3. Начало пути

Время от времени в человеческих обществах, даже вполне утративших религиозные основы жизни, а значит – находящихся в крайних стадиях саморазрушения – всплывает странное, малопонятное и романтическое слово – покаяние. Оно появляется, когда в обществе заметно чувствуется и переживается упадок нравственного строя, когда общество, как принято говорить, «дичает».

Это означает, что обществом в целом и немалым числом его членов движут наиболее низменные, животные, эгоистические инстинкты; все: люди, предметы, идеи, переживания оцениваются и используются как средства для достижения своих личных целей или как препятствия к достижению этих целей. Наконец, становится действующим и почти формальный показатель падения нравственности – рост уголовной преступности. Когда становятся слишком очевидными разрушительные тенденции в обществе, наиболее ответственная и совестливая его часть начинает искать выход из почти безвыходной ситуации. И тогда в качестве одного из выходов всплывает нормальное для религиозного сознания слово покаяние.

Впрочем, внедряемое в нерелигиозную структуру общества, оно не может надолго удержаться в общественном сознании и морали. Во-первых, потому что оно очень быстро замусоливается по различным газеткам, и в таком виде становится никому не нужной побрякушкой; во-вторых, потому что лишенное своего религиозного содержания, оно теряет и нравственный смысл. Покаяние, даже когда оно ориентированно социально, в жизни всегда раскрывается только личностно, что не вполне понятно для нерелигиозного сознания. Для нерелигиозного сознания существует почти исключительно информационный смысл покаяния, не требующий никакой нравственной работы: «мы были не правы».

При этом, как правило, из «мы» явно исключается «я», что автоматически превращает «мы» в «они», и покаяние требуется от каких-то «их». Ясно, что от такого покаяния даже гнилых плодов ожидать невозможно.

Остро переживаемое покаяние (раскаяние) – явление довольно редкое, особенно в нерелигиозной среде – именно потому, что эта среда культивирует удовлетворение самоопровданием или импульсивными порывами «улучшить» нравственно свою душу и жизнь хотя бы на каком-нибудь жизненном материале. Но порывов хватает ненадолго; жизнь течет своим чередом, и лишь временами гложет совесть. Некоторые люди в психологических порывах покаянного типа находят своеобразное удовлетворение, радостно переживая свою тонкость и совестливость; порою они даже отчасти стимулируют подобные опыты. Но, в сущности, такие опыты никакого отношения к подлинному покаянию не имеют; в них содержится утверждение индивидуальности на высоком психологическом уровне, а в этическом отношении скорее имеют отрицательное значение, чем положительное. Это – игра в покаяние.

Впрочем, у таких людей, как и у всех вообще, порою действуют подлинные жизненные покаянные мотивы, но обычно они сознанием не оцениваются, а являются как смутные, хотя и верные переживания. Внимательный и точный наблюдатель нравственной жизни человека отметит, что нет в мире людей, полностью лишенных покаянных чувств. Причина этого очень проста. В каком бы самообольщении ни находился человек, знание собственного несовершенства для него – не тайна. Порою перед ним открывается его беспричинная злоба, или жадность, или зависть, или обжорство или что угодно еще. И видение подобных собственных проявлений может вызвать в нем хотя бы легкое чувство стыда. И тогда, значит, покаяние не вполне мертво в нем.

Правда, редко и мало кто рассматривает такие казусы в глубоком созерцании полной разрухи человеческого естества и в частности – собственной личности. Обычно на это обращается легкое личное внимание как на частные случайности, либо как на врожденные психологические свойства, хотя и не очень приятные, но, в общем, терпимые, тем более что с этим ничего не поделаешь.

И чем слабее врожденное нравственное чувство, которое хотя бы в самых общих чертах показывает и дает возможность пережить добро и зло, чем менее это чувство развито воспитанием; – напротив, чем более общество делает, чтобы затушить это чувство, – тем меньше обращается личного внимания на эти «малозначительные» несовершенства и тем меньше горечи они вызывают, а с течением времени становятся удобными и «нормальными». Но покаяние никогда не умирает вполне. Оно просто убегает от света сознания, которое и само-то оказывается в таких случаях нечисто и вяло текущим и загоняется в темные иррациональные глубины, где порою мерцает не ярким, но грозным свечением, и может быть наблюдаемо лишь острым взором одаренного психолога. Разумеется, это не подлинное живое покаяние, обновляющее душу, но смутные ростки и острые надломы пустого и бессодержательного недовольства, заглушаемого наркотическими бегствами от действительности: разные увлеченности и пристрастия, телевизор, пьянства, игры (взрослые и детские) – все для прикрытия бесплодного, нерелигиозного покаяния, разрешающегося в иссушающее отчаяние.

Но даже и такое неопределенное и несознательное покаяние, так мало похожее на реальное и содержательное возрождение, небесценно, что особенно понятно в свете христианского знания о человеке, его сотворении и падении.

Даже и не имея богооткровенного знания, душа смутно ощущает свое идеальное бытие; – и то, что оно некогда осуществлялось как реальное; и то, что человек некогда ниспал с высот этой реальности; и то, что эти идеальные задачи продолжают как-то стоять перед его личностью, но остаются невыполненными, а даже отчасти и невыполнимыми. От этого в душе зреют семена трагической нецельности и неисцельности. Он чувствует и практически видит ошибочность многих своих решений, суждений, оценок, предпочтительностей, выборов и проч. Он видит, как часто оказывается в плену предвзятостей, обольщений, завывающих сладкими голосами сирен, сулящих ложные свободы, пустых и мелочных желаний, в плену ложных авторитетов и надутого общественного мнения, в плену у собственной плоти или дурацкой психологии, непрерывно вертящейся в порочном круге зудящих помыслов, окружающих центр души писклявым и серым комариным облаком.

Он видит, как напрасно тратятся усилия, (которых надолго и не хватает), направленные на созидание личности, и как в потоке нравственного безволия легко разрушается его «я», раздробленное, нецельное, малоинтересное. Он видит, в каких странных интерпретациях выстраиваются человеческие отношения (включая и его взаимоотношения с другими людьми). Он видит социальную разодранность мира, в которой он принимает, по крайней мере, пассивное участие. Наконец, он видит свои многообразные предательства. И даже если все эти созерцания остро и болезненно взывают к необходимости изменений – реальность и точность изменений невозможны без постановки ненадуманных и необходимых задач.

Но и сами эти задачи не могут стать плодом «мудрого обдумывания» или тонкой личной интуиции, потому что если исходить только из этих источников, многочисленные ошибки вероятны, а, пожалуй, что – и гарантированы. Потому что верные этические задачи должны быть «ниспущены» свыше, а личностью лишь приняты – как приемником, настроенным на нужную волну – и усвоены.

Разумеется, вполне такой вариант развития личности может осуществляться лишь в религиозном сознании, потому что нравственное чувство не просто «подсказывает» (при этом – не всегда верно) правильные частные нравственные решения, но согласует их с принятыми религиозными знаниями, а в случае их нарушения – особенно остро реагирует, создавая покаянную ситуацию.

Таким образом, для религиозно ориентированных слоев покаяние оказывается неизбежной и постоянной составляющей традиционного нравственного пути (преимущественно для христианства). Но и для людей, не ориентированных религиозно, по существу те же самые процессы протекают, только не так определенно и значимо.

По психологическому механизму и общему нравственному устройству покаяние вызывается двумя взаимосвязанными мотивами: во-первых, осознанием собственного несовершенства, особенно – если оно выражается в демонстративно-разрушительных формах; и, во-вторых, желанием видеть себя в состоянии, более близком к идеалу, чем в наличной данности. Если первое или второе «не работает» в личности, покаяние либо представляется излишним, либо становится бездеятельно-мечтательным. В обычной, особенно во внерелигиозной общественной ситуации оба мотива «работают» слабо, ибо нравственное чувство ослаблено поверхностным знанием нравственного закона, а совесть спит.

Но даже и в крайних случаях нравственного расслабления, при всех искажениях нравственного сознания, порою и в обществе в целом и в любой человеческой личности начинают мерцать покаянные импульсы. Кратковременные, редкие и бесплодные, они имеют одно (по крайней мере – одно) значение – видетельствовать и о необходимости, и о неизбежности и о всеобщности покаяния, как важнейшей составляющей нравственного бытия вообще.

В профанном нравственном опыте покаяние обычно довольно глубоко спрятано в тайники человеческой души. Более того – порою оно и вовсе выполняет прямо противоположные по своему назначению нравственно-психологические функции – например, утверждает человека в ощущении особой значимости его тонкого духовного опыта, давая возможность увидеть несравнимую с другими ценность своего совестливого мироощущения; – либо уводит в область психопатологии.

Но даже и такие искаженности для серьезного наблюдателя дают возможность осознать, что существует и подлинное покаяние с его жизненным содержанием и глубоким смыслом.

Каков же истинный смысл и содержание покаяния? Обычно, когда это слово поминается даже и во внешней (по отношению к христианству) прессе, его общий смысл интуитивно улавливается более или менее одинаково, если имеется хоть какая-то решимость его принять. Чаще всего покаяние понимается как признание своей личной или общественной неправоты. Но даже это простое понимание встречает множество вопросов.

Во-первых, осознание неправоты может появиться лишь тогда, когда человек признает какие-то законы правды, которые он преступил. Если эти законы не осознаются им религиозно, как данные объективно Божественной Личностью, он сам является для себя законодателем. Более или менее бессознательно он составляет для себя нравственные нормы, обычно признанные в том общественном слое, который для него авторитетен. Многие из этих норм имеют условный, преходящий и необъективный характер.

Покаяние не может открывать свой совершенный смысл, когда оно опирается на собственные нравственные законы. Подлинное покаяние опирается только на высший религиозный закон и видит свою неправоту в свете этого закона (как его нарушение).

Покаяние может стать не абстрактным призывом и не простым ощущением сердца, а живым и реальным действием лишь тогда, когда своя неправота указывается движением души, которое называется совестью. Но совесть у одних людей работает всегда тонко, остро и мучительно; у других – всегда спит; у третьих же (у большинства) иногда достаточно точно указывает на нарушение нравственного закона и наполняет сердце сильным переживанием, но чаще – непонимающе молчит.

Покаяние – это состояние и переживание трудное и неудобное, оно держит душу в состоянии напряжения, порою непереносимого, из которого могут быть только три выхода. Первый состоит в своевольных попытках исправлять некоторые нравственные ошибки, но это требует огромных волевых и жизненных усилий. Второй – поиск самооправдания. Легче всего его осуществить, перенося вину с себя (своего общества, своего народа) на других, или, что обычнее – на обстановку, ситуацию, те обстоятельства жизни, в которых кажется возможным только такой тип поведения. В таком самооправдании совесть удовлетворенно замолкает – до очередного сильного нравственного потрясения.

Наконец, третий выход реализуется в покаянии, подлинно религиозном. В таком покаянии совесть не может никогда засыпать, потому что ее свойство – знать объективный нравственный закон и видеть свои отклонения от этого закона, и осознавать причину этих отклонений только в себе самом, и переживать эти нарушения как собственное предательство.

В нерелигиозном бытии нарушение нравственного закона в довольно редких случаях осознается и переживаются как вина, потому что сознание и переживание вины всегда личностно, как вины перед кем-то. Чаще всего вина переживается лишь при нанесении обиды другому человеку, другой личности.

Правда, известно, что обида гораздо острее переживается обиженным, чем обидчиком. Нередко, когда обиженный прямо говорит о своей обиде, обидчик оказывается неспособным увидеть свою вину.

Такого рода ситуации очень характерны, например, в семейных коллизиях, особенно в отношениях муж-жена (но не только; раньше, в больших семьях очень частыми были коллизии обиды с участием тещи и зятя, или свекрови с невесткой). Тогда обычно каждый из членов семьи ощущает себя обиженным, а своего родственника – обидчиком.

Но ситуации обиды составляют сравнительно небольшую часть нравственных преступлений. И если такой ситуации налицо нет, а нравственная нечистота переживается, то такое переживание, как правило, не сопровождается чувством вины. Например, два человека находятся в нравственном преступлении, которое на христианском языке называется блудом. Они не приносят никому обиды, и даже если совесть дает сигнал нарушения нравственной нормы, это нарушение в нерелигиозном мире не рассматривается как вина, потому что не субъекта, перед которым можно было бы осознавать вину.

Но когда верующим сердцем переживается связь с Богом одновременно как с Создателем, Законодателем и любящим Отцом, чувство вины во всех случаях нарушения религиозного закона, вины перед Божественной личностью неизбежно. Поэтому содержание и смысл покаяния могут лишь в незначительной степени раскрываться в нерелигиозном сознании. По содержанию нерелигиозное покаяние не полно, потому что огромное пространство греха и порока не переживается в плане вины (без чего покаяние не бывает). По смыслу оно слабо ориентировано, потому что совершается почти исключительно в области непродуктивных полу-мечтательных полу-противных эмоций.

Наконец, нерелигиозное покаяние по своей сути бесплодно, по крайней мере, в двух отношениях. Во-первых, даже если многими стараниями, последующими после нравственного преступления, как бы перекрывается ущерб, нанесенный грехом, сам по себе грех никак не может быть снят, да это и невозможно помимо силы Божией. Поэтому все грехи от отрочества до последних дней жизни неизбежно остаются «висеть» на душе нехристианина, и тяжесть их, даже если она не ощущается, увеличивается с каждым днем.

Да и так ли уж часто имеется действительное стремление уменьшить реальный груз греха? а когда есть стремление, хватает ли для этого сил и возможностей? Опыт показывает, что собственных нравственных усилий достает на очень немногое, чтобы изменить нравственную ситуацию своей жизни. На одних порывах нравственная жизнь не удерживается.

Таким образом, и по конкретным плодам результаты покаяния оказываются (когда они вообще есть) слишком ничтожными. В жизни христианской человек христианин знает, что при его покаянии Бог, во-первых, уничтожает тяжесть совершенного греха, а во-вторых, дает силы не повторять его впредь. Итак, только христианское сознание дает возможность увидеть и пережить подлинные смыслы и содержание покаяния. Имея основанием верно осуществляемого внутреннего и внешнего поведения Божественное откровение в Священном Писании и Предании, христиане руководствуются тем самым и наборов критериев для оценки своих нравственных ошибок. Более того, эти ошибки не только распознаются, но и переживаются горько с чувством вины за свое предательство перед Богом, что в нерелигиозном покаянии невозможно.

Наконец, главный смысл религиозного покаяния состоит не только в переживании стыда и вины, но и освобождения от греха.

Безукоризненное психологическое переживание покаяния может совершаться не обязательно только в христианском, но уж непременно в религиозном сознании.

Классическим и образцом такого переживания, наполненным живым содержанием, является известный пятидесятый покаянный псалом царя Давида, принятый в ежедневном молитвенном чтении христианина.

Вот этот псалом: Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего и от греха моего очисти мя. Яко беззаконие мое аз знаю и грех мой предо мною есть выну (всегда). Тебе единому согреших и лукавое пред Тобою сотворих, яко да оправдишися во словесех Твоих и победиши внегда судити Ти. Се бо в беззакониих зачат есмь и во гресех роди мя мати моя. Се бо истину возлюбил еси, безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми еси. Окропиши мя иссопом (пучком травы) и очищуся, омыеши мя и паче снега убелюся. Слуху моему даси радость и веселие, возрадуются кости смиренныя. Отврати лице Твое от грех моих и вся беззакония моя очисти. Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святого не отыми от мене. Воздаждь ми радость спасения Твоего и Духом владычним утверди мя. Научу беззаконныя путем Твоим и нечестивии к Тебе обратятся. Избави мя от кровей, Боже, Боже спасения моего, возрадуется язык мой правде Твоей. Господи, устне мои отверзеши, и уста моя возвестят хвалу Твою. Яко, аще бы восхотел еси жертвы, дал бых убо: всесожжения не благоволиши. Жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно, Бог не уничижит. Ублажи, Господи благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимские. Тогда благоволиши жертву правды, возношения и всесожигаемая; тогда возложат на алтарь Твой тельцы.

Здесь приведен этот псалом в обычном для церковного чтения славянском переводе, в частности, и для того, чтобы читатель, обладающий духовным вкусом, мог убедиться в высокой духовной и нравственной красоте славянского языка. Познаваемое умом содержание не меняется, конечно, в русском переводе, но глубина священного смысла уплощается.

Очень полезно и небесплодно всмотреться в этот выдающийся религиозный образец психологической структуры покаяния.

Кающаяся личность обращается, прежде всего, к милости Божией. «Помилуй меня, Боже, по великой Твоей милости». В этом вопле слышится признание, что ни по делам кающегося, ни по законам справедливости ему не может быть оправдания и пощады, а только суровый приговор, и ему не на что надеется, кроме благосклонности Суда. Только помилование может спасти. (Поэтому самое обычное, самое частое молитвенное обращение в церкви: Господи помилуй.) Помилуй, то есть примени тот закон, который гораздо выше закона любой, даже самой высокой справедливости: закон ВЕЛИКОЙ МИЛОСТИ Судии. Обратившийся и кающийся знает, что Тот, к Кому он обращается, имеет эту великую милость; это, говоря поэтически, множество щедрот, по которым Он не только может простить кающемуся его грех, но и совершенно очистить его от греха. «По множеству щедрот Твоих, изгладь (очисти) беззакония мои...»

Итак, слово «помилуй» включает в себя и знание о превышающей все нравственные нормы любви Бога, к Которому можно обращаться; – и понимание безмерности своего нравственного падения. Здесь также берет начало амартология (учение о грехе). В псалме оно предлагается в лаконичном и одновременно в эмоционально-поэтическом изложении, но внимательный взгляд наблюдает здесь поразительную полноту, так необходимую в подлинном покаянии.

Прежде всего, слова «очисти беззаконие мое» дают возможность увидеть грех и как нравственную нечистоту и как нарушение нравственного закона (беззаконие). Принципиального различия между этими явлениями и понятиями нет. В первом значении (нечистота) обращается более внимание на эмоциональную оценку (личную или общественную), связанную с внутренним ощущением греха. Во втором значении важна, прежде всего, соотнесенность греха с объективным нравственным законом. Грех не просто неверное поведение – по собственным представлениям о том, что верно или неверно, или нарушение принятых в определённом обществе нравственных установлений, – но невыполнение данного Богом нравственного закона: беззаконие. Нравственное беззаконие (грех) вызывает покаянные переживания только тогда, когда он оказывается и фактом личного нравственного сознания, и душевной горечи: мне трудно жить, я постоянно перед собой вижу грех свой – «ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда передо мною». Это видение чем постоянней, тем острее казнит и терзает душу.

Какою бы обиду или оскорбление не нанес человек другим людям, и как бы не была тяжка его вина перед ними, – эта вина вторична, по сравнению с виной перед Богом – виной в нарушении нравственного закона. Царь Давид, совершивший грехи убийства и прелюбодеяния, ясно понимает это: «Тебе, Тебе Единому я согрешил и лукавое пред очами Твоими я сделал». Вообще человек, остро переживающий нравственную ситуацию, всегда ощущает себя находящемся на непрестанном нравственном Божием суде. И так как закон свят, а человек пред лицом закона никогда не бывает чист, он видит всегда правоту выносимого ему обвинительного приговора: «Ты праведен в приговоре Твоем и чист в суде Твоем». Вообще нравственная тяжба с Богом возможна лишь в той – по сути странной, а по реальности обычной – ситуации, в которой человек априорно готов всегда видеть свою правду, что в конфликтной ситуации возможно лишь тогда, когда «другой – не прав». В случае с Богом – Бог «не прав» или по «излишней» строгости закона или по «подведению под закон» внезаконных ситуаций. Именно в таких обстоятельствах человек слабого религиозного и покаянного сознания ропщет и негодует. Покаянное же чувство говорит: «Бог всегда прав. А я не буду настолько нелеп, чтобы вступать с Ним в распрю».

Горечь подлинного покаяния не уменьшается, а усиливается от сознания родовой неизбежности греха – «Вот я в беззакониях зачат есмь и во грехе родила меня мать моя». В этих словах нет, конечно, хамской попытки самооправдаться и обвинить в природной склонности ко греху своих родителей, что так свойственно грешникам и не кающимся. Здесь – осознание природной склонности к греху и понимание значения грехопадения первых людей в контексте общей греховной истории, включающей грех каждого человека.

В последующих словах – «безвестная и тайная явил ми еси» – дается понять, что тяжесть греха возрастает при дарованном Богом видении глубины духовной жизни: кому больше дано, с того больше спросится.

За этим следует учение о таинственном смысле покаяния. И вновь царь Давид обращается к своему излюбленному образу – «очищение», которое, как особое действие Божественной благодати, освобождает человека от греха.

«Окропи меня иссопом, и буду чист, омой меня, и буду белее снега». Кропление иссопом и омовение – это образы, которыми открывается таинственно-ритуальная (со стороны Церкви) реальность. Бог непостижимым для неверующего человека действием совершает внутреннее изменение, преображение человека. Только при таком преображении возможно и изменение и эмоционально-сердечной окраски души.

«Дай мне услышать радость и веселие – и возрадуются кости, Тобой сокрушенные». В чувственном составе покаяния раскрываются два мотива: печаль, которая так слышна в начале псалма, и радость, которая начинает слышаться отселе. И это понятно, поскольку главным трагическим следствием греха было разлучение человека с Богом, а главным результатом покаяния ставится воссоединение с Богом того же человека, очищенного Божьею силою. Для этого бывший грех «пред лицом Бога» должен стать как небывший. «Отврати лице Твое от грехов моих и очисти все беззакония мои».

В развитии покаяния Давид переходит от конкретного греха, послужившего поводом к покаянию, ко всем своим грехам. Ибо грех не случайность, а закономерность в целой цепи грехов, которая в свою очередь, – закономерность, исходящая от греховной природы человека. К ней и необходимости её исправления и переходит теперь в покаянном своем движении Давид; ведь если искаженная грехом его природа останется прежней, они вновь и вновь будут рождать новые грехи.

Но Давид ищет полноты покаяния, предлагая в своем псалме образец такой полноты. Он делает мужественный шаг, на который решаются далеко не все, искренне стремящиеся к покаянию, потому что люди большей частью не приходят к сознанию необходимости коренных изменений, но лишь в некоторой «подчистке». Измениться, стать совсем другим – страшно. Подлинное покаяние нуждается в мужестве. «Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня». Это означает коренной переворот души, отмену всех прежних индивидуалистических самолюбивых и своевольных установок; это означает поворот и обращение любящего сердца к Богу и к людям; это означает новую душевную светлость, презирающую и ненавидящую грех.

Только человек с очищенным, обновленным сердцем и духом имеет право просить у Бога главного результата покаяния: постоянного пребывания Бога с ним. «Не отвергни меня от лица Твоего и Духа Твоего Святого не отними от меня». Это постоянство взаимопребывания Бога и человека есть норма жизни, утраченная в грехопадении, а состояние утраты называется гибель, и, следовательно, обратный тому процесс – спасение. «Возврати мне радость спасения Твоего и Духом владычественным утверди меня».

Покаявшийся человек приносит плоды своего покаяния. Третья часть псалма – указание на эти плоды. Первый из них – «научу беззаконные путем Твоим и нечестивые к Тебе обратятся».

Что значит любое неложное обещание человека? Во-первых, то, что он хочет выполнить обещанное; во-вторых, то, что он может это выполнить.

Тот, кто покаялся и получил от Господа и прощение, и очищение, имеет опыт и разрушительного действия греха, и спасающей милости Божией, объемлющей его благодарное сердце. И он не может не видеть гибели других грешников, нечестивых и беззаконных. Ему горько их видеть, его сердцу так естественно поделиться с другими даром благодати всепрощающей Божественной любви.

Но откуда такая уверенность, что он может научить беззаконных путям Божиим, и обратить к Богу нечестивых? Да оттого, что он приобрел опыт, который учит лучше всего. Как говорит апостол Павел: «Тот, кто был искушен, может помочь и искушаемым» (Евр. 2,18). Он по конкретному опыту знает, что значит – ходить по путям нечестия, И каковы способы возвращения на пути Божии, и что дает ему это возвращение.

Покаяние, чем больше возрастает, тем большие приносит плоды. Следующий результат покаяния – стремление восхвалять правду Божию и Самого Бога. И это не такое простое дело, как может показаться. Для этого, прежде всего, нужно освободиться от страстных эмоционально-душевных восприятий жизни, генетически связанных с сердечной искаженностью (это то, что в Евангелии называется «плоть и кровь»). Для того чтобы восхваление Бога было чистым, необходимо по просьбе кающегося, дальнейшее действие Бога над ним: избавление от наследственной дурной природы. «Избавь меня от кровей, Боже, Боже спасения моего, и язык мой восхвалит правду Твою».

Только в наивном самомнении можно полагать, что чистое прославление Бога возможно помимо действия Божия, одними человеческими усилиями. Человек совершает дело Божие, лишь получив Его соизволение, и в этом знак, что он получил очищение от Бога, и может говорить не от себя, а как уста Божии, т.е. чисто: «Господи! отверзи уста мои, и уста мои возвестят хвалу Твою».

Подлинная и чистая хвала Богу – одна из высочайших жертв, равно как созидание смиренного и сокрушенного духа. Рядом с этими жертвами ничтожны и пусты все традиционные жертвы, имеющие только ритуальный характер. «Ибо жертвы Ты не желаешь – я дал бы ее; и всесожжение не благоволишь. Жертва Богу дух сокрушенный; сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Господи».

Объективная ценность духа сокрушенного в том, что он лишен всякого самодовольства и потому так угоден Богу. Дух несокрушенный – это дух самодовольный, самоуверенный. В нравственном отношении этот дух всецело ощущает свою непогрешимость, и потому такому «духу» Бог не нужен. Сильные нравственные падения, попускаемые Богом, действует на гордый дух сокрушительно, он начинает сознавать свое ничтожество и неспособность собственными силами восстать от этих падений, а потому смиренно кается и смиренно ищет помощи Божией. В этом смиренном делании он обретает мир с собой, с Богом, с миром Божиим, и потому Бог не презирает его, но принимает.

В этом мирном движении кающегося душа сознает и просветленно чувствует значимость и величие Церкви, преодолевает свой индивидуализм в поиске живой соборности. «Облагодетельствуй по благоволению Сион и созижди стены Иерусалима». Сион и Иерусалим – символы церкви. Только жертва, имеющая церковный характер угодна Богу. «Тогда благоугодны Тебе будут жертвы правды, тогда возложат на алтарь Твой тельцы».

Такова серьезная и динамичная структура психологии религиозного покаяния.

В этой психологии раскрывается некая объективная серьезная церковная сущность. Внимательное рассмотрение дает возможность увидеть эту сущность в трех основных проявлениях. Во-первых, покаяние есть некое внутреннее изменение личности, когда она из одного нравственного состояния переходит в принципиально новое.

Во-вторых, покаяние – это Бого-человеческое совместное действие, таинство, в котором решающую роль исполняет Бог. Это акт, в котором при согласии человека Божьей силой, от человеческой личности отделяются все греховные напластования.

В-третьих, покаяние – это непрекращающееся никогда, даже до конца жизни человека, делание, в котором напряженно выявляются и подвергаются болезненному изъятию конкретные грехи, различные по содержанию, степени и качеству.

Очевидно, что эти три «ипостаси» покаяния связаны между собой, хотя на первый взгляд может показаться, что они находятся в некотором взаимном противоречии. Так, если совершилось изменение, не только нравственного центра, личности, но и основных нравственных установок, если затем Бог всесильным действием утвердил кающегося человека в его новой природе, то какой смысл в постоянном покаянном делании? Разве недостаточно собственной решимости человека и утверждения его на новых принципах жизни? Разве так немощна Божественная помощь? И вообще – меняется ли человек реально в покаянии или не меняется?

Для того чтобы полно ответить на эти вопросы, надо рассмотреть каждую из «ипостасей» покаяния – так, как они рассматриваются в рамках христианского сознания. Для более удобного понимания целесообразно обозначать их разными терминами. В святоотеческой нравственно-богословской традиции более всего говорится о первом значении покаяния, которому наилучшим образом соответствует известное греческое слово «metanoia», что означает изменение ума и сердца. Самый же подходящий к делу русский эквивалент – это возрождение. В пятидесятом псалме это проявление покаяния раскрывается более всего в словах: «Сердце мое чисто созижди во мне, Боже, и Дух прав обнови во утробе моей».

Второе значение слова «покаяние», в отличие от первого и третьего, нигде, кроме христианской церковной традиции, не принято, и даже непонятно.

Речь идет о покаянии, как о таинстве, которому, кроме того, в церковной традиции усвоено слово исповедь. В ветхозаветной церкви такого явления не существовало, и потому прямо в псалме оно нигде не выражено, но намек на будущее христианское таинство слышится в строках: «окропиши мя иссопом, и очищуся; омыеши мя, и паче снега убелюся».

Наконец, значение третьей «ипостаси» покаяния, напротив повсеместно известно и не чуждо даже безрелигиозной нравственности. Оно является нормальным результатом работы совести, и очень часто по отношению к нему применяют слово раскаяние.

Человеческие личности неповторимы, и христианское нравственное бытие знает, как по-разному могут взаимодействовать разные проявления покаяния. Порою человек может многократно раскаиваться, а подлинный нравственный переворот произойдет только к концу жизни. Порою он может даже прибегать к церковному таинству, не переживая глубокого раскаяния. Но все же более нормальным является положение, когда собственно христианская жизнь начинается с возрождения.

Безусловно, в Евангелии, в Новом Завете о покаянии более всего говориться именно в этом смысле. При этом возрождение ставится в прямую связь с возрождением мистическим, через Богочеловеческую личность Иисуса Христа, и этому мистическому возрождению человека придается преимущественное значение. Мистическое возрождение тесно связано с воскресением из мертвых Иисуса Христа. («Бог... возродивший нас воскресением Иисуса Христа из мертвых» – 1Петр. 1,3). Потому что, если Христос не воскрес, нет никаких причин, чтобы грешная человеческая история перестала идти своим чередом, приближаясь бессмысленными кругами к концу. Это возрождение всегда совершается только от Бога, и таинственным образом «рожденный от Бога побеждает мир"(1Иоан. 5,49).

Когда в Новом Завете, особенно же в Апостольских посланиях говорится о рождении от Бога, то имеется в виду, прежде всего таинство крещения. Но в любом случае, идет ли речь о сознательном возвращении к Богу крещенного в детстве человека, или о начале духовной жизни после крещения взрослого человека, в рождении от Бога совершается явление нового творения, иного по отношению к прежней «плотско-душевной» индивидуальности. Именно потому «рожденный от Бога» побеждает мир, что он, сначала личным согласием на новое рождение, а затем своею новою жизнью преодолевает законы этого мира, косной материи и самого времени. И возрожденная жизнь становится подлинно новой во всех отношениях, особенно же явственно – в нравственном.

Обманчивость видимой евангельской простоты – простого понимания простых слов – нередко вводит в заблуждение: кажется, что все понятно. На самом же деле, люди умные и образованные, но «по образу» невозрожденного человека, обычно честно признаются, что именно того, что такое второе рождение или возрождение, они понять совершенно не могут.

В этом отношении характерна беседа Христа с весьма образованным фарисеем Никодимом (третья глава Евангелия от Иоанна), в которой Никодим узнает о «рождении свыше» и ничего не понимает, как нравственно и душевно глухой. (Позже, однако, он преодолевает свой рационализм и становится тайным учеником Иисуса Христа).

Никодим пришел к Иисусу ночью и сказал Ему: Равви! мы знаем, что Ты – учитель, пришедший от Бога; ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто не сможет творить, если не будет с ним Бог. Иисус сказал ему в ответ: истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божьего. Никодим говорит Ему: как человек может родиться, будучи стар? Неужели он может войти второй раз во утробу своей матери и родиться? Иисус же отвечал: истинно, истинно говоря тебе: если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царство Небесное.

Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух. Не удиляйся тому, что я сказал тебе: должно вам родится свыше. Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким рожденным от Духа. Никодим сказал Ему в ответ: как это может быть? Иисус отвечал и сказал ему: ты – учитель Израилев и этого не знаешь? Истинно, истинно говорю тебе. Мы говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели, а вы свидетельства нашего не принимаете; если Я сказал вам о земном, и вы не верите, как поверите, если буду вам говорить о Небесном?» (Ио.3,2–12)

По такому образцу происходят встречи людей приземленного сознания с христианством. Только далеко не всегда честность рассуждения, высокая интуиция и живой опыт побеждают косность дискурсивного разума (Как в случае с Никодимом), перед человеком так и остается никодимовский вопрос: как это второе рождение может быть?»

В глубокою тайну возрождения с Божественной стороны («рожденное от Бога») проникнуть трудно, и потому более целесообразно попытаться увидеть, что же происходит с человеческой стороны.

По нормальной схеме происходит следующее: отвержение прежних, греховных установок в области нравственной, и приятие новых, предлагаемых Божественным откровением. Почему происходит этот процесс с человеком, каковы его нравственно-психологические мотивы – всегда загадка. Ясно только, что и здесь не обходится без Бога, еще точнее без слова Божия, что и подтверждается самим словом Божиим: «родил Он нас словом истины» (Иак. 2,18). Слово истины таинственным образом оплодотворяет душу, и она уже не может жить многими словами лжи, как она жила прежде. Поэтому прежняя душа, с этими многими словами лжи, иначе говоря, со многим грехом, перестает существовать, и в ней начинает говорить святое и чистое слово истины.

Этот переворот очень точно отражает ситуацию возвращения от сумасшествия к здравомыслию, что трогательно и убедительно показано в знаменитой притче о блудном сыне.

В ней рассказывается о том, как некий сын весьма почтенного родителя, промотав с блудницами и грешниками выданную ему отцом часть наследства, стал нищенствовать в далекой стране, нанявшись работником, был доволен похлебкой, которую ели свиньи. Но затем он «пришед же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествует хлебом, а я умираю от голода! Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! Я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: Принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного тельца и заколите: станем есть и веселиться, ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся» (Лук. 15,17–24).

Нравственно и психологически переломный момент этого, и всякого подобного покаяния – возрождения заключается в словах: пришед в себя. Это означает, что прежняя жизнь была по сути «бытием-не-в-себе», что в глубоком языковом сознании означает: сумасшествие. Человек сошел с ума своего и бытийствует не в себе: не в своей воле, не в своем сознании, не в своих чувствах, хотя со стороны психологической он полностью погружен в свои переживания и не хочет знать и видеть ничего и никого. Это наиболее страшный и наиболее повсеместный вид плененности души, когда такая плененность не ощущается.

Тогда может казаться, что человек вполне нормален, в своем уме, довольно добрый, и очевидного зла никому не творит, и живет не по чьей-то чужой, а по своей, в общем, нормальной воле, конечно, несколько ограниченной условиями существования и правилами общежития. И какая страшная катастрофа оказаться перед полной ничтожностью своей жизни; придти в себя и увидеть глупость и пустоту своих мыслей, мелочность и животно-эгоистическую направленность как бы своих чувств, бессилие своей воли, как бы своей, потому что она представлялась порою могучей и сметала на своем пути огромные ветряные мельницы и человеческие судьбы.

Но прийти в себя, значит не только увидеть безумие, бесполезность и безобразие своего существования. Покаяние – полупокаяние, если в нем не будет умной решимости: встану, пойду к отцу моему и скажу: отче! Я согрешил перед небом и перед тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в любом возможном, хотя бы и самом низком качестве («в число наемников»).

В этих словах огромное содержание, глубоко характеризующее человеческую личность: в них и стыд, и правда, и смирение, и поиск милости, и крепкая надежда. И более того: «прими в число наемников» – означает готовность не выходить из воли того, перед кем виноват; решимость на коренное изменение: от греха, разврата, своеволия и жизни не в себе – к святости, послушанию, чистым нормам нравственного бытия.

Но и такое покаяние еще не завершено. Оно еще только в возможности, по милости Того, Кто имеет в себе мощь не только очистить от прошлого и дать силы для будущего, пока не будет услышано в ответ на прошение: «прими» – любовно-утвердительное: «ты принят». Именно так и происходит в притче: сын принят в прежнем достоинстве (особый символ – перстень на руку); а теперь «будем веселиться, ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся».

Возрожденная – в крещении и покаянии – личность, воссоединившаяся с Богом, становится новым творением («кто во Христе, тот новая тварь») (2Кор. 5,17), обладающим особым дарованием. Такая личность творит (заметим: не просто говорит) правду (1Иоан. 2,29). Личности особенной высоты могут сказать о себе: «мы имеем ум Христов» (1Кор. 2,16) и даже: «уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2,20). Это не просто и не столько личностные характеристики выдающихся личностей, сколько указатели движения, направления всех душ, возрожденных Богом.

Еще более прямое и практическое значение имеют слова апостола Павла, в которых содержится главная нравственная характеристика возродившихся через покаяние: «...мертвые для греха, живые же для Бога» (Рим. 6,4). Вся нравственная история христианской церкви наполнена такими образцами умерших для греха и оживших для Бога.

И первый из них – благочестивый разбойник, о котором рассказывается в Евангелии от Луки. Когда Иисуса распинали на Голгофе, справа и слева от Него были повешены на крестах два злодея, схваченных и осужденных на позорную смерть за свои разбойничьи дела. Но в то время как один из них, вместе с беснующейся толпой поносил Богочеловека, другой, унимая его, произнес великие слова: «или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли; а Он ничего худого не сделал». И сказал Иисусу: «Помяни мя Господи, когда придешь во Царствие Твое!» И сказал ему Иисус: «истинно говорю тебе; ныне же будешь со мною в раю» (Лк. 23,39–42).

Вместе со своим Главою, Христом, святая Церковь в своих прекрасных песнопениях высоко почитает нравственный подвиг благочестивого разбойника, сказанные им слова, в которых только на поверхностный взгляд не содержится ничего особенного. Но при серьезном непредвзятом внимании невозможно не увидеть в них подлинного перерождения – и когда! – в минуты мучительной смерти. В этих словах слышится и неожиданно овеявший его страх Божий, к которому он призывает и своего товарища; и сознание своей вины, и заслуженности принимаемого наказания; и вдруг появившаяся вера в Божественное достоинство Того, Кто висит рядом с ним как злодей; и проснувшаяся от этой веры смиренная молитва, в которой только и содержится, что просьба помянуть во Царствии. Но так очевиден здесь нравственный и духовный переворот, что по обещанию Спасителя, разбойник становится первым из тех, кому вслед за Христом открываются двери рая. И можно основательно предположить, что останься этот разбойник в живых, вся его последующая жизнь была бы наполнена напряженной духовной и нравственной работой.

Разбойник начинает нескончаемый ряд возрожденных воскресением Иисуса Христа из мертвых, творящих правду, имеющих ум Христов новых творений. Можно привести длинную цепь святых христианской Церкви: и мучеников, и святителей, и преподобных, и благоверных князей (один только просветитель Руси, равноапостольный князь Владимир – какой высокий пример удивительного перерождения); длинная цепь житий этих святых может стать для изучающего христианскую этику главной частью живой хрестоматии к полусхоластической теории.

А, обращаясь к нашему времени – второй половине двадцатого века, когда вся жизнь, связанная специфическим большевистским, а затем – постсоветским атеизмом, призывала к тому, чтобы быть мертвыми для Бога, живыми для греха, мы видим тысячи наших современников, возрожденных покаянием к жизни, мертвой для греха и живой для Бога. Эти примеры свидетельствуют, что ряды возрождаемых никогда не кончатся.

Рассматриваемое здесь покаяние-возрождение связано, прежде всего, с коренным изменением центральных установок ума и сердца. Обычная нерелигиозная установка состоит в том, что самым существенным личностным центром является собственное «я» в его падшей данности. В нравственном аспекте это означает, что отношение к себе, к другим людям, Богу, миру и прочее – и соответствующие этому отношению типы поведения, – определяются исключительно критериями индивидуалистического центра, лишь до некоторой степени связанного с общественными нормами. Непринципиально меняется дело при замене индивидуального центра коллективным: коллективный субъективизм ничуть не лучше индивидуального; более того – личность всегда богаче коллектива.

Покаяние перестраивает все: центром личности становится высшая объективность – Бог, Который, как Создатель и определяет, каким должен быть созданный Им человек. Человек в покаянии говорит: прав всегда Бог, а не я. И следующий шаг: я сам по себе почти всегда не прав. По крайней мере, малой ложью пронизаны все мои слова, поступки и внутренний мир. И это сознание есть уже очень решительный шаг в покаянии-возрождении. Потому что прежде человеку свойственно видеть свою правоту, а уж если неправоту, то неправоту лишь отдельных поступков, а не личностного содержания в целом.

Покаяние властно принуждает человека принять закон, данный Богом, и заменить усвоенные принципы и установки на новые, часто совершенно противоположные. До покаяния своеволие, ограниченное по необходимости волями других личностей и общества, является ведущим жизненным принципом. Покаяние вводит в жизнь возрожденной личности установку на Божественную волю и на ее исполнение. Сверхудовлетворение материальными благами – один из важнейших принципов невозрожденной личности. Покаяние меняет этот принцип на прямо противоположный – воздержание.

Определяющим началом в отношениях к Богу становится вера, определяемая на материале догматическом как уверенность, на материале мистическом как доверие, на материале нравственном как верность. Уверенность, доверие и верность связаны друг с другом (и объединены общим именованием – вера), а в практическо-жизненной сфере выражаются как подвиг, потому что всякое изменение внутренних смыслов бытия реализуется подвижнически. Реализация внутренних возможностей требует прорыва из сложившихся умственно-душевных структур, а значит – чрезвычайного и постоянного напряжения. И это тоже дело покаяния.

Покаяние начинает духовный труд, который был неведом прежде. И не только духовный. Реальность свершившегося покаяния удостоверяется решимостью, всегда выражаемой в конкретных намерениях, а затем в исполнении, не просто прекратить греховную жизнь, особенно в наиболее очевидных ее проявлениях, но каким-то образом искупить ущерб, нанесенный ею прежде.

Евангельским примером такого покаяния служит рассказ о Закхее (Лук.19,1–10). Старший мытарь (сборщик податей, начальник налоговой инспекции, сказали бы мы теперь) Закхей был очень богат и, по-видимому, нажил свое богатство неправедными нещадными поборами и взятками. Когда он услышал об Иисусе, что-то перевернулось в его сердце – собственно, что и есть сердечный момент покаяния-возрождения. Он, находясь на дороге, по которой должен пройти Иисус, забежал вперед и влез на дерево, чтобы лучше увидеть Его. Когда же Иисус проходил мимо Закхея, то пообещал ему быть в этот же день в его доме. И принимая Иисуса, Закхей, в удостоверение своего покаяния, обещал половину своего имения раздать нищим, а тем, кому нанес материальный ущерб, воздать вчетверо.

Однако и в смысле конкретных плодов покаяние не ограничивается оставлением греховной жизни (быть мертвым ко греху), но принимает решение «быть живым для Бога», т.е. идти путем нравственного совершенствования. И этот путь бесконечен, потому что нравственные идеалы, по их абсолютности, в условиях временной человеческой жизни, бесконечно высоки; но все же начальный момент покаяния-возрождения – самый существенный, потому что он отделен от прошлого пропастью подвига, а последующая жизнь есть органическое выражение и осуществление начального переворота.

Но хотя душа и возрождается в покаянии, новая жизнь и в переживании и в нравственном делании продолжает осуществляться в покаянном духе.

Личный опыт тех, кто, покаявшись, возродился к новой жизни, и весь опыт Церкви свидетельствует, что каждый день, совесть, работающая достаточно тонко и серьезно, показывает, что есть в чем каяться.

Великий знаток и учитель любви, святой апостол Иоанн Богослов пишет: «Если говорим, что не имеем греха, – обманываем сами себя, и истины нет в нас» (1Иоан. 1,8). И когда Господь Иисус Христос говорит: «Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» – имеется в виду, прежде всего первое покаяние-возрождение, но не исключается и то непрестанное ежедневное покаяние, которое продолжается после возрождения, то медленное преображения души, которое совершается и после того, как человек стал «мертв для греха». Иначе невозможно понять: если мертв – то почему же продолжается действие греха? Почему душа так печально видит свое несовершенство и тоскует о совершенстве и покаянно взыскивает его?

Апостол Павел пишет: «По внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим. 7,22–24). Эту мысль апостола можно еще выразить следующим образом: в результате первоначального сознания меняется «внутренний человек», так что сознание, ум, установки меняются настолько, что этот «внутренний человек» даже находит удовольствие в законе Божием. Исполнение этого закона, однако, связано с постоянным самоотвержением, отказом от многих прежних привязанностей, желаний, образа мыслей, чувств и действий. В том числе и таких действий, которые не обязательно могут быть оценены отрицательно, даже с позиций самой взыскательной морали.

Известно, что обычно у людей традиционно нераскаянного, падшего типа, как принято говорить в христианском богословии, «ветхого⁹, даже если они живут по общественным представлениям «порядочно», ведущим мотивом действий является исполнение желаний, приводящих к удовольствию, радости – поверхностно-животной или психологически насыщенной. Исполнение многообразных «хочется» в таком случае и составляет содержание жизни; – покаяние же состоит в аскетических преодолениях этих многообразных «хочется».

Это самоотверженное делание, утеснение своей природы, воздержание трудно и скорбно для человека. Но настоящее покаяние так удивительно изменяет человека, что вся душа его непрерывно тянется к Богу («как олень на источники водные» – сказал в одном из псалмов царь Давид). Это тяготение, или «печаль о Боге», по слову апостола Павла делает и закон Бога дорогим и сладким.

И все же еще оставшиеся прежние склонности («закон плоти») тянут в свою сторону, и поползновения эти пережимаются как нечистота. Порою степень поползновений к греху так сильна, а собственные силы так недостаточны, что поползновения переходят в действие, и тогда переживание нечистоты становится более определенным. Причем это бессилие может ощущаться не только в невозможности противостать закону плоти, но и в непонимании – особенно при недостатке опыта – действия зла, в неумении отличать зло от добра (различение духов), в неспособности увидеть приближающееся к душе зло, наконец, в невнимании к предлагаемому Богом и Церковью деланию.

Все это создает прекрасную почву для действия «закона плоти», и он действует более или менее постоянно – у одних, особенно в начале пути и когда не принимаются нужные аскетические меры, более грубо; у других, живущих напряженной аскетической жизнью – более тонко. Действие закона плоти переживается как падение с тем большей силой, чем более ярко и значительно было первоначальное покаяние, возродившее личность и развившее в ней печаль о Боге. Именно поэтому апостол Павел пишет, что «печаль по Боге делает покаяние неизменным"(2Кор. 7,10) . Эта печаль не только видит и переживает, но заставляет изживать грех, что составляет сущность длящегося, постоянного, на всю жизнь, покаяния.

Незнание или плохое знание человеческих особенностей покаянной аскетической жизни может приводить к новым катастрофическим последствиям.

Так в Евангелии рассказывается следующая притча: «когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит его.

Тогда говорит: возвращусь в дом свой, откуда я вышел. И пришед, находит его незанятым, выметенным и убранным. Тогда идет и берет с собой семь других духов, злейших себя, и, вошедши, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого» (Мат.12, 43–45).

Нечистые духи в аскетическом нравственном подходе ассоциируются с различными родами страстей. Таким образом, вышедший из человека нечистый дух может рассматриваться как некая побежденная страсть. Когда душа, изгнав страсть, не умеет наполнить себя святым нравственным содержанием, нечистые духи помогают внедрить в нее гораздо более насыщенную и интенсивно работающую страстность.

Наблюдение за подобными ситуациями – а у человека внимательного они всегда найдутся под рукой – показывают типично действующий механизм закона плоти. Зная этот механизм, человек, сумевший победить греховную привычку, должен, прежде всего, поставить свой ум на страже сердца, чтобы рассматривать, по крайней мере, грубые греховные помыслы и стараться не пропускать их. Когда такая задача не ставится, может случиться происходит один из наиболее вероятных вариантов развития событий.

Например, человек победил грех пьянства, и эта победа была заслуженным результатом серьезной работы (включая аскетическую и молитвенную) его самого, близких ему людей и всей церкви. Но Духу Святому пока не нашлось места в вычищенном сердце: Он по-настоящему не призван, и страж у сердечных ворот не поставлен. Потихоньку приближается, возвращается прежняя страсть, ведущая семерку товарищей. Первым подкрадывается нечистый дух гордости: либо в виде самодовольства («какой же я все-таки молодец, что сумел сам победить свой порок»), либо самонадеянности («оказывается, это не так уж и трудно, и у меня достаточно сил, чтобы справиться с этим»), либо самоуверенности («да и вообще эта мерзость не посмеет ко мне больше приблизиться, зная, что я опытный борец и победитель»).

Проникнув в душу, дух гордости дает проход следующему духу: духу лености, который так естественно является в результате бездействия бывшей порочной привычки, Совесть спокойна; хочется отдохнуть от прежней напряженности, «заслуженный отдых» никогда еще не был так заслужен, как теперь. И если некоторое внешнее делание дух лености еще пропускает, то зато им и удовлетворяется. Делание же внутреннее либо оставляется, либо приобретает также внешний характер, что особенно опасно, когда речь идет о таком внутреннем делании, как молитва. Молитва, совершаемая исключительно по внешнему канону, перестает быть собственно молитвой, и таким образом, вслед за леностью в душу вползает следующий угрюмый грех – безмолитвенности. Но внешнее делание, совершаемое без внутреннего молитвенного содержания, будучи вполне удовлетворено самим собой, тем самым привлекает следующий нечистый дух – нераскаянности, который обычно проникает в душу в сопровождении двух помощников: самооправдания и невнимательности к себе.

Этот дух производит страшное разъедающее действие и сам по себе, и потому, что многочисленные повседневные погрешности, не встречая сопротивления, свободно входят в душу и делают там, что хотят.

Среди множества других нечистых духов самые болезненные удары может нанести дух неблагодарности, что обычно и бывает. Коварная работа этого духа заключается в том, что при его действии человек перестает видеть что-либо доброе ни в действиях Бога, ни в действиях людей, любящих его. Возникающее в результате равнодушие к людям готовит почву для следующего нечистого духа – замкнутости на самом себе. В результате работы этого духа возрастает фантастическая обидчивость, озлобленность, недовольство. Сам же человек, ослепленный своей замкнутостью и равнодушием, может раздавать другим беспощадные удары, даже не замечая этого. В результате резко сужается круг одиночества, вокруг оказываются одни обломки – и души, и прежних добрых отношений. И тогда-то в душу проникает самый страшный и разрушительный дух, от которого исчезает в ней все доброе – дух уныния. И теперь самая пора снова запить.

Предложенный вариант представляет собой одну из возможных схематических иллюстраций того, что после главного, единственного – возрождающего – покаяния постоянно и неизбежно возникают причины для ежедневной покаянной работы. Такая покаянная работа должна иметь ясную структуру и определенное содержание.

Судя по тому, что Церковь предлагает ежедневное чтение рассмотренного выше пятидесятого псалма своим членам, структура ежедневного покаяния практически не отличается от покаяния-возрождения: то же искание милости Божией, то же понимание своего преступления, вины и некой неизбежности нечистой жизни; то же стремление очиститься от греховного прошлого и получить сверхъестественные силы на будущее, то же обещание приложить старания, чтобы не грешить впредь. И даже – почти то же ощущение возрождения, но, конечно, не абсолютного, как в «главном» покаянии, поэтому его вернее будет назвать обновлением, а не возрождением.

Но это повседневное «неизменное» покаяние отличается от «главного» не только тем, что одно имеет характер переворота, мгновенного акта, а другое – протяженно и постоянно; и не только степенью напряженности: покаяние возрождение, конечно, более напряженно. У человека возрожденного, даже при сильных падениях не может быть переживания и сознания полного отпадения от Бога; как бы эти отпадения ни были тяжелы, они все же имеют частный характер. Полнота самоотвержения, бывшая в покаянии-возрождении, никогда не бывает такою же после, да и нет нужды – ибо не бывает такой же полноты отпадения.

Но человек, постоянно кающийся, никогда не забывает о своих прежних пороках и отступлениях. И не потому, что Бог «не простил» ему грехов – в такой мысли содержится богохульство и неверие в бесконечное милосердие Божие; но эти бывшие пороки всегда напоминают ему о порочных склонностях падшей природы.

Вообще память о бывшей тяжкой вине делает более живыми раскаянные чувства, сопровождающие покаяние. Люди, тонко чувствующие связь со своими близкими, переживают их грехопадения отчасти как свои; особенно это относится к родителям, понимающим, что они и в самом деле своим недостаточно разумным и чистым воспитанием ответственны за порочную жизнь своих детей, за их безобразия не только в нежном, но и в гораздо более зрелом возрасте.

Дети также порою не могут не чувствовать, что кровь отцов донесла до них греховные склонности прежних поколений. Приговорив Иисуса к распятию, иудеи обоснованно говорили: «Кровь Его на нас и на чадах наших».

Люди с еще более тонким нравственным сознанием чувствуют не только генетическую, но и нравственную связь со всем своим народом. Так, в книге пророка Даниила приводится покаянная песня трех еврейских юношей в Вавилонском плену. Они, лично ни в чем не виноватые пред Богом, но, тяжко переживая грех отступления своего народа, предавшего Бога, произнесли знаменитые покаянные слова: «Мы согрешали, творили беззакония и неправду пред Тобою, и не сотворили – и не соблюли все, что Ты заповедал нам».

В этом постоянном неизменном покаянии наиболее основательно непосредственное переживание своей собственной вины: вины исчезающей минуты, вины вечереющего дня, вины завершающейся недели или истекающего года.

Вины проступка совершенного, – которого нельзя было совершать, и несовершенного, который мог быть совершен; вины словом, сказанным и несказанным; вины промелькнувшего пустого недостойного или грязного желания; вины дурацкой мысли. Вины мелких, но вполне конкретных постоянных преступлений.

Вины нечестия, нецеломудрия и неправедности. Вины непрекращающейся страсти или ее секундного движения. Вины безмыслия и бесчувствия. Вины самых разнообразных предательств: Бога, ближних и самого себя. Вины забвения, неисполнения и нарушения заповедей Божиих и вообще неисполнения жизненных заданностей. Вины наполненности жизни пустыми удовольствиями. Вины пренебрежения даром Божественной свободы и другими дарами. Вины постоянного возвращения к земным позициям с забвением небесных. Вины самооправдания и самодовольства. Вины всей жизни, пронизанной бесконечной цепью грехов, искажений, беззаконий, заблуждений и ошибок. Вины плененности различными пристрастиями, часто пошлыми и бессодержательными.

Так, плененность пристрастия к людям, например, приводит к тому, что вместо чистой, открытой христианской любви, расширяющей, распространяющей сердце, возникает обычная подмена – затягивающая чувствительная влюбленность, патологически сужающая сердце до размеров одного человека (кумира). Плененность пристрастиями к любым вещам и явлениям века сего отводит душу от Творца – к творению (порою даже к человеческому творению, и оно тоже становится кумиром). Плененность своими страстями выращивает главный кумир – «Я».

Но одно переживание и осознание вины бесплодно и бессмысленно; оно превращается в непрерывное – как белка в колесе – верчение в неистовом круге психологии и психоанализа. Когда нет реального освобождения от греха, такое покаяние становится равнодушным психологическим обычаем или переживанием разъедающего уныния.

Для того чтобы освободить человека от вины и греха и дать живые силы для подлинно чистой жизни, воплощается в мире сем Христос. Еще прежде Него среди израильского народа появляется великий пророк и Предтеча Господень Иоанн, который крестил, то есть омывал от душевной нечистоты в реке Иордане приходящих к нему людей. Будучи первым в новой эре проповедником покаяния, Иоанн взывает: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное». И когда Сам Христос выходит на проповедь, Он, прежде всего, произносит те же слова, которые произнес прежде Предтеча: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное».

Покаяние, которое проповедовал Иоанн Креститель, и само его крещение стало очень значимым в нравственной истории мира. Но и оно оказывается недостаточным, помимо превосходящей реальности Царства Небесного. Это понимает и сам Креститель, указывая на разницу между собой и Христом: «Я крещу вас в воде в покаяние; но Идущий за мной сильнее меня; я недостоин понести обувь Его; Он будет крестить вас Духом, Святым и огнем. (Мат.3,4).

О необходимости восполнения Иоаннова (человеческого) крещения свидетельствует эпизод из книги деяний апостольских, в котором рассказывается, как апостол Павел в Ефесе нашел некоторых учеников Христа и сказал им: «Приняли ли вы Духа Святого, уверовав?» Они же сказали ему: «Мы даже и не слыхали, есть ли Дух Святой». Он сказал им: «во что вы крестились?» Они отвечали: «В Иоанново крещение». Павел сказал: «Иоанн крестил крещением покаяния, говоря людям, чтобы веровали в Грядущего по нем, то есть во Христа Иисуса». Услышав это, они крестились во имя Господа Иисуса Христа (Деян. 19,2–4).

«Приблизилось Царство Небесное» – означает, что явился на земле и начал свое дело Спаситель мира и Царь этого Небесного Царства, иного мира, мира незаходящего света, абсолютного блага, любви и чистоты; мира чистоты совершенной, куда ничто нечистое не может войти и соединиться с ним. Поэтому необходимо очищение всякой земной человеческой реальности, имеющей стремление к небесному миру.

Покаяние и есть это очищение, начинаемое в возможности, в установке, в решимости и завершаемое в полноте благодатною силою Божества. Потому покаяние есть дело Богочеловеческое; покаяние есть встреча Бога и человека. И со стороны человека движение навстречу Богу содержит готовность души к существенному нравственному изменению, перевороту, и потому такое движение не может быть формальным. Когда же оно формально, встреча не происходит, покаяния нет, потому что человек идет не навстречу, а в сторону.

А со стороны Бога – это вечная готовность любви совершить таинство очищения возлюбленного Своего создания, чтобы оно могло войти в Царство Небесное. И как таинство, оно становится делом церковным.

«Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию», – говорит Господь Иисус Христос (Лк. 5,32), эти слова выражают не элитарность наизнанку, по которой Бог своевольно отбирает для себя лишь некоторых людей, причем худших по меркам любой нравственности («не праведников, но грешников»). Праведник, сознающий свою правду, но не свою вину, тем самым не способен к покаянию. Но праведный человеческой праведностью, он все равно далек от совершенства и парадоксальности евангельских нравственных норм. И поле несовершенства, то есть различия между человеческой праведностью и евангельской высотой, которое может быть преодолено только покаянием – таинством и силой Божией, – не преодолевается «праведниками», они так и остаются в своей относительной человеческой чистоте и «праведности», но вне встречи с Богом.

Напротив, грешники слышат призыв Божий к покаянию; слышат именно потому, что они не могут не видеть свое безобразие и нечистоту; опытно знают свою неспособность исправить дело; переживают свое безобразие, и, не имея сил выйти из него сами, принимают призыв Божий как единственную возможность, которую страшно упустить, и потому они откликаются и идут навстречу Богу.

Это движение к Богу у тех, кто сознает себя грешниками, сопряжено одновременно со страхом и трепетом от ощущения, что им недопустимо пребывать рядом с чистейшим Богом. Это диалектическое переживание, когда невозможно оторваться от притягивающего Бога и вместе с тем необходимо пережить расстояние от Бога, удивительно показано в Евангелии. Когда Иисус Христос призвал на служение первых апостолов – простых рыбаков, то будущий первоверховный апостол Петр, после увиденного им чуда, совершенного Иисусом припал к коленям Его и стал говорить: «Отойди от меня, Господи, ибо я человек грешный» (Лк. 5,8). И предлагает отойти, и отпустить не может.

В плане Божественного действия центральный момент покаяния есть решение неба, выраженное словами: «прощаются тебе грехи твои». Много раз читатели Евангелия встречают эти слова, произносимые Иисусом по отношению к разным людям и не могут не признать справедливость других евангельских слов: «кто может прощать грехи, кроме Бога?»

Но в таком случае у любого современного человека (как, впрочем, у любого, живущего на земле после того, как Христос покинул ее) возникает вопрос: а что же мы теперь? Если Бог на небе и прощает нам наши грехи, то как мы на земле можем удостовериться в том, что они действительно прощены, очищены и изглажены, что таинство совершилось? Ответ прост. Господь Иисус Христос и по вознесении Своем на небо продолжает оставаться главой Церкви, как учит Священное Писание. Церковь, через своих священников, которых Богочеловек, отходя от земли, наделил правом «вязать и решить» грехи, совершает то же таинство; точнее – совершает его Бог в Церкви. И точно так же, как во времена Христа, кающийся грешник в Церкви получает мир с Богом и церковью, и «радость бывает на небесах об одном грешнике кающемся» (Лк. 15,7).

Так начинается подлинная нравственная жизнь личности, которая строится на объективных основаниях. Но это начало пути – покаяние, оставаясь неизменным, не отходит ни на один день нравственной жизни человека.

Покаяние есть начальное действие любви – вершины духовнонравственной жизни. Только в свете Божественной любви – постоянной; и человеческой, зарождающейся – можно увидеть свое безобразие. И только слово истины в любви, услышанное новым сердцем, возрождает того, кто жаждет возрождения.

Но все же увидеть – и возненавидеть свое уродство и безобразие, как в «общечеловеческой природе», так и в своих конкретных «художествах» – вот первая задача. Увидеть грех в его обнаженности, понять его, ужаснуться той катастрофе, которую он приносит в жизнь и в душу и встать на путь спасения, избавляющий от катастрофы и ведущий к подлинному блаженству – следующая важнейшая задача.