богом Творцом. Также и колокольчики⁹², периодически движимые легким дуновением и ударяемые изнутри «гранатовыми яблоками», звучали вовне тактами чисто, звонко и благостно (salutiferum). И когда он увидел себя так украшенного дарами, наградами, а также милостями вечных заслуг (meritorum perennium), он по человеческому побуждению всячески просил, чтобы ему сверх того прибавили еше одежд. Когда ему было в этом отказано, он увидел

святого Равенния, своего [духовного] сына, приближающегося для совершения таинств, и понял, что он должен отойти.

О сколь блаженный, сколь славный отец, который, находясь еще в мире, достиг награды того славного мужа священника⁹³, которого особо украсил многочисленным разнообразием красок не внешний вид, но истинность заслуг! Кому, как не ему, явиться одетым в эту тунику, когда он владел всяким разнообразием добродетелей? Кому, как не ему, открыться в красоте этого одеяния, которое было дано ему в вознаграждение в качестве вечного одеяния? Ибо заслуженно, что пластина сияющего золота⁹⁴ Имеется в виду чолотая пластина на кидаре. головном уборе иудейского первосвященника. покрыла отображение почтенного (verecundae) чела того, кого украшало воздержание неповрежденной души, в ком просиял образец незапятнанной совести. Тот, кого всегда выделяло первенство в добродетелях, того достойно украсило сплетение драгоценных камней. Почему бы и не виссон облекал того, кого обтягивал пояс рвения к целомудрию? Ведь правильнее сказать, что драгоценная пластина его первенства блистала примером веры и огненным пламенем. Камни также искрились звездным великолепием всяческих добродетелей. Наперсник сердца сверкал, [.блистало облачение⁹⁵ благочестия: виссон означал его справедливость, пояс – воздержание, колокольчики – проповедь. «Гранатовые яблоки» благой надежды постоянно звучали в его слове и деле.

Итак, когда таким и 'Столь значительным утешением он был исполнен и ободрен (relevatus), он обратился к общине с живой речью для утешения и примера, увещевая всех таким словом напутствия: «Мы прошли срок жизни до этого дня⁹⁶ и уже призываемся к тому внушающему трепет испытанию Вышнего Величия. Ступив на стезю этой Плоти и погрузившись в ненадежную жизнь нынешнего века, мы

108 Ср. Исх 28:17–20.

подчинились заповедям Творца. Завершив обязанности нашего служения, после явленного утешения мы переселяемся в истинное и вечное Отечество⁹⁷. До этого времени мы участвовали в духовной брани⁹⁸ с жалом в ненадежном теле и обуздали его неудобством власяницы; трудом воздержания и утомительных бдений, испросив помощь свыше, мы усмирили всяческое восстание пороков»⁹⁹, разрушили сети¹⁰⁰ помыслов размышлением о святом; занятые изучением небесной науки, мы беспрестанно раздавали неиссякаемый небесный талант 115¹⁰¹ (caelestis talentum perennitatis) множеству верующих. Мы проплыли через море этой жизни, приняв с помощью Божией различные товары добродетели, которые должны быть возвращены Богу с прибылью благоразумного употребления, и под управлением Господа начинаем приближаться к тихой гавани. Мы сражались с властями мира сего, с которыми апостол предписывает быть в постоянной войне¹⁰², чего не избежит никто из пожелавших достигнуть блаженства с помощью предваряющей небесной благодати и сопутствующего трудолюбия¹⁰³. Я надеюсь, что когда я отойду и освобожусь [от мира] и предстану пред лицом Господа, Он явит мне точно так же [Свое] благоволение (eadem propitiante); для того, чтобы стяжать это благоволение, вам должно вести постоянную борьбу в течение [всей] жизни.

А тот, кто погиб из-за своей зависти¹⁰⁴, кто издалека чует битву и на зов трубы, словно все должно быть в его власти, говорит «уа»¹⁰⁵, издревле лукавый, изощренный в хитрости, опытный и

120

усердный в искусстве вводить в заблуждение¹⁰⁶, кто питается избранными, как пишей, и откармливается гибелью совершенных, тот считает собственным наказанием спасение другого, полагая немалым утешением, если стремящихся к Вышнему улавливает силками грехов¹⁰⁷ и путами погибели, о которых еще пророк вдохновенно говорил: Сети нечестивых окружили меня¹⁰⁸. Этого врага человеческого спасения должно остерегаться; на него всяческим образом должно нападать и противостоять ему. Ведь каким образом может напасть уже связанный, или посмеет восстать взятый в плен? Без всякого сомнения, тот будет иметь часть в преисподнем наказании, кого он держал соучастником в земном наслаждении. Господь, показывая его [диавола] силу блаженному Иову, говорит так: Золото считает за грязь; рассчитывает, что русло Иордана выгибает жадными устамит. Что значит «золото считает за грязь», как не то, что он думает, что будет попирать, как грязь, жизнь святых. Поэтому и пророк восклицает: Извлеки из тинистой грязи ноги моиПА. Что есть течение Иордана, если не Таинство крещения, которое он думает, что может сдержать своим натиском? Состав из персти¹⁰⁹ не может без благодати Божией превзойти силу и древность его; однако должно выдерживать козни его в постоянной борьбе и непрекращающейся брани. [Наблюдатель человеческой борьбы¹¹⁰ спокойно следит за школой т,невных [духовных] упражнений; видит, что направляются огненные стрелы¹¹¹, но заставляет гасить их потоком слез; видит, что расставляются сети, но молящихся и просящих извлекает, чтобы с истинным ликованием воспели: Очи мои всегда ко Господу, ибо Он извлекает из сети ноги мои¹¹², чтобы, освобожденные, ноги стали пригодными для благовестил мира¹¹³. И поэтому все,

123 Иов 41:21; 40:18. ,

что в настоящем может отделить [нас] от любви к Творцу¹¹⁴, должно считать вражеским.

Если меня не обманывает человеческое заблуждение, огромная беда угрожает этому городу; обрушится немалая, но достаточно тяжелая скорбь'1. Ко всяким невзгодам и несчастным событиям приготовьте себя; веру в Троицу удерживайте непоколебимо¹¹⁵; проникайте в глубину Писания, как призывающие бездну в гласе водопадовп\ то есть не прекращайте орошать почву верующих вышним даром [Писания]. Пусть будет одежда ваша неудобной, хлеб грубым, пища жесткой; путь [свой] всегда совершайте пешком налегке, чтобы неожиданные обстоятельства не принесли [вам] изнеженным новое страдание и погибель, ибо как упражнение делает твердыми, так и праздность ленивыми».

Итак, завершив это увещание, он приказал опечаленной общине принести жертву вечерней хвалы¹¹⁶ и принять обычную пищу для подкрепления, говоря: «В одиннадцатый час¹¹⁷ душа моя, освободившись от жилища тела, поспешит к Высшему Судии». И когда, услышав пение псалмов, он радостно ощутил, что совершается обычное служение хвалы Господу, уже отходя и переселяясь, сказал: «Молитвы святые (voces sanctae). молитвы, достигающие ушей Творца! И меня также препоручите Господу»¹¹⁸. Затем, по принятии братией пищи, он осенил знамением креста Господня глаза и уста свои и, пребывая в молитве, огражденный идущими навстречу бесчисленными ликами святых, с радостью и веселием прошествовал к Небесному Отечеству¹¹⁹.

Кто по достоинству опишет, как тогда уже собрался весь город, как всякий оплакивал его не как отца или мать, или единственного сына, но как беспримерного родителя всех благочестивых людей и сирот? Никто не прерывался от плача, никто от стенаний; всеобщая любовь склонила всех к равной скорби; общая печаль всех любивших его была словно источник слез.

Когда его честное тело было внесено в базилику блаженного первомученика Стефана, возглас с плачем прошел одновременно во всем народе: «Этот день навсегда пресек жалобы несправедливого обвинения»¹²⁰. Но мы не будем говорить более, нежели требует наше изложение. Народ, в высшей степени воспламененный жаром веры, чуть не растащил [его] святые члены, когда хотел прикоснуться к ним.

29. Усердием членов общины было решено горящими восковыми свечами отгонять устремляющийся со всех сторон народ. При совершении ночного бдения, когда печаль затмила ясность солнца, на честные похороны сбежалась большая толпа не только верующих, но и иудеев. Все плакали наперебой, когда же недоставало голоса, стенания увеличивались. Я вспоминаю, что слышал еврейский язык поющих во время честных похорон, ибо наших так теснила скорбь, что нестерпимое бремя печали мешало исполнению обычных обязанностей.

Позже, перед тем как святое тело было внесено в базилику блаженного Генесия¹²¹, множество людей того и другого пола со слезами издали такой крик, что сами звезды, содрогнувшись, отразили, созвучно откликнувшись эхом, неслыханный грохот, подобный грому. Снова новый, более сильный прилив любви с плачем воспламенил сердца: некоторые стремились прикоснуться к телу, оторвать кусочек материи. Святой Василий, в то время пресвитер, а ныне первосвященник, нашел такой выход: он оторвал двумя руками большую часть покрывала, которым было покрыто тело Илария, взял ее и, отойдя в сторону, разрывая его на части, раздавал людям. Обрадованный таким усердно распределенным даром, народ понемногу отстал. И тогда, чтобы это тело, почтенное и украшенное ангельским выражением лица, не было повреждено новыми порывами благочестия, оно тайно было помещено в могилу. Когда же народ понял, что он [Иларий] был уже погребен, все вдруг опять подняли такой вопль со стенаньем, что можно было бы подумать, что крыша той базилики, разломившись, рушится и заваливает народ.

Жизнь его по смерти (in morte) стала дорогой для сердец всех¹²², и тоска по столь исключительному епископу вновь возрождается в похвале. После его погребения память вновь с восхищением начала рассматривать его учение, со славою провозглашать его презрение к миру, силу сердечного сокрушения, потоки слез, его борьбу с бренностью [этого мира], сокровище милосердия, высоту справедливости, умеренность и воздержание. Чего же более? Весь город, всякий, кто желал укрепиться таинством, воодушевлялся его именем, показывая, что подобного ему не будет впоследствии.

Но выше всего было то, что по его молитвам истинная любовь как бы (uncumque) не могла иметь и [тени] лжи. Ибо она не прекращает возрождаться не только в его преемниках, но также и в большом числе епископов, с которыми он, подвизаясь, был соучастником как в земных плодах, так, без сомнения, и в плодах вечной радости. Как плодородное дерево рая¹²³, какой плод он принес в этой жизни, какой, произрастив, оставил потомкам, такой же не прекращает производить и в исключительном изобилии и процветании.

Любой священник, который был поставляем либо через него небесной волей, либо после него Божиим провидением, стремился, с помощью Божией благодати (gratia juvante), подражать его

делам, просвещенности, знанию и росту в заслугах. Блажен, кто не только в своем наставлении оказывал попечение о собственном городе, но также заботился и другие места осветить бесчисленными лампадами, горящими жаром веры, поместив их [лампады] на подсвечник¹²⁴.

И так в некоторых возрождалось его благодатное воздействие (gratia), возгораясь от ежедневных подвигов, поскольку все, что побуждалось (producitur) его наставлением, приписывалось его заслугам, и как бы делом главы считалось то, что достигалось упорным трудом [остальных] членов¹²⁵. Заботясь обо всех и находясь в борьбе этой жизни, он подавал утешение посредством молитв, сам присутствовал, посещал и сеял¹²⁶ многочисленные достославные наставления святого назидания и обличения; как опытный духовный земледелец, одновременно вразумляющий и скорбящий, ликующий и печальный, радостный и встревоженный, бурный и терпеливый, добрый и страшный, твердый и мягкий, милостивый и требовательный (remissus atque districtus), иногда глубоко вздыхающий, но с радостью изливающий и обильные слезы. Из обильно разлившейся реки его милосердия и из орошающего источника его любви любой черпал то, что хотел и что мог, но так, что святая полнота не чувствовала при этом никакого истощения; и заимодавец¹²⁷, раздавая, получал еще большие груды небесных сокровищ, ибо такова природа небесных даров, чтобы, расточая себя, непрестанно увеличиваться в себе, и когда кажется, что их не хватает, они всегда начинаются заново. Поэтому распределитель Божественных даров, впадая в бедность и лишения, от этих потерь всегда получает некое приобретение.

31.0 великая и возвышенная вереница милостей! Сколь почтенным ты предстаешь нашим взорам в памяти и ощущаешься в твоих благодеяниях! Мысль о том, что ты продолжаешь действовать, [способствует] нашему преуспеянию. За эти многие прошедшие годы ты не переставал возрождаться и вновь обретаться (reparari) в похвалах твоих сынов. Справедливо почтен вечной славой ты, который слышишь, когда тебя призывают в молитвах; предстательствуя за молящихся, ты внемлешь и подаешь [им]; тебя просят, и ты делаешь так, что прошения исполняются; к тебе взывают, и ты с помощью Божией не перестаешь добиваться [всего].

Вот драгоценная слава (pretiosium titulum) с похвалой после исхода¹²⁸ в заслуженной святости; вот глава, увенчанная зеленеющим лавром и венцом креста¹²⁹, сплетенным из плодов и листьев добродетели, которые не опадут вовек; вот хвала (praeconium) после исхода, которую должно предпочесть славе триумфа! Молитвами того, чье тело лежит сокрытое в могиле, открывается Царство Небесное. Восхищение твоими достоинствами не перестает возобновляться, чтобы вести к различным высотам добродетели. Разве твоя душа, находясь в райском блаженстве, не предоставляет еще больше благ, чем находившись в борьбе этого мира, когда молитва добилась, чтобы ее добродетели не обнаружили чудеса? О исключительный залог и украшение священства! Сокровища всего небесного знания непрерывно изливаются из твоего сердца. Твой светильник, горящий светом веры, не прекращал освещать¹³⁰ и других помещенных на подсвечник Церкви. Призванный Творцом к плодам своих трудов, ты счастливо достиг вечного отдохновения. Принятый в блаженное сообщество патриархов, ты созерцаешь исключительные украшения твоей души, которые так увеличились с помощью Божией благодати, что навечно украсили твой образ (conspicua) драгоценными камнями добродетелей.

32. Ты чистотой воздержания, фимиамом всех духовных писаний, бдением и постоянным трудолюбием приготовил и освятил храм своего сердца и своего тела, чтобы в нем пребывал Творец. Ты вскормил свою душу и чувства любовью к уединению. Ты соединял гармонию псалмопения с потоками слез. Ты ходил словом и делом в десяти заповедях. Ты, сохраняя установление [своей] жизни, проповедовал пути тернистые. Ты сладкозвучным пением небесной гармонии духовного органа возвещал сладость различной музыки. Ты жертвой поста сдерживал внешнего человека, постоянным же прилежанием в бдениях не прекращал услаждать внутреннего. (Я, однако, думаю, что не должно обойти молчанием и то, что прежде дня Воскресения¹³¹ ты, проходя пространство Каменных полей¹³², крестил пастухов, возрождая их волной крещения¹³³, и учил крещеных праведно жить.)¹³⁴ Итак, мы просим, сделай, чтобы и мы, прославляющие тебя, счастливо пришедшего ко Христу и с Ним без конца царствующего, укрепляемые твоими молитвами и защищаемые твоим предстательством, достигли той славы, которой ты наслаждаешься со Христом.

Итак, хотя сами его заслуги предоставляют свидетельство о столь великом муже, и сами его дела прославляют его, я, позабыв о своих способностях, побуждаемый любовью, опрометчиво приступил к этому повествованию. Я дерзнул надеяться, что он, находясь на этой прекрасной вершине своих достоинств, не перестает молиться также и за меня. Причтенный к почтенному собранию патриархов, он привлекает к нашей защите этот сонм благочестивого братства. Я стремился, чтобы ни мой стиль, ни моя косность не омрачили его образа. Поэтому да укрепит меня его поддержка (sutTragium) и сделает так, что под его покровительством обретутся во мне заслуги епископства (meri-tum sacerdotis) на Страшном Суде.

В царствование Господа нашего Иисуса Христа, Которому честь и слава вовеки веков. Аминь.

Перевод с латыни, примечания – Зайцев Д.

• Об авторе этого Жития Гонораре, епископе города Массилия (современный Марсель), пишет Геннадий Массилийский в своем сочинении «О церковных писателях» (Descriploribus ecclesiasticis, 99. PL Т. 58. Col. 1119–1120). Ученик святого Илария. Гонорат Массилийский считался одним из выдающихся проповедников своего времени, так что его проповедническая и писательская деятельность заслужила одобрение папы Геласия (492–496 гг.). Из сочинений Гонората сохранилось только Житие святого Илария, написанное между 475 и 480 годами. Гонорат стал епископом Массилии после 475 г. и был еше в живых в понтификат папы Геласия: точная дата его кончины неизвестна. См. Honoral de Marseille. La vie de saint Hilaire d'Arles (ed. P. A. Jacob) // Sources Chreticnnes. Vol. 404. Paris, 1995. Перевод с латыни, примечания – ЗайцевД.

• Перевод сделан с издания: HonoraldeMarseille. La vie de saint Hilaire d'Arles (ed. P. A. Jacob) I/ Sources Chrctiennes. Vol. 404. Paris, 1995.