О. архимандрит Даниил, ученый инок – ученик Оптинских старцев Макария и Антония

(Память 17 июня).

Сын священника Орловской епархии, Димитрий Мусатов, по окончании курса в Орловской духовной семинарии, как один из лучших ее воспитанников, в 1831 году поступил в С.-Петербургскую духовную академию. Примерное поведение молодого студента и его отличные успехи были причиной того, что в 1835 году прямо с академической скамьи, 25-летний юноша, возведенный на степень магистра, был назначен в Калужскую духовную семинарию инспектором и профессором философских наук. Такое назначение, конечно, совершилось не без особенного Промысла Божия. Читая своим питомцам уроки внешней философии, молодой наставник, в то же время, жаждал найти и себе наставника – в христианском любомудрии: он и нашел то, чего искала душа его, в старцах Оптиной пустыни. Близкое духовное общение с этими подвижниками имело самое решительное влияние на всю его последующую жизнь и деятельность. С о. Макарием он вел постоянную переписку, а игумена Антония он был духовным сыном, учеником и другом. Несмотря на свою склонность к духовной жизни, он не спешил принимать иноческого образа, желая лучше испытать себя. Только в 1840 году (декабря 1-го) на 31-м году своей жизни Димитрий Мусатов, согласно его прошению, был облечен в ангельский образ с именем Даниила, и вслед за тем (декабря 6) рукоположен в иеродиакона, а потом (декабря 8) и в иеромонаха. Теперь открылось новое поприще деятельности для о. Даниила: он является на кафедре церковной, как ревностный проповедник слова Божия. К этому периоду его жизни относится большая часть его проповедей. Семинарское начальство, в то же время, поручило ему преподавать воспитанникам семинарии катехизическое учение по воскресным и праздничным дням, а через два года (6 октября 1842 года) он перемещен на класс священного писания и соединенных с ним предметов. В следующем (1843 г., 20 сент.) он был уволен, согласно его прошению, от многозаботливой должности инспектора семинарии. Неизвестно, что побудило его отказаться от этой должности, но можно с большой вероятностью предполагать, что обязанности инспектора были слишком тяжелы для инока-подвижника, отличавшегося, притом, по свидетельству его формуляра, «добротою сердца». Усердное прохождение возложенных на него должностей не оставлено без внимания и со стороны начальства: еще в 1839 году (28 мая) через академическое правление ему изъявлена благодарность Святейшего Синода; в 1842 – он награжден набедренником, а в 1846 году ему Всемилостивейше пожалован золотой наперсный крест. Этот знак Монаршей милости он принял, как напоминание о подвиге терпения и возложение его на перси – как побуждение любить «от всего сердца Распятую за нас Любовь». В 1847 году о. Даниил должен был оставить Калугу, столь любезную его сердцу, по близости к ней Оптиной пустыни, где жили его духовные наставники и руководители. 31 октября последовало назначение его в Киевскую духовную академию экстраординарным профессором богословских наук. О дальнейшей его деятельности послужной список говорит еще короче: в 1850 году он был назначен инспектором академии, определен членом цензурного комитета, состоящего при академии и, вслед за тем, в том же году (30 октября) возведен в сан архимандрита высокопреосвященным Филаретом, митрополитом Киевским и Галицким. За отлично-ревностное прохождение возложенных на него должностей в 1851 году ему объявлено благословение Святейшего Синода, а в 1852 году он был назначен ректором Екатеринославской духовной семинарии. Духовное начальство очевидно возлагало на него большие надежды. Но дни его уже были сочтены: он скончался в 1855 году, 17 июня, почти внезапно от холеры, на 45 году от рождения. Что же касается до внутреннего его человека, которого жизнь, по слову Апостола, «сокровенна со Христом в Бозе», то с этой стороны о. архимандрит Даниил представляет еще мало у нас исследованный пример ученого монаха-аскета, который, принадлежа по внешней своей деятельности к ученому монашеству и будучи, в то же время, искренним подвижником-иноком, – по своему сердечному влечению искал удовлетворения себе в близком общении с опытными духовными старцами своего времени, каковы были вышеупомянутые старцы Оптиной пустыни – Макарий и Антоний. Уроки той духовной мудрости, которая, по словам святых отцов, есть не плод учения, а «пород (порождение) искушений», не прошли даром для внимавшего им сердечно ученого инока и влияли на весь склад его жизни. Они избавили его от ошибок своеумного подвижничества и сообщили его подвижнической деятельности ту меру, о которой святые отцы говорят: «умеренному деланию цены несть». Они отразились и в его деятельности, как наставника духовного юношества: известно, что он пользовался искренним уважением своих питомцев, служа им живым примером христианской жизни. Это уважение и сердечная любовь воспитанников особенно ясно обнаружились при его кончине, равно, как и его христианское любящее сердце вполне высказалось тогда же; последним заветом его были Евангельские слова: «любите же Бога, любите друг друга!» Святая простота его души, обнаруживалась в его пеших хождениях на богомолье по св. обителям. В бытность свою в Калуге инспектором семинарии, о. Даниил нередко, в вакационное время, с посохом странника посещал особенно любимые им обители – Оптину пустынь, Малоярославецкий Черноостровский монастырь и другие. Последний был любимым местом и его проповеднической деятельности. Более половины его поучений были произнесены им в этой обители, где он любил встречать великие праздники Рождества Христова и св. Пасхи. Из писем Оптинского старца иеросхимонаха Макария к о. Даниилу видно, что последний обращался к сему старцу за советами даже в таком деле, которое, с первого взгляда, кажется чуждым смиренному подвижнику, – именно, касательно чтения академических лекций. Ученый богослов не только не усомнился, но даже счел нужным показать программу одного из преподаваемых им предметов смиренному Оптинскому старцу и принял к сердцу его советы. Тем более несомненно, что и в деле, еще более важном, – проповедании слова Божия с кафедры церковной он руководился советами духовной мудрости старцев-подвижников. Вот, может быть, причина упомянутому выше обстоятельству, что большая часть проповедей произнесены им не в Калуге, а именно в Малоярославецком монастыре, как бы на глазах его духовного отца-игумена Антония. Приготовляясь к проповеди, покойный автор не довольствовался одной умственной работой; по примеру Самого Небесного Учителя, он приготовлял себя к сему святому делу молитвою и подвигом. Оттого, слово его носит отпечаток тихого молитвенного настроения и теплоты сердечного чувства. В нем нет искусственного ораторского красноречия, которое рассчитывает на фразу и блещет красотою внешней формы; оно просто, искренно и, не отличаясь по внешности от общепринятой формы, в то же время, отличается силою убеждения и искренней веры в то, о чем говорит проповедник. Другая отличительная черта его проповеди – это близость ее к святоотеческому учению: нередко приводит он места из святых отцов, или же выражается их словами, и заимствует у них определения нравственных понятий. Не распространяясь о внутреннем достоинстве его слов, заметим, что письменные похвальные отзывы о них такого архипастыря, каков был приснопамятный митрополит Киевский Филарет, служат для них лучшей рекомендацией. Шествуя твердо и неуклонно тесным путем иноческой жизни, о. Даниил всего более заботился об «очищении своего сердца» – умным вниманием ко всем движениям его и удалением от земных пристрастий. Каждую неделю, а при неприятных столкновениях и каждый день, он раскрывал свою совесть пред духовным отцом, очищая ее в таинстве покаяния. Следуя обету вольной нищеты, он не оставил после себя никакого имущества¹⁹, и был похоронен на счет глубоко чтивших его товарищей и учеников, а семинарский комиссар, бедный вольноотпущенный, поставил деревянный крест на могиле своего нестяжательного начальника²⁰.

Вот еще что писал один из близких к о. Даниилу об этом замечательном подвижнике.

На каникулах 1846 года пришел пешком для богомолья в св. Киево-Печерскую лавру из Калуги наставник тамошней семинарии, соборный иеромонах о. Даниил. Ему было за 30 лет. Чтобы скрыть в дороге сан свой, почтенный наставник, добрая слава о котором, как о педагоге и подвижнике, неслась далеко, шел в Киев в скромной одежде простого паломника. Вошедши в столь смиренном виде в келлии наместника лавры Л…я, товарища по семинарии, богомолец был встречен архимандритом самым радушным образом. Между тем, келейник последнего, не случившийся при первом свидании отцов, вошел в келлии и получил от Л…я приказ: Павел! завтра проведи о. Даниила в пещеры. На утро, поведши гостя к святым и принимая его за простого послушника, по его скромному платью, Павел преважно внушал поклоннику пред каждыми мощами о подвигах того или другого из св. подвижников. Благодарю, отец Павел, благодарю, батюшка, смиренно отвечал руководителю богомолец, заливавшийся слезами искреннего умиления при св. мощах, Павел же продолжал свои важные наставления: плачь, Даниил брат, плачь! вот как жили святые, а мы-то что? – Вечером того же дня собралось к о. наместнику несколько архимандритов, в том числе, и ученые. Павел стал подавать чай гостям. Но каково было удивление сего простака, когда своего паломника увидал он среди почтительнейшего собрания и – конечно, уже в ряске – и с магистерским, и наперсным крестами. Кто же вы, батюшка? – смиренно спросил он шепотом смиренного гостя. Наставник семинарии, батюшка, о. Павел! – ласково ответил гость и прибавил: да вы что-то беспокоитесь, я замечаю. – Ах, ваше высокопреподобие! – говорил келейник: я много виноват был пред вами, что сообщал вам сведения, и без меня вам лучше известные, да еще и учил вас. – Помилуйте, батюшка, – возразил гость: – я вам, напротив, премного, много благодарен, что многое мне сказали, чего не знал я, – и затем, вставши с места, крепко поцеловал келейного.

В это время, с отъездом в Я…ь незабвенного инспектора академии, открылась кафедра нравственного богословия. Высокопреосвященный митрополит, нимало не раздумывая, предложил это место смиреннейшему о. Даниилу, сказавши: Сам Господь привел тебя к нам во время благопотребно. И подлинно, нельзя было не видеть в назначении нового наставника дела Божия. Великолепны были нравственные уроки именитого предшественника о. Даниилу. Особенно памятна в умах и сердцах студентов была его аскетика, так что сделавшиеся из них сами наставниками академии с восхищением вспоминали об ней. Но и о. Даниилу Господь помог с честью заступить место знаменитого предшественника. Нравственное богословие его исполнено духа Бож. Писаний, искусно обогащено наставлениями святоотеческими, украшено замечательными примерами из жизни святых и мудро применено к жизни, особенно, пастырей Церкви. Оно сохранилось в рукописях; но желательно, чтобы кто-либо из нас озаботился предать печатной общеизвестности драгоценный курс нравственного богословия, читанного о. Даниилом.

Весьма важное значение имела для слушателей его собственная подвижническая жизнь. Имевший духовником своим одного из Оптинских старцев, о. Даниил вел с ним сношения и, находясь в Киеве, то письменные, то через живое свидание, в бытность там подвижников Оптинских. Занятие ученостью не мешало ему каждодневно посещать св. богослужение. Стол его был самый простой, да и сообедником его бывал всегда его престарелый, но добрый служитель, из военных. К студентам о. Даниил был исполнен дружески-отеческой любви. Письменные листочки своих уроков он часто сам принашавал к нам в номера. С особенной радостью смотрел он на нас в дни приобщения св. Таин. Вы теперь святые, все вы теперь святые! У вас ныне Пасха! Какая благодать! – говорил тогда наш добрый наставник. И всегда замечали мы в нем духовную радость. Но особенно эта радость проявлялась в о. Данииле во время св. Пасхи. В светлые дни из келии его раздавалось непрестанное: Христос воскресе! То восклицал сам он, преисполненный живого чувства о Христе Воскресшем. Если ж выходил и встречал новое лицо, с которым еще не христосовался, подбегал и с самым дружелюбным видом, и самым радостным образом приветствовал встречаемого всерадостным: Христос воскресе! Любвеисполненный о. Даниил пользовался общей и единодушной любовью к себе всех студентов. Но недолго привелось ему послужить Киевской академии. Переведенный в ректоры Е…ской семинарии в 1851-м году, доблестный муж сей вскоре свершил и весь своей подвиг св. служения Церкви, воззванный Подвигоположником к горней жизни в 1855 году. Вспоминая его, хотелось бы взглянуть на его доброе, умное запечатленное чертами строгого подвижничества, лицо. Но едва ли оставил после себя о. Даниил фотографические карточки... По крайней мере, это несогласно было с духом удивительного его смирения. В дополнение наших студенческих воспоминаний о добром наставнике не раз – к утешению – приходилось слышать от сокурсников его по академии²¹ самые прекрасные и поучительные отзывы о досточтимейшем отце Данииле Мусатове. Вечная ж тебе память, добрейший!²²