Оптинский старец, скитоначальник, иеросхимонах о. Анатолий

(Память 3 июля).

В первой четверти прошлого века в селе Боболи, Калужской губернии, жил диакон о. Моисей Кольев, с супругой Анной Сергеевной. Анна Сергеевна была дочерью священника из села Мокрого, где Моисей Петрович был сначала псаломщиком. Родители матушки дьяконицы были люди благочестивые, такими же были и родители Моисея Петровича. Неудивительно поэтому, что о. Моисей и его супруга были люди благоговейные. С малолетства, приученные к храму Божьему, они любили Божий дом. Благочестиво настроенные, они жили скромно и по тому времени с достатком. Только достаток этот они получали лишь через постоянный и упорный труд. Они сами обрабатывали землю. Посещая храм, а у них в селе он был трехпрестольный: в честь святителя Николая и св. великомучеников Георгия Победоносца и Никиты, в воскресные и праздничные дни, они остальное время посвящали сельскому хозяйству. Были они, в то же время, кротки и милостивы к бедным и странникам, бедняк не уходил от дома их без милостыни. Они любили монахов и очень желали, чтобы из их детей были иночествующие. И Господь судил исполниться их доброму желанию. У них было большое семейство: пять дочерей: Мария, Евдокия, Анна, Александра, Татьяна, и сын Алексей. Дети были тоже благочестивы. Дочь Евдокия не пожелала идти замуж и оставалась в девицах, проводя жизнь благочестивую, пекла просфоры и помогала матери и родным в хозяйстве, находя отраду и утешение в молитве в храме, и дома; она скончалась сорока лет. Другая же дочь, Анна, была инокиней. Но во всей полноте их святые думы сбылись на сыне их, которого Господь явил великим в наше время отцом иночествующих.

Этот сын и был тем избранником благодати Божией, которого поминают с любовью и благоговением многие и многие, как иночествующие, так и миряне, и который был старцем Оптинским, другом и сподвижником великого Оптинского старца о. Амвросия и его преемником по старчеству, и, вместе с тем, наставником и руководителем инокинь основанной старцем о. Амвросием Шамординой пустыни. Это был о. Анатолий, иеросхимонах.

Старец о. Анатолий родился 6 марта 1824 года и в святом крещении был назван Алексием в честь св. Алексия, человека Божия. Он был старшим из детей у своих благочестивых родителей. С самых первых дней и во все дни детства своего мальчик Алексей был под особенным наблюдением матери. Его отец, кроме исполнения обязанностей своей службы и хозяйства вообще, еще занимался садиком и пчелками; этим занятиям он и отдавал свои досуги. За дитятей поэтому больше смотрела мать, которая и любила его очень, и с первых дней, как стал он понимать, внушала ему святые и добрые чувства веры, надежды и любви, и преданности Божией воле. Мать не раз говаривала деткам, что она ничего так не желает детям в их жизни, как только того, чтобы они были истинными христианами. Мальчик рос тихим и кротким, и больше других был любим своими родителями, и сам их любил, особенно же мать.

Когда мальчику исполнилось пять лет, отец, помолившись Богу, приступил сам учить сынка грамоте. Мальчик был смышлен и даровит, и скоро постиг азбуку, после которой стали его учить чтению часослова и псалтири. Мальчик любил ходить в Божий храм и чинно стоял подле матери; отец хотел было, чтобы мальчик читал на клиросе, но не пришлось этого сделать: мальчик имел очень тихий и слабый голос. Дома же книга была постоянным спутником мальчику. Будучи любознательным и веселым, мальчик отличался еще и добротой к другим. Дадут ли ему гостинцев или игрушек – он скоро все раздаст то сестрам, то другим знакомым детям. Но, вообще-то, он дружить с мальчиками не любил и больше любил быть дома с сестрами. Конечно, и в нем проявлялись некоторые недобрые предрасположения, как и во всяком дитяти, но любящие родители, зорко следя за ним, вовремя принимали все меры предосторожности, где нужно – действуя словом, а где и наказанием. Впоследствии, старец не раз вспоминал детство, равно, и сестры его, и сохранились некоторые рассказы о том. Однажды маленький мальчик забрался на колокольню и не мог сойти, стал плакать. Мать, услыхав, свела его вниз и сделала ему выговор. В другой раз, в лесу, на свою любимую и его любившую бабушку он замахнулся веткой. Старушка урезонила его вопросом: за что ты меня бьешь, Лешенька? Он ответил, что за то, что не дает возить по комнатам стулья, зацепив один за другой, что любил делать, но чего ему бабушка не позволяла. Но, когда мальчик, раз, когда ему было уже шесть-семь лет, забрался с другими мальчиками рвать горох у священника, и тот, заметив шалунов, пожаловался отцу Алексея, отец строго наказал его; и мальчик, чувствительно наказанный, прибежал делить свое горе с любимицами-сестрами, показывая красные уши и плача. И после этого случая еще реже стал ходить с детьми крестьянскими. Так, порою слово, порою и разумное наказание, что огонь хворост, уничтожали те навыки и предрасположения, коими мы, дети Адама, так богаты с ранней поры золотого младенчества, и кои, развившись, принесли бы свои горькие плоды; и родительская бдительность, таким образом, готовила из дитяти сосуд для Божьей благодати.

В свое время мальчик был отвезен в Боровское духовное училище, где и окончил курс через четыре года и был переведен в семинарию в Калугу. Под сенью обители преподобного Пафнутия, у его мощей, началась трудовая жизнь для духовного юноши. Учился он старательно, только первое время жаловался на слабую память. Потом перешел в семинарию, в г. Калугу, где и окончил курс третьим учеником. За время своего ученья юноша переходил из класса в класс всегда успешно, только раз оставался на повторительный курс по болезни. Когда ему было 14 лет, он заболел горячкою и был взят домой. В самую острую минуту недуга он был очень плох, в забытье запел: «со святыми упокой». Нежной матери тяжело было слышать эти слова. Когда он пришел в себя, мать стала его спрашивать: почему так он пел и помнит ли это? Юноша отвечал, что помнит и так пел потому, что видел во сне. Мать, боясь, что он скоро умрет, стала было уже с ним прощаться и просила прощения, что иногда его секла – на что тот отвечал: что же, что секла, не худому, а доброму меня учила! Так, уже тогда было в нем сознание того, как полезны бывают в детстве наказания родительские, чего ныне мало можно встретить не только среди детей и молодежи, но даже и среди родителей, так безрассудно увлеченных ложными идеями гуманности не в меру. Когда родители видели тяжелое болезненное состояние сына, то, как верующие люди, они поспешили пригласить священника, и больной был напутствован Святыми Тайнами. Но после этого ему вскоре стало лучше и лучше, и он скоро выздоровел, причем остался для полного выздоровления дома уже до осени и, таким образом, пропустил год.

Как в училище, так и в семинарии Алексей учился хорошо и был любим начальством и наставниками, но держался их далеко. Товарищами первое время был очень обижаем. Жил он на квартирах и квартирными хозяевами очень любим он бывал всегда. Это особенно ясно сказалось раз, когда он заболел корью. Те лица, у которых он жил, сами его лечили и ухаживали за ним, не извещая и родителей. Только, когда он стал уже поправляться, известили родителей, которые, особенно мать, по временам его навещали. У них был в Туле дядя, который очень любил юношу Алексея Моисеевича и всегда высылал ему все нужное: книги, одежду, разные мелочи, вообще все, в чем только может нуждаться трудолюбивый и скромный питомец семинарии. Здоровьем юноша особенно крепким не отличался никогда, в семинарии часто страдал бессонницей. В такие минуты, особенно весною, он садился на окно, думал об уроках; болела голова; и смотрел на тихую луну, и уже тогда не раз его мысль уносилась к тихим иноческим обителям. Весною он в свободные часы часто уходил за Калугу, на гору Вырку, там подолгу сиживал один в думах своих. Правда, иногда он ходил туда и с товарищами. Но, когда те утешались подчас нескромно, будущий подвижник, где-либо в сторонке, лежа на траве, любовался облаками. Иногда, в порыве восторга от красот природы, не утерпит и скажет кому-либо из товарищей: посмотрите, как это облако, что несется прямо на нас, похоже на медведя, но получит в ответ: ну, ты лежи, философствуй, а нам некогда, и опять погрузится в свои одинокие думы. Однажды он поддался было влиянию товарищей: стал в Петров пост есть молоко, но тяжело заболел; чуткая совесть подсказала, что эта болезнь – наказание за нарушение поста, и он сразу же перестал это делать, уже всегда потом строго соблюдая посты.

Были и у него среди товарищей друзья, но очень мало. Не любил он и по гостям ходить. На Рождество, Пасху, масленицу и лето Алексей Моисеевич приезжал домой, где его задолго уже начинали ждать, и был в это время отрадою и утешением для родной семьи. Почтительный и любящий сын, он был дружен с сестрами. Любя чтение, он, в то же время, делился своими познаниями и с сестрами, а одну даже выучил читать на память тропарь «Христос воскресе» – по-гречески. Порывы к монашеству были порою так сильны в юноше, что однажды, он уже совсем собрался тайно уйти в Брянские леса – к пустынножителям, и отошел от Калуги за несколько верст; но поднялась сильная гроза, и пошел обильный дождь, и он вернулся обратно, видя в этих проявлениях грозных сил природы обнаружение Божьего не соизволения на свой путь. Но вот, он кончил курс семинарии третьим учеником, причем в семинарии ему была дана другая фамилия – Зерцалова, и пред ним открывалось широкое поле жизни, столь привлекательное для молодых душ, еще не изведавших грозных бурь и тайных опасностей, и скорбей, которыми так богато это поле. Но тот, кто уже давно-давно любил природу – эту великую книгу Божьей Премудрости, кто любовался подолгу звездным небом и, наводящей тихую грусть на впечатлительную душу, луною, уже не очаровывался красотами грешного мира людского. Его влекла к себе другая область, область вечной жизни, невечернего света; духовное небо с духовными звездами жизни святой влекло его к себе. Святое желание благочестивых родителей, желавших, чтобы сын их стал иноком, стало и его личным горячим желанием, и это желание сбылось: оно было Богу угодным.

Когда был окончен курс семинарии, то будущему подвижнику предлагали несколько священнических мест, но он уклонялся от этих предложений. Некоторое время он пожил дома, причем, с матерью, любившей ходить к святым местам, и с сестрой Анной ходил на богомолье к преподобному Сергию, и заходили в Хотьков. В Хотькове им очень понравилось, и молодой человек уговорил свою сестру поступить в эту обитель. Молодая, 18-летняя девушка послушалась брата, мать радостно ее благословила, и она осталась, но нелегко было ей привыкнуть к жизни иноческой. По некотором времени она думала было выйти из обители; собралась, чтобы уйти вечерком, но уснула, увидала сон, что за воротами монастыря тьма ужасная, а в монастыре светло и радостно, проснулась и осталась. Впоследствии, о. Анатолий, высоко ценивший такое послушание сестры и всю жизнь заботившийся о ней, перевел ее в Шамордино, где она, через пять лет по смерти брата-наставника, в схиме, с именем Августы, и скончалась. Так сильно и благотворно было влияние брата на сестер. Сам же он еще не сразу поступил обитель, а несколько времени служил в Казенной Палате. Получая жалованье, он делился с родными, был по-прежнему скромен и строг в жизни, всеми любимый и уважаемый. Красивый собою, аккуратный в одежде, ровный характером, он был утешением для родных, когда приезжал к ним. Мать также часто его навещала и всегда слышала много похвал сыну. Общественных увеселений он избегал, и, если бывал в гостях, то с большим выбором, и там вносил доброе веяние. Однажды он был в гостях у товарища, где в квартире творилось неладное: летали вещи и т. п., чему очевидцем был и гость, который посоветовал отслужить молебен в избавление этих явлений. Его послушались, и эти случаи прекратились. То была пора, когда носились уже разные новые идеи, и близилась пора преобразований. Слово: «прогресс» не сходило с языка людей интеллигентных, но будущий инок не увлекался этим движением: видел он все отрицательные стороны прогресса, этого стального чудовища, и боялся его. Его душа была занята другим миром, вступить в который он жаждал, но, как основательный человек, не решался сразу.

Еще несколько лет он служил в Казенной Палате и все думал о монашестве. Часто и усердно ходил он молиться Богу в храмы, и мать, когда утром приезжала, всегда его не заставала: он уходил к ранней обедне. Любил ходить в собор, становился, чтобы лучше слушать, впереди, но, когда приходили новые богомольцы, он отодвигался, отодвигался и, наконец, всегда оказывался у дверей, все давая место другим. Ища вразумления в молитве, он ждал и более ясного указания воли Божьей, что и случилось. И случилось, как и всегда, незаметно, естественно: как Илии Господь явился не в грозе и буре, а в тихом веянии ветерка, так и здесь воля Божия о поступлении его в обитель приблизилась в обычных обстоятельствах его жизни. Он заболел, и еще два товарища-чиновника. Доктор нашел чахотку. Тогда больной наш дал обещание, что, если выздоровеет, уже не станет более откладывать поступления в обитель. Товарищи его скоро оба умерли, а будущий Оптинский старец поправился. По выздоровлении, он отказался от службы, поехал домой, сходил с матерью на богомолье. Пришел в Оптину и там решился оставить навсегда мир. Родители радостно его благословили на подвиг, столь уже близкий сердцу их и желанный.

Оптина пустынь находится, как вождь русского иночества, под особенным водительством Божьего Промысла. Неисповедимы пути Господа. В дни трех великих старцев: Леонида, Макария и Амвросия с их учениками и сподвижниками обитель была оберегаема от чрезвычайного напора мира; отвлекаем этот напор и внимание масс был через прославление Ахтырской иконы Царицы Небесной и памяти преп. Тихона – через тех же Оптинцев. Через устройство же Шамордина, между прочим, был отвлечен избыток средств материальных. Но зато дивно укреплял Господь силы обители, привлекая сюда достойных быть сосудами Его благодати. И, когда великий Макарий уже склонялся к вечеру жизни своей, Господь, по молитвам святого Иоанна Крестителя – покровителя скита – этой великой колыбели старчества, привел и того, которого избрал быть сначала помощником, а потом и преемником великому старцу о. Амвросию.

Молодой человек, образованный, благонравный, кроткий и старательный был принят с любовью о. архимандритом Моисеем.

В Оптиной в число братства был определен молодой студент семинарии Алексей Моисеевич Зерцалов 20 июня 1857 г. и скоро стал иноком Анатолием. Он был пострижен 17 ноября 1862 года с именем св. Анатолия, патр. Цареградского (память которому 3 июля). В иеродиакона был рукоположен 5 июня 1866 г., а в сан иеромонаха 7 сентября 1870 года, 13 февраля 1874 года был назначен скитоначальником и братским духовником. За награждением 28 июля 1876 года набедренником, затем еще был награжден наперсным крестом 20 апреля 1880 года. 14 апреля 1893 года был назначен к посвящению в сан игумена, но не был посвящен за недугами и скончался 25 января, в 4 часа 25 минут утра 1894 года.

Таковы главнейшие события иноческой жизни о. Анатолия. С полной преданностью в Божью волю вступил он в великую русскую обитель, достойную преемницу и продолжательницу старческих заветов великого старца о. Паисия Величковского и его приснопамятного ученика о. Феодора, и его сподвижника Леонида – первоначальника Оптинского старчества, и всей душой отдался под старческое водительство о. Макария. Старец о. Макарий полюбил нового пришельца из суетного мира и опытным духовным взором провидел в нем будущую ревность о спасении, а потому, с особенной любовью стал руководить новоначальным иноком. Когда мать приехала проведать о. Анатолия, старец о. Макарий с любовью принял эту благоговейную жену, и глубоко утешилась она такими словами наставника иноков: «благословенна ты, добрая женщина, на какой хороший путь отпустила ты сына». Старец сам обучал о. Анатолия молитве Иисусовой, и он уходил далеко в лес, где и молился в уединении. Так как у старца было очень много дела, то он благословил о. Анатолию, кроме него, по своим духовным запросам обращаться еще к о. Амвросию, и о. Анатолий был одним из самых первых учеников о. Амвросия, преемника Макария. Так, неисповедимыми путями приведены были в самое тесное общение эти два инока, столь много потом вместе потрудившиеся для Шамординой пустыни. Когда старец о. Макарий обсуждал то, к кому бы его направить, то, давая о. Амвросию первого ученика, чтобы сохранить от самомнения будущего своего преемника-старца, объяснил такой выбор тем, что он лишь «пошустрее». А до этого времени, когда о. Макарий на время уезжал из обители по делу, о. Анатолий за духовными советами обращался временно к о. игумену Антонию, брату о. Моисея. Такое двойное руководство инока скоро обратило на себя внимание других братий. Некоторые видели в этом неладное и стали укорять о. Анатолия, высказывая, что, вероятно, сам он настоял на этом. Так, это доброе дело, состоявшееся не по настоянию о. Анатолия, а лишь по его сердечному желанию, откровенно высказанному старцу, столь богатое по плодам, не обошлось без скорби. О. Анатолий очень смутился, когда услыхал об этом говоре братий, и поведал свое горе старцу о. Макарию. Старец скоро положил конец его смущению и самому говору братий. Он сказал, что такая двойственность была бы нехороша, если бы была самочинна и, если бы один старец говорил одно, а другой другое. Между тем, они оба говорят одно и выходит, что руководство двоих, но одно и то же по сущности.

Но, оказывая особенную любовь и заботливость к о. Анатолию, о. Макарий суровой тропой иноческого подвига вел о. Анатолия, и тому немало пришлось перенести скорбей и тягостей пустынного жития. Во всякой доле есть свои скорби, есть они и в иноческой жизни; и мудрый наставник не отнимал этих скорбей от усердного ученика; напротив, он обогащал его ими. Делалось же это с благою целью: чтобы создать в нем доброе иноческое устроение и закалить его на будущее время. В монастыре о. Анатолию пришлось в первые годы очень скорбно. Скит особенно строг по уставу жизни иноческой. К этому суровому строю самой жизни прибавилась другая тягота. Первым послушанием его была кухня, где ему, после непривычных трудов тяжелых, и спать-то приходилось мало, да и то, прямо на дровах. Его часто затем переводили из келлии в келлию. Он был очень аккуратный и любивший чистоту. Куда его назначат жить, он, как только перейдет, вымоет, вычистит свою келлию, начнет жить, ходить на ежедневное откровение помыслов, читать аскетические книги, а это было всегдашним делом новоначальным инокам от старца, о. Анатолия и переводят опять в другую келлию. Чуть там устроится, опять в новую; опять чистка, опять мытье, опять и уход. Он же, ничего не возражая, брал свои пожитки: иконочки, войлок, бумагу и чернила, и шел, куда велят. Потом он жил в башне. Сначала он жил с иноком о. Макарием (Струковым), а потом с другим 40-летним иноком, который не признавал старчества.

От непривычки мало спать и от неудобных помещений, от непривычных трудов, у о. Анатолия стала очень болеть голова. Иногда целыми днями лежал он с больной головой, и некому было подать ему воды; часто оставался и без пищи, когда на трапезу ходить не мог. А внизу в башне было место, где кололи дрова. Стук от колотья дров еще более отягощал положение больного. Он просился из этой келлии, но в исполнении просьбы ему отказали. Когда он своим горем поделился с о. Амвросием, тот посоветовал ему приходить к службе утренней неопустительно, но, послушав немного молитв, уходить. Этой льготой больной и пользовался некоторое время. Однако недолго. Его собрат по келлии как-то заметил отсутствующего, пришел в келлию, нашел спящим, растолкал и выгнал в церковь. Так и этой льготой, снисхождения ради недуга, не пришлось ему попользоваться. А когда опаздывал прийти на трапезу, то рад бывал, если у кого-либо поблизости оказывался кусочек черного хлеба, которым и утолял голод, потому что у нестяжательного ревнителя подвижнической жизни ничего в келлии не было. Ходил он в старой одежде. Однажды его навестил двоюродный брат священник с молодой женой-франтихой. К ним о. Анатолий и вышел за скит таким, как ходил на послушания: в ветхой одежде, с засученными рукавами и в переднике. Это очень поразило гостей, и они навсегда запомнили это посещение... Впоследствии, старец в беседах с инокинями часто вспоминал это время и, когда некоторые жаловались на тягость жизни в монастыре, говаривал: что вам, а мы вот жили в башне, придешь с послушания, а подниматься высоко, и так-то уставши, а тут еще надо воды принести, вымыть все, двери были низкие и часто приходилось ушибаться!..

Нередко о. Анатолий приходил к о. Амвросию; тот занят, и его не принимает, и уходить не велит. Урок терпения выдерживал инок, но часто за то возвращался к себе уже за полночь; а не успеет лечь, как уже будят к утренней службе. После черных послушаний ему дали было послушание опросное, но недолго он был тут. Регент-простец осердился на о. Анатолия, что тот порою, как знаток пения, делал ему деловые указания, и пожаловался на него о. настоятелю. О. Анатолия и послали на кузницу. Тяжело было ему на этом послушании; скамеечка была маленькая: узка и коротка, а о. Анатолий был высокого роста. Ляжет, закроет голову свиткой, ногам холодно; ноги накроет, голове холодно. Когда же он пел на клиросе, его, как высокого, чтобы не закрывал нот, выгонял регент за клирос, велел оттуда смотреть и петь, и он слушался. Путем этих, мелких, по-видимому, но крайне тяжелых огорчений вырабатывался в нем дух смирения и терпения, кротости и твердости духа. Однажды приехал в Оптину преосвященный Игнатий (Брянчанинов), пожелал видеть и беседовать с тем из иноков, кто бы опытно проходил святоотеческое учение о молитве Иисусовой. Ему указали на о. Анатолия. Епископ долго беседовал с иноком. Беседа инока очень ему понравилась. Прощаясь с о. Анатолием, преосвященный не мог не выразить своего уважения и удивления к иноку, и говорил, что рад был встретить такого инока, образованного и опытного в духовных предметах, знакомого и с светскими науками. Возвращаясь от него, а пошел к нему только после двукратного приглашения и то, по приказанию старцев, о. Анатолий, радостный, встретился с о. Макарием, который шел к скиту, окруженный инокинями и другими лицами. Старец спросил о. Анатолия: ну, что тебе сказал преосвященный? О. Анатолий в простоте все передал ему. Тогда о. Макарий стал его при всех бить палкой и говорил: ах ты, негодяй, вообразил что о себе, что он такой хороший! Ведь преосвященный аристократ, на комплиментах вырос, он из любезности и сказал тебе так, а ты и уши развесил, думая, что это правда! Со стыдом пошел потом к себе инок. А старец Макарий, как только о. Анатолий отошел от него, сказал бывшим с ним: ведь, как, вот, не пробрать? Он монах внимательный, умный, образованный, и вот, уважаемый такими людьми. Долго ли загордиться. В это время он был уже иеродиаконом.

О. Анатолий, по поступлении, любил пить чай, но более трех чашек пить ему не позволялось, тогда он купил чашку поболее. Когда же о том сказал старцу Макарию, тот велел принести чашку ему показать. О. Анатолий показал, о. Макарий и велел пить таких чашек только по две. Когда о. Анатолий был еще послушником, ему, как и всякому, отведено было свое постоянное место в трапезе. Старший на их блюде раз ушел; о. Анатолий, любивший пищу соленую и до того времени часто евший не по своему вкусу, очень обрадовался и по своему вкусу насолил блюдо. Его собратья этим оказались недовольными; стали укорять, говоря: а еще к старцам ходит, а всех оставил без пищи?! С той поры о. Анатолий, когда и стал старшим в столе, никогда уже не солил блюд по своему вкусу, а сообразовался с желаниями других. Все эти трудности терпеливо переносил инок и всемерно старался исполнять все наставления старцев. Согласно их наставлениям, он не только не ходил по чужим келлиям, но и к себе никого не принимал. Когда один новый скитский обитатель, из военных, как-то очень расположившись к о. Анатолию, хотел побывать у него в келлии, приносил ему варенья, уговаривал, тот, однако, никак не согласился нарушить старческую заповедь и не пустил его к себе.

Истовый посетитель храма Божия, молитвенник, прекрасный чтец и певец, о. Анатолий точно и терпеливо исполнял все свои обязанности. Под мудрым старческим окормлением о.о. Макария и Амвросия, он, путем бдительного и неустанного делания духовного, назидаясь чтением слова Божия и аскетических писаний, быстро преуспевал в духовном своем развитии, и уже тогда можно было видеть его будущее нравственное величие. В то время жил в скиту игумен Антоний (другой, не брат о. Моисея) который, раз, ему и сказал: трудись, брат, хороший будешь начальник, только блюди смирение. Наружность о. Анатолия была степенно-величавая. И уже тогда некоторые, когда он был еще иеродиаконом, принимали его за иеромонаха. А одна женщина, встретив его, стала каяться в своих грехах. Едва он ушел, а словам его, что он иеродиакон, она не поверила. Когда ему приходилось служить, то он служил в храме благоговейно и весь предавался молитве; когда же в Страстную седмицу читывал евангелие, то читал с глубоким умилением и слезами.

Когда скончался старец о. Макарий, в этой тяжелой утрате большим утешением для о. Анатолия было то, что у него остался другой наставник, о. Амвросий, с которым еще более сблизила их эта дорогая утрата. Впоследствии, он не раз советовал молиться за о. Макария, говоря, что эта молитва будет полезна для самого молящегося. Блаженно почивший старец за эту молитву, как выражение любви к нему, испросит Божьи милости молящемуся.

Старец же о. Амвросий, когда увидел, что путем терпения прискорбностей, чтением аскетических книг и примерным исполнением всех своих иноческих обязанностей о. Анатолий уже стал достигать меры высокого духовного устроения и созрел, чтобы быть наставником другим, постепенно стал вводить его в старческие труды, делая его своим сотрудником, подобно тому, как, в свое время, так же вел его и о. Макарий. Еще когда о. Анатолий был иеродиаконом, о. Амвросий посылал его утешать скорбных и печальных. О. Анатолий ходил на гостиницу и там беседовал с жаждущими слова утешения. Старца о. Макария о. Анатолий всегда глубоко чтил и свято хранил его память. Почивший старец о. Макарий иногда называл о. Анатолия высочайшим, с одной стороны, обращая как бы внимание на его высокий рост, с другой же, указывая на высоту его духовного устроения. В виду-то этого устроения о. Амвросий скоро и выпросил о. Анатолия себе сначала в помощники, потом в благочинные, наконец, в скитоначальники. Благочинным о. Анатолий был назначен вскоре после посвящения в иеромонаха. В помощники себе о. Анатолия о. Амвросий выпросил у преосвященного архиепископа Григория в один из его приездов в Оптину, а назначение скитоначальником состоялось после смерти о. Илариона; по желанию о. Амвросия его представил к утверждению в этой должности о. архимандрит. Старец о. Анатолий все эти назначения принимал из послушания своему старцу и нес их смиренно и трудолюбиво. Сам он впоследствии рассказывал, что по его назначении благочинным об этом многие и не знали долгое время. Однажды он шел и увидал, что братия делают что-то неладное. О. Анатолий сделал выговор, ему же в ответ вопрос: а вам какое дело? И очень смутились, когда кто-то подошедший сказал им, что это благочинный. Те стали просить прощения и, чтобы не говорил архимандриту. О. Анатолий о. архимандриту не сказал, да и вообще он, прежде, чем доложить начальнику что-либо из проступков братий, спрашивал совета у о. Амвросия; вообще, он не любил ни выставляться, и не требовал себе почета. И очень долгое время, будучи иеромонахом, продолжал получать долю чайную иеродиакона. К старцу же о. Амвросию и после того, как был сделан скитоначальником, продолжал относиться с прежним почтением, и, в частности, как и прочие, когда бывал у старца, становился на колени. Однажды о. Амвросий побеседовал с ним, стоявшим на коленах, позвал туда же одну особу и, показывая на о. Анатолия, сказал: рекомендую: мой начальник, преподав этим поучительный урок смирения.

По должности духовника и скитоначальника о. Анатолий был великим и самоотверженным тружеником и в этих должностях был поистине достойным преемником своих присноблаженных предшественников. Ничто не ускользало от его взора, и он ревностно заботился как о духовном преуспеянии братии, так и покоил их, устраивая получше их жизнь с ее несложными и строгими порядками скитской жизни вообще.

О. Анатолий, в то же время, исполняя свои обязанности и всемерно заботясь о братии, при каждом удобном случае наставлял каждого нести свое послушание, причем выяснял и то, как это, часто, по-видимому, черное и тяжелое послушание, между тем, служит благу других. Когда он однажды заметил, что хлеб в посту был испечен в скиту худо, строго осудил небрежного пекаря и выяснил ему, как много огорчения эта его небрежность доставляет истомленной постом и службами братии, и тем исправил нерадивого. Но сам он при каждой возможности пользовался каждой минутой, в то же время, чтобы побыть одному в молитве и чтении где-либо вдали, в лесу, или поздним вечерком или ранним утром.

Когда всходит после шумного дня тихая луна на вечерний небосклон, часто взор, утомленный суетою денной смены впечатлений, с любовью останавливается на ярких звездочках, что так приветливо мерцают в бездонной глубине небес, и нередко останавливается вниманием на таких звездочках, которые всегда в одно и то же время бывают видимы на одном и том же месте мерцающими рядом, близко одна от другой.

Такими двумя близкими и сопутствующими одна другой звездочками были для многих и многих искателей горнего мира наши два старца-друга: о. Амвросий и его пламенный почитатель и ученик о. Анатолий. Вместе несли они бремя духовного руководства иноков, вместе и потрудились над устроением Шамординой пустыни. И как о. Анатолий ни бегал мира, как ни уединялся он от женского общества, ему всю жизнь свою пришлось провести и умереть на людях, и много потрудиться для женского монашества. И его труды по благоустроению внутренней жизни в новооснованной обители Шамординой не только глубоко интересны вообще, но и поучительны еще на будущее время для многих и многих как иноков, так и самих инокинь.

Как только стала устраиваться обитель⁶ эта, опытный в духовной жизни и одаренный многими благодатными дарами великий старец Амвросий много вложил в это дело своей любви и забот. Но, как прикованный к болезненному одру, он не мог сам туда часто ездить и сам всем непосредственно руководить. Это-то дело ближайшего руководства юной обителью он и возложил на о. Анатолия, а тот был ему самым верным и преданным сотрудником. И его труды охватывали все стороны жизни обители и ее насельниц.

Сподвижницами старцу Амвросию и незабвенными первоначальницами этой обители были: мать Амвросия, мать София и мать Евфросиния. Последняя схоронила обоих старцев и почила после них. А первые две почили еще при жизни обоих старцев. Последняя матушка-игумения Евфросиния и была постоянной сподвижницей о. Анатолия и по смерти о. Амвросия. О. Анатолий был человеком прямого характера, такого же характера была и мать София, и оба они глубоко уважали друг друга. Мать София об о. Анатолии всегда отзывалась с глубоким почтением. Она не раз говаривала, что хороший монах ничем не отличается в приемах обращения от самого благовоспитанного аристократа. Но разница между ними есть, и большая: аристократ держит себя с тактом из приличия, а примерный монах – из убеждения и любви к ближним. И как на образец для подражания указывала в этом случае на о. Анатолия. Когда мать София сделалась настоятельницей, она говаривала о. Анатолию: батюшка! мне заботы о хозяйстве, а вам вверяется попечение о душах. Мать София была очень расположена к о. Анатолию и всегда радовалась его приездам, а сестрам, иногда горевавшим почему-либо в эти дни, в утешение говорила: разве можно скорбеть? сегодня приедет батюшка о. Анатолий. Если он бывал в Шамордине и к ней приходили сестры за благословением на звон к службе или трапезе, то она уже отсылала к нему. Батюшку о. Амвросия она называла великим, а о. Анатолия большим, и еще нашим апостолом. Оба они: и о. Анатолий, и мать София, удивительно сходились в взглядах и действовали единодушно. Батюшка о. Амвросий был как бы главою, а они единодушными учениками, во всем покорными старцу и согласными между собою. Когда великий старец к невыразимой радости сестер поднимался с своего болезненного ложа и приезжал в Шамордино, он с верными сподвижниками, окруженный сестрами, часто ходил погулять в лесок, на один зеленый холмик. Во время этих прогулок они вели назидательные беседы, иногда сестры пели что-либо из церковных песнопений. И эти прогулки были для всех тем незабвенным утешением, какое скрашивало трудную жизнь первых насельниц обители, жизнь, проводимую в тяжелых трудах и работах. Среди сестер сохранилась память об одной из таких прогулок с великим старцем и его сподвижниками, и тот разговор, какой они вели. Мать София сказала, между прочим, обращаясь к старцам: а что бы нам сказала мать Сарра, которая тридцать лет не выходила из пещеры, чтоб посмотреть на природу? На это о. Анатолий высказался так: всякий спасается своим путем, я более сочувствую тем святым, которые любили природу, как то: преп. Сергий, Савва Звенигородский, преп. Антоний и Феодосий; они выбирали самые красивые места для своих обителей потому, что природа возвышает человека к Богу. О. Амвросий про о. Анатолия говаривал, что ему дан особый дар утешать молодых. К о. Амвросию инокини обращались как к старцу, а к о. Анатолию как к отцу, который входил всегда во все нужды и редко кому при встрече не задавал вопроса: а у тебя все есть? О. Амвросий не раз говаривал Шамординским насельницам: я редко вас беру к себе (на беседу) потому, что я за вас спокоен: вы с о. Анатолием. О. Анатолий любил и благоговел пред о. Амвросием, который любил его как сына или брата. Слово о. Амвросия было для о. Анатолия законом. Когда же к о. Амвросию обращались с просьбами по делам скита, то он всегда отсылал их к своему начальнику, как называл о. Анатолия. О. Анатолий своих духовных детей по всем важным делам за советом направлял к о. Амвросию, но о. Амвросий при таких случаях всегда спрашивал: а что сказал о. Анатолий? И когда узнавал, что тот не советовал так делать, как просили, и сам не давал своего благословения.

Когда мать София заболела и была в Оптиной, сестры приходили ее наведать и делились своими горестями и опасениями, как бы не умерла матушка. О. Анатолий входил в их настроение и высказывался так: правда, она нам еще очень нужна. Такое доверие, какое имеют к ней, трудно приобрести. Я иногда скажу кому-либо, сделать так, а мне и говорят: я еще матушку спрошу, как она благословит. И когда он говорил это, видно было, что говорил с радостью и утешением. Но, видя ее изнеможение и близость смерти, в успокоение сестер указывал на то, что, если Господь ее возьмет, то, значит, она созрела для вечности, ибо Господь, когда человек созреет для блаженной доли, не медлит ни минуты взять его к себе, как бы он ни был нужен здесь. И в пример указывал на св. Василия Великого, которого Господь, несмотря на нужду для Церкви, взял очень молодым, всего 44 лет.

Как и о. Амвросий, о. Анатолий по смерти матушки Софии верил в ее загробное дерзновение пред Богом и иногда сестрам в тяжелые минуты жизни советовал сходить и помолиться на ее могилке. Одна сестра, раз, в посту, будучи звонаркой, проспала время звона к обедне. Игумения побранила и обещала наказать после говений. Испуганная сестра пошла к о. Анатолию делить свое горе. Тот велел ей помолиться молитвой Иисусовой, прочитать 12 раз «Отче наш» и сходить на могилку к матери Софии. Сестра так и сделала, и, когда, по окончании говения, пришла к игумении за получением епитимии, та ее кротко простила.

Мать Амвросия глубоко чтила о. Анатолия, сама спряла шерсть, из которой был выткан мухояр для рясы о. Анатолию. Когда о. Анатолий по поручению о. Амвросия стал ездить в Шамордино и там служил в доме всенощные, мать Амвросия всегда, как только он приезжал, посылала к нему сестер за благословением и советами. Пред смертью мать Амвросия испытывала тяжелую тоску, и в это время приезды к ней о. Анатолия и его беседы очень утешали благочестивую старицу.

О. архимандрит Исаакий и о. Анатолий совершали и закладку Шамординского храма. Главную святыню обители и храма составляет древняя и чтимая икона Казанской Божией Матери. Пред нею молился всегда старец о. Амвросий, также и о. Анатолий благоговел пред этой иконой. И нередко, когда сестры бывали больны, пред этой иконой служили молебны, и больные получали облегчение от недуга. А одна сестра была очень больна воспалением мозгов, но принесли к ней эту икону, отслужили молебен, она уснула и скоро поправилась. Пред этой-то иконой всегда оба старца, когда и приезжали в Шамордино, и уезжали, молились, и ею благословляли инокинь. Пламенный почитатель Божией Матери, вдохновенный делатель молитвы Иисусовой, о. Анатолий любил великие Господние и Богородичные праздники и богослужение этих дней. Как в скиту, так и в Шамордино он любил в эти дни чем-либо утешить братию и сестер. Он очень любил, чтобы к службам в эти дни украшалась церковь. Также он любил, чтобы в праздники сестры чаще причащались. Из праздничных песнопений он особенно любил пасхальные. Свои именины, 3 июля, он, по большей части, проводил на скитской даче, куда приезжал ранним утром с одним из наиболее близких скитских иноков и служил там молебен своему ангелу и св. Филиппу Московскому. В скиту и Шамордино в этот день делалось для иночествующих угощение. На масленице в скиту пекли блины, чего не было в монастыре. В скит приходило поболее братий и по распоряжению старца их угощали блинами, что очень утешало его доброе сердце. Когда в Шамордино была устроена церковь, то о. Анатолий сам учил сестер уставу богослужения и привез книгу Типикон. Когда была устроена трапеза, то в первый раз о. Анатолий сам пришел туда, освятил пищу и, когда все сели, сам начал чтение за трапезою, а потом и передал чтице. Когда начато было чтение псалтири, то он опять сам начал чтение это и, когда приезжал и первое время останавливался в ризничей, то иногда и среди ночи выходил посмотреть, читается ли псалтирь. Когда же храм был уже освящен, то он две недели жил и служил, приучал сестер к порядкам службы и учил их петь. Каждый день он присутствовал при каждой службе и сам же учил сестер совершать пятисотницу⁷ и сам, стоя на правом клиросе, наблюдал за ее совершением. Чтения за службами и на трапезе он требовал ясного, точного и неспешного. Он учил также чтить царские дни, как большие праздники, и внушал сестрам мысль о необходимости ежедневной молитвы за Государя. Когда он учил одну сестру чтению псалтири, и та жаловалась, что трудно это ей, старец утешал ее, говоря, что трудно дается, то полезно будет, а что легко, то легко и забывается. А 12 псалмов он велел читать ежедневно и еще чаще псалом, с словами: Готово сердце мое, Боже... При этом давал такие наставления: «читай непрестанно молитву Иисусову, н никто тебе мешать не станет. Даже, когда и много людей будет, ты не станешь замечать. Не ходи по келлиям, не заводи разговоров без нужды. В церкви стой, как ангел, не разговаривай и не оглядывайся: церковь есть земное небо. Идя из церкви, читай: «Богородице Дево, радуйся» и ни с кем не заговаривай, а то будешь подобна сосуду, который был полон, да дорогой расплескался. Когда говеешь, тогда особенно прилежно читай молитву Иисусову. Когда идешь приобщаться, то в эту обедню особенно смотри за собой, ни с кем не говори и никуда не обращай своих помыслов. Иди приобщаться с покойною душой, призывая молитвы своего духовного отца. Когда в церкви в тесноте идешь прикладываться к Евангелию или образу, то берегись, как бы не толкнуть кого-либо. Этим смутишь ту душу. Ты идешь просить милости у Бога, как же будешь просить Его милости, в Его же храме оскорбивши своего ближнего?! Когда придешь к человеку, чтобы чего-либо у него попросить, и станешь вертеться и смеяться, он не поймет тебя и обидится. Тем более нужно приходить с благоговением к Господу. О молитве он говорил так: надо так молиться Богу, чтобы между душой молящегося и Богом ничего не было и никого. Только Бог и душа. Чтобы молящийся не чувствовал ни неба, ни земли и ничего кроме Бога, а то молитва будет несовершенная. Когда молишься под впечатлением хорошего пения или чтения, эта молитва еще не есть истинная молитва. Вот истинная молитва: пророк Илия положил голову на колени молясь и в несколько минут умолил Господа изменить гнев Свой на милость.

Сам пламенный молитвенник-делатель молитвы Иисусовой, о. Анатолий всегда внушал сестрам творить чаще молитву Иисусову. Он всем и часто напоминал о необходимости постоянной Иисусовой молитвы и при этом соблюдать чистоту сердца. При этом, он рассказывал, что он слышал от старцев Макария и Амвросия. Когда о. Лев был на Валааме, от него молитве Иисусовой научился некий благоговейный инок, о. Евфимий. Совершение молитвы Иисусовой очень утешало дух его, и когда о. Лев ушел с Валаама, о. Евфимий очень грустил, что не с кем поговорить об этой молитве, потому что братия не следовала советам старца. Но вот, он как-то встретился с маленькой девушкой пастушкой и научил ее молитве Иисусовой так, что она стала великой молитвенницей. Когда старцы о. Макарий и Амвросий узнали о ней, то призвали ее к себе и просили научить их так молиться, как ее научил о. Евфимий. О. Амвросий не раз называл о. Анатолия великим старцем и делателем молитвы Иисусовой.

Когда одна сестра, слушая наставления о. Анатолия о молитве Иисусовой, недоумевала: как при этой молитве – не забывается ли Царица Небесная, а Ей она привыкла молиться? На это о. Анатолий высказал, что, кто молится Спасителю молитвой Иисусовой, тот не забывает и Матери Божией. Имя самое Спасителя напоминает о Родившей Его Пречистой Деве, равно и Она, присно с Сыном Своим пребывающая, слышит всех тех, кто Его призывает. Иногда же старец советовал молитву эту творить с прибавлением слов: Богородицей, т.е.: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, Богородицею помилуй мя грешную или грешного», смотря по тому, кто читает.

Когда одна инокиня сказала, что у нее плохи глаза, читать не могу, он ответил: читай молитву Иисусову, и спасешься. В другой раз, уже во время предсмертной болезни, он, беседуя о молитве Иисусовой, указал, что есть и другие краткие молитвы, но из них лучшая эта, она самая главная из них и верный путь ко спасению. В пояснение своих слов он нередко приводил и примеры из житий святых и из прологов. И во время своей предсмертной болезни не раз его внимание останавливалось на молитве Иисусовой, и о ней он давал наставления, после которых в изнеможении его глава бессильно опускалась на грудь, и слабеющие уста шептали ту же молитву Иисусову.

Обучая сестер молитве Иисусовой, он занимался с ними как с маленькими детьми, и в этом отношении очень поучителен следующий простой, но трогательный рассказ одной из собеседниц-учениц великих наших старцев. Она говорит:

«Мне было 12 лет, когда у меня явилось желание жить в монастыре, и я убежала от родителей. Они меня нашли, хотели взять, но я никак не хотела возвращаться, и они оставили меня погостить. Через 6 месяцев моя мать, не имея средств платить за меня в монастыре за квартиру, а больше всего боясь с таких лет оставить меня в монастыре, приехала взять меня; но я хотела жить в монастыре, и тогда мать вместе со мною решилась поехать за решением к б. о. Амвросию. Когда мы приехали в Оптину и пришли в скит, слышим б. о. Амвросий куда-то едет, в самом деле, он скоро вышел к воротам, вид его точно Ангел Божий, и поехал на дачу. Все разбрелись, кто куда, моя мать занялась разговором с какой-то монахиней, а мне не сиделось на месте, и, видя, что монахини пошли в другую дверь по другую сторону ворот, я спросила: матушка, куда они идут, кто там живет? Она говорит: батюшка о. Анатолий, начальник скита. Я спросила: а зачем туда идут? она отвечала: спросить, кому что нужно. И я решилась пойти туда, поглядеть, почему-то это имя запало в мою душу. Я вошла в хибарку, там была одна монашенка, батюшка с кем-то занимался, я спросила: можно мне видеть о. Анатолия? В это время та, которая была у батюшки, вышла, а мне велели войти. Когда я увидала батюшку, то очень испугалась, даже закричала: такого высокого роста людей мне не приходилось видеть в моей жизни. Батюшка был в белом подряснике и такой светлый, точно угодник Божий. Батюшка спросил меня: чья ты, девочка? Я говорю: мне в монастырь хочется, а мать меня не пускает. Батюшка говорит: где она, мать? Мать моя, видя, что меня долго нет, пришла сюда за мной. Батюшка спросил: чья это девочка? мать говорит: моя, батюшка! Батюшка говорит: почему же ты ее в монастырь не пускаешь, она хочет в монастырь. Мать моя заплакала, говоря: мала еще она, не могу ее отпустить. Батюшка так строго ей сказал: я возьму ее в монастырь и беру ее на свои руки. Тогда мать сказала: вручаю ее Царице Небесной и вам, батюшка!

И вот, с 12 лет до 40 жила, росла и питалась духовно от великих старцев б. о. Амвросия и б. о. Анатолия. Всегда я, грешная, пользовалась их милостью, и как дитя они берегли меня. Мне кажется, отец или мать не могут так беречь и жалеть своих детей, как, бывало, старцы заботятся о нас. Батюшка о. Анатолий, бывало, просто так со всеми говорит, из Добротолюбия, я, бывало, хотя со вниманием слушаю, но вначале не понимаю. Батюшка начнет толковать, как надо учиться жить, как любить Бога, как молиться, – читать Иисусову молитву...

Когда батюшка, бывало, начнет говорить о молитве, станет такой светлый, лицо прояснится. Много он говорил, только я по молодости лет ничего не запоминала. Бывало, скажет: «я буду тебе давать гостинцы, только читай Иисусову молитву непрестанно». Насыплет целый карман пряников и других гостинцев, и велит молиться за царя, дал молитву за царя, чтобы я читала утром и вечером. Батюшка не благословлял, когда бываешь в Оптиной, часто ходить в церковь, говоря: «молись дома».

Также не благословлял садиться в церкви первую кафизму (в начале воскресной всенощной) и говорил: «о. игумен Антоний строго заповедовал стоять, у него были ноги больные, в ранах, но он никогда не садился». Еще приказывал не выходить из церкви во время кафизм, говоря: волки бегают, могут тебя утащить. Если нужно пойти, то раньше, или после, но не в кафизмы.

Однажды батюшка говорил: когда я поступил в монастырь, увижу у какого монаха рубль и думаю: какой он богатый. Я спросила, на что же вам были нужны деньги? Батюшка отвечал: «бараночки хотелось; а теперь есть и деньги, и бараночки, но не хочется». Батюшка был очень добр и милостив, все прощал, только строго взыскивал, когда в церкви разговариваешь.

Еще батюшка говорил: когда в церкви беспокоят дурные помыслы, то ущипни себя побольнее, чтобы помнить, где стоишь. Однажды я сказала батюшке, что очень боюсь, что со мною будут искушения, батюшка сказал мне: живи, не осуждай, гляди на всех в хорошую сторону, не зазирай за людьми, и Бог покроет тебя. А еще скажу, кто читает молитву Иисусову, у того не бывает искушений. Бывало, начнет батюшка учить, как можно привыкнуть читать молитву Иисусову: «кто читает ее, то Бог вселяется в сердце. Тут Отец и Сын, и Дух Святый, и Святые Ангелы, а святые и не отходят».

Иногда батюшка по два часа объяснял нам, как проходить молитву Иисусову. Он был такой молитвенник. Б. о. Амвросий однажды сказал: «о. Анатолию такая дана молитва и благодать, что единому от тысячи дается, – т.е. умносердечная молитва». Только батюшка все скрывал, нельзя было понять, что он такой великий человек. Немногие и понимали это. Невозможно описать его доброту и любовь к ближним, он душу готов был положить за других; много он терпел от людей, но никогда не боялся, что про него скажут дурное, а радовался, когда слышал что невыгодное, говоря: «видел бы Бог правду».

Я спрашивала, что читать, когда не хожу к утрене? Батюшка благословлял 3000 молитв Иисусовых, а, если ко всенощной не хожу, то 100 раз Богородице Дево, радуйся.

Однажды говорю: «батюшка, дорогой вы наш»! Батюшка отвечал: за меня и в прежнее время давали хорошую цену: «Алеша, стоишь два гроша».

Я по поступлении в монастырь заболела. Мне было 15 лет, доктора нашли у меня порок сердца и горловую чахотку, и сказали, что я скоро умру, но мне не хотелось умирать; батюшка сказал мне: «читай, как можешь, и сидя, и лежа молитву Иисусову, и все пройдет». Так я и сделала, и за святыми его молитвами выздоровела. И с тех пор прошло 23 года, и я живу, и послушание несу по силам, и по келлии делаю все для себя, хотя и не имею большого здоровья, но прежде не могла и по келлии ходить.

Часто утешая меня в какой-нибудь скорби, батюшка говорил: «потерпи М. будет хорошо, будет у тебя своя келлия». Его слова сбылись, келлия у меня есть, только нет уже на свете дорогого батюшки.

Требуя совершения богослужения строго-уставного, делая для Шамордина подчас и выписки из уставов Оптинских, старец, в то же время, не одобрял действий тех, кто, будучи до изнеможения истомлен послушанием, все-таки, старался все правило свое исполнить. Видя в этом зачатки нехорошие, он говаривал: если не можешь ходить в церковь, не ходи, только не ропщи. Жившим на дачах монастырских на послушаниях он советовал: «на даче живите, хоть спите, да не ропщите, да тайно не ешьте. А то заведется у человека как змея: сколько ни будет есть, все сыт не будет. Ведь вы не по своей охоте живете на даче. Живите и спасены будете. Больным сестрам, скорбевшим, что не могут бывать за богослужением, старец в утешение говаривал, что им зачтется и прежняя молитва, а теперь довольно одной домашней молитвы, только надо следить внимательно за сердцем: не по лености ли более, чем по болезни остаешься дома.

Смотря на жизнь иноческую, как наиболее приспособленную для всецелого служения Господу, старец при каждом случае выяснял сестрам высокое значение этой жизни и ее частностей. На общежитие он смотрел как на прекрасную школу для выработки смирения и терпения. Он говаривал в объяснение мысли, что общежитие умерщвляет страсти, так: «в норе и змея сидит тихо, а тронь ее, она и зашипит. Так и в общине. Возьми разных камней, положи в мешок и долго тряси, они станут круглыми – так и в общине. В потолке гвозди темные. На полу светлые – потому, что по ним ходят, и они становятся блестящими. Так и монах, очищенный скорбями, бывает светел. Мы видим согрешающих, но не видим кающихся. Дева, говорит старец, посвятившая себя Богу, должна всячески удаляться не только худых дел, но и мыслей, ее душа должна блистать чистотою, и она должна предстать непорочной Жениху-Христу. А для этого нужно больше всего беречь глаза. Где ни бываешь, всюду держи глаза вниз, вспоминая свои грехи и смотря в землю, в которую должна будешь отойти. Идя по монастырю, не размахивай руками, не гляди в окна, не ходи без дела по келлиям, сиди дома, и будешь спокойна». Старец высоко ценил келлию и говаривал: «сиди в келлии, старайся больше всего держаться ее. Через это монах может избежать многих искушений. Если камень лежит на дороге, все по нему ездят и ходят, а если где-либо в сторонке, лежит на лужайке и мхом обрастет: никто его не тронет. Так и монах. Если будет в келлии, то станет преуспевать в духовной жизни и молитве Иисусовой, а если он ходит по келлиям, то потеряет душевный мир и будет никуда не годным». Когда первых сестер назначили к одеянию в иноческие одежды, старец особенно много поучал их жизни иноческой. Он очень неохотно отпускал сестер домой и говаривал иногда: у нас была девочка, она поехала на родину, уж как ее не пускал, не послушалась, да и не вернулась, очень жаль ее.

Высоко ставя иночество, он еще более высоко ставил старческое окормление, (т.е. воспитание старцем инокини в жизни иноческой). Про себя он говаривал, что дня не мог пробыть без того, чтобы не видеть старца и не открывать своих помыслов. Он очень любил ревностных в этом деле иночествующих, советовал чаще и чище каяться во всем, выяснял цену покаяния. Слова и утешения его имели такую силу, что многие сестры оставались в монастыре только благодаря силе старческого влияния на них старца. Он советовал постоянно приносить сердечное покаяние Господу, а от о. духовного ничего не скрывать. Пользу откровения помыслов он, в частности, определял в том, что это откровение помыслов развивает сознание и болезнование о своей греховности, отчего и развивается столь нужное для дела спасения смирение. Когда советов старца не исполняли или делали наоборот, не имели мира душевного и получали вред, а не пользу. Одна сестра, вопреки совету старца, съездила на богомолье в Задонск, и ни минуты не имела радости и покоя, а когда потом испросила у старца прощение, почувствовала мир и только тогда нашла утешение в воспоминаниях о поездке. Особенное внимание старец обращал на нравственно неокрепших и с ними более всего беседовал. Когда, однажды, сестра стала огорчаться на него, что он более их занимается с одной сестрой, то он сказал: потому тебя менее беру, что тебя гони, так не спихнешь, а она того и гляди, что убежит из монастыря, что через три года и сделалось, к искреннему огорчению обители. Другая сестра была предназначена им к пострижению в мантию, но почему-то отказывалась, старец огорчился и, когда она на его вопрос о том: что приехала в мантию постригаться, сделанный троекратно, отвечала: нет, но думаю, что эти слова ваши так не пройдут, ответил: нет, пройдут. И действительно, он скоро умер, а эта сестра так и осталась им непостриженной в мантию, о чем потом много раз горевала. Старец еще говаривал, что для лучшего откровения помыслов очень много помогает молитва Иисусова, которая, утвердившись навыком, потом сама собою идет в мысль и сердце. Молодое дерево легко выдернуть, а старое не так-то; так и всякий грех, и привычка, говорил он. Относительно пути подвижнического старец говорил сестрам: держись середины, вперед не забегай и назад не отставай. Занятым послушаниями он особенно советовал прилежать молитве Иисусовой, взамен правил. Одна сестра, между прочим, рассказывала о старческом руководстве ею о. Анатолием так:

«Я поступила в монастырь 33 лет и, еще живя в мире, почти постоянно была больною; поступивши в монастырь, я совсем не была здоровою и часто изнемогала под своим крестом постоянных болезней; тогда приходила к батюшке о. Анатолию, и он поддерживал мои душевные силы.

Одно время я была очень больна, батюшка пришел ко мне, я сказала ему: батюшка, я не спасусь, у меня бывают разные помыслы. Батюшка мне отвечал: что в море плывет, всего не переловить, так и помыслы, приходят и проходят, только ты ими не увлекайся, а гони их от себя вон, они на тебя нападают потому, что рано приняла постриг. Потом я ему говорила: батюшка, благословите мне каяться в прежних грехах. Он сказал: «если ты в прежних грехах будешь каяться, то они вменяются в грех, потому что ты приняла постриг, а раньше каялась в них, и они прощены». Я сказала: я послушания никакого не несу: благословите мне взять на себя подвиг жить одной, чтобы поститься, молиться и спать на голых досках.

Он сказал: «сколько тебе ни сидеть в углу, поневоле ты вздумаешь о своих подвигах; ты знаешь, лукавый не ест, не пьет и не спит, а все в бездне живет, потому что у него нет смирения. Это враг искушает. Какие тебе подвиги? С тебя довольно и болезни. Терпи, что Господь тебе дал. А ты покоряйся воле Божией, вот тебе и подвиг, читай Иисусову молитву, подвиги есть листья, а Иисусова молитва есть корень и плод всего. Смиряйся, во всем себя укоряй, с благодарением неси болезни и скорби, – это превыше поста, и подвигов, и всех послушаний». Однажды я ему сказала: батюшка, со мною искушение – мне не хочется у вас исповедоваться. Он кротко мне ответил: «исповедайся несколько раз у б. о. Амвросия». Когда батюшка уехал в тот же день, то по прошествии трех дней, мне стало так легко, и мои искушения все пропали, как бы их и не было. Я с нетерпением ждала батюшку покаяться в своих грехах. Вскоре он приехал, я очень была рада, исповедовалась, прощения просила; он меня простил и утешал, давал душевные назидания и укреплял меня.

Будя духовные запросы, духовную настроенность, воспитывая чуткость совести, старец приучал сестер и к телесным трудам. Все послушания он объяснял, как виды служения Господу и учил терпеливому несению неизбежно-связанных с честным исполнением всякого дела прискорбностей. Первое время в Шамордине сестер было около двадцати с небольшим, все молодые, работы было много, скорбностей не мало, к тому же закрадывалось опасение: устроится ли тут монастырь. Сестры сами обрабатывали землю, все работы справляли сами и нередко унывали. О. Анатолий, приезжая, поддерживал в них бодрость духа и нередко воодушевлял их своим примером. Однажды сестры разбивали навоз и плакали, утомленные непривычной работой. О. Анатолий приехал, взял вилы и сам стал раскидывать: уныния как не бывало. Иногда он труженицам привозил то пряников мятных, то баранок оптинских: так старец-подвижник утешал юных искательниц горнего мира. Всех он благословит, когда приедет на работы, утешит, и неудивительно, что сестры, когда узнавали, что он едет, с радостью бежали навстречу дорогому старцу. Когда же сестры, живя в лесу на даче, скучали и боялись страхований: им казалось, что кто-то ходит около дома, ревет, старец отслужил молебен и советовал читать чаще молитву Иисусову; сестры последовали его совету и успокоились.

Когда сестры жаловались на старшую или не ладили между собою, старец участливо входил в их горе, разбирал, примирял и наставлял, как вперед делать, чтобы избегать неладов. Одна сестра тяготилась в разное время разными послушаниями и жаловалась о. Анатолию. Он утешал, убеждая терпеть, причем однажды, когда она спросила: когда меня выведут с послушания, сказал: «когда исправишься». Другой сестре, по поступлении в обитель бравшей у него благословение на покупку евангелия и псалтири, дав это благословение, сказал: главное – неленостно неси послушание, оно тебе пусть будет паче молитвы и поста... Скорбевшей на даче, он говорил: терпи, все пройдет, а как после хорошо будет. Ты не скорби, а терпи и смиряйся, и спасет тебя Господь. В скорби и печали советовал прибегать к памятованию о Боге и этим увеселять душу.

Отказывавшимся от тяжелых послушаний он говаривал, что нужно и лучше потерпеть, потому что по времени все устроится к лучшему. Одна сестра тяготилась послушанием и печаловалась ему, старец сказал только: потерпи малость. Прошло немного времени, она заболела, а, когда оправилась, ей дали новое послушание, и она освободилась от тяжелого. Та же сестра раз в скорби пришла к о. Анатолию и в горести высказалась, ах, зачем я пошла в монастырь? На это он сказал ей: «если бы в миру знали, как трудно жить в монастыре, то, хотя бы их палкой били, не пошли бы в монастырь, лучше бы босые ходили, да в миру; а, если бы знали, какая награда монашествующим на небе, все бы бросили и ушли бы в монастырь». Он очень не любил, когда кто в скорби желал себе смерти, и обличал, а одну припугнул, когда та так говорила, «а хочешь, я помолюсь, и ты умрешь»? Та, конечно, нет, нет, и стала просить прощения: увидала, как мало она подготовлена к смерти, которой так легкомысленно просила себе. Прекрасный знаток «Добротолюбия», он часто давал в скорби читать слово Иоанна Карпафского. «Все искушения пройдут», говаривал часто старец, только нужно потерпеть, тогда и получишь отраду, если не здесь, то непременно в будущем. Живите, говорил он, друг друга не оскорбляйте, друг друга тяготы носите, несите послушание, и спасены будете. Ведь мы пришли ради Господа, оставили отца и мать, так и надо все терпеть». Одной сестре за службой, при пении: «Твоя песнословцы, Богородице» ..., пришла мысль, что только певчие получат награду, и она огорчилась, что не певчая. С этими думами она направилась к старцу. Тот встретил ее, троекратно спросив: «ты поешь?» и, получив отрицательный ответ, сказал, указывая на сердце: «вот то-то и дело, что тут-то не поется», причем указал на сердце, давая тем понять, что всему цена внутреннее настроение души во время прохождения послушаний, а не их характер. Уча терпению, он говорил еще так: «возьми камень, бей его, хвали. Ой будет молчать – так и ты будь в оскорблениях». Утешая скорбящих на послушаниях, отец Анатолий иногда рассказывал что-либо из житий святых подходящее, иногда вспоминал виденное. Одной сестре, которая тяготилась послушанием в саду, он рассказал, что один подвижник, бегая славы в своей обители, ушел в другую и там, как простой, принужден был рыться в саду, он желал узнать: угодно ли Богу такое его дело и увидал сон, что он умер и происходил суд; на нем, когда уже нечего было положить в заслугу ему и в ослабление веса грехов, ангелы бросили тогда лопату, и она перетянула чашку весов с грехами. Другой сестре, тяготившейся, что ее зовут на всякие послушания, старец только сказал: «зовут, значит нужна». Третьей сказал, когда тяготилась подбирать картофель, что и он этим делом любил некогда заниматься. И все три утешились, и с новыми силами принялись каждая за свое дело. Он учил не предаваться отчаянию, а для этого всегда держать себя в чувстве готовности к скорбям. В пояснение же того, как неугоден Господу ропот, старец рассказывал следующее: «В Белевском монастыре жила схимонахиня –сестра м. Павлины, имела много в жизни скорбей, вела жизнь примерную и по времени скончалась. Через несколько времени, после усиленной молитвы любившей ее монахини и желавшей знать ее загробную долю, эта монахиня увидала ее во сне. Почившая сидела в прекрасной комнате, в необыкновенном свете, но при этом была не весела. На вопрос о том: почему она не весела, отвечала: хорошо, но несравненно было бы лучше, если бы я видела лице Божие, а этого мне нельзя. Я не несла скорби без ропота, а, чтобы видеть лице Божие – нужно пронести крест скорбей без ропота, когда жезл скорбей проходит в самое сердце».

Порицая человекоугодие, старец труды других ценил и всячески поощрял усердных, нередко приговаривая: «а я никак этого так хорошо сделать не мог бы». Когда же ждали, что наследники матери Амвросии увезут все ее вещи, и особенно иконы, сестры скорбели, но о. Анатолий с благословения о. Амвросия приезжал к ним, брали Казанскую, служили молебны, он утешал сестер, и наследники ничего не взяли, что было дорого сестрам. Так же о. Анатолий спешил утешить своим присутствием, словом и содействием сестер, когда сгорели дачные постройки, и пришлось сестрам бедствовать временно. Нередко старцу приходилось ездить в Шамордино в дурную погоду, весною, в разливы речки, не раз он подвергался опасности утонуть, ломались экипажи, не раз его уговаривали оставить эти труды, старец, был верен своему наставнику и его завету, служить Шамордину, и мысли он не мог допустить, чтобы оставить сестер без исповеди, говения или, вообще, утешения беседою и наставлениями. Он говорил: «никогда не оставлю Шамордина и своих духовных детей. Старец дал мне послушание, и я не могу отказаться».

Старец заботился, чтобы быт сестер был получше, но слабостей не допускал. В первое время в Шамордине был общий чай, и он никак не дозволял сестрам иметь по келлиям самовары, равно не дозволял, чтобы кто-либо и что-либо варил по келлиям. В смирении он полагал все и не раз говаривал, что спасение не от места, а от устроения.

При Шамордине скоро устроился детский приют, и детей этих старец очень любил, как и вообще он очень любил деток. Ходя гулять иногда с детьми, он бросал конфеты в траву и смотрел, как дети искали эти гостинцы. В приют он посылал еще иногда яблоки, и особенно много забот он приложил, когда в приюте, в его бытность в Шамордине, случился ночью пожар. Старец с Казанской иконой пришел к огню и, когда другие тушили, он пламенной молитвой содействовал прекращению бедствия. Дети иногда писали ему забытые на исповеди грехи, и он отвечал, а раз, за грехи наложил общую епитимию, послав им письмо. Он был дружен еще с известным подвижником Тихоновским настоятелем о. Моисеем, с которым, тоже случившимся в то время в Шамордине, он и обносил Казанскую икону во время пожара. Объясняя одной сестре причину своих особенных забот о детях и молодых, старец говорил: «ты пришла в монастырь в совершенных летах, и тебе не требуется таких утешений, как юным. Молодое деревцо нужно окапывать и поливать, иначе оно засохнет. Так и душа юная, отстранившись от родных и не видя утешения ниоткуда, может прийти в уныние. Когда молодое дерево поливают, и оно примется, и будет расти, тогда уже не требует ухода, и его оставляют без такой заботливости, как было ранее».

Не было мелочи, не было ничего, где бы не касалась любящая рука старца в обители, везде он вносил мир и успокоение, примиренность с своей долей, усердие и ревность о спасении. Некогда он, с благословения о. Амвросия отказался от предлагавшегося ему настоятельства, и всю жизнь посвятил родной обители и старцу с основанной им обителью. Всегда сердечный и внимательный к родным, он и к ним относился не более любяще, как и к прочим: все ему уже были родные, его сердце горело любовью Христовой. Когда он служил литургию, после внимательного и тщательного приготовления, и во время херувимской стоял с воздетыми горе́ руками, этот преклонный старец, поистине, казался уже неземным обитателем для чтущей его братии.

Как серп подсекает колос, так и решимость отдаться под полное старческое водительство о. Макария и Амвросия в корне подсекла в о. Анатолии все, из чего могли бы развиться греховные привычки и навыки обыкновенного грешного человека. Все немощное и слабое, как вянет подкошенная трава под лучами палящего солнца, увяло в нем под действием поста, послушания и строгой жизни вообще, а огонь молитвы, столь пламеневший в почившем, возгрел его дух и, очистив, укрепил, и о. Анатолий на склоне дней своих имел те же дары духовного совета, прозрения в тайники души человеческой и знания будущего, чем были так богаты его наставники великие старцы Макарий и Амвросий. Он предузнавал о смерти близких его духовных детей, их болезни и невзгоды, и осторожно предупреждал тех, к кому приближалось испытание. Воспоминания его духовных детей полны описанием подобных событий. Упомянем о некоторых.

Одной инокине и одному иноку еще задолго он предуказал на ожидавшие их настоятельства; одной девушке приоткрыл скорую смерть, а инокине болезнь ног, предупреждал о готовящихся испытаниях и отрешении от постигших скорбей. В самой его наружности отражалась его духовная высота и высокое настроение молитвенное. Даже в мелочах было видно поразительное его смирение; ревность духа и скромность его чужда как человекоугодничества, так и видимого сурового подвижничества.

Батюшка имел характер необыкновенно добрый, был очень милостив; наша матушка игумения говорила о нем: это не отец, а нежная мать своим детям. Один посетитель так отозвался о батюшке: это необыкновенно умный, необыкновенно добрый и вполне русский человек.

Он терпеть не мог лицемерия и лести, любил прямоту и откровенность, и сам был очень прямой. Б. о. Амвросий говорил о нем словами Евангелия: «это израильтянин, в немже льсти несть».

Он был очень доверчив и сам, относясь ко всем просто, никогда не подозревал в ком-нибудь лжи или обмана. Часто, выслушав рассказ кого-нибудь о своих скорбях, он очень принимал это к сердцу и скорбел об этом человеке. Иногда кто-нибудь скажет ему: батюшка, да правду ли они вам говорили? Батюшка отвечал: да зачем же они будут меня обманывать? Сострадателен он был в высшей степени; когда он знает о чьем-нибудь горе, он долго волнуется, пока сделается нервная боль головы, оттого, по замечанию врачей у него произошла болезнь сердца, от которой и другие болезни. Иногда, прочитав в газетах о каком-нибудь грустном событии в другом каком-нибудь государстве, долго он, бывало, говорит и жалеет. Памятно нам, как он скорбел о погибели парохода «Русалка». В обращении своем, простотой он очень напоминал б. о. Льва, которому он, верно, и подражал. Иногда он выйдет к ожидающим его в хибарке, весело, шутливо начнет что-нибудь рассказывать; в его рассказах всегда бывал какой-нибудь назидательный смысл, иногда он станет говорить о каких-нибудь человеческих пороках. Близкие его, видя, что иногда его понимают не таким, каков он есть, скорбели и говорили: батюшка, вот вы говорили, некоторым это, может быть, не понравится, и они примут это на свой счет. Он отвечал: мне это все равно, что про меня скажут: правда выше всего; у св. Макария Египет. сказано, что он 12 лет просил у Бога даровать ему простоту; а я 17 лет просил и не могу ради людских мнений поступаться ею. Батюшка не любил, когда за всякую мелочь ему приносят усердные благодарности, но и не любил видеть в человеке бесчувствия и неблагодарности, когда человек ничего не ценит.

Он имел ко всем людям самую искреннюю любовь, особенно к своим духовным детям. В ком он видел особенную к себе привязанность и преданность, к тем и сам был более расположен и не отказывался от своего расположения к этим людям, и защищал их.

Иногда ему говорили: батюшка! что вы ее покрываете, про нее говорят то и то, и это правда. Он отвечал: пусть говорят, что хотят, а я знаю ее душу. Когда ему кто-нибудь наносил какое-нибудь горе или неприятность, и он видел, что человек это сделал по неопытности, или не рассудивши и искренно в этом раскаивается, он прощал и никогда более не вспоминал этого поступка. Но, кто под видом расположения к нему, воспользовавшись его доверчивостью и искренностью, причинял ему неприятность и, узнавши, что о. Анатолий это знает, просил у него прощения, батюшка прощал, но уже не возвращал своего доверия. И правда, после бывали случаи, которые доказывали, что этот человек имел только наружное расположение к нему. Когда он знал что-нибудь дурное о ком-нибудь из своих духовных детей, он никогда не делал выговора, но ждал, что человек сам раскается, так как он любил искреннее признание и никогда не придавал значения каждой мелочи; своим обращением он давал понять, что он недоволен; и, если этот человек, видя, что батюшка стал не такой, как прежде, спрашивал, что такое и тут только начинал признаваться, тут батюшка начинал говорить и, имея очень горячий характер, высказывал иногда очень строго все, что он давно знал, но не делал замечания. Но, как только человек смирялся, просил прощения и раскаивался, о. Анатолий тотчас прощал и после старался утешить. Бывало, выйдет он на общее благословение, что-нибудь говорит; кто стоит ближе, конечно, слышит лучше, а если придется стоять сзади, станет, бывало, грустно, что, вот, тебя и не видит. Батюшка точно почувствует и подойдет, спрашивая: где ты была? или взглянет так ласково и отечески, что радостно станет на душе. Бывало, придешь в хибарку, тут сидят несколько человек, все тихо. Вот в коридоре слышится тихий скрип обуви и шаги батюшки, отворяется дверь, и он является на пороге в белом балахончике, подпоясанный ремнем и ласково говорит: кто тут есть? Благословляя, он скажет что-нибудь, или только взглянет, и станет весело и отрадно.

Пища его в Оптиной была первый и все почти годы, до последних двух лет, на трапезе, куда он ходил вместе с братией. Кушал он очень мало. В последние годы, когда он не ходил в трапезу, кусочек соленой рыбы с хреном, или паюсной икры, затем уха и гречневая каша с квасом и зеленым луком, – вот весь и обед, который на очаге готовил его келейник, так же и ужин. Чай он кушал два раза в день, с чаем не употреблял ни хлеба, ни варенья. Иногда скажем: батюшка! благословите подать чаю? он скажет: уж этот чай, чай, лучше нет милой водицы. Воду он любил больше всех напитков. Пил и кофе, но очень редко.

Когда о. Анатолий бывал в Шамордине, тогда из Шамордина ему приносили кушанья более разнообразные, но он всему предпочитал тертую редьку с квасом, и, когда ее не бывало за обедом, он, бывало, скажет: все хорошо, но скучно без милой редечки. И вспоминал, как он очень любил селедку, а о. Амвросий благословил ему вместо селедки есть тертую редьку. Сестры, бывало, спросят: батюшка, зачем вы все кушаете редьку? Он отвечал: вы, бестолковые, ничего не понимаете, наша жизнь горькая: нужно и есть горькое. Великим постом он привозил с собою сухарей из скитского черного хлеба, приказывал наложить на тарелку, налить квасом и кушал. Задолго до В. поста говорил: вот, скоро придет хорошая жизнь, натрем редьки, намочим сухарей...

Батюшка был милостив даже к птицам, зимой у него всегда стояла под окном клетка с конопляными семянками; только он не любил жадных, завистливых воробьев, и была сделана проволока: когда воробей прилетал, нужно было, дернувши за проволоку, испугать его и заставить улететь. Батюшка очень любил цветы, в вазах всегда стояли букеты, всегда с собою в Шамордино он привозил цветов, в Оптиной многим посетителям давали цветы.

21 год служил старец своим чадам-насельницам юной обители, и неудивительно, что все привыкли к нему, как к родному отцу. Он же, верный сподвижник великого старца-основателя обители, весь был предан святому делу водительства душ ко спасению и на это дело положил все свои силы.

10 октября 1891 года скончался старец о. Амвросий, и эта тяжелая утрата, оплаканная старцем о. Анатолием вместе с двумя обителями: Оптинской и Шамординской, тяжело отразилась на здоровье о. Анатолия. Некрепкий от природы здоровьем, надорванным, к тому же, подвигами, тридцать лет страдавший сильными головными болями, о. Анатолий после смерти о. Амвросия стал быстро слабеть. Задумчивый и грустный, он тяжело чувствовал свое духовное сиротство и сам быстро приближался к закату жизни своей. К этому прибавилась еще скорбь: ему местным преосвященным, нерасположенным к о. Амвросию и всему его делу, временно было запрещено ездить в Шамордино, хотя скоро это запрещение и было снято, но оно оставило на здоровье старца тяжелый, глубокий след. В конце 1892 года он ездил в С.-Петербург и Кронштадт повидаться с о. Иоанном, которого он давно чтил, и посоветоваться с врачами. Вместе с о. Иоанном о. Анатолий служил в память о. Амвросия, 10 октября, и утешился беседой с ним. Врачи же нашли у него слабость сердца и отек легких. Согласно их советам, он начал было лечиться, но это лечение, требовавшее прогулок, скоро прекратилось: ноги старца стали пухнуть, обувь не стала входить, не мог он и ходить. Началась с осени 1893 года его предсмертная болезнь. Три месяца сидел он в кресле дни и ночи, и пред тем проболел всю осень. 7 сентября и 10 октября силы еще возвращались к нему настолько, что он мог еще отслужить в эти дни памяти его незабвенных наставников, но вообще, он быстро таял. Когда силы стали падать, он еще раз посетил Шамордино, горячо помолился пред Казанской иконой и на могилке м. Софии, все осмотрел, всех благословил, всех утешил своим приветом и лаской: то были для Шамординских насельниц последние отблески гаснущей, столь яркой и дорогой, звезды благочестия.

Предсмертная болезнь старца была тяжела, особенно тяжела была порою являвшаяся сильная икота. Но он кротко и смиренно переносил недуг. 15 декабря 1893 года он тайно принял схиму, о чем знал только его духовник о. Геронтий да несколько близких лиц. Неоднократно исповедовался старец, а Святых Таин Тела и Крови Христовых приобщался до последнего дня. К нему были в это время приносимы святые чудотворные иконы Ахтырско-Козельская, Казанская-Оптинская, и Шамординская, и Калужская. Пред ними в молитве старец находил успокоение. Утешался он, когда в дни недуга ему читали св. Евангелие, особенно 14 и 15 главы Евангелия Иоанна. Св. ап. Иоанна, Григория Богослова, Архистратига Михаила и св. великомуч. Варвару старец особенно чтил в жизни, их он призывал особенно часто и в дни недуга. До последних дней, когда только мог, он не переставал утешать и наставлять своих духовных чад, а среди них были и миряне, и иночествующие из других обителей. Этих последних старец всегда принимал скоро, и когда Шамординские говаривали ему о том, он отвечал, что они-то и подождать могут: близко живем, а те – сколько трудов перенесли, чтобы добраться, да и часто ли в жизни они могут прийти? Из древних подвижников в это время он чаще всего вспоминал об Антонии и Пахомии Великих. С благоговением вспоминал Оптинских старцев: Льва, Макария, Амвросия и о.о. настоятелей: Моисея и Антония, а также мать Софию, и многих других, и еще, особенно, архиепископа Григория. В дни недуга ему служили, чередуясь непрерывно, с благословения преосвященного, сестры Шамординские. Только за неделю до смерти старец был в состояния с кресла перейти на кровать. Во время болезни он был еще утешен телеграммами о. Иоанна Кронштадтского и вел. князя Константина Константиновича. За полтора месяца до смерти он благословил Шамордино иконою Знамения Божией Матери – Пречистой он вручал в своих молитвах юную обитель.

Всех он благословил, со всеми простился и, во время чтения отходной, в 4 часа 25 минут утра, 25 января, 1894 года, тихо почил, на 71 году своей жизни.

Глубокая скорбь охватила сердца преданных ему иноков и инокинь, и лишь сознание, что старец наследовал долю праведных, да молитвы облегчали перенесение тяжелой утраты, столь близкой к другой великой утрате: смерти о. Амвросия. Многие из сестер видали после этого старца во сне, то в священных облачениях, то утешающим, то исповедующим, то врачующим, и после этих снов чувствовали утешение, отраду, а некоторые и облегчение от недугов своих. Старец погребен недалеко от своих наставников, и часто там возносится молитва об упокоении душ всех этих лучших друзей человечества. Так угас седьмой великий в многочисленном сонме Оптинских подвижников светильник могучей веры и беспредельной любви к людям страждущим и скорбящим под бременем греховной нашей жизни. Он покоится среди своих наставников. Справа, в Казанской церкви почивают о. Моисей, о. Антоний и о. Исаакий, а впереди его, несколько слева, о. Лев, о. Макарий и о. Амвросий.

На небосклоне вечером, когда взойдет луна, и все: и земля, и воды, и леса, и поля, все точно покроется тишиною, ярко блестят на небесах звездочки и тонут в бездонной глубине. И среди них особенно ярко светят семь больших звезд, которые зовутся большой медведицей... На эти небеса и на эти звездочки так часто любил смотреть наш почивший старец. Взглянем и мы: сколько людей, плывущих по морям, руководились и руководятся в своих путях этими звездочками... А от звездочек приникнем опять к земле, к нашей многострадальной родине. Сколько в ней было святых и великих в своем смирении сынов? сколько подвижников, всю жизнь отдавших на служение Господу и своим ближним? И среди них наши семь великих сынов Оптиной пустыни – не являются ли они подобными этим семи великим звездочкам, не может ли и нам их жизнь, как те звезды для путников по глубоким морям, послужить путеводной звездой к горнему миру, среди всех треволнений такого опасного и бурного моря, как море житейское?!...