Учение святых отцов

Молодежный съезд в монастыре преподобного Иова Почаевского в Мюнхене, декабрь 1984 года. Доклад протосингела Афанасия (Евтича), профессора богословия Духовной Академии в Белграде.

Мы тут говорили вчера о святых отцах, про их значение в православии, а сейчас – про их православие, про их учение. Прежде всего, надо сказать, что Бог положил Свое Откровение в личности Сына Своего Единородного. Его откровение, прежде всего, не одно учение, не одна теория, не наука в смысле чего-то независимо данного или объективно данного вне Бога, а суть Божественного Откровения, Его истины в лице Его Единородного Сына, воплощенного как Иисус Христос, исторический богочеловек. Это очень важно для православия, для учения святых отцов. Арий в IV веке – тот еретик, который говорил что Сын Божий – создание, творение, а не Вечный Бог, – призывал как подтверждение своего учения слово Божие из Притчей Соломоновых (Притч.8:22 и далее), где говорится что Бог создал Премудрость, то есть Сына Своего Христа, и положил Его как начало путей Своих. По-гречески в Септуагинте в III веке до Рождества Христова пишут, что Бог создал Меня как начало путей Своих на дело Свое. Значит, Бог подвигся сделать что-то, руководить, промышлять и т. д., и вот создал Сына Своего – Христа, и положил Его, как начало этих путей. Так Арий толковал. В своем ответе Арию святой Афанасий Великий – великий отец IV века, – даже не зная еврейского подлинника (в еврейском подлиннике там стоит не «Господь создал Меня», а «Господь поставил Меня, имел Меня как начало путей Своих»), – и имея ошибочный перевод, дает точное толкование, несмотря на то, что это место было испорчено в Библии. Можно сказать, что святым Афанасием руководит не Библия, а живое Предание Церкви, живая вера Церкви, живое познание живого Христа. И он говорит, что Бог Свое Откровение, Свое Творение в начале, потом помышление, потом спасение человечества, потом в конце обо́жение возложил на Сына Своего, и Он взял на Себя осуществление того плана Божия, ту икономию Божественную, или по-славянски «домостроительство». Объясню для молодых слушателей: «икономия» означает строение дома и управление домом. В новое время мы говорим «экономия» – это то, о чем Маркс говорил, но это только часть икономии. Икономия гораздо больше. Вроде того, что мы сегодня говорим «экология». Экология тоже греческое слово, это учение об условиях жизни в доме и около дома. Так и икономия. Строение дома, конечно, и для Бога, и для жителей дома, управление тем домом и руководство тем домом до вечности. Вот это Божественная икономия, или лучше по-славянски домостроительство. Но греческое слово «икономия» тоже хорошее. Плохо только одностороннее понимание икономии. Бог в Своего Сына вложил всю Свою икономию, весь Свой вечный замысел, и об этом говорит апостол Павел в начале Послания к Ефесянам. Тот знакомый гимн в начале первой главы: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословивший нас во Христе всяким духовным благословением в небесах, так как Он избрал нас в Нем прежде создания мира, чтобы мы были святы и непорочны пред Ним в любви» (Еф.1:2–4).

Значит, Бог положил всю Свою Любовь в Сына Своего, и Сын взял на Себя лично – даже как святые отцы говорят – авторгично, самодеятельно. Помню, читал у Сартра, что Бог должен был Сам создавать Себя. А еще помню Иоанна Дамаскина, который говорит, что во Христе Бог создал Себя человеком. Тот Бог, Который самосоздающийся, Он создает Себя как человека, делает авторгию – как хирургия. Хирургия – это рукоделие, а авторгия – себя делание. Он на Христа, Сына Своего Вечного положил это, и Христос входит в самое основание мира, и конечно, в основание человека. Вот это учение отцов очень значительно. Значит, что Божественное Откровение, Божественная наука, христианская наука лично, персонально, не только связана с Христом, а отождествлена с Христом. Скажем другими словами. Евангелие – это не что другое, как Христос. Евангелие – это Христос, Божественное благовещение. Первое значение слова «благовещение» – благая, хорошая, радостная весть, Божественная. Это есть Сын Его. И поэтому Евангелие не только книжка – четыре Евангелия от Марка, Матфея, Луки и Иоанна – не только книжка. Евангелие – всё Откровение Божественное. Поэтому Павел и говорит, что Евангелие ищет, он Евангелие проповедует, Евангелие даже священнодействует святотаинственным способом, сакраментальным, святодуховским церковным способом я делаю Евангелие. И Таинства в Церкви Православной, по учению отцов, не что другое, как Евангелие. Поэтому, по отцам Церкви, не надо разделять Таинства и Библию. Это первая ошибка Запада. Мы Библию осуществляем через Таинства и через Таинства мы проповедуем Евангелие. Читайте книгу о Духе Святом святого Василия Великого. В 29 главе святой Василий говорит про Священное Предание, что все нам в тайне предано. Письменная часть из этого не записана, но я найду другое таинство. Один протестант сказал одному православному богослов: «У вас к Библии в Православной Церкви неуважение». А тот ответил: «Мой дорогой, центр нашей Церкви Православной – это храм, центр храма – алтарь, центр алтаря – святой престол, а на середине престола – Евангелие. Ну, и что хотите больше?»

Важно для нас сейчас, что учение отцов отождествляет Православную веру, Предание, Божественное Откровение с Христом. И можно сказать, что таинство Бога и Отца содержится во Христе, и называется иногда у апостола Павла «таинство Христа». Но таинство Христа не только как Его личное таинство, – скажем, Он как Личность таинственная, мистическая, – а полнота Откровения называется таинством Христа. И поэтому таинство Христа отождествляется с Церковью. Можно свободно сказать: нет Христа без Церкви. Это ошибка, особенно у братьев протестантов. Если можно бы было разделить Христа и Церковь, то значит, можно развоплотить Христа, выгнать Его из Тела, сделать Его нагим, обнаженным; а Он – «Слово стало плотью» (Ин.1:14), или как апостол Павел говорит, «в Нем обитает вся полнота Божества телесно» (Кол.2:9). Это именно есть Церковь. Не только мистическая Церковь, а реальное в истории общество христиан, Тело Христово. Когда Христос явился Савлу, то сказал: «Почему ты Меня гонишь?» (Деян.9:4). Это надо понять реально. Савл гнал первых христиан. Но Христос говорит: «Ты Меня гонишь». Значит, Он Себя отождествляет с Церковью. И так дальше можно доказывать. Это общее место у отцов Церкви на Востоке: Церковь неотделима от Христа, это одно существо – не сущность, – а существо одно. Глава – Христос, Тело – Церковь. Так же, как у человеческого существа: человека нет, если убрать главу, но человека тоже нет, если вы тело его уберете. Надо понимать Христа и Церковь как одно, как любил говорить отец Иустин – одно двуединое существо.

Значит, центральный пункт учения святых отцов – это таинство Христа. А что такое таинство Христа? Это самая тесная связь Бога как Троицы с творением, во главе с человеком. Всё творение, весь мир, но во главе с человеком, и Троица Святая объединяются, чтобы быть одним. Но очень важно то, что отцы защищали на Востоке, и что иногда забывают, особенно в новое время. Что неслитно – то, что Халкидонский собор говорил в 451 году, Четвертый Вселенский Собор. Православия нет без Халкидонского Собора. Два года тому назад был съезд богословов Югославии: православных сербов, хорватов и словенцев, римо-католиков, было немного протестантов. В нашей социалистической реальности мы объединяемся там, чтобы разговаривать и показали нашим друзьям – товарищам коммунистам, что мы не ненавидим друг друга, а можем вместе разговаривать без авангарда партии, без вмешательства партии. И вот разговариваем. Но, к сожалению, когда констатируем, что то, что для нас суть веры нашей – Халкидонский Собор, и богословие Халкидонского Собора, лучше сказать, исповедание веры Халкидонского собора, то, что называем христология – учение о Христе, вера во Христа, во Христа как богочеловека; то один богослов римо-католик встает и говорит, что это одна модель христовой веры, а есть другая, есть третья, есть модель Карла Ранера. Я говорю, что мы тогда не можем разговаривать, раз у вас одно и то же Халкидон и Карл Ранер. Дело не в нашем фанатизме или узости. Дело не в том, что там были святые отцы, а тут обыкновенные богословы – вроде меня, лучше или хуже меня, – а там были святые. Не только в этом дело. Дело в том, что Халкидонский Собор исповедует суть Откровения, свидетельствует о сути Откровения Божественного. Бог как Троица объединился, соединился с человечеством, с человеком во Христе, и получилось то богочеловеческое равновесие, то богочеловеческое дружество, то общение, то, что называем Церковь. Все таинства Церкви можно вывести в православии из халкидонского вероисповедания. И как говорил митрополит Филарет Московский в прошлом веке: это не просто вера отцов и вера апостолов, а мы видим, мы переживаем, мы об этом узнаем, что это и наша вера, что это так действительно, а не просто потому, что сказали отцы. Правда, надо верить отцам, но мы переживаем то же самое, что отцы, благодаря одной Церкви, которая продолжается, и поэтому никакой собор православной Церкви как самое большое тело, не может нам определить веру, не может нам решить веру. Собор просто защищает веру. Если бы, скажем, завтра появился один Собор Вселенский всей Православной Церкви и сказал что-то вроде второго Ватиканского, то для нас это ничего не значит. Значение имеет, если он в Духе, в Предании тех соборов, которые уже существовали, и тех отцов, а иначе это собрание человеческое и ничего больше.

В одной встрече с братьями римо-католиками в Югославии начал говорить один из их богословов про Литургию первой Церкви, и начинает так: «Второй ватиканский собор сказал что-то такое…» А я говорю: «Дорогой, оставьте меня в покое с вашим ватиканским собором. Скажите, что говорит первая Церковь». Он говорит: «Ты не уважаешь собор». Не уважаю. Что мне до того, что сказал Первый Вселенский Собор? Что мне до Первого, Второго или Седьмого Вселенского Собора? Это дело тех, которые там собрались. Но если бы они говорили свое и про свою философию, вроде как говорил Апполинарий, как говорил Арий, как говорил Несторий, как говорили столько еретиков, то тогда, действительно, это было собрание людей там. Так и было на соборах. А то, что соборы свидетельствовали, Церковь приняла, узнала как свое.

Я вам вчера цитировал и сейчас повторяю. Подумайте о смелости Церкви. В конце Евангелия от Иоанна стоит слово: «Тот ученик свидетельствует, что это так». И потом говорится: «И мы знаем, что его свидетельство истинное» (Ин.21:24). Это не Иоанн написал. Это написала Церковь. Подумайте – Иоанн, ученик Христов, апостол, а там какие-то христиане собрались и сказали: «Да, это так». Потому что были апокрифические евангелия, была масса их: евангелие от Филиппа, евангелие Петра, евангелие Фомы, евангелие Иакова. И Церковь должна была сказать, что евангелие от Иакова очень интересное, там есть часть истины, но в общем, оно не подлинно, это апокриф. Пусть там есть хорошие вещи. Ни один еретик, в конце концов, не говорил, что всё наоборот, всё испорчено, а только чуть-чуть ложно, а другое было истинное. Так и тут. И Церковь говорит, что Евангелие от Иоанна есть подлинное. Это значит, есть чутье, есть жизненный опыт, есть живая вера, есть то, что говорит святой Ириней во II веке: «certum caritas veritatis» – твердый дар, благодатный дар истины внутри Церкви. Ириней во II веке говорит, что есть и «fidei depositum», который апостол положил в Церковь как депозит веры. Ириней присовокупил: есть depositum fidei, но есть тоже и благодатный дар, харизма – истинный, пророческий дар, можно сказать. И он всегда живой. В этом смысле Ириней – свидетель Предания Церкви, но в то же время продолжатель. Даже можно сказать, и разрешите сказать, творец Предания.

Святые отцы – свидетели Предания, продолжатели Предания, и можно сказать, творцы Предания. В том смысле, что каждый раз жизнь Иисуса Христа повторяется творчески в каждом из нас. А не просто так продолжается, скажем, вроде трубы, и через нее проходит вода, но никакой связи с другой трубой, труба мёртвой остаётся. Нет, поэтому подвиг нужен. И отцы были подвижниками. Как говорит апостол Павел в Послании Галатам, – галаты были самые трудные, как и коринфяне, христиане Павлова времени, вроде сербов, скажем, в наше время, – «Чада мои, – говорит он, – я снова мучаюсь». Он, как родитель, находится в этих муках рождения, как мать, когда рождает ребёнка, «пока не вообразится Христос в вас» (Гал.4:19). «Вообразится» – это значит, пока вы не станете как Христос. И святой Мефодий Олимпийский – тот, который критиковал Оригена, – говорит именно, что Церковь рождает маленьких христосов. Вот так смело. Он подтверждает слова Павла: «Не я живу, но живет во мне Христос» (Гал.2:20). Раз живет только Христос в Павле, тогда где Павел? Мы видим как раз обратное. Из всех апостолов Павел самый динамичный, самый личный, персональный, очень сильный характер, очень сильная личность у Павла, и всё-таки он говорит: «Не я живу, но живет во мне Христос».

Значит, учение святых отцов связывается, выявляет учение о таинстве Христа как связи Бога и человека. Но таинство Христа включает и Бога и человека, и это именно и есть Церковь, союз – соединение Бога и человека, Святой Троицы и человечества. Можно сказать, что нам никогда не довольно держаться Христа, учить о Христе, любить и верить во Христа, и богословствовать во Христе. Никогда богословие не должно перестать быть, скажу так: христологично и христоцентрично. Но это значит, что Христос сразу, как Один из Троицы, связывает нас с Богом нашим, с Троицей, с Отцом и Духом. И Он именно навсегда остается Одним из Троицы.

Не надо забывать, – а иногда на Западе в новое время забывают, – о Троице. И даже есть протестантские довольно большие группы, которые говорят: ну, хватит нам с Троицей, это лишнее уже, нам довольно Христа. По конституции Всемирного совета церквей нет там веры в Отца, Сына и Духа Святаго, веры в Троицу. А просто так говорили: довольно верить во Христа как в своего Спасителя. Это противоречит всей традиции Православной. Потому что можно верить во Христа так, как «верил» Альберт Швейцер. Он говорит, что Христос не был Богом, но Он был хороший человек – совершенный, любимый Богом, – и Бог Его провозгласил Своим Сыном, и даже Христос верил, что Он будет Сыном Божиим, и когда придет Царствие, когда придет конец, то Бог Ему даст все Царствие, Он будет первый, и тогда возьмёт и нас с Собою. Знаменитая эсхатология Альберта Швейцера. По-православному это равно отрицанию Христа. Так что в протестантизме особенно нет подлинной христологии. Потому что христология в Православной вере отцов, в исповедании отцов, в учении отцов неотделимо связывается с триадологией, с Троицей. Можно даже сказать: нет Христа без Отца и Духа. Прежде всего Отец благоволит, чтобы Он пришёл и воплотился. Отец всю любовь свою положил в Него, а Дух Святый содействует, Он Его воплощает, Он крещает, Он преображает Его, Он воскрешает Его – конечно, вместе с Самим Христом. Троица неразделима здесь. И это имеет большое значение для консеквенции, для Церкви, для жизни нашей. Раз Церковь имеет в себе Троицу, значит и Церковь представляет образ Троицы. То, о чем Христос и говорил апостолам: «как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, – да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино» (Ин.17:21–22).

Наша Литургия все время приглашает, даже Крещение начинают: «Во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа», потом: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа». Потом: «Благодать Господа нашего Иисуса Христа и любовь Бога и Отца, и общение Святого Духа». Это значит, что наша связь с Богом соборная, общительная, коммуникативная, но мультиперсональная. Церковь именно собор, потому что Троица у нас собор. И это имеет значение, когда мы входим в Православную Церковь, – не только в храм, а вообще вступаем в Церковь, – что мы тесно связаны и с Богом, и с Троицей, как с Собором Небесным, оригиналом нашим, и между собой, как собор. Мы знаем, что есть пустынники-монахи, которые ушли от мира, но именно они говорили, что без брата нельзя спасаться, потому что спасение – в общении со всеми, а это общение есть Церковь.

Значит, первый и центральный пункт в учениях святых отцов – для нас очень значительный, – что в центре всего находится Христос. Но Христос связан с Троицей, неотделим от Отца и Духа, и Он как Бог, но не только как Бог, а и как человек, связан с нами. Говорили во время Достоевского западные христиане, которые попадали в Россию, что они почувствовали в России, что Христос у русских православных, как будто член семьи. Конечно, можно встретить и на Западе такую особую любовь к Христу. Но, по-моему, если даже слышать и видеть – у них больше стремление к Иисусу, как будто бы забывают, что он Бог, а не просто Иисус. У православных больше в обиходе слышно слово «Христос», потому что это больше указывает на Богочеловека, а имя «Иисус» больше указывает на имя человека. Правда, можно заменить имена, ошибки нет в этом, но просто говорю, что манера в этом выражается. Мы чувствуем и знаем Его как человека, но знаем тоже, что Он Бог. Именно православное чувство, опыт веры в Богочеловека – вот это полнота православного переживания Христа. По-моему, в новое время русские богословы, и даже свободные мыслители – философы, напоминали Западу ту забытую истину, что Христос – Богочеловек, и что надо подходить к Нему именно как к Богочеловеку. Но как к Богочеловеку, то есть не только как к Богу, и не только как к человеку, а вместе – Богочеловеку, в смысле того Богочеловеческого равновесия. Равновесия в любви и в той части, которую Бог дал нам во Христе.

И в этом уже громадная надежда наша. В одном из субботних песнопений, по-моему, 8 гласа для усопших, поется: «Вот уходит усопший от нас, и он там идет к Богу, но он имеет своего человека одесную Бога». У него там хорошие связи, можно сказать так. Своего человека имеет одесную Бога, нашу природу, которую Ангелы не имеют. Понимаете, какая смелость тут и какое дерзновение? В то же самое время он чувствует, что идет на Суд Христов. Почему Бог Отец дал весь Суд Сыну, весь Суд Христу? Потому что Он и человек: не судит только как Бог, но и как человек. Как отец Иустин у нас говорил, я бы не принимал Бога за Судию, если бы Он не знал, как жить нам в теле, не имел опыта, как трудно жить в теле.

В Православном учении таинство Христа разворачивается, раскрывается как Церковь. Нет у нас другой экклесиологии, которая как-то самостоятельно существовала – и как наука, и как учение Церкви. Можно сделать, скажем, Красный Крест как общество, или какую-нибудь человеческую хорошую ассоциацию, и ее потом связывать с Богом. Какое ее отношение религиозное? Поэтому нельзя понимать даже организацию Церкви – не только организм Церкви, а и организацию, – вне Христа. У нас именно Христос остается все время Главой Церкви, даже в организации. Епископы наши только в том смысле имеют значение в Церкви, сколько рефлектируют присутствие Христа. Не только через личную святость, но и через свое положение, через служение. Мы не можем служить Литургию, если нет архиерея, который бы рукоположил священника, и которого бы священник поминал на Литургии. Значит, наша Церковь епископальна, без епископа нет Церкви. Но об этом немного шире надо говорить, я сейчас не буду задерживаться. Просто хочу сказать, что всё в Церкви имеет свой христологический, христоцентрический аспект. Кто-то очень хорошо сказал: «Церковь не монархия, но и не демократия, господа, а Церковь – Христократия». Это подлинно.

Как видят и учат отцы о человеке? Это второй пункт учения отцов, который для нас очень важен, очень актуален. По мнению святых отцов, нельзя понимать человека вне Христа. Они сознательно не хотят рассматривать человека вне Христа. И поэтому православная антропология тесно связана с христологией, находится даже внутри христологии, и освещается, понимается из христологии. Без Христа мы не можем говорить о человеке подлинно, истинно, не можем иметь подлинного человека. Это не только вера наша, – мы так веруем, так сказали отцы, – а опыт, истина, которая проверяется. Библия, как письменное Откровение, и живое Предание, опыт Церкви, свидетельствует нам об этом.

Скажу кратко. Уже в сознании человека, в начале, где говорится в Библии: «Бог создал человека по образу Своему и по подобию». Захотел создать: «Сотворим человека по образу и подобию», и потом говорит: «Создал Бог человека по своему образу» (Быт.1:26–27). Отцы святые видят, что образ Божий в человеке находится, содержится, прежде всего, не только в том, что человек – разумное существо, как обыкновенно говорим, что человек имеет душу, разум, имеет свободу и т.д. Образ Бога в человеке, прежде всего, в том, что человек создан по образу Христа. Ставится вопрос: ещё Христос не пришел в мир, еще не стал человеком, а вы говорите о создании человека по лику Христа? Святой Ириней Лионский говорит во II веке против гностиков совсем ясно. Когда Бог создавал человека, то Он смотрел природу Христа приходящего, и по Его прототипу, или архетипу, создавал человека. Когда Бог указывал Моисею на Синае, как ему надо создать скинию (ветхозаветную Церковь), то ему сказал: «То, что ты увидел, я тебе показал на Синае, тот прототип, тот первообраз – по нему создавай эту скинию». Что Моисей видел? Видел будущую Церковь Христову, которая еще не пришла. И поэтому ветхозаветная Церковь стремится к тому, что он видел, – к Церкви, которая будет, которая ещё не пришла. Для Бога перспективы нет в этом значении. Для Бога Христос уже дан. И мы имеем парадоксальное выражение в Священном Писании: «Агнец Божий, закланный еще прежде сотворения мира». А он еще не закланный. Значит, так эсхатологическая перспектива для Бога тут присутствует уже. Знаете, и в нашей Литургии парадоксально уже есть эта перспектива. Там в центре Литургии, когда совершается освящение Святых Даров, читается молитва: «Поминающе убо…». Воспоминаем всё, что ради нас случилось, сбылось: Крест – значит, страдание Христово; гроб – погребение, смерть, Воскресение, на небеса восхождение, и второе и славное Пришествие. Как воспоминаем, когда еще не было? Хорошо, Крест, смерть, Воскресение, Вознесение – это мы воспоминаем, потому что уже случилось. А второе Пришествие еще не случилось, а мы его уже воспоминаем, как будто бы оно случилось. Именно литургическая перспектива – та Божественная, эсхатологическая, в которой прошлое, современность и будущее совпадают. И это называется литургическое время. Мы поем каждый раз «Днесь Дева рождает Спасителя». А Она уже Его родила. Это литургическое. В вечности так и будет – все время настоящее.

Значит, создавая человека, Бог его создал по лику Христа, но и назначил его быть подобным Христу. И в этом сотворении по лику Христа, но в тоже время назначении к полноте уподобления Христу находится динамический диапазон человека, динамика его существования. Даже его существа, я бы сказал, и его существования. Человеку дано, и очень много дано, в этом образе. Но ведь ещё ему задано в подобии, и человек понимается святыми отцами как динамическое существо, открытое существо, благодаря тому, что создан как лицо, личность, по образу Бога личного. Значит, человек свободен, имеет возможность двигаться и возрастать.

Здесь запись обрывается, и звуковое качество остающихся до конца доклада минут, к сожалению, будет слабое. Отец Афанасий говорит об антропологии французского учёного и иезуита Тейяра де Шардена, который говорил об эволюции человечества, о ноосфере и возрастании человека к конечной цели, к точке Омега, которая и есть Христос. Но отец Афанасий указывает:

… Начинается как будто бы снова человек, и приходит к точке Омега, которая по Шардену верх эволюции, но совпадает с точкой Христа. У Шардена начинается с Дарвина, а заканчивается Христом. Это для православных интересно, как философская комбинация, даже включая некоторые научные данные, но не приемлемая, потому что в Апокалипсисе сказано, что Христос не только Омега, но и Альфа. Если нет Альфы, то мы не придем к Омеге. Альфа означает начало азбуки. Вроде того, как в математике: если вы начнете без единицы, то ни к чему не придете. Христос Альфа человека, но и Омега человека. Но между Альфой и Омегой есть динамика истории. Именно христианство внесло в историю человечества динамическое понимание истории и творческое понимание истории. И в этом смысле понимание отцов, учение святых отцов о человеке очень значительно. Оно включает саму природу человека – это подвиг, хорошее славянское слово. Подвиг означает движение вперед и вместе вверх. Я так понимаю: это движение к совершенствованию. И вот для отцов подвиг, подвижничество – некая аскеза, но если взять первое значение греческого слова «аскеза», то оно подходит к славянскому слову упражнение, функция, делание. Вот вы, например, управляя автомобилем, находитесь в аскезе, по-гречески «аско», то есть употребляя себя или свои способности. Можно другое греческое слово употребить «литургия» в смысле аскеза. Литургия – значит общее наше дело. Когда дело делается, это есть «аскесис». Это упражнение, это делание, творение. Поэтому отцы в православную антропологию вносят подвиг, подвижничество. Нет человека, если он не подвизается, именно потому, что его в существо вставлен подвиг, уже в его бытие вложен подвиг. Как говорит святой Максим Исповедник – тут, по-моему, его самая большая заслуга в богословии – человек приглашен стать богочеловеком. Природное существо приглашено стать надприродным, поднять природу над природой. Только в этой перспективе можно по-настоящему стать человеком.

Так что антропология в православном святоотеческом понимании переходит сразу в подвижничество, в аскетику. Наша антропология в то же самое время подвиг. Не только онтология – то, что есть человек по своему существу, и надо его сущность понять так и сяк, и потом приходит реакция экзистенциализма, и говорят: он просто существо, нам экзистенция нужна, а не эссенция. В православии нет столкновения между эссенцией (сущностью – Прим. ред.) и экзистенцией (существованием – Прим. ред.), того личного подвига человека. А именно эссенция выводит к экзистенции, т.е. к полному осуществлению себя по подобию Христа. Значит, эта динамика и есть подвиг. Но этот подвиг не заслуга, не получение награды за то, что ты работаешь, что ты делаешь, а ты именно осуществляешь подлинно свое бытие, свою жизнь, и живешь. Вроде того, если бы можно было понять любовь. Вот если бы я жил и любил бы своих друзей, приятелей, и ничем бы не выражал и не показывал это, то можно усомниться в этой любви. Или лучше сказать, что она есть, но до каких пор она будет? Любовь деятельна, активна, наступательна, она то же самое, что жизнь. Подвижничество входит в саму суть нашей жизни, мы подвизаемся не из-за чего-то, не для чего-то, а просто так живем. Это функция жизни, подлинной жизни, это функция любви как общения с Богом. Это динамизм или синергизм наш с Христом, это смысл нашего христианского человеческого бытия. И в этом смысле учение отцов актуально, современно, прямо и непосредственно касается человека.