Ордынская пустынь Смоленской епархии

Местоположение. – Предания о начале. – Поплонский. – Пожертвование земли. – Построение каменного храма. – Строители: Александр, Лаврентий, Варлаам, Исаакий, Павел, Тихон, Мельхиседек, Владимир, Тихон, Викентий, Савва, Конон. – Упадок обители. – Назначение настоятелем Палладия. – Жизнь его в Белобережской Пустыне. – Прибытие в Ордынку. – Возобновление Пустыни. – Пожертвования А. А. Глазовой. – Путешествие о. Палладия на восток. – Возведение его в сан архимандрита. – Кончина. – Строитель Аполлоний. – Происхождение его. – Жизнь до монашества и в монашестве. – Ранняя кончина его. – Строитель Паисий.

Ордынская мужская (заштатная) пустынь находится в Поречском уезде Смоленской губернии, в 150 верстах от губернского города, а от уездных городов Поречья, Духовщины и Белого (Смоленской губернии), Велижа (Витебской губернии) и Торопца (Псковской губернии) почти в равном расстоянии – около 100 верст. Местоположение ее вполне благоприятствует стремлению иноческого духа к уединению и безмолвию. Со всех сторон ведет к ней путь, не представляющий большого удобства, а в известное время года почти недоступный. Раскинутые вокруг леса и болота отделяют ее от городов и селений, делая ее не по имени только, а на самом деле пустынью. Из-за лесов монастырь открывается в двух местах не прежде, как за четверть версты. Самое ближайшее село, где есть приходская церковь, Высочерт, отстоит от обители на 15 верст, а другие села: Щучье, Велесто и Салово удалены более чем на 20 верст; самая же ближайшая деревенька – Закеево, от монастыря в 4-х верстах. Особенно в северо-восточном направлении на далекое пространство (верст на 30 и более) тянутся леса, где, по словам старожилов, нет ни одного жилища, а быть может не бывала еще нога человека. Вся окрестность монастыря, покрытая лесом, зеленеет круглый год, потому что преобладающее в этом лесу дерево – ель и сосна, не покидает своей зелени ни летом, ни зимою, напоминая как бы вечность, всегда неизменную, постоянную. Пустынное однообразие местоположения оживляется двумя реками: – широкою и судоходною (в половодье) Межою, впадающею в Западную Двину, и притоком ее Ордынкою. Постоянно движущиеся светлые воды этих рек наглядно представляют глазу пустынника скоротечность и изменяемость всего земного. Пустынь расположена на левой стороне Межи, при впадении в нее Ордынки.

По письменным памятникам, начало Ордынской пустыни относится к первой четверти прошедшего столетия; но местные предания, переходящие из поколения в поколение (например, в деревне Закеево), дают повод думать, что окрестности пустыни издавна служили местом убежища благочестивым иноков. По одному преданию поселение иноков в Ордынском лесу относится еще к половине XV века. В 1451 году хан Синей или Ногайской орды, Седи-Ахмет, вторгся в пределы России. Великий князь Василий Васильевич Темный (так названный потому, что был ослеплен своим соперником князем Димитрием Шемякою), выставил рать свою на берегах Оки, под начальством князя Звенигородского. Но малодушный воевода, устрашившись многочисленности неприятеля, бежал со всеми полками и открыл татарам путь к Москве. Великий князь, вверив защиту столицы митрополиту Ионе, матери своей Софии, сыну Юрию и боярам, а супругу с меньшими детьми отослав в Углич, отправился к берегам Волги, где должны были сосредоточиться новые силы¹). В это страшное время, когда Москва с часу на час ожидала появления под своими стенами неприятельских полчищ, два инока одного московского монастыря, взяв в благословение себе большую икону Владимирской Божией Матери, удалились из города, надеясь найти себе другое, более спокойное и надежное пристанище. Татары появились под Москвою, выжгли посады и поспешно отступили, гонимые непонятным страхом, а иноки путешественники ушли в леса, за 600 верст от Москвы. Считая себя в безопасности от диких хищников, они поселились на левом берегу речки Жидовки, впадающей в Межу. Сначала пустынники жили в шалашах и пещерах; потом, когда слух о добродетельной жизни их привлек в пустыню других любителей уединения, они построили деревянную церковь. Скоро пожар истребил это первоначальное поселение, и монастырь был перенесен на иное более удобное место, именно туда, где и теперь стоит Ордынская пустынь. Речка, вероятно, по причине страха ордынцев, приведшего сюда первых поселенцев, переименована Ордынкою, а от нее получила свое название и самая пустынь. На месте, где, по предположению, первоначально находился монастырь, до сего времени отрывают кости умерших и камни, бывшие основанием зданий, т.е. храма, келий и т.п.

По другому преданию, поселение иноков в Ордынском лесу приурочивается ко времени относительно позднейшему. В царствование Алексея Михайловича, Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин, великий полномочный посол, большой печати и государственных посольских дел оберегатель, подпав опале и приняв в Новгороде монашество с именем Антония, поселился на берегу реки Межи, напротив теперешней обители. Здесь он выстроил церковь, которая впоследствии сгорела, но икона Владимирской Божией Матери, находившаяся в храме и принесенная им из Москвы, осталась невредимою. На этом месте сохранились доныне следы бывших когда-то построек: попадается кирпич как бы из фундамента, замечается подвал, колодезь и т.п. Это предание производит название речки и пустыни от фамилии Ордына-Нащокина.

В начале XVIII века обитель пришла в крайний упадок, так что некому было совершать богослужение. Протоиерей села Устья (фамилия неизвестна) и смоленский дворянин Никифор Поплонский, бывший в том селе ктитором, без согласия братии взяли икону Владимирской Божией Матери в свою церковь. Но скоро постигла того и другого болезнь, которую они сочли наказанием Божиим за свой грех, а поэтому и поспешили возвратить Икону в монастырь. После этого случая г. Поплонский сделался усердным благотворителем обители и подарил ей, около 1720 года, в вечное владение лесные дачи и достаточное количество пахотной и сенокосной земли, всего на три версты в длину и столько же в поперечнике по речке Ордынке. Это пожертвование было утверждено благословением Варлаама, митрополита Смоленского. Принимая ревностное участие в благоустройстве Ордынской пустыни, тот же помещик был одним из главных жертвователей при постройке каменного храма и келий. Усердием его воздвигнута каменная соборная церковь. Нижний этаж ее отделан и освящен в 1725 году и честь Рождества Богородицы, а верхний отделан в 1730 году, и в следующем году освящен в честь Сошествия Св. Духа. Впоследствии к этой церкви, старанием преосвященного Варлаама, митрополита Смоленского, пристроена небольшая каменная церковь Владимирской Божией Матери.

Сведения о состоянии Ордынской пустыни в прошедшем столетии и первой половине нынешнего весьма скудны. Из дел консистории видно, что в 1739 году был строителем Александр: по резолюции епископа Гедеона (Вишневского), управлявшего смоленскою паствою с 1728 по 1761 год, он был лишен строительства и подвергнут наказанию «за неслужение в высокоторжественные дни²». Строитель Лаврентий известен по надписи на обороте иконы св. Димитрия Ростовского, сохранившейся чрезвычайно хорошо и находящейся в церкви Владимирской Божией Матери. Эта надпись читается так: «1762 г. Октября 30 дня писал сей образ Торопецкий живописец Гавриил Дерябин, по обещанию господина Симеона Степанова сына Жукова в пустынь Ордынку при строителе иеромонахе Лаврентии». Таким образом эта икона писана 10 лет спустя по открытии мощей св. Димитрия Ростовского. Из указов епархиального начальства, хранящихся с 1754 года³, видно, что иеромонах Бельской Красногородищенской пустыни, Исаакий, по просьбе тамошнего ктитора Богдана Алексеевича Пенского, 28 октября 1786 года определен строителем Ордынской пустыни, на место строителя Варлаама, но в каком году Варлаам вступил в управление монастырем, кто были предместники его, об этом ничего неизвестно. Имена настоятелей в хронологическом порядке могут быть названы только со времени Исаакия, который управлял обителью до 1803 года. С этого года по 1815 был строителем иеромонах Мельхиседек, а потом Павел по 1816 год, а с половины этого года по 10 апреля 1817 года Тихон. Затем был переведен из Красногородищенской пустыни строитель Владимир, по выражению указа «как бы в вознаграждение за долгое время пречестной жизни в Красногородске, поколику Ордынская преимущественнее ее». Владимир получил увольнение от управления в 1833 г. и в указе от 22 июля было сказано: «По уважению долговременной и беспорочной службы дать приличную келью и доставлять ему от общественной трапезы безбедное пропитание и содержание, а при открытии больничной вакансии, при первом случае, поместить его на оную, да от попечительства назначить ежегодно 20 рублей». После Владимира исправлял должность строителя до 1835 года казначей пустыни Алексей, а за поступлением его в Смоленский архиерейский дом, где он и умер, назначен строителем Тихон, который управлял монастырем до своей смерти в 1841 году.

Частая смена настоятелей не могла содействовать благоустройству Ордынской обители, которая нуждалась в самоотверженных и деятельных управителях. В течение трех лет, с 1841 по 1844 год, переменились три строителя: Викентий, Савва и Конон. Первый был из окончивших курс в С.-Петербургской армейской семинарии, в мире назывался Григорий Герасимович Высоцкий и был сельским протоиереем и благочинным. Он первый позаботился о приведении в известность и порядок монастырских документов и книг. Савва был перемещен игуменом в Юхновский Казанский монастырь, а Конон, отличавшийся, при доброте и благочестии, крайнею простотою сердца, был назначен в архиерейский дом духовником. Хотя о пустыне ходила молва, что она когда-то имела общежитие в широком размере, но в это время она была в таком нравственном и материальном упадке, что служила ссыльным местом для подначальных лиц духовного звания за проступки по должности. Настоятели постоянно сменялись; монашествующие разошлись по другим монастырям; пять или шесть иноков-старцев, по дряхлости не желавших перемены места жительства, доживали в ней свой век; иеромонахов в обители не было, а только один подначальный священник, который совершал богослужение в праздничные дни; подначальные помогали в отправлении церковной службы, думая, конечно, не о пользе обители, а о том, как бы поскорее окончить срок своего наказания и навсегда оставить бедную и неприветливую пустынь⁴. Внешний вид монастыря был самый жалкий: вместо ограды была какая-то изгородь; трехпридельная церковь, по внешности близкая к разрушению и внутри поражавшая своею бедностью, требовала капитальных исправлений; кельи настоятеля и братии, хотя и каменные, скорее походили на развалины, чем на жилье; о прочих же постройках, в том числе ветхих лачугах для рабочих людей, и говорить нечего. Монастырские поля поросли лесом и кустарниками по недостатку рук для обработки их; все отрасли хозяйства были запущены и не доставляли выгоды. Время шло; одни люди сменялись другими; некому было подумать об исправлении ветхостей и о приведении хозяйства в порядок. Средств едва доставало на пропитание немногочисленного братства. При таком неблагоустроенном состоянии эта обитель была в полной безвестности и, можно сказать, запустении: богомольцев совсем не было, и она не пользовалась никаким влиянием на окружающее ее население.

Преосвященный Тимофей, архиепископ Смоленский, желал восстановить Ордынскую пустынь, но в то же время видел, что в его епархии нет человека, который мог бы исполнить это дело. Попечительный архипастырь обратился к Орловскому епископу Евлампию с просьбою о присылке достойного иеромонаха, преимущественно из Белобережской обители, для вручения ему Ордынской пустыни. Белобережский монастырь (Орловской епархии, Брянского уезда), общежительный, давно известный своим благоустройством, имел в то время опытных в духовной жизни подвижников. О двух белобережских старцах, Макарие и Никите, сообщены подробные сведения в «Страннике⁵». О Тихоне нет печатных известий, но этот иеромонах оставил по себе славу великого старца: несколько раз предлагали ему настоятельство, сан игумена, или даже архимандрита, но он отказывался и жил в обители, как затворник. Из этой обители, воспитывавшей таких подвижников, суждено Промыслом выйти и будущему обновителю Ордынской пустыни.

10 июня 1844 года был получен в Ордынской пустыне указ духовной консистории, в котором, между прочим, было сказано: «Преосвященный Тимофей, озабочиваясь о благоустройстве пустынь и монастырей, в особенности Ордынской, на ответной бумаге епископа Орловского Евлампия об увольнении из Белобережской пустыни иеромонаха Палладия, дал резолюцию: Отягощаясь управлением Ордынскою пустынью, иеромонах Конон несколько раз просил меня уволить его от строительской должности. Снисходя на неоднократные его прошения, предлагаю его уволить, приписав к архиерейскому дому, а на место его определить иеромонаха Палладия исправляющим должность строителя, с тем, чтобы он постепенно старался заводом в оной пустыни общежития; а сверх того, как в Ордынке есть только один белый священник Щербинский, то вызвать неукоснительно из Болдина монастыря священника Четыркина в сию пустынь для безостановочного богослужения». Таким образом, обновителем пустыни был избран, по сношению двух архипастырей, иеромонах Белобережской пустыни Палладий. Уроженец города Волоколамска, в мире Петр Коровин, он имел в Москве богатых родственников (сестра его была в замужестве за купцом 1 гильдии и фабрикантом Гладилиным) и вначале сам торговал там же пушными товарами. Благочестивое воспитание в доме родительском и неоднократное посещение в лета отрочества на своей родине Волоколамского Иосифова монастыря возбудило и развило в Петре раннее желание иноческой жизни. На 20 году он оставил торговлю и поступил в этот монастырь послушником, а спустя немного времени, для большего преуспеяния в подвигах иночества, переселился в славившуюся своим нравственным и материальным благоустройством Белобережскую пустынь, Орловской епархии. Здесь, в течение 30 лет, он проходил разные низшие послушания с примерною ревностью и потом был рукоположен во иеродиакона и иеромонаха. В сане иеромонаха он исправлял высшие должности, под руководством опытного настоятеля, архимандрита Моисея, оставившего по себе в Белых Берегах незабвенную память. О. Палладий знал о. Макария, с которым жил в одном корпусе и исполнял одинаковые послушания. Это был старец совершенно нестяжательный; келья его была пуста; у него не было даже на смену рубашки, но когда он готовился к причащению Св. Таин, то приходил в монастырскую кладовую и спрашивал себе рубашку, а по принятии Св. Таин опять относил ее туда. Одежда на нем была ветхая и в заплатах. Все его имущество состояло из мантии, рясы, подрясника, полушубка и толстого сукна фуфайки, да двух книг – аввы Дорофея и Псалтири. Трудолюбие, смирение, молчание его служили примером для остальной братии⁶. О Никите о. Палладий слышал от тех, которые лично знали его; ему рассказывали о строгой отшельнической жизни старца; указывали в лесной чаще, в двух верстах от монастыря, пригорок, на котором стояла келья подвижника, – колодезь, из которого он пил⁷. К этим назидательным рассказам присоединились личные наставления и беседы подвижника о. Тихона, к которому о. Палладий имел особое уважение. Однажды о. Палладий, со своим другом иноком, был послан в город. Пред отъездом, придя к о. Тихону испросить его молитв и благословения, он услышал от старца такие напутственные слова: «С тобою встретится в пути неприятность, не бойся, молись Господу, и Он избавит тебя от неприятности». В самом деле случилось так, как старец предсказал. О. Палладий был постоянным собеседником старца Тихона, который и умер на руках его, кончиною праведника. В бытность свою в Белобережской пустыне о. Палладий испросил себе увольнение для посещения св. мест Палестины и Афонской Горы, но промысл Божий не допустил тогда исполниться его желанию: он впал в болезнь. Товарищи его, не ожидая выздоровления, одни отправились в путешествие на восток. О. Палладий остался дома и вскоре был переведен на строительскую должность в Ордынскую пустынь.

Когда о. Палладий, 12 июля 1844 года, ехал и в Ордынскую пустынь, чтобы в первый раз взглянуть на место своего нового служения, он был утешен знаменательною встречею. По желанию жителей одной деревни несли к ним из пустыни икону Владимирской Божией Матери. О. Палладий, миновав деревню Каленидово, встретил в лесу это торжественное шествие. Он низко поклонился св. Иконе и горячо лобызал изображение Той, Которой служил в Белых Берегах и готовился послужить в Ордынке. Это обстоятельство о. Палладий почел благим предзнаменованием и решился посвятить все свои силы во благо Ордынской обители.

Не легко было бремя, которое взял на себя о. Палладий: все стороны монастырской жизни нуждались в обновлении и упорядочении. Помня слова Господа: ищите, во-первых, царства Божия и правды Его и это все (т. е. потребное для удовлетворения телесных нужд) приложится вам (Мф.6:33), новый строитель, прежде всего, обратил внимание на внутреннее, нравственное благоустройство обители. В основание всех монастырских порядков он положил общежитие, подавая братии в этом отношении самый назидательный пример. Потом приучил иноков к труду и повиновению, приохотил к внимательному и благоговейному отправлению церковных служб; взяв за образец богослужебный чин монастырей Белобережского, Юрьевского и даже св. Афонской горы, ввел тихое, приятное и умилительное пение, неспешное и вразумительное чтение псалмов и канонов и в пристойное время Отцов Церкви – св. Ефрема Сирина, Иоанна Лествичника и других, и каждую субботу на утрени акафист Пресвятой Богородице. Скоро молва о строгом благочинии Ордынской пустыни, благолепном служении и стройном монашеском пении распространилась далеко за пределы Смоленской епархии. Многие пожелали поступить в благоустраиваемую пустынь и в короткое время число братства возросло до 60 человек. Также и богомольцы стали во множестве приходить сюда для молитвы и назидания. Таким образом бедная обитель, едва вмещавшая в ветхом храме и полуразрушенных кельях несколько дряхлых отшельников, сделалась тесною для умножающейся братии и многочисленных богомольцев.

При таком усердном и деятельном строителе наружность обители совершенно изменилась: ветхие здания исправлены и возобновлены, воздвигнуты новые, и притом в больших размерах, с замечательною прочностью. В 1846 году о. Палладий построил большой деревянный корпус на каменном фундаменте, где поместил настоятельские и братские кельи и ризницу. Прежде богомольцы, приходившие в монастырь, за неимением особенного жилища для них, располагались или по кельям монахов, или на скотном дворе, а в летнее время на гумне, по сараям, даже под открытым небом. Все это не могло не оказывать вредного влияния на порядок монастырской жизни. О. Палладий в 1848 году выстроил для посетителей постоялый двор, где они находили и жилище, и пищу, за посильное вознаграждение в пользу братии. В 1849 году он построил дом для трапезы, которою довольствуются, кроме братии, и богомольцы. Так как число богомольцев с каждым годом умножалось более и более, то в 1853 году настоятель выстроил другую гостиницу, более обширную и удобную. Для склада товаров во все время ярмарки, 23 июня, в праздник Владимирской Божией Матери, он устроил вне монастыря особый гостиный двор. Но с особенною любовью о. Палладий обратил свое внимание на возобновление и сооружение храмов обители. Не желая прерывать богослужения, он в 1845 году сделал к приделу деревянную постройку, а потом, разобрав ветхий храм и оставив от него только северную и южную стены, начал сооружать каменный двухэтажный храм, вместительнее и великолепнее прежнего. Этот храм Византийского стиля, о пяти главах, длиною 15 и шириною 5 сажен. Нижняя церковь, Рождества Пресвятыя Богородицы, освящена 18 февраля 1850 года архимандритом Вяземского монастыря Вениамином, а верхняя, Сошествия Св. Духа, освящена 8 июля 1852 года преосвященным Тимофеем, епископом Смоленским и Дорогобужским. В то же время вдова капитан-лейтенанта, Александра Артемьевна Глазова, заявила желание о построении в Ордынской пустыне нового храма Софии Премудрости Божией, с приделами в честь икон Пресвятыя Богородицы Казанской и Смоленской. Для этого сооружения благотворительница назначила до 12 т. рублей в банковых билетах, монете и долговых обязательствах. Закладка и освящение храма совершены архиепископом Тимофеем. Храмоздательница, не имев детей и употребив все свое состояние в пользу обители, из Торопца, где жила доселе, переселилась в окрестность монастыря и посвятила остальную жизнь свою молитве. Когда она была еще в силах, сама ходила к каждому богослужению, а когда достигла глубокой старости и обессилела, то ее привозили и приносили в церковь. Тихо и мирно она скончалась, приняв пред смертью монашество, с именем Олимпиады, и была погребена о. Палладием рядом с могилою, приготовленною им для себя. Вместо прежней изгороди, окружавшей обитель, о. Палладий начал обносить ее каменною оградою с башнями по углам и церковью Св. Николая и на избранном для кладбища месте заложил церковь во имя св. Иоанна Предтечи, где ныне помещен скит.

Все эти многочисленные сооружения о. Палладий предпринимал, не имея готовых средств по тогдашней бедности обители, с твердою верою и несомненною надеждою на помощь Божию. Бог видимо благословлял все добрые предприятия о. строителя. Окрестные жители жертвовали в пользу обители хлебом, холстом и другими произведениями сельского хозяйства; купцы дарили деньги и товары. Кроме того, по старанию иеромонахов Аполлония и Паисия, обитель приобрела многих благотворителей в столицах и других городах. Особенно богатые пожертвования получала обитель из Москвы, где о. Палладий имел между купечеством знакомых и родственников. Церковная утварь, ризничные вещи, паникадила, подсвечники – все это было дар усердных и боголюбивых почитателей обители.

За свою неутомимую деятельность на пользу обители, примерную жизнь и благочестие, о. Палладий был произведен во игумена, и в том же (1858) году исполнил давнишнее желание свое – посетить св. места востока. Это путешествие устроилось при пособии московских родственников его. О. Паисий, теперешний настоятель Ордынской пустыни, сопутствовал своему учителю в такой дальней дороге. Поклонившись Гробу Господню в Иерусалиме, обойдя прочие св. места Палестины, путешественники на возвратном пути в отечество прибыли в св. Афонскую гору, и здесь о. Палладий принял схиму, с именем Пантелеймона. Но это обстоятельство никому не было известно до самой кончины его.

Путешествие о. Палладия продолжалось десять месяцев. Пользуясь его отсутствием и думая, что игумен более уже не возвратится в свою пустынь, завистники его старались всячески умалить заслуги его и набросить тень на честь его. Но безуспешны были клеветы их. Епархиальное начальство понимало, что о. Палладий сделал для Ордынской пустыни, и готовило ему справедливо заслуженное им воздаяние. 23 июня 1860 года о. Палладий был возведен в сан архимандрита. Еще семь лет архимандрит Палладий потрудился для своей обители и скончался 26 марта 1866 года, 65 лет от роду. Он погребен при входе в Софийский собор, направо, у паперти. Могила его обозначена чугунною, с приличною надписью, плитою, которая окружена такою же решеткою. Этот памятник – посмертное приношение о. Палладию вяземских граждан, столько чтивших его при жизни. Внешний вид о. Палладия невольно привлекал к нему: при среднем росте, сухость лица и тела, живые и проницательные глаза, добродушная улыбка – вот черты, памятные знавшим его лично.

В каком состоянии находилась Ордынская пустынь до о. Палладия и какою стала при управлении его засвидетельствовал преосвященный Антоний, епископ Смоленский, ныне архиепископ Казанский, в кратком слове, сказанном 3 сентября 1861 года, при освящении храма в ските при обители. «Еще не так давно пустынная обитель сия была очень пуста – и по скудости своего внешнего состояния: по малости и тесноте жилищ для обитания иноков, бедности самого храма молитвы, лишению достаточных средств к содержанию, – и по недостатку внутреннего благоустройства: по малому числу иноков, несовершенству чина, и келейного и церковного, оскудению духа монашеского. Но в непродолжительное время, благодатию Божиею и помощью пресвятой Матери Божией, являющей ей Свой особенный покров и источник милостей чрез Свою чудотворную икону, – эта пустыня жаждущая оживилась, обновилась, довольно благоустроилась и со вне и внутри, приобрела благотворителей, украсилась благолепием храмов, а наипаче красотою стройного чина богослужебного и строгой благочестивой жизни иноческой, наполнилась уже немалым числом обитателей, жаждущих спасения души, и стала привлекать к себе сонмы богомольцев... Теперь мы видим, что и сей пустыни, обогатившейся, после прежнего сиротства, многими чадами, рече Господь: расшири место твоея кущи и покровов твоих, водрузи, не пощади, продолжи ужя твоя, и колия твоя укрепи; еще на десно и на лево простри (Ис.54:2–3)⁸.

Преемником о. Палладия в настоятельстве был определен иеромонах Аполлоний, замечательный превратностью своей судьбы. О. Аполлоний, в мире Алексей Андреевич Змеев, происходил из Тверской губернии, где у него было родовое имение. Он воспитывался сначала дома, а потом в тверском благородном пансионе, и, не имея еще 20 лет от роду, был записан в ряды воинов. Быв произведен в офицерский чин, он участвовал в войне 1828 и 1829 годов с Турциею и в 1830 и 31 годах в усмирении польского мятежа; за разные отличия в военных делах Алексей Андреевич имел медали и ордена. До вступления в брак в Киеве, жизнь его, как он впоследствии сам признавался, не была чужда нравственных падений. Жена его была католичка по матери, а тесть лютеранин. Несмотря на разность вероисповедания, она любила православное богослужение и охотно ходила к церковной службе в Киево-Печерскую лавру. Бог наградил супругов в обилии земными благами, столь вожделенными для многих. Тесть Алексея Андреевича занимал выгодное место комиссионера-чиновника, и единственною наследницею его была дочь. Но не прочно земное счастье. Дети молодых супругов умирали в младенчестве, а за ними вскоре последовала и мать их. Похоронив любимую жену, Алексей Андреевич часто приходил в Киево-Печерскую лавру – к могиле ее, и здесь молился и горько плакал. Познакомившись с некоторыми иноками лавры, он в задушевных, назидательных беседах их находил себе отраду и утешение, а в советах их руководство для жизни. Алексей Андреевич в то время уже был готов покинуть мир и остаться навсегда в Киево-Печерской лавре, но тесть просил не оставлять его. Но скоро новое, неожиданное обстоятельство разлучило их. Однажды, в летний день, Алексей Андреевич поехал с тестем в пригородное село, арендуемое тестем. Вдруг они увидали над Киевом столп дыма. Какое-то грустное предчувствие запало в души их: они поспешили в город и на том месте, где стоял дом тестя, нашли кучу пепла и обгорелые остатки; все состояние, нажитое десятками лет трудовой жизни, было потеряно. Тесть его получил место в другом городе, а Алексей Андреевич отправился в родовое имение свое. У него было два брата: один из них, выйдя в отставку, управлял неразделенным имением: меньший брат был недоволен этим управлением и часто ссорился с братом. Все эти ссоры были неприятны миролюбивому духу Алексея Андреевича. Он уговорил недовольного переселиться с ним в другую часть Ржевского уезда. Здесь любимым занятием Алексея Андреевича было чтение священных и духовно-нравственных книг, а отрадою и утешением – посещение сельской церкви, находившейся недалеко от дома его, за рекою. Однажды, весною, во время говенья, он отправился в свою приходскую церковь, но не мог переехать реки, потому что мост снесло разливом воды. Это обстоятельство заставило Алексея Андреевича ехать в город Ржев. Здесь он познакомился с протоиереем Матвеем Александровичем Константиновым⁹, пользовавшимся большой известностью, между прочим, в сословии дворян. «Некоторые из них, – как замечается в биографии его, – особенно богобоязненные, оставляли свои поместья и переселялись на постоянное жительство в Ржев, чтобы, под руководством этого пастыря, спасать свою душу¹⁰». Под духовным руководством о. Матвея более и более созревало в Алексее Андреевиче расположение к иночеству.

Между тем братья умерли, оставив его единственным наследником отцовского имения. Но занятие житейскими хлопотами было несогласно со склонностями Алексея Андреевича, а поэтому он, предоставив управление деревнями сестре, пожелал испытать себя в пустынной жизни. Вдали от жилых мест, в глухом лесу, в келье одной пустынницы, когда-то подвизавшейся там, поселился Алексей Андреевич, в товариществе с поселянином, желавшим разделить уединение его. Покаянные и молитвенные подвиги его в этой пустыне известны одному Богу, потому что Алексей Андреевич никогда не любил рассказывать о себе. Из этого уединения, по благословению своего духовника о. Матвея, он предпринял путешествие по отечественным святым местам, в одежде бедного странника, с посохом в руках, с котомкою за плечами. Среди святых впечатлений наиболее чтимых обителей, душа его окончательно созрела для иночества. По возвращении домой, Алексей Андреевич отпустил своих крепостных на волю, продал имение и навсегда расстался с родиною своею. В Ордынской обители он нашел вожделенный покой своей душе, после такой тревожной жизни. Здесь он принял иночество с именем Аполлония.

Более пятнадцати лет о. Аполлоний уединялся в монастыре и ските, служа назидательным примером искреннего благочиния и строгого подвижничества как для братии, так и для богомольцев. «Как я доволен, – не раз говорил он, – что Бог пристроил меня в здешней пустыне!» Примерная жизнь его обратила на него внимание архипастыря, который рукоположил Аполлония сначала в иеродиакона, а потом в иеромонаха. Молитва его, как при священнослужении, так и в келейной жизни, среди глубокой ночи, всегда сопровождалась самыми умилительными слезами, иногда даже рыданием. Эти слезы воспел наш поэт Ф. Глинка в следующих благозвучных стихах:

«Слезы, слезы покаяния,

В полуночные часы,

Вы пленительней блистания

Бриллиантовой росы!»

Любовь его ко всем, особенно к бедным и несчастным, была так же безгранична, как и благотворительность его. Многие, будучи избавлены им от непредвиденных бедствий, оставались на всю жизнь благодарными своему благодетелю; иные, получив от него помощь, делались его сомолитвенниками и сподвижниками. Есть и теперь в Ордынской пустыне благочестивые иноки, вступившие в обитель при о.о. Палладии и Аполлонии и доселе хранящие незабвенную память об этих замечательных подвижниках.

Трудно было найти более достойного преемника добродетельному архимандриту Палладию. Но промысл Божий не судил о. Аполлонию продолжить дело благоустроения обители, начатое его предместником и другом: он призвал труженика в вечное жилище. 2 сентября 1866 года, после шестимесячного управления, о. Аполлоний умер, оставив себе памятником в обители Никольскую церковь, воздвигнутую усердием и иждивением его, в которой ныне покоится прах его.

В управление обителью вступил, в том же 1866 году, ближайший сподвижник и сотрудник о.о. Палладия к Аполлония, иеромонах Паисий. Этот настоятель с ревностью посвятил свои силы на поддержание не только внешнего благолепия обители, но и подвижнического, строго монашеского духа ее. За свои труды он возведен в сан игумена и доселе продолжает трудиться для обители, проходя вместе и должность благочинного пустынных монастырей Смоленской епархии.

Рождение и воспитание его. – Служба при семинарии. – Поступление в монашество. – Архимандритство. – Ректорство. – Епископство. – Перемещение в Смоленск. – Заслуги. – Образ жизни. – Любовь к монашеству. – Просьба об увольнении. – Прощание с паствою. – Жизнь в Ордынской пустыне. – Дневные занятия. – Болезнь. – 28 января 1862 года. 4, 11, 15, 18, 20, 24 февраля. – Причащение. – Елеопомазание. – Врачебная помощь. – Новая болезнь. – Предчувствие кончины. – 23 июля. – Отходная. – Причащение. – Кончина. – Отпевание. – Надгробное слово. – Погребение.

При настоятельстве о. Палладия жил и скончался в Ордынской пустыне замечательный муж – бывший Смоленский архиепископ Тимофей. Память об этом святителе останется незабвенною среди братии Ордынской обители, в которой он провел последние годы жизни, в удалении от людской молвы¹¹.

Архиепископ Тимофей родился 1782 г. 23 июля, Смоленской губернии, Рославльского уезда, в селе Костырях, и при крещении был назван Трофимом. Отец его, Тимофей Никитич Котлярев, был священником этого села. После домашнего благочестивого воспитания, Трофим Тимофеевич Котлярев сначала обучался в Смоленской семинарии, а потом из среднего отделения был отправлен в московскую духовную академию. Во время дороги в Москву, продолжавшейся тогда две недели, Трофим выучил наизусть многие стихотворения немецких поэтов и некоторые слова французских проповедников, чем и обратил на себя особенное внимание академического начальства. По окончании учения в академии в 1806 году, Котлярев более 10 лет ревностно проходил должность учителя при Смоленской семинарии, и по преобразовании ее, в 1817 году, определен инспектором ее и профессором философии. В 1821 году, ноября 18 дня, он был пострижен в монашество, с именем Тимофея, в честь своего родителя, ректором семинарии архимандритом Сильвестром; 2 числа того же месяца рукоположен в иеродиакона, 21 – в иеромонаха, а 9 июля 1822 года возведен в сан архимандрита Смоленского Троицкого монастыря преосвященным Иосифом, епископом Смоленским. По ходатайству епископа Харьковского Павла (Сабатовского), бывшего в Смоленске ректором и лично знавшего высокие качества души и ученость архимандрита Тимофея, он был перемещен в Харьков ректором тамошнего коллегиума. Здесь он обязан был каждую субботу являться к преосвященному на обед, который сопровождался самым строгим экзаменом по управлению коллегиумом, и был скорее пищею ума и сердца, а не тела. Здесь же он познакомился и с Иваном Борисовым, будущим знаменитым архиепископом Иннокентием, которого преосвященный Тимофей называл «русским Массильоном» или «восточным Златоустом». Старший брат Борисова был профессором коллегиума; меньший брат, приезжая к старшему из Орловской губернии на каникулы, бывал с ним у ректора, а когда нужно было младшему Борисову отправляться в академию, и оба брата были в денежном затруднении, ректор Тимофей безвозвратно ссудил им 25 рублей. Преосвященный Иннокентий никогда не забывал этой услуги и впоследствии с благодарностью рассказывал о таком одолжении.

Из Харькова архимандрит Тимофей был вызван в С.-Петербург на чреду священнослужения и проповеди слова Божия. Здесь митрополит Серафим, знавший его в бытность свою в Смоленске, епископом, пожелал иметь его викарием по Новгородской кафедре. Новый архиерей участвовал в некоторых придворных церемониях и был при погребении императрицы Марии Феодоровны. В Новгороде он познакомился с архимандритом Фотием, которого называл «человеком самородным», и графиней А.А. Орловою-Чесменскою. Уважением графини преосвященный Тимофей пользовался до конца жизни ее и, уже будучи епископом Смоленским, получил от нее 1000 р. для раздачи бедным, в неурожайный год. В Новгороде имя преосвященного Тимофея останется незабвенным, особенно по случаю возмущения военных поселян в 1881 году. Граф Аракчеев, скрываясь от бунтовщиков, прожил несколько дней и ночей в Хутынском монастыре у епископа Тимофея, переодетый в крестьянское платье, а сам Тимофей привел в смущение бунтовщиков тем, что, в том же году, на панихиде 26 июля, когда иеродиакон возгласил: «о убиенных рабех Божиих» громко повелел говорить: «о невинно убиенных рабех Божиих». Между поселянами произошел шум, но епископ еще громче повторил свое приказание, и в заключение произнес к ним увещание о раскаянии и признании вины, присовокупив: «Кровь невинных вопиет на вас пред Господом». Чрез два часа после панихиды прибыл на место происшествия Государь Император Николай I и был свидетелем еще продолжавшегося волнения. Наградою епископу был орден св. Анны 1 степени, без означения этого события в рескрипте, а вскоре (в 1834 году) и назначение на Смоленскую кафедру. 15 апреля, в неделю Ваий, епископ прибыл в Смоленск, где еще были живы: мать его, вдова Евдокия, брат архимандрит Вениамин и две сестры, священнические жены. Впоследствии преосвященный Тимофей сам хоронил свою мать в Вознесенском монастыре и при этом плакал как дитя.

Служение его церкви Смоленской продолжалось ровно 25 лет. Долговечными памятниками деятельности его служат: обновление и украшение теплого Богоявленского собора (1840 – 1843 гг.), устройство в нем придела во имя св. Меркурия, Смоленского чудотворца (1843 г.), устройство для кафедрального собора новой ризницы (1847 г.), учреждение училища для девиц духовного звания сначала при Вяземском Аркадьевском девичьем монастыре (1849 г.), а потом перемещение его в Смоленск (1852 г.) в дом, устроенный при Вознесенском девичьем монастыре, устройство нового двухэтажного корпуса для Бельского духовного училища (1852 г.). Архипастырская ревность его свидетельствуется попечением о распространении в простом народе знания молитв и важнейших истин веры, усердными трудами к ослаблению раскола, заслужившими благодарность Св. Синода, изъявленную ему в 1856 году. За усердие в прохождении архипастырского служения оп сопричислен в 1851 году к ордену св. равноапостольного князя Владимира большого креста, и 26 августа 1856 года пожалован в сан архиепископа.

Время свободное от служебных обязанностей преосвященный Тимофей проводил в чтении и письме, иногда до глубокой ночи. Проповеди его отличались евангельскою простотою и особенным «помазанием». Впрочем святитель, по смирению, не любил видеть произведения свои в печати, не любил также, чтобы и другие подчиненные печатали что-либо. Без молитвы он не начинал и не оканчивал ни одного дела; молился в роще, в саду и вообще там, куда не достигал посторонний глаз. Образ жизни его был самый воздержный; пища самая простая – раз в сутки, почти всегда в полдень, из двух блюд, и только в праздники – из трех; одеждою его в келье и загородном доме был подрясник из коленкора или нанки, а шелковую рясу преосвященный надевал только на служение и при посещении значительных лиц. Во все время своего архиерейства, т.е. в 25 лет, он не переминал в своих кельях ничего, что было при предшественнике его, преосвященном Иосифе, т.е. мебель, картины, ковры и т.п. оставались одни и те же, так же как и экипажи, прислуга и т. д. Вообще преосвященный Тимофей любил уединение и удалялся от общественных обедов, после которых, как он говаривал, три дня не мог употреблять пищи, чтобы придти опять в порядок. Лекарствами не пользовался во всю жизнь, хотя и знал медицину, изучив ее в московском университете. Холодная вода особенно нравилась ему как в питье, так и в купанье; последнее он делал без купальни даже и тогда, когда у берегов озера замерзала вода. Проживал в загородном доме, он утром и вечером делал прогулку пешком верст за пять и далее, в простом старческом наряде, со встречными заговаривал, причем иногда узнавал несчастие и бедность людей и, по возвращении домой, тотчас старался оказать пособие или из собственных средств, или же ходатайством пред сильными людьми. В епархиальных делах был крайне недоверчив, так же, как и в домашнем быту. Малейшая неприятность со стороны высшего правительства повергала его почти в болезненное состояние: он хотел, чтобы и мимолетная тень не падала на него и на окружающих его.

Особенным расположением преосвященного Тимофея пользовались монастыри и монашествующие, почему он и заслужил название «монахолюбивого». 31 мая 1848 года он разослал красноречивое послание ко всем благочинным своей епархии, с приглашением вдовых священнослужителей и церковников поступать в монашество. Это послание мы представляем вниманию читателя в приложении.

В 1859 году, преосвященный Тимофей, по слабости здоровья и преклонности лет, просил Св. Синод об увольнении от управления епархиею. Еще за пять лет до этой просьбы преосвященный думал окончить свою жизнь в Киево-Печерской лавре, как это сделал предместник его епископ Иосиф, а потом решился построить себе дом с церковью в Бельской Красногородищенской пустыне, отличающейся прекрасным местоположением. Это здание вчерне было построено с каменным жилым основанием как на собственные средства архиепископа, так и на пожертвование г‑жи Пенской, бывшей по мужу ктитором пустыни; но неудовольствие настоятеля на то, что будто постройка обезобразила монастырь, и что он сам должен будет оставить настоятельство в случае переселения туда преосвященного, побудило преосвященного избрать местом своего успокоения Ордынскую пустынь.

29 ноября 1859 года архиепископ Тимофей в последний раз служил в Богоявленском соборе и произнес к пастве прощальное слово. Отвечал на это слово трогательною речью кафедральный протоиерей Павел Жданов¹². «Ты не дал очам своим сна, – говорил этот ближайший свидетель дел преосвященного, – ни веждам своим дремания, но во вся дни служения своего учил и назидал всех и каждого... Ты не только учил, но и творил, не только просто пас врученное тебе стадо, но и образ был – пример был стаду. Образ был нам словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою (1Тим.4:12), так что церковь Смоленская, не только нынешняя, но и особенно будущая, духовное потомство твое, не обинуяся скажет о тебе: подвигом добрым подвизался он (2Тим.4:7,8), течение пастырское достойно и благочестно скончал, веру православную нераздельно и всецело соблюл; прочее уготовляется и уже уготован ему венец правды, его же обеща Господь любящим Его».

3 декабря архиепископ оставил Смоленск и 5 прибыл в Ордынскую пустынь. Здесь, при постепенном ослаблении телесных сил, он деятельно приготовлялся к тому покою, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания. Он проводил время в молитве, чтении, благочестивых размышлениях и назидательных беседах с братиею и посетителями. В кельях его ежедневно, по желанию его, были совершаемы вечерня, утреня и молитвенное правило. К литургии ходил в церковь неопустительно и ежедневно, говорил поучения, – всегда изустно, простою речью, почему поучения его особенно нравились тем, которые не могли понимать отеческих писаний на славянском языке, ежедневно читаемых в Ордынской пустыне. После литургии он слушал чтение периодических изданий, а чаще всего – житий святых. В вечернее время, после отдыха, он выходил на крыльцо или на берег реки, протекающей мимо монастыря. Здесь он часто вступал в разговор со встречными. У поселян спрашивал, умеют ли молиться? знающих ежедневные молитвы с любовью благословлял и отпускал. У монашествующих осведомлялся, не читали-ль они чего назидательного? Какие места св. Писания или какие песни церковные кажутся им невразумительными? На вопросы и недоумения охотно давал ответы и радовался, если они не забываются. Иногда, также вечером, любил слушать пение старинных духовных стихов (псальм).

При келейном богослужении он часто объяснял смысл неудобопонятных выражений, встречающихся в богослужебных книгах, и заставлял повторить объяснение, с целью, как он говорил, возбудить большее внимание и благоговение к церковной службе. С этою же целью он заботился объяснять значение богослужебных действий, для чего, при келейной службе, кроме отеческих поучений, заставлял ежедневно читать «Новую Скрижаль», архиепископа Вениамина. После вечернего правила, он обыкновенно три раза прослушивал Апостол и Евангелие следующего дня и объяснял места неудобовразумительные, заключающие в себе глубокий смысл, а также прочитывал толкование на них. После этого он, отходя ко сну, лобызал распятие Господа Иисуса Христа, тихо читая: «Пролей, Господи, каплю Твоей святейшей крови в мое сердце, иссохшее от страстей и грехов, и нечистот душевных и телесных». Затем произносил: «Просвети очи мои, Христе Боже» и: «Да воскреснет Бог».

Любимым его наставлением тем, которые приходили к нему за благословением, было: «да научит тебя Господь творить волю не свою, но Божию». Жалоб на других и осуждения он не мог слушать без неудовольствия, наставляя терпением и любовью побеждать зло. После выговоров, сделанных кому бы то ни было, хотя и вполне заслѵженных, преосвященный всегда просил прощения. К собственности не имел пристрастия и дорожил только книгами; даже не знал, сколько и какие у него вещи или деньги. Но давал не всякому без разбора, чтобы необдуманным подаянием не дать повода ко греху, а родственникам своим часто отказывал, чтобы они не впали, как он выражался, в гордость и корыстолюбие. Среди беседы, он часто вспоминал прошедшее своей жизни. С особенною любовью он говорил о С.-Петербургском митрополите Серафиме, рукоположившем его во епископа старорусского, и о Московском митрополите Филарете, к которому часто обращался за советом, при управлении епархиею, и три месяца до своей кончины писал поздравление с праздником Пасхи, выразив в заключение: «Прошу, может быть в последний раз, ваших св. молитв о мне болящем, да сподобит меня Господь в мире и покаянии скончать дни потухающей жизни моей, и да не лишит меня небесного царствия». Он вспоминал, как подавал преосвященному Серафиму, в бытность его епископом Смоленским, прошение об определении на место священника. Преосвященный отказал ему, говоря: «У тебя еще не отросли волосы». Уже по произведении его во епископа, преосвященный Серафим, бывший тогда митрополитом С.-Петербургским, сказал ему: «Вот теперь у тебя отросли волосы».

Слабея постепенно силами, ощущая уже начатки болезни, преосвященный Тимофей часто помышлял о часе смертном и, ужасаясь его, говорил: «Как я предстану суду Божию? какой ответ дам Божественному Домоправителю о приставлении домовнем? Сколько грехов!». В таких мыслях он взывал: «Боже, милостив буди мне грешному! Без числа согреших, Господи! Боже, очисти мя грешного и помилуй мя! Многая множества содеянных мною лютых помышляя, окаянный, трепещу страшного дне судного, но, надеяся на милость благоутробия Твоего, яко Давид, вопию Ти: помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей». Чувствуя дряхлость и изнеможение, часто стал он говорить: «Скоро Господь позовет меня». Благословляя посетителей и прощаясь с ними, он просил помолиться об нем. Опасно заболел он в январе 1862 г. опухолью в ногах и одышкою в груди. Но, уверяя, что у него ничего не болит, не оставлял ежедневного хождения в церковь и сказывания поучений. На советы обратиться к помощи врачебной он долго не соглашался: «Я что-то не расположен лечиться», говорил он, «потому что никогда не лечился; не лучше ли оставить так, на волю Божию?»

В феврале болезнь его стала развиваться более, опухоль распространилась выше, одышка стала случаться чаще. В последний раз, 28 января, он был у литургии и говорил поучение о смиренном сознании своей греховности, подобно мытарю, и приготовлении к св. четыредесятнице. В неделю о блудном сыне, 4 февраля, уже не мог, по немощи телесной, быть в церкви у литургии и весьма много жалел об этом. Взамен того заставлял читать толкование на прочтенное Евангелие и проповедь в неделю о блудном сыне, Никифора, архиепископа астраханского, весьма любимого и уважаемого им автора. После отдыха, для утешения духа своего, пригласил певцов пропеть плачевную песнь: на реках вавилонских, тамо седохом и плакахом, внегда помянути нам Сиона. Вместе с тем заставил пропеть любимые свои псальмы и весьма много благодарил за доставленное ему утешение. Продолжая в эти покаянные дни, по-прежнему, выслушивать богослужение и иногда занимая присутствующих изъяснением неудобопонятных выражений в богослужебных книгах, он много сетовал о том, что немощь телесная возбраняет ему присутствовать в храме Божием, при совершении Бескровной Жертвы.

В неделю мясопустную, 11 февраля, когда св. церковь изводит нас мысленно пред страшное судилище Христово – чтением Евангелия об отлучении пред лицом Христовым праведных от грешных, о награждении первых и осуждении последних, – в этот день преосвященный велел читать и с особенным вниманием слушал умилительные беседы св. Ефрема Сирина о последних днях мира и рода человеческого. В среду, 14 февраля, его очень заняла статья, помещенная в Страннике: Воспоминание о высокопреосвященном Филарете, митрополите Киевском. «Это дивное что-то и поучительное», – сказал он. Вероятно, архиепископу пришло на мысль подобное описанному в этой статье свидание, о котором он иногда вспоминал: по прибытии своем на епархию, он нашел здесь свою престарелую мать и просил ее благословить ее, как сына, и сам благословил ее, как архипастырь.

В четверток сырной недели, 15 февраля, после молитв утренних, преосвященный опять заставил прочитать о Филарете, митрополите Киевском, и вновь слушал со вниманием. После отдыха приказал петь: «Да исправится молитва моя, яко кадило, пред Тобою...» и некоторые псальмы. В неделю сыропустную, 18 февраля, о. архимандрит с братиею прибыл проститься с архипастырем. При пении песни: на реках вавилонских, тамо седохом и плакахом, внегда помянути нам Сиона, преосвященный, по облачении в мантию, обратясь ко всем, трогательным голосом сказал: «Простите меня, простите, кого оскорбил, и помолитесь за меня»; и потом всем преподал мир и благословение на совершение подвигов поста. И сам он, и все предчувствовали, что это ежегодное, совершаемое по обычаю церковному, прощание есть последнее. Во вторник 1-й недели великого поста, 20 февраля, преосвященный заставлял прочитать что-нибудь. Прочитана ему одна статья из Домашней Беседы, а потом читано о последних днях жизни Филарета, митрополита Киевского. Он слушал с глубоким вниманием и, по прочтении, сказал: «Вот это ко мне относится; но я недостоин такой блаженной кончины»; в четверток 1-й недели великого поста, слушая утреню с благоговейным вниманием, предлагал некоторые вопросы, напр., что значит: посреди двою животну познан будеши? еще: навел еси кони твоя, смущающие воды многи? Какая связь между предложениями: избави мя от клеветы человеческия, и сохраню заповеди Твоя? После службы сидел уединенно, задумчиво. По окончании повечерия спросил: что значит – мужа убих в язву мне, и юношу в струп мне? Для объяснения этих слов, замеченных им при чтении покаянного канона, он велел прочесть изъяснение Филарета, митрополита московского. В субботу 1-й недели великого поста, 24 февраля, архиепископ, по утренней молитве, изъявил желание причаститься в следующий день св. Таин. Принимал в этот день благочестивых посетителей, совершавших подвиг поста в пустынной обители, поздравил их с принятием св. Таин, пожелав им быть в единении со Иисусом Христом до конца жизни, и благословил всех просфорами. 25 февраля, в воскресенье, он, по выслушивании канона и акафиста Иисусу Сладчайшему и Божией Матери и молитв ко св. Причащению, исповедался и облачился в мантию и омофор. В ожидании священнослужителей со св. Дарами, говорил: «Господи помилуй! Как не скоро идут! Я жду их, как ангелов... Сам Спаситель ко мне придет». При входе священнослужителей со св. Дарами, он встал, поддерживаемый диаконами, поклонился Господу, пришедшему посетить болящего, и сам читал: Верую Господи...и вечери Твоея тайныя...При словах: Ты еси Христос, сын Бога живаго, пришедый в мир грешныя спасти, он заплакал и едва – дрожащим голосом – договорил слова молитвы, от слез духовного умиления, возбужденного присутствием Агнца, вземшего грех мира. Нужно заметить, что болезнь архиепископа уже развилась вполне, опухоль распространилась по всему телу, одышка и стеснение в груди томили его. Страдания его были велики, но он таил их и не жаловался.

При опасном состоянии своего здоровья, он не прерывал обычных занятий; ежедневно выслушивал келейное богослужение, предлагал для объяснения трудные места св. писания, одним словом, спокойно готовился к смерти. В следующий день, совершено, по его желанию, таинство Елеосвящения. Со вниманием и миром душевным он выслушивал чтенные Евангелия и молитвы, и сам помазывал себя св. елеем. Когда чтец читал третий Апостол, то при словах: еда вси силы? был остановлен вопросом архиепископа: «Разумееши ли яже чтеши?» «Разумею», отвечал послушник Филипп, читавший Апостол. «Прочти снова», – сказал преосвященный, и когда тот опять читал, то архиепископ, при слове: силы, спросил его: «что такое силы?» «Силы, т.е. силы небесные», – отвечал Филипп. «Не так, – сказал преосвященный, – если бы ты читал взятый у меня Новый Завет в русском переводе, то без затруднения отвечал бы мне: силы означают дар чудотворения». К вечеру, болящему стало очень трудно; он тяжело дышал, чувствовал сильный жар и метался в постели. Однако, и при таких страданиях, сохранял сознание, следил за совершавшимся всенощным бдением и повторял слова молитв церковных. По случаю крайне опасного состояния здоровья больного, ранняя литургия начата в 4 часа утра. В 6 часов, больной, после бессонной тяжкой ночи, причастился св. Таин. Ежечасно ожидали, в эту ночь, кончины его, но Господу угодно было отсрочить смертный час его. По причащении св. Таин, он стал бодрее и мог быть посажен в кресла. Прибыл в пустынь, для совершения благочестивого подвига поста, г. Л. и, при Божией помощи, начал пользовать болящего. Сокрушенный тяжкою болезнью, он уже не отвергал врачебных пособий и наставлений. Ежедневно, в назначенное время, сотворив молитву, он принимал лекарство. Несколько ночей сряду были для него весьма тяжки, но страдания его постепенно стали уменьшаться, опухоль начала опадать. Ежедневное совершение в кельях его богослужения и частое причащение св. Таин доставляли ему ободрение и утешение. Но видно было, что тяжкая и долговременная болезнь сокрушила его силы. Сам, без сторонней помощи, он едва мог двигаться по комнате. От чтения большей частью отказывался. Уединенная дума и молитва были его упражнением. Часто творил он краткие молитвы: «Господи помилуй! Боже очисти мя грешного! Пресвятая Богородице, спаси нас»! Особенно часто, ежедневно, он повторял: упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святый, Троице Святая, Слава Тебе!

Прошла весенняя непогода, самая опасная для его здоровья. Радость Воскресения Христова оживила дух его. В надежде освежить его весенним воздухом, выводили его иногда на крыльцо или на берег реки; в ясную погоду он проезжался раза два среди пустынных полей, верст за 5 и более. Можно было надеяться, что жизнь его продлится, по крайней мере, до осени. К сожалению, еще не оправившись от тяжкой болезни, он вновь заболел, в исходе месяца июня, расстройством желудка. Около месяца продолжалась последняя болезнь. В течение этого времени, он не мог употреблять твердой пищи, питаясь почти одним чаем. Частое причащение св. Таин составляло самое лучшее утешение и укрепление духа и тела его. Чтения не мог долго слушать и говорил, что расстроен и не способен к рассуждению. Он стал весьма молчалив и задумчив; часто просиживал часа три и более, погруженный в тихую думу и творя краткие молитвы. Предчувствие близкой кончины, как заметно было, побуждало его углубляться внутрь себя. В последнюю неделю, на благожелание о. архимандрита Ордынской пустыни – быть здоровым – он отвечал: «Мне пора умирать» и потом прибавил: «может быть, Господь скоро позовет меня». При стороннем пособии, преосвященный мог еще выходить из спальни в залу, а иногда на крыльцо, до 23 июля. Но в этот день, который был днем рождения его, уже он не мог встать с постели. На предложение выпить чаю, отвечал: «Нет, благодарствую». Дыхание его стало тяжело и прерывисто, часто останавливалось. К вечеру ему стало еще хуже, дыхание сделалось тяжелее и затруднительнее, почему о. архимандрит прибыл с братиею проститься в последний раз с архипастырем. Прочитан был канон к пресвятой Богородице на исход души; но Господь благоволил продлить его жизнь до следующего дня, чтобы сподобить его, в последний раз, в напутствие к жизни вечной, вкусить Источника бессмертия.

Ночь проведена была у одра больного в совершении богослужения: читан акафист Спасителю, потом отправлена полунощница, утреня и прочтены молитвы ко св. Причащению. Видно было, что больной чувствовал и слышал, хотя от крайней слабости ничего не мог говорить: то полагал обе руки на голову, то складывал их на груди, то обращал взоры на присутствующих. В 6 часов утра он был причащен св. Таин. Вновь прочитан канон ко пресвятой Богородице на исход души, но смертное томление его продлилось еще более трех часов. Для всех, присутствующих при одре умирающего архипастыря, стало очевидно, что близка кончина его: дыхание его то останавливалось, то вновь порывисто возобновлялось; руки и ноги хладели. Сделано о. настоятелем распоряжение – принести соборно местную икону Владимирской Богоматери, для совершения молебного пения. При внесении св. Иконы в келью, с пением тропаря: «Днесь светло красуется славнейший град Москва и обитель сия», дыхание умирающего остановилось; он испустил вздох. Св. Икона поставлена у одра его. Преосвященный испустил еще три вздоха, сомкнул уста и почил о Господе, в глазах братии Ордынской пустыни, безмолвно окружавшей смертный одр его и прослезившейся при последнем вздохе его. Архиепископ Тимофей скончался 80 лет от рождения, после 32-летняго служения церкви в сане епископа, пробыв на покое в Ордынской пустыне 2 года и около 8 месяцев. 24 июля 1862 г., в половине 11 часа по полуночи, отошел к Господу маститый архиепископ, переселенный в житницу небесную, яко пшеница созрелая, во время пожатая (Иов.5:26).

Тело почившего архиепископа четыре дня находилось в келье и в это время непрестанно читано было священнослужителями Евангелие и ежедневно отправляемы были панихиды. До прибытия преосвященного Антония, епископа Смоленского, тело усопшего, по перенесении в Софийский собор, находилось в нем три дня, при непрестанных молитвах об упокоении его и непрерывном чтении Евангелия. 30 июля, с подобающею честью, при значительном стечении народа, совершено отпевание тела усопшего архиепископа преосвященным Антонием, при чем произнесено было Смоленским кафедральным протоиереем, о. Павлом Ждановым, надгробное слово. Призвав все возрасты, звания и состояния в последний раз поклониться преставльшемуся архипастырю и в быстром очерке изобразив окончившуюся жизнь, вития, в своем слове, обратился к почившему с таким воззванием:

«Ты наш по всему: и по рождению, и по первоначальному воспитанию, и почти по всему долголетнему твоему служению. Смоленская церковь видела колыбель твою; знала тебя отроком, юношею, совершенным мужем и старцем; сопутствовала тебе на всех степенях учебного и церковного твоего служения. В свою очередь, и ты, отец наш, показал живой пример учения и жизни для всех сынов Смоленской церкви, во всяком их возрасте, звании и положении. Ты, всех любил, о всех искренно заботился, всем желал истинного блага и спасения. Продли же общение сие с нами и за гробом твоим; не остави нас в молитвах своих; не забуди нас в скорбях наших. Благословляй нас и оттоле, преосвященнейший владыко; молись о нас и там; поминай нас и в небесной церкви. А мы здесь, в церкви земной, молиться будем, да возрадуется и там душа твоя о Господе; да и на небесех облечет тебя Господь в ризу спасения и одеждою веселия вечного да одеет тя; яко на жениха, да возложит на тя венец – венец правды, его же обеща любящим Его; и яко невесту, да украсит тя красотою божественною; да сотворит, чтобы отныне также был ты Боговидец на небе, как доселе не именем¹³ только, но и самым делом, во всю жизнь свою, Богочтец был ты на земле».

В конце отпевания, тем же протоиереем Павлом Ждановым, прочитано духовное завещание усопшего. По обнесении гроба, с крестным ходом, вокруг Софийского собора Ордынской пустыни, останки святителя скрыты в каменном склепе, устроенном при сем соборе, в приделе Казанской Божией Матери, за правым клиросом.

19 июня 1870 года, надворным советником Богдановским, лично знавшим преосвященного Тимофея, доставлена в Ордынскую пустынь икона Божией Матери Одигитрии, точная копия чудотворной иконы, находящейся в Смоленском кафедральном соборе, написанная на кипарисной доске г. академиком Печонкиным. Получив ее в благословение себе и своему семейству от самого архиепископа Тимофея, когда он шел литургисать в праздник Одигитрии, жертвователь пожелал, чтобы этот дар находился при могиле преосвященного, для чего и устроил на бронзовой доске надпись, на память потомству.

Мера ее. – Древность. – Украшение. – Место. – Молебен. – Акафист. – Правило. – Тропарь.

При самоотвержении и ревностном старании своих настоятелей, обитель поддержалась, возобновилась и благоустроилась помощью Небесной Заступницы, пресвятой Богородицы, являемою чрез чудотворную икону Ее, известную под именем Владимирской. Эта икона есть точная копия с находящейся в Московском Успенском соборе, но в меньшем размере, а именно: в длину 7 вершков и в ширину 6. Принесение ее в пустыню преданием относится к глубокой древности. О древности Иконы свидетельствуют все наружные признаки ее. На каком древе Она изображена различить невозможно, но оно крепко и темно. Лики Божией Матери и Предвечного Младенца, закрытые слюдою, сохранились вполне отчетливо, а остальные части живописи находятся под сребропозлащенною ризою, украшенною жемчугом и драгоценными камнями, весом 1 ф. 69 зол. Рама, в которую вставлена Икона, также серебряная и весит 2 ф. 7 золот. Сверх того, Икона окружена лучезарным с звездами сиянием, с изображением Бога Саваофа и Св. Духа, и двух Ангелов. Это последнее украшение, художественно сделанное в Москве лет 20 назад, отлито из композиции, известной под именем польского серебра.

Чудотворная икона находится попеременно в тех храмах, где совершается постоянное богослужение. Для помещения Ее устроены великолепные киоты, осененные балдахинами. После каждой литургии, для приходящих на поклонение совершается общий молебен с акафистом Божией Матери. Постоянное соборное акафистное служение, со звоном и каждением, совершается на утрени или всенощном, в каждую субботу. Кроме того, ежедневно на вечернем правиле вычитывается канон и акафист Божией Матери. Обращаясь к пресвятой Богородице, как к всегдашней заступнице своей, уже не раз оказавшей им чудотворную помощь, иноки влагают в тропарь, поемый пред иконою, некоторую особенность: «Днесь светло красуется славнейший град Москва и обитель сия, яко зарю солнечную восприимше, Владычице, чудотворную Твою икону, к ней же ныне мы притекающе и молящеся, Тебе взываем сице: о ІІречудная Владычице Богородице, молися из Тебе воплощенному Христу Богу нашему, да избавит град сей, и обитель сию, и вся грады и страны христианския невредимы от всех навет вражиих, и спасет души наша, яко милосерд¹⁴».

Праздники 8 и 28 июля и 26 августа. – Главные праздники 23 и 24 июня. – Стечение народа. – Ярмарка. – Всенощное Бдение. – Крестный ход вокруг монастыря. – Крестный ход в скит.

Почитая пресвятую Богородицу издавна своею помощницею и заступницею, Ордынская обитель совершает с особенной торжественностью праздники в честь икон Ее – Владимирской, Казанской и Смоленской. К этим дням присоединяется и праздник св. Иоанна Предтечи – храмовый в ските. 8 июля, когда воспоминается явление Казанской иконы Божией Матери, богомольцы принадлежат более к сословию горожан. В довольном числе они являются 28 июля, в праздник Смоленской иконы Божией Матери, и 26 августа, в праздник сретения Владимирской иконы Божией Матери. Но особенно многочисленно стечение народа в главные праздники – 23 июня, Владимирской иконы Божией Матери, и 24 июня, Рождества св. Иоанна Предтечи. Эти праздники совпадают с местною ярмаркою, которая располагается в монастырских строениях, за стенами обители. Из этих строений одни существуют постоянно, а другие воздвигаются только на время ярмарки. За неделю до праздников, посетители начинают появляться в монастыре. С каждым днем этот прилив увеличивается более и более: к обители стремятся люди всех возрастов и званий, из ближних и дальних мест. Переполнив монастырские помещения, эти пришельцы, при благоприятной летней погоде, располагаются под открытым небом. Торговцы городов: Дорогобужа, Белого, Поречья, Духовщины (Смоленской губернии), Велижа (Витебской), Великих Лук и Торопца (Псковской), своими товарами занимают более 30 лавок. Предметы торговли относятся к потребностям простой сельской жизни, и во время ярмарки не дозволяется вблизи обители никаких, так называемых, увеселений.

Церковное торжество начинается, накануне 23 числа июня, всенощным бдением, на котором собором священнослужителей читается акафист Божией Матери пред чудотворною Владимирскою иконою. Это богослужение, совершаемое с умилением и неспешностью, приличными пустынной обители, оканчивается далеко за полночь, так что слова: «Слава Тебе, показавшему нам свет»! указывают на рассвет другого дня. После ранней литургии бывает освящение воды, а после поздней – крестный ход вокруг монастыря, продолжающийся около двух часов. Трогательно благочестие, какое выказывает народ в этом случае: он молится со слезами, падает на колена и поклоняется до земли. Чудотворная Владимирская икона Божией Матери, утвержденная на благолепном катафалке и несомая на плечах усердствующих богомольцев, представляется как бы шествующею по воздуху. По обычаю народному, пред Нею повергаются посильные приношения, жертвы усердия, состоящие то из мелкой монеты, то кусков холста, ниток, шерсти и т.п. Бывают минуты, когда все это как будто дождем льется на крестный ход. Эти жертвователи – люди беднейшие, а потому к ним поистине может быть приложено слово Господа о евангельской вдове (Лук.21:3–4). И, несмотря на многолюдство и восторженные порывы народной толпы, неизбежные в подобных случаях, порядок нигде не нарушается и несчастий никаких не бывает.

По окончании этого крестного хода, иночествующие и богомольцы приготовляются к другому крестному ходу, который вечером того же дня (часу в 10-м) совершается из монастыря в скит св. Иоанна Предтечи, по случаю тамошнего храмового праздника 24 июня. При тихой, ясной, летней погоде этот ход имеет какую-то невыразимую трогательность. Множество поклонников – иные с горящими свечами, свет фонарей, блеск св. икон, хоругвей и одежд священнослужителей, фимиам кадильниц, звон двух колоколен, стройное пение иноческого хора, посреди лесной чащи и бальзамического воздуха, – все это оставляет в душе впечатление, которое не скоро изглаживается. На другой день в скитском храме отправляется литургия, и затем крестный ход тем же порядком возвращается в монастырь.

С окончанием этих праздников оканчиваются и торговые дела. Торговцы уезжают, посетители также отправляются мало по малу в обратный путь, – а Обитель опять остается в своем пустынном уединении, погруженная в богомыслие и молитву.

Земля. – Сбор с барок. – Предположение. – Нужды обители.

Если бы не приношения благочестивых жертвователей, которые, по особенной расположенности, помогают обители в нуждах ее, то она не могла бы не только возобновиться и благоустроиться, но и продолжить свое существование. По генеральному размежеванию, всей земли во владении пустыни числится 136 десятин. Большая часть этой земли находится под болотами, кочками, лесом, а под пашнею и сенокосом весьма малое количество, именно: ржи засевается не более 10 четвертей, овса до 25, сена же накапливается лишь 15 возов. Поэтому обитель вынуждена, верстах в 9, законтрактовывать пустопорожнюю землю, около 222 десятин, из государственных имуществ, где малая часть возделывается под посев, а большая оставляется под сенокос. На этом участке сделаны монастырем некоторые постройки, как для склада хозяйственных принадлежностей, так для проживания иноков во время полевых работ. Хотя и пересекает это место проезжая дорога, но она безлюдна и пустынна. Впрочем, для хлебопашества, вообще сельского хозяйства, оно очень удобно: невдалеке протекает река, а близ жилья колодезь и пруд. Обитель надеется, что, за наделом крестьян, министерство государственных имуществ уступит ему эту дачу в вечное владение ее.

В прежние годы, до открытия рижской железной дороги, проходило весною мимо монастыря, по направлению к рижскому порту, много судов, нагруженных разными товарами, преимущественно хлебом. Эти суда оставляли немалые пожертвования в пользу монастыря. Но с открытием железных дорог число судов с 1000 уменьшилось до 50, и обитель потерпела значительное уменьшение своих сборов. Впрочем, этот урон стал восполняться из других источников. Поселяне, не соседние только, но и дальних мест, по усердию и любви к обители начали привозить ей в дар до 70 четвертей хлеба в год, а иные, хотя и редко, жертвуют ей молодых домашних животных, надеясь, что за эту жертву Бог благословит их домашнее хозяйство. В настоящее время, не столько для увеличения средств обители, сколько во избежание крайних нужд, по желанию всех окрестных жителей, предполагается открытие при обители ежегодной ярмарки на одну, две недели, начиная с 8 сентября, как прежнего главного монастырского праздника. В самом деле, местоположение монастыря, среди окрестного населения, на судоходной реке, чрезвычайно благоприятно торговым потребностям.

Нередко обитель находилась, по скудости средств, в стесненном положении, но никогда она не отказывалась от своего благотворительного и духовного значения среди местного населения. Кроме поддержания зданий в порядке, чистоте и исправности и довольствования многочисленной братии, на праве общежития, пищею и одеждою, монастырь бесплатно дает помещение и пропитание богомольцам, стекающимся в храмовые праздники, воспитывает и обучает малолетних мальчиков, приводимых родителями, содержит престарелых и увечных стариц, помещающихся как бы в доме призрения, отдельно от монастыря, при скотном дворе.

Событие 1842 года с обмелевшими барками. – Лесной пожар 1858 года, – Пожар в монастыре в том же году. – Вышняя помощь в 1861 году. – Неожиданное пожертвование. – Обмеление барок в 1865 году. – Исцеление Ц–ского, одного почитателя обители, дворянки Т-ной, дочери ее, дворового человека М. Иванова, сына и жены поселянина Егорова и некоторых других.

С твердым упованием и несомненной верою Ордынская обитель взирает на свою небесную Помощницу – Пресвятую Богородицу, которая не раз являла Свое дивное заступление в самых трудных обстоятельствах, когда, казалось, была бессильна всякая человеческая помощь.

До сооружения железных дорог, весною, проходило мимо монастыря в Ригу, обыкновенно, несколько сот нагруженных судов. В апреле, 1842 года, 475 барок, по причине мелководья, остановились в виду обители. Простояв несколько суток в ожидании прибыли воды, рабочие на судах стали требовать у судохозяев прибавки платы, грозя разойтись по домам. Положение купцов было затруднительное; едва уговорив рабочих подождать еще немного, они обратились к настоятелю о. Викентию и братии со слезною просьбою о молебствии пред чудотворною иконою Владимирской Божией Матери. Четыре большие лодки, соединенные настилкою из досок, составили подвижной плот для помещения священнодействующих. Когда этот плот был поставлен на якорь против первой барки, на него вступил настоятель с иконою Владимирской Божией Матери и крестным ходом. По окончании молебствия и водосвятия, плот с крестным ходом проплыл мимо всех барок, которые и были окроплены святою водою, при неумолкающем пении тропаря: «Днесь светло красуется славнейший град Москва и обитель сия». Яркое весеннее солнце освещало всю эту картину: синева неба и тишина воздуха не обещали ни малейшей перемены погоды. Но едва крестный ход возвратился в монастырь, появились тучи и полился обильный дождь. Хотя этот дождь и скоро перестал, но чрез час вода в Меже поднялась более, чем на полтора аршина. Судохозяева поспешили воспользоваться таким благоприятным обстоятельством, немедленно отчалили и пустились в дальнейшую дорогу. Плавание до Риги было вполне благополучно, и признательные торговцы, на обратном пути, почли своею обязанностью отслужить пред Чудотворною иконою благодарственный молебен. С этого времени купечество, торгующее с Ригою, возымело особенное усердие к обители. Пожертвования его послужили основанием к восстановлению монастыря из прежнего упадка. Для увековечения чудного события 1842 года, купеческое сословие города Вязьмы прислало тогда же в обитель дискос, на котором вырезана надпись: «в воспоминание 1842 года».

Когда о. Палладий, с своим любимым учеником иеромонахом Паисием, в 1858 году, путешествовал по св. местам Востока, обитель, в отсутствие его, испытала очевидное заступление Божией Матери. Лето того года было жаркое и сухое, реки, ручьи и даже болота пересохли и начались лесные пожары. Загорелся лес, лежащий по обеим сторонам Межи, и пожар, непрерываемый никакими препятствиями, 14 августа подошел к самому монастырю. За гостиницею загорелись собранные в кучи сосновые пни и корни: искры посыпались на гостиницу и стали перелетать чрез ограду на тесовые крыши монастырских строений. Во втором часу пополудни обитель была в крайней опасности. Видно было, как по сухой траве огонь подходил ближе и ближе к монастырю. Братия пробовали было возить воду бочками и тушить пожар мокрыми вениками, но, при безуспешности труда, возложив все упование на Бога и Пресвятую Богородицу, решились вынести на пожар чудотворную икону Ее. Священнослужители, с о. Аполлонием во главе, по прочтении молитвы к Пресвятой Богородице с коленопреклонением, подняли икону Ее, и лишь только вышли за церковные врата, легкий ветерок стал относить от монастыря дым и искры; послышался гул отдаленного грома; на небе появились тучи и скоро полил дождь. Дождь до того усилился, что, для прочтения акафиста, должны были внести икону в часовню. Дождь продолжался часа три и совершенно утушил пожар.

С 15 на 16 августа в обители случился пожар. Деревянная трапеза, стоявшая на месте нынешней каменной, загорелась во 2 часу ночи. В то время в этом корпусе помещался о. архимандрит и при келье его находились все хозяйственные запасы монастыря. Трапеза была в четырех саженях от Троицкой церкви, где в ризнице хранились монастырские деньги. Иноки, утомленные всенощными бдениями, совершаемыми в 13, 14 и 15 числах, спали крепким сном. Вдруг раздался набат. Выбежав из келий, сначала не знали, что делать. Огонь по крыше перешел на другой конец здания. В кельях архимандрита выставили оконные рамы и чрез окна более смелые вошли туда и стали выбрасывать попадавшиеся им на глаза вещи. Другие вошли в Троицкую церковь и ризницу и выносили оттуда монастырское имущество. Огонь, между тем, усиливался более и более. Иеромонах Паисий вынес к месту пожара чудотворную икону Божией Матери, а иеромонах Фотий, при свете пожара, читал акафист Господу Иисусу, Божией Матери, Страстям Христовым и Покрову. От сильного жара полопались в церкви оконные стекла; четыре деревянных купола, надстроенные на крыше ее, начинали загораться; над ближайшим к горевшему зданию каменным старым корпусом загорелась крыша, а над новым и совсем сгорела. Не надеясь сохранить горевшее здание, иноки слезно молили Пресвятую Богородицу защитить обитель от угрожавшей ей великой опасности. Из колодца была вычерпана вся вода, а носить с реки на крутой берег было весьма затруднительно. Но Господь, по молитвам Пречистой Матери Своей, не допустил погибнуть обители. При малейшем ветерке, все другие здания монастыря сделались бы жертвою пламени, вместе с яблоневым садом, приносившим плоды с давних лет. Между тем, во все время пожара стояла погода тихая, так что, казалось, ни один лист не шевелился. При том, между богомольцами нашлись кровельщики из городов Белого и Поречья. Они, взобравшись на церковную крышу, по веревкам поднимали к себе ведра с водою, поливали деревянные надстройки, раскалившуюся железную кровлю и, не вынося сильного жара, сами ежеминутно окачивались водою. Чрез несколько часов, от горевшего строения остались только фундамент и подвал, но другие монастырские здания были сохранены.

Не один раз Пресвятая Богородица выводила из затруднений и спасала от бедствий братию Своей обители. В 1861 году, с прекращением крепостной зависимости, многое переменилось в сельском быту. Поселяне еще не успели воспользоваться выгодами, какие предоставило им новое положение, а помещики уменьшили количество посевов. В этом году приношения хлебом в обитель были гораздо меньшие, а в следующих годах можно было ожидать и еще меньших пожертвований. Архимандрит приходил к мысли уменьшить число братии, о чем советовался только с немногими друзьями своими. Но помощь Царицы Небесной устранила это затруднение. В ноябре 1862 года, жители селения, недалеко отстоящего от монастыря, просили принести Чудотворную икону к себе. Соседи их, жители другого селения, также пожелали, чтобы Икона посетила их. Таким образом иеромонах Паисий, нынешний игумен обители, обошел с Иконою несколько селений. Когда в Поречье узнали о хождении Иконы по селениям, то жители города, чрез своего голову, купца Ф.Л. Пенкина, просили преосвященного Антония о дозволении принять Ее в город. Это дозволение было дано. Встреча св. Иконы была торжественно-умилительна. Все обитатели Поречья и близлежащих селений спешили поклониться Чудотворной иконе, в первый раз так далеко вынесенной из обители. Не только во всех приходских церквах Она была принята с честью, но, кажется, не осталось ни одного дома в городе, в который Она не была бы внесена. Усердные приношения превзошли всякие ожидания: деньгами, хлебом, разными товарами пожертвовано было столько, что настоятель не только оставил свое намерение о сокращении братии, но и опытно удостоверился в покровительстве Божией Матери, чудесно снабжающей и питающей Свою обитель.

Это невидимое покровительство доказал еще один замечательный случай. По окончании постройки двух храмов, в обители не было денег для расплаты с работниками. Настоятель хотел было занять недостающую сумму у известных ему лиц, но безуспешно. Это обстоятельство поставило его в большое затруднение. Когда он не знал, на что решиться, вдруг пришла на имя его из Поречья повестка на получение денег и тюка с книгами, необходимыми для богослужения. Иеромонах Киево-Печерской лавры, неизвестный о. Палладию, вовсе неожиданно сделал это пожертвование в такое время, когда обитель наиболее нуждалась в нем.

В 1865 году, опять плывшие в Ригу барки обмелели; опять совершено молебствие; опять услышана молитва. После молебного пения вода прибыла, суда отправились по своему назначению, и торгующее с Ригою купечество вновь сделало пожертвование в пользу обители.

В преданиях обители сохранилась память о некоторых исцелениях, ниспосланных по молитвам усердной Заступницы Пресвятой Богородицы. Посредник Поречского уезда А.И. Ц-ский 17 июня 1861 года рассказывал, что брат его, воспитывавшийся в Московском кадетском корпусе, заболев, писал матери, чтобы она помолилась за него в Ордынской пустыне. Мать исполнила его желание, пешком сходила в пустынь, встретила там брата, с которым не видалась много лет, и скоро получила от сына известие, что он выздоровел и произведен в офицеры. Разболелся он и в другой раз и опять просил мать помолиться за него; опять мать с верою исполнила просьбу его, и в Ордынскую пустынь пришло к ней известие, что добрые люди приняли в больном участие, переменили врача, что больной поправляется, испросил отпуск и скоро надеется быть у матери и вместе с нею благодарить Пресвятую Богородицу за великие милости Ея.

Некто, чтущий Ордынскую пустынь, страдал болезнью ноги, на которой открылись злокачественные язвы. Пользовавшие его врачи хотели отнять страдавшую ногу, но больной просил отложить на несколько дней эту мучительную операцию. Все упование возложив на Пресвятую Богородицу, он с умилением вспоминал то время, когда бывал в Ордынской пустыне и молился пред св. Иконою. Надежда на вышнюю помощь не покидала его и в таком трудном положении. Вдруг пришла ему мысль помазать больную ногу скипидаром. Помолясь усердно, он достал этого недорогого снадобья, помазал ногу и почувствовал облегчение. Помазав в другой раз, он заметил, что опухоль уменьшилась и раны начали заживляться. Вскоре больной стал владеть ногою и совершенно выздоровел. По мнению врачей, скипидар в этом случае мог принести даже вред. Но «идеже хощет Бог, побеждается естества чин».

В мае 1859 года дворянка Ир. Ник. Т-на, приняв частицу артоса, привезенного из Ордынской пустыни, исцелилась от лихорадки, мучившей ее. Замужняя дочь ее, Марфа, также страдала мучительными припадками, – в бесчувствии падала на землю, билась и металась. Мать веровала, что и дочь может исцелиться, если будет принимать артос, а потому и послала ей достаточное количество освященного хлеба. После нескольких приемов, припадки прекратились, но явилась головная боль, на одном глазу образовалось бельмо и этот глаз выболел, но припадки и головная боль совершенно прошли.

Один дворовый человек, Матвей Иванов, сильно разболелся: с ним сделалась рвота, отнялись руки и ноги. Врачебные средства оказались бессильными, а потому, причастив его св. Таин, полагали, что он скоро умрет. Но когда на восьмой или девятый день болезни дали ему артоса со св. водою, больной заснул и спал долго и крепко. Проснувшись, он встал с постели, прошел несколько раз по избе, и на третий или четвертый день был совершенно здоров.

У поселянина деревни Курилкина, Семена Егорова, заболели оба сына – старшему было лет 7, а меньшему 5. Никакой надежды на выздоровление их не было, и мать их, как последнее средство, дала детям несколько артоса. Младший скоро умер, а старший выздоровел, и весною 1869 года, имея уже 17 или 18 лет, когда мать его была больна горячкою и находилась в безнадежном состоянии, он также дал ей артоса. Больная выздоровела. Таким образом, с 1858 года, в разное время, исцелились: поселяне деревни Веревкино Феоктист Иванов, Андрей Григорьев и Евдокия Нестерова, бывшего волостного писаря Андрея Кондратьева единственная малолетняя дочь, дворовый человек Андрей Ильин, дворовая женщина Васса Алексеева и многие другие.

Ограда и башни. – Храмы. – Богослужение. – Пение. – Братия. – Художества и ремесла. – Общежитие. – Скит. – Скитяне. – Отшельник Пафнутий.

Недалеко еще то время, когда Ордынская пустынь представлялась взору посетителя бедным, запустевшим монастырем. Без ограды, с полуразрушенными зданиями, с малочисленною и беспорядочною братией, пустынь имела печальный вид. Но в несколько лет, стараниями деятельных возобновителей, она совершенно изменилась. Теперь монастырь окружен каменною оградою с пятью башнями, из которых каждая имеет свое назначение, а именно: одна занята часовнею с приличным иконостасом; другая служит пономарскою, при Николаевской церкви; в третьей живет один иеродиакон, четвертая служит складом разных вещей, а пятая кузницею.

На месте прежней ветхой каменной церкви 1725 года, с 1844 года возвышается величественный храм, который при трех настоятелях – Палладии, Аполлонии и нынешнем Паисии – постепенно год от году расширялся, улучшался, украшался, и сделался одним из самых лучших и приспособленных к пустынному богослужению храмов. В нижнем, отапливаемом этаже – в церкви Рождества Пресвятыя Богородицы – богослужение происходит зимою, а в верхнем – церкви Сошествия Св. Духа – с Пасхи до 23 июня. С этого дня, т.е. праздника Владимирской иконы Божией Матери, до праздника Воздвижения Креста Господня, служба отправляется в новом соборном храме Св. Софии, построенном г-жею Глазовою. В Николаевской церкви бывает ранняя литургия по четвергам, а также и в другие дни, смотря по нужде. Внутренность храмов, при великолепии, отличается чистотой, изяществом и симметрией во всех частях.

Ни чем Ордынская пустынь более не привлекает к себе многочисленных поклонников, как своим постоянно чинным и неопустительным богослужением. Пустынный порядок не нарушается и тогда, когда нет посторонних посетителей. Пение производится на два клироса, неспешно, стройно, при канонархе. В нем принимают участие малолетние мальчики, от 10 до 15 и более лет, преимущественно из поселянских детей соседних деревень. Приходя в обитель безграмотными, они скоро научаются грамоте и делаются не только замечательными певцами, но и хорошими чтецами и даже канонархами. Таким образом обитель служит для окрестного населения не только училищем благочестия, но и школою грамотности.

Всей братии, проживающей в монастыре, по указному определению, состоит около 50 человек. Но почти столько же находится на испытании, и эти последние, несмотря на несовершеннолетие, носят, по обычаю пустыни, однообразную послушническую одежду. Кроме того, по причине пустынного положения монастыря и удаленности от жилых мест, в обители есть разного рода ремесленники, удовлетворяющие потребностям общежития, как то: живописцы, переплетчики, портные, сапожники, столяры, плотники, кузнецы, штукатуры, кирпичники, огородники, землепашцы и, наконец, любители ботаники и цветоводства. Послушники, проходящие время искуса, состоя при этих послушаниях, научаются художествам и ремеслам, и если не поступают впоследствии в число братства, то возвращаются домой с немаловажным приобретением для жизни.

В Ордынской пустыне принят устав общежития, как наиболее способствующий цели монашеской жизни, а именно: устранению от житейских забот, совершенной нестяжательности и всецелой преданности молитве. Сами незабвенные обновители обители – о.о. Палладий и Аполлоний – показали в себе достоподражаемый пример общежития: они принесли в жертву обители все свое достояние и потом, сделавшись настоятелями, ни в чем не отделяли себя от братии, ни в пище, ни в питии, ни в одежде. Иеромонах Феодосий, проходивший послушание казначея, последовал примеру своих учителей и в своей келье никогда ничего не имел, кроме иконы, книги и рогожи, на которой спал. Оставив казначейство, он занимался плетением лаптей, которые предоставлял продавать в пользу обители в тех местах, где мало лесов, особенно в Орловской, Калужской и других губерниях.

Этим высоким образцам общежития, по возможности, подражают современные иноки Ордынской пустыни. Из них ищущие в самой пустыне наибольшего безмолвия и уединения удаляются из обители в скит. Этот скит в расстоянии от монастыря не более версты, со всех сторон закрыт лесом и окружен водою. Сначала на этом месте погребали усопших иноков, а потом устроили, при настоятеле о. Палладии, каменный двухэтажный храм, вверху св. Тихона Задонского, и внизу св. Иоанна Предтечи, несколько келий, и обнесли все постройки каменною оградою. Строения скита отличаются простотой, вполне сообразною с обычаями обитателей. Скитян считается до десяти человек, и они проводят образ жизни еще более строгий, чем обитатели монастыря, никогда не употребляя при трапезе ни рыбной, ни молочной пищи. Впрочем, в праздничные дни они приходят к богослужению в монастырь, где разделяют и братскую трапезу. Особенно замечателен среди скитской братии отшельник о. Пафнутий (Петр Зорин) из поселян села Городка, Бельского уезда Смоленской губернии. Этот старец имеет и в скиту, и за скитом отдельные кельи, устроенные им самим. В сенях скитской кельи его растет огромная сосна, а вне скита, на особом месте, вроде островка, есть у него часовня, пасека и келья на земле и под землею – вдоль и поперек не более 2½ аршин. В этом подземелье есть небольшое (около четверти) окно, проливающее слабый свет, поставлен столик и на нем распятие Господа нашего Иисуса Христа. Богомольцы, посещающие обитель, считают обязанностью проведать и этого старца, посмотреть на его строго-подвижническую жизнь и послушать его простой, но поучительной беседы. В этой беседе звучит не слово науки, но опыт жизни труженической и молитвенной.

Одинокие священнослужители и причетники, необязанные семействами, возлюбленные братия мои!

К вам обращаю я пастырское мое слово; с вами хочу я побеседовать не о временном, а о вечном, не о видимом, а о невидимом, – не о тленном, а о всегда пребывающем. С вашим сердцем и чувствованиями намерен я разглагольствовать. Все временное проходит, как сон, все блага мира сего исчезают, как дым, оставляя одну пустоту в душе нашей, одну заботу и тоску. Богатство, почести, чувственные удовольствия не насыщают бессмертного нашего духа, не доставляют спокойствия нашему сердцу, не делают нас довольнее, блаженнее. Богач так же воздыхает, как бедный; украшенный почестями так же тоскует, как и живущий в низкой доле; утопающий в роскоши и всех мирских удовольствиях повсюду носит в совести своей глубокие раны своих беззаконий и пороков. Что это значит? Не то ли, что мы сотворены не для мира настоящего, но будущего; что отечество наше не здесь, а на небеси; что мы находимся в земле изгнания и плача; что мы здесь странники и пришельцы, не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем? Все дни наши должны быть днями сетования и сокрушения о грехах наших, беззакониях и неправдах наших, которыми мы прогневляем Отца Небесного, оскорбляем Спасителя нашего, пролившего за нас святейшую кровь Свою; огорчаем Пресвятого Духа своими нечистотами и сквернами. Все дни нашей жизни должны быть днями возрастания в Христовых заповедях, в вере, надежде и любви ко Господу нашему, возлюбившему нас и предавшему Себе по нас. Но сколько лукавый мир полагает препятствий нам к успешному шествию по пути евангельских добродетелей? Сколько он расстилает сетей к запинанию на стезях нашего спасения! Сколько посевает соблазнов в души наши, которые мы должны сохранять в чистоте и целомудрии! И где же мы можем найти более средств входить в самих себя, познать греховное состояние души нашей, воздыхать о наших грехопадениях, возноситься к Богу умом и сердцем, умоляя его о помиловании нас грешников, как не в тихом уединении, как не в глубоком безмолвии, в смиренных обителях, в ограде подвизающихся отшельников? Вот почему и царь Давид сильно воздыхает о пустыне, желает водвориться в ней: «кто даст ми крыле, – глаголет он, – яко голубине, и полещу и почию? се удалихся, бегая в пустыни, и водворихся, чаях Бога, спасающаго мя от малодушия и от бури». Там, в убежище спокойствия и тишины, душа благочестивого отшельника забывает весь мятежный мир со всеми его суетами, со всеми пагубными страстями, возносится в излиянии молитвенных воздыханий своих к истинному Источнику своего блаженства – Богу, там благочестивый отшельник желает с ним соединиться всем существом души своей, всем бренным составом тела своего, соделать из себя храм для вечного и живого Бога, сотворить из себя орудие и орган истины, правды и святости. Там инок переносится духом бестрепетно за пределы гроба, – беседует с ликами святых, с сонмом Ангелов и Серафимов, которые его ожидают для принятия в обители небесные, как истинного слугу Христова, как верного раба Его, исполняющего всегда и во всем волю Его. Там он совлекается ветхого человека, умерщвляя его гордость и самолюбие послушанием и смирением, его злую похоть – воздержанием, постом и бдением, любостяжание и корыстолюбие добровольною нищетой, возложением надежды на промысл, одевающий и крины сельныя великолепнее Соломона, питающий и птенцов врановых. Но сего еще мало для истинного подвижника: очистив землю души своей от разных плевел, он насаждает в ней семена многоразличных добродетелей и соделывается древом при исходищах вод, еже плод свой дает во время свое. Почто убо медлите вы, священно-церковнослужители, одинокие, не обязанные никакими семействами, вступить в обители безмолвные? Что вас удерживает в многопопечительном мире сем, где беспрестанно слышатся одни жалобы неудовольствия, стоны, где о спасении души редко помышляют? Что приковывает вас к мирской жизни, сопровождаемой одними заботами, изглаждающими из памяти последний день бытия нашего? Что вас привязывает к жилищу сует, огорчений, соблазнов, неправды, обмана и коварств? Что вас прилепляет к тому месту, где царствуют одни страсти, одни пороки, нарушающие спокойствие и ваше и их? Чего вы страшитесь священных оград монастырских? потерять ли в них свободу? – Но вы в мире более порабощены, чем в обители иноков; над вами в мире всякий прихожанин властелин; от него вы зависите всем – и пищей, и одеждою, ему служите, ему раболепствуете и для чего? Для куска хлеба. Чего вы страшитесь? Расстаться ли с пищей от мяс животных? Но люди, жившие до потопа, употребляли одни растения и жили более, нежели живут ныне, питающиеся снедями животными; да и самые зубы человека, отличные от зубов плотоядных животных, доказывают, что он рожден не для разных мяс. Чего вы страшитесь? Расстаться с собственностью – садом, огородом и прочим? но смерть рано или поздно заставит тебя против воли твоей расстаться с ними. Чего вы страшитесь? скудости монастырской? но в обителях вы найдете все нужное, все необходимое, а только излишнее там отсекается; излишнее богатство и в мире всегда почти служит пищей для наших страстей – для разврата. Чего вы страшитесь? большого в обители разврата? обманываетесь; конечно, везде есть плевелы с пшеницею Христовою, но в мире их более. В обители и самый развратный делается воздержнее, благочестивее; там все ему напоминает о Боге, о спасении души, об отчете в последний день. Не доказывает ли сего самая посылка развратных в обители, для исправления их нравственности? А если и действительно есть люди, подающие явный соблазн, оскверняющие обитель, то от чего сие происходит? Не от того ли, что честные одинокие священно-церковнослужители, или по привязанности к миру, или по холодности к благочестию, или по какому-то заблуждению и нелепым мыслям об обители, уклоняются от них, – и, таким образом, они наполняются людьми подозрительными? Кто же сему причиною? не сами ли священнослужители? от вас убо, добрые священно-церковнослужители, зависит соделать обители рассадниками веры и благочестия, – от вас – наполнить их людьми добродетельными, которые бы служили светильниками и для самого мира, – подпорою благочестия, оскудевающего среди мирских сует и попечений; от вас зависит наполнить их добрыми и просвещенными правителями, руководствующими иноков к царствию небесному; и тогда обители процветут, как рай земной, сделаются собранием человеков, соревнующих ангельской жизни, и мы увидим на земле небесных ангелов. Чего вы страшитесь? уединения ли? но вы его и в мире сами ищете. Не случалось ли вам, после тяжких трудов, после многоразличных требоисправлений, желать, чтобы вас никто не беспокоил, чтобы вам хотя один день провести с самим собою? и не чувствовали ли вы в сие время, что вы на свете существуете, освободясь от мирского шума? Но и в обителях есть благочестивые люди, с которыми можно побеседовать на пользу души! Чего вы страшитесь? Того ли, что в обителях не бывает водок и закусок; но честный священник их бегает и в мире. Только одному сластолюбивому, живущему для плоти и крови, они нравятся. Чего вы страшитесь? Потери ли старшинства и большинства? но и в мире старший и больший должен быть всем слуга, и какой тяжкий ответ Богу отдадим мы за старшинство! Одна исповедь для вдовых священников – какое тяжкое бремя! Сближение с женским полом – какой требует предосторожности, чистоты! Но и в обителях старшему по благочестию, воздержанию, все не откажут в должном уважении. Чего вы страшитесь? Строгих ли обетов монашеских? молитвенных ли подвигов? самоотвержения ли? но вы все сии обеты давали при крещении; вы при купели обещались не любить мира, ни я же в мире, вы исповедали, аще кто любит мир, сей несть Божий «Егов», любы мира, вражда на Бога, аще кто любит мир, враг Божий бывает; вы повторяли со священником: «иже хощет по Мне идти, да отвержется себе и возмет крест свой и по Мне грядет;» вы произносили устами ваших крестных отцов: «аще кто любит отца, или матерь, паче Мене, несть Мене достоин;» вы подтверждали с Апостолом Павлом: «непрестанно молитесь,» и с царственным Пророком: «седмерицею днем хвалих тя, Господи, вечер, и заутра, и полудне восхвалю тя, Господи». Кратко сказать: вы отреклись сатаны и всех дел его; вы обещались при крещении совлекаться ветхого человека и облекаться в нового; а монашество не то ли же есть, что второе крещение? И так всякий истинный христианин, по духу, должен быть монах, и всякий священно-церковнослужитель одинокий, чуждающийся монашества, не явно ли доказывает, что он есть раб мира, сын неги и роскоши, чадо постыдных страстей? Тогда только и самый мир может благоденствовать, когда дух благочестивых обителей будет в нем господствовать, – когда самые города и веси будут приближаться к соблюдению постановлений, установленных в обителях. Чего вы страшитесь? того ли, что враждебней духу Христову мир укоряет отшельников в тунеядстве и бездействия? но, во-первых, не тот ли один достоин наслаждения пищей и питием, кто подвизается в молитвах о спасении не только своем, но и всего мира? во-вторых, молитвенные подвиги не составляют ли большего труда, нежели труды мирские? Содержать дух в непрерывном устремлении к Богу, удерживать его от рассеяния по распутьям мира, возвращать непрестанно сего беглеца к своему Господу, содержать его неослабно пред лицом всеведения Божия, – не труднее ли всякого другого мирского подвига, не важнее ли всякого земного труда? И потому то мы видим, что миролюбцы скорее согласятся нести самые тяжкие труды, нежели провести в храме с благоговением несколько минут, или предаться молитвенным подвигам во внутренности своего дома. Притом в молитвенных излияниях непраздно и тело: сильная молитва обнаруживается в Коленопреклонениях, простертии на земле, тяжких воздыханиях. Что вас, наконец, удерживает от уединения монашеского? то ли, что в мире можно спастись? что черная ряса не спасет, а светлая в грех не введет? Правда, и в мире всем открыты пути ко спасению, никому не загражден вход в царствие небесное; но в мире более препятствий, более соблазнов, более сует, которые, беспрестанно наполняя ум и сердце наше, не дают нам времени помыслить о душе, о Боге и вечности, о страшном суде. Правда и то, что не рясы нас спасают, а твердая и живая вера в Спасителя нашего, истинное благочестие, святость жизни и добрые дела; но черная ряса и прочие монашеские одежды скорее нам напомнят о смирении и сокрушении о грехах наших, а светлая не часто ли нас подстрекает к гордости и тщеславию, не часто ли делает нас участниками в мирских удовольствиях, в греховных увеселениях. Прочее, братия моя, аще услышите глас мой, не ожесточите сердец ваших.

Тимофей, Епископ Смоленский и Дорогобужский