Великий Оптинский старец иеросхимонах Макарий

(Память 7 сентября)

Иеросхимонах Макарий, в мире губернский секретарь Михаил Николаевич Иванов, происходил из дворян Орловской губернии, Дмитровского уезда. Прадед его Иоанн, в монашестве Иосиф, был иноком Карачевского Николаевского Одрина монастыря и памятен своею строгою, постническою жизнью. Дед и бабка отца Макария также были люди благочестивые.

Родители отца Макария: коллежский ассесор Николай Михайлович Иванов и мать Елизавета Алексеевна, урожденная Емельянова, сверх родового поместья гг. Ивановых, Орловской губернии, Дмитровского уезда, сельца Щепятина, владели населенными имениями и в других губерниях и в том числе в Калужской: в окрестностях города Калуги, вблизи Лаврентьева монастыря, принадлежало им небольшое сельцо Железники, где они и жили. В этом самом сельце в 1788 году 20 ноября, родился у них сын и был наречен во св. крещении Михаилом, в честь св. Михаила, князя Тверского, коего память 22 ноября.

Оптинский старец иеросхимонах Макарий

Оптина пустынь. Введенский собор и Владимирский храм

Среди впечатлений приятных для зрения и отрадно-мирных для сердца видов сельской природы, имея перед глазами тихую иноческую обитель, из которой ежедневно доносился до слуха обитателей Железников звон колоколов, призывавший иноков к молитве, – возрастал будущий инок и молитвенник, еще тогда неведомый миру.

Настоятелем Лаврентьева монастыря в то время, когда близ него проживали родители Михаила, был отец архимандрит Феофан, муж благоговейный и обходительный. Находясь в близком духовном общении с ними он воспринимал у них от купели детей.

У Михаила, как у старшего в семействе, было еще три брата: Алексей, Павел, Петр и сестра Варвара. Но по свидетельству оставшейся в живых сверстницы его, – мать Михаила, женщина богобоязненная и смиренная, безотчетно любила особенно старшего сына, говоря в объяснение этого своим ближним: «сердце мое чувствует, что из этого ребенка выйдет что-нибудь необыкновенное!» Но, и кроме сего, Михаил точно невольно привлекал к себе с раннего детства общее внимание своими свойствами: тихостью, кротостью и молчанием; он даже не участвовал в играх своих братьев и сверстников, не отходя от колен любимой матери, как бы в предчувствии, что им всем недолго остается пользоваться ее ласками. И точно, по расстроенному здоровью супруги своей, Николай Михайлович Иванов должен был оставить свой тихий сельский приют, переехать со всем семейством в Москву; старшему сыну Михаилу тогда было пять лет. Елизавета Алексеевна через три года скончалась от чахотки и погребена в Андроньевом монастыре. После сего Николай Михайлович Иванов с детьми своими: Михаилом, Алексеем и Петром в Дмитровский уезд в родовое имение свое – сельцо Щепятино.

В 1797 году Николай Михайлович Иванов переехал из деревни в г. Карачаев для совместного жительства с родною сестрою своею Дарьею Михайловною, муж которой Семен Феодорович Передельский служил тогда по выбору дворянства, членом Карачаевского уездного суда. Дети Николая Михайловича: Михаил, Алексей и Павел, вместе с двоюродным своим братом Алексеем, сыном Передельского, были тогда же помещены в городское приходское училище. Михаилу тогда было 9 лет. Здесь то начал и кончил свое школьное образование отрок Михаил, будущий духовный вождь и наставник.

Когда же Николай Михайлович в летнее время уезжал в свою деревню – сельцо Щепятино, дети, для того, чтобы не прерывать занятий, оставались в Карачеве на попечении своих ближайших родственников: Дарьи Михайловны Передельской и Авдотьи Ивановны Сандуловой. Около 1801 г., когда Передельские переехали в деревню, они взяли к себе домашнего учителя, для продолжения воспитания сына. Тогда и Михаил с своими двумя братьями переехал в дом своей родной тетки, где они и продолжали обучаться, вместе с ее сыном, чистописанию, грамматике и арифметике.

В деревне Михаил прожил не более года. В 1802 г. он поступил бухгалтером в Льговское уездное казначейство, в коем место казначея занимал тогда С.Я. Сандулов, родственник Михаила, а места бухгалтерских помощников заняли родной брат Михаила Алексей и двоюродный также Алексей Передельский. Место бухгалтера было очень трудное, но 14-летний юноша проходил эту должность с редким усердием, точностью и исправностью, почему обратил на себя внимание губернского начальства. По случаю смерти начальника стола счетной экспедиции в казенной палате Цыпурина, Михаил Николаевич вызван был в Курске занять это место в 1805 году и в том же году получил первый классный чин.

Советник казенной палаты Николай Михайлович Ленивцев так полюбил даровитого и вместе скромного юношу, что предложил ему помещение в своем доме. От занятий должностных, любимых по чувству долга, он переходил к занятиям любимым по склонности – музыке и чтению. Любимым инструментом его была скрипка, на которой Михаил Николаевич играл хорошо. В чтении же, несмотря на свои молодые лета, он искал не одного приятного препровождения времени, а главным образом, приобретения новых познаний и разрешения на важнейшие вопросы ума и сердца.

В этих занятиях незаметно протекло три года службы Михаила Николаевича. В 1806 году 17 марта он лишился своего родителя: Николай Михайлович Иванов скончался, после продолжительной болезни, мирною христианскою кончиною с напутствием Св. Таинств и погребен близ приходской своей церкви в селе Турищеве. Между тем подросли и другие братья, а сестре минуло 13 лет. На семейном совете дружных между собою братьев было решено сестру от тетки, у которой она доселе воспитывалась, взять домой, имение не раздроблять, а принять его одному – Михаилу, с тем, чтобы, двух других братьев, Алексея и Павла, удовлетворить деньгами. Михаил Николаевич, нимало не колеблясь, принял это предложение братьев и в 1806 году вышел в отставку, получив в награду чин губернского секретаря.

Михаил Николаевич прожил в деревне два года; хозяйство шло очень плохо: ибо оно требовало бдительного личного присмотра, а иногда и взыскания за опущение, а Михаил Николаевич, по доброте своей, не мог и не хотел следовать общепринятому порядку. Однажды, когда мужички, видя, что нет за ними настоящего присмотра, покрали большое количество гречихи, он призвал их к себе и долго уговаривал, и вразумлял словами божественного Писания; а родные втихомолку смеялись над ним. Но к удивлению их, увещание кончилось тем, что виновные упали на колени, сознались чистосердечно, как было дело, и были прощены. Соседи скоро узнали о доброте молодого помещика и нередко присылали просить то разных хозяйственных вещей, то семян, – отказу никому не было. Братья, приехавши, начали, уговаривать Михаила Николаевича жениться и предлагали ему многих невест; но, по ближайшем рассмотрении свойств каждой, должны были сознаться, что ни одна из знакомых не обладает вполне теми свойствами, которые могли бы понравиться их брату. Когда же указали на одну соседку, которая действительно была девица скромная и добродетельная, Михаил сказал: «разве на этой жениться?» Братья обрадовались, не предуведомив Михаила поехали с предложением к ее родителям, которые, будучи вовсе не приготовлены к этому, сказали: «благодарим за честь; но так скоро нельзя; надобно подумать, ближе познакомиться» и прочее, тому подобное. Услыша об этой неудаче своих братьев, Михаил Николаевич с радостью прибежал к сестрам, говоря: «слава Богу! Сказали: надо подумать; пусть думают. Я не мог отговориться, сделал послушание братьям, но теперь никто меня не уговорит».

Вскоре Михаил Николаевич поехал на Коренную ярмарку, накупил себе книг преимущественно духовного содержания и, возвратясь домой, углубился в чтение их, питая душу сродною ей пищею; иногда же уходил в столярную, работал до усталости за верстаком, желая приучить таким образом юную плоть покоряться духу.

В 1810 году, 6 октября, поехал он для богомолья в Богородицкую Площанскую пустынь, отстоявшую от имения их, сельца Щепятина, в 40 верстах, – и уже более не возвращался. Здесь под руководством духовника он быстро преуспевал в подвигах иноческой жизни; изучил нотное церковное пение и устав; 16 ноября 1810 г. был включен в число послушников, 29 декабря пострижен в рясофор и назван Мелхиседеком и в 1814 г. ездил на богомолье в Киев; 7 марта 1815 г. был пострижен в мантию с именем Макария; 12 марта посвящен в иеродиакона, а в июне того же года в иеромонаха и назначен ризничным. Здесь он находился под духовным руководством ученика старца Паисия (Величковского) Афанасия, от которого и получил много переводов о. Паисия аскетических творений древних отцов иночества.

В 1818 году в Площанской пустыни переменился настоятель: место доброго и болезненного о. Павла, занял ученик старца Василия, строитель Белобережской пустыни иеромонах Серафим. Ему позволено было взять из сей пустыни в Площанскую около 10 человек братии для улучшения в оной церковного чина и порядка. О. Серафим переменил бывшее до него в Площанской пустыни столповое, или знаменное, пение на Киевское, заведенное в Белых берегах схимонахом Феодором, и установил большое благоустройство по монастырю и по трапезе. Отец Серафим, как человек духовной жизни, был добрым наставником и отцом для братии; в его время в пустыни собралось до 100 человек. Он вел жизнь трезвенную, в разговорах был приветлив, нравом кроток и тих; управлял Площанскою обителью до 1826 года. Эти благие перемены и введение большого во всех благонамеренных братиях, и в том числе и в о. Макарии. Сложив с себя, по слабости здоровья (августа 5 дня 1818 года) должность ризничного, о. Макария продолжал неутомимо трудиться в пользу обители, помогая в письмоводстве, то опытными советами, то личным трудом; по церкви помогал постоянно в пении и чтении и, как знаток церковного пения, принял деятельное участие при введение Киевского напева, находя его вполне соответственным настроению своего пустыннолюбивого духа. За эти труды, как и вообще за усердное прохождение возлагаемых на него послушаний, о. Макарий, по представлению нового настоятеля в 1819 году, 8 июня, во время посещения обители преосвященным епископом Ионою, был награжден набедренником и в то же время испросил у него дозволение сходить на поклонение Киевской святыне.

По рассказу оставшегося в живых спутника его о. Палладия старца-иеродиакона Оптиной пустыни, о. Макарий совершил и этот путь в оба конца пешком с посохом странника и в самой убогой одежде. В Киеве он пробыл 10 дней, был утешен приветливостью наместника Лавры архимандрита Антония, служил литургию в дальних пещерах; на обратном пути из Киева они зашли в Глинскую пустынь. Здесь о. Макарий познакомился и вошел в близкое духовное общение с одним из учеников настоятеля сей обители игумена Филарета, иеродиаконом Самуилом, который был делателем умной молитвы, проходя оную под руководством своего старца, ученика Феодосиева (архимандрита Софрониевой пустыни).

В 1824 году о. Макарий ездил в Ростов на поклонение мощам св. Димитрия, Ростовского чудотворца; в эту же поездку он посетил в первый раз Оптину пустынь и новоустроенный при ней пустынный скит, который впоследствии приютил его в своих стенах и в свою очередь был обязан ему многим.

В 1825 году о. Макарий лишился своего старца схимонаха Афанасия, в котором имел живой образец всех христианских добродетелей.

В следующем 1826 году скончался и настоятель пустыни о. Серафим; на место его преосвященный Гавриил назначил в должность строителя Площанской пустыни своего эконома, взятого в эту должность из братства той же пустыни, иеромонаха Маркеллина; но и после назначения он более двух лет жил в Орле, правя экономскую должность, а пустынью управлял казначей иеромонах о. Анатолий. В том же году июня 10 дня о. Макарий назначен благочинным своей обители, а в следующем 1827 году января 30-го определен духовником Севского Троицкого девичьего монастыря. Это назначение было началом нового периода духовной деятельности старца, которая кончилась вместе с его многотрудною жизнью. С этого же времени начинается и его переписка, продолжавшаяся также до начала его предсмертной болезни.

В 1828 году настоятель Площанской пустыни о. Маркеллин был совершенно уволен в свою обитель для управления оною, с освобождением от должности эконома. В том же году прибыл в Площанскую пустынь из Александро-Свирского монастыря уже известный нам старец духовной жизни иеросхимонах и, пожив здесь около полугода, перешел на постоянное жительство в новоустроенный при Оптиной пустыни скит. Сближение с этим опытным в духовной жизни наставником и окрепшим в борьбе с искушениями вождем иноков имело важное влияние на всю дальнейшую жизнь о. Макария.

В о. Леонид он нашел именно то, чего так долго алкала душа его – мужа духовного разума. О. Леонид не менее был рад встретить столь даровитого и так хорошо подготовленного инока, которого более считал своим спостником и духовным другом, и только уступая его нелицемерному смирению и постоянству, решился обращаться с ним, как с присным и возлюбленным о Господе сыном и учеником. По отбытии старца в Оптину пустынь, о. Макарий продолжал свое духовное общение с ним посредством переписки.

После о. Леонида прибыл в Площанскую пустынь из Глинской упомянутый выше старец о. Василий Кишкин и водворился на постоянное жительство в обители, по убеждению учеников своих, с намерением окончил здесь скитальческие дни свои: он получил желаемое, скончавшись мирною кончиною в ноябре месяце 1831 года. По званию благочинного, о. Макария усердно помогал о. строителю Маркеллину в управлении обителью, почти до самой предсмертной болезни его, которая началась в декабре 1831 года; большую же часть лета 1831 года о. Макарий провел в Севске, будучи назначен, по распоряжению преосвященного Никодима, членом комитета по перестройке Севского училищного корпуса. А по званию духовника Севского девичьего монастыря, – членом другого комитета по построению вокруг означенного монастыря каменной ограды. Он весьма скучал этим несродным его духу занятием, выражаясь в письмах к старцу, что «завязался комитетами».

В октябре того же года, преосвященный Никодим, епископ Орловский и Севский, отправляясь на чреду в Святейший Синод, вовсе неожиданно вызвал о. Макария в Орел и взял с собою в Петербург в должности казначея и эконома, в которой он и пробыл почти ровно год, до 21 октября 1832 года.

По пути из Орла в Петербург о. Макарий заехал в Оптину пустынь (находящуюся в полуверсте от Большого Киевского тракта) на прощание и для совета с своим духовным наставником и другом.

На возвратном пути из Петербурга о. Макарий имел утешение проездом чрез Москву быть в Новоспасском монастыре у старца иеромонаха о. Филарета; его духовная беседа и глубокий разум, проникнутые силой и светом благодати, и его любовь – навсегда запечатлелись в сердечной памяти о. Макария. И опять виделся с о. Леонидом, у которого испросил благословение и согласие о. строителя Моисея на принятие его в скит, состоящий при Оптиной пустыни. О. Макарий подал прошение о сем о. строителю, прося дать оному ход, когда найдет сие удобным, а сам возвратился в Площанскую пустынь и, предавшись в волю Божию, спокойно ожидал, что речет о нем Господь.

В марте месяце 1833 года получил он уведомление от о. Леонида, что дело его пошло в ход.

Дело тянулось почти целый год. В 1834 году 14 января о. Макарий получил столь вожделенный для него указ о своем перемещении из Площанской в Оптину пустынь; слезно простился с обителью, под сению коей прожил слезно простился с обителью, под сению коей прожил 23 года и 3 ½ месяца, и, воздав благодарение Царице Небесной, покрову Которой он вручал себя в этом деле, поспешил на соединение с любвеобильным старцем. 5-го февраля 1834 года о. Макарий прибыл в скит Оптиной пустыни и прожил здесь 26 лет, 7 месяцев и 2 дня. Причем до смерти о. Леонида был послушнейшим и преданнейшим учеником и сотрудником.

Отец Макарий 46-ти лет от роду прибыл на жительство в Оптину пустынь и помещен в скиту, при строителе пустыни отце Моисее, впоследствии в сане архимандрита, управлявшем тою же обителью, и при брате его начальнике скита иеромонаха Антонии, впоследствии в сане игумена.

Многие имели его своим наставником и пользовались его духовными советами (мы видели, что еще с 1826 года он был назначен духовником Севского девичьего монастыря); а он, смиряясь и вменяя себя ни во что, бегал от славы человеческой, ища как особой чести и отличия быть «при ногу» другого старца, и, улучив желаемое, явил на деле черты истинного послушания; сперва он помогал лишь старцу в его обширной переписке с лицами, просившими у него духовных советов и назидания; с 1836 года круг деятельности его значительно расширился. В октябре месяце сего года о. Макарий был определен духовником обители, а по назначении начальника скита о. Антония настоятелем Малоярославецкого Николаевского монастыря, с 1 декабря 1839 года ему поручено управление скитом в звании скитоначальника. Умножившиеся труды не изменили нимало отношений о. Макария к старцу: слово начальник не слышалось в устах смиренного инока. Будучи исполнен веры и любви к старцу, он не делал ничего без спроса у него и, по смирению, он не делал ничего без спроса у него тайно и явно молитвам, советам и балогословению своего отца, а потому Господь, призирающий на смиренныя, и благословлял труды его.

Отец Макарий принял начальство над скитом когда оный вступил уже в 18-е лето своего существования; постройка в нем была та самая, которая заведена первоначально, при основании в 1821 году. Старанием старца, в течение 20-ти последующих лет, при помощи благотворителей, которые, пользуясь наставлениями старца, не преувеличивая, можно сказать, считали за счастье для себя оказать свою любовь и усердие к нему и к месту его пребывания, чем могли, Скит не только был обеспечен в необходимом содержании, но и помогал настоятелю в содержании монастыря; ибо, по заведенному в начале основания скита правилу, все, что оставалось у скитоначальника, за расходами на содержание скитского братства, отдавалось в распоряжение настоятеля. Наконец, незадолго до кончины старца, он имел вовсе неожиданное утешение видеть то, о чем едва смел помышлять по своему смирению и твердому упованию на Промысл Божий: это обеспечение любимого им скита в его содержании и на будущее время.

В 1858 году усердием расположенных к старцу благотворителей построена, вместо обветшавшей, новая деревянная братская трапеза с принадлежавшими к ней службами: достроены заложенные в 1857 году новые каменные св. ворота с каменною над ними колокольнею, а корпуса келий, по обеим сторонам ворот находящиеся, обложены кирпичом, оштукатурены и покрыты, так же как и трапеза, листовым железом, прочие корпуса покрыты частью тесом, частью черепицею.

В течение лета 1860 года, на восточной стороне скита заложен, в присутствии старца, новый деревянный корпус келий с мезонином, для помещения в оном скитской библиотеки (в пользу которой старец завещал свою келейную библиотеку избранных духовных книг и собрание портретов св. мужей, просиявших своими подвигами и учением); в том же году новые св. ворота и колокольня расписаны извне и извнутри священными изображениями, по выбору и мысли старца: это последний плод его постоянной заботливости о внешнем и внутреннем благолепии скита.

Скитская церковь, стоящая в средине остальных зданий, была предметом особенного попечения старца. Можно безошибочно сказать, что каждое украшение занимает в ней то, а не иное место, по особой мысли старца и его личному указанию: и потому-то она, с первого взгляда, так и привлекает соединением благолепия с простотою.

В последние годы жизни старца скитская церковь преобразилась совершенно и тоже – благодаря попечению его: весь иконостас вызолочен вновь; причем позлащены и колонны, его украшающие, а потолок и стены, как в алтаре, так и в церкви, расписаны вновь, по мысли старца. На это Господь, видимо благоволивший ко всем его начинаниям, послал, совершенно неожиданно, знающего и усердного исполнителя.

Ризница скитская трудами старца, который, как мы видели, и сам был некогда ризничным, приведена в отличное состояние.

Мы уже видели, что с юных лет о. Макарий обнаруживал глубокое сочувствие к природе: между прочим он любил цветы; но, отсекая и сию невинную склонность не стал даже заниматься цветниками, разведенными в скиту его предшественником, и обратил на них внимание лишь тогда, когда услышал, что посетители скита упрекают его в упущении того, чего не считал недостойным своего внимания бывший начальник скита. Сначала старец увеличил небольшой цветник под окнами своей кельи. Но достаточно было любимому всеми старцу обнаружить эту невинную склонность, чтобы найти подражателей. Спустя несколько лет у окон каждой кельи появились небольшие цветники, а усердием одного из ближних учеников старца, все скитские дорожки покрылись шпалерою цветов, начиная с низко-растущей, но благоухающей резеды, до разноколерных красивых, но зато не имеющих никакого благоухания, георгин. Любителям цветоводства было чем полюбоваться, подойдя к кельи старца, так сказать, осыпанной цветами, и трудно было поверить, узнав, что все это дело усердия одного человека – неувядаемый плод послушания, и особенно любви к своему наставнику.

Внутренность скита еще основателем его, отцом Моисеем, обращена в плодовый сад. Усердием одного из ближних учеников старца сад этот не только поддержан, но приведен в наилучшее состояние. Произведения сего сада никогда не продавались и в урожайные годы, а скитская братия, почти до новых плодов, имела за своей скромной трапезой – «утешение» из плодов своего сада. Часть не идущих в прок раздавалась, по снятии, братии монастырской и приходящим, а также городские и сельские жители нередко и зимою приходили просить, для своих больных свежих и моченых яблок и когда было что дать, не получали отказа.

Состоящий при скиту пчельник также приумножен заботливостью одного из учеников старца; причем приложены все позднейшие усовершенствования по части пчеловодства, по системе Прокоповича.

Оберегая скитское безмолвие, старец имел особое попечение о сбережении окружающего скит со всех сторон леса.

Оптинский старец, будучи, как мы видели выше, столь много обязан старцу своим внешним благоустройством, его же по преимуществу заботливости обязан утверждением своего нынешнего штата. Это важное для скита, по своему внутреннему значению и последствиям, событие совершилось в 1857 году, по благоволительному вниманию к покойному старцу высокопреосвященнейшего Филарета, митрополита Московского, при непосредственном его участии.

Сделавшись начальником скита, старец обратил особенное внимание на чтение, пение и вообще порядок церковной службы и, будучи сам знатоком церковного устава, проходя порядно должности канонарха и уставщика еще в Площанской обители, любя и зная твердо нотное церковное пение, – личным руководством, трудом и терпением постепенно ввел порядок и точность в отправлении церковных служб, плавное чтение без ложной чувствительности и тщеславия голосом; им же введена в скиту должность канонирха и пение «на подобны», которое отсюда перешло и в монастырь.

Но и после введения вышеозначенного порядка по церкви старец постоянно наблюдал за поддержанием оного, никогда не оставляя без замечания, в отношении церковного устава, чтения и пения, не только важной ошибки, но и малейшего опущения: разделить ли канонарх не на месте с нарушением смысла церковную стихиру, ошибутся ли в чем-нибудь певчие на клиросе, чтец суточного круга служб или канона, – старец не оставлял их без вразумления. Если нужно поправить тон или напомнить забытый напев, сам запевает ирмос или указывает чтецу, где он ошибся, и как надобно поправиться; а канонарха, по окончании стихир, зовет к себе с книгою и указывает, как надобно правильно разделить ту или другую стихиру; и все это – с любовью, кротко, тихо, вразумительно. Вместо всяких оправданий, сделавший ошибку обыкновенно говорил: «простите, батюшка»! На это старец отвечал: «Бог простит»! – и благословением оканчивалось дело.

По заведенному порядку в двунадесятые праздники скитские братия ходили на церковную службу ко всенощному бдению и литургии в монастырь. На второй же день великих годовых праздников, каковы: Рождество Христово и Светлое Христово Воскресенье, в скитской церкви бывала своя служба, продолжавшаяся в первый праздник всю неделю, а во вторую два дня; также чествовались службою все дни, посвященные памяти св. великого Иоанна Предтечи Господня, имени которого посвящен скит, праздники в честь некоторых Богородичных явленных икон, дни преподобных, просиявших в иноческом житии восточных и российских, дни тезоименитства некоторых духовных лиц, каковы, например: 1 декабря – Филарета милостивого – в честь достоуважаемого старца-митрополита, преподобных Моисея Мурина, Антония Великого и Макария Великого, тезоименных трем старцам обители. Ко всем этим праздникам скитская церковь убиралась с особым тщанием; во время всенощного бдения, на величание возжигались люстра и все лампады, и предстоящим раздавались зажженные свечи.

В скитский храмовый праздник 29 августа, на второй день Пасхи и Рождества Христова, по обычаю, служил в скитской церкви сам настоятель обители, о. архимандрит Моисей, или брат его о. игумен Антоний. Сам старец, с переходом из Площанской в Оптину пустынь, отказался от священнослужения, частью по физическому недостатку – косноязычию, а более по чувству крайнего смирения. Первые годы своего пребывания здесь, он участвовал в соборном служении на первый день Пасхи; также облачался иногда на погребение некоторых из братий, или почему либо особенно чтимых им лиц; так последний раз видели его в облачении накануне его предсмертной болезни, 25 августа, на погребении скончавшейся в его присутствии блаженною кончиною матери ученика его, боярыни Марии К-ой.

В Великий Четверг сам певал посреди церкви песнь: «чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный…» и как певал? Казалось, что слово вижду имело в устах его прямое значение, и что пение выражало лишь то, что в самом деле видели его душевные очи. Старческий голос дрожал от волнения чувств, слезы катились по бледным ланитам, и сердца слушающих проникались умилением. Невольно приходило каждому на мысль: «тебе ли, земной Ангел, человек небесный, облеченному в одежду смирения, вопият ко Господу: одежды не имам, да вниду в он»?

Влияние старца на богособранное в скиту малое стадо, главным образом, основывалось на том, что все словесные овцы оного имели к старцу, как своему духовному пастырю и отцу, сердечную веру и сыновнюю любовь, свидетельствуемые искренним к нему, по преданию св. отец, откровением совести, состоящим в частом, если возможно, и ежедневном и, вместе, чистом исповедании пред старцем – не только всех дел и поступков, но и тончайших помыслов и умственных приражений с получением от него советов и наставлений. В силу такого отношения старца к его ученикам, двери его сердца и кельи были отверсты для них во всякое время; каждый из них мог входить к нему свободно без всякого другого доклада, кроме Иисусовой молитвы, и не опасаясь прийти не во время, или обеспокоить старца своим приходом. Келейник, живший при нем 20 лет, свидетельствовал, что он не видал ни разу, чтобы старец прогневался на кого-нибудь из братии за несвоевременный приход, не исключая и того часа, который он посвящал на краткий отдых, после трапезы.

Как чадолюбивый отец, он обеспокоивался лишь одним, – если долго не видел у себя кого-либо из относившихся к нему постоянно. По званию начальника скита, старец, как сам строго соблюдал, так и поддерживал силою своего влияния во вверенном ему братстве, соблюдение скитских правил: сам всегда присутствовал в церкви и трапезе, сам с искусством, приобретенным долговременным опытом, распределял частные послушания и назначал келейные занятия, по силе, способностям и и устроению каждого; сам входил во все обстоятельства дела, решал возникавшие, при прохождении того или другого послушания, недоумения, неприятные встречи, смущения, вразумлял, наставлял, поощрял, вспомоществуя учением и делом одним словом – каждый послушник знал и чувствовал, что бремя его страдательно разделять с ним любвеобильный отец и мудрый наставник, – отчего и трудное послушание казалось легким.

Как духовный наставник каждому относившемуся к нему, старец вменял в существенную обязанность: к пояснению и подтверждению духовных советов, от него получаемых заниматься в кельи, в свободное время, чтением свято-отеческих книг, назначая оное по мере духовного возраста каждого. Новоначальным же преимущественно назначал читать книгу св. аввы Дорофея, называя ее «монашескою азбукою», без которой нельзя положить твердого основания иноческого пути. Затем получал и наблюдал, чтобы никто и никогда не был праздным; и для сего внушал, чтобы каждый, сверх своего частного послушания, ради уныния, занимался каким либо рукодельем, которое у св. отцов обычно называется «поделье», указывая притом на отеческое слово, что монах, занятый рукоделием, борется только с одним бесом, а праздный со многими. Он завел в скиту и поддерживал личным участием и поощрением рукоделия: токарное, переплетное, футлярное и ложечное; три первые старец знал сам.

Искусные в краснописании занимались списыванием по уставу отеческих книг, – в чем старец также был сведущ. Изделия свои (материалом желавших трудиться обычно снабжал старец) братия приносили старцу, а от него получали в поощрение так называемое по-монастырски утешение – осьмушку или четверку чаю и фунт или два сахару, иной раз платочек, четочки, книгу или что-либо подобное. Чтобы понять значение слова «утешение», присоединенного к столь маловажным по-видимому предметам, надобно было видеть, как высоко ценились эти дары даже и седовласыми младенцами о Христе, как знак отеческой любви и милостивого внимания любимого и любвеобильного старца! Старец же дарил братские изделия благотворителям обители, а также подносил их почетным посетителям скита – духовным и светским особам.

В нравственном отношении старец всемерно старался поддерживать во вверенном его управлению скитском братстве мир, любовь и единодушие.

Одного не любил старец, как вождь духовный, в поручавших себя его духовному руководству: желания поступать по своей воле и соединенного с ним прекословия. Он оставлял таковых ходить по воле сердца своего, до накажет их самое отступление их.

По смирению старец скрывал свою прозорливость, но в ней не могли сомневаться имевшие к нему близкое отношение, будучи удостоверены в том личными опытами. «Делай как знаешь», говаривал иному старец: «но смотри, как бы не случилось с тобою вот того-то…», – и событие удостоверяло невнимательного в том, что старец предостерегал его недаром.

Долготерпеливый ко временно уклонявшимся, по действию вражию, от пути откровения, старец мудро выжидал, когда постигнет такового какое-либо искушение внешнее или внутреннее; и тогда, вразумив и утешив пришедшего, присоединял и кроткое обличение, говоря: «вот это постигло тебя за то, что ты уклонился на шуее. Ах, брате, брате! Рассуди, мне ли нужно твое откровение? – Врагу не нравится этот путь, как верный и кратчайший ко спасению. Он по свидетельству св. отцов: аввы Дорофея, Феодора Едесского и многих других, не только не любить откровения помыслов, но даже терпеть не может и самого голоса, которым оно произносится: вот почему он и старается всячески тебя отвлечь от сего. Хотя я грешен, неразумен и немощен душевно и телесно, но не отрекаюсь – тем, кто ищет с верою утешения или пользы душевной, сказать, что Бог подает омраченному моему уму, к их пользе, и быть в сем орудием милосердого Его отеческого Промысла, аще и недостоин. Если с верою будешь искать и принимать мои слова, то и через грешника получишь пользу; а если – без веры или с сомнением и испытанием, разбором слов и действий, то хотя бы и праведен был, пользы быть не может: это знаешь и от Отеческих писаний, и на деле испытал. Говорю сие не упрекая тебя, но утверждая на предняя».

Сими и подобными словами старец так утешит и ободрит, что виновный выйдет из его кельи, сам себя не помня от радости. Старец и сам по временам посещал кельи своих учеников и, как замечено ими, приходил всегда благовременно, всегда имел цель духовную: утешить одного, ободрит другого, поддерживать сего, вразумит оного; а потому посещения эти проливали в душу посещаемого успокоение и веселие: казалось, что, по уходе такого вожделенного гостя, и самая келья исполнялась благоуханием смирения, которым были запечатлены все дела и слова сего, поистине, дивного мужа.

Отношения покойного старца о. Макария к монастырю обусловливались главным образом многотрудною обязанностью духовника и наставника; обязанность эта была возложена на него в 1836 году. Одаренный духовным рассуждением и имея твердую память, старец наставлял своих учеников словами св. Писания и отеческих учений, глубоко вкоренившихся в чистоте его ума и сердца. Доколе позволяли ему силы, он старался первее всего поддерживать в монастырском братстве, так же как и в скитском, заведенное его предшественником старцем о. Леонидом, откровение помыслов, от которого проистекает хранение совести справедливо признавая сие делание основанием внутреннего благоустройства и порядка, а следовательно и процветания обители.

Мужчин старец принимал в своей келье во всякое время дня, от раннего утра до замкнутия скитских врат, женский пол – за вратами скита или во внешней келье, у врат оного устроенной; кроме того, после трапезы, отдохнув с полчаса на своей узкой, как был узок путь его жизни, кроватке, почти ежедневно, кроме крайней немощи, он ходил, или изредка и ездил на монастырскую гостиницу. Там по скитской дорожке, у ворот и в гостиных кельях ожидали его нередко целые сотни народа всех сословий обоих полов и всех возрастов из разных городов и селений. Кому случалось пройти с старцем, хотя однажды, путь от скитских врат до деревянной гостиницы, тот конечно, не в силах забыть благих впечатлений этих минут. Всмотримся поближе в картину, которая хорошо впечатлелась в нашей памяти, ибо нередко случалось иметь ее перед глазами. Старец среднего роста, одеть летом в мухояровой поношенной ряске и башмаках, зимой в весьма поношенной, крытой темно-зеленым драдедамом шубке, с костылем в одной и четками в другой руке. Лицо – ничем не поражающее с первого взгляда, вовсе некрасивое по обыкновенным понятиям о красоте физической, даже несколько неправильное, по недостатку в глазах, с печатью постоянного углубления в себя, следовательно на вид более строгое, нежели ласковое; но такова сила благодати, что лицо это, служа зеркалом чистой, любвеобильной и смиренной души, сияло какою-то неземною красотою, отражая в себе то или другое из свойств внутреннего человека, плодов духа, исчисленных Апостолом. Вообще в нем было редкое соединение детской простоты, тихости и смирения, делавшее его приступным всем и каждому.

В пояснение сего надобно заметить, что страждущим разными, не всегда понятными, болезнями, старец, кроме духовных советов к исцелению необходимо состраждущей телу и души, давал освященный елей от неугасимой лампады, горевшей в его кельи, пред особенно чтимой им иконой Владимирской Божией Матери, единой Свидетельницы сокровенных подвигов раба Своего. И рассказы об исцелении истекавших от сего простого действия, немалочисленны.

Для окружавших старца было очевидно, что Промысл Божий, направлял к нему истинно нуждающихся в духовной помощи, указывал к нему и на ближайшие средства получить действительную помощь от мудрого старца.

Стечение народа в обители было особенно велико в посты и преимущественно в Успенский, когда духовники едва успевали исповедывать, и каждодневно причащалось по нескольку сот человек. Жители города Болхова и Мценска, известные своим благочестием, во множестве посещали Оптину пустынь в течение сего поста: они имели особенное расположение как к обители вообще, так и лично к старцу, на которого и соименный ему Болховский архимандрит отец Макарий указывал им как на своего преемника в их родной обители. После кончины приснопамятного отца архимандрита Макария⁹, депутация болховских граждан прибыла в Оптину пустынь с тем, чтобы просить старца дать свое согласие на занятие настоятельской должности в Болховском Оптинском монастыре, а о. игумена, – чтобы он отпустил его к ним. Но смиренномудрый старец решительно отказался от этой чести; узнав же, что о сем уже сделано, помимо его, представление высшему духовному начальству, поспешил отклонить оное чрез некоторых благотворителей обители, при посредстве одной высшей духовной особы.

Из девичьих иноческих обителей ближе других к нему был монастырь Севский.

В последнее десятилетие равным же расположением старца пользовались и сопредельная девичья обитель Белевская, с тех пор, как была назначена в начальницы оной одна из преданнейших учениц старца о. Леонида, а по нем и о. Макария – монахиня Павлина, а казначей ее сестра по духу мать Магдолина.

Кроме сих обителей, духовным руководством и наставлениями старца пользовались также некоторые внимательные к себе сестры монастырей: 1) Великолуцкого, игуменья которого мать П-ия была одною из преданнейших учениц старца, 2) Борисовской Тихвинской пустыни, 3) Вяземского Аркадиевского, в который недавно назначена настоятельницею одна из учениц старца мать А-ия, 4) Казанского девичьего монастыря игуменья мать Д-ея, бывшая еще ученицею старца о. Леонида, 5) Курского монастыря игуменья мать А-на и некоторые из сестер оного, 6) Серпуховского, 7) Калужского, 8) Елецкого, 9) Брянского, Осташковского, 11) Золотоношского, 12) Смоленского и некоторых других. Инокини сии приезжали, по временам, нарочито для свидания с старцем, чтобы подкрепясь духовно его советами, продолжали потом поддерживать себя его письменными наставлениями. Современные о. Макарию иноки более общежительных монастырей и пустынь, а также некоторые из духовенства, зная о духовных дарованиях старца, приходили к нему издалека «пользы ради и совета духовного»; другие, не имея на сие возможности или времени, обращались за советами письменно. Из обителей своей епархии он посещал по временам общежительные монастыри: Малоярославецкий, издавна имевший настоятелей из Оптиной пустыни, коим по жизни старца управляли преемственно игумены: о. Антоний и о. Никодим, ныне в сане архимандрита, и Мещевский Георгиевский, пока в оном был настоятелем вышеупомянутый о. Никодим. Но особенно любил пустынную обитель преподобного Тихона, которая обязана началом своего нынешнего благоустройства отеческим попечением о ней старца о. Леонида; – в последние же годы жизни старца о. Макария был назначен для управления ею один из преданных учеников его, иеромонах Моисей. Сердечно утешался старец внешним и внутренним благоустройством обители.

Первое место между дарованиями, данными старцу на пользу общую, как мужу избранному и вызванному на великий подвиг служения духовным нуждам различно немоществующих, занимает, бесспорно, дар духовного рассуждения.

Другие душевные свойства, отличавшие старца, были смирение и любовь. Смирение выражалось в словах и делах, а равно и во всей внешности: виде, одежде, в каждом движении; не преувеличим, если скажем, что блаженный старец был живой образец смирения. Оно было альфою и омегою его учения, что можно видеть из его писем.

Исполненный истинной любви старец проливал обильно милость свою на духовных детей своих, объемля их всех душою своею и не тесно вмещая в сердце своем; по примеру милосердого нашего Создателя и Искупителя, он не отвращался ни от кого, приходящего к нему и требующего милости душевной или телесной, и никого не отпускал от себя, не оказав, чем мог, внимания к его нужде.

Долготерпение и кротость также были украшением старца, ибо никто из иноков не видел в нем гнева или смущения за что-либо, разве за преступление заповеди Божией; но, напротив, кротость и терпение его были разумны с тихостью, наставлял и получал с любовью, миловал и долготерпел с надеждою исправления согрешающих. Незлобие и простота в нем были, поистине, младенческие. Оканчивая сим исчисление дарований и свойств старца, надеюсь, что недоказанное мною пояснять сугубо его письма, в которых вполне отразилось его чистое сердце и благопросвещенный разум.

Лице его было бело и светло, как лице Ангела Божия. Взор тих. Слово смиренно и чуждо дерзновения. Ум же его, как делателя умной молитвы, всегда был соединен с Богом, от какового делания лицо его цвело духовною радостью и сияло любовью к ближнему.

Причащаясь св. Христовых Таин каждый месяц в алтаре, он всегда принимал их с глубоким и трогательным умилением.

Одежда его была самая скромная и простая, в кельи ходил он обычно в белом холщевом или канифасном балахончике-подряснике, который переменял не часто, имея на голове черную вязанную шапочку; для молитвенных келейных правил употреблял краткую мантию; для письма и чтения надевал очки в стальной оправе старой формы.

Выходя из дома надевал, летом, сверх легкого черного коленкорового подрясника, черную же мухояровую по чину пустынной обители ряску, а зимою – поверх рясы надевал весьма поношенную, крытую темно-зеленым драдедамом, легкую шубку, опираясь притом на старческий посох или костыль, с четками в руках, из коих любимые были перламутровые, подаренные ему в бытность его в 1852 году в Москве, досточтимым старцем-митрополитом.

До самой кончины старец сохранил врожденную живость характера, делавшую его крайне подвижным и на всякое благое дело скоро уготованным; живость эта проявлялась во всех его действиях, даже в некоторых телодвижениях. С переходом в Оптинский скит. Старец отказался служить; ибо по косноязычию и страдая в то же время занятием духа, не мог ясно выговаривать возгласы, тем менее произнести целую ектенью или должное поминовение на великом выходе. По той же живости характера старец не любил излишней медленности и вялости, долгих сборов и т.п.; так, например, если случалось ехать с ним в дорогу, надобно было собраться спешно или заранее, иначе, – едва лишь поданы лошади, старец уже готов и идет садиться. В делах послушания также любил, чтобы делалось все скоро, – знак усердия, но отнюдь не небрежно, например: если кто, взяв в руки книгу, положит ее без внимания нижней стороной вверх, старец не приминет заметить: – «ты положил книгу небрежно, – это нехорошо!» – и сам поправит. Память у него была изумительная и очевидно промыслительно дарованная для вспоможения в деле служения ближним. Если раз кто был у него на исповеди или откровении, он помнил все главные обстоятельства до него касающиеся. Можно себе представить радость какой-нибудь бедной старухи, которая, придя всего другой раз в жизни к старцу, бывала, встречаема от него приветствием в роде следующего: «а, здравствуй, Дарья! Что детки, здоровы ли? Как Иринушка твоя поживает, ведь она, кажется, у тебя уж года три будет, как отдана замуж?"… И вот, изумленная таким неожиданным внимание и памятованием о ней святого отца, старушка уже и забыла вполовину то горе, которое привело ее в обитель, а вместе исчезла робость с которой она шла к старцу, раздумывая: «как то я, грешница, покажусь ему, как расскажу ему, что есть на душе», – и она легко и свободно высказывает ему свою душу. Черпая утешение в словах богоглаголивых уст его.

Во всех телесных добродетелях и деланиях старец держался среднего непадательного, так называемого святыми отцами, царского пути, удаляясь всемерно крайностей, которые они же называют бесовскими. Прикрывая воздержание смирением, старец касался всего предложенного на трапезе; но кто пожелал бы заметить. Сколько он вкусил пищи за один раз, то взглянув, например, на оставшийся на его приборе хлеб, мог удостовериться, что старец не съел и одной трети обыкновенной порции. Принимая по вечерам братий скитских и монастырских, приходивших на откровение помыслов, старец не всегда имел время участвовать своевременно за вечернею трапезою: тогда приносили ему пищу в келью обычно в двух небольших глиняных горшочках, которые ставили до времени в печь. Окончив прием братии, продолжавшийся час и более, утомленный старец подкреплялся разогретою пищею, запросто, из тех же самых горшочков. Замечательно, что, подобно о. Афанасию, и о. Макарий показывал большую сострадательность к бессловесной твари. Так зимою, сожалея об остающихся в это время года в нашем климате птичках, старец имел обычай сыпать им ежедневно на приделанную извне к окну его кельи полочку – конопли; и довольное число синичек, коноплянок и маленьких серых дятлов слеталось пользоваться благодеянием старца. Заметив же, что сойки обижают мелких птичек, поедая зараз то, что им становится на целый день, старец, пища, сам подымался по временам со стула, чтобы, стуком в окно, прогонять хищников, но видя, что это не помогает, велел сыпать зерна в банку, из которой синицы могли легко доставать их, влетая в оную, сойкам же стало неудобно обижать их. Такое же щадение старец оказывал и ко всем домашним животным. Получив однажды жалобу от монастырского эконома, что посланный на послушание брат сильно утомил лошадей скорою ездою, он сделал виновному строгий выговор, объясняя все неприличное для инока, ради удовлетворения своей личной прихоти, или из тщеславия, обижать бессловесных животных. Вопреки Писанию, которое называет блаженным милующего и скотов.

Старец, по званию скитоначальника, занимал корпус келий, расположенный по левую сторону св. скитских врат; как и все прочие корпуса скитских келий, он состоит из небольшого деревянного домика, извне с 1858 года обложенного кирпичом, выбеленного и покрытого железом, а изнутри разделенного теплым коридором на две половины: одну занимал сам старец, а другую два его келейника.

Половина, занимаемая старцем, состояла из двух комнат с переднею, также перегороженною надвое. И с выходами из обоих в коридор. Первая передняя вела в приемную комнату; стены этой комнаты, кроме восточного угла, занятого иконами, были обвешаны видами русских иноческих обителей и портретами известнейших наших архипастырей и мужей, просиявших подвигами благочестия. На западной стороне, над диваном, находились живописные портреты преосвященных: Астраханского Никифора Феотоки, Пензенского Иннокентия, Черниговского Лазаря Барановича; литографированные изображения: Александрийского патриарха Иерофоя и Всероссийского Никона; высокопреосвященных митрополитов: Филарета Московского, Филарета Киевского, Никанора, Григория и Исидора Новгородских и С.-Петербургских, архиепископов Белогородского Иоасафа Горленки и Калужского Григория; старцев: 1) Иллариона Нефедовича, подвизавшегося в посте и молитве в селе Троекурове, при церкви св. Димитрия Солунского более 30 лет; окончил свою подвижническую жизнь 1853 года ноября 5 дня, будучи 95 лет от роду, 2) Иоанна затворника Селезневского, 3) Серафима Саровского 4) Киево-Печерской лавры иеросхимонаха Парфения – духовника высокопреосвященного Филарета, митрополита Алтайского миссионера, а потом настоятеля Болховского Оптина монастыря, скончавшегося в 1847 году, 6) основателя Белобережской пустыни схимонаха Симеона. 7) игумена Валаамского монастыря отца Назария, 8) Саровского иеромонаха Иллариона, 9) Задонского затворника Георгия Машурина, 10) Оптинского старца иеросхимонаха Иоанна, известного своими сочинениями против раскольников, 11) Оптинского старца иеросхимонаха Леонида, 12) Саровского схимонаха Макария, 13) Задонского схимонаха Митрофана; сверх того портреты мирских особ: Ивана Васильевича Киреевского, лежащего во гробе, и Ивана Акимовича Мальцова.

Рядом с этою приемною комнатою, которая служила старцу лишь для приема почетных гостей, была, собственно так называемая, келья старца, в которой он провел 20 лет своей сокровенной со Христом в Боге жизни. Это небольшая продолговатая комната в 6 аршин длины и 4 ½ ширины. С одним окном на юг – на дорожку, ведущую от скитских врат к церкви. Под окном, завешенным зеленою шторкою, стоял простой деревянный стол, окрашенный белою масляною краской; в боковых ящиках его внизу хранились письма и письменные материалы, также образки, крестики, четки и пояски для раздачи приходящим. На столе, обитом старою клеенкой, стоял письменный прибор: на деревянном поддоне простая стеклянная чернильница и деревянная песочница, выточенная пуками самого старца; против прибора на средине стола, сверху других бумаг, лежало всегда начатое письмо; по сторонам его – кучи писем, разделенные на требующие скорейшего ответа и терпящие отсрочку, читанные и еще нечитанные по недосугу. Ближе к окну: вновь полученные духовные журналы или какая-либо вновь полученная книга, которые просматриваются урывками, большею частью взамен послеобеденного отдыха… и наконец, одна или две из книг святоотеческих, в чтении которых старец полагал свою «жизнь и дыхание». – У письменного стола стояло кресло обитое зеленым драдедамом, с овальною спинкой, на кресле лежала небольшая шитая подушка. Внизу под столом стоял медный подсвечник, с жестяным зеленым зонтом.

Юго-восточный угол и большая часть южной стены над окном была убрана святыми иконами. В числе их была особенно чтима старцем икона Владимирской Божией Матери, перед которой теплилась неугасимая лампадка; окрест различные иконы, Богородичная и святых угодников Божиих, присланная старцу из разных обителей и святых мест восточных и русских, иконы разных величин, окладные и неокладные, писанные на досках, на стекле, на финифти и перламутровые. Кресты разной величины, некоторые со святыми мощами, деревянные живописные, резные из кипариса, перламутра и единороговой и слоновой кости. Под иконами, в том же углу, деревянный угольник – для чтения обычных келейных правил. На средине на особом налойце лежала Следованная Псалтырь, по сторонам Евангелие, Апостол, Каноник Богородичный Киевского издания, в коем помещаются дневные каноны Богородичны всех 8 гласов, исповедная книжица и т.д. Вдоль западной стены изголовьем к окну стояло узкое ложе, над изголовьем Распятие, выше его – образ Спасителя, вземлющего на рамо погибшее овча. Западная стена над ложем была убрана портретами: в средине два живописных изображения отца архимандрита Моисея и брата его по плоти и по духу отца игумена Антония; вокруг их фотографические портреты некоторых из учеников старца и живописный покойного Ф.А. Голубинского. Над дверью, на северной стороне, ряд живописных портретов нескольких приснопамятных и близких сердцу покойного старца мужей: 1) святителя Тихона, епископа Воронежского, 2) схимонаха Симеона – основателя Белобережской пустыни, 3) Московского Новоспасского монастыря иеромонаха Филарета, 4) Площанской пустыни схимонаха Афанасия, ученика старца Паисия, 5) Площанской пустыни иеросхимонаха Иосифа, 6) схимонаха Феодора, ученика старца Паисия, 7) ученика Феодорова Оптинского же скита столетнего старца монаха Иллариона.

Вот та тесная келья, в которой возносил старец свои молитвы ко Господу, в которой в течение 20 лет начертано столько душеполезных писаний в разрешение многоразличных духовных нужд, вопросов, неумений, где ежедневно с утра и до вечера открывались от многих сердец – помышления их, еженедельно священнодействовалось таинство покаяния, проливались обильно спасительные слезы умиления и раскаяния, слагались обеты к исправлению жизни, разрешались сомнения, упразднялись недоумения; откуда входившие печальными выходили радующимися, скорбящие – утешенными, отчаянные – воздвигнутыми тещи путь, – в надежде покаяния, самонадеянные – смиренными. Но говоря о пользе, которую получили здесь другие, кто возможет исчислить те труды и болезни, которые подъял здесь сам блаженный старец, ревнуя о духовном преспеянии. Кто исчислит, столько потребно было для сего печали и воздыханий, недоумений и горьких слез, со смирением и припаданием пред Богом?

Старец еженедельно вставал на утреннее правило по звону монастырского колокола, то есть в два часа, а если с вечера дольше обыкновенного просидит за письмами, или чувствует себя нездоровым, ибо с детства страдал бессонницею, то не позже трех часов, и сам. Выходя в коридор, будил на правило своих келейников. – Утреннее правило его состояло из чтения утренних молитв, 12 псалмов первого часа дневного Богородичного канона по гласу недели и акафиста Божией матери; причем ирмосы пел сам; затем келейники уходили. И старец оставался один с Богом.

В 6 часов старец призывал опять келейников для чтения «часов и изобразительных». После сего выпивал чашек или две и никогда не более трех чая и принимался за письмо или книгу. С этого времени келья его была открыта для всех, имевших до него какую-либо вещественную или духовную нужду. Дверь, ведущая из коридора в переднюю, беспрестанно скрипела на своих ржавых петлях, предупреждая старца о входящих. Кончилась ранняя монастырская обедня, начинает от времени до времени раздаваться звон привратного колокольчика. – В 11 часов, после поздней монастырской обедни, ударяют к трапезе, – старец идет в оную вместе с другими. После трапезы запирается на полчаса, много на час, и это единственное, в течение целого дня, свободное его время для отдыха, ничем неразвлекаемого чтения, письма, мысли… Но лишь только скрипнула в передней дверь, старец выходит или вопрошает: «кто там»? и снова начинается та же деятельность. Спустя час или два, идет на гостиницу. Где уже ждут его многие десятки, а по большим праздникам и постам – и целые сотни народа, каждый с своими нуждами духовными и житейскими, и всех с равною любовью и сердоболием принимал любвеобильный старец, всех высушивал с изумительным, поистине, терпением и кротостью: одних вразумлял, других укреплял, тех воздвигал от рова отчаяния, от тины греховной; и это – каждый день, и не один год, а в течение слишком 20 лет указывая всем правый путь спасения.

Измученный, усталый, едва переводя дыхание, бессильный не только говорит, но и произнести внятно одно слово, – возвращался старец домой с своего ежедневного подвига.

Возвратившись с гостиницы, старец вместо отдыха – слушал краткое правило, состоящее из 9-го часа, кафизм с молитвами и канона Ангелу-хранителю. Потом до вечерней трапезы, а иногда и во время оной, принимал монастырскую и скитскую братию, если кто из последних не успел побывать днем, приходившую на ежедневное исповедание помыслов; окончив прием, подкреплялся пищей, потом слушал вечернее правило, на которое, кроме келейников, приходили еще один или два раза из ближних учеников. Правило состояло из малого повечерия, молитв на сон грядущим, 2-х глав Апостола, одной Евангелия. Конец вечерних молитв: Владыко человеколюбче, неужели мне одр сей гроб будет… Ненавидящих и обидящих нас прости… Исповедаю Тебе Господу Богу моему и Творцу, – краткое исповедание и отпуст, после коего ученики, получив благословение старца, расходились по своим кельям, а старец оставался один на краткий отдых, предваряемый молитвенным подвигом, и когда огни в скитских кельях давно уже погасли, окно его кельи еще было освещено светом свечи, горевшей на его письменном столе или вскрай ложа. Но вот погас и этот свет. И только слабое мерцание неугасимой лампады пред иконою Неусыпающей в молитвах за всех нас… освещало окно молитвенного покоя.

Старец приобщался Св. Таин ежемесячно, и в те дни, когда готовился к сему, усугублял пост, употребляя пищу без масла, а иногда ограничиваясь сухоядением. Молитва же была непрестанная. Страдая бессонницею, старец иногда не знал сна вовсе или часто пробуждался от оного, при чем замечено, что едва пробудится, тотчас прибегал к благодарению и славословию имени Божия, пока забудется снова.

По временам старец приходил в состояние духовного восторга, особенно при размышлении и беседе о неизреченных судьбах Промысла Божия, Его великой и присносущной силе и Божестве; тогда запевал одну из своих любимых церковных песней, как, например: покрываяй водами превыспренняя своя, полагаяй морю предел песок (Ирм. На Рож. Бог. Гл8), или песнь, в которой с такою глубокою силою и вместе краткостью выражено таинство святой Троицы: Прийдите, людие, Трипостасному Божеству поклонимся… слава в стихирах ко Пресвятому Духу, или один из догматиков, в коих воспевается неизреченное и недоуменное таинство воплощения и послужившая оному чистая Матерь Еммануилова, как например: кто Тебе не ублажит, Пресвятая Дево,… Царь Небесный… и проч. А иногда, выйдя из кельи с костылем в руках, прохаживался по скитским дорожкам и, переходя от цветка к цветку, молча погружался в созерцание премудрости Творца от творений познаваемого.

Давно уже преданные старцу особы уговаривали его съездить в Москву посоветоваться насчет состояния своего здоровья к тамошним врачам, но старец на их неоднократные просьбы отвечал: «пусть будет, что Богу угодно!» или чаще отмалчивался; но, письмо, которым почтил покойного старца, в начале 1825 года, Его Высокопреосвященство старец-митрополит Московский, понудило его уступить общему желанию.

Старец съездил в Москву. По словам архипастыря, Московские чудотворцы и преподобный Сергий точно не оставили без благословения трудов путешествия немощного старца. Воспользовавшись и советами врачей, он поддержал свое драгоценное для многих здоровье еще на несколько лет.

Желая устранить от себя хозяйственные хлопоты, сопряженные с званием начальника скита, в котором пробыл уже 14 лет, чтобы иметь более свободы для занятий духовных, старец неоднократно представлял о сем отцу архимандриту, но, по просьбе его и братии, отсрочивал свое намерение. Так продолжал до 1853 года, в котором он, с согласия настоятеля, передал звание начальника скита старшему иеромонаху оного – о. Пафнутию. Это было 30 ноября, в тот самый день, в который, 14 лет тому назад, принял начальство. Собрав скитскую братию в церковь, старец объявил, что он, по соизволению отца архимандрита Моисея, слагает с себя звание скитоначальника, после чего был отслужен молебен Божией Матери и св. Иоанну Предтече господню, с помощниками на оном о здравии и спасении поименно всей скитской братии; затем старец земным поклонением испросил у всех прощение, и братия взаимно прощались с ним, принимая благословение у нового скитоначальника.

Духовная деятельность старца расширялась год от году, через умножающееся стечение к нему народа и увеличение числа писем. Но за то здоровье видимо ослабевало, и силы умалялись, «дух был бодр, но плоть немощна». Старец часто страдал запятием духа, внезапным упадком сил, вследствие геморроидальных припадков.

В следующем году, по представлению настоятеля (1853 г. декаб. 19-го) и ходатайству преосвященного Григория, епископа Калужского и Боровского, о. Макарий был награжден от Святейшего Синода, за пастырские труды свои по званию духовника обители, золотым наперсным крестом. Преосвященный Григорий, получа оный, вызвал о. Макария в Калугу и пригласил его к сослужению с собою, во время коего возложил на давно уже украшенного сединами духовной мудрости, 66-ти летнего старца золотой наперсный крест, – в 1854 году (тогда же по желанию его он был уволен на покой).

Такой видимый знак внимания высшего духовного начальника к общелюбимому и почитаемому старцу много утешил как братию обители, так и многочисленных его почитателей из лиц всех сословий.

В 1857 году к этому кресту присоединился другой – в память последней войны, в событиях которой старец – патриот в душе, принимал самое сострадательное участие. Несмотря на свои постоянные недосуги, среди находя время удовлетворять потребностям духа (ежедневным чтением отеческих писаний), тем не менее, во время осады Севастополя, он просил прочитывать себе известия о ходе ее из Московских Ведомостей, и при каждой радостной или подающей надежды вести славил Бога и радовался как дитя, а при вести о неудаче скорбел и тужил молитвенно. Когда же была получена роковая весть об оставлении Севастополя, старец зарыдал; упав на колена пред образом Богоматери, он долго молился без слов, как отец, потерявший единородного сына. Так же глубоко тронуло его чувствительное сердце и неожиданная весть о кончине в Бозе почившего Государя Императора Николая Павловича. При этом вообще надо заметить, что одаренный духовным разумом старец, прикасаясь, так сказать, осязательно к ранам общественной совести, по ежедневному сношению своему с людьми всех сословий, зрело понимал их действительные нужды и глубоко сочувствовал современным вопросам, касающимся улучшения народного быта, грамотности, воспитания и т.п. Духовно-практический взгляд старца на эти вопросы виден частью из некоторых его писем.

23 августа 1860 года старец присутствовал на монастырской гостинице при блаженной кончине одной из духовно преданных ему боголюбивых жен, боярыни Марии, матери одного ученика его; прослезившись, старец назвал эту тихую, на подобие, угашенной свечи, кончину «преподобническою», промолвив: «я считаю себя счастливым, что Бог сподобил меня видеть кончину праведную!»

25-го августа, накануне празднования явления чудотворной иконы Владимирской Божией Матери, старец, который особенно чтил эту икону, как и его духовный друг и сопостник иеросхимонах Леонид, по ежегодному своему обычаю, отправил в честь ее в своей кельи с несколькими из приближенных учеников, всенощное бдение и отошел ко сну в здравом состоянии духа и тела, преподав обычное благословение ученикам, которые разошлись с миром по своим кельям, не имея по-видимому никаких причин ожидать той скорби, которую породил им находящий день.

26-го, в пятницу, собираясь к обедне, старец вдруг почувствовал припадки болезни, называемой на медицинском языке Ischuria, и ее последствия, на которую впрочем, жаловался по временам и прежде; в обители в это время случился городской белевский врач г. Базелев, который, будучи приглашен к больному, тотчас оказал ему первоначальное пособие, но, к сожалению, не мог остаться на некоторое время в обители для наблюдения за действием данного лекарства. К вечеру больной стал чувствовать себя хуже, и началась его предсмертная болезнь.

6-го сентября, с наступлением утра появилось запятие духа, прежняя постоянная болезнь старца. что само по себе составляло уже худой признак. После поздней обедни старец причастился Св. Таин. Поутру же приехали еще два медика, привезенные настоятелем Малоярославского Черноострожского монастыря, архимандритом Никодимом, по его собственному усердию, но уже было поздно. Им выпало на долю, расспросив о ходе болезни, лишь подивиться доблестному терпению воина Христова, который памятью страданий мучеников укреплял себя, ограждаясь крестным знамением, принимал самые горькие врачества, страдал и молчал или тихо стенал, и вместе молился…

К вечеру больному сделалось значительно хуже, и потому он желал вторично приобщиться Св. Таин, что и исполнил в 8 часов, сидя в креслах, после чего страдания несколько уменьшились. Около полуночи потребовал своего духовника, и после получасовой беседы с ним, получив его напутственное разрешение, просил прочесть отходную, которую слушал сидя. Затем, по собственному желанию и просьбе больного, были прочитаны с вечера канон и акафист Божией Матери, а во время утрени канон и акафист Иисусу Сладчайшему, причем замечено, что, во время чтения, страдания не только уменьшались, но и совершенно успокаивались: больной часто обращал слезящиеся, умиленные взоры, то на стоявшую против его ложа столике икону Спасителя в терновом венце, восклицая: «Слава тебе, Царю мой и Боже мой!» то на особенно чтимую икону Владимирской Божией Матери, говоря: «Мати Божия! Помози мне!» или, наконец, безмолвно простирая руки к Царице неба и земли, молился о скорейшем разрешении от телесных уз. Страдания от запятия духа продолжались через всю ночь: больной то подымался, то ложился, при помощи ходивших за ним братий, то просил их посадить себя на кресла, но в духе был совершенно спокоен и тих, как дитя, выражая благодарность за попечения о нем окружавших его, то нежноотеческими взглядами, то благословениями, то безмолвным пожатием руки и слезами. Так наступило утро того дня, в который Господь благоволил поять к Себе душу верного раба Своего: то было 7 число сентября, день предпразднества Рождества Его Пречистой Матери, к Которой старец, как и все православные подвижники, питал глубокую сердечную веру, выражая ее постоянно призыванием Ее всесвятого имени, чествованием Богородичных праздников, келейными всенощными бдениями в честь некоторых Богородичных икон, наконец, неопустительным, через всю 50-летнюю иноческую жизнь, чтением в честь ее ежедневно канонов, и в положенные дни – акафиста. В 6 часов утра в последний раз старец удостоился приобщиться Св. Таин Тела и Крови Христовых, которые на сей раз принял уже от телесного изнеможения лежа, но в полной памяти и с глубоким чувством умиления. Почти ровно через час после сего, в 7 часов, при окончании чтения канона на разлучение души от тела, на 9-й песни оного, старец предал свою праведную душу в руце Божии, – тихо и безболезненно, окруженный сонмом своих ближних учеников и других преданных ему особ¹⁰.