Часть II. Воспоминания

Господь нас учит каждый день. У нас столько пищи для научения, что, если бы мы серьезно задумались: «а почему с нами такие события происходят?» – к нам пришел бы правильный ответ».

Игумен Киприан вспоминает своих духовных наставников, родителей и те жизненные обстоятельства, которые, как части искусной мозаики, постепенно складываются в удивительную картину премудрого промысла Божиего о каждом из нас.

– Отец Киприан, вы не так давно были в поселке Залари Иркутской области, где встречались с представителями своего рода. Что это было за мероприятие, с какой целью оно проводилось? Расскажите о своей семье, о своих родителях...

– Мама моя, Распутина Зинаида Васильевна, принадлежит одному из старейших и многочисленных сибирских родов Распутиных, к которому, мне известно, относится писатель Валентин Распутин. Мама, кстати, его учила в 5 классе русскому языку и литературе. Она окончила Иркутский университет и около 20 лет проработала в школе – сначала в Сибири, а потом, выйдя замуж, на Дальнем Востоке – в Комсомольске, Хабаровске. И сколько я помню маму, она постоянно проверяла тетрадки, и всегда к ней приходили дети. Она была очень активным классным руководителем, ребята из ее класса часто ездили с какими-то концертами на разные станции, отмечали совместно разные праздники.

Вторую часть жизни мама провела со студентами. Работала в Комсомольске, была деканом филологического факультета Педагогического института, а потом в Хабаровске, в Институте культуры, где тоже была деканом, и почти всю свою жизнь – в школе и вузах работала секретарем партийной организации.

Папа, Ященко Алексей Кузьмич, трудился на железной дороге, был начальником станции, руководителем отдела движения, профсоюзным лидером. Председатель профсоюза Дальневосточной железной дороги – это его последняя должность. Он был членом ЦК профсоюза, ему предлагали переехать в Москву и там по профсоюзной линии трудиться, но папа не захотел.

Я внешне и по характеру – маменькин сынок: больше взял от матери, и с мамой до самой ее смерти у нас была близкая связь, мы очень хорошо чувствовали друг друга. Всякое волнение или радостное состояние передавалось без телефона.

– А с Богом у вашей мамы какие были отношения?

– Отношения с Богом оказались подзабытыми, хотя она была крещена, а бабушка, Татьяна Терентьевна Распутина, Царство ей Небесное, которая последние 10 лет жила в нашей квартире, была верующая.

Православие она проповедовала своим образом жизни, молча: была кроткой, тихой, смиренной. Я действительно не помню случая, чтобы она чем-то возмущалась, была недовольна, кого-то обвиняла. Всю жизнь бабушка трудилась от зари до зари. В конце жизни ей назначили пенсию 21 рубль 40 копеек. И она всегда с нетерпением ждала, когда принесут пенсию, для нее это был праздник. Она получала деньги, крестилась, благодарила, молилась за наше правительство. А ведь даже по тем временам, в 1970-е годы, 21 рубль многого не решал.

Бабушка – мне это запомнилось с детства – все время просила у Господа благословения. Всякое свое действие – чистить картошку, убирать со стола или что-то зашивать – она всегда начинала со слов «Господи, благослови». К чему бы она ни прикасалась, говорила «Господи, благослови». А всякий раз, когда встречалась с какими-то трудностями, произносила «Помоги, Господи» и «Господи, вразуми», а заканчивая дело – благодарила Бога.

И только когда я уверовал и начал читать святых отцов, понял, что у бабушки было практически постоянное памятование о Боге, что она жила очень высокой духовной жизнью, она все время предстояла перед Господом. Может быть, в силу своего здоровья она не часто ходила в храм – только по большим праздникам. Длинных молитв не читала, но памятованием о Господе была заполнена вся ее жизнь, с утра до вечера. Тогда мы не придавали этому значения, думали, что, видимо, так сложилось в сельской местности, воспринимали как некую крестьянскую традицию.

– А когда вас крестили, помните?

– Я принял Крещение в зрелом возрасте, в 30 лет. Когда мама узнала об этом, она была в панике. У нее к этому времени созрел свой план относительно меня: что я должен после кандидатской защитить докторскую, кем-то быть, чем-то стать. И вот ее, так сказать, материнский план рухнул. Она бурно это переживала, говорила: «Я понимаю, люди-инвалиды, убогие, но ты – мой сын – здоровый, умный, адекватный. И ни с того ни с сего, без всяких потрясений, приходишь к Богу... Как это могло случиться? Какая здесь причина?»

«Мама, – спрашиваю я, – ты действительно хочешь получить ответ на этот вопрос?» – «Да, хочу...» – «Тогда давай действовать по принципу: приди и виждь, посмотри сама – какой у нас приход, какие храмы, какие монастыри». – «Сколько надо смотреть?» – «Месяца два», – определили мы.

И мы за это время познакомились с нашим приходом в храме Покрова Пресвятой Богородицы на Лыщиковой горке в Москве (Лыщиков переулок, 10). Община у нас сложилась большая, активная, молодая, руководил нами иерей Сергий Романов, было много людей образованных. И когда мама пришла, она начала разговаривать, знакомиться и удивляться, что таких, как я, довольно много, а верующие – это не какие-то отжившие старушки.

И вот у нас с мамой был действительно очень интересный период в жизни – время познания православия, которое она принялась осваивать со всей силой материнской любви. Ее мучил вопрос: что это такое? Она, конечно, в детстве была в храме, но мало что помнила.

Однажды она пришла в церковь и спросила: «А что это они там в углу шепчутся?» Я говорю: «Мама, это – исповедь». Она интересуется: «Что такое исповедь?» Я отвечаю: «Исповедь – это когда человек что-то делает не по совести, его совесть гложет, и он исповедует свои грехи перед Богом».

Она тогда сказала: «Я как раз прожила свою жизнь честно, мне исповедоваться не в чем». Хотя я ей ничего не предлагал.

Потом, когда мы побывали еще на двух или трех службах, смотрю: она в нерешительности стоит, мнется. «Мама, ты хочешь что-то спросить?» – «Я вспомнила: у меня в детстве было два случая, которые действительно мне неприятны и гложут мою совесть. Что я с этим должна сделать?» – «Если совесть гложет, то лучше покаяться перед Богом, а священник будет только свидетелем, помолится, чтобы Господь эти грехи простил».

В этот раз она не решилась, а на следующий все-таки настроилась и пошла исповедоваться.

Потом мы с ней поехали в Пюхтицу, где жили неделю. Там была необыкновенная тишина, красота, и она начала, по ее собственным словам, «вспоминать другие случаи из своей жизни, которые гложат совесть». И как-то мама подошла к опытному духовнику отцу Гермогену (архимандрит Гермоген (Муртазов), ныне духовник Снетогорского женского монастыря Рождества Пресвятой Богородицы во Пскове. – Ред.).

Батюшка ей предложил описать свою жизнь в тетрадке, всю, сколько она помнит, назвать грехи, и дал несколько дней – три или четыре. И мама с усердием начала исполнять, так что, когда закончились дни подготовки, у нее оказались три толстых тетрадки по 48 страниц, все исписанные грехами. С того момента, как она первый раз исповедовалась, прошло, пожалуй, пару недель.

И вот, когда она подходила с этими тетрадками к исповеди, ее кто-то тронул за плечо и сказал: «Тебе не стыдно все рассказывать про себя какому-то дядьке?» Она обернулась, смотрит – близко никого нет. Тогда она подошла ближе к священнику и вдруг снова почувствовала – ее кто-то крепко берет за другое плечо и шепчет: «Не ходи, не говори». Она опять оглянулась, посмотрела – никого нет. Тогда осенив себя крестом, перекрестив то место, где «кто-то» мог стоять, пошла исповедоваться. Первые ее слова были такие: «Я не знаю, есть ли Бог, но то, что дьявол существует, я ощутила на своих плечах». И она действительно несколько часов исповедовалась – батюшка специально ее пригласил после службы.

А потом мы с мамой поехали в Печоры, и в Псково-Печерском монастыре произошла удивительная ее встреча с отцом Иоанном (Крестьянкиным). Она, уже покаявшаяся, очистившаяся от грехов, начала сознательно приходить к вере, задавать вопросы: что делать, как исповедовать веру, как ею жить, как строить отношения с неверующими, с родными? Она уже ощущала себя христианкой. Первая встреча отца Иоанна с мамой длилась более двух часов.

– Получается, что он как-то ее выделил?

– Да, когда он вышел после беседы с мамой – даже плакал и обратился к братии: «Братья, вы ищете чудо, а вот – чудо: человек всю жизнь был секретарем партийной организации и за две недели обратился и стал православным христианином. Господь достал с такого дна свое чадо».

Батюшка очень радовался, ликовал, даже выдал ей подробную инструкцию – как себя вести. Она его, можно сказать, допекла: «Отец Иоанн, вы мне подробно напишите, что я должна делать». Я очень жалею, что эта инструкция, написанная рукой батюшки, не сохранилась. Но можно воспроизвести его основные мысли.

– Да, это очень интересно.

– Отец Иоанн ей посоветовал не проповедовать словами. Никому из своих родственников – ни мужу, ни детям, ни тому, с кем она встретится, ничего не говорить о Христе. Но вести себя как христианка. И люди, увидев это, ее любовь, сострадание, то, что она ни на кого не обижается, сами зададутся вопросами: что произошло? что изменилось? В общем, он нацелил ее на то, чтобы она помогала людям, была внимательной, милосердной, милостивой, а молитвы произносила не напоказ, а втайне, чтобы вообще никто не видел, как она молится, как ходит в храм. Чтобы ни с кем она это не обсуждала. Поскольку ее среда была неверующая, она должна была стать тайной христианкой.

Все это мама очень ревностно принялась исполнять. Более того, будучи натурой активной, она все же испросила благословения у отца Иоанна помогать епископу. И, вернувшись в Хабаровск, отправилась к хабаровскому владыке Иннокентию.

– Не зная его?

– Не зная. Она сказала, что пришла по благословению отца Иоанна (Крестьянкина) помогать проповедовать. Владыка удивился и спросил: «Что вы предлагаете?»

«Близятся праздники, Рождество Христово, – говорит мама. – У нас есть большой Дворец культуры на тысячу человек. Давайте, я соберу нашу студенческую молодежь, а вы перед ними выступите. Мы сделаем хороший рождественский концерт...»

И владыка согласился. Она начала выступать организатором молодежных собраний и различных лекториев. Сама она не могла проповедовать, у нее не было соответствующих знаний, но она могла пригласить епископа, священников, организовать аудиторию.

– Сколько ей тогда было лет?

– Шел 1980-й год, и маме было около 60-ти. К сожалению, у нее был диабет, который подтачивал ее, она страдала и, может быть, сильно переоценивала возможности народной медицины, трав, которым больше доверяла. Из-за диабета она, в конечном счете, ушла довольно рано и неожиданно для нас. Причем была полна энергии: вышла на пенсию и начала писать сибирские рассказы – литературные портреты своих родственников. У нее, безусловно, был литературный дар.

Она защищала диссертацию по Леониду Максимовичу Леонову. Мы были у него на даче, и Леонов все время ей говорил: «У вас – дар, вам надо писать, не диссертации, а рассказы, повести, у вас есть рука, есть слух». Но она была все время занята организационными вопросами в институте, говорила: вот выйду на пенсию и буду писать. Она успела создать несколько рассказов, заболела и через год скончалась.

Это случилось после моего пострига в монахи. Для меня это был тоже неожиданный момент, монашество я знал только по книжкам, поэтому поехал в Псковские Печоры на весь Великий пост. Мама мне позвонила и сказала: «Я плохо себя чувствую». Она действительно раза три уже умирала, у нее были в течение жизни такие моменты, но, когда я приезжал, она неожиданно выздоравливала.

А в тот раз она мне написала, что прогуливалась с папой и упала, повисла на его руке. Мама лежала в больнице, потом ее выписали, и теперь она просила меня приехать.

Я пошел к отцу Иоанну (Крестьянкину), спросил: «Как быть? Мама просит приехать». Была Великая Среда. Отец Иоанн сказал: «Зачем же на Страстной седмице ехать? Ты ей здесь больше поможешь. Давай я о ней буду молиться, – он ее хорошо помнил, – и ты помолишься». И мы взялись молиться, попросили братию. Она скончалась в пятницу.

– В Страстную Пятницу?

– Да. Я шел на вынос Плащаницы, и меня остановил алтарник Псковского монастыря: «Отец Киприан, тебе телеграмма пришла». Я ее развернул – меня как током прошибло, стоял, не мог понять: почему? Мы с ней вчера только по телефону разговаривали, я ей сказал: «Мамочка, не волнуйся, после Пасхи мы с тобой встретимся». Попросил, чтобы они вызвали священника – пособоровать и причастить. Папа все исполнил.

– То есть вы говорили с мамой в Великий Четверг?

– Да, это был четверг. А в пятницу пришел священник, пособоровал ее, причастил, папа дал ей покушать. Мама лежала в полном сознании, и пока папа мыл посуду, она скончалась.

У меня на всю жизнь осталась рана на сердце, что я не помог своей маме. Она же меня позвала: «Приезжай».

– Может быть, по вашим молитвам Господь и забрал ее в Великую Пятницу – после Причастия и соборования...

– Тем не менее я чувствую свою вину, и первый человек, за которого молюсь каждый день, – это мама. Она вообще-то редко о чем просила. И если звала меня, значит, у нее было веское основание. Она же понимала, что меня нельзя вырвать из монастыря, что я не могу просто так все оставить, бросить. Но у нее было предчувствие.

– Ее похоронили на Светлой седмице?

– Да, на Светлой седмице. У меня очень ярко остался в памяти момент, когда я зашел в дом и увидел маму в гробу. У меня было ощущение, что от нее исходит сияние, была сильнейшая благодать, как у мощей святых... Как будто кто-то покадил, принесли благовония... Это продолжалось сутки.

Пришли родственники, стали спрашивать: «Чем мы можем помочь?» Я говорю: «Тем, что будете читать Евангелие и Псалтирь». И у меня было впечатление, что мамина душа слышала это чтение. Любимым занятием для нее в последние годы было чтение Евангелия.

Последнее время мы с мамой жили по-христиански. Интересно, что, когда заканчивался период ее познания православия и мы прощались с отцом Иоанном, мама начала допекать старца дотошными вопросами: «Инструкция инструкцией, а могут возникнуть нештатные ситуации – как мне тогда быть? До вас не дозвонишься, с кем советоваться?»

Отец Иоанн неожиданно развернулся ко мне и сказал: «Он будет твоим духовником. Это твой сын, ты его во всем слушайся, будь у него в полном послушании».

Она это очень серьезно восприняла. Хотя я еще не был рукоположен, но у нас сложились такие отношения: по всем хозяйственным, жизненным вопросам я советовался с ней, а в духовном смысле она была у меня в полном послушании – спрашивала и выполняла все с трепетом и благоговением.

Я бы сказал, что это была моя первая послушница и одна из самых послушливых. С ней было легко: она очень желала исполнять волю Божию и очень хотела стать милосердной, ее рвение даже больше приходилось сдерживать.

– А братья, сестры родные у вас есть?

– Брат есть. Виктор. Окончил МГТУ имени Баумана. Уже в сознательном возрасте уверовал, принял Крещение. Дочки брата уже вышли замуж, тоже крещены, слава Богу.

– Ваш папа – Алексей Кузьмич – жив?

– Да, ему сейчас больше 80-ти. Живет в Хабаровске, иногда приезжает в Москву и даже путешествует по святым местам.

– Вы родились в Хабаровске?

– Я родился в Комсомольске. Детство у меня прошло в Сибири, под Иркутском, в Заларях. Бабушка мне запомнилась тем, что, когда видела какого-то нового человека, всегда спрашивала: «А это какой родовы?»

– Что это значит?

– Из какого рода этот человек? Я говорил: «Бабушка, неприлично спрашивать у людей про их род, не принято». А она: «Как же неприлично, надо же знать, что у него за род». Действительно, сейчас я начинаю понимать, какое значение имеет род для каждого человека.

На последней встрече в Заларях собрался наш род – около 30 человек. Одновременно съехались представители рода Линденау – человек 50 – кандидаты, доктора наук, академики. Может быть, не все, конечно, но, как правило, самые яркие представители рода – ученые: из Владивостока, Новосибирска, разных научных центров. И основатель рода – ученый.

– А чем отличается ваш род?

– У нас – труженики, некоторые занимали руководящие должности, в целом были совестливые люди. Меня назвали в честь Владимира – маминого брата. Это был мальчик удивительный: если он видел, что какая-то бабушка идет с ведром и ей тяжело, он подбегал, брал ведро и помогал донести до дому, если замечал, что кто-то в чем-то нуждается, он тут же начинал помогать этому человеку. У него была великая милость ко всем людям, которые его окружают. Владимир погиб после войны, в 1947 году, под Берлином. Но память о нем как о великом благодетеле в нашем роду жива.

И таких родственников, которые отличались особой милостью, довольно много. И бабушка у меня была милостивая, и мама.

Недавно в Заларях произошло интересное событие. Мне сказали, что со мной хочет встретиться одна женщина, которая является моей родственницей. И она принесла и продемонстрировала наше генеалогическое древо, где были мои дедушки, прадедушки, прабабушки, все, кого я знаю. Она несколько лет собирала этот материал из архивов. А когда мы приехали в Залари, выяснилось, что директор местного этнографического музея – тоже из нашей «родовы» и тоже собирает материал.

И вот соединились две базы данных – из центральных архивов и из местных, получилась родословная – около 1000 человек. Сейчас готовится издание нашего генеалогического древа.

– И как глубоко удалось изучить родословную?

– Вплоть до 1700-х годов, дальше уже родственные связи прослеживаются с трудом, потому что Сибирь была ссыльной. Тем не менее несколько родов Распутиных, из разных мест, удалось отследить.

И вот на встречу собрались люди из Красноярска, Новосибирска, Омска, из Москвы четыре человека. В наш век, когда даже рядом в гости сходить трудно, приехали через всю страну...

Глава администрации Заларинского района выделил машину, своего помощника, меня встретили в аэропорту как почетного гостя, привезли, отвезли. Гостиница не понадобилась – ночевал у родственников.

Мы послужили панихиду на кладбище о всех наших сродниках, которые там покоятся, а на следующий день – литургию в местном храме. Четыре человека из наших родственников оказались некрещеными. С радостью они согласились креститься, и мы совершили Таинство. Двое никогда не причащались, четверо – очень давно; все они приняли Святые Христовы Тайны. Послужили молебен о здравии. Всем понравилось решение: ко дню Заларей приурочить съезд таких родов, чтобы могли встречаться родственники.

У Линденау на этот раз приехало человек восемь из Чехии – чешская ветвь. И мы с ними участвовали в открытии близ храма памятника их сроднику Якобу Линденау (известному русскому путешественнику и этнографу. – Ред.). Там, кстати, строится еще деревянная церковь. И вот возникла идея – не просто встречаться, молиться, что, конечно, само по себе уже немаловажно, а сделать доброе дело. Мы решили помочь в строительстве храма – сделать полы, иконостас, позаботиться о внутреннем убранстве, озеленении. Деньги нужны не такие уж большие, но и не маленькие. Если каждый родственник даст даже по 1000 рублей – этого вполне хватит.

Когда-то на Руси была традиция строить обыденные храмы, которые собирали за один день, в течение суток.

Я помню, у меня встреча была с Геннадием Кисиным, главой администрации Куркинского района Тульской области.

Когда он пришел к власти, объявил свое кредо: если где-то был храм, его надо восстановить. Все думали – психически ненормальный: коровники рушатся, совхозы умирают, а он призывает строить церкви. Кому молиться-то? Там полторы старушки. А он говорит: «Даже если полторы старушки будут молиться, то село начнет возрождаться».

Так оно и произошло. Начали строить – выяснилось, что в одном сельском храме служил дед Бориса Грызлова (Председатель Государственной Думы РФ четвертого и пятого созывов. – Ред.). Приехал сам Грызлов, посмотрел, дал распоряжения, и этот храм довольно быстро восстановили. Потом нашелся другой родственник, заведующий кафедрой экономики в университете, который родился в Тульской области. Он тоже каких-то бизнесменов нашел, и храм восстановили. Эти деревни ожили, сейчас 98% земель там засеяно. А мужчины купили оборудование для переработки зерновых и свеклы...

Там, где восстанавливается храм, начинается молитва, там возрождается село.

– Отец Киприан, вы окончили Хабаровский педагогический институт. Как вы сделали свой выбор? Расскажите о студенческих годах.

– Я окончил школу и решил поступать в Политехнический институт. Сдал экзамены, прошел по конкурсу, но мне в Политехническом не понравилось – какие-то пьянки, атмосфера в целом не подходящая. У меня представление о студенчестве было совсем иное, идеализированное, и я вернулся домой. Мама была деканом филологического факультета в Педагогическом институте, и меня с этими же оценками устроила на физико-математический факультет Пединститута.

Я выполнил родительское послушание, стал учиться, в то время у меня было полдесятка увлечений, до сих пор не могу понять, как их можно было совмещать. Я состоял в сборной института по настольному теннису, из этого следовало, что у пас было три или четыре тренировки в неделю, каждая по четыре-пять часов. Играл в сборной института по баскетболу – центровым. И тоже проводились тренировки, в период соревнований – довольно интенсивные. Состоял в сборной института по шахматам, имел первый разряд. Мне также легко давался бег: специально не тренировался, но когда случались какие-то соревнования, меня обязательно привлекали. На средних дистанциях, в полтора-три километра, мне редко находились равные, сначала держался в середине, потом делал рывок и всех обгонял. К этому серьезно не относился: попросят пробежать – пробежишь.

Помимо спорта занимался в студенческом театре: несколько лет мы играли Чехова. И был не только актером – у нас на факультете общественных профессий учили режиссуре. Так что у меня до сих пор хранится диплом режиссера самодеятельных театров.

У нас еще работала киностудия, мы снимали кино (имею документ, что оператор). Затем я играл на ударных инструментах, и все студенческие вечеринки, свадьбы, а их иногда бывало очень много, без нашего институтского ансамбля не обходились.

Учеба у меня занимала 8–9 место. Я действительно не очень сильно отдавался учебному процессу. Однако за годы студенчества поставил своеобразный рекорд – все экзамены сдавал вовремя. Оценки были разными, в зависимости от милости преподавателя и моего интереса к предмету, но все сдавал с первого захода.

В студенческое время у меня также появилась некая тяга к науке. Я писал какие-то работы, был победителем в научных конкурсах, выступал на конференциях, проводил исследования.

Как это все удавалось совмещать: и спорт, и культуру, и науку– неизвестно...

– Отец Киприан, вас и сегодня называют человеком-оркестром.

– Да, видимо, уже в студенческие годы этот «оркестр» начал играть. Все время уходило на тренировки, репетиции, на какие-то встречи с девушками или на дружеские отношения уже физически не оставалось времени.

– А когда возникло желание стать педагогом?

– В студенческие годы у ребят на факультете была стойкая установка: в школу не пойдем. Мы – такие ребята, высшее образование получим, а в школу зачем? Никто даже и отрабатывать не собирался.

А намерение стать педагогом возникло после второго курса. Это произошло во время первой летней педагогической практики, когда меня направили в лагерь пионервожатым. Причем я все сделал для того, чтобы туда не ехать, справку принес, что практика пройдена в подростковом клубе. Всем моим друзьям эту практику засчитали, и они поехали отдыхать на море, под Владивосток, а у меня бумага не прошла, и меня все-таки направили в лагерь.

Я прибыл в середине смены, все отряды уже были распределены. И меня поставили подменным вожатым: это когда кто-то уезжает на два дня отдыхать, а его заменяют.

И я, таким образом, прошелся по всем отрядам, увидел жизнь во всем лагере. Это оказалось непростым делом. Попадаешь в отряд, дети очень разные, бывают непослушные, капризные, и надо с ними находить личностный контакт, нельзя только сверху вниз давить. И только установишь – тебя перекидывают на другой отряд, а там все по-другому.

И я за это время выработал ряд приемов. Первый – это сеанс одновременной игры. Мы на террасе ставили шахматные доски, я усаживал всех, кто умеет играть в шахматы, и начинал сразу несколько партий. А поскольку я имел разряд, то у всех выигрывал. Это производило впечатление, дети начинали меня уважать, слушаться, и первый педагогический контакт возникал.

В некоторых отрядах читал сказки. Днем им надо спать, а ребята хулиганят; я приду, почитаю, они и заснут. Потом начинают вечером просить: «Расскажите нам сказку...» Я им даже не читал, а рассказывал что знал, например про Гадкого утенка, – таким грудным, тихим голосом.

В общем, я что-то такое делал, чтобы не приневолить, а приохотить, чтобы был какой-то элементарный контакт с детьми. И так случилось, что много ребят оставалось на следующую смену. И они в меня вцепились: «Мы хотим, чтобы вы с нами были». Начали просить, плакать. И я дрогнул. Хотя друзья ждали меня на море, и у нас была дружеская компания, но когда я увидел глаза детей и понял, что, оказывается, я им нужен, они тянутся, проявляют любовь, я остался на вторую смену, а потом и на третью. А на море так и не поехал.

Со мной что-то действительно произошло, хотя было сложно, во второй смене добавились дети очень капризные, избалованные. И надо было подход найти к каждому ребенку, и сформировать дружный отряд. Мне это понравилось: найти такое решение, чтобы жизнь была интересной, яркой, нескучной.

Я уж не помню, какими способами этого добивался, – разными, иногда твердыми, дисциплинарными. Например, был такой момент, что мы никак не могли попасть на обед всем отрядом. Выстраиваешь их – полотряда нет, ждешь, а они никак не собираются. Со всеми по отдельности говорил – ни разговоры, ни угрозы – ничего не помогало. Тогда я применил кардинальный способ – объявил: «Прозвенел горн, после этого мы ждем ровно три минуты: кто на ужин не успел, тот опоздал и приходит только на завтрак».

Так оно и получилось: на ужин пришла половина отряда, другая половина не успела. И когда из леса прибежали остальные, я их не пустил, сказав: «Все, дорогие, – на завтрак». Они просили: «Возьми мне хоть корочку!» И поняли, у всех возникло ощущение, что намерения у меня серьезные. И на завтрак построились все, стопроцентно, только двое замешкались – мы их простили. На обед все тоже пришли вовремя, только один отстал, плакал, в последний раз мы его простили. И все проблемы исчезли.

Вроде как жестокая мера – лишить обеда. Но она оказалась самой понятной, доступной, и наш отряд действительно отличался удивительной дисциплинированностью. Три дня борьбы, а потом мы были первыми, в столовую шли с песней. И как-то по всем показателям оказывались лидерами. Не то что нас хвалили, но жизнь действительно стала интересной, веселой. Я с любовью относился к детишкам, и они ко мне тянулись.

Тогда, тем летом, я открыл для себя главный педагогический закон, что педагогика – это когда дети тебя любят. Педагогика начинается с того, что ты проявил к детям любовь, а они потянулись к тебе. А когда хоть какой-то человек тебя искренне любит, жизнь наполняется подлинным смыслом. Причем дети не всегда открываются, даже перед родителями. А тут возникают очень дружеские отношения, ребята доверяют свою тайну, свою душу, тогда они становятся послушными, мягкими, как пластилин.

И у меня на следующий год уже было сознательное желание ехать в лагерь, я уже чувствовал в себе силы и к этому готовился...

– А как началась ваша трудовая жизнь?

– После окончания Хабаровского Педагогического института меня направили в Вяземский район Хабаровского края – преподавать.

И я, честно говоря, ехал в местный РОНО с мыслью выдвинуть неприемлемые условия. «Тогда, – думал, – они от меня откажутся, и я буду свободен». Приехал и сказал, что буду преподавать только физику, а это всего семь часов. Но там была мудрая заведующая, которая догрузила эту физику директорством.

Мне сразу же предложили стать директором сельской Венюковской школы. Причем у меня был довольно необычный выбор: мне сказали, что нынешний руководитель имеет некоторые психические отклонения – ходит с палкой и, если что, всех дубасит. И либо я занимаю его место, либо – если готов потерпеть – меня назначают туда учителем физики. Надо было или стать мучеником, которого будут по голове палкой дубасить, или самому возглавить школу.

Я приехал, посмотрел, пообщался и понял, что у меня сил не хватит терпеть побои, и решил стать директором. Хотя в институте этому не учили, и я сильно рисковал.

Разумеется, первый школьный год у меня был намного тяжелее, чем жизнь в институте. Потому что помимо учебного процесса здесь надо было заниматься бухгалтерией и кочегаркой, в которой кочегары или заснули, или напились. Постоянно возникал кадровый вопрос, кто-то уезжал, вставали также дисциплинарные проблемы – там привыкли, что дети хулиганят и их каждый день косяками вызывают к директору. В общем, школа по всем показателям держалась на последнем месте.

– А где находилась эта удивительная школа?

– В селе Венюково Вяземского района Хабаровского края, на реке Уссури. По другому берегу ходили китайцы, мы даже с ними вместе рыбачили, общение было неплохое.

Михаил Иванович Венюков, в честь которого названо село, – исследователь, путешественник, можно сказать, миссионер. Он был действительным членом и секретарем Императорского Русского географического общества, на его деньги построена церковь, школьное здание в селе, открыт первый во всей волости врачебный пункт. Занимая высокие должности, М.И. Венюков всю жизнь боролся с бюрократизмом и казнокрадством. В 1877 году, выйдя в отставку в чине генерал-майора, он от пенсии отказался, написав: «Считаю обременением казны, когда пенсия дается человеку, не искалеченному на службе и способному трудится». Забытый всеми, без средств к существованию, он скончался в Париже в 1901 году, в возрасте 68 лет.

...И вот мне дали дом, в котором я жил отшельником: сам колол дрова, топил печь. Это была разновидность спорта: привозят грузовик чурок, их надо расколоть, сложить. И рыбалка, и природа, и вообще сельская жизнь были мне интересны, как, думаю, каждому нормальному человеку.

– Такая жизнь – более искренняя...

– Да, конечно. Тогда в селе существовала такая традиция. Когда режут свинью – или на свадьбу, или в связи с другим важным событием, обязательно приглашают председателя колхоза, директора школы и председателя сельсовета. И эта наша тройка присутствовала на всех мероприятиях на селе. Нам самый лучший кусок дают, а мы торжественные речи говорим. Ходили как президент с председателем правительства, которые во всех главных событиях в стране участвуют. Конечно, это тоже накладывало отпечаток – люди не то что по должности, а искренне уважали и обращались.

В то же время было множество проблем у детей, родителей. Например, когда я стал директором школы, половина детей курили. Вернее, курили все ребята. Как сделать, чтобы они бросили эту привычку?

– И что вы сделали?

– К своему несчастью, я и сам тогда курил. И сделал, может быть, не очень педагогический ход. Я собрал всех курильщиков в классе и выдал им по сигарете. Они выкурили, я выдал по второй. Тоже выкурили. Потом по третьей. Некоторые отказались, больше не могут. По четвертой выкурили лишь несколько человек. «Кто еще хочет?» Уже никто ничего не хотел, все было в дыму. Говорю: «Даю честное слово, я бросаю». А уже некоторых тошнило, кого-то вырвало. «Поднимите руки, кто тоже дает честное слово бросить?» Все подняли руки.

Действительно, после этого случая все массово бросили курить. Еще один-два как-то барахтались, потом тоже перестали. Я не считаю, что это идеальный способ, но он подействовал.

Были драчуны. Мальчик, Ваня Лыткарин, однажды так избил девочку, что она несколько суток находилась без сознания, было непонятно – выживет или нет. Я не знал, как на него воздействовать: его дома забили, у него родители – пьяницы...

Я вывел его на школьный двор, показал, как ходить строевым шагом. И он у меня ходил так кругов 30, пока не рухнул от усталости. Я его поднял, нужные слова сказал. Он после этого ни разу не дрался.

– Перед всеми ходил?

– Нет, никого не было. Я ему объяснил, что он виноват, что ему надо исправиться.

– А он понимал, что виноват?

– Да, он переживал.

Был еще один случай. Когда я приехал в школу и начал проверять знания, выяснилось, что в выпускном классе никто не знает таблицу умножения. Ни один ученик. Читают медленно, с трудом. Вот такая была сельская школа. Я попытался выяснить – почему. Оказалось, что дети здесь не виноваты. Приезжает учитель – побыл до зимы, зимой стало холодно – и он уехал...

– А сколько лет вы продержались в этой школе?

– В целом я проработал в сельской школе три года. Потом родная кафедра Пединститута позвала меня заниматься наукой.

Я поехал домой и год отработал на кафедре, после чего меня взяли в армию. Пока я находился в сельской местности, меня не брали, а теперь, когда приехал в город, пришла повестка.

Полтора года я отслужил, можно сказать, в лучшей воинской части Дальнего Востока, в ракетном дивизионе. Там стояли тактические ядерные ракеты, и мы отрабатывали удары по китайцам, на компьютере высчитывали траектории полета. У нас было три компьютерщика, но мы считали вручную. Компьютер из-за разницы температур мог барахлить, поэтому его подстраховывали. И если промахивались, то по военному времени – это расстрел (если из-за нас ракета полетела не туда, да еще кто-то пострадал). А в условиях военных учений – это гауптвахта – на неделю, на две. Слава Богу, ни разу не сидел.

Но в целом жизнь была довольно интересная, романтичная: всю зиму и лето мы проводили в палатках, в лесу. Почти каждый день была «война», мы отрабатывали запуски, было много проверок. Причем проверять приезжали офицеры из Минобороны, округа. Состав у этой ракетной установки был – восемь человек. И вот проверяющие говорят: «Так, вы четверо – убитых, а вы четверо должны выполнять это же задание». Отрабатывалась взаимозаменяемость. Или другой сигнал – радиация. Все надели защитные костюмы, и в них тренируемся по часу, по нескольку часов, пока нет команды «отбой».

В свободное время ездили в лес, могли набрать целый грузовик грибов, ловили рыбу. Весной и осенью уезжали сдавать нормативы, занимались строевой подготовкой – жили уже в казармах. Мы практически все время «воевали» и находились в походных условиях, у нас не возникало никаких неуставных отношений.

И сама ракетная часть была элитной: состав на 70% – с высшим образованием, остальные из техникумов. Я попал туда неожиданно, меня уже на Камчатку распределили, но на пересыльном пункте подошел какой-то сержант и спросил: «Кто здесь из Хабаровска?» Говорю: я. «Земляк, давай я тебя с собой заберу». Каким-то образом взял документы, и я оказался в этой части. И сейчас понимаю, насколько эти годы оказались полезными для меня.

– А чем полезна воинская служба?

– Она изменила весь мой мир. Я бы сказал, это был первый серьезный опыт аскетизма. Приходилось довольствоваться тем, что есть. Я даже сделал много открытий. Допустим, у нас идут военные учения, которые могут продолжаться пять, 10 дней, и мы живем по всем законам войны. Ночью – подъем, бежим, занимаем позиции, стреляем, меняем позиции. Бывает, что весь день ничего не едим, в лучшем случае – сухпаек. Потом сами удивляемся, что уже сутки не спали, или двое, трое, иногда только два-три часа удавалось вздремнуть.

Был массовый героизм, потому что у нас действительно возникало ощущение, что идет война. Допустим, надо проложить связь по полю. Солдат бежит, а поле такое: сверху ледяная корка, а внизу вспаханная земля. Он три шага сделал, сапоги завязли. И он – бежит босиком, никто его об этом не просит, но надо было за какие-то минуты проложить связь от управляющего до батареи. Саша Филякин этот подвиг совершил. Он едва не лишился ног – их растирали спиртом и чудом спасли.

– Батюшка, а как вы после такого бурного военного прошлого оказались в Москве, в Академии наук?

– После армии я еще поработал в Пединституте, на кафедре педагогики. И мне по законам жанра нужно было защищать диссертацию, потому что работать в институте и быть «беззащитным» – невозможно. Меня ректор заприметил, даже хотел сделать проректором, дать кафедру, но без защиты это было нереально.

Надо сказать, что после армии у меня тоже была довольно бурная жизнь. Помню, на студенческой конференции я выступал научным руководителем приблизительно ста студенческих научных работ. Как я умудрялся проводить «сеанс одновременной игры на ста досках» – не знаю, и сейчас, наверное, этого уже не повторю. А тогда был молодой и энергичный, легко фонтанировал идеями, и студенты тянулись. Причем практические все работы были экспериментальными, то есть мы не просто книжки читали, а проводили эксперименты, разрабатывали методики – по психологии, по педагогике. Работа одной из студенток заняла 2 место в России в конкурсе молодых ученых. И меня направили сначала на стажировку в Москву, а потом уже в аспирантуру.

И я оказался в Научно-исследовательском институте Российской Академии образования. У нас в лаборатории сформировалось мощное сообщество; молодые, активные, творческие ученые. И какое-то возникло незримое соревнование: кто больше, кто лучше, кто выше. Была примерная норма, никем особо не установленная: мы в месяц публиковали не менее 10 научных работ. То есть практически каждый третий день выходила публикация.

Конечно, это была своего рода академическая хитрость. Берешь одну тему и начинаешь углублять, варьировать, и из одного экспериментального куска можно и 10, и 20 публикаций сделать – под разными названиями и в разные сборники в разных ракурсах.

Поскольку мы были в академическом центре, то знали, где какие книги выходят, где какие конференции проводятся. И нужно было посылать на эти мероприятия, в эти сборники свои тексты; необязательно большие, достаточно было двух-трех страниц. Материалы выходили, и послужной список публикаций был фантастическим. К серьезной науке это особого отношения не имело, но действительно проходило много конференций, и мы знали всех основных корифеев – видели, читали, общались, даже соревновались с ними, учились у них.

– А чему была посвящена ваша диссертация? Как проходила ее защита?

– Подготовка диссертации проходила очень драматично. Я хотел посвятить работу особенностям юношеского возраста. Потом меня очень волновала тема смысла человеческой жизни, как она разрешается в свете ценностных ориентаций. У меня перебывало несколько руководителей, был набран огромный эмпирический материал, которого было достаточно и для докторской диссертации. Но требовалось оформить кандидатскую: выбрать самое важное, сосредоточиться, представить.

Говоря современным языком, диссертация – это разновидность презентации. Я вспоминаю разговор с одним академиком, который в нескольких словах объяснил, в чем состоит моя стратегическая ошибка. Он сказал: «Диссертация – это работа, которая свидетельствует о твоей научной квалификации». Он выразился еще более жестко: «Диссертацией надо просто продемонстрировать, что ты – не дурак, что можешь одно с другим соединить. Есть лекала, некие правила, как это делать, под них надо все подогнать. Как слесарь вытачивает свою деталь: если он сделал ее чистенько, ему присваивается 9 разряд. Так и здесь: надо чистенько все сделать, с учетом определенных требований, и ничего более. И забудь про творчество: творческие работы будешь писать, когда защитишь диссертацию».

И эти слова, произнесенные, можно сказать, за несколько секунд, на меня очень сильно подействовали.

– На какой теме вы в итоге остановились?

– На теме выбора жизненного пути. Меня интересовало, на основании чего человек определяет свой жизненный, профессиональный, личностный путь. Много прочитал работ по философии, психологии.

– И к какому выводу пришли? Человек выбирает что-нибудь или Господь Сам его ставит куда следует?

– Конечно, от человека очень многое зависит. Во-первых, у ребенка есть предрасположенности к определенному виду деятельности. Их можно отследить – существуют такие методики: когда малыш тянется к определенным предметам, играет в какие-то игры, стремится осуществлять контакт с определенными людьми. Если все это проанализировать, то можно сделать прогноз – к какой сфере человек внутренне расположен. Еще одно золотое правило: взять и попробовать. Если получается, человек быстро и хорошо осваивает определенную область, то он предрасположен к этой деятельности. Но это еще не значит, что он состоится как профессионал именно здесь. У некоторых людей очень широкая сфера интересов, они могут найти себе применение в разных областях. Человеку нужно сознательно выбрать, в чем главное его предназначение, и в этом фарватере строить свою жизнь. Это и есть его задание от Бога.

– В журналистике сегодня очень много историков, экономистов. А в банках работают физики и математики...

– Образование еще ничего не значит. Оно может быть совсем не в той области, к которой человек предрасположен.

Довольно интересный момент – как я писал диссертацию.

Я был настроен закончить работу быстро: стояло лето, мне дали три месяца, мама приехала, и вот я разложил все записи, публикации, развесил на стене разделы диссертации. У меня был такой принцип организовывать свои мысли: первая глава, вторая, третья, основные идеи. Когда я это все созерцал, мысли откладывались в голове, и потом эта матрица сама начинала работать.

Но тут я просидел неделю и не смог написать ни строчки. Вернее, все, что писал, выбросил в корзину.

Однажды ночью я, чтобы быстрее заснуть, начал читать «Жития святых». В этот день праздновалась память Василия Блаженного. Я прочитал его житие, последние слова были: «...а мощи Василия Блаженного находятся в храме Покрова, что на Рву». И с этими словами я заснул.

Когда проснулся, у меня, как навязчивая мелодия, в голове звучало: «...а мощи Василия Блаженного находятся в храме Покрова, что на Рву». Сел завтракать, опять – мысль: «...а мощи Василия Блаженного...» Что за навязчивая идея? Думаю: сегодня – день Василия Блаженного, схожу я до ближайшего храма – на ВДНХ, поставлю свечку этому святому и приду писать.

И я поехал на ВДНХ, но каким-то непонятным образом промахнулся и оказался в метро. Еду, думаю: «Выйду на площади Ногина, а там, на Красной площади, почту уже Храм Василия Блаженного... и – назад».

Подхожу к храму Василия Блаженного, а там написано: «Вторник – выходной день». Я даже обрадовался, думаю: «Ну, слава Богу, храм закрыт». Перекрестился: «Святый Василий Блаженный, моли Бога о мне, грешном».

И вдруг меня окликает человек, спрашивает: «А что вы здесь делаете?» Я, оказывается, переступил какое-то ограждение. Я говорю:

– Почитаю Василия Блаженного.

– А почему вы его почитаете?

– Сегодня весь мир его почитает, сегодня – день памяти Василия Блаженного.

– Да? А я здесь – начальник всех реставрационных работ. А где мощи Василия Блаженного находятся?

Я отвечаю:

– А мощи его находятся под спудом храма Покрова, что на Рву (повторил из Жития).

– А где это – под спудом?

– Не знаю, я и приехал разобраться.

– Да, – говорит, – и правда, надо разобраться. А то мы реставрируем, а где мощи – не знаем. И не думали, что они здесь находятся.

И повел меня в бытовку – там какие-то мрачные рабочие. Он собирает всех этих людей, человек 20, и торжественным голосом объявляет: «А вы знаете, что сегодня весь мир празднует день Василия Блаженного?» – «Ну и что?» – «Так мощи его здесь находятся, в храме». – «А где?» – «Вот и я спрашиваю, где мощи находятся?»

Один рабочий говорит: «Да я вроде знаю». Начали искать ключи, пошли, открыли, спустились, зажгли свет и увидели такую картину: огнетушитель, грязные сапоги, все это в куче навалено как раз на том месте, где мощи. И вдруг всем стало стыдно, они начали молча все это разгребать, а когда убрали, обнаружили стеклянную баночку литровую, а в ней – три гвоздики.

Спрашивают: «Это ты принес?» Я говорю: «Да нет, я даже не знал, куда нести». – «А мы здесь неделю уже не были». Как тут оказались три гвоздики – так и осталось загадкой.

Я помолился, как мог, Василию Блаженному: «Святой Василий Блаженный, одного прошу: помоги мне написать диссертацию. Все есть, а не пишется, и все».

Между тем руководитель этой стройки никак не мог успокоиться, он повел меня по всем приделам, начал рассказывать, показывать, в общем, только к обеду я освободился. У меня, правда, был какой-то подъем, вдохновенное состояние. Я приехал, пообедал, сел и, никуда не заглядывая, просто начал писать. К вечеру был готов первый параграф. На следующий день я отдал его машинистке и начал писать второй – за день его закончил. Потом третий параграф. В общем, писал каждый день по параграфу. Причем у меня появилась твердая уверенность, сажусь – и знаю точно, как и что писать, практически никуда не подглядываю – все данные привожу по памяти. Так за неделю я написал полностью первую главу, со всеми выводами. Вторая неделя – вторая глава, третья неделя – третья, заключение и библиография. В четвертую неделю я материал вычитал, подправил, и за месяц все было готово – ни прибавить, ни убавить.

Конечно, это произошло по молитвам Василия Блаженного, потому что так быстро, никуда не подглядывая, я никогда не писал. И так же быстро защитился. Причем накануне у меня к несчастью испортились отношения с председателем Ученого совета. Недоразумение просто вышло, можно сказать, комический случай: я шел за ним по коридору академии и громко чихнул. От неожиданного громкого чиха у него подкосились ноги, и, грозно посмотрев на меня, он сказал: «Ну, я тебе припомню». И все знали: если он припомнит – то припомнит. А как голосует он, так голосует весь совет.

На защите я помолился и пошел уж как есть. К счастью, его в самом начале совета куда-то вызвали, и до самого конца его не было, так что голосовали без него, и все прошло хорошо: проголосовали члены Ученого совета единогласно.

И уже после защиты меня пригласили в Отдел религиозного образования и катехизации Московского Патриархата.

– Вы сказали, что крестились в 30 лет. А что привело вас к Богу?

– У меня возникли неприятности в аспирантуре, я хотел было вернуться назад, в Хабаровск, – но меня не приняли. Говорят: «Ты к нам только защищенный приезжай». А здесь, в Москве, как-то все было сложно – и с работой, и с наукой. И у меня наступил такой момент, когда я просто вышел в поле, поднял руки к небу и сказал: «Господи, если Ты есть, разреши все эти недоразумения, я не знаю, как с ними справиться». И действительно, так получилось, что в течение месяца все устроилось. Этот гордиев узел вдруг разрубился. Нашлась спутница жизни, я женился, получил прописку, работу, и все встало на место.

– Когда это произошло?

– Это был 1983 год. И когда все уладилось, я начал читать Евангелие. Первый раз нашел там 154 противоречия. Отложил, второй раз прочел – отыскал только семь противоречий. Потом я встретил отца Сергия Романова, и он все эти недоумения разрешил.

Со временем у меня на квартире организовали воскресную школу. Тогда еще были гонения на Церковь, и меня могли выгнать из Академии наук, если бы узнали, что я верующий. У некоторых наших прихожан телефоны прослушивались, и у нас даже возникла своя терминология, конспирация: был пароль – «к товарищу Лыщикову» (а Лыщиков – это переулок). «Ты пойдешь к Лыщикову? Когда там товарищ Лыщиков принимает?» У нас собиралась не только детская воскресная школа, но и богословский кружок для взрослых. Кстати, около 30 членов этого кружка потом стали священниками.

– А кто руководил кружком?

– Отец Сергий Романов. Мы шли не по семинарской программе, а брали некие проблемы и обсуждали их. По жалобам старух отца Сергия постоянно перемещали, и некоторые члены кружка всегда следовали за ним.

Когда началась перестройка, отец Сергий был назначен настоятелем храма князя Владимира в Старых Садех, и мы организовали Братство святого равноапостольного князя Владимира. Был такой подъем, что казалось – возможно все. Удивительное время: Церкви отдавали храмы, исторические памятники, помещения. Кто сколько мог – брал. Можно было открыть гимназию, школу, детский сад.

Меня избрали председателем Братства святого равноапостольного князя Владимира. Мы освободили храм в Старых Садех, потом церковь Троицы в Хохлах, Ивановский монастырь на Солянке. Это еще неполный перечень. Открыли гимназию князя Владимира, существующую до сих пор. Такая была мощная пятилетка...

Когда мы освобождали Ивановский монастырь – там сидела организация Мосэнерго, снабжавшая теплом Кремль. Я помню одну из первых наших встреч, на которую пришли представители московского правительства. Директор Мосэнерго тов. Петухов начал собрание с того, что стукнул по столу кулаком и сказал: «Пока я здесь, вам ничего не передадут!» А представитель московского правительства и говорит: «В чем проблема? Скоро можете оказаться и не здесь». Тот обмяк, сел, сразу стал сговорчивым. Уже на следующий день мы освободили часовню и стали в ней молиться. И монастырь начал потихоньку освобождаться – сначала Елисаветинский храм, потом главный собор Усекновения главы Иоанна Предтечи. Помню, как я ходил по всем коридорам с акафистом князю Владимиру, читал его по нескольку раз в день.

Издательство организовали, выпустили первую книжку – полмиллиона экземпляров. Такая маленькая, дешевая – о молитве и посте. Собрали деньги и все их в эту книжку вложили, а она у нас не пошла. Помню, один батюшка все шутил: «Тебе осталось только молиться и поститься».

– Ваш духовный отец – старец архимандрит Кирилл (Павлов). Это тот самый сержант, который защищал знаменитый дом Павлова в Сталинграде в 1943 году и про которого написано в учебниках истории?

– Батюшка говорит: да, воевал в Сталинграде. Там много совпадений, но то, что описывают, – не про него. Хотя он действительно был там, носил с собой Евангелие и выжил. Такая история...

– Батюшка, а вы помните, как познакомились с архимандритом Кириллом?

– Отец Кирилл был духовником отца Сергия Романова, который до сих пор очень трепетно к нему относится, и мы как-то приехали к старцу вместе. Я очень полюбил отца Кирилла, задержался и прилепился к нему.

И когда батюшка служил в Лавре, я радовался всякой возможности прийти к нему в келью – помолиться, побыть возле него. Последние два–три года мне посчастливилось с отцом Кириллом служить практически каждое воскресенье в Переделкине.

Отец Кирилл – это настоящее старчество, духовничество, которое трудно с чем-то сравнить, эталон смирения, простоты, духовной красоты. Он с большой любовью всех принимал...

Ум у него плавал в Евангелии. Он не просто от себя говорил, а всегда указывал, как это сказано в Евангелии, как писали святые отцы. Все это вроде просто – речь у него не яркая, но точная. Практически все мои дела совершаются по благословению отца Кирилла.

– Вы как-то рассказывали, что отец Кирилл в 1997 году благословил вас выпускать журнал «Покров». Сказал, что за это Господь простит все грехи...

– Да, благословил, и нам дали три месяца на подготовку первого номера. Я собрал профессионалов, дизайнеров, журналистов из «Литературной газеты», людей духовных. Номер был посвящен Страстной седмице, все дни мы расписали, подготовили кучу материалов. Но как-то ничего не устраивалось, не клеилось. Команда разбегалась, меня не хотели слушать: «Кто ты для нас такой? Ты ничего не знаешь, ты никогда ничего не выпускал». А у меня действительно опыта не было. И я почувствовал себя не в своей тарелке, понял, что мне трудно руководить коллективом профессионалов в новом для себя деле. Я только как читатель чувствовал – это интересно, а это нет.

Мы отмучились уже больше двух месяцев, и я пошел к отцу Кириллу: «Батюшка, благословите отойти от этого дела, мне очень тяжело, не по силам». А он говорит: «Если ты хоть один номер выпустишь, Господь простит тебе грехи». Это меня вдохновило. «Тогда, – думаю, – наверное, стоит помучиться – цена высокая». Так до сих пор и мучаюсь.

Батюшка, наверное, имел в виду послушание, то, что не следует бегать с креста. Бывает, начинаешь бегать, а потом остановиться не можешь. Более легкое – не значит лучшее, полезное. Это, конечно, общецерковный принцип: пока тебя не гонят – не беги. Должны очень серьезно погнать, тогда можно бежать. А мало ли что тебе хочется? Где ты есть, там и твое послушание.

– Отец Киприан, при всей вашей занятости вы практически каждый день служите литургию...

– Если ничто не препятствует, служу.

– Что для вас литургия?

– Встреча с Богом. Отец Кирилл говорит: «Самое великое счастье на земле – встать у престола и служить литургию». И когда я колебался – быть священником или нет, неожиданно подумал: «Если батюшка говорит, что это самое большое счастье, что же отказываться от своего счастья?»

Конечно, на литургии Господь дает особые дары, удается собраться, и, бывает, открываются по-другому и люди и дела – в Божественном свете, с точки зрения вечной жизни. Отпадает суета, страсти, которые тоже не дают нам трезво воспринимать окружающий мир. Литургия – это самый совершенный способ помолиться за своих друзей и за врагов, за всех. Вообще всякое дело надо вымаливать, поминать всех наших делателей по всем проектам. У меня есть временный помянник, а есть постоянный. Если временно, то 40 дней молимся, потом прекращаем. А за тех, кто в постоянном, – уже все время. Некоторые люди приходят, говорят: «Спасибо, то, что просили, получили». Таких свидетельств много у каждого батюшки, в каждом монастыре, храме, но это, я думаю, даже не от нас зависит, а дается по вере просящего.

– У вас есть любимый храм?

– Это первый храм, в который я пришел в своей жизни – Николы в Кузнецах. Я там служу уже лет 10 постоянно – всенощную в субботу, литургию в воскресенье. Поскольку церковь относится к Свято-Тихоновскому университету, я как декан педагогического факультета исповедую там студентов, преподавателей. Я даже не знаю, почему к этому месту так привязан. Начали обсуждать это за трапезой с отцом Владимиром Воробьевым, и он вспомнил, что первый храм, в который он сам пришел, тоже из науки, как научный сотрудник, был храм Николы в Кузнецах.

Я тоже вспомнил, как много лет назад, когда мне было очень горько, шел по улице, увидел храм, зашел, служба уже закончилась. Я не знал, что церковь закрыта, начал стучаться. Вышел сторож, меня вытолкали (посчитали, что я пьяный), обругали, двинули, как следует. И я подумал: раз меня так толкают, значит, там что-то хорошее. И в следующий раз пришел сознательно, подошел к иконе, попросил, помолился, и у меня жизнь действительно начала налаживаться. И теперь я в этом храме фактически нештатный священник...

– Отец Киприан, поделитесь опытом: как можно получить или укрепить веру? Что вас лично привело к вере?

– Наверное, Господь привел. Каждый человек – верующий. Во что-то верит, кому-то доверяет. Нельзя прожить, ни во что не веря. Мы на своем опыте убеждаемся, что, например, если доверять одному человеку, то все будет хорошо, а если другому – скорее всего, ничего не получится. Так и здесь: мы опытно начинаем взывать к Богу. Это, конечно, самое лучшее – когда обратились и получили просимое, ощутили помощь не только в житейских делах, а прежде всего в победе пад грехами, в укреплении добродетели – все-таки это самое главное. Потому что никакой человек с помощью нравственных или физических упражнений это сделать не в состоянии – только Господь. Когда такая опытная связь возникает, и если она неоднократно повторяется, то появляется вера, что без Бога не до порога. Если сильно чего-то желаешь – уповай на Бога, молись, проси, и это в свое время дастся, если будет полезно для спасения души.

Интересно, что когда я первый раз приехал в Лавру, то был потрясен: ходил как по Марсу, у меня было впечатление, что я попал в какую-то другую страну или в другой мир (в то время Лавра другая была – потише). Я пришел к раке Преподобного, смотрю, ходят люди такие тихие, как будто внутрь себя смотрят, какие-то небожители, даже не представлял, что такие бывают. И когда я стоял у раки Преподобного, у меня вырвалось: «Преподобный Сергий, если можно, сделай так, чтобы я здесь был, рядом с тобой, и был такой, как ты». Такая наивная просьба, но она от сердца исходила.

Я забыл про это и, может быть, никогда бы и не вспомнил. И вдруг в 2008 году меня наградили игуменством. Тоже неожиданно. Владыка Евгений сообщил, что я должен служить всенощную. И прямо на входе, на богослужении меня выводят, владыка читает молитву и говорит: «Киприан нарекается игуменом Троице-Сергиевой Лавры».

Меня как по голове ударило – я же просил игумена Троице-Сергиевой Лавры Сергия о том, чтобы быть, как он! Удивительно. Причем я просил об этом, будучи человеком женатым, светским, ученым. То есть никак ни к монашеству, ни к Троице-Сергиевой Лавре причастен не был. Но что попросил, то и получил, и стал монахом, и стал игуменом. И до сих пор это главное мое послушание. Действительно, надо очень внимательно относиться к тому, что просишь.

– Батюшка, вы много лет несете крест болезни – сахарного диабета...

– Да, болезнь помогает заниматься аскезой: когда сахар высокий – водичка, питание впроголодь и двигаться надо, поклонников побольше...

– Когда высокий сахар – надо больше двигаться?

– Да. Самое лучшее лекарство – это земные поклоны. Сахар сразу падает. Так еще – не знаю, сделал бы столько поклонов или нет. А болезнь заставляет и поклонами заниматься, и воздерживаться. Вообще сладкая жизнь закончилась...

– Батюшка, а сколько лет вы уже болеете?

– Выявили лет 10 назад, а так, может, и больше: был какой-то период, когда я терял сознание, падал. Не могли объяснить, от чего, – видимо, от резкого снижения сахара. Так что болезнь духовная заставляет жить очень аскетично.

– А страх смерти бывает?

– Какой страх смерти? Это, например, как страх ночи. За днем следует ночь.

– То есть у вас вообще нет страха?

– У всех жизнь закончится, мы же не вечные. Если бы мы были, как Адам, тогда, может, было бы и страшно. А жизнь все равно смертью закончится.

У меня в юности возникали страхи, связанные с неопределенностью, с темнотой, с разными страшащими людьми. Потом мне очень полюбились святые отцы. Был такой период, когда несколько лет Господь позволил мне вообще ничем не заниматься. Я находился «в затворе»: сидел на даче, перечитал горы литературы, святых отцов, все, о чем мечтал, – «Добротолюбие» Исаака Сирина, Игнатия Брянчанинова – не спеша, спокойно, наслаждаясь, каждый день. И они дали мне прививку от страха, от недоверия. Если мы Богу не доверяем, тогда боимся. А если мы полагаемся на Бога, на то, что Он – наш Создатель, что Он нас охраняет, – ничего не страшно. Если Бог не захочет – волос с головы нашей не упадет.

– С другой стороны, смерть же противоестественна для человека, и поэтому естественно – ее бояться...

– Что такое смерть? Смерть – это рождение человека в вечную жизнь. Почему же она противоестественна? Как раз наоборот – для нашего естества она естественна. У нас есть три рождения: первое – от матери, второе – от Крещения, и третье рождение – в смерти, в вечную жизнь, когда душа отделяется от тела и начинает жить свободно. Тогда-то все и начнется. Здесь была легкая разминка для вечности, Господь дал свободно определиться, по какому вектору дальше всю вечную жизнь будем идти. Ничего невероятного не произойдет. Какой сознательный выбор сделали на земле, такая жизнь будет и на небе.

– Как вы думаете, батюшка, – там полезная деятельность будет?

– Да вот мне Софья Сергеевна Куломзина как-то письмо написала: «Отец Киприан, я всю жизнь вкалывала, вкалывала. Когда мне говорили: «Софья, отдохни», – я отвечала: «Да ладно, потом отдохну, в вечной жизни». А сейчас мне уже за 90, и у меня появились сомнения: а вдруг там тоже вкалывать придется. Ты хоть расскажи – что там святые отцы пишут...»

Самое главное – Господь дает то, к чему мы определились. Есть натуры созерцательные, которые станут созерцать. Есть деятельные. Господь поручил Адаму возделывать рай. Это не значит, что мы так же в поте лица станем добывать хлеб. Какие-то труды будут – сотворчество, возделывание.

– У нас бабушка говорит: «А я, может, буду Богу плюшки печь». У нее они особенно вкусными удаются.

– Важно направление – есть ли у человека само пожелание творить добрые дела в вечной жизни. Блаженный Августин так говорит: «Кто не желает жить вечной блаженной жизнью, тот ею и не живет». Там, конечно, физиологически питания не будет – ни плюшек, ни мороженого, ни колбасы, потому что не будет тела. Но в душе остается направленность. Душа хотела сделать доброе для Бога с помощью плюшек – Господь, может, и даст ей возможность не плюшками, а другим чем-то творить добро. Главное, это вектор к Богу.

– Отец Киприан, вы стояли у истоков многих масштабных церковно-государственных проектов. Расскажите о Рождественских чтениях – кому в голову пришла такая идея и как она воплощалась в жизнь?

– Первоначально идея пришла в голову одному чиновнику из Министерства образования, который практически никогда в жизни в храме не был, но выражал такое желание: хорошо бы попасть в церковь. Он возглавлял конференцию в Смоленске, связанную с негосударственным образованием. Три дня шло мероприятие, и он все обещал сходить в Смоленский кафедральный собор. Конференция близилась к концу, уже прошел обед, должны были зачитать итоговый документ, дальше – банкет, а он никак не решался. Мне пришлось немножко подтолкнуть его в машину, мы сели и приехали в собор. Он сказал: «Только на три минуты, а лучше – на две». И вот мы зашли в храм, подошли к иконе Божией Матери «Одигитрия» (греч. – Путеводительница), Плащанице из этого собора, которую

Наполеон вынес, но оставил у реки. Вышел дьякон, начал рассказывать, показывать, нас даже завели в алтарь. И когда это путешествие по собору закончилось, мы посмотрели на часы – прошло 2,5 часа. И он был очень доволен, но начал с таких упреков: «Вот вы, Церковь, нас, чиновников, не понимаете. Вы должны нам сделать шаг навстречу».

– А как его сделать? – спрашиваю.

– Такое мероприятие провести, чтобы оно по форме было для нас понятным, а по внутреннему содержанию – церковным, и мы могли бы все в нем принять участие.

– Какое мероприятие? Конференцию?

– Нет, не конференцию, а что-то такое, может быть, по виду конференцию, но все-таки что-то необычное.

Я говорю:

– Ну что, чтения?

– О, чтения – это интересно, мы чтения не проводим! И лучше связать их с каким-нибудь праздником.

Решили приурочить мероприятие к Рождеству Христову – так возникла идея Рождественских чтений. И мы сразу подумали о том, что надо будет пригласить Патриарха, министра образования, представителей различных епархий и государственных ведомств. Рождественские чтения были замыслены как соработничество, диалог между Церковью и государством, в области образования прежде всего. Сейчас они разрослись, охватили сферы культуры, социального служения, науки, экономики. Вообще трудно назвать такую область нашей жизни, которая не затрагивается на Рождественских чтениях.

Сама эта потребность – встречаться специалистам светским, которые тянутся к Церкви, и церковным, которые хотели бы сотрудничать с государственными или общественными организациями, – лежит на поверхности. И она реализуется уже 20 лет.

– В какой должности вы занимались организацией чтений?

– В должности генерального директора чтений. Был создан оргкомитет во главе со Святейшим Патриархом, который поручил это мероприятие Отделу религиозного образования. А я был сотрудником этого отдела и пять лет – генеральным директором Рождественских чтений. За это время «спутник вывели на орбиту», дальше его было трудно остановить; много раз пытались проводить чтения один раз в два года, но народ все равно приезжал, и теперь нарушить установившийся порядок уже невозможно.

– Вас благословил на эту деятельность архимандрит Кирилл?

– Конечно, я первым делом поехал к отцу Кириллу, спросил благословения. Он сказал: «Конечно, дело благое, надо потрудиться».

– Не боялись, что государство перетянет одеяло на свою сторону?

– Чтения задуманы таким образом, что их учредителем является Церковь, а государство лишь приглашено участвовать в этом церковном мероприятии. Если бы форум был государственным, а мы оказались бы в гостях, тогда все пошло бы, наверное, по другому сценарию.

– Вы говорите «запустили спутник на орбиту». А в каком режиме проходил «запуск»?

– Что касается меня, то я несколько лет легко жил в режиме: 20 часов – рабочий день, 4 часа сна. Отзывалось много людей, помощников, наблюдался большой энтузиазм. Началась совершенно непонятная эпоха, после времени гонений – теоретически можно было делать что хочешь, а практически – никакой возможности. Потому что действовали старые стереотипы, некоторые ждали, когда это время закончится и опять начнутся гонения, царило недоверие. Человек не может, чтоб его дубасили, дубасили, а потом сказали: «Ты свободен...» – и все изменилось. Чувствовалась большая настороженность. С другой стороны, это было время, когда множество людей, которые работали в режиме партизанского движения, тайно-образующе, поняли, что они могут жить легально, выйти из подполья. И можно многое делать: открывать и воскресные школы, и православные гимназии. Тогда в народе было колоссальное количество инициатив.

Достоинство чтений заключалось в том, что люди смогли смело говорить – что и как можно делать, обмениваться опытом. И многие ехали в Москву, чтобы услышать, как и с чего начать какое-то дело. Получился такой университет повышения квалификации, обмена опытом. И возникало множество горизонтальных связей, люди сдружились, организовали ассоциации, фонды, совместные дела.

– А как начинался диалог между людьми церковными и представителями государства, в недалеком прошлом – атеистического?

– Конечно, было много сложностей, потому что в целом ни государство, ни Церковь не были готовы к сотрудничеству. Мало кто мог вести корректный диалог, с уважением, конструктивно, было много нападок, претензий, первые заседания проходили очень драматично. Некоторые даже кричали: «Зачем мы собрались? У каждого своя дорога!» Никто никому не уступал, никакого партнерства не возникало, и я как-то воскликнул в отчаянии: «Потерпите друг друга! Ведь это – только начало, когда-нибудь мы будем с вами заседать в Кремлевском Дворце съездов!» Это вызвало такой смех, что один человек даже упал со стула. Дворец съездов был тогда олицетворением партийных съездов, я сказал об этом, желая подчеркнуть, насколько эти чтения – важное и нужное дело. Нас на него старцы благословили – это была воля Божия.

Августин Блаженный говорил: у государства – задача, чтобы люди не жили в аду, а у Церкви – чтобы жили в раю. Действительно, Церковь готовит людей к Царствию Небесному. Но одно другому не противоречит.

Византийская идея «симфонии», взаимодополнения Церкви и государства, очень продуктивна, потому что на самом деле государство множество вещей не может сделать без Церкви. А если и делает, то получается топорно и с обратным эффектом. Никакими деньгами, приказами у нас подчас невозможно ничего решить – самые простые, социальные, экономические и правовые проблемы. А с другой стороны, Церковь не является институтом идеологии, управления, она – народный глас и воспитатель. Поэтому, конечно, надо сотрудничать.

Было очень много драматичных моментов, дело находилось на грани закрытия, тем не менее все-таки удалось направить процесс в мирное, конструктивное русло. Организационно у нас сложились тройки: священник, который сохраняет чистоту православия и, кроме того, в состоянии организовать церковных делателей на этой ниве; специалист, дока в своей области, который всех знает, хорошо понимает проблему; а третий человек – это координатор, организатор.

Фактически это было волонтерское движение, у нас только организатор получал какую-то небольшую зарплату – 100 рублей в месяц. Все остальные трудились благотворительно. Однако каждое направление собиралось, заседало и имело достаточно большую автономию в подборе докладчиков, тем для обсуждения, в издании каких-то материалов.

В целом чтения довольно быстро разрослись, и сейчас их главная задача – чтобы они были конструктивными, чтобы принимались выполнимые решения и чтобы у этих выполнимых решений были исполнители. Все-таки Рождественские чтения задумывались как форум общественный, поэтому и государственные, и церковные управленческие организации должны были быть как бы в гостях. А основные двигатели – это энтузиасты, профессионалы, общественные деятели, люди, которые объединены идеей, которые бы создавали рабочие творческие группы.

– Сколько человек принимало участие в организации первых чтений?

– В первый оргкомитет (как раз недавно мне на глаза попалось Распоряжение Святейшего Патриарха Алексия от 1992 года) входило около двух десятков человек.

– Святейший Патриарх Алексий II выступал на чтениях?

– Да, всегда. Причем поначалу был замысел такой: чтения начинаются с литургии и заканчиваются тоже литургией и молебном у раки Преподобного Сергия. Первые чтения у нас проходили на Гоголевском бульваре, 6, в Фонде культуры. Участников было немного, полторы-две сотни человек.

– Сколько участников собирают современные чтения?

– XVIII Рождественские чтения 2010 года начались в Храме Христа Спасителя – там проходило открытие. Пленарное заседание было организовано в Кремлевском Дворце съездов, собралось 5–6 тысяч участников. А если суммировать всех, кто участвовал в чтениях по разным секциям/направлениям, получается около 20 тысяч человек.

Большой форум – не знаю даже, кто еще что-то подобное проводит. Министерство образования 10 лет назад организовало съезд учителей: 5 тысяч собралось в течение одного дня, приняли ряд документов, и все, без продолжения.

– Отец Киприан, а что вы считаете самым значимым результатом Рождественских чтений?

– Подвижники из глубинки часто в одиночку пробиваются, сталкиваются с непониманием властей и собратьев, но, оказавшись на Рождественских чтениях, видят себе подобных, таких же активных людей, которые думают, размышляют и с которыми можно что-то обсуждать, которым не все равно, что происходит в России. И вот создание такой среды – соборно мыслящей – и является одним из самых главных результатов этих чтений. Почему на них так устремлены многие, хотя, к сожалению, не каждый может до них доехать? Само по себе собрание, обсуждение уже является ценностью этих чтений.

Довольно долго итоговые документы не принимались, мы даже побаивались что-либо письменно формулировать. Или они принимались, но очень пожелательного характера, обтекаемые, никого ни к чему особо не обязывающие. Никаких конкретных планов, задач к следующим чтениям не намечалось, и даже если хоть что-то удавалось сформулировать, все равно никто ни за что не отвечал, никому ничего не поручалось. То есть чтения были совещательным общественным органом, одновременно являясь неким зеркалом, в котором отражалась наша действительность.

Министр образования должен был делать доклад перед общественностью, что-то придумывать, рассказывать, изворачиваться, как чаще всего и происходило. Выступали какие-то чиновники, и мы вначале были просто поражены: чиновник выходит и говорит, как православный человек, зал оглашается бурными аплодисментами, люди воспринимают слова за чистую монету, полагая, что он говорит то, что думает, или опирается на какие-то дела, или это подтверждено документально. Но часто эти заявления были для красного словца. Наши чиновники очень легко приспосабливаются: в какой аудитории оказываются – под эту публику и говорят.

– А делают все равно по-своему?

– Конечно.

– Сегодня Рождественские чтения проходят в Кремлевском Дворце съездов, во всех крупнейших вузах столицы. А кто из светских людей поддержал их с самого начала?

– Прежде всего Виктор Антонович Садовничий, ректор МГУ, Николай Дмитриевич Никандров, президент Российской академии образования, некоторые православные чиновники. С точки зрения организации никакой государственной разнарядки не было, никакого давления на участников не оказывалось. К сожалению, даже настойчивых предложений – приехать, выступить – никому не поступало. Я считаю, что это была недоработка. На чтениях чаще всего оказывались те, кто очень хотел, кому это было надо. Кто-то кого-то привозил, приезжали губернаторы, начальники департаментов.

Чтения вылились в Российскую школу катехизации. Я знаю множество чиновников, которые, появившись на чтениях, испытывали шок, потому что многие годы с трибуны вообще невозможно было произносить такие слова. А здесь они видели, как серьезные представители президиума свободно говорят на православную тематику, объясняются в любви к православию. Это всегда очень сильно действовало: они приезжали, засучивали рукава, начинали трудиться, но чаще всего потом все равно срабатывал какой-то чиновничий закон, кто-то сверху давал окрик, и лишь некоторые зерна прорастали. Все же такого общероссийского серьезного действия, как ожидалось, как хотелось бы, как могло быть, не произошло. Если бы чтения получали хоть какую-то поддержку от трусливого и духовно непросвещенного руководства страны, все могло бы тогда вылиться в очень мощное общественное движение творческой российской интеллигенции.

– Тем не менее именно на Рождественских чтениях родилась идея преподавания Основ православной культуры (ОПК) в школе...

– Идея уроков православной культуры родилась с самого начала, это всегда было одним из главных направлений чтений – у нас действовало около 10 секций по Основам православной культуры. Так получалось, что лидеров было несколько, и они друг с другом не сообщались, у каждого была своя православная культура. Это был своего рода недостаток: чтения превращались в некий гайд-парк, где каждый мог встать на стул и говорить о том, что думает, и вокруг него собиралась определенная группа людей. Слишком много было свободы, слишком общественным выглядело движение. В настоящее время все это регламентируется.

– С 2009 года предмет «Основы религиозной культуры» введен в 4–5 классах общеобразовательных школ нескольких регионов, с 2012 года – повсеместно. Эксперимент запущен...

– После 20-летнего опыта введения предмета «Основы православной культуры» в 60 регионах страны государство решило объявить эксперимент. Логичнее было бы обобщить тот опыт, который уже имеется. А здесь все отмели, как будто ничего не было, и начался эксперимент – с новым учебником, с новой системой подготовки кадров, по новым правилам. Это очень для нас странно.

– Учебник для эксперимента по введению предмета ОПК разрабатывался группой под руководством протодиакона Андрея Кураева. Вы участвовали в создании учебника?

– У нас в Лавре фактически каждый год проводились семинары по созданию учебников по Основам православной культуры. Началось это с того, что настоятель Николо-Угрешского монастыря в городе Дзержинский как-то позвонил мне и бодро так сказал: «Отец Киприан, я здесь договорился с мэром, он решил во всех школах ввести Основы православной культуры. Какой нам взять учебник?» Я отвечаю: «Учебников нет». Он говорит: «А чего же вы сидите, надо их написать».

Я понял, что поступил церковный заказ, спрашиваю: «Вы можете в течение недели прокормить 20 человек? И чтобы они у вас жили? Больше нам ничего не надо». Он говорит: «Пожалуйста, приезжайте, прокормлю». И мы разослали приглашения всем, кто хорошо давал уроки ОПК, у кого уже были свои разработки, идеи. Взяли несколько ученых, дидактов, кто имел лекала, как пишутся учебники. Собралась группа – человек 15. Приехали на четыре дня в Николо-Угрешский монастырь, и этот семинар дал большой плод.

Мы разработали концепцию, стандарт по ОПК, требования к учебникам, к системе подготовки кадров – приняли основные документы. Заседали рабочие группы, звучала критика, обсуждались разные идеи.

И буквально через три месяца вышел первый учебник Аллы Бородиной по Основам православной культуры. Через несколько месяцев были напечатаны учебники протоиерея Виктора Дорофеева, потом Людмилы Шевченко. Лидеры семинара фактически выступили катализаторами этой системы.

Потом каждое лето в Лавре мы собирали авторов и шли по пути унификации, чтобы разработать единую учебную программу. В деталях она могла быть вариативной, а в главном – общей. Мы обсуждали различные наработки и все время приглашали отца Андрея Кураева. А он отказывался, говорил: «Я детей не знаю, никогда ни одного урока не давал», – и просил, чтобы мы его оставили в покое.

Несмотря на то что он ни разу у нас на семинарах не был, не принимал участия ни в каких разработках, малоудачные проекты отец Андрей все время критиковал – у себя на сайте, в прессе, на телевидении. Гипертрофировал недостатки нашей программы. И, видимо, он так сильно критиковал, что попался: Патриарх заставил его самого написать учебник по православной культуре. Как говорят, над чем смеешься, тем и придется заниматься, и что осуждаешь, сам потом в такой же грех впадешь.

И мы видели эти учебники: они, конечно, для младших классов совершенно непригодны. Действительно, у автора нет никакого опыта общения с детьми 4–5 классов, он пишет для ребят уже юношеского возраста. Сами тексты довольно занимательные, но они методически не проработаны. Учебникам отца Андрея Кураева сейчас посвящены несколько сайтов, на которых пытаются увязать программу с возрастными особенностями детей.

Но мое мнение – на самом деле все решает не учебник, а педагог. У отца Андрея Кураева другая точка зрения: что по его учебнику в состоянии работать любой преподаватель, а ученик может учиться даже без педагога.

Сейчас главная кривизна всего эксперимента – почему-то так поделено, что Церковь пишет учебники, а педагогов готовит государство. Причем государство норовит предоставить таких специалистов, чтобы один и тот же педагог преподавал православие, иудаизм, ислам и светскую этику. Такая аллегорическая схема упорно продвигается. Позиция Министерства образования: должен быть универсальный учитель, который бы стоял над всеми вероисповеданиями.

Это сознательный шаг – все провалить, свести чисто к информационным моментам. И, наверное, ничем хорошим это не закончится – это бомба, которая должна взорваться. Здесь, я думаю, вообще все религии должны возмутиться.

– Но пока не слышно особых возмущений.

– Все сейчас пока утешены тем компромиссом, что есть: о чем-то договорились и это обсуждают.

– В Лавре вы много лет занимались подготовкой преподавателей предмета «Основы православной культуры». Их как-то используют в эксперименте?

– Слава Богу, в России вопреки чиновникам находятся нормальные педагоги, и мы здесь, в Лавре, подготовили около 8 тысяч преподавателей. У нас сейчас раздаются звонки, приходят недоуменные письма: у людей есть сертификаты, они подготовлены, имеют опыт преподавания, а их отвергают, не дают преподавать ОПК, а привлекают тех, кто вообще никакого отношения к вере не имеет. Берут первого попавшегося, – видимо, еще и потому, что важно израсходовать средства, выделенные на подготовку кадров. А кто же возьмет преподавателя, который уже готов, у которого есть сертификат?

– А кто именно отвергает ваших специалистов? Где их не берут: в школе, в РОНО, на каком уровне?

– Местные руководители эксперимента – в областных департаментах образования. И в Министерстве образования в Москве такой же ветер дует. Академия повышения квалификации и переподготовки забрала все деньги и теперь эти средства отрабатывает. Безбожные преподаватели учат безбожных преподавателей преподавать безбожный предмет. Поэтому учебник Кураева могут и не заметить.

– Отец Киприан, объясните, зачем ввели такой предмет, как «светская этика», под названием которого замаскировали атеизм? И почему эту самую этику выбирают родители?

– На многих территориях это фактически явилось выбором чиновников. В июне 2010 года мы были в Тамбове с полпредом Президента России в Центральном округе Георгием Полтавченко (ныне – губернатор Санкт-Петербурга. – Ред.), с губернаторами на открытых уроках. И там 80% школьников выбрали православную культуру. А в других регионах – только 10–20%, а 80% отдали предпочтения этике. Мы с этим феноменом очень часто встречались: допустим, в школе объявляют: будут преподавать православную культуру. Надо спросить у родителей, хотят ли они. И директор отдает распоряжение классным руководителям провести собрания и выяснить, кто из родителей желает, чтобы их дети изучали православную культуру. И вот оказывается, что в одном классе ОПК хотят изучать 10% учеников, в другом – 20, в третьем – 80%. А в четвертом 100% родителей выбрали православную культуру.

От чего это зависит? Как выясняется, зависит от воцерковленности классного руководителя, который проводил беседу с родителями. Если он воцерковленный, все родители хотят изучать ОПК. Эти педагоги нашли нужные слова, что-то сказали, и родители выбрали православие. А безбожные классные руководители что сказали – неизвестно, но результат такой, что только 10 или 20% родителей захотели, чтобы их дети изучали православную культуру. То же повторилось на уровне чиновников. Свободно можете выбирать что хотите, но...

– Но мы рекомендуем вот это...

– Даже в Смоленской области, где 80% школьников уже изучали Основы православной культуры, в рамках эксперимента этот предмет выбрали меньше половины родителей. А ведь дети несколько лет учились, уже привыкли к ОПК как к обязательному предмету. Как такое могло произойти? Конечно, в эксперименте много искажений, много сил прилагают к тому, чтобы сорвать преподавание ОПК.

С точки зрения государства ничего нового за последние 20 лет мы не услышали: мы живем в многонациональном, многоконфессиональном государстве, должно быть уважение ко всем.

Но здесь кроется фундаментальная ошибка. Наше государство монокультурное, у нас 80% крещеных людей. Такого нет нигде, в России всегда было и есть – православное большинство. Попробуй в мусульманской стране что-то сделай: там есть большинство, и под него все подстраиваются.

А количество преподающих тот или иной предмет действительно должно соответствовать доле учеников, которые исповедуют ту или иную религию.

– Но у нас никто не исповедует атеизм. Даже современная Коммунистическая партия.

– Все-таки еще свежи атеистические времена, еще много адептов атеизма, они живут, здравствуют, процветают. Большинство людей крещеные, но не просвещенные. Фактически они бессознательно исповедуют безбожие.

– Так зачем детям преподавать безбожие?

– Какая власть, такое и образование. Методологически преподавание Основ религиозной

культуры, конечно, построено неправильно. Если у нас православное большинство – все должны знать Основы православной культуры – и мусульмане, и иудеи. Тогда было бы не дробление, а единство, единое мировоззренческое образовательное ценностное пространство при главенстве православия. А здесь единое пространство пытаются построить на безбожии. Пока мы в такой стране живем.

Конечно, светский человек и атеист – это разные понятия. Светский человек может быть любого вероисповедания. Произошла очень существенная подмена понятий. Здесь логика могла быть такой: христианская этика, мусульманская, иудаистская, атеистическая, но не светская этика.

У нас эта дилемма была, когда в вузах вводилась теология, теология – это светский предмет или не светский? А религиоведение? Оказывается, теология, Богословие входят в корпус светского образования; есть стандарт по теологии, который изучается во всех университетах мира.

– В немецких школах сегодня и Закон Божий – обязательный предмет.

– Они тоже шли к этому 10 лет – готовили учебники, учителей. Я знаком с германскими лидерами, которые этот предмет внедряли. Они нас в свое время назвали авантюристами: нет ни учебников, ни подготовленных кадров, а мы бьемся. Действительно, наверное, должен быть такой латентный период, когда многое делается на энтузиазме. А сейчас начинается другое время – когда нужен профессиональный подход. Немцы подготовили около 10 тысяч педагогов, отработали учебники, программы, юридическую базу. И когда у них все было готово, они пришли к государству и сказали: «У нас все есть», – и тогда очень быстро предмет ввели.

А у нас как будто в одну ночь все сделали, настолько второпях, неумно: и с написанием учебников, и с подготовкой кадров. Куда ни кинь, все шито какими-то белыми нитками.

Но у меня есть уверенность, что несмотря на все эти происки преподавание Основ православной культуры будет узаконено.

У нас сейчас 80% граждан России являются крещеными, 60% считают себя православными. А 20% – кто? Их крестили, а они себя даже православными не называют. Из этих 60-ти, которые считают себя православными, только 10% ходят в храм, хоть раз в году там бывают, исповедуются, причащаются. А полстраны – где? 50%, которые крещены и считают себя православными, в храм не ходят. И даже из тех 10%, что ходят в храм, – регулярно причащаются всего 4–5%.

Поэтому сделанный Министерством образования выбор очень показателен. Конечно, надо было идти культурологическим путем, а не конфессиональным. Но нас, православных, никто не спрашивал. Это было волевое решение, очень неумное, но очень решительное. Думается, теперь стоит молиться, чтобы Господь исправил все эти недостатки.

– Отец Киприан, одна из ваших должностей – ректор Института экспертизы образовательных программ. Институт как-то связан с проектом преподавания ОПК в школе?

– Нет, не связан. Институт – это идея владыки Евгения (архиепископ Верейский, ректор Московской Духовной Академии и Семинарии. – Ред.). Поначалу планировалось сформировать мощный церковно-государственный институт, который бы занимался экспертизой различных проектов в сфере образования и зарабатывал на экспертизе. Но он не мог заработать ни одной копейки. И вот владыка Евгений вызвал меня и сказал: «Благословляю тебя возглавить этот институт. И те проекты, которые вы реализуете, можете делать в рамках института». Дали офис и карт-бланш. Мы посмотрели, что у нас действительно много разных проектов, и возникла идея Комплексной целевой программы «Духовно-нравственное воспитание подрастающего поколения России». А институт выступил ее головной организацией.

– Известно, что супруга президента Светлана Медведева возглавляет Попечительский совет этой программы. А кто из чиновников, какие министерства ее поддержали или поддерживают?

– Министерство культуры поддержало с самого начала: и министр Александр Соколов, и министр Александр Авдеев. Правительство Москвы.

– А Министерство образования?

– С отдельными чиновниками министерства у нас были хорошие отношения, но сам министр – «не в курсенко».

– Пытаетесь его ввести в курс дела?

– У него совсем другие установки, чуждые для России. Возможно, он воспринял их, обучаясь в Гарвардском университете.

– Сколько сейчас человек задействовано в программе духовно-нравственного воспитания?

– Около 40 – это штатные сотрудники. Волонтеров примерно в три-четыре раза больше. Практически все основные проекты возглавляют и осуществляют выпускники наших Высших Богословских Курсов.

– Как возникла идея курсов при МПДА, проректором которых вы являетесь?

– История этих курсов начинается с двух личностей, двух Сергиев: один – депутат, другой – предприниматель, оба – мои друзья. В 2001 году они пришли ко мне и заявили: «Мы хотим обучаться в Московской духовной академии и стать священниками».

Я их привез в Лавру, познакомил с владыкой Евгением. Владыка уловил, что они хотят получить духовное образование, но насчет священства посоветовал не торопиться, а оставаться на своих местах, где можно принести большую пользу.

Мы же собрали экспериментальную группу, 24 человека, и в Андреевском монастыре начали им преподавать. Фактически был создан лекторий, куда приезжали профессора, лекторы МПДА. Когда год закончился, практически все слушатели захотели продолжить обучение. И тогда мы поняли, что, если еще на один год лекторий продлим, они опять скажут: «А мы хотим еще». И у нас возникла идея сделать курсы по теологии, чтобы слушатели получали второе высшее теологическое образование. Наша аудитория – интеллигенция, которая желает серьезного, систематического духовного образования.

Когда мы объявили набор, у нас сразу же откликнулось человек 80. Занятия мы проводили в Москве, в Новоспасском монастыре. И у нас каждый год набиралось около 100 человек – без особой рекламы. Конечно, мы понимали, что Москва – это еще не вся Россия. И вот владыка сделал объявление правящим архиереям, которые начали направлять к нам людей на учебу.

Фактически существуют лектории, годичные курсы, трехгодичные, которые дают систематическое образование. Далее – защита дипломов, научные работы, профили.

Сегодня утром на курсы приехали представители Душепопечительского центра отца Анатолия (Берестова) и предложили нашим слушателям очень нужную специализацию по работе с алкоголиками, наркоманами. «Давайте, – говорят, – мы будем привлекать ваших выпускников к этой работе. Сейчас начинаются большие государственные проекты. Нам нужно создавать духовно-просветительные центры в Юго-Восточном, Центральном округах Москвы. Мы открываемся, расширяемся, работаем со студентами, школьниками, нужны люди, нужна интеллигенция».

А у нас выпускники этого года спрашивали: «Куда нам идти, что делать?» Конечно, обучение должно быть связано с дальнейшей деятельностью.

Мы посчитали, что за 10 лет около 8 тысяч человек окончили курсы, получили сертификаты государственного, церковного образцов. И мы рады, что, приезжая во многие епархии, видим, как наши выпускники помогают архиереям, открывают духовно-просветительные центры, возглавляют очень важные начинания.

Фактически наши курсы – это школа делателей. У нас здесь селекция происходит сама по себе. Потому что ленивые к нам не попадают: требуется оторваться от семьи, от работы, приехать в Лавру. Потом надо найти средства на дорогу, на питание, на оплату обучения. То есть надо иметь очень большую мотивацию.

И очень важно, что уже создана такая среда, где, можно сказать, посох воткни – и прорастет. Здесь очень много людей, которые состоялись в мирской жизни, из них легче сделать крепких делателей для Церкви и многострадального народа.

– А кто преподает на курсах?

– В основном преподаватели Московской Духовной академии.

– А светские преподаватели есть?

– Есть ряд профессоров по педагогике, философии, другим гуманитарным предметам – из Петербурга, Краснодара, Екатеринбурга, Самары.

– Сегодня выпускники курсов получают два диплома – МДАиС и Московского гуманитарного университета им. Шолохова. Как возникло ваше сотрудничество с этим вузом?

– Были дружеские отношения с ректором. Юрий Георгиевич Круглов, академик, с большим пониманием относился к нашей деятельности. Как-то он оказался на международной конференции в Европе и услышал речи против Русской Православной Церкви. Там нас очень сильно ругали – дескать, в РПЦ глубокая спячка, никто ничего не делает. Он слушал-слушал, не выдержал, вышел и сказал: «Мы с Московской духовной академией большое дело делаем. Мы куем кадры».

Сейчас руководство сменилось, а дружеские отношения остаются.

– Отец Киприан, вы куете кадры и на педагогическом факультете Православного Свято-Тихоновского университета.² Расскажите, пожалуйста, какова миссия факультета? И что такое православная педагогика?

– Цель факультета – соединить педагогическое образование с христианскими ценностями. Факультет единственный у нас в стране дает одновременно и богословское и педагогическое образование – в этом соединении наша миссия. Отсюда возникают такие задачи, как создание некоей христианской среды – молодежной, студенческой, в которой было бы удобно возрастать, быть огражденным от греховных соблазнов, ставших обычными во многих вузах. В этом наша отличительная черта.

Светское образование предполагает воспитание человека конкурентоспособного, потребителя, ориентированного на построение карьеры и личное творчество. Это оборачивается развитием чувства собственной значимости и гордыни. Светская педагогика готовит человека к земной жизни, а православная – к вечной. Но это не значит, что мы готовим небожителей, не приспособленных, не адаптированных к земной жизни. Жизнь на земле не должна противоречить вечной, в этом сущность православной науки. Мы нацелены на формирование доброй, свободной, красивой личности, пребывающей в Истине. Наша задача – воспитать добродетель и восстановить в человеке образ Божий. И здесь мы – соработники Церкви. Только Церковь это делает при помощи Таинств, а мы – используя педагогические средства. Педагог является главным инструментом в системе образования. Ребенок может ему подражать, брать с него пример. Если же наблюдается разрыв между тем, что человек преподает, и тем, как он живет и что в своей жизни делает, то духовная традиция не передается.

– Каких специалистов готовит факультет и какие у вас есть кафедры?

– Мы выпускаем педагогов, которые работают в православных гимназиях, в светских школах, преподают Закон Божий, Основы православной культуры, ведут воспитательную работу в интернатах, детских садах, воскресных школах. Некоторые являются завучами, директорами, у нас есть выпускники, занимающие должности деканов, есть те, которые несут послушание настоятельниц монастырей, благочинных. Наша программа не предусматривает специальную подготовку монашествующих, но жизнь такова, что мы предполагаем, а Господь располагает.

Кафедра начального образования готовит учителей начальной школы, кафедра социальной педагогики – воспитателей.

– Сколько студентов-очников ежегодно оканчивают педагогический факультет?

– Выпуски бывают разные – от 10 до 20–25 человек.

– Расскажите, пожалуйста, о традициях факультета.

– Каждый вторник мы служим факультетскую литургию. Педагогический факультет первым в университете начал собираться на еженедельную литургию, потом нашему примеру последовали и другие. Нельзя учиться в Богословском институте и не общаться между собой литургически. У нас большой дефицит общения и прежде всего с Богом. Конечно, для того, чтобы прийти на факультетское богослужение, которое начинается рано утром, нужно встать раньше обычного.

– Присутствие студентов обязательное?

– Присутствие на литургии нами воспринимается как должное – мы считаем, что это необходимо для духовного здоровья каждого студента, преподавателя и всего факультета. Конечно, мы никаких наказаний не можем применять, если человек не приходит. Но у тех, кто регулярно пропускает богослужения, интересуемся: почему не пришел, какая причина. Некоторые, бывает, далеко живут, добираться надо часа два-три и, чтобы успеть на литургию, вставать приходится в четыре утра, выезжать в пять. Совершать такой подвиг каждую неделю тяжело. И мы просим приезжать хотя бы раз в месяц: в нашей жизни всегда должно быть место для христианского подвига.

У нас также существует День факультета на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы – 4 декабря. Это единственный день в году, когда собирается весь факультет, и мы награждаем грамотами отличившихся. У нас много различных номинаций: за отличную учебу, за прилежание – награда для тех, кто не пропускает лекций, семинаров (на факультете есть рекордсмены, не пропустившие ни одного занятия в течение всего года), существует номинация, придуманная учащимися: «За радостное отношение к учебе». Есть студенты, которые заражают своей радостью других, поддерживают эту атмосферу. Некоторые ребята проявляют способности к научной работе, отличаются на олимпиадах и конкурсах. Так, в прошлом году наша факультетская дружина заняла призовое место на соревнованиях вожатых, которые проводил московский Департамент образования.

Словом, стараемся отметить всякие особые дарования, в том числе смирение, послушание. Есть номинации «За умеренность во всем», «За православный облик».

Отмечу еще один выдающийся результат, о котором мы докладываем на годичном мероприятии всего университета в день святителя Тихона: уже несколько лет все наши выпускницы к моменту окончания вуза успевают выйти замуж.

– Сколько же на факультете мальчиков?

– Два-четыре на каждом курсе. Им труднее – они почти все выходят неженатые.

– Так за кого же тогда девочки выходят замуж?

– За семинаристов, знакомых, друзей. Некоторые настраиваются на монашескую жизнь, но таких всего около 5%. Монашеский путь очень трудный и узкий.

У всех наших студентов случаются паломничества, поездки в монастыри – и на три дня, и на неделю. На первую и последнюю седмицу Великого поста мы посещаем Задонский монастырь, Дивеево, бываем в Малом Ярославце. Надо помолиться, почувствовать, что такое Великий пост. Встаем по уставу – на службу к шести утра. Чтобы понять, что такое послушание, лучше всего пожить в обители. Паисий Афонский говорил: «Если вы хотите быть хорошей супругой, то надо пройти искус послушания в монастыре».

– Отец Киприан, кто для вас является идеалом педагога? И что именно для вас особенно ценно в профессии?

– Святой праведный Иоанн Кронштадтский – замечательный педагог, учивший отдавать сердце детям. У русского философа Памфила Юркевича, жившего в XIX веке, есть книга «Педагогика сердца». Это очень опасное, тяжелое дело – жить сердцем: его легко ранить, а если через него пропустить боль, то оно заболевает. Но если ребенка коснется не просто мысль, а сердечное движение педагога, то это может полностью изменить его жизнь. Не знания, не внешность сами по себе влияют на детей. Главное в педагогической деятельности – это сердечное отношение, когда от сердца к сердцу говорят уста, когда возникает доверие, дорога с двусторонним движением. Святитель Феофан Затворник говорил: «Если бы знали, какая награда ждет педагога за воспитание детей во Христе, то все бы побежали в педагоги. А если бы представляли, какие ожидают трудности, то никто бы не пошел». Наша задача научить студентов преодолевать трудности; сделать так, чтобы их сердца возгорелись любовью к детям, любовью к Богу.

– Отец Киприан, в последнее время вы активно продвигаете идею духовно-просветительных центров. Расскажите, пожалуйста, что это такое. И когда нечто подобное появится в Москве?

– Духовно-просветительные центры – это территориальные комплексы, координирующие деятельность и светских учреждений (образовательных, культурных, социальных), и Церкви. Такие центры есть во многих городах. В Москве в этом плане пока ничего сделать не удается. Ближайший к столице центр находится в Одинцове, при храме Гребневской иконы Божией Матери (настоятель – архимандрит Нестор (Жиляев), благочинный Одинцовского района. – Ред.). Центр построен совместно Одинцовской администрацией и благочинием. В начале июля 2010 года Святейший Патриарх освящал этот центр. Все сделано 50 на 50: половину забот взял на себя район во главе с Александром Гладышевым, и половину – благочиние.

В Белгороде пошли еще дальше: у них не просто здание, а целая система работы, в которой участвуют культурные, образовательные, социальные учреждения города. Им пишут планы и выделяют деньги.

– Вы к этому имеете отношение?

– Мы увидели за этим идею, которая на несколько порядков выше, чем просто введение в школьную программу предмета «Основы православной культуры». У нас сейчас в Москве все внимание сосредоточилось на ОПК, а это один урок в неделю, который тем более, как мы видим, не для всех. А здесь – целевая система дополнительного образования, досуга, воспитания, в которой вообще нет стандартизации. Возможен более широкий маневр, очень многое можно сделать.

И вот мы провели три конференции общей продолжительностью три недели, собрали всех делателей, лидеров в этой области по всей России. Выслушали, обобщили опыт, написали концепцию, сделали запросы в нормативные учреждения. Наша беда или вина в том, что мы не можем открыть такой показательный центр в Москве.

– Почему?

– Нет помещений, нет финансирования.

– То есть губернатор Евгений Савченко в Белгородской области нашел деньги, а в Москве – денег нет?

– Более того – в Самарской области за пять лет открыто более 60 центров. Один из студентов Московской духовной академии отец Артемий Студенов приходит, говорит: «Я 15 лет возглавляю такой духовно-просветительный центр во Владимирской области. Можно напишу диссертацию?»

И написал.

Одна из конференций, посвященная центрам, закончилась тем, что мы на автобусах выехали в маленький районный городок, где живут около 6 тысяч человек, и посмотрели, что это такое. Действительно, у них раньше были Дом пионеров, Дом культуры, а сейчас все это объединилось, и туда вошел батюшка. И все освятилось церковью, имеет духовный вектор, духовную направленность. Все мероприятия начинаются с молебна.

Получилось очень крепко. Батюшка сцементировал разваливающуюся структуру, в этот центр теперь ходит несколько сотен детей. У него столько прихожан нет. Этот священник действительно выполняет госзаказ и пишет отчеты в департаменты образования, культуры, спорта.

– И они финансируют этот центр?

– Конечно. Здесь срослись интересы Церкви и государства. Там есть военно-патриотические отряды, преподают боевые искусства, девочки занимаются кулинарией, медициной. Получилась не маленькая воскресная школа, куда ходят 10–15 человек при храме, а полноценная досуговая организация. В которой, кстати, не только дети, но и родители могут провести время – прийти всей семьей. Они постоянно устраивают концерты, причем ездят и выступают перед больными, убогими; создана поисковая система по захоронениям Великой Отечественной войны. Это огромнейший пласт работы, по десяткам направлений.

Мы их вызвали на Всероссийский молодежный съезд, и там проект занял 2 место среди всех программ по работе с молодежью в России. А это – скромный районный духовно-просветительный центр, не самый респектабельный по сравнению с теми, что есть в Белгороде, Самаре, Курске, Петербурге.

Центр по сути является кристаллизатором Программы духовно-нравственного воспитания. Он работает на всей территории, для всех. Плоды его могут быть очень значимыми – в борьбе с преступностью, наркоманией. А затраты копеечные, особенно по сравнению с тем, что выделяется на полицию, на репрессивные органы.

На сегодня сложилась трагикомичная ситуация. В Челябинске сейчас открывается Просветительный центр. Слушатель наших курсов, узнав о проекте, загорелся, нашел здание, заручился поддержкой архиерея, местных властей. Я приехал в Челябинск – меня представляют как корифея по духовно-просветительным центрам, а я такого центра в Москве не могу открыть и молчу, потому что это – хорошая мина при плохой игре.

Мы в свое время ездили в Белгород, говорили с губернатором Евгением Савченко, его заместителем, они предложили: «Делайте Ресурсный центр здесь. Мы вам все профинансируем, будем работать на всю Россию». Интересная идея, мы тоже загорелись: тут и финансы есть, и губернатор за нас. Тогда как в Москве можно лоб разбить – а стену не прошибешь.

Но для того чтобы создать в Белгороде Ресурсный центр, надо туда ехать, там жить и «выводить этот спутник на орбиту».

– Отец Киприан, вы можете перечислить свои основные проекты?

– Основных направлений – пять: кинофестиваль «Лучезарный Ангел», Высшие Богословские Курсы при МПДА, Духовно-просветительный центр, существующий виртуально (приходится обобщать информацию, поддерживать инициативы), военно-патриотическое направление (сборы, лагеря), информационно-издательская деятельность, журнал «Покров». Практически в каждом направлении развиваются несколько проектов. Например, «Лучезарный Ангел» сейчас уже не просто кинофестиваль: возникло «Эхо кинофестиваля» – около десятка проектов в России и полдесятка за рубежом. Помимо этого за фестивалем тянется целая система передач по телевидению «Доброе кино». Сейчас мы стоим на пороге открытия портала «Доброе кино» – надеемся запустить его в ближайшее время. Мы посчитали, что тиражирование и распространение фильмов не потянем, а вот сделать общедоступный портал, с которого каждый мог бы скачать фильм, – вполне возможно. Есть семинары по «Доброму кино», проводятся конференции. Два года мы трудились над концепцией, разработкой формата телеканала «Ника».

У нас есть слушатели курсов такой вулканической энергии, что могут работать в режиме большой удаленности. В прошлом году, например, приехала одна дама из Голландии (у нас, кстати, есть студенты из Канады, Дании, Голландии, Америки). Так она буквально загорелась идеей кинофестиваля: «Чем вам помочь?»

Я говорю: «Самое узкое место – наполняемость зала: если билеты благотворительно распространять – залы переполнены, а если недорекламировать – пустые». Она уехала в Голландию и оттуда вычисляла организации, храмы в Москве, которые могут запросить билеты на кинофестиваль. Она рассылала приглашения, то есть руководила основным потоком зрителей, находясь в Голландии.

И у нас многие слушатели говорят: «Вы нам поставьте задачу, мы будем ее выполнять». А мы для них даже не можем придумать необходимое число задач. Среда хорошая, но она не задействована, мало кому из выпускников курсов удается реализовать себя на приходах. Я сейчас хотел двух человек принять специально на работу по созданию волонтерского движения.

В настоящий момент Святейший Патриарх начал вводить рабочие места, объявив, что в каждом храме будет человек по работе с молодежью, социальный работник, специалист по образованию. Все – штатные сотрудники. При этом на усмотрение настоятеля остается вопрос о зарплате – сколько им платить: 1000 рублей или 10 тысяч. Святейший очень настаивал на том, чтобы это были освобожденные люди, которые занимались бы только названными направлениями. Если так и дальше дело пойдет – у наших выпускников появятся рабочие места. И мы могли бы их на последнем курсе специализировать по направлениям: образование на приходе, социальная служба, работа с молодежью...

– Отец Киприан, а какая-то коммерческая дирекция существует в вашей программе, в ваших многочисленных проектах?

– Я в этом году двух коммерческих директоров приглашал, один полгода проработал, другой – четыре месяца: ноль рублей ноль копеек. Я и сам – человек, который не знает, как зарабатывать деньги. А люди, которых я приглашаю, тоже никак не могут развернуться.

Например, нам Мособлбанк говорит: у нас 200 филиалов, ставьте кружки, собирайте пожертвования. Вроде ничего не надо делать, только кружку принести. Но два года у нас ничего не получалось. Поручишь – поставь кружку, и сразу требуется исполнитель, с которым надо заключать договор. Начинаются юридические вопросы: а как финансовая проверка, кто будет отвечать? Как отчитываться? И целый год ушел на заключение договора, согласовывали его с разными ведомствами. Потом изготавливали. Оказывается, прозрачная кружка стоит около 1000 рублей – дешевле нет. Ну ладно, нашли 10 тысяч – 10 кружек поставили. Месяц прошел: пожертвований около 3 тысяч рублей.

– Батюшка, обычно журналисты спрашивают вас о том, как удается совмещать все ваши многочисленные должности. Вы – руководитель Комплексной целевой программы «Духовно-нравственное воспитание подрастающего поколения России», декан факультета Свято-Тихоновского университета, заместитель сопредседателей кинофестиваля «Лучезарный Ангел», ректор Института экспертизы образовательных программ и государственно-конфессиональных отношений, главный редактор журнала «Покров», доцент МДАиС, сотрудник Учебного комитета при Священном Синоде РПЦ. Как возможно везде успевать?

– Бывает, что и не успеваю. Меня в свое время вдохновил авва Дорофей, говоривший, что каждому делу должно быть свое время и место, и я разложил все по полочкам. Составляю рабочий график на неделю, на месяц. Например, в понедельник – преподавать, во вторник – заниматься издательскими делами, в среду – административными вопросами, в четверг – планировать и проводить встречи, пятница – день остановки, чтобы подумать. Словом, вся неделя, каждый день распределены на некие сектора. Например, у определенного дела бывает один час в неделю – сколько успел сделать, столько успел, на что времени не хватило – переносится на следующую неделю.

Чаще всего передо мной стоит задача – принять какое-либо решение, дать задание либо проконтролировать, туда ли движется процесс. В основном приходится выполнять наблюдательную функцию. Главное свойство хорошего руководителя – ничего не делать самому, не увлекаться чем-то одним, а то за всем другим не углядишь.