Начальник скита Святогорской пустыни иеросхимонах Логин¹⁶

(Память 14 июля).

Иеросхимонах Логин, в мире надворный советник Леонтий Павлович Грифцов, родился в июне 1798 года в г. Рязани, происходил из духовного звания и окончил курс в Рязанской духовной семинарии. Сын причетника, не избалован был он роскошью и богатством во дни своей юности, зато получил прочное воспитание духовное в доме отца, человека весьма благочестивого, при руководстве матери, о подвижничестве которой, строгом пощении до вечера в постные дни, многих поклонах ночных, частой молитве Иисусовой, даже среди дел хозяйства, любил он потом вспоминать до дней своей старости, – и этот пример матери, видимо, имел всегда благотворное на него влияние. Еще на семинарской скамье почувствовал юноша влечение к монашеству, мечтал о поступлении в обитель. Окончив курс в Рязанской духовной семинарии, поступил он на службу в Рязанскую Гражданскую Палату, сперва писцом, с очень скудным окладом жалованья, так что еле мог существовать и должен был носить самое бедное платье и сапоги по нескольку лет, довольствоваться грубой простонародной пищей. Прилежание и смышленость юного труженика вскоре, однако, обратили на него внимание ближайшего его начальства, оно поощрило его денежной наградой, а потом предоставило ему место столоначальника, с более высшим окладом жалованья.

«Стал я уже привыкать и чаек попивать, вспоминая об этом времени говаривал старец, а до того, по скудости средств, и это невинное утешение было мне недоступно». Изучая законы и обладая хорошей памятью, Грифцов вскоре сделался довольно опытным юристом: к нему стали обращаться нуждавшиеся по делам своим в наставлении опытного в законах дельца, и это еще более улучшило его материальные средства, и возвысило его в глазах начальства. Он довольно быстро стал идти по степеням гражданской службы и получать чины, женился, приобрел себе дом в г. Рязани и жил безбедно, но детей не имел. Назначенный потом прокурором в г. Уральск, переехал он туда с женой, дом же поручил родным своей жены. Служба в Уральске очень была для него блестяща: он пользовался значением и почетом в высшем кругу, жил открыто, любил бывать в гостях и у себя принимал гостей. Это особенно любила его супруга, женщина своенравная и капризная, которая не принесла ему семейного счастья. Это-то обстоятельство, то есть тяжелый нрав жены, и было первой причиной того, что стал он возвращаться к мечтам своей юности и сожалеть, что не пошел в монахи. Раздоры с женою, беспрестанная суета в доме, гости и пиры стали ему надоедать: он стал тосковать о чем-то ему непонятном и неведомом, тосковать все сильнее и сильнее, наконец, заболел горячкой, близок был к смерти, и это еще более охладило его к миру.

Полюбил он чтение духовных книг, полюбил молитву, часто стал бывать в церкви при богослужениях, старался по возможности от избытков своих служить благолепию храмов Божиих и оделять нищих. Его избрали церковным старостой того прихода, где он жил, и он с любовью и усердием исполнял эту должность, много украсил приходскую церковь, устроил ценные ризы на местные иконы и приобрел удобный дом для ее причта. В это время узнал он, что у ростовщика-еврея находится в закладе ценная икона, большого размера, древней иконописи, Толгской Богоматери, в сребро-позолоченной ризе, заложенная одной вдовой-купчихой, не имевшей средств ее выкупить. Грифцов поспешил внести ростовщику требуемую им за икону сумму, взял икону к себе и пожертвовал ее в свой приходский храм, где она вскоре прославилась исцелениями и послужила к немалому улучшению того храма в материальном отношении. Не имелось службы в том храме особой, в честь явления иконы Толгской Богоматери, желая приобрести эту службу, ревностный ктитор его – Грифцов, отнесся с письменной просьбой о сем в Толгский Богородицкий монастырь Ярославской епархии, где находится подлинная Толгская чудотворная икона. Заведовавший обителью этой преосвященный Ириней исполнил его желание, прислал ему отдельную книгу службы Толгской Богоматери, чем очень его утешил. Доброта пребывавшего в Толгской обители на покое, опытного в духовной жизни святителя, так расположила к нему Грифцова, что он решился откровенно написать ему исповедь всей своей жизни, поведать свои желания и стремления к иночеству, и просил его совета – как ему быть и поступить. Святитель письменно советовал ему до времени терпеть узы семейные, не нарушать союза, освященного святой Церковью, и обнадеживал его, что, если потерпит, то Господь, имиже Сам весть судьбами, освободит его от мира и приведет в тихую пристань монастыря. Святительское слово глубоко запало в душу благоговейного раба Божия: с великим терпением он сносил домашние скорби и ссоры с женою, которой очень не нравилась перемена в муже и благочестивое его настроение. Она все более и более на него вооружалась, преследовала его бранью и насмешками, так что иногда приходилось ему прямо уходить из своего дома. Был у него сослуживец, человек многосемейный, у которого воспринимал он от св. купели детей, и, состоя, таким образом, в духовном с ним родстве, очень был расположен ко всей его семье. Семейство это было благочестивое, особенно жена сослуживца его, женщина слабая и болезненная, была очень богомольна, так что Грифцов находил в доме этом всегда сочувствие и нередко уходил туда от гонений своей жены. Замечательно было ему, что эта особа, жена сослуживца его, всегда звала его не Леонтием Павловичем, а Леонидом Павловичем, и, когда муж ее поправлял, она упорно стояла на своем, и все Леонидом продолжала именовать Грифцова, который, в пострижении в иночество, впоследствии действительно наименован Леонидом. Между тем, отношения его с женою становились все хуже и хуже, до него стали доходить слухи о неверности ему жены, чему он сначала не верил, наконец, случилось ему испытать нечто подобное, что испытал преподобный Павел Послушливый, как о том повествует Четий-Минея в житии его под 4 октября. Грифцову тоже привелось воочию убедиться в том же, и он решился поступить так, как преподобный Павел поступил в этом отношении. Подав в отставку, возвратился он в Рязань, дом отдал жене своей в обеспечение ее содержания, чтобы не беспокоила она его собой, а сам, собравшись, поехал в Киев поклониться преподобным Печерским и там испросить решение участи своей от духовно-опытного старца Киево-Печерской лавры иеросхимонаха Парфения. Прибыв в Киев и посетив старца Парфения, он услышал от него совет настоятельный: без всяких сомнений и колебаний ехать в Святогорскую пустынь и там подвизаться до конца своей жизни. Прожив в Киеве около двух недель, помолившись и поклонившись святыням Киевским, Грифцов направился в Святые Горы, прибыл туда в 1854 году 10 июля и был ласково принят настоятелем Святогорской пустыни архимандритом Арсением, который сначала назначил его в послушание помощника письмоводителю монастырскому. Как человек женатый, он не мог сразу поступить в число братии и должен был проживать в обители в качестве бельца-богомольца.

Имея при себе денежный запас и обеспеченный пенсией за прошлую свою гражданскую службу, Грифцов не хотел даром обременять собою небогатую тогда обитель.

Немолодой уже годами, привыкший к почету и преимуществам по службе, бывший прокурор, надворный советник чином, смирялся он нелицемерно и наравне с простыми послушниками проходил нелегкую для него стезю новоначалия иноческого. Особенно трудно было ему снимать свою мирскую одежду и надеть подрясник грубой шерстяной ткани, с непривычки резавший ему шею и руки. Да и пища монастырская поначалу была ему неудобоварима и тяжка, пока не привык к посту и воздержанию иноческим. Архимандрит Арсений, оценив подвиг самоотвержения бывшего прокурора, полюбил его от души, видел в нем человека очень полезного по своим знаниям юридическим для нововозникшей обители, и начал отличать его своим доверием. В уважение его лет и доброго жития, облек он его в рясу и камилавку. Стали его звать в обители отцом Леонтием, хотя по документам и состоял он все по-прежнему надворным советником Леонтием Грифцовым, получал и пенсию свою, которую употреблял, большей частью, на нужды обители и ее братии. Он выписал для библиотеки монастырской все святоотеческие творения, изданные журналами «Христианское Чтение» и «Творения свят. Отцов», и много других духовно-нравственных книг, полезных для руководства иноческого. Сам усердно прилежал чтению святоотеческих творений, и других братий любил и умел к чтению этому приохотить. Направление подвижническое сказалось в нем с самого поступления его в обитель Святогорскую: постепенно приучал он себя к посту, к молитве, к ношению грубой власяницы на голом теле, к нестяжанию и довольству самым малым, к безропотному послушанию и нелицемерному смирению. Неутомимо трудился он для блага обители, не щадя сил своих и здоровья. Как опытный законник, взял он в свои умелые руки письмоводство Святогорской обители, руководил им, отстаивал ревностно интересы обители в судах и присутственных местах, куда являлся ее поверенным, и с стойкостью защищал ее от обид, нередко делал дальние поездки в столицы и другие города по делам обители, так близко принимая их к сердцу, словно это были его личные дела.

Отец архим. Арсений, под конец жизни своей устрояя на святом месте, в нескольких верстах от обители Святогорской, пустынный скит с церковью во имя тезоименитого ему преподобного Арсения Великого, очень желал, чтобы в скиту этом утвердилось строгое подвижническое житие; зная же подвижническое направление Леонтия Грифцова, несмотря на то, что был он еще не монах, даже не указный послушник, назначил его начальником новоустроенного скита на святом месте. С великой ревностью взялся Грифцов за новое послушание, бывшее вполне ему по душе, ибо, множившаяся в обители братия и неизбежное при этом частое столкновение с людьми, начинали уже его тяготить; в скиту же, братия которого поначалу не превышала 12 человек, было вполне привольно и любо его пустыннолюбивой душе. С переселением в скит, не оставил он, однако, и прежнего своего послушания, и не выпустил из опытных рук своих делопроизводства обители, но трудился в этом почти до конца своей жизни, доколе только руки и глаза ему служили. Нужно было удивляться неутомимой деятельности этого человека, лет уже преклонных, который, однако, везде поспевал с проворностью чисто юношеской. Очень нелегко бывает для тружеников скитских, по самом малом отдыхе после правила вечернего, опять вставать в 11 часов ночи к бдению, продолжающемуся обычно часа четыре, а иногда и более, тем не менее, чин сей, заимствованный из Глинской пустыни, строго всеми исполняется, начальник же скита – отец Леонтий, как обычно все звали Грифцова, первый всегда являлся на службы церковные, подавая сим благой пример и прочим скитянам. Кроме служб церковных, в скиту Святогорском, между службами, в церкви читается денно-нощно псалтирь, с поминовением живых и усопших благотворителей обители, на «славах» каждой кафизмы. Распределение часов чтения псалтырного между всеми обитателями скита, равно, и наблюдение за часовней у скитских ворот и синодиком в ней, – все это всецело принадлежало отцу Леонтию, который и сам, наравне с прочими, трудился в чтении псалтири в церкви; остальное же свободное время летней порой проводил в часовне, приветливым словом и ласковым обхождением очаровывая богомольцев, как простолюдинов, так и образованных. Смерть отца архимандрита Арсения, последовавшая 12 октября 1859 года, глубоко поразила Грифцова: проживая в обители в качестве все еще бельца-богомольца, он опасался, что новый настоятель, пожалуй, погонит его из обители. Но Промыслу Божию угодно было поставить на место почившего отца Арсения преданного и многолюбимого им ученика его, игумена, впоследствии архимандрита Германа, в лице которого Леонтий Грифцов нашел себе истинного отца-утешителя и благодетеля. Келейная жизнь его в скиту представляла нищенскую обстановку: все предметы комфорта были тщательно изгнаны из его келлий, царила в них иноческая простота и нищета, доходящие даже до излишнего. Две тесные келейки занимал он в одном из корпусов скитских; одна, более тесная, служила ему спальней, где деревянная скамья с жестким изголовьем служила ложем старческому его телу, близ скамьи оставалось пространства свободного почти столько же, сколько занимала скамья; тут стоял в углу аналой перед св. иконами. Икон было у него довольно, и все хорошей живописи, обличавшей утонченный вкус его. Иконы были расставлены по порядку седмичных служб Октоиха, которые очень любил старец, и, помимо богослужения церковного, часто их в келлии читывал. В центре стояли иконы Распятия Христова и Воскресения, по сторонам иконы Богоматери, собора св. Архангелов, св. Предтечи, св. 12 Апостолов и св. Николая, всех святых и всех преподобных, так же Тайной Вечери и Успения Богоматери; тут же у икон в рамках помещались разные молитвы и изречения святоотеческие, почему-либо памятные старцу. Угол с иконами был, можно сказать, его святая святых, где душа его находила себе пищу и поддержку в многотрудном и многоскорбном его послушании. Из этой келлии вела дверь прямо в его приемную, тоже довольно тесную, где стол, заваленный книгами и бумагами, убогое кресло и две складные табуретки домашнего изделия, составляли всю мебель. В одном углу стояла икона святителя Николая; в другом – простенькие стенные часы боем своего маятника нарушали покой этого далеко неприглядного жилья, где все обличало деловую деятельность его хозяина. Книги Свода Законов, канцелярские принадлежности, книги духовно-нравственные и богослужебные, – все было перемешано, лежало в беспорядке; по всему видно было, что деловому труженику не было свободного времени, чтобы наблюдать порядок в вещах своего жилья. Как гость был он в нем, чтобы отдохнуть после продолжительных служб церковных или поработать пером над нужной бумагой, каковые со всех мест обители к нему стекались. Убогий чайный прибор удовлетворял его потребность чаепития, и тут только остался еще след бывшего богатого человека и прокурора: любил он чай хороший и цветочный, и был в нем знаток. Трапезовал вместе с братией скитской в общей трапезе, довольствуясь пищей скитской и никогда не дозволяя себе готовить что-либо особо.

Поначалу в скиту заведен был настоятелем и общий чай перед вечерней; пить его все скитяне сходились в трапезу, но это оказалось неудобным, вызывало ропот в скитской братии, почему и решено было общее чаепитие прекратить, а выдавать чай на руки каждому особо, как и в самой обители Святогорской это делается. Но отец Леонтий не очень охотно согласился на это изменение первоначального порядка скитского, который давал ему возможность во время чаепития наблюдать над обществом скитников и назидать их чтением и беседами душеполезными. Пришлось уступить общему желанию. Без общего чая ему самому было более свободного времени отдохнуть, почитать, но он свою выгоду не привык высоко ценить, почему все казалось ему нововведение скитское потворством. Сосредоточенный в себе, с поникшей долу седовласой главой, часто сидел он, задумавшись, среди общества, точно витал где-то далеко, причем нередко слезы, без видимой причины, точились из его глаз. В обществе мирян глубоко уходил в себя старец: говорил более лишь о том, что нужно было сказать, и деловой его разговор был всегда недлинен и очень осторожен. Зато, в ком видел любовь к Богу, наклонность к молитве и благочестию христианскому, к тому сердечно располагался, умел сказать ему слово на пользу души, преподать совет любви братней, и долго потом помнил подобных лиц.

Во время своих поездок в столицы по делам обители Святогорской, привелось Грифцову познакомиться в Москве с известным московским странноприимцем, Димитрием Николаевичем Бонческуло. Отец Леонтий впервые остановился в его странноприимнице совершенно случайно. Внешность Димитрия Николаевича с первого взгляда пленила его: в этом низеньком, смуглом и неказистом старичке увидел он такую красоту душевную, что прилепился к нему всей душой. Димитрий Николаевич тоже духом познал свойства посетителя, вполне ему незнакомого, прямо назвал его по имени, пригласил в свою келлию и много беседовал с ним о предметах духовных. Всю почти ночь провели они в этой беседе и только перед рассветом разошлись. Отец Леонтий с умилением всегда вспоминал об этом первом свидании своем с Бонческуло и о беседе его душеполезной. Дивный раб Божий был Дмитрий Николаевич, говаривал он при этом: прозорливый, весь в Боге преисполненный и великой любви по Бозе к ближним, от которых много терпел скорбей, особенно от разных странников и странниц, находивших у него всегда даровой приют и пищу, и нередко плативших ему за это бранью и побоями.

Но кроме людей и духи тьмы не оставляли в покое подвижника Божия; они вели с ним жестокую брань, под видом чудовищ нападая на него при его ночной молитве, и однажды накидали ему через окно в келлию столько глыб льда и снега, что он покрыт был ими почти по шею, чуть не замерз и насилу мог освободиться к утру от этих глыб.

Известная история явления чудес от иконы Богоматери Споручницы грешных, столь славной ныне в Москве, принадлежавшей Бонческуло и впервые в доме его прославленной чудесами, была рассказана самим Бонческуло отцу Леонтию со всеми подробностями. Подружившись с Димитрием Николаевичем, отец Леонтий потом, когда бывал в Москве, всегда у него останавливался, глубоко его чтил и всегда отзывался о нем с великим уважением, как об истинном рабе Божием и великом подвижнике среди мира. И Димитрий Николаевич явил на нем дар своего прозорливства: отец Леонтий все был еще неприукаженным послушником в Святогорской пустыни; жена его была жива, в монастырь идти не хотела, а без этого, как известно, невозможно было ему при жизни ее приуказиться и принять монашество. Очень скорбел он об этом, скорбел иногда до уныния, и в один из приездов своих в Москву поведал скорбь свою Димитрию Николаевичу. Тот усмехнулся и сказал: «все пустое, отец, – и монахом, и иеромонахом, и иеросхимонахом будешь». – «Куда мне до иеросхимонашества и схимы, возразил ему Леонтий, хоть бы Бог сподобил монахом быть и в мантии в гроб лечь». Но Димитрий Николаевич повторил свои слова и уверял его, что не в мантии, а в схиме в гроб он ляжет¹⁷. Много, однако, скорбей до того времени досталось вытерпеть отцу Леонтию; под ношей их он подчас даже изнемогал, унывал, крепко задумывался, и вот, в подобное время настоятель архимандрит Герман старался его развлекать поездками и хлопотами по делам обители. Умел он также приспособляться к нравам и потребностям собеседника своего, и незаметно сказать ему именно то, что нужно и благопотребно было ему в духовном отношении. Начитанный книг святоотеческих, сохранял он в памяти много из них изречений, и всегда удачно приводил их в своих беседах. Но это бывало только в сообществе лиц ему сочувствующих и единомудренных; с другими же, особенно же с лицами светскими, он бывал, по большей части, молчалив и неразговорчив, и, если говорил с ними, то о предметах недуховных; особенно же женского сообщества и бесед всячески избегал. Завидуя людям неженатым, он говорил, что высшим наказанием от Бога почитает жену злую, которая, делаясь орудием врага спасения человеческого, и себя губит, и мужа с собою влечет к погибели.

Господь, испытуя долгим временем искуса произволение раба Своего, наконец, свободил его от уз брачных: в 1870 году скончалась его жена; теперь он мог приуказиться и принять пострижение в иночество, чего давно жаждала его душа. Наконец, 18 февраля 1871 года указом Харьковской духовной консистории формально определен он в число послушников Святогорской пустыни, после почти двадцатилетнего в ней пребывания не только послушником, но и скитоначальником; в том же 1871 году 26 марта пострижен он настоятелем обители архимандритом Гермогеном в мантию и наречен Леонидом. Более ничего не желал он и не смел желать: край желания его исполнился, он был иноком и верил несомненно, по преданию святоотеческому, что грехи его мирские покрыты пред Господом вторичными обетами иночества, уже сознательно им данными. Но Господь, премудрыми судьбами Своими, предназначал его к высшему служению, пресвитерскому, как сосуд, достойный божественной благодати священства: 5 января 1873 года, отец Леонид рукоположен в г. Харькове в соборной, Покровского монастыря, церкви Нектарием, архиепископом Харьковским, во иеродиакона, и в том же 1873 году 15 августа, в соборном Успенском храме Святогорской пустыни, тем же высокопреосвященным рукоположен во иеромонаха.

Ревностно начал служить старец алтарю Господню, усугубил свои подвиги молитвенные; но, ветшая телом, ослабевая силами, видимо клонился к западу жизненному: дрожание рук, слепота глаз, недолго дали ему возможность служить алтарю Господню. Стало опасно ему сие служение, и потому, если служил, то, большей частью, соборне, когда другие, более бодрые священнослужители, ему сослужившие, помогали его немощи и оберегали его движение. Но все-таки служить и приобщаться св. Христовых Таин не переставал он почти до конца дней своих, и в этом находил себе утешение и подкрепление. Неутомимо служил он Святогорскому скиту, по-прежнему был его начальником и крепко держал бразды управления им, имея преданных себе помощников, им воспитанных духовно, которые облегчали ему это управление. Подчас осуждали старца, что сам вращается он в толпе в подобные дни: делал он это потому, что оберегал прочих скитников от непривычного для них сближения с толпою, всегда пагубно действующего на уединенных подвижников; притом же, он и духовно служил этой толпе, словом своим старческим, которым паче иных умел приближаться к народному пониманию. «Лучше пусть я потолкаюсь в народе, говаривал по этому поводу старец, а своих овечек скитских от соблазнов мира оберегу; мне, старому, они уже не так опасны; да опять же и глаз хозяйский при этой суете далеко не лишний».

Хозяином для скита был старец отличным, искусившись в этом еще в мире в качестве домовладельца со многими слугами. Старец зорко следил за чином поминовения. Бывало, имел он обычай тихонько прокрадываться в церковь скитскую и незаметно наблюдать, прочитывает ли чтец Псалтири на «славах» поминальные таблицы все сполна. Чуть заметит пропуск какой, не оставит без замечания и выговора чтецу. То же, бывало, делал он и на проскомидии при литургиях скитских, и, таким образом, старался дело поминовения вести путем неосужденным и богоугодным для скитников. Так же тщательно наблюдал он Устав скитский о непосещении скита мирянами в неположенное время: тут был он неумолим и без настоятельского благословения никого в скит не пускал, будь то даже особы знатные и чиновные. Выйдет к таковым за скитские ворота в часовню, поговорит, покажет им скит сквозь решетку ворот, расскажет скитское законоположение о непосещении скита мирянами, и так отпустит от себя посетителей. Сам старец был бессребреник в отношении себя лично: с пострижением в иночество, лишившись пенсии своей, жил он в полной нищете, пользовался всем готовым от обители, то есть смиренной одеждой и обувью, скитской трапезой, и долей чая и сахара, равной с прочими иеромонахами обители; но только при этом, по уважению к нему настоятеля, помимо, впрочем, желания и без просьб старца, отпускался ему чай лучшего качества, в виду того, что был он его любитель и знаток. В одежде старец любил особенно нищету: подолгу носил ее и не любил ею щеголять. Бельем служила ему нередко грубая и острая власяница, носимая по голому телу. Старец говорил, что власяница эта очень ему полезна, излечила его от ревматизма, разбивает в теле кровь и служит ему предохранением от сквозного ветра. Про духовную пользу власяницы старец смиренномудренно умалчивал, хотя много мог бы сказать в этом отношении. С наступлением 1881 года силы старца ослабели до такой степени, что он еле ходил: не мог уже он по-прежнему, по первому зову настоятеля, идти через горы и лесные дебри из скита в обитель, не мог даже стоять в церкви, при богослужениях более сидел; одним глазом ничего уже не видел, да и другим плохо различал предметы, и еле мог владеть пером. Прежняя деловая деятельность старца поневоле прекратилась. Ветхий старец с упованием ждал зова Господня на переход в вечность. Наступил 1882 год. Отец архимандрит Герман, посетив его однажды, предложил ему принять святую схиму: старец с утешением принял это предложение. Пострижение схимническое было разрешено ему Иустином, епископом Харьковским, во внимание к доброй его жизни и многим трудам на пользу обители Святогорской. Оно совершилось 20 февраля 1882 года в Святогорском скиту. При постриге был при нем духовник братский той же обители иеромонах Паисий. В святой схиме старец наименован Логином, в честь святого Логина сотника, стоявшего у Креста Христа Спасителя и свидетеля Его воскресения. Таким образом, самым делом исполнилось над старцем Божиим прозорливое слово московского его друга Димитрия Николаевича Бонческуло. Не в силах был уже новый схимник трудиться по-схимнически в подвигах телесных, ибо тело его так уже обветшало, что отказывалось ему служить; его водили под руки в церковь, и здесь сидел он при службах церковных, которые не оставлял посещать до конца своих дней. Дар слез особенно обилен был в старце под конец его дней.

14 июля 1882 года тихо и безмятежно предал он дух свой в руки Божии, приобщившись незадолго до исхода своего св. Христовых Таин, – точно уснул он, на руках двух преданных ему иноков скитских.

15 июля тело предано земле за стеною горнего места скитской церкви¹⁸.