Жизнеописание настоятеля Тихоновой пустыни (Калужской губернии) архимандрита Моисея

Мирское имя о. архимандрита Моисея было Михаил Феодорович Красильников. Родился он в г. Волхове, Орловск. губ., в 1814 г. Родители его принадлежали к купеческому сословию. Всех детей у Красильниковых было шестеро: три сына и три дочери. Будучи людьми богобоязненными, в жизни своей „строгих правил“, они воспитали детей своих в страхе Божием, и, по воспоминаниям знавших их, были счастливы во всех своих детях. А это удел немногих родителей и воистину есть явное свидетельство Божьего благоволения; в настоящем же случае Господь сугубо благословил благочестивую семью, избрав в лице почившего верного служителя Себе.

Не предугадывая этого изначала, родители Красильниковы тем не менее сызмала останавливали на сыне Михаиле свое внимание: в нем они видели что-то особое в сравнении с другими детьми, „особое устроение», выражаясь языком почившего. Мальчик был тише, серьёзнее, всегда сосредоточен и сдержан. Отца радовали эти свойства: по мирскому он прозревал в этом задатки будущей деловитости» так ценной для успехов торгового дела, и видел и с нетерпением ждал в мальчике надежного помощника себе. Отдав его поначалу в школу, он, после непродолжительного обучения мальчика, взял его, как скоро тот мало-мальски навык к чтению и письму. С девяти летнего возраста отец начал посылать его по торговым делам с старшими в Воронеж и другие города, много доверяя и лично мальчику в силу его серьёзного характера и деловитости, необыкновенной для его возраста.

Понятно, что мальчик, так направляемый отцом, должен был держаться особняком среди своих братьев и сестер, а равно и сверстников, с которыми у него не было ничего общего, так как обычные детские забавы были всегда чужды ему, а теперь и излишни за другим, настоящим, серьёзным делом. Такое воспитание в дальнейшем могло бы иметь и дурной исход: из мальчика мог выработаться делец, замкнутый, нелюдимый, бессердечный, – если бы, повторим, воспитавший его родитель не был таким, каким он был, т. е. прежде всего человеком богобоязненным, который первее всего Бога помнил и старался жить по-Божьи, для души. Серьёзно ведя свое торговое дело, Красильников-отец тем не менее всегда памятовал, что не это главное в жизни, не то–чтобы приобрести, ибо „какая польза человеку, если мир весь приобретёшь, душу же свою потеряешь, – а главное благоустроение душевное, совесть чистая и мир внутренний. Насадить такое же устроение душевное в детях полагал он своею отеческою обязанностью, и вел к тому как личным примером, так всем строем управляемой им домашней жизни. Здесь всё было у Красильниковых благообразно и по чину: уставы и правила св. Церкви блюлись строго; службы церковные никогда не опускались и домашнее молитвенное правило строго соблюдалось; милостыню и всякую помощь ближнему творили по силе неукоснительно. Словом, это была истинно христианская семья, от которой мудрый глава её твердо и настойчиво отводил все соблазны мирские, ибо сам, как послушный сын Церкви, всегда, во всех случаях своей жизни вверялся её надёжному руководству.

В такой семье, под руководством такого отца, понятно, какое направление, какой характер получили те особые склонности мальчика Михаила, о которых мы говорили, – его серьёзность, деловитость, обособленность. Мальчик, сосредоточиваясь, уходя в себя, с юных лет был „иноком», ибо сызмала начинал жить „иначе», чем дети его возраста, – по преимуществу жизнию духа, для которой так благотворен был весь строй семейный, проникнутый церковностью. Он рано привык в такой жизни видеть самое главное, и предаваться благочестивым упражнениям скоро стало самою сильною потребностью его сердца. В свободное от торговых занятий или даже в промежуточное время он поддерживал всегда в себе такое настроение чтением Чети-Минеи, этой священной летописи христианского подвижничества. Естественно, что душа благочестивого мальчика скоро возжаждала подвига: просто добрая, благочестивая мирская жизнь не удовлетворяла его. И чем больше возрастал он, тем сильнее становилось это желание подвижнической жизни, тем с большею настойчивостью он предавался разным благочестивым, аскетическим упражнениям: часто и усиленно постился, не принимая по два, по три дня пищи, изнурял себя трудами, молился по долгу, и нередко, борясь с искушениями от плоти, подвергал себя произвольно страданиям, как напр.: зимой выходил босой на снег и простаивал на молитве по часу.

Все это он делал, конечно, тайно от своих домашних. Но от материнского любящего сердца, что может укрыться! Мать, особенно любившая его, видя немногое и догадываясь об остальном, молила его не изнурять себя постом, не работать выше сил. Михаил отговаривался, что этого ничего нет, что здоров, но мало успокаивал мать, ревниво следившую за дорогим её сердцу сыном.

Так продолжалось до 20-летнего возраста. Приближалась важная, решительная пора его жизни: необходимо было юноше, „иноку“ в душе, и внешне, с очевидностью для всех, вступить на путь иночества, или же отказаться от мысли о подвижничестве и связать себя с миром, вступив в супружество, как скоро потребовал бы отец юноши, так как мать настоятельно указывала необходимость понудить сына к этому шагу, чуя материнским сердцем, что, иначе, добровольно, он его и не сделает. Не подчиниться отцу, которому подчиняться во всём привык с детства беспрекословно Михаил, было бы крайне трудно для него, и возможно, потому, что вся религиозная настроенность юноши разрешилась бы в то, что он стал бы добрым мирянином, подобным отцу, как того и желал последний! Но Господь блюл Своего избранника и не дал искушения сверх его сил! Чтобы решиться преступить волю отца ради Господа, оставить дом родительский ради сладости жить в дому Божием, нужно было опытно вкусить этой сладости! Промысел Божий так и устроил события.

Случилось, во-первых, то, что имевший одинаковую настроенность с Михаилом двоюродный брат его Николай, достигнув зрелого возраста, с благословения матери ушёл в Оптину пустынь. Понятно теперь, куда обратились взоры и Михаила: „иноком должен быть и он и идти туда вон за братом, в эту обитель, чтобы там под руководством мудрых старцев проходить путь подвижничества. “ Дух юноши был теперь напряжен как никогда, сердце его рвалось теперь к подвигам в обители, сладостные мечты отныне были только о ней.

В таком душевном состоянии трудно бывает человеку не поделиться с кем-либо от полноты душевной! И вот Господь и здесь пошел на встречу рабу Своему: у Михаила, никогда в детстве не имевшего товарищей, нашлись теперь двое верных сотоварищей, соразделявших его стремления к небесным утехам. С ними делился юноша своими мечтами о жизни в обители, в их сообществе эти мечты созрели до твердой решимости. Как бы затем, чтобы окончательно укрепить эту решимость, Господь привел ему побывать и в Оптиной, и помолиться о своем намерении у святынь Киевских.

Случилось это так, что один хороший знакомый Красильниковых дал обет побывать в Киеве, и в выборе спутника себе остановился на молодом Красильникове, предложив отцу отпустить сына сопутствовать ему. Отец Красильников ничего не имел против далекого богомолья сына в сопутствии такого надежного человека, конечно, если сам молодой человек захочет. Нечего и говорить о том, с какою радостью изъявил молодой человек свое согласие на то, что было давно горячим желанием его сердца. Отец выправил ему годовой паспорт и снарядил в дорогу. Предварительно богомольцы направили путь в Оптину, по обоюдному желанию.

Здесь Михаил так поразился благолепием обители, что порешил было остаться в ней тотчас же; но старец пустыни иеромонах Леонид (иеросхимонах Лев), которому он открыл свое сердце не дал ему на это благословения и повелел ранее совершить предполагаемый путь и, возвратясь в дом родительский, ожидать, когда Господь укажет исполнить свое намерение. Юноша исполнил повеление старца, пошел в Киев и через месяц возвратился домой.

Жить в мирской суете, работать более для земли и ветхого человека, чем для неба и духа – стало теперь для него невыносимым. Между тем прямо сказать отцу о своем решении оставить мир он не мог, так как отец не допускал даже и мысли о возможности монашества для сына: он скорее готов был отдать сына под красную шапку, чем видеть на нем монашеский клобук. Напрасно было бы поэтому теперь раздражать его. Надо было сделать решительный шаг в надежде, что отец после примирится с ним. И Михаил решил тайком уйти из дома отца. Такое же решение приняли его два товарища, о которых мы упоминали выше.

10-е января 1837 г. было днем, когда молодые люди определили покинуть родительский кров. Подробности этого знаменательного дня должны были ярко отпечатлеться в душе почившего, и вот как рассказывали об этих минутах, со слов о. Моисея, люди близкие к нему. – „Ударили к вечерне (день был праздничный). Михаил, по обыкновению, собрался идти в церковь, оделся немного теплее против обычного, и, не подавая виду, зашел проститься к матери и любимой сестре. – Последней сказал только: „прощай, Саша!» – „Куда же ты? уж не в монастырь ли?“ – спросила та недоумевая. – Он ответил ей утвердительно, и с трепещущим сердцем, которое разрывалось от любви к покидаемой в неведении любимой матери, быстро вышел из дома в приходскую церковь, где поджидали его товарищи. Горячо помолившись здесь пред чтимою с детства Иерусалимскою иконою Божией Матери, молодые люди направились к заставе, где уже ждали их заранее нанятые лошади. Путь их лежал в Оптину, где они и хотели прямо остаться тотчас по прибытии. Но им предстояли здесь новые испытания. А именно – иеросхимонах Лев (тогда Леонид) не благословил им остаться в обители прямо, а указал продолжать путь чрез Калугу и Малоярославец к Троице-Сергиевой Лавре и помолиться поначалу там, у мощей преподобного.

С сокрушенным сердцем отправились в дальнейший путь юные беглецы, не нашедшие желанного приюта в дорогой им Оптиной пустыни. После тревог, опасений и мук сердечных им так хотелось отдохнуть и успокоиться под обительским кровом, а здесь в пути новые тревоги. Снова воспоминания о покинутом доме разрывают сердце. – „Пришла жалость о родительском доме. Все трое плачут и рыдают внутренно... Но друг другу стараются не показать и виду, бодрятся, словесно утешают и укрепляют друг друга“.³ По пути встретился знакомый из Волхова; перепуганные они поспешили укрыться от него, и это удалось им: знакомый не заприметил и проехал мимо. Много еще всяких трудностей и страхов пришлось им переиспытать в путешествии, особенно же на обратном пути, когда они, истощив свои денежные средства, шли из Москвы уже пешком. А дело было зимнее. Но Бог, за молитвы угодника Своего Сергия, которому поклониться ходили молодые люди, хранил их, и они невредимо возвратились в Оптину обитель. Здесь пришли опять к старцу, рассказали ему все случившееся с ними, и теперь прямо просили его принять их в число братии обители. Тогдашний настоятель обители игумен о. Моисей потребовал их к себе, и, переговорив с ними, оставил их в обители, назначив каждому из них послушание.

Так началась для молодого человека новая жизнь, «иноческая» вполне, в славной обители под руководством её знаменитых старцев сначала о. иеросхимонаха Льва (в монашестве Леонида а потом о. Макария.

К рассмотрению этой новой жизни молодого человека теперь мы и обратимся, и постараемся приникнуть усерднее, чтобы видеть, как возрастал и укреплялся духом юный подвижник, запасая силы для своего будущего великого труженичества, в качестве руководителя совестей человеческих.

Но что же это такое Оптина пустынь? И почему она так влекла к себе юных подвижников?– Ответить на эти вопросы необходимо, чтобы выяснить ближе все значение этой пустыни, как рассадника и питомника благочестия на святой Руси.

Имена украсивших собою обитель старцев о. иеросхимонаха Льва, о. Макария и сотоварища о. Моисея по монашескому искусу, в недавнее время тоже в Бозе почившего старца иеросхимонаха о. Амвросия, без сомнения, известны всем, и по ним и через них известна, хотя бы по имени только, Оптина пустынь. Для всякого даже незнакомого с нею это – такая обитель, где процветает жизнь иноческая, ибо из неё вышел такой ряд славных подвижников.

Да, и воистину она такова. – Нам незачем передавать исторические сведения об этой обители⁴, возьмем ее ко времени прибытия туда М.Ф. Красильникова, справедливо называемому цветущею порою обители.

К этому времени относится процветание восстановленного в Оптиной обители старчества. Для незнакомых с этим родом монашеского подвижничества передадим о нем коротенько словами лишь монашествующих, хорошо осведомленных по этому вопросу.⁵

«Сущность старчества состоит в следующем. В монастыре (где введено старчество) волею Божией и голосом братии поставляется один благочестивый и опытный с духовно-аскетической жизни инок, пользующийся полным доверием всех, как общий духовный отец и руководитель. К нему идут не только в положенное время исповедываться, но приходят все всегда, ежедневно, и раскрывают ему всю свою душу, объявляют все свои греховные поступки, мысли и желания. – Чтобы не задумал духовный сын старца – обо всем идет он советоваться со старцем и просить его благословения. У духовных чад старца нет своей воли, нет своего образа мыслей, нет своих разумений... за благословением приходит к нему сам настоятель и прочие должностные лица обители».

Это старчество было во всех древних обителях, и ведет свое начало от отца монашества Антония Великого, и распространялось совместно с распространением иночества. На востоке оно было повсюдно. Благотворность его свидетельствовали такие великие отцы Церкви и подвижники, как Василий Великий, Иоанн Листвичник, Авва Дорофей, Феодор Студит, Симеон новый Богослов и др.⁶ С Востока, особенно с Афона, старчество поначалу перешло и к нам в Россию, но вследствие различных, неблагоприятных и для христианства вообще, исторических условий стало падать у нас и старчество, и скоро заветы его отошли в область преданий. Восстановителем старчества на Руси явился приснопамятный в летописях монашества архимандрит Молдавских монастырей, о. Паисий Величковский чрез учеников своих схимонахов Афанасия и Феодора. Учеником последнего и был насадитель старчества в Оптиной пустыни, иеромонах Леонид (в схиме Лев), под руководством которого воспитывался наш юный подвижник Михаил.

Своим мудрым руководством, в сотрудничестве затем вскоре с другим мудрым старцем о. Макарием, о. Леонид изменил весь строй Оптиной обители, привел ее в то цветущее состояние, в каком застал ее молодой Красильников, в каком она, верим, милостию Божиею находится и досель.

Вот как описывал Оптину пустынь с её внутренней стороны тот же приснопамятный архимандрит Григорий, написавший житие о. Амвросия Оптинского⁷. „Оптинская пустынь – монастырь особого типа. Тут нет того богатства и роскоши, которыми изобилуют наши штатные монастыри; здесь нет той мирской жизни, которая неудержимым потоком, вместе с многочисленными богомольцами врывается в наши лавры и другие богатые монастыри. Тут нет бойкой, обычной в монастырях торговли. Тут монастырь в собственном смысле. Всякий богомолец, входя в монастырь, забывает мир; он не несёт его духа с собою, а, напротив, сам подчиняется монастырской жизни. Тут совсем иначе ведут себя богомольцы; они входят в духовное общение с монастырем, они приобщаются его жизни».

Так и было с юным М.Ф. Красильников: он со всею горячностию молодого сердца преискренне приобщался жизни обители; потому она так неотразимо и влекла его сладостью процветавшей в ней духовной жизни. Вступив в нее, он со всем жаром предался иноческим подвигам. „В трудах монастырских был неутомим, ни одно праздное слово не выходило из уст его, и, можно сказать, был примерным послушником для всех»⁸. Сначала он проходил послушание келейное; год трудился на кухне; потом был назначен трапезным. Обладая хорошим голосом, и с детства вынесенным знанием богослужения и напевов церковных, брат Михаил кроме того добровольно ходил на клирос. Помощь его здесь была так существенна, что вскоре он был назначен и уставщиком. Так изо дня в день молодой инок втягивался в монастырскую жизнь, получая всегда и во всём руководство от старца о. Леонида, к которому постоянно, в течение пяти лет, ходил за благословением по должности, а временем даже жил при нем в келиях. Старец о. Леонид был весьма строг к новоначальным и тщательно наблюдал, чтобы они возможно скорее бросали мирские навыки, наипаче же своеволие, и приучались жить в отсечении своей воли, – что есть самое главное в монашестве. Умеренному вообще молодому Красильникову он, с первых же пор, указал еще большую воздержаность в пище и питии. Юноша исполнял все с полною охотою, за что старец с самого начала с любовною заботливостью взял его в свое особое духовное руководство и особенно часто преподавал ему духовное утешение в беседах.

А они были так необходимы душе молодого послушника, которому после недолгого успокоения в обители надлежало снова идти в мир на испытание и в последний раз вынести тяжелую душевную борьбу, чтобы потом оставит мир навсегда.

Дело в том, что для окончательного формального вступления в монастырь, для того, чтобы приуказиться к монастырю, требовалось увольнение из общества, а для сего нужно было снова идти Красильникову в родительский дом к отцу и умолять его простить и благословить на то, в чём сын преступил его волю. Настоятель о. Моисей и старец Леонид благословили Михаила идти, и с ним вместе идти двоюродному брату его, тоже послушнику Оптиной пустыни, Николаю. И вот оба брата, укрепившись духовно, отправились в Волхов, ясно сознавая всю трудность предстоящего им дела и молитвенно призывая помощь Божию.

В Волхов пришли они поздно, уже на ночь, и робко постучались в окошко к матери Николая, которая доводилась невесткой отцу Красильникову и жила вместе с ними, только в отдельном флигеле. Добрая старушка⁹ несказанно обрадовалась дорогим путникам и засуетилась, хлопоча чем-нибудь подкрепит их силы после пути. Не смотря на позднюю пору, на огонёк пришла вскоре и мать Михаила, точно почуя материнским сердцем, что за гости были у её невестки. Тотчас побежала она к отцу. Тот велел позвать сына к себе. С трепещущим сердцем вошел Михаил в родительский дом, упал в ноги родителям, прося простить причиненную им скорбь. Но они оба уже в душе давно простили сына за преслушание их воли, убедившись, что, очевидно, не мог он, всегда покорный и почтительный, поступить иначе в данном случае, что таково, видно, его призвание. – Радостны, поэтому, были несказанно для всех эти минуты свидания; без горечи душевной поведали теперь родители сыну всю свою скорбь, огорчение и гнев отца по его уходе, безуспешные поиски в Оптиной; а сын, с своей стороны, – всю тяжесть решения преступить волю отцовскую, сердечную боль о страдавшей по нем матери, душевную борьбу между чувством любви и жалости к покинутым родителям и влечением к жизни монашеской в Оптиной обители, которая так давно уже была предметом горячих желаний его сердца. Так протекло незаметно несколько дней. Тем временем отец Красильников выхлопотал сыну требуемое увольнение, и юный послушник, теперь уже напутствуемый благословением родителей, снова направился в дорогую ему обитель.

Вскоре после того, 14-го апр. 1839, Михаил Красильников указом был зачислен в число братии Оптиной пустыни послушником, и таким образом навсегда неразрывно стал связан с обителью. А так как в нем уже видели за эти два года, проведенные им в обители, примерное послушание, свидетельствовавшее о смирении его и полной готовности, презрев свою волю, отдаться руководству мудрых водителей в дальнейшем прохождении монашеского пути, то настоятель пустыни о. игумен Моисей назначил ему в числе 10-ти других готовиться к малому постригу.

Но в день, назначенный для пострижения, случилось нечто неожиданное для самого настоятеля, а для инока явившееся тяжелым испытанием, из которого он, помощью Божиею, вышел с честью, хотя и не без временного внутреннего смущения и борьбы.

В церкви, когда готовящиеся к принятию рясофора стали по чину в ряд, и настоятель, обойдя всех, подошел к бывшему последним в очереди Михаилу, чтобы совершить малый постриг, вдруг подходит рухальный и говорит, что этому послушнику платья нет. Это неприятно поразило и самого настоятеля, пока он не узнал, что рухальный действовал по мудрому распоряжению старца, о. Леонида. Последний, как – было сказано, заметив смирение и душевную стойкость в молодом послушнике, принял его в свою особую отеческую любовь, и воспитывал теперь изначала в нем эти качества, послужившие потом основанием всей многоплодной деятельности почившего в должности настоятеля, звании старца и благочинного обителей епархии. Мудрый старец о. Леонид в данном случае действовал еще вместе и по другому побуждению: он врачевал немощную совесть другого послушника, который сильно смутился духом по случаю представления Михаила к рясофору, ибо оказывался обойденным, хотя и был старше по времени пребывания в монастыре. Юный брат был не в силах бороться с этим особенным монашеским искушением честолюбия, которое в таком его виде бывает только в монастырях, и составляет действительно одну из главных тяжестей монашеской общежительной жизни, которое часто с трудом несут и опытные в искусах монахи; в данном же случае юный послушник малодушествовал до того, что готов был оставить обитель. Мудрый и любвеобильный старец по заповеди Апостольской решил, чтобы мужественный Михаил понес тяготу своего собрата, и юный подвижник смиренно нёс эту тяготу. И только через год, т. е. в 1840 г., он был пострижен, с благословения старца.

Нужно ли говорить о том, какою горячею любовью был проникнут молодой послушник к старцу, общему отцу и руководителю его в духовном совершенствовании, и как потому должно было успешно идти его духовное воспитание под таким руководством. Упомянув сейчас 1840-й год, не можем пройти его молчанием, как год крайне тяжелый для Оптиной обители, когда в ней надрывалось от любви и жалости не одно сердце за горячо любимого старца о. Леонида, для которого это было время последних самых тяжелых испытаний. Несомненно сложил в своем сердце эти скорби старца и юный послушник Михаил, в постоянное руководство себе и для подражания в благодушном и мужественном перенесении скорбей. „По клеветам недоброжелателей, слепо обвинявших старца в нарушении монашеских правил чрез руководствование приходящих к нему мирян....¹⁰ епархиальное Калужское начальство распорядилось перевести старца из занимаемой им келии в другую, подальше от ворот монастыря и от народа. Это было уже четвертое переселение старца. Снова взял он Владимирскую икону Божией Матери и с пением «Достойно» пошел в новую келию... Запретили вместе с этим старцу и принимать мирских посетителей, обязали его, больного, ежедневно ходить к службе. Почитатели сильно опасались за старца. Народ стал приходит еще в большем количестве и при каждом выходе старца из келии устраивал ему торжественные встречи: повергались на землю, целовали одежды; когда старец шел в церковь, то еле мог двигаться среди густой толпы народа¹¹... – Все это, конечно, близило к концу жизнь старца, изнемогавшего от скорбей и многих трудов. Дни его были уже сочтены. На закате дней своих, таким образом, он светил душе молодого подвижника, и этот свет навсегда остался в душе юного Михаила, до конца дней своих любовно носившего в себе духовный образ великого, дорогого отца-руководителя. Но недолго юноше-подвижнику оставалось жить под отеческим покровом старца. 11 октября 1841 г. кончил свою многотрудную земную жизнь о. иеросхимонах Лев (в монашестве Леонид), оставив в неутешной скорби своих учеников.

Накануне дня кончины старца о. Льва, пробыв не одну ночь без сна, сильно расстроенный приближающимся исходом болезни любимого старца, Михаил изнемог, но никогда, по своей ревности, не оставаясь без молитвы, стал на правило. От изнеможения дремота одолевала его, и глаза сами собой закрывались. В это время он видит старца, грозящего на него пальцем со словами: „Послушай! ты читаешь правило без внимания. Так не следует.“ Михаил очнулся при этих словах, дремота исчезла, и он со вниманием и сердечною легкостию окончил молитву. Этот случай как бы указывал, что и по смерти старец духом своим будет блюсти юного подвижника.

Много поскорбев о почившем старце, братия Оптиной нашла себе утешение в преемнике о. Льва, старце иеромонахе Макарии, к которому после о. Льва всей душой прилепился и юный Михаил; духовным отцом, родившим его собственно в монашество, и стал этот старец, как мы увидим ниже.

Вскоре после смерти своего духовного отца старца о. Льва, пришлось Михаилу хоронить своего плотского родителя, старика Красильникова. Всегда благочестивый и строгий в своей жизни, отец Красильников, по уходе в монастырь любимого сына, стал еще более преуспевать в благочестии. За это и послал Господь ему кончину христианскую, безболезненную, непостыдную, мирную. При жизни он особенно чтил местную Иерусалимскую икону Божией Матери, и на смертном одре был утешен её видением. – Утешался его истинно христианской кончиною и любимый сын его, бывший при нем последние дни. Поскорбев об отце по плоти, отдав ему последний долг, Михаил возвратился в обитель, которая теперь стала его родительским кровом.

Возвратившись в обитель, Михаил продолжал беспрекословно исполнять возложенное па него послушание, работая вместе над собою под руководством старца о. Макария, который полюбил его так же, как о. Леонид, и старался воспитывать в юном послушнике смирение, стойкость душевную и благодушие в скорбях, – те качества, которые потом отличали о. Моисея во всю жизнь. Наконец, видя что в послушнике воспиталась уже достаточная твердость воли, навыкшей бороться с искусительными помыслами, и дух его таким образом стал уже достаточно приуготовлен к принятию мантии, – старец благословил ему готовиться к пострижению.

Ноября 17-го 1847 г. совершилось это великое событие в жизни брата Михаила. Для монаха это очень великий день, ибо это его духовное рождение в новую жизнь. И Михаил усиленно готовился к нему, укрепляя свой дух постом и молитвою, пользуясь помощию святого старца, точно провидевшего, что любимому ученику в сей знаменательный день предстоят новые испытания. И действительно много искушений пришлось вынести постригаемому. Теперь, когда душа его была напряжена и умиленно готовилась к принятию пострижения, один из братий, монастырскй рухальный, считая себя по времени пребывания в монастыре более достойным пострижения, чем Михаил, злобствовал на этого последнего, старался досадить ему всячески и смутить дух его в этот великий день. Дерзостъ злобствующего брата дошла до того, что он осмелился даже учинить неблагообразие при самом пострижении: мантию для вновь постригаемого приготовил крайне неблаговидную из разных кусков мухояра и наконец камилавку перевернул задом наперед. Так и простоял вновь постриженный всю обедню, с крестом в руках, у иконы Спасителя.

Крестоношение началось для него таким образом с самого начала жизни монашеской. Несомненно горько видеть было ему эту злобу соблазнившегося о нем брата, тем более что он был невольным виновником этого соблазна. Помня завет Евангельский „молиться за творящего напасти“, – он молился за своего обидчика, как и сам после всегда учил поступать своих духовных чад¹², ибо видел в таком ослеплении брата вражии козни. Сам за себя он не смущался: в эти минуты он все забыл, кроме Бога, видел пред собою только то, к чему готовился. Умилительный обряд пострижения, вызывающий слезы у всех видящих его, – великие обеты, даваемые в дерзновенном уповании на Божественную помощь,– вот что глубоко западало в душу вновь постригаемого, вот что он слагал в сердце своем. Душа его глубоко раскрылась для принятия сообщаемого, и понятно потому, что отныне он почувствовал себя перерожденным, и момент пострижения не забывался им во все дни. После сам в качестве старца и духовного руководителя он часто обращал внимание наставляемых па эти „первые дни“¹³ особенно высокой духовной настроенности, духовной радости. После окончания обряда настоятель вручил новопостриженного о. Моисея от Евангелия старцу о. Макарию. Сей, оставшись в церкви наедине с новопостриженным, снял с него камилавку, перевязал клобук, строго осудив непристойный поступок русального. Но молодой инок ни мало не поскорбел, увидав себя в таком одеянии, ибо другая, лучшая одежда, духовная радость покрывала его душу.

Отныне все порвано с миром и грехом, живущим в мире. С благодатною помощию Божиею должно начаться неустанное восхождение по Лестнице доброделания. Со всею ревностию предался теперь молодой инок монашеским подвигам. Здесь он запасал себе то духовное сокровище, которыми жил потом сам и благоустроил другие человеческие жизни. Он и всегда ранее, еще с детства, серьезный, скромный, сосредоточенный, теперь всецело предался молитве и богомыслию; церковь и келия, вот куда только знал путь молодой инок. Время от времени старец подвергал его разным испытаниям, желая возбудить в нем сильнейшую ревность к духовной жизни: и инок послушно предавал себя старцу, как орудие. – После почивший так много и благодарно вспоминал это время своего духовного воспитания, сравнивая тогдашнюю напряженность духовной жизни монашествующих и душевное состояние руководимых им иночествующих.¹⁴ Наставления старцев помнились им всю жизнь; ими после нередко наставлял он своих духовных чад¹⁵, в заключение своих увещаний обыкновенно говоря: „а и старцы говаривали, что поступать надо в данном случае так и так-то¹⁶. И даже больше, – благоговейно чтя память своих учителей в монашестве, он, сделавшись сам руководителем других, нередко призывал молитвенное покровительство их своим руководствуемым духовным чадам, заключая так свои письма к последним: „и за молитвами батюшки о. Макария и Льва Господь мне и вам помог бы спастись¹⁷ .“

При таком благоговейном отношении к старцам, молодой инок, по завету их „не терял времени,“ а стоя у источника аскетической мудрости, всем своим существом приникал к ней, претворяя ее в собственное духовное содержание, которым сам после служил другим. Быстро шел этот духовный рост инока Моисея. Видя его все возраставшее иноческое смирение и неусыпные труды, любивший его настоятель, благословением старца, определил принять иноку Моисею духовное утешение себе: в 1848 г. он был послан в Калугу, где преосвященным архипастырем и рукоположен в диаконы, 17-го апреля.

Смиренному «псалтырщику» как любил себя именовать почивший в своих письмах, уже будучи игуменом¹⁸, это приобщение к духовному чину было великою радостию. Отныне он уже мог предстоять престолу Божьему, служить великому таинству, должен был смиренно возносить молитвы за весь христианский мир. Смиренный, любвеобильный, он ныне стал уже при дверях пастырства, хотя, по своему смирению вменяя себя ни во что, и не помышлял о сем великом служении. Но по достаточном приуготовлении неминуемо долженствовало ему поднять и это иго, – и даже больше, стать пастырем руководителем подобно своим – достопамятным учителям.

Понятно, что отныне о. Моисей усугубил свои подвиги, присоединив к ним усиленное размышление о предметах Божественных. Чтение Слова Божия и писаний отеческих, которое он никогда не покидал, теперь стало первым его, занятием. Вот когда он запасал знание писаний отеческих, изречениями коих он поучал всегда сам братию в качестве настоятеля¹⁹. Дело пастырства овец словесных требует такого знания к назиданию пасомых: Св. Писание должно быть у пастыря на «край языка». Обогащая свой ум знанием, он сердцем, в примере великих пастырей, учился тому, что есть едино на потребу: любви к ближнему ради Бога. – К досточтимому его учителю старцу о. Макарию шли все обремененные скорбями и недугами, и он немощи всех принимал на себя, силою Божией врачуя и исцеляя изъязвленные совести человеческие. Свидетелями такого духовного врачевания была, конечно, вся братия обители, ибо на глазах всех утешенные в своей скорби воздавали славу Богу и возносили горячие молитвы за их утешителя. Так умел старец насаждать мир в душах. Великий это был подвиг, но – старец дерзновенно принимал его на себя, веря в помощь Божественную, ибо действовал ради славы святого имени Его: „хотя я грешен, неразумен и немощен душевно и телесно, но не отрекаюсь тем, кто ищет утешения или пользы душевной, сказать, то, что Бог подаст омраченному уму моему к их пользе и быть в сем орудием милосердного Его отеческого промысла²⁰.

В таком же смиренном сознании принял на себя, с благословения старца, служение пастырское о. иеродиакон Моисей, был рукоположен во иерея 1855 г. июня 19 владыкою преосвященным Григорием еп. Калужским при посещении им Оптиной пустыни, по представлению настоятеля игумена Моисея.

Едва новопосвященный начал совершать прохождение своего нового служения под кровом дорогой обители среди собратий и учителей, сорадовавшихся его великой радости священнослужения, – как Господь приуготовил ему выступить на более широкое поприще деятельности: он был назначен 22-го августа того же года настоятелем Тихоновой пустыни. Опытный глаз владыки, по указанию духовных наставников о. иеромонаха Моисея, усмотрел в нем человека по своим духовным свойствам наиболее полезного для обители, которую предстояло благоустроить и управить по образцу Оптиной.

Отпуская своего питомца на новое поприще духовного делания, старец о. Макарий и настоятель архим. Моисей, одинаково любившие о. Моисея, утешали и ободряли смиренно принявшего новое служение инока, говоря „что Господь за послушание его поможет ему“²¹. При этом, всегда сдержанный в проявлении своих чувств, архим. Моисей оказал самую отеческую нежность к отпускаемому из обители её питомцу. Прощаясь, он сказал о. Моисею: „был у меня во все время правления один уставщик такой, каких не было прежде и не будет; я им много был успокоен и доволен»²², Великое было это ободрение о. Моисею, покидавшему родную, с юности дорогую ему обитель. Сам он и помыслить не мог, как будет жить отныне один, без руководства своих досточтимых учителей, и просил старцев не оставлять его своею духовною помощью, советами и указаниями по управлению вверяемой ему обители. Получив успокоение от старцев, что он не будет в потребное время оставлен без руководства, о. Моисей покинул родную обитель, в которой прожил 20 лет, совершая свое духовное устроение, для того, чтобы послужить своею духовною крепостью братии Тихоновой обители. Это служение он и нес до самой своей кончины, трудясь неустанно сначала как настоятель только этой обители, а после как благочинный всех монастырей Калужской епархии и духовный отец многих иночествующих.

К рассмотрению этого многоплодного служения мы и перейдем теперь, закончив обозрение времени духовного созидания, работы над собою лично, будущего труженика, на поприще руководствовали других к такому же духовному устроению.

Все время настоятельства о. Архимандрита Моисея в Тихоновой пустыни, отдававшего на служение ей все свои силы душевные и телесные, можно разделить на два периода. Первый период был преимущественно временем усиленных трудов о. настоятеля по духовному переустройству обители, временем скорбей и туги душевной, пока Господь не дал ему овладеть кормилом правления так, чтобы уже крепкою рукою покойно править ее среди волнующегося вокруг моря житейского, без боязни, чтобы волны его не захлестнули в сей корабль хотящих спастися.

Итак, вновь назначенный о. настоятель прибыл немедля в свою новую обитель. Братия с охотою встретила по слухам уже известного ей настоятеля, который сразу располагал к себе всех своею приветливостью и вместе внушал невольное уважение серьезно сосредоточенным, чисто иноческим видом.

Несомненно было, что это человек не слова только, а и дела. И действительно, новый настоятель стал тотчас же трудиться неустанно на пользу обители. Посетив храм, он убедился, что храм недостаточно благолепен внутри, и тотчас приступил к работам по возобновлению старой и украшению его новой живописью. Владыка архиерей ранее еще предлагал ему сначала приспособить хотя бы к сносному помещению настоятельские кельи, пришедшие в ветхость, но настоятель справедливо избрал поначалу благоустроить по возможности дом Божий; затем уже после приступил к переустройству келий братских и настоятельских. Нужда заставила настоятеля взяться прямо за эти работы, ибо дело не терпело отлагательства. Но не менее настоятельна была нужда во внутреннем переустроении обители, которая далеко отстала от Оптиной, хотя бы потому, что здесь не было старчества, не было откровений братии старцу, к которым так привык о. Моисей в Оптиной. На своем личном опыте он знал, как важно, особенно для новоначальных, это духовное руководствование старца: а ведь только при добром начале возможен добрый конец, да и в прохождении всего пути иночества благопотребна, а по учению многих подвижников²³, и необходима помощь старца.

Естественно, поэтому, что о. Моисей решил восстановить старчество в Тихоновой пустыни, хотя бы сперва для новоначальных. Трудность введения старчества обусловливалась в данном случае в Тихоновой пустыни не только тем, что это было новшество, ломавшее обыденную, застывшую в известных формах монастырскую жизнь, – и поэтому только уже могло старчество встретить себе препятствия; но главное затруднение было в том, что не могло быть дано от Оптиной пустыни старца руководителя обители Тихоновой, который – преемственно утвердил бы и здесь этот род жизни иноческой, как прямой наследник и носитель духа и заветов старчества. Да и кроме того, в самой Тихоновой пустыни не было подходящего опытного старца, способного к такому духовному руководствованию и словом назидания и наипаче явлением в себе духа и силы. – Тем не менее о. Моисей, посоветовавшись со старцем о. Макарием, предназначил в старцы молодого еще инока, казавшегося способным к духовному назиданию хотя бы не от личного опыта, но от слов Писания, представив его к посвящению в иеромонашество. Прибавляют к сему слышавшие рассказ от людей достоверных, что старец о. Макарий хотя и благословил о. Моисею выбрать этого монаха в старцы, но добавил при этом: „ох! много горя тебе от него будет. “ – Но что значит личное горе для монаха, когда на этом горе зиждется благо других: и о. Моисей не переменил своего решения.

Лично сам о. настоятель был во всем примером для братии: к службе неопустителен, всегда сосредоточен, молитвенно благоговеен. К утрене всегда являлся первым и внимательно следил, чтобы и братия не опускали соборного правила, наставляя, что, вставая на эту раннюю службу, мы распинаем плоть свою, и, стало быть, особенно благоугождаем Богу. – В жизни своей о. Моисей всегда был крайне воздержен: трапезовал вместе с братией, не дозволяя изготовлять себе что-либо дома. Так же соразделял он с братией и труд на обитель: молотить ли хлеб, рыть картофель,– он выходил вместе со всеми, и тем поощрял братию к неленостному труду. Если кого замечал уклоняющимся от ревностного исполнения своего послушания или вообще малоуспевающим в иноческом доброделании, – в молитве ли, в воздержании ли духовном, – то таковых исправлял, назидая любовно и кротко. Как бы ни был виноват брат, никогда никто не слыхал, чтобы настоятель возвысил свой голос на пего; а смиренное „прости Христа ради» сознавшего свое упущение или небрежение брата и совсем снимало с него всякую вину в глазах настоятеля. И братия поначалу послушно стала под влияние нового настоятеля, во всем беспрекословно отдаваясь его мудрому руководству, тем более, что сам он в важных случаях прибегал за помощью, и получал всегда мудрый совет от своих отцов, старцев Оптиной пустыни.

Но вскоре настал для о. Моисея ряд тяжелых испытаний. Во первых, пришлось ему понести одну за другой горестные утраты дорогих его любвеобильному сердцу наставников, продолжавших до самой смерти руководствовать его. Через недолгое время после удаления о. Моисея из Оптиной обители Господь отозвал к Себе старца о. Макария. 7-го сентября I860 г. о. Макарий скончался на 72-м году своем многоплодной жизни. Сильно скорбел о нем о. Моисей вместе со всею обителью и многочисленными почитателями почившего. Но все соутешены были взаимною любовью к старцу, которая проявлялась теперь так сильно в изъявлении благоговейного почитания дорогому покойнику. Погребальное шествие иноков и сопровождавшей гроб тысячной толпы, при перенесении его из скита в монастырь, было так величественно, что смотревший на это шествие настоятель Оптиной обители о. архимандрит Моисей удивился его великолепию и сказал: „это совсем как перенесение мощей “²⁴.

Лишившись своего главного руководителя и отца, о. Моисей имел пока еще все же опору в лице настоятеля Оптиной обители о. архимандрита Моисея. Но и сей вскоре после о. Макария отошел ко Господу. 1862 г. июня 19 не стало о. архимандрита Моисея. В Оптину обитель на погребение его прибыл сам Владыка преосвященный, и здесь на служении, как бы в утешение строителю Моисею, близость которого к почившему он знал, произвел его в сан игумена.– Как всегда, со смирением принял о. Моисей сие новое назначение, видя в нём указание Божие к большей ревности в деле настоятельства. А осенью, в августе того же года, Владыка, быв в Тихоновой пустыни, как бы сам ввел окончательно настоятеля в новое звание, вручив ему игуменский посох на глазах всей братии обители и сказав обычное назидание о том, чтобы со страхом пасти вверенное ему стадо овец Христовых. Помнящие это утверждение о. Моисея в игуменстве рассказывают, что, когда Владыка вручал жезл о. Моисею, последний был бледен от душевного волнения²⁵, ибо сознавал, что с получаемыми большими полномочиями ему предстоит большая и ответственность и пред людьми и пред Богом наипаче. Еще усиленнее стал трудиться о. Моисей по устроению обители внутреннему и внешнему, требовавшему так же его опытного хозяйского глаза. В 1864 г., ездивши по делам обители, отец Моисей сильно простудился, и с 13-го августа слег в постель. Господь посетил его такою тяжкою болезнию, что бывали дни, когда с минуты на минуту ждали его кончины. Пользовавший его врач не подавал никакой надежды на выздоровление. Тогда болящий решил всецело отдаться в руки „Единого Врача душ и телес“, бросил лекарства и стал только пользоваться водою из колодезя, вырытого угодником Божиим преподобным Тихоном. За молитвы угодника Божия Господ воздвиг болящего с одра болезни. В великий праздник Рождества Христова он в первый раз вышел в храм, но служить не мог за слабостию до самого Великого поста.

Перенесенная о. Моисеем, тяжкая болезнь послужила к вящщему его духовному просветлению: лежа на одре болезни он укреплялся и очищался духом, «творя умную молитву Иисусову»²⁶, Великим утешением ему служило еще то, что среди братии обители был ненарушимый мир. Он так высказывал это некоторым своим духовным детям: „Благодарю Господа, что в обители мир и согласие. Это дороже всего. Помолитесь, чтобы Господь сохранил и впредь, а недостатки это все как-нибудь Господь покроет.» – Но в том, что составляло его главную отраду и утешение, ему суждено было понести крест Промыслом Божиим.

Тихое, мирно радостное течение жизни в обители для того, чтобы упрочиться в ней навсегда, должно было преодолеть противное ему направление жизни у людей своевольных, себялюбивых, встречающихся в каждом монастыре, и вопреки монашескому обету послушания или косно противоборствующих своим руководителям, или прямо восстающих на них. Такое восстание в обители на о. Моисея, воздвиг, попущением Божиим, враг рода человеческого. Орудием своим избрал он отличенного самим настоятелем духовника обители, вложив в сердце его тщеславие своим положением и крайнее недоброжелательство к настоятелю, т. к. он почитал себя и учение и выше по духовной опытности, как духовный отец и прямой руководитель братии. Горестное предсказание о. Макария сбывалось: начало старчества в Тихоновой пустыни оказалось в лице первого духовника пустоцветом, и не дало ничего кроме горя всей обители. Зло сеял в сердцах братии тот, в ком думал видеть о. Моисей доброго сеятеля и надежного помощника себе. В течение трех лет он насаждал в душах наиболее простодушных иноков недоверие и недоброжелательство к о. игумену, будто бы отягощавшему братию непосильными трудами до истощения. Не находя ничего однако, в чем бы можно было обвинить действительно настоятеля, он отыскал наконец обвинение, недостойное для обвиняющих, потому что, будучи ложным, оно изобличало в них полное забвение первого иноческого обета, – воздержания.

В 1866 г. он подговорил некоторых из братии жаловаться на скупость настоятеля, якобы о. Моисей не даёт удовлетворительно трапезы для братии. И это тогда, когда трапезу всегда соразделял с братией сам настоятель! Владыка поначалу поверил клеветникам, и вызвал о. игумена Моисея для объяснения. Но видя с какою невозмутимостью выслушивает настоятель все обвинения, не стараясь оправдываться, а только прося отпустить его из обители, „если это устранение его одного сохранит мир всей обители“²⁷, убедился в ложности и преувеличении недоброжелателей, и с миром отпустил о. Моисея. А спустя несколько времени, получив известие стороною, что духовник продолжает возмущать братию против настоятеля, послал приказание о. игумену выслать этого монаха вон из обители. О. Моисей поехал снова просить Владыку за виноватого, желая сам потерпеть, чем подвергать брата наказанию. Но Владыка подтвердил свое требование настоятелю. – Когда духовнику стало известно решение Владыки, он прямо обвинил настоятеля в своем удалении, и успел увлечь за собою некоторых из братий. Всех ушло до 15-ти человек, и все это были люди нужные для обители по занимаемым им должностям в деле монастырского хозяйства и церковном служении. Как ни тяжело это было настоятелю, но он с миром отпускал всех, ни словом не упрекая, не уговаривая, никому не выдавая своего душевного страдания. Для остававшейся братии он сам, поскольку мог, старался заменить ушедших: во время утрени всегда сам, по недостатку в иеромонахах и иеродиаконах, становился читать поучение; помогал и во всем другом, в церковном чтении и во всяких работах по монастырскому послушанию. Это смирение о. игумена глубоко трогало даже сторонних обители лиц, которым случайно приходилось усматривать его. – Так случилось одной духовной дочери о. Моисея, быв в обители, придти к утрени весьма рано. Входит она в храм и видит, что сам настоятель стоит у аналоя, читая вместо запоздавшего послушника утренние молитвы; и, вычитав их, смиренно передаёт продолжать чтение чередному, тогда уже пришедшему. – До слез она была тронута, и навсегда сложила в сердце своём это смирение и кротость настоятеля, ни слова не сказавшего послушнику о его упущении.

Когда Владыке от духовных детей, помимо о. Моисея, стало известно о поступках братии, он сказал: „Ценю смирение и кротость о. игумена; но против таких людей надо было быть отцом Ν“... (тут Владыка назвал предшественника о. Моисея, который был строг и властителен к братии)²⁸.– Желая же утешить о. игумена, он вызвал его к себе, когда пришло утверждение к наперстному кресту от Синода, и теперь сам возложил на него, при торжественном соборном служении 2-го июля (чествование положения Ризы Богоматери), когда враждовавшие против о. Моисея братья не успели еще выехать из Калуги.

Узнав ближе и оценив о. Моисея, Владыка нередко вызывал его к себе. И когда последний, помощью Божиею, устроил обитель, утвердив в ней снова, и на этот раз навсегда мир и тишину, так что не осталось и следов бывшего смятения, – Владыке было угодно вверить под его опытную теперь и крепкую руку все монастыри Калужской епархии. В 1866 г. о. Моисей, против желания, был утверждён в должности благочинного всех монастырей.

И вот началась для него новая, вдвойне трудовая жизнь, а для обители и вверенных ему монастырей самая благотворная пора,– особенно же для Тихоновой обители – время ее процветания внутреннего и благоукрашения внешнего.

Как после грозы очищается воздух, и мир и тишина разливаются в природе внешней: так и в обители прей. Тихона с особенной радостью теперь, после искушения, братия принимала мир в сердца свои, в послушном следовании воле мудрого игумена. А ему Господь послал в его подвиге и доброте помощника в лице старца иеромонаха Ефрема, в схиме Иоанна, теперь уже в Боге почившего († 25 июня 1884 г.). В Тихонову обитель он перешел в 1862, а в 1867 г. был избран о. игуменом духовником братии. Служение свое он проходил ревностно и благотворно, имея дар назидать словом Божиим и давать полезные советы. Братию, вверенную ему, тщательно блюл в отношении духовного преуспеяния. „Бывало, как не видит кого долго на откровении, велит позвать и отечески посетует ему; а брат, получив духовное назидание и уврачевавшись чрез открытие помыслов, уходит обновленный, с сердечною легкостию, избавившись от искушения²⁹. И сам о. игумен продолжал неустанно трудиться над устроением обители внутренним и внешним. Он заботливо направлял братию к прохождению монашеской жизни, каждому из братии давал сообразное с его силами и способностями послушание, наблюдал за рачительным исполнением его, наставляя, вразумляя или поощряя к сему. Каждого приходящего в обитель инока принимал сам, объяснял ему всю важность и трудность монашеского подвига, раскрывал пред ним весь смысл иночества, научая, что жизнь иноческая, в противоположность мирской, состоит в отречении от плотского себялюбия, и что приходящему, первее всего, надо оставить все греховные навыки мирские и начать жить в отсечении своей воли, смирении и труде. А для сего наставлял он юных иноков всею душою отдаваться руководству старца, возможно чаще иметь откровения отцу духовному своих помыслов, и, в деле своего душевного устроения вверяясь ему всецело, следовать указываемым им правилам.

Так любовно и согласно правил обители настоятель и его верный помощник, духовник о. Ефрем.

Когда число братии возросло достаточно, о. настоятель, по примеру незабвенной для него Оптиной, ввел в обители все три рода монашеской жизни: общежительную, скитскую и пустынножительство, дав для сего руководство в правилах, на основании уставов и учений св. отцов подвижников, и направляя к такой жизни по указанию долголетнего личного опыта подвижнического.

Заботясь так о внутреннем устроении обители, о. игумен Моисей ревностно исполнял свои настоятельские обязанности по наблюдению и содействию внешнему устроению обители. Он тщательно наблюдал за хранением церковной утвари и библиотеки, пополняя их по силе возможности; исправлял и вновь пристраивал, когда это становилось необходимым, монастырские здания; входил со всею внимательностию в монастырское хозяйство, озабочивался земледелием, применяя усовершенствованные способы землепашества; наблюдал за лесным хозяйством, ростя и сберегая принадлежащую монастырю лесную площадь.

Но что составляло предмет его главных забот, – это благоукрашение обители храмами. А для сего так долго не было средств у обители, хотя и много было богомольцев в ней и много духовных чад и почитателей у ее славного игумена. Но Господь помог ему на закате дней своих совершить великое дело благоустроения обители.

За его труды по обители и по управлению монастырями Калужской епархии, в 1871 г., он был возведен в сан архимандрита.

Чувствуя ослабление сил своих от многотрудной, многолетней деятельности, он просил об увольнении его от должности, но не, получив его, продолжал трудиться в ней с обычным своим самоотвержением до самой кончины. И эти годы его старческой деятельности были по-преимуществу благоприятны для обители: они венчают собою все время его мудрого настоятельства.

Оставшись настоятельствовать, о. архимандрит Моисей сильно скорбел о внешней неблагоустроенности обители, все еще скудной средствами; особенно озабочивало его, что соборный обительский храм во имя Преображения пришел в ветхость. Заметил это и преосвященный еп. Калужский Григорий при посещении обители, т. к. храм дал большие трещины внутри, в главных арках, и сказал настоятелю, что храм надо будет переделать. О. архимандрит открыл владыке, что и сам он сокрушается этим, но обитель не имеет средств воздвигнуть новый. Владыка сказал: „имейте веру к угоднику Божию преподобному Тихону. Его молитвами, Божьею помощью, хорошо построите, и благословил приступить к работам, старый храм разобрать, а над гробницею преподобного Тихона временно повелел устроить часовню.

Исполняя волю архипастыря, к работам приступили немедленно. В 1879 г. был разобран прежний храм и заложен новый, обширнейший. На закладку приехал сам высокопреосвященнейший архиепископ Калужский Григорий. При совершении её произошло событие, всеми истолкованное, как знамение благословения Божия начинаемому святому делу. День, в который происходила закладка, был ясный, солнечный с утра. На небе ни облачка. Но во время совершения чина, когда владыка, по обычаю, пошел окропить место нового храма святою водою, из появившегося внезапно малого облачка закрапал дождик, и такой маленький и на незначительном пространстве, что смочил землю только на этом месте. Владыка заметил это и сказал вслух всех присутствующих: „есть знак благодати Божией, что милость Божия с нами грешными: Господь свыше окропил».

За трапезой он много утешил о. архимандрита, ободряя его этим видимым явлением милости Божией, и тут же, в почин святому делу храмоздания, пожертвовал от себя лично 100 р. Другие благотворители, бывшие на закладке, пожертвовали всего до 5000 р. И вот уже было с чем приступить к созиданию нового храма. Пожертвования не переставали притекать; многочисленные духовные дети о. архимандрита, чтившие своего духовного отца, охотно шли ему на помощь в этом святом деле. И храм был построен обширный, величественный, византийско-русского стиля, и также, как и прежний, освящен во имя Преображения Господня; а два боковые придела – правый во имя Богоматери, в честь чтимой иконы Ея Владимирской, а левый во имя Иоанна Предтечи, в честь рождества его. – Внутри храм весь великолепно отделан под мрамор, расписан художественно, украшается тремя иконостасами отличной работы; а над гробницей угодника Божия преподобного Тихона сооружена драгоценная серебряная рака. На устройство храма было израсходовано 100000 рублей. Но средства притекали в обитель такою щедрою рекой, что оказалось возможным на остатки соорудить над святыми воротами обители величественную четырехъярусную колокольню, и снабдить ее прекрасным звоном. Соборный храм этот и величественная колокольня обители служат лучшими памятниками любви и отеческого попечения о. архимандрита о благоукрашении обители.

Но этим не ограничилось его попечение. Он продолжал благоукрашать ее с любовию до самой смерти.

Для тех из братий, кои ревнуют о совершенном уединении и безмолвии, он устроил в 7-ми верстах от монастыря Сретенский скит, а в нем 2 храма, – каменный и деревянный; обнес скит каменною оградою, над вратами поставил колокольню. Устроив скит, он отпустил в него желающих братий, и поручил его благонадежному старцу о. иеромонаху Макарию. Братия скита, помимо обычных подвигов скитского послушания, несет еще особое служение, так как в ските установлено неусыпное чтение псалтири и непрестанное молитвенное поминовение почивших благотворителей.

В самой обители св. кладезь преподобного Тихона, ограждавшийся прежде обветшавшею часовнею, ныне, благодаря заботам и ревности почившего о. архимандрита, осеняется благолепным храмом в честь Живоносного Источника,

Занимаясь строением храмов, о. Моисей находил уделять время и монастырскому хозяйству. Его стараниями приобретено в вечное владение монастыря до 1500 десятин земли, частию под лесом, частию в лугах, приобретено две водяных мельницы и дом в Калуге; в обитель проведен водопровод, простого, но замечательно практического устройства; частию заведены, частию расширены другие отрасли хозяйства: садоводство, огородничество, пчеловодство, скотоводство, лесоразведение и пр.

Для помещения все более и более умножавшейся братии о. Моисей устроил потребное число двухэтажных каменных корпусов, а за стенами монастыря выстроил несколько гостиниц и 2 странноприимных дома для помещения богомольцев. Для нуждающихся во врачебной помощи устроил больницу. Рядом с больницею, в последнее лето, о. архимандрит Моисей заложил новый храм в честь Успения Божией Матери, который уже не суждено было ему докончить.

Так благоукрасил он свою обитель за последние годы, хотя трудился для сего и все время своего настоятельства, в продолжении 37-ми лет.

Мы подробно перечислили всё, сделанное о. архимандритом к благоукрашению обители, сколько ради благодарной памяти об нём за понесенные им труды во имя любви к обители, по ревности к славе имени Божьего. – так и потому, что в его успешном строительстве и хозяйствовании имеем несомненное, внешне убедительное свидетельство его все возраставшего нравственного влияния, так как оно именно привлекало к нему многочисленных почитателей и благотворителей, а вместе же и доказательство того, что жизнь монашеская процветала вообще в обители под его мудрым руководством: ибо и это свидетельствовали миряне своими щедрыми пожертвованиями за обретаемое ими в обители духовное утешение. За ним идет в монастыри мирянин, и чутко прислушивается здесь ко всякому звуку, ко всякому шороху: и горе, если он увидит в чем-либо неблагоговейное отношение к святыне или неблагообразие в поведении; в том, на что в своем брате мирянине он не обратит и внимания, он строго осудит монаха. И справедливо. Ибо монастыри должны быть полною противоположностью миру: если в мире грех, суета, то в монастыре, у „иноков“, должна быть „иная“, лучшая жизнь: здесь должно совершаться неустанное служение Богу – и в церкви, и в келии, и на работе, в послушании; особенно служба церковная должна правиться благолепно, благоговейно, строго по уставу церковному, ибо мирянин и идет в монастырь послушать настоящую службу, и, усердно помолившись за нею, выходит в мир с новым запасом сил душевных на обычные, ежедневные суетные заботы, так истощающие душу.

Итак, монастырь в лице братии должен давать мирянам, изнемогающим в житейской борьбе, духовное подкрепление, пищу духовную. Вот его святое назначение. Вот зачем ставят у нас с неослабным усердием и благо украшают монастыри на св. Руси, чтобы они светили ей, и освящали ее Божьею благодатию. Вот почему и Русь называется святою, ибо она просвещается, украшается и укрепляется духовно в храмах Божиих, в святых обителях, небесно хранимая предстательством воссиявших в них угодников Божиих.

Такое значение монастыря имел пред своими духовными очами и почивший мудрый старец о. архимандрит, опытно узнав его еще в Оптиной пустыни, куда при старцах стекались люди со всей Руси, всех сословий и состояний: и князья, и вельможи, и богачи, и бедняки, ища духовного утешения. А Оптина пустынь была, как мы видели, для почившего образцом, по коему он изначала стремился управлять жизнь братии и Тихоновой пустыни. К концу жизни Господь увенчал его труды: он утвердил, как мы видели, в обители те же порядки, тот же строй жизни, что и в Оптиной обители.

Каких трудов стоило это о. архимандриту за все время его 37-ми летнего настоятельства и сколько скорбей пришлось ему понести, про то ведает один только Сердцеведец Господь. Почивший никому не говорил об этом. В заносимых им для себя келейных записях мы читаем следующее поучительное замечание о трудности сего духовного строительства: „и я убедился,– пишет о. архимандрит, – что строить каменные стены, питать и одевать братию хотя и занимательно и беспокойно, но не столько трудно, как, показывая собою пример всякие добродетели, созидать братские души. Ибо нет, кажется, труднее дела, как исправлять худые нравы тех из братий, которые не имеют собственного к тому произволения. Таковых ни страхом, ни любовию, ни наказанием, ни снисхождением невозможно обратить к добродетели. А поскольку Господь Бог всем нам, и начальствующим и подчиненным, в неисправностях долготерпит по многому милосердию Своему: то и совесть моя убеждает меня подражать, по возможности, благости и долготерпению Его“. – Сими многосодержательными словами и заключим наше описание трудов почившего ко благу Тихоновой пустыни. В этих немногих словах сказался он весь, великий труженик в деле созидания человеческих совестей: смиренный, кроткий, любовно снисходительный и терпеливо настойчивый. Здесь его исповедь: от него самого мы слышим, как смотрел он на дело настоятельства, как ясно сознавал всю великую трудность и как неуклонно шел к святой цели. Но его любвеобильное сердце было раскрыто и еще для многих, – для всех, кто шел к нему, так как труд настоятельства и руководства иночествующих и надзор за благосостоянием и благоукрашением обителей, он нес и по всей Калужской епархии. Судя по тому, как деятельность его была отличаема епархиальным начальством, нужно думать, что она была и внешне благоуспешна³⁰. Нас же всего более интересовали бы эти отношения к управляемым монастырям с их внутренней стороны, как материал для подробнейшего освещения личности почившего. Не имея под руками таких сведений об отношениях к другим, управляемым им монастырям, для примера передадим об отношениях о. архимандрита к Казанской женской обители, которую он посещал как благочинный сначала, а потом как старец и руководитель, с 1871 года. Любовь сестер обители на благодарную память о своем батюшке сохранила и доставила нам эти сведения³¹.

Первее всего он у строя Казанскую обитель внешне: при самом начале устроения общины все делалось с его совета и благословения. Во все, что касалось до обители, он входил, все принимал к сердцу, заботясь о ней, как о своей собственной. Он ездил сам по делам обители при утверждении её во владении землями по дарственной записи строительницы Белой. Сам затем приискивал архитектора для строения собора; вместе с ним обсуждал план. По указанию о. Архимандрита и под его руководством был сработан иконостас. – Словом, при устроении обители, „Батюшка о. Архимандрит о всем сам позаботился даже до последнего снурка“³². Его заботами и содействием обитель была затем переименована в 1872 из общины в монастырь.

Вместе с освящавшим храм владыкою он соучаствовал в освящении. Затем о. архимандрит стал и действительно – по монашеству – первым духовным отцом, положившим в ней начало собственно монашеской жизни: его рукою были пострижены первым с основания обители, постригом мать настоятельница и три сестры в мантии³³.

Став духовным отцом Казанской обители, Батюшка блюл ее, как зеницу ока. Сестрам обители подавал постоянно руководство во всех случаях жизни. – „Только стоило попросить или написать ему о каких-либо нуждах обители, то сейчас получали ответ и совет во всем“³⁴. Духовное же руководство сестер составляло предмет постоянных забот батюшки. По возможности часто посещая обитель, он вел с сестрами постоянную переписку, как старец принимая откровение помыслов, прощая и разрешая, обличая, наставляя, увещевая ³⁵«. Если состояние какой-либо из сестер или всей обители требовано его личного приезда, он спешил в обитель, не взирая ни на что,– ни на погоду, ни на слабость здоровья, езжал и на почтовых, и на своих, и по железной дороге.

Итак, до самой старости своей, когда уже стал дряхл, и стали посещать его разные немощи, не переставал заботиться о сестрах их батюшка. „Жила я с одной монахиней, – рассказывает об этом времени одна из его духовных дочерей, – которая была тоже духовная дочь Батюшки. Она сделалась сильно больна и просила известить Батюшку, чтобы он приехал ее пособоровать. На другой день, в 6 часов утра, Батюшка из своей обители, Тихоновой пустыни, приехал к нам, сам весь больной, говоря, что сам едва встал, и только любовь о Господе тащила для сего дела“³⁶. Да и в другое время каждый приезд батюшке стоил большой усталости, потому что всех до одной сестер он исповедывал и приобщал.

Когда имел он время погостить в обители, беседовал с сестрами просто, по-отечески, так как каждое слово его, каждый рассказ или наставление западали в сердце его слушательниц. В записках сестер мы имеем много таких рассказов Батюшки, но так как для них они предназначались Батюшкою и имеют для них одних преимущественное значение, то пусть сестры сохраняют в своей памяти это дорогое, им принадлежащее достояние.

Мы упоминаем об этом, чтобы выяснить, какое значение имел Батюшка для обители, и почему во всякий приезд его в обитель сестры встречали его так любовно и радостно; так он был светом очей их, их красным солнышком.

Всего лучше свидетельствует о значении Батюшки для обители описание его приезда, доставленное нам одной из сестер. Передадим его в бесхитростных, но глубоко прочувствованных и поэтичных словах описавшей.

Приехав в обитель, Батюшка „всех старался примирить, вразумлять и утверждать на пути спасения. Как бы он не изнемог, но всегда, всем и каждому, находилось у него слово привета, ласки, шутки. Лицо, бывало, такое сияющее. Пойдет по монастырю, а сестры за ним так и бегут, и беспрестанно стараются с ним встретиться, чтобы лишний раз принять благословение и услышать ласковое слово. И в келии, бывало, сестер заходит и в трапезу, и всем дает свои мудрые советы, как что лучше надо сделать. В саду и на мельнице, в огороде и в лесу побывает и на хутор заедет. Если нужно кому выговор сделать, то так это выходило у него кротко и мягко, – скорее просьба и увещание было, а не выговор.

Зато когда, бывало, уезжает из обители нашей, все сестры пойдут в церковь. И Батюшка туда же придет приложиться к престолу, к Казанской иконе Божией Матери, чтимой в обители. Певчие запоют „Ныне отпущаеши.“ И Батюшка в последний раз станет всех благословлять. Многие сестры плачут, и у него такое умиление в лице: это, бывало, не начальника с подчиненными прощание, а родного, дорогого отца с детьми. Потом Батюшка выйдет из церкви, сядет в тарантас и поедет. А сестры побегут сюда провожать... но на границе монастырской земли Батюшка прикажет остановиться и опять благословляет провожающих и упрашивает их вернуться. А потом велит ехать шибко. И долго стоят сестры и провожают путника глазами, полными слез,– до тех пор, пока не скроется экипаж из вида. По отъезде Батюшки такое всегда чувство бывало, как-будто монастырь опустел»³⁷·

И вот закатилось навсегда это солнышко красное обители Казанской: 4-го ноября 1895 г. отозвал к себе Господь о. архимандрита Моисея, мудрого настоятеля одних, дорогого Батюшку других многих. Окончилась его многотрудная жизнь успокоился он от всех трудов своих.

Предчувствуя с упадком сил приближающуюся кончину, он так умилительно говорил об этом в духовном завещании: „Возлюбленные отцы и братия! Обращаюсь к вашей любви за молитвенною вашею помощью... помолитесь усердно Господу об оставлении моих грехов, да получу от Него милость... Прошу о Христе братию мою поминать меня всегда в церковных и келейных молитвах, чтобы Господь простил мне все мои вольные и невольные прегрешения и упокоил бы меня со всеми святыми.» А озирая всю свою протекшую жизнь, так умиленно благодарил Господа за все Его милости. – „Но что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми. Подлинно, не могу достойным образом возблагодарить Создателя моего... Прошу и умоляю Его даровать мне благий конец за бесценные заслуги Сына Его, Господа нашего Иисуса Христа, Которому подобает всякая слава, честь и поклонение со Бесначальным Его Отцем, и Пресвятым и Благим и Животворящим Его Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь. “ – И Господь внял мольбе верного Своего раба и послал ему кончину – христианскую, безболезненную, непостыдную, мирную. О. архимандрит Моисей тихо скончался на руках приближенного ученика его, Казначея Досифея и прочей любившей его, как отца, братии, с молитвою Иисусовой на устах, которую он всегда, всю жизнь, творил неустанно. Кончина его была воистину кончиною праведника. Но „несть человек, иже жив будет и не согрешит», и потому, исполняя завет почившего, пусть усердно помолятся об о. архимандрите братия обеих обителей, и все знавшие почившего, и те, кто, побывав в его обители, прочтет сие его жизнеописание. Пусть его духовный облик навсегда сохранится в сердцах его чтивших, пусть добрый пример его труженической жизни, святой его подвиг послужит для всех нас назиданием и уроком беззаветной преданности святому делу. Пусть всякий по силам подражает почившему в его неустанном делании во славу Божию, в его личных свойствах смирения, кротости, любовной настойчивости в деле Божием, – и это будет лучшею памятью и лучшею благодарностью учеников незабвенному учителю иноческого доброделания.

Духовными детьми почившего о. архимандрита Моисея тщательно хранились его письма к ним в постоянное руководствование в потребных случаях жизни. Как духовный отец, – как старец руководитель, почивший Батюшка идет в них на встречу своим духовным чадам во всех затруднениях, разрешает недоумения, наставляет, увещевает, обличает и, прощая, разрешает своих духовных чад от обдержащих их недугов душевных. Простые, несложные по их мыслям, но проникнутые духом отеческой заботливости они дополняют образ почившего, как пастыря-руководителя по пути иноческой жизни, иноческого доброделания. Но назначаясь для известных лиц, имея в виду настоятельную потребность всегда скорее наставить, направить колеблющихся, – письма эти кратки, отрывочны, состоят из практических указаний и советов, сообразованных с положением и душевными особенностями тех именно лиц, которым писал Батюшка, и для них имеют преимущественно смысл и значение, как краткие, властные указания Батюшки, куда идти и что делать в каждом данном случае. В виду такого характера писем о. Моисея к его иночествующим духовным дочерям, – было бы излишне печатать их для всех, так как они предполагались писавшим исключительно для некоторых. Но тем не менее то общее в них, что могло бы быть сказано и говорилось почившим в других случаях, может быть предложено в извлечении как наставления об иноческой жизни в назидание всех иночествующих, особенно же знавших и чтивших почившего.

Один многоучёный великий наставник монашествующих³⁸ говорил однажды в увещании инокиням благочестивой жизни: „Дела греховные какие-нибудь вам трудно иметь,– но – при сем можно иметь греховные помыслы, и все же быть грешными пред Богом. На помыслы паче и обратите внимание и всю ревность подвижничества. “ Та же мысль, то же увещание проходит чрез все письма смиренного, неученого „псалтырщика,» как он сам себя называл, Батюшки о. Моисея в наставлениях к его иночествующим духовным детям.

«Приветствуя вас со святым постом,– пишет он одной настоятельнице, – желаю вам провождать его с душевными размышлениями и в молитве Иисусовой, и прогонять суетные помыслы, которые мысленно с нами ведут брань. Да, это не без труда – их отгонять прилоги»³⁹. В иных письмах он указывает и возможные причины их, выражая ту мысль, что помыслы попускаются как наказание и вместе следствие такого или иного духовного расслабления: „Касательно находящих помыслов Ваших вредных, – это враг рода христианского нападает на вас, чтобы вас смутить и расстроить. Но вы не поддавайтесь и не соглашайтесь с ним; это пройдет у Вас, и Господь вас простит. Но верно, что-либо было у Вас: либо зазрели кого, или осудили, не без причины вам сие попустилось.“ И тут же преподает наставление: „Но будьте внимательнее к себе, держитесь смирения, самоукорения»⁴⁰... Или прямо, соображась с положением лица, пишет: „Вот тебе Господь за твою гордыню попускает разные вредные помыслы⁴¹. Но отчего бы не происходили сии вредные помыслы, – всегда надо следить за ними и отражать их молитвою Иисусовой»⁴², – так постоянно учил Батюшка своих чад духовных.

«Молитва Иисусова – вот первое орудие для борьбы со всякими находящими на нас искушениями»⁴³, и потому навыкновение к ней, вкоренение её было так же предметом непрестанных увещаний Батюшки. Перелистывая его письма, едва ли не в каждом встречаем напоминание о молитве Иисусовой. Так, давая молитвенное правило одной духовной дочери, он пишет: „а в немощах Иисусову молитву (творите), сколько Господь поможет»⁴⁴. В следующем письме просит: „посильно соборное правило не упускать... помнить молитву Иисусову, ибо это на все воюющие страсти бичь⁴⁵. И так далее постоянно напоминает: „посильно не забывайте молитву Иисусову⁴⁶; не забывайте себя утешать Иисусовою молитвою⁴⁷; помните правило, а паче молитву Иисусову»⁴⁸; „а молитвою Иисусовой занимайтесь»⁴⁹. Было бы излишне продолжать такие выписки; будем помнить, что молитва Иисусова, посильно непрестанная вот бич на все – воюющие страсти. – Ослабевал ли кто духовно, страсть ли одолевала, помыслы вредные толпою входили в душу или даже отчаяние нападало, – спеша ему па помощь в таких случаях, Батюшка не забывал среди других наставлений напомнить о молитве Иисусовой, как о вседейственном средстве к утверждению духовному. Конечно, предполагал он при сем, что молитва Иисусова творится его духовными чадами, но желал всегда указать её великую важность и силу, и возбудить к ней вящщую ревность.

Так ограждая себя, иночествующим в подвиге потребно помнить также непрестанно обеты монашеские, – а среди них самое главное: 1) жить в отсечении своей воли и 2) находящие скорби нести благодушно. Вот эти-то несложные мысли и высказывает наиболее Батюшка в своих коротеньких письмах, желая всегда утвердить в памяти наставляемых самое важное, чтобы, содержа их в душе непрестанно, они имели в них как бы воодушевляющее победоносное знамя в борьбе с грехом. – Так, в некоторых письмах он особенно настаивает на непрестанном памятовании обетов монашеских, возводя мысль своих духовных чад к первым дням вступления на путь иноческий, – к этим лучшим дням в жизни монашествующих, когда совершилось сочетание Христу. Он пишет: „помни первые дни вступления в монастырь и цель – зачем шла? – не на покой, а на скорби и на всякие труды, и наставляет тут же: „то и веди себя со смирением, и Господь тебя не оставит Своею милостию⁵⁰; или в другом письме: „проси помощи Божией себе и полагай начало, чтобы быть смиренной и послушливой ко всем: помни монашеские обеты⁵¹. И то при сем главное должно помнить, что „монашеский путь не пространный, но тесный и усыпан скорбями⁵².“

Но раз человек вступил на этот путь, ему потребно все терпеть, отдаваясь всецело руководству людей, прежде вступивших на этот путь и уже опытных в духовной жизни. Иначе говоря, – монаху потребно „жить в отсечении своей воли», – ибо личная воля наша греховна, а навык творить волю Божию лучше всего приобретается чрез посредство всецелого повиновения вол руководствующих нас в сем деле. И посему писал Батюшка „жить в отсечении своей воли, – это самый ближайший путь ко спасению“⁵³. Даже послушнику, живущему в отсечении воли – скорбей не бывает: „потому что он повеленное от старца исполняет, от того он и покоен“⁵⁴. – Старец писал так, помня свое послушничество, незабвенные для него времена старцев о. Леонида и о. Макария, все повеления которых он исполнял с радостию. Не то было теперь: „нынешнее время ослабело против времени о. Льва.»⁵⁵. „То и горе нам, что у нас нет Христова смирения, и монашеству плохо учимся, а все питаем мысленного фарисея⁵⁶.“ – И трудно, потому приходилось ему в этом деле духовного руководительства, ибо встречал вместо послушания нередко самомысление⁵⁷, так что иногда вырывался у него и тяжелый вздох⁵⁸, и в письмах порою высказывается и скорбное чувство⁵⁹ и сомнение в пригодности своей к духовному руководству⁶⁰.

Но все такие горькие чувства у батюшки о. Моисея в его письмах редки, они как облачки на ясном небе: в общем настроение его духа всегда ровное, спокойное, ясное. Все находящие ему скорби он сам несет благодушно, как и учит сему пастырски наставительно, или прямо приглашает к сему – отечески ласково и дружески. Так одно свое письмо к некоей настоятельнице он заключает таким сердечным призывом: » давай вместе скорби терпеть⁶¹,“ давая тем понять, что терпеть скорби – это общий всем удел, а наипаче монашествующим. „А что Вам много находящих скорбей, то в них желаю Вам благодушествовать. И скорби нам полезны; они ведут нас в вечную жизнь»⁶². Или в другом, поощряя личным примером, говорит: „не по разуму ты скорбишь (о старце), я сам учусь благодушествовать в находящих скорбях. А без них нам худо скорби нас спасают и очищают от грехов. Беды – везде: в градах и в пустынях, но без смирения мы и Бога забудем⁶³. – И ещё, утешая свою духовную дочь, пишет: „А ведь по обету: имаши алкать, укоритися, уничижитися и поноситися. Надо благодушно терпеть; нам Промыслом Божиим и скорби посылаются через людей на пользу души нашей, как в Евангелии сказано: многими скорбями нам надо войти в царствие Божие“⁶⁴.

Те же наставления о благодушном терпении скорбей, ибо они нам необходимы, т. к. ими Господь смиряет нас в гордыне нашей, и души наши в скорбях очищаются как золото в горниле, – встречаем мы во всех других письмах старца. Батюшка о. Моисей все это испытал в своей жизни и преподавал свои наставления другим тем убежденным, от сердца идущим словом, которое вдохновляет, дает силу – слова эти, принятые в сердце, поставить правилом жизни. Исходя из личного опыта, имея за собою величавую личность старца подвижника, – слово о. Моисея было живо и действенно. Для того, кто в сердце своем сохранил его образ, оно останется таким и теперь, и те немногие наставления, которые он считал преимущественно необходимым преподавать иночествующим, будут приняты в сердце всеми чтущими память великого старца.

Есть в его писаниях еще ряд наставлений, обращенных к начальствующим. В них он высказывает высокие мысли об обязанностях и ответственности этих лиц, которым вверено руководство подвизающихся на пути иноческого жития. Им надлежит, во-первых, по отношению к вверенным им – „искать их спасения», – к этому направлять все усилия свои. А в этом деле первее всего необходимо молиться за руководствуемых. Старец пишет: „молитесь, матушка, за сестер поусерднее, чтобы Господь спас их: они вверены вашему руководству спасать их души⁶⁵. Укрепляя себя молитвою в подвиге настоятельства, должно принять в любовь свою, „нести немощи их более немощных»⁶⁶, еще неокрепших в духовной жизни, питать их духовною, пищею как мать младенцев, внутренно перерабатывая ее в себе⁶⁷. При всем том должно быть всегда крайне внимательным, осторожным, памятуя, что за душу каждого вверенного попечению придется дать ответ пред Господом“⁶⁸.

Так понимал старец свои обязанности и свято выполнял их в своей отеческой заботливости о вверенных его руководству. Мы видим это при обозрении его жизни из непрерывного ряда дел, служащих выражением такой его любви и заботливости. Таков же он, любвеобильный и многозаботливый, и в своих письмах: как мать-наседка спешит укрыть под крыло своих птенцов от взоров хищника, – он любовью и всепрощением покрывает немощных, готовых пасть в искушении; или как опытный вождь сильным и кратким словом приказывает и одушевляет сражающихся в решительные минуты битвы, – так звучит и его простое, но полное внутренней силы слово, направляемое к сильным духом подвизающимся, среди наиболее опасных для них искушений. – Так он умел быть для всех всем: умел всех направить, поддержать, руководить своими краткими наставлениями или увещаниями. Его мудрость в сем деле была та, которая заключается не „в препрительных человеческие мудрости словесех, но в явлении духа и силы.» Полный духа Христова, имея в себе Его силу, старец ею побеждал сердца и руководил ко спасению вверенные ему души, назидая их немногими, нехитрыми словами. Но в сем немногом было много, ибо оно заключает в себе то главное, что потребно знать всякому ревнующему о спасении, наипаче же вступившему на путь подвижничества иноческого. Пусть посему всякий такой, перечитывающий эти немногие наставления Батюшки о. Архимандрита Моисея о борьбе с помыслами, о главном средстве к сему, – молитве Иисусовой, о памятовании обетов, об отсечении воли и благодушном несении скорбей, – запечатлеет их тверже в памяти своей, – ибо их не много, и сделать это легко, – и сложитъ в сердце своем, чтобы следовать им, и он увидит себя на том едином пути, которым подобает ходити всем хотящим спастися, наипаче же сего ради иночествующим. Светлый образ почившего старца Батюшки о. Архимандрита Моисея да будет всем нам побуждением и примером чтобы и нам подвигом добрым подвизаться и достигнуть спасаемых части, которой, верим, за молитвы Церкви, удостоит милостивый Господь Своего верного раба, почившего Батюшку, о. Архимандрита Моисея.