Так судил Господь

После пребывания в Кемперпункте и на Поповом острове о. Никон и о. Агапит были отправлены в Архангельск на поднадзорное „вольное“ поселение. После недолгого пребывания там о. Никон, уже один, послан был еще далее – в городок Пинегу. Жилья в Пинеге он не нашел и поселился сначала в одной деревеньке близ города, потом в другой – подалее. Оттуда надо было ходить в город отмечаться в ГПУ, в поликлинику, на почту, но главное – в храм. Тут встретил он двух оптинцев – иеромонаха Парфения и иеродиакона Петра (позднее – схиигумен Павел (Драчев), скончавшийся 93-х лет в 1981 году).

Шел январь 1931 года. Морозы были крепкие. Здоровье о. Никона сильно ухудшилось, – стало трудно не только ходить, но и дышать. Подолгу держалась высокая температура... Жил о. Никон уединенно, совершал свое монашеское правило, читал, писал письма. Кроме этого – делал все работы по дому, смиренно выполняя все указания хозяйки. Увидев его безответность, она все более и более мучила его, не давая ему покоя.

Отец Никон возил на санках воду из колодца, колол и приносил в дом дрова, готовил лучину для освещения. Хозяйка не верила, что он болен. „Веруя в пекущийся обо мне Промысл Божий, – писал он, – боюсь направлять по своему смышлению свою жизнь, ибо наблюдал, как своя воля приносит человекам скорби и трудности... Да будет же воля Божия, благая и совершенная! Ей вручаю себя... Принятие воли Божией мир приносит сердцу моему“.

В марте он с усилием разбивал лопатой слежавшийся снег, и в его больной ноге произошло кровоизлияние. Шесть недель отлежал он. В апреле побывал в городе у врача. Тот выслушал его и откровенно сказал, что у него в полном развитии туберкулез. Через несколько дней он опять слег, и силы стали покидать его совсем... Хозяйка, увидев, что он не может от слабости встать, стала гнать его вон, говоря, что ей не нужны больные жильцы. Но уйти он не мог. Тогда она отняла у него кровать, оставив его лежать на полу, на тюфяке с вещевым мешком в головах. И тут вспомнил он, как однажды старец Варсонофий, благословляя его, произнес: „Господи! Спаси раба Твоего сего Николая! Буди ему помощник! Защити его, когда он не будет иметь ни крова, ни приюта“.

Но вот пришел отец Петр, увидел ошеломившую его картину и, наняв лошадь, перевез о. Никона к себе, в деревню Козловку. 9/22 июня неожиданно приехала духовная дочь о. Никона Ирина Бобкова, которой дал денег на дорогу иеромонах Пимен (Извеков; будущий Патриарх Московский и всея Руси). Она привезла письма, деньги, лекарства, продукты и осталась ухаживать за больным. Он угасал. „Преподобный Феодор Студит, – писал он в одном из последних своих писем, – сам бывший в ссылке, ликует и радуется за умирающих в ссылке. И мне приходит мысль, что мы, иноки, отрешились от мира и ныне, хотя и невольно, проводим мироотреченную жизнь. Так судил Господь. Наше дело – хранить себя в вере и блюсти себя от всякого греха, а все остальное вручить Богу. Не постыдится надеющийся на Господа!“

Однажды Ирина услышала, как о. Никон громко сказал:

– А, всечестнейший батюшка Макарий!.. Ирина, подай стул. К нам пришел старец Макарий, а ты и не видишь...

Дошел до нас и такой рассказ (впрочем, точность его пока что не подтверждена). За несколько дней до кончины о. Никон попросил о. Петра и Ирину называть его не „батюшкой“, а „владыкой“... И поправлял их каждый раз. Объяснить этого обстоятельства о. Никон не успел. Кто знает, – может быть, его в Кемперпункте рукоположили ссыльные владыки тайно... Так это и осталось неразгаданным.

25 июня старого стиля в 10 ч. 40 м. вечера о. Никон скончался. На другой день пришли архимандрит Никита, игумен Паисий, еще четыре ссыльных монаха, протоиерей из Пинеги. Одели покойного в полумантию, епитрахиль, поручи, скуфью, – длинной мантии и клобука не было, не успели прислать. У могилы находилось двенадцать священнослужителей. Многие за несколько дней до этого были на работах в лесу верст за шестьдесят. И вдруг – их отпустили...

В 1925 году о. Никон сказал слова, объясняющие смысл его жизни и исповеднической кончины: „Если мы всегда будем с Господом, то и мы будем иметь силу и мощь свидетельствовать о Нем, и мы будем иметь мужество, твердость и крепость исповедовать Его, и исповедовать не только языком, но и самою жизнью своею. Будет дана и нам благодать благодушно переносить всякое злострадание, всякую тяготу и превратность жизни ради Господа нашего Иисуса Христа“.