Житие святителя Афанасия I, патриарха Константинопольского

В современном месяцеслове Русской Православной Церкви не так много святых, просиявших в Константинопольской Церкви поздневизантийского периода (XIII – 1-я пол. XV в.). Знакомый с церковным Преданием читатель, конечно, вспомнит имена свт. Григория Паламы и других выдающихся исихастов, чьи творения вошли в «Добротолюбие»: прп. Григория Синаита, свт. Феолипта Филадельфийского, свт. Филофея Коккина, патр. Каллиста и Игнатия Ксанфопулов, а также прп. Максима Кавсокаливита, св. прав. Николая Кавасилы и некоторых других. Но в целом святые этого периода церковной истории не столь многочисленны и блистают не так ярко на небосводе Православной Церкви, как, например, святые эпохи мучеников или Вселенских Соборов.

Вместе с тем именно поздневизантийская эпоха является ключевой во многих отношениях. Недаром Православная Церковь постановила праздновать память свт. Григория Паламы во вторую Неделю Великого поста. Свт. Григорий стал точным выразителем Предания Церкви, которое в ту пору начало подвергаться нападкам со стороны «просвещённых» гуманистов Запада. Именно он высказал с предельной полнотой учение об обожении как цели христианской жизни, о нетварных божественных энергиях и Фаворском свете. А сформировавшаяся в этот период в законченном совершенстве практика умного делания стала общим достоянием Вселенской Православной Церкви и обусловила её духовное возрождение по всем миру, в том числе и на Руси.

Сведения о святых поздневизантийской эпохи часто скудны из-за недоступности источников. Часть житий известны нам лишь в поздних греческих переработках и их переводах (например, «Афонский Патерик»). Это помогло сохранить память о многих святых, однако их оригинальные жития представляют гораздо больший интерес как с агиологической, так и с литературной точки зрения. Несомненно, поздневизантийская агиография, создававшаяся в эпоху великого расцвета церковного искусства («Палеологовского Возрождения»), представляет собой достойный предмет для исследования, позволяя читателю приобщиться к православной духовности и великой христианской культуре, создаваемой в течение многих веков ромеями, как называли себя византийцы.

Один из важных памятников поздневизантийской агиографии – предлагаемое в настоящем труде в переводе на русский язык с древнегреческого «Житие святителя Афанасия I, патриарха Константинопольского» (1289–1293, 1303–1309), составленное его учеником Феоктистом Студитом.

Жизнь и патриаршество свт. Афанасия¹ выпали на одну из самых сложных эпох в истории Византии². Захват и разграбление Константинополя крестоносцами в 1204 г. стали чрезвычайным потрясением для государства, на территории которого образовалась Латинская империя, а также ряд национальных греческих государств, конкурирующих между собой за право преемства от Византии: Никейская и Трапезундская империи в Малой Азии и Эпирский деспотат на Балканах. После долгой и упорной борьбы чаша весов склонилась в сторону Никейской державы, процветавшей под скипетром императоров из династии Ласкарей³. Этот успех был закреплён никейцами благодаря отвоеванию у крестоносцев Константинополя в 1261 г. при Никейском императоре Михаиле VIII Палеологе (1259–1282).

Возвращение столицы крайне воодушевило ромеев, но оно принесло и множество трудностей: разорённый великий город требовал ресурсов для восстановления, которые беззастенчиво выкачивались из провинции, а перенесение Михаилом VIII внешнеполитических интересов из Азии в Европу повлекло за собой ослабление восточных рубежей империи. Несбалансированная социальная политика Михаила до крайности обострила и без того напряжённую обстановку, вызванную нестабильным положением государства. Постоянные войны окончательно истощили империю в военном и финансовом отношении. Засилье италийских купцов в торговле лишало империю не только одного из важнейших источников дохода, но и оставляло без дела большие социальные группы византийцев.

Вероломная узурпация престола Михаилом VIII Палеологом и ослепление законного несовершеннолетнего наследника Иоанна IV Ласкаря (1258–1261)⁴ вызвали острый конфликт с патриархом Арсением Авторианом (1254–1260, 1261–1265)⁵, что породило один из самых болезненных расколов в истории византийской Церкви – арсенитскую схизму, в течение пятидесяти лет (до 1310 г.) разъедавшую церковный организм. Поддерживаемые оппозиционными политическими силами, в первую очередь сторонниками свергнутой династии Ласкарей, арсениты представляли из себя мощную оппозицию Церкви и государству.

Ещё большим ударом по Церкви стало заключение Лионской унии с латинянами в 1274 г, вызванное попыткой лавирования между внешними политическими силами. Не принимаемая Церковью и народом, уния проводилась в жизнь насилием императорской власти и идеологическим рвением немногочисленной группы из числа церковной иерархии во главе с Иоанном Векком, возведённым в сан патриарха. Существовавшая лишь на бумаге, уния не принесла и ожидаемых политических результатов: новый папа Мартин IV осудил Михаила как схизматика, объявил низложенным и запретил всем христианским властителям общаться с ним. Отлучённый также и Православной Церковью, Михаил умер в 1282 г., оставив в наследие своему сыну и соправителю Андронику II Палеологу (1282–1328)⁶ раздираемую противоречиями империю.

С этого времени начинается необратимый упадок Византийской империи, который, однако, не был неизбежным: на протяжении веков Византия многократно преодолевала кризисы, выходя из них обновлённой и преображённой. Однако такое изменение хода истории требовало напряжённой духовной работы всего общества, начиная с церковной и государственной элиты и заканчивая простым народом. Но если Церковь ещё переживёт возрождение в эпоху исихастов, то Византийское государство как таковое уже не найдёт в себе сил для обновления.

Андроник II, правитель благочестивый и одарённый, но недостаточно решительный и энергичный, был не в состоянии восстановить подорванный государственный организм. Он был достаточно способным, чтобы усидеть на троне в течение долгих сорока шести лет, пытаясь поддерживать status quo путём компромиссов и полумер, но слишком слаб для того, чтобы твёрдой рукой навести порядок в Церкви и государстве. К проблемам, вызванным последствиями политики его отца, добавлялись новые, глубочайший кризис империи разразился наконец гражданской войной между Андроником II и его внуком Андроником III в 20-х годах XIV века, а она повлекла за собой гражданскую войну 40-х годов, от которой Византии уже не суждено было оправиться.

При Андронике II Малая Азия – прежний демографический и экономический оплот империи – была почти полностью завоёвана тюрками, а с севера и запада постоянно угрожали как крупные феодалы Западной Европы, так и набиравшие силу болгары и сербы. Столица наводнялась беженцами из завоёванных тюрками областей, что усиливало и без того растущее социальное напряжение и постоянно грозило голодом, которому способствовало хищничество безраздельно господствовавших в торговле италийских купцов. Социальное напряжение усиливалось произволом чиновников, а на периферии империи росли центробежные тенденции.

Андроник, уничтоживший флот и сокративший до минимума численность византийской армии, возложил надежды на иностранцев-каталонцев («Каталонскую компанию»⁷), но жестоко обманулся: неконтролируемые отряды наёмников опустошали империю ещё яростнее, чем те, с кем были наняты воевать. Нравственное состояние византийцев было вопиющим: магия, коррупция, разврат, несправедливость, притеснения бедных и другие пороки разъедали государственный организм с головы до пят, от элиты до низших слоёв населения, а охлаждение в вере и общее равнодушие не оставляло никаких шансов на исправление ситуации.

В отношении Церкви политика Андроника была двойственной и неуверенной, о чём свидетельствует уже тот факт, что в продолжение его царствования на Константинопольской кафедре сменились десять патриархов.

Андроник сразу же отказался от крайне непопулярной униональной политики отца: противники унии были возвращены из ссылок и тюрем, а её главный идеолог патриарх Иоанн XI Векк смещён с кафедры. Однако и в лагере противников унии не было единодушия. Выступившие против неё раскольники-арсениты, стяжавшие ореол исповедников, постоянно возмущали церковный мир, стремясь посадить на патриаршем престоле своего кандидата. Компромиссная политика Андроника в их отношении не приносила заметного успеха. Большинство епископов опустошаемых тюрками малоазийских областей находились в Константинополе, зачастую ведя светскую жизнь и противясь патриарху. Соединившись с недовольными представителями монашествующих и различных раскольнических группировок, они могли составлять сильную и влиятельную оппозицию патриаршему престолу⁸.

Этот тёмный исторический фон ещё более оттеняет светлость фигуры патриарха Афанасия. Даже при таких неблагоприятных внешних условиях он сумел сделать чрезвычайно много. Благодаря своей харизме, сильному характеру, бесстрашию и влиянию на императора он смог во многом исправить церковные дела и усилить роль Церкви в государстве⁹.

Одной из главных его заслуг стало установление прочных связей между Константинополем и Афоном – связей, значение которых трудно переоценить в свете последующего исихастского возрождения¹⁰. Последнему способствовало также начавшееся при свт. Афанасии усиление роли монашества в жизни церковных и общественных институтов империи. Святитель Афанасий был весьма активен в области морали, права¹¹ и социальной политики¹². Изучение переписки патриарха с императором даёт основания сделать вывод: если бы у императора хватило решимости проводить в жизнь все нравственные и практические предписания патриарха Афанасия, империя имела бы все шансы на духовное и материальное возрождение.

Свт. Афанасию принадлежит судьбоносное для Русской Церкви решение поставить в 1309 г. митрополитом Киевским и всея Руси свт. Петра, ставленника Галицкого князя Юрия¹³. Само это поставление было дальновидным церковно-политическим шагом, поскольку оно упрочило единство русской митрополии и имело далеко идущие последствия для всего Православия в целом: именно со святителя Петра начался подъём Москвы как церковного и политического центра¹⁴.

Как и все люди подобного пророческого типа, свт. Афанасий очень быстро нажил себе множество врагов. На протяжении обоих своих патриаршеств он вёл тяжёлую и продолжительную борьбу с оппозиционными епископами, наиболее видными из которых были Александрийский патриарх Афанасий¹⁵ и Тирский митрополит Кирилл. Другой серьёзной противостоящей патриарху силой была партия арсенитов, в отношении которой святитель занимал предельно жёсткую позицию. К этим нестроениям прибавился и вспыхнувший в 1306–1307 гг. конфликт патриарха с клиром Святой Софии – влиятельной верхушкой белого духовенства, которая занимала важнейшие административные посты в патриархии. Наконец, сторонники унии с папистами, хотя и ушли на время в тень, по-видимому, не переставали исподволь интриговать против антилатински настроенного святителя.

В одном из писем императору патриарх Афанасий повествует о некоем видении, в котором плоть Христова является растерзанной на пять частей, что символизирует вышеперечисленные пять групп, раздирающие единое тело Церкви: «Действительно, я доподлинно слышал, что одному из раскольников явился Спаситель, висящий на Кресте, и Его святая плоть была растерзана на пять частей. И когда видевший со скорбью заплакал и спросил, кто дерзнул на столь ужасное дело, Спаситель сказал спросившему: «Вы, которые насколько возможно уподобились Арию, разве что тот сделал это с Моим хитоном, вы же, как видишь, с Моей плотью». И, как я полагаю, следует думать, что первый разрыв есть соединение с италийцами; второй – [разрыв] арсениан; третий и четвёртый – [разрыв] египтян и тирян¹⁶ и тех, кто вместе с ними прибыл сюда для разрушения добра; пятый, вдобавок к тем, – блистательный ряд хороших священников и заговор, составленный ими к их собственному несчастью и к разложению единения Церкви»¹⁷.

Многие высокопоставленные придворные и чиновники, а также часть духовенства и монашества имели основания быть недовольными патриархом по личным причинам – слишком смелы были его обличения и слишком круты его дисциплинарные меры. Патриарх, желавший строить свою церковную политику на началах теократии, входил в неизбежные противоречия с различными церковными и общественными группами, преследовавшими свои интересы.

Поддержка императора, глубоко почитавшего святителя, была слабой и нерешительной. Дж. Буджамра полагает, что одна из трагедий эпохи состояла в том, что мы встречаем в свт. Афанасии личность «пророчески-монашеского» типа в традициях пророка Иеремии, но, к несчастью, лишённого поддержки своего царя Иосии¹⁸.

Небольшая группа верных патриарху учеников-монахов, которых он старался ставить на церковные должности, не могла существенно повлиять на ход событий. Когда критическая масса недовольств превышала поддержку немногих лояльных патриарху клириков и народа, решимость императора ослабевала. И если после первого отречения свт. Афанасия, в 1293 г., Андроник II нашёл в себе силы собственной волей и авторитетом восстановить его на престоле, то после второго заговора в 1309 г. уже сам святитель, изнурённый старостью и болезнью и, возможно, разочарованный неисправимыми церковными и общественными нестроениями, отказался от предстоятельства.

Таковы реалии двух патриаршеств свт. Афанасия, по понятным причинам не освещённые полностью в его житии. Непринятый и изгнанный современной ему элитой, святитель тем не менее ещё при жизни был горячо любим народом. Почитание продолжилось и после кончины, а спустя три года последовало обретение нетленных мощей святого, которые были положены в церкви Христа Спасителя в основанном им Ксиролофском монастыре. Вскоре мощи святителя прославились чудесами, и почитание его быстро распространилось по империи и за её пределами. Центром его стали основанные святителем монашеские общины, главным образом Ксиролофский монастырь в Константинополе. Вскоре были составлены служба святому, его житие и ряд других текстов.

Мощи святителя оставались предметом поклонения вплоть до падения Константинополя в 1453 г. Однако на этом их история не окончилась. В течение следующего года мощи доставил в Венецию некий венецианский купец, который полагал, что это нетленные останки свт. Афанасия Великого, святого IV в. Глава от мощей была дарована церкви Сан-Джироламо, уничтоженной пожаром в 1705 г., а остальная часть перенесена в церковь Санта-Кроче на острове Джудекка. В 1806 г., когда Наполеон закрыл монастырь Санта-Кроче, монахини перенесли святыню в церковь Сан-Заккариа в Венеции. В XX в. мощи, которые продолжали считаться останками святого отца IV в., были помещены в верхней части второго алтаря справа¹⁹.

Главным агиографом и гимнографом свт. Афанасия явился его ученик – монах Феоктист Студит²⁰. Ему принадлежат житие свт. Афанасия (BHG 194), энкомий (похвальное слово) (BHG 194a-b), слово на перенесение мощей (BHG 194f), синаксари, а также одиннадцать канонов в честь свт. Афанасия. Принадлежность перу Феоктиста ряда других надписанных его именем гимнографических и аскетических произведений остаётся под вопросом²¹.

Биографические данные о Феоктисте, за отсутствием других источников, можно почерпнуть только из его творений. Он был младшим современником свт. Афанасия, знал его лично и даже, возможно, принял от него постриг. Дату его рождения, вероятно, следует относить к последнему десятилетию XIII в., поскольку ко времени составления им жития свт. Афанасия, то есть к 20-м годам XIV в., он был уже состоявшимся агиографом и гимнографом, как он сам повествует о себе в этом произведении.

Прозвание Студит предполагает его принадлежность к братии константинопольского Студийского монастыря. Все произведения Феоктиста также были написаны в столице, на что имеются указания в самих текстах. Стихи в честь свт. Григория Паламы, где Феоктист хвалит его как «хранителя догматов», могут указывать на то, что он являлся активным сторонником свт. Григория и жил в Константинополе в период исихастских споров (1337–1351). Иосиф Калофет²², известный приверженец Паламы, в своём варианте жития свт. Афанасия называет Феоктиста «святым и мудрым человеком» и хвалит его труд²³.

Первое житие святого было составлено Феоктистом около 1326 г. Исследование текста показало высокую достоверность излагаемого материала и осведомлённость Феоктиста, который, являясь учеником святого, составляет его житие нередко в качестве свидетеля описываемых событий²⁴. Он неоднократно говорит о том, что сам патриарх рассказывал ему нечто из своей жизни. Несомненно, существовало и устное предание о жизни святителя; оно сохранялось в первую очередь учениками святого, проживавшими в Ксиролофском монастыре и в других местах. Некоторых из своих информантов Феоктист называет поимённо.

С литературной точки зрения житие является одним из наиболее выдающихся памятников поздневизантийской агиографии, благодаря стилю и языку, а также кругу привлекаемых источников.

В житии, помимо точного фактического материала, присутствуют агиографические топосы и большие литературные заимствования, выявить которые в полном объёме оказывается непростой задачей.

Феоктист нередко прибегает к цитированию классических авторов, но текст жития свт. Афанасия свидетельствует, что почти все ссылки на классиков находятся в отрывках, заимствованных Феоктистом у таких известных византийских риторов и писателей, как Никита Хониат²⁵ и Михаил Пселл²⁶. Таким образом, ссылки на античных авторов в тексте обычно являются указанием на то, что данный фрагмент не принадлежит перу Феоктиста.

Если говорить о всех сочинениях Феоктиста, то круг цитируемых им авторов, по преимуществу христианских, весьма широк. Его излюбленные авторы: свт. Григорий Богослов, Никита Хониат и Михаил Пселл, также он обращается к Плутарху (цитируемому им как Платон), Галену, Ливанию, свт. Григорию Нисскому, блж. Феодориту Кирскому, Фемистию, прп. Иоанну Дамаскину, прп. Феодору Студиту, свт. Фотию, Иоанну Апокавку. Он цитирует источники канонического права и комментарии на них, синаксари, часто обращается к агиографической литературе, в том числе к житиям свв. Стефана Нового, Луки Стириота, Павла Латрского и Лазаря Галисийского²⁷.

Для Феоктиста Студита характерно чередование двух уровней стиля: простая повествовательная проза для описания основных событий жизни святого часто сменяется возвышенными риторическими фигурами, в частности, панегирического характера, по большей части заимствованными у византийских писателей IV–XII вв²⁸. Назидательные слова свт. Афанасия также подаются возвышенным стилем. Кроме того, имеются литературные отступления автора богословского характера, в основном не являющиеся заимствованиями.

Язык Феоктиста достаточно правилен с точки зрения классической грамматики и синтаксиса, что свидетельствует о хорошей начитанности автора. Кроме того, в ключевых эпизодах Феоктист мастерски умеет возвысить повествование, придать событиям особый драматизм. Чередование стилей сглаживается литературным мастерством автора.

Сопоставление текста жития с другими историческими источниками показывает, что Феоктист пользуется достоверным историческим материалом, составляющим ядро повествования, вокруг которого выстраивается литературное произведение с целью раскрыть величие и святость героя. При этом автор не стесняет себя рамками агиографического канона, но, напротив, свободно пользуется им для создания того образа святого, который он считает наиболее соответствующим православному идеалу святости.

Принцип работы Феоктиста достаточно последователен: он самостоятельно пишет биографическую часть повествования и обращается к словам других авторов по каким-либо особым случаям. Например, когда произносит похвалы Афанасию или порицает его врагов, когда вводит риторические заметки, изобилующие классическими аллюзиями, или воспроизводит публичные речи самого свт. Афанасия²⁹. Таким образом, Феоктист работает вполне в русле византийской агиографической и гимнографической традиции, когда заимствование из другого текста не рассматривается как плагиат или стилизация в современном понимании, но должно быть сопоставляемо с иконами святых, которые представляют собой одни и те же темы с различиями в деталях³⁰. В таком контексте некорректно говорить о литературной несамостоятельности того или иного автора, а также поспешно отвергать достоверность описываемых событий при наличии литературного заимствования: похожие события заставляют прибегать к похожим литературным формам. Исследование жития показало, что заимствования в нём далеко не всегда обуславливаются недостатком фактического материала. Кроме того, необходимо учитывать роль агиографических топосов, во многом определяющих как структуру жития, так и его содержание.

Широкое обращение к чужим сочинениям можно объяснить задачей Феоктиста как агиографа. Э.-М. Тэлбот отмечает, что новизна отнюдь не была главной заботой автора. Гораздо более важным мотивом было стремление к тому, чтобы его панегирики свт. Афанасию соответствовали достоинству лица, и чтобы речи, произнесённые святым, по общему мнению, человеком, были выразительными и возвышенными. А лучшим способом достигнуть этой цели было заимствование у таких признанных мастеров риторики, как Григорий Богослов, Михаил Пселл и Никита Хониат³¹.

Некоторые исследователи считают, что обращение Феоктиста к классическим авторам являлось попыткой привлечь внимание византийских интеллектуалов своего времени. Н. Д. Барабанов замечает: «С одной стороны, автор таким путём отдавал дань традиции и демонстрировал свою эрудицию, но с другой – это было отражением культурной атмосферы палеологовского Ренессанса и в какой-то мере ориентацией на интересы интеллигентной аудитории»³².

Ещё один важный аспект, отмеченный исследователями, состоит в том, что Феоктист намеренно хочет создать аллюзии и параллели между жизнью своего святого наставника и общеизвестными фактами из церковного Предания. Особенно чётко это видно при его обращении к речам свт. Григория Богослова. Несомненно, это обращение было вполне осознанным, и эти речи были хорошо знакомы читателям. Так, повествуя о том, как свт. Афанасий, в первый раз призванный на патриаршество, отказывался от этой чести, Феоктист влагает в уста святого речь, искусно составленную из четырёх различных слов свт. Григория Богослова³³, причём три из них были произнесены свт. Григорием при уходе с Сосимской кафедры. Григорий Богослов являлся предшественником Афанасия на Константинопольской кафедре и вынужденно оставил её из-за наветов недоброжелателей – здесь Феоктист проводит чёткую параллель между жизнью величайшего и всеми почитаемого святого и будущими событиями в жизни самого свт. Афанасия. Говоря о кончине свт. Афанасия, Феоктист цитирует отрывок из речи свт. Григория на преставление его отца-епископа³⁴ – ещё одна аллюзия на тяжкое, полное испытаний служение архипастыря.

Что касается метода заимствования, то Феоктист работает вполне свободно в отношении материала и мастерски в плане литературном. Он никогда не копирует вслепую, но, напротив, демонстрирует незаурядную изобретательность в выборе мест, подходящих к ситуациям, которые он хотел выразить, и притом вполне свободен в их копировании. Там, где это нужно, он опускает или заменяет целые слова или фразы, свободно переходит от 2-го к 3-му лицу и наоборот и так далее³⁵. При необходимости он не копирует целиком один отрывок, но выбирает подходящие предложения и фразы из довольно объёмного текста, соединяя бессвязный материал достаточно органично. При этом выбор источников цитирования с трудом поддаётся объяснению³⁶ и обуславливается, по всей видимости, составом бывших в распоряжении Феоктиста рукописей.

Феоктист рисует образ святого, мастерски пользуясь различными литературными приёмами, такими как сравнение с библейскими персонажами, параллели и намёки на известных святых, фигуры умолчания, панегирические речи, обращение к классическим авторам и другие, создавая уникальный литературный памятник своего времени, который вместе с тем находится вполне в русле православной агиографической традиции и является одним из характерных агиографических произведений поздневизантийского периода.

Главная заслуга Феоктиста Студита в том, что ему удалось создать очень живой и психологичный образ святителя Афанасия, навсегда вошедший в сокровищницу церковного Предания.

* * *

Настоящее издание включает в себя авторский перевод на русский язык, выполненный с древнегреческого текста жития по изданию Афанасия Ивановича Пападопуло-Керамевса: Пападопуло-Керамевс А. И. Жития двух Вселенских патриархов XIV в., св. Афанасия I и Исидора I. СПб.: Тип. В. Киршбаума, 1905. (Записки историко-филологического факультета императорского С.-Петербургского университета; ч. 76). С. 1–51, которое выполнено с рукописного списка жития свт. Афанасия 1-й половины XIV в., хранящейся в Иверском монастыре на Афоне (Athon. Iberon gr. 50), при обращении к более поздней рукописи Vat. Barber. gr. 583. А.И. Пападопуло-Керамевс полагал, что автором издаваемого им жития является патриарх свт. Филофей Коккин³⁷. Однако указания в более ранней рукописи Chalk. S. Trin. 64 (ок. 1313–1330) не оставляют никаких сомнений, что автором сочинения является Феоктист Студит³⁸.

В рукописях существует разногласие относительно даты памяти святого. В наиболее древних из них (Chalk. S. Trin. 64, Athon. Iberon gr. 50) его память стоит под 24 октября, тогда как во всех других греческих минологиях и сборниках житий (в том числе в «Великом Синаксаре» прп. Никодима Святогорца) – под 28 октября. По мнению А. И. Пападопуло-Керамевса, 24 октября является днём кончины святого, а 28 октября – днём его погребения³⁹. В современных русских календарях память свт. Афанасия указывается под 24 октября, в грекоязычных – 28 октября. В рукописи Chalk. S. Trin. 64 указано также празднование перенесения мощей святителя 23 августа.⁴⁰

Надеемся, что наш труд в честь свт. Афанасия послужит духовной пользе читателей, возобновлению почитания его памяти в Русской Православной Церкви и повышению интереса к византийскому духовному наследию в целом.

Для меня же⁴² весьма драгоценны друзья Божии (ср. Пс.138:17)⁴³, и весьма искренне мною любимы. Некоторых из них мы, насколько возможно, увенчали гимнами и песнями; некоторых украсили похвальными словами; а иных написали и жития, не такие, как им было бы прилично, и без чего-либо изысканного и соперничающего с их добродетелью, но составленные и не для удовольствия и услаждения слуха, а для пользы читающих – с любовью к истине и весьма просто, так как мы не способны разбавлять истину вещей изяществом слов⁴⁴, поскольку мы скорее ученики рыбарей, нежели Демосфена, Пифагора и Платона⁴⁵.Ведь мы веруем, что получим благословение за это от Всемогущего⁴⁶, если только истинен, как и вправду истинен Тот, Кто говорит Аврааму: Благословляющих тебя благословлю и проклинающих тебя прокляну (ср. Быт.12:3). Ибо если только помянуть святых – это уже освящение, то сколь более – хвалить, прославлять, украшать их память песнями, чтить, воспевать и боголепно совершать всё, что способно восходить к почитанию и прославлению общего Владыки?

Ведь и то ещё свойственно высочайшей к нам благости сотворившего нас Бога, что добро сделано и нашей собственностью, не только будучи всеяно в нас с естеством, но возделываясь также нашим произволением в движениях свободы, преклонной на ту и другую сторону – у тех, которые воспитывают в самих себе служанку-вещественность и своим делают Богу сорабствующее тело и не допускают, чтобы худшее господствовало над лучшим, дабы тем, чем Бог является для души, душа стала бы для тела⁴⁷; поэтому Он и явил нам человеколюбиво многие пути покаяния.

Итак, поскольку великий в добродетели Афанасий, преосвященно украшавший кафедру сего Города городов, – один из друзей Божиих и даже первый из них, пожелали мы ныне предложить читателям письменное житие его, поскольку оно способно направить души, избравшие добродетель, предоставить желающим спастись образец и пример и стать для них проводником к богочестию; ибо путь, ведущий к добродетели, нуждается во многих примерах, как неровный, труднопроходимый и обрывистый, потому что узок путь и тесны врата, ведущие к жизни, сказал Господь, и немногие ступают им (ср. Мф.7:14).

Однако, намереваясь поведать о его просиявшем словно солнце жительстве, его подвижнических трудах и блистательных победах, доставляющих величайшие удовольствие и пользу, я молил бы, дабы оный богообъятый Афанасий, богодухновенный ум, сам содействовал мне в достижении этой цели – отобразить на письме хотя бы немногое из его деяний и присущих ему достоинств, потому что нельзя охватить всего даже тому, кто весьма высок языком, и словом, и мыслью. Потому, опустив большую часть из множества великих свершений сего великого, изложу в моём слове, избрав лишь то из всего прочего, что полезнее прочего и знающим вспомнить, и незнающим – услышать и что и тех и других побуждает и обращает к добродетели⁴⁸.

2. Сей великий в добродетели и знаменитый почти на весь мир Афанасий отечеством имел Одрис⁴⁹, город древний и выдающийся, одарённый не только всевозможными внешними благами, но также изобилующий всяческими добродетелями и представляющий собой школу⁵⁰ всякого доброго воспитания. По имени Ореста, первым воздвигшего его, он назывался сначала Орестиадой; а от имени Элия Адриана, который многими годами позже расширил и украсил его, он получил название Адрианополя. Сколь обильные протекают здесь прибывающие отовсюду разнообразные блага, а вдобавок к ним и неиссякающие реки, может узнать всякий желающий, как только туда приедет.

Родители сего мужа, из числа ведущих жизнь в достатке и чистоте, Евфросиния и Георгий, были украшены благочестием, сияли благородством нрава и, насколько возможно, хранили неповреждённым то, что по образу⁵¹. После того как они сподобились произвести его на свет⁵², тотчас же, в самом раннем возрасте они приносят его к купели нового рождения, нарекши Алексием, сочетают с Богом Крещением и возвеличивают светом Божиим оного сына света (ср. Ин.12:36; 1Фес.5:5), предопределённого к тому ещё прежде рождения.

Он же, ещё в нежном и младом возрасте проявив благоразумие старца, не занимался забавами, которые любит юность, не внимал зрелищам, не находил удовольствия в празднествах и не был склонен ни к чему иному из могущего как-то иначе обратить к себе и отвлечь от добра око души, но к тому только, благодаря чему и жизнь украшается, и добродетель возрастает и зарождается, и дела устрояются к наилучшему. Тем самым показывал он, какой росток пустило растение, и во что разрастётся со временем, и как взбежит он на высочайшую вершину добродетели. Ибо он всегда избегал сообщества злонравных и всякого другого пагубного общения с людьми праздными, поскольку оно, по слову Писания, развращает добрые нравы (1Кор.15:33), но горячо любил пребывание с людьми достойными, а с возрастом обнаружил благоразумное прилежание к священным и божественным словесам, как никто другой усвоив, что всё Писание богодухновенно и полезно (2Тим.3:16), и в таких занятиях осиротев после преждевременной смерти родителя. После этого, быстро изучив священные книги, то есть Ветхого и Нового Завета, он за малый срок накопил, как подобает, немалую мудрость, так что по разуму своему юноша казался тому, кто общался с ним, седовласым старцем⁵³.

3. Воспитанный как подобает и наставленный в таковых навыках, приучивший ум к наилучшему, держа в памяти слово Господа: Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня (Мф.10:37), прочитав, как сам он рассказывал мне, житие Алипия Столпника⁵⁴ и узнав, как тот ради любви к Богу, которой нет ничего дороже, оставил мать одну, хоть и была она изнурена своим вдовством, угнетена старостью и возлагала все надежды на него одного, уязвлённый в сердце божественным и сладчайшим рачением, он презрел отечество, друзей и родственников и пренебрёг слезами матери, изнурённой в железной печи (ср. Втор.4:20) вдовства, ибо знал, что хотя родителей до́лжно чтить прежде всех прочих, но Бога – и прежде родителей.

Он подражает великому Алипию и, с лёгкостью – словно пыль со стоп иль с ладоней грязь – отрясши всё, уходит от родительницы и, словно новый Авраам, переселяется в Фессалонику. И не столько принесли пользы ветхому Риму Катоны и Бруты или Афинам – Периклы и Фокионы⁵⁵, сколько ему, как сказано, житие Алипия.

И переселяется он, не имея у себя ничего, кроме креста, и собственного тела, и непостыдной надежды на Бога. Он приходит к своему дяде по отцу⁵⁶, который вёл жизнь иноческую и прилежал к добродетели, постригается им и принимает на себя знаки и подготовительные упражнения⁵⁷ монашеского жительства: изменяет свою жизнь, сменив имя Алексия на Акакия⁵⁸.

У дяди он проводит время совсем непродолжительное, ибо юноша вожделел добродетели большей и сколь можно совершеннейшей, каковой в её подлинном виде не мог узреть у дяди, ведь хотя и сказано было прежде, что тот упражнялся в добродетели, но не в такой, к каковой стремился Акакий, поскольку занимался он ей небрежно и нерадиво, скорее даже притворно, и относился к ней теплохладно, по причине того, что с трудом мог как следует смыть с себя вещественность.

Наконец, и оттуда он переселяется и переходит на Афон. Едва на щеках его пробивается пушок⁵⁹, он обходит всю эту досточтимую гору, словно трудолюбивая пчела собирая отовсюду полезное: и у тех, которые в уединении беседуют с одним только Богом, и у тех, которые со множеством братий в киновиях⁶⁰ общаются с Ним. Всё это он вносит в улей своей души и откладывает в сокровищницах сердца.

С самого начала ходя босиком и не имея второго хитона, но терзая и незаметно изнуряя тело исподним власяным вретищем, сей доблестный отражал всякое удовольствие и был совершенно безжалостен к насыщению гортани, к заботе о чреве и лелеянию его. И всё это сей достохвальный сохранил даже до глубочайшей старости, с её продолжительными болезнями, и до бессмертной смерти. Он прожил жизнь совершенно непорочную: никогда не ходил в баню, не украшал тела дорогой одеждой и покровами, не омывал ног (что написано и о великом Антонии⁶¹ и не садился на коня и вьючных животных ни в пору предстоятельства (я имею в виду великое достоинство и почёт патриаршества), ни даже в долгих путешествиях, что летом, что зимой. И за всё время своей жизни он не пользовался ни ложем, ни малой кроватью, ни мягкими подстилками, ни покрывалами, изготовленными из кожи для особенного тепла.

4. Однако вернёмся к тому месту, с которого мы ушли, дабы не позволить слову забегать вперёд и нарушать последовательности повествования. На упомянутое власяное вретище, которое он носил тайно, чтобы скрыть от глаз многих, ибо сказано: Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно (Мф.6:6), подшивал он от плеч и ниже обычные лохмотья, которые видели все.

Обойдя весь Афон и насладившись его благами, приходит Акакий в обитель, зовущуюся Эсфигменской⁶², и преклоняет выю благому игу Христову (ср. Мф.11:29); принимается он настоятелем не без испытания, но после того, как прождал немало дней у врат и тем самым представил достаточное доказательство своей стойкости и добродетели.

А будучи принят, он удивил всех тамошних стойкостью и подвижническими трудами. Ибо Иерофей, пресвитер из числа студийских⁶³, муж, состарившийся в благоговении и добродетели, рассказал мне, что оказавшись однажды в Эсфигменской обители, он услышал об Акакии от тамошних монахов, утверждавших, что тот целых два года пробыл в трапезной, служа трапезам братий, босой зимой и в холод, не имея ни отдельной кельи для отдыха, ни хоть какой-нибудь подстилки или циновки, но после того, как исполнял своё служение, проводил ночь, ходя по трапезной с каждением и пением псалмов. А если и случалось ему в сильном изнеможении, то есть после многих трудов и этих вседневных и всенощных подвигов, склоняться ко сну, то он, присев на одну из скамей в трапезной, засыпал ненадолго, успокаивая необходимость естества; но потом тотчас вскакивал и вторил Давиду, говоря: Предварил я рассвет и воззвал; на слово Твоё уповал я. Очи мои предварили утро, чтобы мне поучаться в слове Твоём (Пс.118:147–148). Также никто в течение всех двух лет не видел его присевшим для того, чтобы поесть, но сей терпеливодушный, несравненный понудитель естества стоя собирал остатки от мытья посуды и вкушал их по-птичьи, говоря: Так псы кормятся трапезами господ своих (ср. Мф.15:27; Мк.7:28). Что может быть равным такому смирению? А если и хотелось иногда ему утешиться, то он восполнял нужду одними варёными овощами, приправленными солью да уксусом, ведь масла или вина не вкушал он в течение тех трёх лет, что провёл там.

5. Помимо таких трудов и других проходимых им послушаний, ему было вверено также служение повара, и он был для братий всем, готовя пищу старательно и весьма искусно и считая собственной пищей, а лучше сказать – наслаждением⁶⁴, готовить пищу в угождение им. А затем угли и готовящееся на них представлял он – ибо такой приходил ему добродетельный и смиренный помысл – образом загробного огня и мучений грешников в нём, и это было для Акакия поводом к слезам, и он оплакивал себя как подлежащего мучению.

И когда сей доблестный доблестно прошёл также всякое другое послушание и увидел, что одни, как это случается, завидуют ему, другие же прославляют, то благоразумно уклонился от того и другого (ведь и то и другое опасно и пагубно, ибо одно способно навредить душам завидующих, а другое – прославляемых); решив, что, по пословице, «с дуба довольно»⁶⁵, он, отправившись оттуда⁶⁶ и переплыв большие моря, прибывает в Палестину, приходит в Иерусалим и заходит к живоносному Гробу Христову⁶⁷.

Свято поклонившись всем святыням и насладившись освящением от них, он удаляется в пустыню и, обойдя всех монашествующих в ней, а также посетив для бесед живущих у Иордана и собрав ото всех доброе⁶⁸, он отправляется на божественный Латрос⁶⁹, чтобы увидеть и там подлинных делателей добродетели, сияющих, можно сказать, словно звёзды.

Проведя с ними время, он, наконец, целиком пребывает в себе и сопребывает с Богом, нисходящим вследствие человеколюбия, возвышаемый вследствие боголюбия, покрытый пылью, с немытыми ногами, бодрствующий и попираемый другими. Из-за этого он ещё более удаляется, чтобы можно было предстать только скрытым веждам вышнего Бога, от коих подаётся и сила, и столь великое воздаяние – ибо происходящее иначе оборачивается в лишённое мзды представление для зрителей.

6. Сей, предоставив чарам гортани радовать самосцев⁷⁰ и сибаритов⁷¹, сам предпочитал, как сказано, довольствоваться варёными овощами. Сон у него краток, ибо к восстановлению сил естества он подходил настолько поверхностно, что можно было ясно видеть Соломоново: Я сплю, а сердце моё бодрствует (Песн.5:2), и, по пословице, мог спать по-соловьиному⁷².

Днём и ночью у него беспрерывное дело – поучаться в Писаниях (ср. Пс.1:2), из которых божественного чего только не было у него? И что было такого, чему столь явно радуется готовый на всё и лживый язык? Ибо был он, позволим себе так сказать, в прочем сладкоречив и ласков, но в воздержании и подвиге – твёрже железа и адаманта⁷³; благоговеен на виду, но ещё более – в уединении; бледен лицом, но солнцевиден разумом; почтенен не только для людей, но и для самих ангелов, с которыми часто имел общение; и стар, и юн в аскезе и изречениях⁷⁴, крепок⁷⁵ для людей и для страстей, ибо знал он меру в печали и радости, так что ни печаль его не казалась нелюдимостью, ни приветливость – неумеренной, но первая была рассудительной, а вторая – учтивой и в пределах приличия, так что человеколюбие сочеталось с величественностью.

А болтливости он избежал издавна, ибо «скользок для людей язык, не управляемый разумом»⁷⁶ (хотя совсем не многие пользуются этой мудростью); смиренный даже после такой высоты и, вкупе со строгостью, сострадательный, первой доставляя пользу себе, а второй – многим другим. Мудрый духом, словом подобный пророку, коль скоро предпочитал он говорить нечто по-пророчески, а не на аттический манер⁷⁷.

Если же и философия – попечение о смерти, то скольких ты видел Сократов и Платонов, хотя бы вдалеке идущих по его стопам? Ибо он ещё не был вполне зрелым мужем, а уже умертвил себя воздержанием. Вдобавок же к твёрдости ума и преуспеянию образа мысли он оставался неким прибрежным утёсом пред лицом поношений, всегда поражаемый, но всегда непреклонный⁷⁸. Ведь если даже многих, пожалуй, смутило бы одно дуновение, его не потревожили бы и все ветра, потому что ничто он не считал достойным внимания и думал только о небесном.

Есть два высших рода добродетели: созерцание и деятельность, ответвления же их необозримы. Первая из них – это своего рода предварительные упражнения в области небесных явлений и начала Евклида, приводящие к доказательствам⁷⁹; а вторая есть осуществлённость заданного свыше⁸⁰ и, если можно так сказать, занятие об0жением. Он от младых ногтей превзошёл и то и другое и, окутав совершенством любви первоначальный пригвождающий страх (ср. 1Ин.4:18), был весь умозрение, весь поднялся к выспреннему; и как об Ириде⁸¹ баснословят, что она ступает по земле, а головой упирается в небо⁸², так и он, уплатив дань земле и плоти, пребывал уже в небесном; и ты сказал бы, увидев его, что весь он – душа, как ничего или почти ничего⁸³ бренного не допускающий к себе.

Таков, насколько смог передать я убогим словом, поистине великий в добродетели⁸⁴ Афанасий, поскольку не только выше выражения, но и самой мысли были свойственные ему свершения⁸⁵.

7. После же того как он счёл, что вдоволь получил от латрских благ, отправившись оттуда, он идёт на Авксентиеву гору⁸⁶, лежащую к востоку напротив Визшітия⁸⁷, ибо гора эта украшалась тогда многими божественными мужами, среди которых особенно сияли знаменитый Илия, Нил Итал и Афанасий Липентрин⁸⁸.

Пожив с ними немного, Афанасий удаляется на Галисий⁸⁹ и приходит в обитель блаженного Лазаря. Радостный, он радушно принимается тамошними насельниками, как юноша весьма добрый и твёрдый; проходит он и там всякие послушания со тщанием и добротолюбием.

И когда однажды, как рассказывал приснопамятный, его охватила сильнейшая страсть боязливости, так что не только ночью, но и днями теми он был объят страхом, сей доблестный доблестно противостал ей со всей премудростью и выкорчевал эту страсть вместе с корнем. И вот как: после молитв повечерия он тайно собирал облачения братий, спускался по крутому и труднопроходимому спуску устланной камнями горы и, входя в протекающий у её подножья поток, стирал одежды, отмывал их очень хорошо и умело, снова брал их на плечи и поднимался в монастырь; и при ударах била к полунощным песнопениям он обретался в церкви раньше всех и уходил оттуда позже всех. И был он для взирающих благим примером, вещающим и молчащим увещанием.

Предоставив тем самым достаточное испытание своего богоугодного жития, сделав совесть братий свидетельницей своего жительства (ведь добродетель делает явным стяжавшего её, как светильник – несущего, хотя бы и плотно её окутала тьма зависти) и удостоверив всех за восемь полных лет – как рассказывал мне бывший там тогда монах Иларион, много лет прикованный к постели в монастыре Святого Воскресения⁹⁰, – этот богодухновенный муж облачается ими в образ совершенства монашеской жизни⁹¹_, и переименовывается из Акакия в Афанасия сей поистине пламенный рачитель бессмертия⁹².

Он рукополагается во диакона и во пресвитера не по желанию, но по принуждению: он не гнался за этой честью, но честь догнала его; и не он украсился ею, а сам богоугодно украсил её превосходным образом, будучи предопределён к этому ещё прежде рождения.

Он единодушно избирается к управлению церковью⁹³, и после избрания и принятия её⁹⁴ не постыдил избравших, но делами подтвердил, что выбор был хорош и сделан по воле Божией. Десять лет – не более и не менее – неленостно провёл в этом служении твёрдый разумом, естеством и душой Афанасий. Он рассказывал, что нашёл там очень многие и весьма различные книги, притом известные немногим (ибо Галисий был довольно богат ими); их все он прочёл трижды, а некоторые из них – и четырежды, чтобы ничуть не уподобиться одержимому ленью трутню в пчелиных ульях⁹⁵. Оттуда он собрал всякую духовную и небесную премудрость, сложил в самом себе, как сокровище, всякую деятельность и созерцание и положил восхождения в сердце (Пс.83:5).

Истомив тело продолжительными бдениями и постами, он, как чистый, удостоился созерцания, ибо сказано: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф.5:8), ведь именно таким Бог, как Сам знает, даёт Себя узреть, а никак не нерадивым и склонённым долу, которым мрак сей и дебелая сия плоть затмевают разумение истинного, но весьма возвышенным и боголюбивым.

8. Однажды около полуночи, как сам позже рассказывал, он, бодрствуя, обходил пономарей; и когда он стал горячо молиться в притворе, со всей своей пламенной любовью ко Христу, взирая в слезах на Его образ, распростёртый на кресте, он – страшное слышание и видение! – слышит дивный глас, дивно говорящий от иконы: «Поскольку ты любишь Меня, Афанасий, будешь в итоге пасти народ Мой избранный (ср. Исх.19:5)». Он же, услышав это, тотчас падает ниц, сомкнув уста, но сердцем долго воспевая распятого Господа неизреченными восклицаниями со слезами до тех пор, пока пономари, по обыкновению, не собрали монахов стуком била к полунощным песнопениям. Поэтому он непрестанно носил с тех пор на устах «Распятого моего Христа Иисуса».

Кто скажет, что сие таинство чем-либо отлично от бывшего с верховным Петром? Хотя я дерзнул бы сказать, что оно ещё более благодатно. Тот, когда был спрошен, любит ли он, исповедует, что любит, и получает повеление пасти (что есть самый неложный признак любви ко Христу); сей же, даже не будучи спрошен создавшим наедине сердца наши (ср. Пс.32:15) и испытующим их (ср. Пс.7:10), поставляется пасти как любящий чисто. Тот, спрошенный трижды, печалится, падает духом и возлагает всё на Сердцеведца, говоря: Ты знаешь, Ты ведаешь, что я люблю Тебя (Ин.21:15–17); а сей, призванный во второй раз, как покажет дальнейшая речь, не опечалился и не поколебался мыслью. Он не рассказал тогда никому об этом таинстве, но сохранил его неизвестным в течение многих лет, пока снова не произошло с ним подобное видение и слышание на горе Ганской во время его таинственной беседы с Богом, когда это божественное слышание и видение, случившееся во второй раз, явило ему, как думаю, повторное восхождение на престол по жребию божественного предопределения⁹⁶.

Но поскольку он ещё более стремился к злостраданию и жизни во всецелом самопринуждении, и его одержало рачение безмолвия, он снова возвращается на Афон и вступает в уединённое жительство без общения со многими, в высшей степени люботрудное, напряжённейшее, лишённое необходимого, неприхотливое, нуждающееся в малом и невещественное, оторванное от всякого человеческого утешения. Он один беседует с одним Богом: чисто – с превосходящим всякую чистоту.

Это одиночество, всецело прискорбное, нестерпимое и щемящее, достоверно знают изведавшие его на опыте, ведь оно всегда имеет, помимо прочего злострадания, стрелы, наносимые постоянным нападением бесов, которые не только в воображении, но и наяву бесстыдно идут навстречу, ибо сильную зависть разжигает в бесах любовь к пустынничеству и добродетели, великая склонность и влечение к ним. Но он, одетый в броню благодати Божией, вменял это, как подобает, в стрелы младенцев (Пс.63:8), в «тени дыма»⁹⁷, в пустую возню и, по известному изречению, в «напрасные страхи»⁹⁸. Он таким образом счастливо наслаждался уединением Афона, проводил жизнь, со многими не сравнимую, изумительными потами и трудами выкупая Царствие Небесное.

Но сеятель плевел (ср. Мф.13:24–30), исконный враг рода человеческого, жаждущий погибели христоименитого народа, тайно посеял ересь духоборов италийцев⁹⁹ в душе державного¹⁰⁰ и возмутил Церковь¹⁰¹. Взяв оного нечестивого Векка¹⁰², он посадил его на высоту патриаршего престола, поверг в смятение и разделил концы вселенной и наполнил весь мир беспорядком¹⁰³ и замешательством, так что уместно было бы сказать: сошлись Аттаг с Нумением¹⁰⁴. Все же, кто не испил мутного пития этой губительной ереси, стали беглецами и переселенцами, имущество их расхищалось, а в темницах стало тесно от множества заключённых, и всё наполнилось тревогой и смятением.

Тогда и твёрдый разумом, естеством и душой Афанасий снова убегает к Галисию и, явившись там, он исполнил оживлением всех, долгое время желавших видеть его, потому что насколько долго он отсутствовал, настолько желанным он был для тамошних богоносных мужей. Он обсуждает новоявленную ересь, пользуется советами выдающихся мужей и прежде всего знаменитого исповедника Галактиона, у которого тиранами выколоты были очи за его исповедание правой веры и за то, что он не согласился быть в общении с поминающими скверного папу и попрать святое слово Евангелия, говорящее: Дух истины, Который от Отца исходит (Ин.15:26)), но явно не «и от Сына», как говорят духоборы-италийцы; а также советами Исаака по прозванию Гарар, человека, оплевавшего пустую славу и обманчивое благоденствие, как немногие из древних ревностных и добролюбивых мужей¹⁰⁵. Ведь когда державный¹⁰⁶ принуждал его взойти на высокий и завидный патриарший престол, он – о смирение мужа! – будучи покорен небесной славе, отрезал бороду и послал её царю, поручив сказать державному: «Если хочешь сделать меня патриархом, сделай вот это».

10. Побыв среди них и рассмотрев вместе с ними и множеством других боголюбивых монахов то, что касается этого расстройства и смешения дел, он удаляется оттуда и достигает горы Ганос¹⁰⁷, как новый Моисей – Синая, украшаясь и возвеличиваясь нищетой Христа ради. Гигес¹⁰⁸ так не хвалился поворотом кольца, с которым он стал тираном над лидийцами, а Пелей¹⁰⁹ – мечом, как сей – добровольной нищетой и тесным путём.

Селится же он у одного горного потока, и именно там побуждается основать первое училище добродетели, утвердить приступающих через него к Богу и принимать всех приходящих. И первыми он принимает доброго Евфимия, Иова и Иакова, Феодосия и Леонтия, о которых я расскажу немного позже; а Малахию я оставляю в стороне по причине злонравия и лукавства этого мужа.

Так вот, Евфимий, когда осиротел в детском возрасте, прибежал в храм и заплакал перед иконой Богородицы, а Пречистая Богородица взяла его за руку и сказала: «Не печалься, чадо, ибо Я с тобою».

Сей Евфимий рассказывал мне также о редестинце¹¹⁰ Иакове: «Он настолько просиял повиновением и был любим нашим отцом Афанасием, почти как другой Акакий, о котором упоминается в божественной книге «Лествица», что и он так же легко мог ответить из гроба учителю, когда тот спрашивал его¹¹¹. Ибо отец наш Афанасий говорил нам: “Следуйте за мной ко гробу Иакова, чтобы я позвал его, и тогда увидите послушника, каков он есть!” Мы же, понятное дело, будучи охвачены страхом, умолкли, видя, как он идёт ко гробу совершенно уверенной поступью». Таких учеников изначально приобрёл Афанасий! Такие начатки духовных своих порождений принёс он Богу!

Приходят к нему и многие другие, знаменитые Феофан и Феодорит, следующие по стопам учителя, явившиеся поистине отпечатком жития Афанасия подобно тому, как от ветвей познаётся корень.

Ведь упомянутый Феодорит просиял настолько, что с уважением допускался до бесед не только с должностными лицами, но и с самими царями, будучи известен как некий новый пророк Божий за откровения, божественные знамения и предсказания, ибо он часто предвозвещал правителям будущее, не переставал помогать страждущим и защищать обижаемых. Он также первым делом показал величайшее и самое искреннее послушание отцу, ведь воск не так воспроизводит отпечаток пальца, как он отобразил житие отца.

А божественный Феофан, помимо иных многих и великих благ, коими пользовался он, особенно украшен был красой милосердия, и она озаряла его душу как некий совершенно особый изящнейший дар от Бога.

11. С той поры, поскольку молва об Афанасии уже явилась и разнеслась повсюду, как воня благоухания (ср. Еф.5:2), и подобно звезде сиял он на горе Ганской, стали стекаться отовсюду все податливые сердцем, не имеющие никакого отпечатка порока, и даже напротив, охотно снедаемые в душе рачением блага. Пленённые неодолимо влекущей силой¹¹² его благости и радушия, они счастливы были оставаться у него и упражняться в добродетели под руководством такого наставника и учителя.

Всех их отец учил не малодушествовать, не пренебрегать тяжкими трудами добродетели, но со всяким вниманием и рассуждением держаться жительства по Евангелию и благодушно сражаться с духами злобы (ср. Еф.6:12). Прежде же всего учил он их вовсе не полагаться на себя, но надеяться на помощь свыше¹¹³. Вдобавок к этому он предлагал им способ, которым они смогут как отучаться от страстных привычек, так и отвращаться от повторного засевания скрытно привходящих страстей. Свидетельства этому сей великий муж имел не только из божественных Писаний, но даже в большей степени от себя, из книги своих деяний.

Ещё увещевал он ничего не скрывать от отца: ни дела, ни помысла правого или иного; и не делать чего-либо, не сказавши ему, но открывать ему всё тайное, причём постоянно, и днём и ночью; и чтобы он знал обо всём их имуществе, вплоть до иголки; и совершенно никому не позволялось встречаться с кем-либо, если он прежде не узнает и не позволит¹¹⁴. Отсюда братья учились не делать ничего, ни малого, ни великого, чего бы то ни было, если прежде не получат отеческого благословения и молитвы.

Ибо ни приворотные птицы¹¹⁵, ни сирены, ни пресловутые чары не могли так переменять у кого-то своим воздействием их устоявшиеся мнения, как его язык – побуждать к добродетели старательно внимающих; и свист змеи так не призывал мурену, превращая морскую тварь в сухопутную¹¹⁶, как сей краткими словами приковывал к себе беседу, ведь он как бы подвешивал слушателя за уши¹¹⁷. О эти медоточивые уста! О сладкоречивые глаголы, от которых и я многократно получал пользу!¹¹⁸ Ведь манной небесной или хлебом ангельским были его божественные наставления.

Ещё язык Афанасия изрёк, что монаху следует питаться один раз в день; это передано издревле, как говорил он согласно с отцами¹¹⁹. Однако нужно не полагаться только на пост, а прочими заповедями пренебрегать, но очищать и сросшиеся с душой страсти, подавлять гнев, разделять хлеб алчущим и в нелицемерной любви подражать смирению распятого Христа, поскольку и этими тремя добродетелями прославляется Троица: любовью, милостью и смирением. А без них никто не увидит Господа (Евр. 12, 14).

Ибо подобно тому, как нельзя по справедливости называться воином тому, кто носит шлем и доспех, владеет пусть даже обоюдоострым мечом, сидит верхом на боевом скакуне, пусть даже на арабском, если не умеет он схватываться с врагами и посекать полки противников, точно так же и тот, кто пользуется постом, но при этом не продвигается к совершенству добродетелей, напрасно худеет и бледнеет. Ведь если фарисея, который постился дважды в неделю и уделял десятину от имущества, осудило хвастливое перечисление собственных свершений, а краткий вздох оправдал мытаря более оного (см. Лк.18:10–14), то как назвать причастным Богу того монаха, который постится, а в прочих богоугодных деяниях не ходит?

Хорошо, конечно, как в сукновальне, при помощи поста выделывать сию кожаную ризу (я имею в виду эту смертную и неподатливую плоть, в которую нас облачило преступление Адама); но лучше, если кто записывает на ней десятисловие заповедей и разворачивает её, словно исписанный Богом кожаный свиток¹²⁰, проходя спасительным путём, чтобы стать сращённым¹²¹ со страданиями Христовыми и общником Его Царствия и обожения.

Наконец, вместе с постом нам нужны также непрестанная молитва и внимание, потому что Адаму было велено не только возделывать, но и хранить (см. Быт.2:15), что означает внимание. Ибо как действие огня и сочетание с ним способно делать железо таким, что к нему не притронешься, так и постоянные молитвы устраивают ум неприкосновенным для лукавых демонов и помыслов. И мы, если стремимся к тому, чтобы быть и именоваться Божиими, да постараемся не предать душу страстям, но соделать её жилищем благого Духа через непрестанную молитву.

Таковы богодухновенные словеса прекрасной души и языка Афанасия, пусть немногие из многого, однако же дающие отведать его духовной мудрости и созерцательнейшего ума.

С тех пор он намащивал к поприщу аскезы¹²² не только мужское естество, но делал мужественными и жён, которые приходили к нему и обильно напаивались из родников его учения. Он учил их считать всё за сор (ср. Флп.3:8), презирать мир, пренебрегать всяким плотским покоем, умертвить себя для всего житейского и, взяв крест, ожить и последовать за Христом. Они же, будучи утверждены сим наставником, пастырем и руководителем в том же правиле и образе, что и у мужей, до сих пор сохраняют это правило подвижничества (и среди них явились превосходные по добродетели), все как одна стремясь к благу и добродетели и даже доныне храня отпечатки духовных и отеческих заповеданий, назиданий и установлений Афанасия.

12. Итак, всё у него обстояло прекрасно, и Афанасий пребывал в доброй радости со своими учениками на этой горе и при этом потоке. Но поскольку подобало ему не только украшаться подвижническими трудами, но и стать причастным и сообразным (см. Рим.8:29; Флп.3:21) страданиям Христовым, то наконец и ему довелось сопричислиться к исповедникам и мученикам. Ибо нечестивый Векк, скорее бесоначальник, нежели патриарх¹²³, рукоположил Ганским архиереем¹²⁴ одного полузлодея, а лучше сказать – всезлодея, «от того же», как говорится, «гончара»¹²⁵, очищая, бесстыдный, грязь грязью¹²⁶. Тот, придя к сему великому душой и разумом Афанасию, принуждал его присоединиться к нечестию и вступить в общение, хотя бы до молитв, произносимых в Панагии¹²⁷. Но он отвечал ему апостольским каноном, гласящим: «Если кто с отлучённым от общения церковного помолится, хотя бы то было в доме, таковой да будет отлучён»¹²⁸. Так сказал он; а тот нечестивый архиерей¹²⁹, вскипев от гнева, соскочил с кафедры и, схватив Афанасия обеими руками за бороду и повергнув немилосердно на землю, начал, одержимый, бить и топтать ногами, бесстыжий – прославленного¹³⁰.

13. Но слово уже спешит вспомнить о его учениках нечто хотя и краткое, но подходящее к этим обстоятельствам, ибо это поистине достойно памяти и исполнено пользы.

Редестинец Феодосий, превосходнейший из учеников великого, когда был схвачен гонителями, истязаем и бит кнутом, чтобы указать им Афанасия, предать пастыря волкам и возвестить, где тот скрывается, сказал: «Да не будет со мной того, чтобы подражать делам Иуды и стать предателем учителя, унаследовав с ним удавление и с тем – вечную смерть!» Они же, словно вороны жестоко терзая Феодосия, больше не выпустили его, доколе сей добровольный мученик не предал душу в руки Божии. Прилучившиеся там, взяв его честн0е тело, кое-как погребли его под землёю, засыпав песком. Спустя же какое-то время некоторые из местных жителей копали для своих нужд землю, чтобы засыпать ею наполненные вином сосуды. Итак, когда они случайно взяли земли близ главы от его останков, увидели струйки мира, источавшиеся из его главы и наполнявшие их самих и воздух вокруг благоуханием. А когда они хотели выкопать его, великий воспрепятствовал этому, строжайше запретив им.

Сей всечестный по добродетели и послушанию Феодосий, удостоившийся столь блаженной кончины, когда был ещё жив и пребывал с учителем, как рассказывал мне монах Иосиф, привратник обители Перивлепты¹³¹, прежде упомянутый, который лично видел и слышал это, никогда не вкушал варёных овощей с братией, но собирал гнилые листья, которые они выкидывали, клал в горшок, добавлял туда отрубей, смешивал с водой, варил и ел, иногда посыпая солью, а иногда и без соли. Так поступал сей непревзойдённый понудитель естества, который прежде смерти добровольно умертвил себя для всего мира и для всякого удовольствия и жил уже не для себя или для мiра, но для единого Бога (ср. 2Кор.5:15).

Слышал я также, что с ним ещё семеро учеников великого провели долгое время, не употребляя родниковой¹³² воды, и вот как: они выпаривали¹³³ морскую воду, затем остужали её и использовали для питья, благодаря Бога гораздо больше, чем пьющие процеженное вино (Ам.6:6) и упивающиеся сикерой (ср. Ис.5:11,22), и вспоминая об уксусе и желчи (ср. Мф.27:34), которые вкусил за нас Владыка Господь.

14. Но да сказано будет боголюбивым и любящим добродетель слушателям и о монахе Леонтии, ибо и он был одним из избранных учеников Афанасия и следовал по стопам учителя. Когда Леонтий по какой-то естественной надобности шёл через селение под названием Пафлагонита, что на побережье недалеко за Редестом, около Пания¹³⁴, некая женщина по имени Мами, побуждаемая лукавым, подбежала и со всем бесстыдством на какое была способна напала на него и начала оскорблять тягчайшим образом, называя его вместе с учителем обманщиком и плутом и предавая их проклятиям и анафеме, и прочее, что умеет молоть злоречивый язык, бесстыдно поносящий других. Когда же она с воплем сыпала проклятиями, принялась и камни бросать в монаха, ибо до такой степени безумия дошло её неистовство под воздействием беса. Так вот, взяв в правую руку камень, она запускает им в монаха, но тотчас вместе с этим покидает её и сила руки, ибо бывшие там вдруг увидели, что правая рука женщины вдруг отсохла. И оставалась совершенно иссохшей в продолжение года до тех пор, пока она не предстала перед великим и не открыла своего греха с сокрушением сердца, смиренной душой и струями слёз, ибо тогда рука оказалась здоровой так же внезапно, как внезапно отсохла прежде. Вспомните же сказавшего: Верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит (Ин.14:12). И пусть не приходит кому-нибудь помысл неверия, ибо Христос Сам есть Тот, Кто и теперь совершает это к славе Своих служителей: Ибо Отец Мой, – говорит Он, – доныне делает, и Я делаю (Ин.5:17).

15. Да будет представлен в нашем слове и священник Константин по прозвищу Вутира: ведь я крайне погрешил бы против истины, если бы не постарался объявить о бывшем с ним, и мы оставили бы в забвении то, что достойно слова и памяти.

Он также жил в упомянутом уже селении Пафлагонита, проходя житие боголюбивое и стремясь к благочестию, приличествующему священнику. Будучи монахолюбив как немногие, он имел великую веру и к отцу Афанасию и часто служил ему от своего имущества в случавшихся нуждах.

Однажды он, взяв медовые соты, которые только что извлёк из ульев, отнёс их отцу на гору, поскольку там были ученики, угнетённые нехваткой необходимого. Афанасий, приняв их и вкусив от них, передаёт ученикам и, что естественно, порадовавшись вместе с ними, побуждает их к молитве, говоря: «Помолимся, отцы, чада и братия, дабы усладил Господь Бог принёсшего мёд и духовно, и чувственно». Сказал – и слово стало делом. Они приступили к молитве за священника; отправился и священник в путь домой, и возвратился к самому ужину с женой и детьми. И когда они, наконец, начали есть, то всё казалось им слаще гиметтского мёда¹³⁵: не так, чтобы одно было сладким, а другое нет, но всё вместе, всё предлагаемое в пищу, будь то рыба, или сыр, или мясо, бобы, капуста и даже хлеб, всякие плоды и всякие лакомства. И это продолжалось в течение полных семи дней. И если Моисей некогда древом сделал сладкими источники Мерры и насытил жаждущий народ Господень (см. Исх.15:23–25), то этот одной молитвой услаждает и претворяет многовидные естества в одну единственную сладость мёда. Но об этом довольно.

16. Но поскольку не пристало ни светильнику всегда пребывать в тёмном месте, ни врачу – в скрытом, ни кормчему – на горе, что же происходит? Тот, Кто всё содержит Своим мановением, подвигает душу державного¹³⁶; подвигает и прославляемых за благочестие и добродетель божественных мужей, а также наиболее духовных и любящих добродетель архиереев и священников, которые по некоему божественнейшему внушению восприняли верный и безукоризненный суд, свойственный совершеннейшей добродетели и чину. И все они, посовещавшись вместе и размыслив, приходят к согласному решению, и единым мнением, душою и языком призывают великого и сильного в добродетелях Афанасия на высокую кафедру царствующего града¹³⁷.

Они приходят к нему, когда он с учениками безмолвствует на месте, где ныне лежат его святые мощи, ибо после переселения с Ганоса и из так называемого Нового Монастыря, он недолгое время провёл в монастырьке Святого Диомида¹³⁸ и перешёл на место, где теперь располагаются его непорочные обители и монастыри¹³⁹. Итак, когда они пришли туда и открыли ему свой замысел и свои решения, они нашли, что он неумолим и, так сказать, твёрже железа, сильно противится их замыслу, любит безмолвие и уединение и ещё с младенчества не имеет совершенно никакого сочувствия к мирскому смятению. На увещания же их он, будучи непреклонным сказал:

«Я страшусь непостоянства и изменчивости человеческого устроения и естества, из-за которых и сама почесть¹⁴⁰, часто – если уж говорить о самом страшном и невероятном из наших зол – вызывая надменность и превознося, удаляла от Бога тех, кто приступал к почести не должным образом; и они в самом уже возвышении были низвергнуты, чтобы грех стал крайне грешен, потому что посредством доброго причиняет мне смерть (Рим.7:13). Я боюсь, как бы не стать мне худым пастырем, который млеко ест и волною одевается, наиболее тучных закалает или продаёт, а прочих оставляет зверям и стремнинам, и самого себя пасёт, а не овец, в чём укоряемы были древние предстоятели Израиля (см. Иез.34:3–8). Мне, избегающему браней и смотрящему в глубь себя, довольно жить так, как я мог бы, словно на утлой лодке переплывая некое малое море и скудостью здешнего жительства приобретая себе малую обитель загробную. Может, помысел этот и более низменный, но зато и более безопасный: равно избегать и высоты, и падения. Хватит мне и той ноши священства, которая некогда мне вверена. К чему мне бремя превыше сил моих? Ведь первое требует другой головы, а второе – силы, но безопасно и благочестиво– соразмерять служение с силами. И как поступаем мы в еде, что по силам – принимая, а что выше сил – оставляя, так умеренностью в том и другом приобретается и телесное здравие, и душевное спокойствие. Ведь по природе порок нам удобен, и путь к худшему широк и лёгок: это – поток, бегущий со стремнины, или какая-то солома, легко загорающаяся от искры и ветра, становящаяся пламенем и истребляемая вместе со своим порождением, ибо огонь есть порождение вещества и истребляет его, как порок – порочных, и исчезает вместе с тем, что питает его. Если же кто снискал бы навык к добру и был бы им возделан, ему труднее уже пасть, чем изначально стать благим, ибо всякое зло или противоположное ему, утверждённое временем и разумом, обращается в естество»¹⁴¹.

Говоря это, он пребывал непреклонным много дней, потому что великое смиренномудрие приводило его к таким помыслам, ибо блаженный видел в самом себе, с одной стороны, сколь принижена и ничтожна природа человека, с другой – насколько она способна к восприятию высоты и благодати от Того, Кто почтил её, и что те, которые получили благодать без живого чувства¹⁴², но великое дело и имя архиерейства приняли за что-то одно из многого¹⁴³, понесут наказание столь великое, что и сказать нельзя.

17. Но поскольку долго уже тянулось время задержки с ним, божественные мужи, более настойчиво приступив к нему, подходя и беседуя более духовно, то умоляли, а то и угрожали, суля ему Божие негодование, если он уклонится от первосвятительского служения; но до сих пор не зная меры в отлагательствах, пусть отныне почтит он и послушание, которое по духовным законам почитал он во всём другом. Положившись на их увещания и молитвы к Богу, он покоряется и хотя с трудом, но всё же соглашается принять великое дело высшего архиерейства, намного раньше удостоившись степени священства на Галисии, о чём речь была прежде, которую и сохранил благодаря ангельскому жительству в чистоте и непорочности, искони ведя жизнь в девстве. И уже пообещав синоду¹⁴⁴ принять кафедру, он, опять же, не устремился к ней тотчас, но походил на приступающего, можно так сказать, украдкой, медленным и осторожным шагом к величию предпринятого дела. Но медля таким образом, он всё ещё готовил себя к принятию Божией благодати, хотя всё предшествующее время было для него делом приготовления, и он удостоился божественных дарований и озарений, как ясно было сказано ранее.

Но, пропуская многое, скажу: побеждает Дух, и ему вверяют Церковь, совершают миром¹⁴⁵ и поставляют на престоле, и благодать священства ещё более прославляется, как подлинно благодать Божия, а не почесть человеческая. Ибо не запятнал он какое-либо из прежних своих деяний последующими, подобно кому-то из тех, кто быстро насыщается благом, а затем начинает пренебрегать дальнейшим, но он тщательно хранил самого себя и то, что получил прежде, так что взаимно сочеталось то и другое, то есть то, что было прежде предстоятельства, – с благами последнего, а то, что после, – с тем, что было прежде; и начать прилично было не иначе, нежели так, как он окончил, ни иного конца достичь, нежели того, с какого он начал.

Приняв Церковь¹⁴⁶, которая оставалась долгое время в небрежении и от безначалия пришла в запустение¹⁴⁷, он первым делом без суровости¹⁴⁸ укротил нравы людей, одичавшие в различных раскольнических разделениях, как словами пастырского искусства, так и тем, что себя самого предложил за образец всякого прекрасного деяния, подобно изящно изваянной духовной статуе¹⁴⁹. Затем он проявил великую заботу о защите обидимых и полагал душу за овец (ср. Ин.10:11), не приспосабливаясь к обстоятельствам, подобно нынешним мудрецам, не обращаясь с власть имущими приниженно и с лукавством, как не имеющие твёрдости в добре или торгующие истиной, но среди сильных словом был самым благочестивым, а среди отличающихся правомыслием – самым красноречивым, а вернее, отводя речи второе место, овладевал всеми благочестием и справедливостью¹⁵⁰.

18. И свидетельствуют об этом книги его писем, из которых одни были посланы к державному, другие к главным министрам¹⁵¹, полные божественной ревности и обличающие неправду, бичующие порок, отсекающие его, словно трёхлезвийный меч, и отбрасывающие прочь обличениями¹⁵². В них сей богодухновенный и богоизбранный муж мудро клеймит преступников письменными доводами, не позволяя им заходить всё дальше и притеснять вдов и сирот, нищих и бедных, наполняя улицы и дороги стенаниями бедных и орошая почву их слезами.

В этих книгах его писем содержатся многие наставления¹⁵³ и учения¹⁵⁴, обладающие вместе с пользой и изяществом, которые продиктовал он своим языком. И в них он явил ум, полный божественной благодати, посредством превышающих естество мыслей и божественнейших речений давая всем проницательные наставления, намащивая всех к душевному мужеству и презрению опасностей, монашествующих же – прилежанию к подвижничеству, умерщвлению членов, твёрдости ума в ежедневных подвигах и противостоянию находящим искушениям. Там видны и прямодушие¹⁵⁵ великого, как мы говорили, и попечительность и предельная порядочность его души, и то, как он даже перед искушениями пребывал неприступным и неодолимым, не боясь никаких опасностей и не отступая от своего образа мыслей в столь многих нападениях и мятежах этих времён. Ибо всегда имел он в себе истинную мудрость, которая и прежде овладела им и озарила светом знания, и потому мало нуждался или не нуждался вовсе в мудрости низшей¹⁵⁶, от которой он воспрял к высшей.

Поэтому он, изобилуя благодатью, счастливо вёл паству на живоносные пажити и спасительные пути; сам писал, другим диктовал, советовал, что следует делать, убеждал заботиться о божественном, приносил всем пользу одним словом, всем преподавал спасительные истины, по всем сторонам освещая¹⁵⁷ твердыню Церкви кругом добродетелей.

Ибо в добродетели, которая так украшает разум и нрав, превзошёл он не только всех своих современников, но опередил даже тех, что были с Елеазаром и Ифамаром (см. Лев.10), и, помазанный миром, так пребывал у очистилища¹⁵⁸, чтобы состязаться с самим Аароном, и непорочно прикасался ко святому (ибо оно неприкосновенно для осквернённых)¹⁵⁹, принося жертвы за народ, ходатайствуя и христоподражательно примиряя создание с Создателем.

В каждом из упомянутых писем премудро собрано то, что полезно в бесцельной суете дел и внезапных переменах обстоятельств, когда имущие переворачиваются, наподобие игральных костей, и не знают покоя, и всеми силами пытаются отбросить несправедливость подальше от священного двора, чтобы защитить терпящих беду.

Есть среди них также два поучения, составленные в виде писем и доставляющие читателям столь великую пользу, каковая хорошо известна и мне, почерпнувшему в них много полезного. Из них одно начинается словами: «Пленение народа и иной гнев за наши грехи, посланный¹⁶⁰ Богом...», а другое: «Слыша в Евангелиях о блистательной вечере и веруя, что она уготовлена право пожившим здесь.»¹⁶¹. Они не доставляют по-платоновски разукрашенных слов и вздорных сказок, но написаны по-евангельски; не по-демосфеновски, но по-апостольски; в них нет и намёка на прославляемую искусность Стагирита¹⁶², упраздняемую подлинной мудростью¹⁶³ (ибо в таких вещах великий был несведущ, изучив лишь немногие из начальных наук), но составляются из слов и образов истины и доставляют, как мы говорили, пользу читающим. Ибо Святой Дух, вселившись в его душе, как в солнечном диске, и рассыпав вокруг световидные лучи, остановил осмелевших в ночи дел зверей, которые не вынесли блистания, невыразимо и обильно излившегося в их глаза, но скрылись, как ночные птицы и как страдающие никталопией¹⁶⁴. Укрепив двор словесных питомцев божественными наставлениями, как прочными стенами и перегородками, он сделал его неприступным для лесных зверей и одиноких хищников (ср. Пс.79:14)¹⁶⁵.

19. Итак, Афанасий, твёрдый и естеством, и разумом, и знанием, и душой, очень хорошо держал кормило Церкви и преобразовывал людские нравы в более благопристойные, сочетая с убеждением и силу: это бывает вполне прилично, когда происходит со знанием дела, а сей великий человек Божий знал, что при одних и тех же болезнях и ранах не все нуждаются в одних и тех же лекарствах, но одни – в более горьких, другие – в более мягких и немного ласкающих чувство. И одни привлекаются лишь простым словом: те, которые имеют очищенный ум и открытое искреннее чувство, легко отверзают слух словам пастыря; другие же нуждаются и в наказании: то есть те, у которых душа более чёрствая и которые порицаются Давидом как тяжкосердые (Пс.4:2); а иные – и в жезле: те, которые совершенно огрубели, из-за бесстыдства дошли до бесчувственности и бесстрашно совершают преступления, как сказал Павел:

С жезлом прийти к вам или с любовью? (1Кор.4:21); и Сам Христос побил бичом делавших по бесчувствию дом Отца Его домом торговли (см. Ин.2:16), из-за чего и казалось им тяжким даже видеть Его (ср. Прем.2:15).

Но пусть слово двинется дальше: ведь хотя и трудно мысли, сталкивающейся одновременно со многим и не знающей, о чём вспомнить в первую очередь, ибо каждое влечёт ум к себе и вынуждает говорить сначала о нём, но мы, упомянув в настоящее время о каждом понемногу и как придётся, вспомнить всё и подробно предоставим другим, хотя достичь и того и другого, по-моему, непросто даже тому, кто весьма искусен в слове.

20. Не собирался лукавый, видя такое, переносить и терпеть это, чтобы не напасть на великого, не низложить с престола и не повредить Церкви, потому что он всегда завидовал ему и негодовал на творящего добро. В конце концов возбуждает он кое-кого из синклита¹⁶⁶, а с ними подталкивает и некоторых клириков и монахов. Одни из них были часто уязвлены обличениями его чистого языка; другие, по блаженному Осии, возненавидели обличающего в воротах и возгнушались праведным словом (Ам.5:10)¹⁶⁷; иных решение неподкупного Афанасия отстранило от литургии; и ещё множество всякого сброда.

Они приходят к державному и вопят против Афанасия, будто бы он занимает кафедру не по-пастырски, а тиранически, говоря: «Не можем выносить обличений, наказаний, осмеяний, ограничений, угроз; а мы, монахи, – безрадостных постов, установленного им в течение всего года однократного вкушения пищи: мы считаем, что нужно есть дважды, трижды и четырежды, подобно свиньям; мы стали обладателями дурного имения¹⁶⁸, а он узаконивает нестяжание! Мы не в силах слушать его, ни смотреть на него, ибо нам тяжко даже видеть его (Прем.2:15). Возьми такового от среды (ср. Деян.22:22)! Сделай для него опять безмолвие другом и сожителем. Мы больше не сносим, чтобы он пас нас. Он не желает вкушать пищу с нами, а мы хотим пировать и остроумно беседовать с пастырем».

Царь же, по своей любви и почтению к великому, счёл это за вздор, как это и было поистине, и даже не стал до конца выслушивать их, но отослал ничего не добившимися и с пустыми руками, что происходило многократно. Но так как архиереи также были вовлечены в эту шайку и в эту затею, и не переставали докучать державному, то царь объявляет патриарху о безумии и неистовстве народа, каково оно и насколько неудержимо, и говорит: «Поэтому вверь всё до тебя касающееся Богу, грядущему оправдать наши дела, и, дав место гневу, отрекись и уйди, чтобы какие-нибудь из кознодеев, перейдя к более тяжким клеветам, не навредили душам многих и своим собственным».

21. На это патриарх пишет защитное слово¹⁶⁹ в форме отречения, дословно содержащее следующее¹⁷⁰:

«Приняв попечение о Церкви Христовой судами, Ему Самому ведомыми, мы не переставали заботиться ни о том, чтобы наказывать раскалывающих Церковь Христову и Его досадителей, ни о том, чтобы обуздывать пленённых нечистотой, прелюбодеяниями и блудом. Но мы не знали, что дурные люди взаимообразно воздают начальствующим злом за добро, когда принуждают их жить законно, при первом удобном случае безжалостно выдвигая суровые обвинения против тех, под чьим управлением они когда-то состояли, – и это притом, что сегодня даже действующие чиновники¹⁷¹ не несут ответственности за дела своей службы, за все те буйства против закона, которые они совершили¹⁷² то ли по грубости своего нрава, то ли по невежеству. Но – увы нашим бедам, потому что наши несчастья не могут даже сравниться с этим!

И если для большинства непонятно, откуда это нашло на нас, то не для Бога, ведь с дерзновением сказавший Богу: Ревность по доме Твоём снедает меня – сказал также: Злословия злословящих Тебя пали на меня (Пс.68:10); ибо это не только возмездие за наши прегрешения – и благодарение Богу¹⁷³! И хотя при нанесении обид мы вреда не терпим, потому что «тому, кто не вредит себе, никто не может навредить»¹⁷⁴, но Церковь подверглась оскорблению и ущербу.

Что же это за ущерб? Монахов, монахинь и прочего христоименитого народа, из которых одни при помощи слова, а иные и по принуждению устремились к более воздержной жизни. Как внезапно налетевшая свирепая буря, нападки на нас отвратили их к неподобающему¹⁷⁵. А оскорбление, и самое печальное в нём, состоит в том, что оно наносится не только тому, против кого они решили выступить¹⁷⁶, когда хватаются за камни, чтобы кидать в нас¹⁷⁷, проклинают и творят столь многие телесные насилия, какие можно сюда прибавить, но – увы! – и самой святыне¹⁷⁸.

Посему я и говорю: если я когда-нибудь мудрствовал, или мудрствую, или буду мудрствовать чуждое Святой Церкви Христа Бога – анафема мне от Христа Бога, и полная анафема, и совершенная анафема. Но если я тому, что преподали и передали святые ученики и апостолы Господа моего Иисуса и их преемники, богоносные отцы, и как приняла Святая Церковь Христа Бога нашего – верую и покланяюсь, это принимаю, лобызаю и проповедую; а если что ей противно и чуждо, предаю анафеме – тогда те, которые изострили против меня языки и изрыгнули такие безбожные речи злословия и клеветы, отвержены таковые от Церкви Христовой; и мы также предаём их неразрешимому отлучению от живоначальной Троицы и клятве анафемы.

Но поскольку у Христовой Церкви закон – добровольным начальствовать над добровольными, а нас сочли начальствующими деспотически и по этой причине отвергли, отказавшись быть пасомыми нами, то и мы отказываемся пасти их, говоря: «Отрекаемся от непокорного клира и от непослушного народа, молясь от души, чтобы Бог был милостив и к нам, и к ним; а наши дела пусть ведёт, куда пожелает, Господь, в Троице воспеваемый, предстательством Богоматери, умопостигаемых служителей Божиих¹⁷⁹ и всех святых».

А архиереи – если они канонично говорили и действовали и справедливо отделились от меня, то да будет Бог милостив и к ним; если же нет, то да будут подлежать упомянутым епитимиям и они, и те, кого они обманом увлекают, и те, которые их увлекли.

Афанасий, милостью Божией архиепископ Константинополя, Нового Рима, и вселенский патриарх. Следую сему пред Богом и людьми, в сём пребываю. Требовать же от меня, чтобы я сказал или сделал что-либо помимо написанного здесь, считаю делом безжалостного насилия и жестокости¹⁸⁰; ибо, благодатью Христовой, не сознаю я в себе никакой провинности, достойной запрещения в служении».

22. Сие произнёс прекрасный язык Афанасия, и за это изгнали – увы! – доброго пастыря Церкви, ученика Архипастыря Христа¹⁸¹. Имевшие чистую совесть померкли взором, оплакивая душевный вред; преданные же страстям, дерзкие, наглые и бесстыжие запрыгали от радости, избегнув обличений его языка, говоря: «Замолк для нас злой и говорливый язык; пусть каждый ходит вслед похотей своих, негодных и лукавых!» (ср. Сир.18:30).

А патриарх, удалившись в непорочный свой монастырь и обитель, снова принимается за безмолвие, которое было ему другом и сожителем ещё с младенчества. И принимается ещё крепче, ибо он приложил к подвижничеству подвижничество, к посту пост, к злостраданию злострадание, к стеснению стеснение, к затворничеству затворничество, к слезам же слёзы, к очищению очищение и достиг высоты созерцания деятельным восхождением, всецело всецелым умом пребывая с Троицей, постигая тамошние красоты, насколько возможно, и занимаясь рассмотрением их. Прилежал же он и чтению, настолько, что прислуживавшие ему никогда не прекращали сменять в нём один другого, ведь когда один изнемогал или, быть может, впадал в нерадение, другой принимался за чтение, тогда как великий слушал, а в руках всегда имел рукоделие¹⁸².

В таком ангельском жительстве и времяпрепровождении он провёл целое десятилетие, беседуя непрестанно с Богом и прилепляясь к небесному. Он отправил царю различные предсказания, желающий прочитать которые, взяв в руки собрание его писем, о котором было прежде помянуто, ясно узнает, какой благодати он удостоился у Бога, каких созерцаний и откровений стал он причастником и сколь обогатился дерзновением к Богу. Ведь мы опустим это, будучи охвачены леностью, а также и потому, что слово торопится приступить к последующему и дойти до кончины блаженного.

23. Итак, когда он, как мы сказали, удалился, рукополагается Иоанн¹⁸³, кротчайший по естеству, ангельского нрава и досточудной жизни, простейший же настолько, чтобы или человеческие нравы укрощать и обращаться со всеми соответственно, или со знанием опытного земледельца расчищать и подсыпать виноградник¹⁸⁴. Но хотя был он искусно возделанной в добродетели статуей, представив себя образцом прекрасных деяний, однако не позаботился и о том, чтобы пресекать пути разрушающих виноградник диких зверей (см. Пс.79:14), терзающих его зубами и попирающих ногами¹⁸⁵. Итак, десять лет и он правил Церковью – столько, сколько мог; однако же, отягощённый старостью и будучи не в силах должным образом справиться с расстройством дел и напором волн, добровольно отрекается от руля Церкви и, отложив кормило, живёт в уединении, оставив стадо без епископа¹⁸⁶.

А христолюбивейший царь скорбел, мучился и терзался, видя Церковь без пастыря. Он начал искать предстоятеля и поискав находит того, кто достойно предопределён жребием Божиим, сего, разумеется, святейшего Афанасия. И посмотри, как многообразная премудрость Божия подвигла к этому душу державного, и каким образом!

Помимо прочих предсказаний о пленении и нашествиях иноплеменных, которые он многие и часто посылал царю, как свидетельствуют книги его писем, он открывает ему и страшный гнев Божий, которому предстояло совершиться посредством землетрясения. Он возвещает об этом через оного Мину, высокого и словом, и делом, и добродетелью, о котором не был в неведении никто из обитавших по всей столице, по сему граду Византа¹⁸⁷. Ибо сей муж был знаменит не только по причине прежнего пребывания при царском дворе, искусности в речах и мудрости, но намного более – по причине добродетели, в которой он упражнялся сначала на Афоне, а позднее в обители Пантепопта¹⁸⁸ до глубочайшей старости и бессмертного успения. Когда же благочестивому царю было возвещено об этом землетрясении и прорицание сбылось, конечно, в тот день и час, в который было предсказано великим¹⁸⁹, тогда уж царь более не колебался, не сомневался и не озирался туда и сюда, выискивая и выслеживая, кому бы вверить Церковь, но прямо устремил взор на Афанасия, как принявшего жребий от Бога через пророчество. И вот он приходит к великому, силой отрывает его от безмолвия, хотя тот прилепился к нему, как полипы к камням, и, посовещавшись со священным синодом, они призывают великого обратно, снова возводят и поставляют его на престол.

24. Но взойдя на престол во второй раз, он явился как некий новый Предтеча из долгого безмолвия, новый законодатель Моисей с Синая, Илия с Кармила и ангел, явно непревзойдённый по своим нравам и нищелюбию. Ибо теперь он оказал ещё более попечения о пастве, с готовностью защищая обижаемых и сражаясь за них с волками, к тому же сострадательнейшим душою к нищим и щедрейшим на руку, промышляя о них как домостроитель Божий (ср. Тит.1:7) и по мере возможности облегчая бедность.

О еженедельных всенародных крестных ходах, которые богодухновенный непрестанно проводил со всем клиром и монашествующими, знают ещё и ныне те, которые тогда окружали его, сопровождали и видели его неутомимое тщание и те величайшие труды, которые сей доблестный стойко выносил во всенощных оных песнопениях, стояниях и вседневных молениях, и как он в течение семи лет и двух месяцев не переставал учить и вразумлять, наединеи всенародно, всем объясняя спасительные истины и показывая пути, ведущие к высшей жизни.

25. Но вот что сделал сей дивный во время попущенного Богом наказания голодом. Ведь так как мы ходили вслед злых похотей наших (ср. Сир.18:30), удалились от естественного добра, соскользнули в противоестественный порок и тем самым подвигли Преблагого на гнев, по этой причине мука голода постигла царствующий град, и голод, более тяжкий и жестокий, чем те, о которых молвили прежде, наполнил всё стенаниями и воплями¹⁹⁰.

Улицы и переулки наполнились брошенными и поверженными от голода; многие лежали на навозных кучах под открытым небом; были такие, которые привлекали милость прохожих только знаками и протянутыми руками, поскольку им не хватало голоса из-за голодания; немалое число людей остатками голоса оплакивали своё положение. Распространявшееся и уже явно неминуемое бедствие стало истреблять нищих не по одному или по двое, но – о горестное дело и зрелище! – лежали они целыми кучами, покидая здешнюю жизнь и с лихвой выплачивая долг смерти. Столь велико было бедствие!

Что же сей великий человек Божий, подобный Христу пастырь и учитель, поистине сострадательный и положивший душу за овец (ср. Ин.10:11)? Он не выносит бессердечия богатых, не покрывает безжалостного отношения к соплеменникам: грозит им недоступным для подкупа и обмана судилищем и оным огнём неугасающим (Мк.9:43,45); ввергает в их чрева ненасытного червя; перечисляет воздаяния – раздачу небесных обителей, зеленеющие места, отрадное житие. Всех, которые расточают имения и раздают бедным, увещает он не держать золото взаперти, заключив в ларцах, как древний Акрисий – Данаю¹⁹¹, и не пресыщаться им, подобно львам и нелюдимым волкам, но и не делиться лишь с очень немногими и не отдавать беднякам из-за их неприхотливости в пище и униженности во всём запасов только тогда, когда хлеб испортится, а вино прокиснет, и то и другое выбросили бы вон из-за порчи, – но быть щедрыми и отзывчивыми (ср. 1Тим.6:17–18) к тем, у кого и за малое – благодарность приснопамятная и муравей принимается за верблюда¹⁹².Вразумляя такими и подобными им словами, он не остановился на этом в уходе и попечении о бедных, но, зная, что блажен сделавший и научивший (ср. Мф.5:10), что делает? Неужели успокаивается, оставляя народ Господень без помощи? Никоим образом! Но обходит кругом царствующий град, весьма хорошо и заботливо ставит в различных местах огромные котлы, назначает при них благоговейных и добродетельных мужей, поручив им варить толчёное зерно, заправляя его елеем – и настолько заботливо, что и сам патриарх собственными руками проверял и обследовал, сколько мер елея наливают в каждый котёл (как рассказывал мне Куруп Агафон, который тогда был учеником знаменитого оного Феофана и видел это, а ныне состоит в первых братьях священной Студийской лавры), и сам раздавал приходящим бедным горшочки и блюда. Кроме того, раздавал он им также вино и размоченные в воде бобы, одежду, обувь и всякое другое утешение и пособие. Тем самым богодухновенный премудро сумел спасти народ Господень и избавить его от угрожавшего гнева Божия и гибели.

Но разве счёл он лишь души бедных достойными попечения, а души богатых оставил в запустении? Вовсе нет, напротив: многих воздвиг он к благотворительности своим примером, словами и увещаниями; убедил с лёгкостью раздавать имущество бедным и снарядил собирать сокровища на небе, в безопасных и вечных хранилищах¹⁹³.

27. Таковое дело милостыни величественно, а вместе и божественно совершено тобою¹⁹⁴, Афанасий, и соблюдается тебе немеркнущая слава за это и почесть, а тамошние небесные почести могут воспринять только те, кто сам оттуда, ибо на человеческое сердце не восходили (ср. 1Кор:2,9) блага, уготованные проведшим, как ты, жизнь ангельскую.

Мне же что делать? Попав в великую пучину твоих превосходных деяний и проносясь по многим проливам великих свершений, не имею ни того, что позволило бы мне нестись по их течению, ни того, к чему приплыв, достигну гавани молчания. К одному устремляюсь – и от другого не хочу удалиться; ухожу от того, что рядом, жадно стремлюсь отведать от того, что вдали – и, привлекаемый и вместе отвлекаемый многообразием благ, рискую ничем не насытиться вдоволь. Поддержка нуждающихся, оказание помощи, управление (1Кор.12:28), ежедневные поучения, заступничество за обиженных, труды, страдания, путешествия, бдения (ср. 1Кор.11:26–27), коими ты похитил и благословение Иакова, сочетав с убеждением и принуждение, как тот – косматое с гладким, поскольку и это недалеко от духовных назиданий. Ибо не всегда душеполезно уступать, чтобы мягкое не стало вялым¹⁹⁵, как говорит бодрствующий ум¹⁹⁶, но нужно быть мужественным ради Бога и похвально воинственным, по тактике Павла¹⁹⁷: война – причина мира¹⁹⁸; ведь там, где убеждение словом и увещаниями было бы напрасным, а поющая цевница – бесполезной, с апостольским жезлом (ср. 1Кор.4:21) следует идти туда и посещать согрешающих.

Итак, если желаешь, возведи очи твои и посмотри вокруг (Ис.60:4) на словесных овец, водворяющихся в священных обителях, которые он создал, богоугодно пасомых под единым стадом и пастырем (ср. Ин.10:16), находящих пристанище на злачных пажитях и вскармливаемых на тихой воде (ср. Пс.22:2)¹⁹⁹.

Ибо изумительны и сверхъестественны у этих монахов и жизнь, и нрав, и соединение по духу, и как бы ангельское достижение Бога в псалмопении и молитве, так что молва о них распространилась по всей земле, какую надзирает солнце, и все имеют сладость и общаться с ними, и приобщаться их слова, поскольку некоторые из них ушли в другие места, и позволили испытать их нрав, и стали примером и прекраснейшим образцом превосходной жизни. Ибо ученики Афанасия лучше всего умеют взращивать добродетель и преображать души к лучшему. Столь способны, так одарены и искусны все те, которые подвизаются и подвизались в его священных обителях и обогатились им самим как прообразом жития!

28. Но снова, – увы, – приходится говорить мне о мрачном и страшном, и превосходит все ужасы то, что будет теперь сказано, так что я желал бы лучше пропустить это, чем предать слову это тяжкое повествование. Но так как ничего не сказать об этом означало бы, что слово наше уже не касается ничего существенного, лучше я предам это памяти, дабы не показалось, что речь у нас упускает самое важное.

Не могла зависть видеть того, что Церковь получает добрую пастырскую заботу, ибо невозможно в благополучном течении дел избежать зависти; не мог сеятель плевел (см. Мф.13:24–30) видеть нивы душ колосящимися; не мог скверный видеть преуспеяния добродетели, ставшего уже привычным для человеческих душ.

И раз не мог бесстыжий в чём-либо порицать жизнь великого и равноангельное его житие, то изыскал, вседерзый, служителей своей козни не из безродных и внушает им, презренный, подложить – о ужас! – икону Богоматери, держащую на руках Господа нашего Иисуса Христа, образ живоносного Креста и изображение обоих царей²⁰⁰ под подножие патриарха, чтобы он, не ведая, попирал их. О приговор этого неправедного умысла, о благоразумие дерзкого совета, о солнце глупости!²⁰¹ Так эти негодные люди затеяли и совершили коварство.

Растворившим для патриарха питьё этой злобы был Иаков²⁰², воистину Елима, сын диавола (см. Деян.13:8–10), не только подобно тому развращающий пути Господни, но и поглумившийся над Его богомужной иконой своими лукавыми кознями. Он давно уже страстно желал престола царственного града, но потерпел, злополучный, полную неудачу и унаследовал вместо престола лишённую света темницу²⁰³, такую, о какой говорит божественный Иов: в месте тёмном, в земле мрачной, где нельзя видеть света (см. Иов.10:21). Ибо так распорядился христолюбивый царь, в присутствии всего синода и при стечении людей всякого рода и почти всякого возраста изобличивший этих обвинителей христиан и иконоборцев как гнусных клеветников.

Вот тогда уже и патриарх, предавшись печали, решил оставить Церковь и приветствовать любезное безмолвие, узнав о чём, царь чего только не делал и чего не говорил, желая удержать его от этого намерения! Он же хотя уступил на краткое время, смущённый, как я думаю, увещаниями державного; но потом весь устремился к отшельничеству и пишет всем, увещевая не препятствовать ему и не принуждать его более²⁰⁴. Сказав и сделав это, но уже и отрёкшись, он уходит²⁰⁵.

Но пусть никто из людей, преданных худому досугу и бесцельно блуждающих в непостоянных помыслах, услышав в свою очередь это «отрёкшись», вовсе не осмеивает нас за то, что мы якобы лишили великого Афанасия великого сана и достоинства его архиерейства, прочитав послание святого и Вселенского Третьего Собора в Ефесе к священному Собору в Памфилии о Евстафии, их²⁰⁶ митрополите. Ибо там написано: «Наконец, никто не должен приниматься с отречением от возложенного на него служения епископства, исключая того, кто сам себя объявляет недостойным священства, но никак не из-за малодушия или огорчения. А если кто позволит это, то он совсем не канонически позволяет принимать такого отрекающегося. А что не должно допускать отречения, ясно видно и из третьей главы послания святого Кирилла к Домну, где говорится: «Но и кроме сего с церковными постановлениями несообразно, что некоторые из архиереев представляют прошение об отречении»²⁰⁷.

И чуть ниже: «Ибо и блаженный Павел, желая разрешиться и быть со Христом, рассудил лучше, говоря: а оставаться во плоти нужнее для вас (Флп.1:23–24), ибо искал не своей пользы, но пользы многих, чтобы они спаслись (1Кор.10:33), сочтя, что руководство других к добру и начальствование важнее собственного покоя»²⁰⁸.

Но и богоносный Александрийский папа и мученик великий Пётр, видевший Христа, облачённого в разорванный хитон, в своём одиннадцатом правиле пишет дословно следующее: «Всякий архиерей и пастырь, который должен полагать душу за овец, если оставит вверенную ему паству и отречётся, – если, конечно, нет повода для отстранения его от служения, – не будет принят, и скорее будет считаться достойным порицания, и не может просить о награде за своё малодушие и отречение, потому что отрекается от несения труда, то есть учения, домостроительства и заботы о душах, и заботится о послаблении для себя и жизни без внешнего шума»²⁰⁹.

Если же кто-то, охваченный, быть может, злорадной спорливостью, упрямо желает лишить великого Афанасия достоинства патриарха, то я лично сказал бы, что он или возгордился, или безумно и дерзко заносится и, как говорит божественный Михей, пожал сие бесплодие за плоды деяний своих (ср. Мих.7:13). Ведь таковой мог бы и великого в богословии Григория²¹⁰ не посчитать достойным, как отрёкшегося, называться патриархом царствующего града, как мы привыкли называть его.

30. Но наше слово желает хоть ненадолго обратиться против клеветников. Если ты, о скверный, научился так неистово клеветать, что дошёл до неискоренимого навыка ко злу, то тебе по крайней мере следовало бы впредь полюбить другой путь²¹¹ и клеветать и лгать так, чтобы если и порочить, может быть, нашу жизнь, то не отделять нас от Бога и не зачислять в разряд неправославных²¹². Так что это делалось бы c более сносными оскорблениями, и мы могли бы молча терпеть досады; но поскольку лукавый, приучивший язык, как кажется, сперва проходить по земле, влачась подобно пресмыкающемуся змею и накрепко прирастая к делам человеческим, теперь уже и на небо отверз уста свои (ср. Пс.72:9), приписывая православным посредством вас, служащих ему клеветников, чуждые мнения о Боге, это побудило нас воспеть Богу: Сыны человеческие, зубы их – оружия и стрелы, и язык их – меч острый (Пс.65:5), и: Что даст тебе и что прибавит тебе язык лукавый? (Пс.119:3), и: Да онемеют уста лживые (Пс.30:19) клеветников, как полные обмана; яд аспидов (Пс.139:4) – язык их и неисцелимая ярость змиев (ср. Втор.32:33). Столь сильное клеветники вскармливают к самим себе отвращение в тех, кто не одобряет их лукавства, и в такой степени, в какой увеличиваются у них обвинения против людей и доводятся до степени приемлемой с трудом, или совсем неприемлемой.

Ты решительно ничем не лучше, о скверный клеветник, того, кто поджёг храм Артемиды, что в древние времена был построен в Ефесе прекраснейшим по красоте и величайшим по размерам; ведь повествуют, что и он сделал это, страстно желая обрести славу и составить себе имя. И ты таким же образом дошёл до того, чтобы клеветать и лгать на благочестие. Однако и он не получил никакой пользы от своего нечестивого поступка, но, как повествует Геродот, был осуждён на эреб и густой мрак²¹³, и у тебя замыслы обратились к противоположному. Ибо ты, будучи немощен сам по себе и ничего выдающегося не представляя, захотел похвалиться хоть каким-нибудь делом. Но ты так выставил клевету свойственной твоему нраву, что она подходит не кому-то другому, но тебе, выбравшему её, так как ты являешься и первым, и средним, и последним изобретателем новой по виду клеветы – как тот, о котором сказано выше, гнался за мнимой славой громадностью злодеяния. Но как же ты не убоялся возмездия свыше, вознамерившись возвести эту клевету на такого – увы! – мужа? Справедливо предназначено и пророческое «горе» тебе, пьянеющему не от плода лозы и не смешанную с вином слюну выплёвывающему из уст (ср. Ис.5:11,22; Притч.23:29–30), но изрыгающему смертельные речи. Если бы ты, клеветник, не счёл благочестие чем-то не стоящим внимания и не привык забавляться над божественным и над тем, над чем шутить нельзя²¹⁴, то не поглумился бы над божественными изображениями, измыслив такое. Но да будешь ты изъеден своим пороком, как железо ржавчиной; повествование же да продолжится.

31. Итак, этот великий, безмолвствуя в своём священном монастыре, проводя ангельское жительство и без смятения беседуя с Богом, занимал ум божественными и чистейшими созерцаниями, ибо имел его свободным от внешней суматохи. Сей избранник Божий был весь возвышен, весь исполнен Духа. Ты сказал бы, увидев его, что весь он – душа, ибо он заключил ум вне чувств, живя для одного Бога и разорвав со всем миром. Поэтому он удостоился и многих созерцаний, откровений и пророчеств и часто предсказывал правителям будущее, посылая им пророчества в письменном виде. Эти пророчества записаны в собрании его писем, и желающий прочитать их подивится сему великому как поистине великому в пророчествах и обличениях, адресованных царю, которые он делал ради страха и чести Царя Небесного. Ведь мы опустили их из-за их многочисленности, как и прочее из жизни блаженного, но, помянув немногие из его деяний и чудес, прекратим уже течение слова.

32. Иакинф, бывший учеником великого, прислуживавший в его келье и обычно читавший ему, рассказал мне: «Напала на меня жестокая болезнь вокруг шеи и долгое время терзала меня, как гангрена, постепенно распространяясь вглубь, поэтому я умолял великого либо послать меня в больницу для лечения, либо чтобы он сам исцелил меня, как знает – врачебными снадобьями или пособием молитв.

Но он не слушал, а подшучивал надо мной за нетерпеливость и малодушие, приводя мне в пример язвы Иова, как тот стойко и великодушно выносил их, говоря: Гнев Господень я снесу, ибо согрешил пред Ним (Мих. 7:9) и: Потреплю, пока снова не оживу (Иов.14:14)²¹⁵. И слова Давида напоминал, говоря: Благо мне, что Ты смирил меня (Пс.118:71). И слова брата Господня прибавлял к этому: Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец (Иак.1:12). Усмиряя меня этим, он не убеждал меня, ведь я не переставал докучать ему. Но поскольку я не мог уговорить его, и он не был склонным и податливым к моему желанию, я, вспомнив о той кровоточивой из Евангелия, которая похитила исцеление, ведомая верой, подражаю сей жене. Приступаю тайно с равной ей верою; касаюсь края его одежды так, что он не знает об этом; потом дотрагиваюсь до этой лютой и почти неисцелимой язвы и незаметно обтираю её этим куском одежды святого; и – о чудо! – болезнь тотчас убегает, а боли облегчаются, и эта лютая рана начинает целиком заживать, так что в короткое время остаётся только рубец, который ещё и теперь виден и возвещает о чуде: ведь рубец не может никогда исчезнуть. Ибо неложен сказавший: Верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит (Ин.14:12)».

33. Тот же Иакинф говорил: «Однажды, когда по некоторой надобности я поднялся на крышу кельи великого, а он стоял внизу, мне, по зависти ненавистника добра, случилось споткнуться и тяжко упасть, так что я лежал почти без дыхания, совершенно без чувств и весь полумёртвый. И долгое время лежал я так, а он молился; наконец, я очнулся как бы от сна, не понимая, что со мной случилось и даже не чувствуя никакой боли. Тогда он говорит мне: «Ты не чувствуешь, что случилось с тобою? Если бы Богородица не помогла нам, ты сегодня мог бы вселиться в гроб, несчастный!»»

Также и две монахини из женского монастыря, изнуряемые долгое время жестокой и трудноизлечимой болезнью, посылают к великому возвестить следующее: «Помолись, святейший владыко, чтобы нам или жить, или разрешиться от уз тела, потому что мы больше не можем терпеть». Тогда он, слегка улыбнувшись, сказал: «Я-то желал бы, чада, чтобы ещё умножились венцы ваши за терпение и стойкость; но поскольку вы малодушно думаете об исцелении, молитесь этой ночью Пречистой Богородице, а завтра насладитесь совершенным и всецелым здоровьем». Так сказал он, и когда прошла ночь и уже начало рассветать, больные встают и на своих собственных ногах приходят поклониться отцу.

Разумеется, это чудо не нуждается в какой-либо помощи со стороны слов, так как великий не сотворил ничего более очевидного и ясного, хотя он, пытаясь скрыть это, и говорил притворно то, о чём было сказано.

34. Христодул, чей рассказ мне часто вспоминался, поведал: «Ещё когда я был у великого в патриархии и в городе царил голод, он велел мне всем женским обителям, и особенно бедным, которые не имеют средств к существованию от каких-либо имений или доходов, но только от труда рук своих (а таких много в царствующем граде), дать по тридцати модиев²¹⁶ зерна. И когда я начал сетовать и говорить, что в зернохранилище едва нашлось бы пятьдесят медимнов²¹⁷, он сказал: “Перестань нести вздор и иди, маловерный!”

Так вот, я пошёл и, выдавая каждому монастырю по тридцать коров²¹⁸ зерна, возвращался к вечеру; а великий каждый день постоянно спрашивал меня, остался ли ещё хлеб в хранилищах. Я же отвечал: “Ещё остался, и столько, что даже незаметно, чтобы кто-то прикасался к нему”. А он очень добродушно отвечал мне, говоря: «И кто же тогда недавно как глупец болтал, что не хватит?» У меня же сразу лицо покрылось стыдом и радостью; стыдом – из-за моего прекословия, а радостью – из-за чуда. И оно, совершавшееся много дней, привело меня в недоумение, потому что поистине превзошло даже это «сторицею²¹⁹ получите» (Мф.19:29).

В другой раз в одном из помещений в углу кельи лежало шесть модиев зерна. Мне поручается и это раздать бедным по одному модию. И когда я начал раздавать, знает Бог, создавший наедине сердца наши (Пс.32:15), что наделил я более двух тысяч человек, и как у Господа²²⁰, зерно било ключом и извергалось из земли и из этого угла, удивляя видящих. Таким образом, ничем это не уступает тому поистине божественному чуду пяти хлебов для пяти тысяч (см. Мф.14:17–21; Мк.6:37–44; Лк.9:13–17; Ин.6:10–13)».

Нечто подобное случилось и с пленными²²¹, которым он повелел мне выдавать по монете; они следовали за нами до обители, называемой Одигон, и кошелёк не опустел, но оказался снова полным, как и прежде, хотя число просящих и получающих нелегко поддавалось счёту».

И что касается его милосердия и христоподражательного сострадания, нам нет нужды приводить примеров больше, потому что люди всех возрастов, живущие в царствующем граде, и весь род людской – добровольные свидетели, готовые дружно подать голос за то, что он вполне подражал в милосердии Небесному Отцу нашему, ибо сказано: Будьте милосерды, как и Отец ваш небесный милосерд (Лк.6:36). А ревностью по Богу он совершенно подражал оному Илии, который был чудом для всего народа еврейского; Финееса же оставил далеко позади.

35. Однажды, когда он был на совершавшемся по обычаю крестном ходе в обители Хора²²² и когда заканчивалось положенное прилежное моление, великому возвестили, что в темнице заточили некоего совершенно невинного человека, с которого совершенно несправедливо взыскивают²²³ множество золотых монет. Но кроме такого несправедливого ареста его даже в кандалах бросили в тюрьму. Патриарх поражён вестью, он воспламеняется душою, исполняется праведной ревностью, бежит к темнице, разгоняет стражников, как солнце тьму, выводит невинного и, взяв его с собой, победоносно возвращается с ним, как нашедший большую добычу (Пс.118:162), не отступив перед царским гневом или укором, ибо взирал он лишь на гнев Небесного Царя и крепко держался одной только истины, а всё человеческое вменял ни во что. Ибо где у него хотя бы след заискивания, или лицеприятия, или лицемерия, или того, чтобы для угождения людям сделать что-либо неугодное Богу?

36. Ведь он, часто порицаемый некими миролюбцами за слишком дешёвые и простые одежды, не стремился к более пристойным, но говорил в ответ: «Для меня стыд скорее в том, чтобы поступать дурно: ведь это или осудит, или оправдает, или сделает жалким, или блаженным. А то, какими мы кажемся, ничего для нас не значит, точно так же, как чужой сон. Ведь и земля кажется неустойчивой для страдающих головокружением или пьяных, и мёд не сладок больным желтухой. Но из-за этого эти вещи не становятся такими, какими кажутся страждущим.

Ибо другим образом угождают Богу, создавшему наедине сердца наши, вникающему во все дела наши (ср. Пс.32:15), на движения и помышления, а вместе с ними и на совершаемое, от Которого ничто из сущего не скрыто и не может скрыться, Который иначе смотрит на наши дела, чем смотрят люди. Если бы ты считал меня, дурного, хорошим, то что мне следовало бы делать? Быть ещё хуже, чтобы ещё больше угодить тебе? Я бы этого себе не посоветовал. Равным образом, если стою прямо, а тебе кажется, что падаю, ужели мне для тебя оставить прямое положение?

Я живу более не для тебя, а для себя, и во всём имею советником Божии оправдания, которые часто обличают меня, хотя никто не обвиняет, и оправдывают, хотя многие осуждают. И невозможно убежать от этого одного – от внутреннего в нас самих судилища, на которое одно взирая, можно идти прямым путём. А что до мнения других, если оно за нас (скажу несколько и по-человечески), примем его; если же против вас, дадим ему дорогу; и из того, что мы действительно есть, ничего не убавим для того, чтобы казаться. Ибо кто упражняется в добре ради чего-то другого, тот не твёрд в добродетели, ибо цель изменится, и он оставит доброе дело; а тот, кто чтит и ценит добро ради него самого, поскольку любит настоящее, имеет и настоящую о нём заботу. Итак, он не будет изменяться или подделываться под обстоятельства и вещи, становясь то одним, то другим и принимая разные окраски, как полип принимает цвет камня, к которому он пристал»²²⁴.

Произносил он и то, что входит в «Завещание» преподобного Феодора Студита, содержащее буквально вот что:

«Не приобретай одежд изысканных и многоценных, кроме священных, но по подражанию отцам одевайся и обувайся скромно.

Не стремись к роскоши ни в своих домашних расходах, ни при приёме гостей, как увлечённый ею, ибо это свойственно жизни, преданной наслаждениям.

Не уклоняйся от того, чтобы положить свою душу до крови в соблюдении Божественных законов и заповедей.

Не езди на конях и на лошаках, но по примеру Христову ходи пешком»²²⁵.

Говоря так, он заграждал уста миролюбцев и болтунов, и за время всей своей равноангельной жизни ни разу не предпочёл чего-либо истине.

Ведь сей боговдохновенный заботился не только о том, чтобы избегать недобрых поступков на деле, но намного более старался очищать мысли, потому что в них – корень и прилог²²⁶ того, что совершается у нас делом; ибо в них лукавый наблюдает, куда бы ему тайком проникнуть и посредством чего подступиться к нам. Поэтому и следует тем, кто уклоняется от зла и прилагает благо, противостоять ему скорее в уме, потому что лукавый не убегает, будучи однажды побеждён, но искушает без всякого стыда, и нужно всегда быть трезвенными и внимательными, чтобы таким образом нам и одолевать противника, и низвергать всю его силу. И даже так не быть беззаботными, но напрягать как можно более свои силы и делать себя самыми зоркими. Но довольно об этом; а слово, упомянув ещё об одном событии, двинется к кончине блаженного.

37. Прошло много времени после того, как он покинул Церковь Христову и оставил паству без пастыря. Однажды, когда он таинственно беседовал один с единым Богом и молился за паству, а лучше сказать, как человеколюбивейший – за весь мир и удостаивался, как подобало, божественных созерцаний и откровений, тогда видит опять – о страшное слышание и видение! – Христа, Который протягивает к нему ладони с креста и говорит ему как бы с упрёком и порицанием: «Почему ты, смалодушествовав, как дезертир, и покинув свой чин, оставил Церковь, за которую Я, будучи Богом, допустил Себе понести плоть и пострадать по плоти, и распростёр длани на кресте, дабы собрать и сочетать расстоящееся? Я, бессмертный, вкусил смерти, чтобы тебе, умершему, даровать бессмертие; голову Себе увенчал тернием, чтобы разрешить для тебя наказание тернием (см. Быт.3:17–18); претерпел бесчестное осмеяние, чтобы тебя, обесчещенного, почтить; во ад сошёл, чтобы тебя, закованного, вывести и, наконец, возвести с Собою на небеса воспринятое и посадить на десных престолах. Ты же что претерпел ради Церкви из всего этого? Ты из-за клеветы оставил на снедение волкам народ Мой, который Я тебе прежде вверил».

Тогда-то его объял невыносимый ужас, он не мог говорить и был потрясён от страшного недоумения. Оправившись немного, он не мог, однако ж, раскрыть уст и издать звука, но лёжа ниц орошал каплями слёз лицо и землю; и провёл весь день и всю ночь, прося прощения за малодушие. И подал его Преблагий, протянув к нему, лежащему, руку и восставив с величайшей радостью, человеколюбиво и так, как подобает Богу.

38. То, что совершено с тех пор великим, который подвизался сверх естества, неизвестно большинству, потому что он старался скрывать это не только от внешних, но и от самых близких к нему учеников, живших с ним; известно же сие Богу, Которому открыто даже тонкое движение нашего ума, как говорит божественный Давид: Несоделанное моё видели очи Твои, и в книге Твоей все помыслы мои напишутся и помышление человеческое исповедается Тебе, и остаток помышления самый незначительный (ср. Пс.138:16,75,11). Поэтому и мы обошли это молчанием.

Прожив почти до ста лет, сверх пределов, положенных Давидом нашему возрасту (ср. Пс.89:10), изнурённый многолетней болезнью и старостью и уже большей частью своего тела умерший, он предаёт свою душу в руки Божии в молитвенном положении и со словами молитвы, не оставляя и следа злобы, но оставив множество памятников добродетели.

39. А раз нужно было, чтобы и для потомства остался памятник его великодушия, то можно ли желать лучшего, чем эти храмы, воздвигнутые им для Бога и для нас, – дела, о которых нельзя умолчать²²⁷, училища душ, безмятежнейшие гавани, сторожевые огни в жизненной ночи.

Один из них посвящён животворящей Троице, другой – единому от Троицы Христу Спасителю, где и почивают его²²⁸ священные мощи, ещё один – Пречистой Матери Спасителя, а последний – двум чиноначальникам Вышних Сил. Эти храмы получили в удел и занимают самую центральную часть царствующего града, став её, так сказать, природными стражами и украшением. Они украшают её, утверждённые каждый в своём месте, как не блуждающие звёзды на небе, ибо святилище Премудрости Божией уподобилось солнцу, святых апостолов – луне, а прочие храмы – звёздам, разнящимся в славе (см. 1Кор.15:41), как говорит божественный апостол.

1. Давайте же, вспомнив одного или двух древних святых, благоугодивших Богу, и сравнив их с сим великим, прекратим, наконец, ход слова²²⁹.

Ною был вверен ковчег, коего он стал художником и строителем, и в нём спас он роды бессловесных животных. А сему была вверена Церковь, художник и строитель которой – Христос (ср. Евр.11:10), и в ней он спас не бессловесных животных, но души разумных людей.

Праведный Авраам возлюбил Бога всяческих; но сей более возлюбил Его, подъяв ради Него бесплотное и ангельское житие. И тот вознёс в жертву Богу плод чресл, повинуясь повелению Принимающего; а сей добровольно принёс тела многих учеников, заклав их мечом божественной любви и принеся всесожжение огнём воздержания. И тот принёс однажды, а сей во всю жизнь свою приносился и приносил, распинаясь для мира, умерщвляя себя и всю жизнь умирая, и теперь ещё приносит тех, которые следуют его заветам, учениям и наставлениям, воспитываются и направляются ими. И тот дивен в своём страннолюбии (ибо дело сие достойно восхищения и свойственно его благородству), но и сей в изобилии совершил это, для всех став всем (см. 1Кор.9:22), и радушно принимая всех нуждающихся с наилучшим гостеприимством, и ласково питая и души и тела: первые – духовными увещаниями, а вторые – чувственной пищей. Тот принял однажды в образе ангелов неописуемое по природе Божество, которое прообразовало Троицу, позже явившуюся людям; а сей, во всю жизнь наслаждаясь этим сиянием, стал поистине светилом вселенной.

Исаак был обещан ещё прежде рождения, а сей сам обещал себя, и ему вверена была Богом Церковь, как иная Ревекка, и он умножил её духовные порождения.

Иосиф стал хлебодавцем только для Египта и на время, а сей – для всей вселенной и во всю свою жизнь, подавая не только хлеб, питающий тела, но и душевный хлеб – писаные и неписаные учения и заповеди.

Похвален Илия за ревность, дерзновение перед тиранами и огненное восхищение на небо, но кто не знает, хоть всех возьми, ревность о справедливости сего мужа, его дерзновение перед царями и жизнь в огне, то есть в многообразных искушениях и скорбях ради Бога?

Но он стал подражателем также слуг и вестников благодати²³⁰ и вкусил равных им дарований и наград, потому что тем, кто соревнуется в тех же подвигах, раздаются и одинаковые дары. Добродетель этого мужа и изобилие славы столь велики, чтобы его жизнь была правилом добродетели, а его назидания – законом воздержания. Смотрящим на него он внушал почтение как по причине явной для всех обходительности и ровности характера, ведь говорят, что внешность есть обнаружение неявного, так и по причине сверхъестественных трудов тела, которому он никоим образом не послаблял, но истомлял его бдениями, постами и другим злостраданием и строгостью. А ещё удивительнее этого то, что он, будучи прост нравом, был искусен и многообразен в управлении. Он сочетал с простотой – кротость, с кротостью – снисходительность, со снисходительностью – сострадание, а с ним – человеколюбие, с этим – нищелюбие, и вообще, одно было связано с другим, поистине золотая цепь, которую немногие способны сплести²³¹.

41. Всё это – дар нашего изволения тебе, Афанасий, чуднейший и священнейший из отцов! Хотя это набросано неподобающим твоей ангельской и чистой жизни образом, как мы прежде сказали в начале слова, однако составлено оно здесь трудолюбиво и со старанием, чтобы время, постоянно текущее и всё разрушающее, не предало его глубине забвения. Ибо может, может и облако скрывать солнце, и течение времени легко приводить к забвению прекрасных повествований.

Но ты знаешь наше стремление к тебе, о лучший и чадолюбивейший из пастырей! Ты знаешь избыток нашей привязанности! Ты знаешь глубину нашей любви! С небесного свода приклонись к нам, умоляющим, склонись к просящим тебя. Благослови нас невидимо, а лучше сказать, не переставай благословлять. Такие слова мы, твои ученики, говорим тебе; такими речами призываем тебя; это предлагаем тебе со страхом и радостью. Соедини нас с собой после отшествия отсюда, хотя бы и сверх нашего достоинства, хотя бы и велико было просимое.

Блюди и ныне твоих словесных овец, человеколюбивейший и заботливейший из пастырей, и не переставай наблюдать и заботиться о нас и умилостивлять о нас Бога, чтобы в прочее время жизни мы были оберегаемы тобой, спасаемы и направляемы на лучшее.

Мы знаем твою заботу о нас и нежную любовь; знаем твою великую защиту и обильную помощь. Знаем и убеждены, что ты будешь для нас всем: богатством, славой, похвалой, путеводителем, наставником, учителем – и что ты выровняешь путь, ведущий в горняя и приблизишь нас к Богу, у Которого ты посланник, предстатель, служитель и самый благой посредник.

Ей, да будет нам сие, о божественная и священная главо, о чуднейший из отцов! И да выберут все с твоей помощью полезное и лучшее и да избегнут всего чувственного, всего переменчивого, гибнущего и изменяющегося. Ибо так мы воспримем вечно прибывающее и тогда перестанем томиться, потому что достигнем предела того, к чему стремимся, и обретём Бога – вершину всех благ. Тогда мы обретём подлинное празднество и возвеселимся радостью, явственно созерцая вечную славу Отца, и Сына, и Святого Духа, постигая и познавая, насколько возможно, беспредельное и простое единство трёх беспредельных Лиц, проникая нагим умом в невидимое, вступая даже в то, что выше знания и постижения; потому что ум тогда не будет сложным, многовидным и разделяющимся на многое, но простым, одновидным и вмещающим целиком только Бога, и Его одного, потому что станет тогда богом по благодати, по причастию Богу по природе; и по мере добродетели будет иметь и восхождение, или обожение, или состояние и чин удела и обители (см. Ин.14:2); ибо этим многим обителям надлежит наполниться и разделиться согласно достоинству каждого и причастию к лучшему – чего да сподобимся улучить все мы во Христе Иисусе, Господе нашем, которому подобает слава, держава, честь и поклонение, со безначальным Его Отцом, и пресвятым и благим и животворящим Его Духом, ныне, и присно, и в нескончаемые веки веков. Аминь.

Afentoulidou-Leitgeb E. Die Hymnen des Theoktistos Studites auf Athanasios I. von Konstantinopel. Einleitung, Edition, Kommentar. Wien: Verlag der österreichischen Akademie der Wissenschaften, 2008. (WBS; Bd. 27).

Athanase d’Alexandrie. Vie d’Antoine / éd. G. J. M. Bartelink. Paris: Cerf, 1994. (SC; vol. 400).

Athanasius I Constantinopolitanus. Epistulae CXV ad imperatorem Andronicum II eiusque propinquos necnon officiales missae [= Epistulae (Ta.)] // The Correspondence of Athanasius I, patriarch of Constantinople: Letters to the Emperor Andronicus II, Members of the Imperial Family, and Officials / ed., transl., comm. A.-M. Talbot. Washington (DC): Dumbarton Oaks Center for Byzantine Studies, 1975. (CFHB; vol. 7. Dumbarton Oaks Texts; vol. 3). P. 2–302.

Athanasius I Constantinopolitanus. Epistulae XVII [= Epistulae (Pa.)] // Patedakis M. Athanasios I, Patriarch of Constantinople (1289–1293; 1303–1309): A Critical Edition with Introduction and Commentary of Selected Unpublished Works. PhD dissertation. University of Oxford, 2004. P. 159–372.

Corpus paroemiographorum graecorum / ed. F. G. Schneidewin, E. L. a Leutsch. 2 vol. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1:1839; 2:1851.

Georges Pachymérès. Relations historiques / éd. A. Failler. 5 Vols. Paris: Belles Lettres, 1:1984; 2:1984; 3:1999; 4:1999; 5:2000. (CSHB; vol. 24.1–5).

Gregorius Nazianzenus. Orationes // PG. T. 35–36. Col. 12–664. Gregorius Palamas. De hesychastis // PG. T. 150. Col. 1102–1117. Hesychii Alexandrini Lexicon / ed. K. Latte. 2 vols. Copenhagen: Munksgaard, 1:1953; 2:1966.

Joannes Chrysostomus. Quod qui seipsum non lædit, nemo lædere possit // PG. T. 52. Col. 459–480.

Joannes Climacus. Scala paradisi // PG. T. 88. Col. 631–1161.

Josephus Calothetus. Vita Athanasii // Βίος καὶ πολιτεία τοῦ ἐν Ἁγίοις Πατρὸς ἡμῶν ἀρχιεπισκόπου Κωνσταντινουπόλεως Ἀθανασίου. Συγγραφθεὶς παρὰ τοῦ αὐτοῦ ’Ιωσὴφ μοναχοῦ τοῦ Καλοθέτου // Ἰωσὴφ Καλοθέτου Συγγράμματα / ἔκδ. Δ. Τσάμης. Θεσσαλονίκη: Κέντρον Βυζαντινῶν ’Ερευνῶν, 1980. (Θεσσαλονικεῖς βυζαντινοὶ συγγραφεῖς; τ. 1). Σ. 453–502.

Michaelis Pselli Orationes hagiographicae / ed. E. Fisher. Stuttgart; Leipzig: Teubner, 1994. (Bibliotheca scriptorum graecorum et romanorum Teubneriana).

Nicetae Choniatae Orationes et epistulae / ed. J. L. Van Dieten. Berlin: W. de Gruyter, 1972. (CFHB; vol. 3).

Patedakis M. Athanasios I, Patriarch of Constantinople (12891293; 1303–1309): A Critical Edition with Introduction and Commentary of Selected Unpublished Works. PhD dissertation. University of Oxford, 2004.

Scholia Platonica / ed. W. C. Greene. Haverford (PA): American Philological Association, 1938.

Suidae Lexicon / ed. A. Adler. 4 vols. Leipzig: Teubner, 1.1:1928; 1.2:1931; 1.3:1933; 1.4:1935. (Lexicographi graeci; vol. 1.1–1.4).

Σύνταγμα τῶν θείων καὶ ἱερῶν κανόνων / ἔκδ. Γ. Α. Ῥάλλης, Μ. Ποτλῆς. 6 τόμοι. Ἀθῆναι: Ἔκδ. Γρηγόρη, r1992.

Theodorus Studites. Testamentum // PG. T. 99. Col. 1813–1824.

Vita Pauli Iunioris // Wiegand T. Milet: Ergebnisse der Ausgrabungen und Untersuchungen seit dem Jahre 1899. Bd. 3, 1: Der Latmos. Berlin: Georg Reimer, 1913. S. 105–135.

Антоний Великий, прп. Житие и послания. М.: Синтагма, 2010.

Василий Великий, свт. Беседы. М.: Московское подворье СТСЛ, 2001.

Григорий Богослов, свт. Творения. Т. 1. СПб.: Изд. П. П. Сойкина, 1912.

Григорий Палама, свт. Триады в защиту священно-безмолвствующих / пер., послесл. и комм. В. Вениаминова. М.: Канон+, 1995.

Диспут между латинским патриархом Иерусалима легатом Фомой и прп. Никифором Исихастом о православной вере / вступительная статья, перевод и примечания игум. Дионисия (Шлёнова) // Метафраст. 2019. № 2 (2). С. 135–158.

Иоанн Златоуст, свт. Творения. Т. 3. СПб.: СПбДА, 1897. Иоанн Лествичник, прп. Лествица. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 51898 (Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, r1994).

Никифор Григора. История Ромеев = Ρομαϊκή ἱστορία / пер. Р. В. Яшунского. В 3-х т. СПб.: Квадривиум, 1:2013; 2:2014; 3:2016.

Пападопуло-Керамевс А. И. Жития двух Вселенских патриархов XIV в., св. Афанасия I и Исидора I. СПб.: Тип. В. Киршбаума, 1905. (Записки историко-филологического факультета императорского С.-Петербургского университета; ч. 76).

Правила Святых Вселенских Соборов с толкованиями. М.: Паломник; Патриаршее Подворье Заиконоспасского и Никольского монастырей в Китай-городе; Сибирская благозвонница, r2000. (М., 1877).

Правила святых отец с толкованиями. М.: Изд. Московского общества любителей духовного просвещения, 1884.

Барабанов Н. Д. Арсений Авториан // ПЭ. 2001. Т. 3. С. 424–425.

Барабанов Н. Д., Л. О. В., В. О. В. Афанасий I // ПЭ. 2002. Т. 4. С. 18–20.

Барабанов Н. Д. «Слово» Феоктиста Студита и распространение исихазма в К-поле в 30-е годы XIV в. // Византийский временник. 1989. Т. 50. С. 139–146.

Бармин А. В., Буганов Р. Б. Иоанн XI Векк // ПЭ. 2010. Т. 23. С. 489–492.

Беляева E. Г., Масиэль Санчес Л. К. Адрианополь // ПЭ. 2000. Т. 1. С. 325–326.

Бернацкий М. М. Иосиф Калофет // ПЭ. 2011. Т. 26. С. 42–43.

Буганов Р. Б. Иоанн XII // ПЭ. 2010. Т. 23. С. 492.

Вишняк М. А. Личность святителя Афанасия I, патриарха Константинопольского согласно его житию, составленному Феоктистом Студитом. Магистерская диссертация. Московская духовная академия. Сергиев Посад, 2014.

Жаворонков П. И. Андроник II Палеолог // ПЭ. 2001. Т. 2. С. 417–418.

Жаворонков П. И. Византийская империя. Исторический очерк. II. Время Палеологов // ПЭ. 2004. Т. 8. С. 158–161.

Каждан А. П. Рецензия на: The Correspondence of Athanasius I, Patriarch of Constantinople. Letters to the Emperor Andronicus II, Members of the Imperial Family, and Officials / an Edition, Translation and Commentary by A.-M. M. Talbot. Washington, 1975 // Византийский временник. 1978. Т. 39 (64). C. 252–255.

Крюков А. М. Авксентия святого гора // ПЭ. 2000. Т. 1. С. 147.

Макаров Н. А., Гайдуков П. Г., Седов Вл. В., Бейлекчи В. В.

Печать Константинопольского патриарха Афанасия из Переславского Спасо-Преображенского Собора // Российская археология. 2015. № 4. С. 196–202.

Мейендорф И., протопр. История Церкви и восточно-христианская мистика / сост. и общ. ред. И. В. Мамаладзе. М.: Институт ДИ-ДИК, 2003.

Мейендорф И., протопр. Жизнь и труды святителя Григория Паламы: Введение в изучение / пер. Г. Н. Начинкина под ред. И. П. Медведева и В. М. Лурье. Изд. 2-е, испр. и доп. для русского перевода. СПб.: Византинороссика, 1997. (Subsidia byzantinorossica; т. 2).

Острогорский Г. А. История Византийского государства / пер. с нем. М. В. Грацианского, ред. П. В. Кузенкова. М.: Сибирская благозвонница, 2011.

Попов И. Н. Афанасий III (II) Синаит // ПЭ. 2002. Т. 4. С. 50. Попов И. Н. Иоанн IV Дука Ласкарь // ПЭ. 2010. Т. 23. С. 595. Попов И. Н. Латрос // ПЭ. 2015. Т. 40. С. 170–174.

A Patristic Greek Lexicon / ed. G. W. H. Lampe. Oxford: Clarendon Press, 1961.

Boojamra J. Church Reform in the Late Byzantine Empire: A Study for the Patriarchate of Athanasios of Constantinople. Thessaloniki: Patriarchal Institute for Patristic Studies, 1982. (Ἀνάλεκτα Βλατάδων; τ. 35).

Boojamra J. The Church and Social Reform: The Policies of the Patriarch Athanasios of Constantinople. New York: Fordham University Press, 1993.

Constantelos D. Life and Social Welfare Activity of Patriarch Athanasios I (1289–1293, 1303–1309) of Constantinople // Θεολογία. 1975. T. 46. Σ. 611–625.

Γρηγορόπουλος ’I. Θεολήπτου Φιλαδελφείας τοῦ Ὁμολογητοῦ (1250–1322) Βίος καὶ Ἔργα. Α»: Εἰσαγωγή. Κατερίνη: Τέρτιος, 1996.

ΔημητράκοςΔ. Μέγα λεξικὸν ὅλης τῆς ἑλληνικῆς γλώσσης. 15 Τόμοι. Ἀθῆναι: Δομή, 1933–1951.

Hitchner R. B. Catalan Grand Company // ODB. T. 1. P. 389.

Janin R. La géographie ecclésiastique de l’empire byzantin. Part.

1: Le siège de Constantinople et le patriarcat œcuménique.

T. 3: Les églises et les monastères. Paris: Institut français d’études byzantines, 21969.

Καλομοιράκης Δ. Ὁ Οἰκουμενικὸς Πατριάρχης Ἅγιος Ἀθανάσιος Α» καὶ ἡ Διδασκαλία τοῦ πρὸς τοὺς κατοίκους τῆς Μικρᾶς Ἀσίας κατὰ τὸ 1303 // Δελτίο Κέντρου μικρασιατικῶν σπουδῶν. 1990–1991. Τ. 8. Σ. 23–50.

Κυδωνόπουλος Β. Ὁ Οἰκουμενικός Πατριάρχης Ἅγιος Ἀθανάσιος Α» καί ἡ μονή τοῦ Μεγάλου Λογαριαστοῦ // Βυζαντινά. 1995–1996. T. 18. Σ. 257–260.

Laiou A. The Provisioning of Constantinople During the Winter of 1306–1307 // Byzantion. 1967. Vol. 37. P. 91–113.

Mitsiou E. Das Doppelkloster des Patriarchen Athanasios I. in Konstantinopel: Historisch-prosopographische und wirtschaftliche Beobachtungen // Jahrbuch der österreichischen Byzantinistik. 2008. Bd. 58. S. 87–107.

Παπαζῶτος Θ. То Isa Kapisi Mescidi στὴν Κωνσταντινούπολη, μονὴ τοῦ πατριάρχου Ἀθανασίου // Δελτίον τῆς Χριστιανικῆς Ἀρχαιολογικῆς Ἑταιρείας. 1995. Τ. 18. Σ. 39–48.

Stiernon D. Le quartier du Xérolophos à Constantinople et les reliques vénitiennes de saint Athanase // Revue des études byzantines. 1961. Vol. 19. P. 165–188.

Talbot A.-M. Galesios, Mount // ODB. T. 2. P. 817.

Talbot A.-M. The Patriarch Athanasius (1289–1293; 1303–1309) and the Church // Dumbarton Oaks Papers. 1973. Vol. 27. P. 11–28.

Talbot A.-M. Ekklesiarches // ODB. T. 1. P. 682.

Talbot A.-M. Faith Healing in Late Byzantium. The Posthumous Miracles of the Patriarch Athanasios I of Constantinople by Theoktistos the Stoudite. Brookline (Mass.): Hellenic College Press, 1983.

Talbot A.-M. Fact and Fiction in the Vita of the Patriarch Athanasios of Constantinople by Theoktistos the Stoudite // Les vies des saints à Byzance. Genre littéraire ou biographie historique? / ed. P. Odorico, P. Agapitos. Paris: Centre d’études byzantines, néo-helléniques et sud-est européennes, 2004. P. 87–101.

Talbot A.-M. The Compositional Methods of a Palaiologan Hagiographer: Intertextuality in the Works of Theoktistos the Stoudite // Imitatio-Aemulatio- Variatio. Akten des internationalen wissenschaftlichen Symposions zur byzantinischen Sprache und Literatur. Wien: Verlag der Österreichischen Akademie der Wissenschaften, 2010. P. 253–260.

Talbot A.-M., Cutler A. Michael VIII Palaiologos // ODB. T. 2. P. 1367–1368.

Τρωιάνος Σ. ’Εγκύκλιος ἐπιστολὴ τοῦ πατριάρχου Ἀθανασίου Α» πρὸς τοὺς νεοχειροτονουμένους ἀρχιερεῖς // ’Ορθοδοξία καὶ Οἰκουμένη. Χαριστήριος τόμος πρὸς τιμὴν τοῦ οἰκουμενικοῦ πατριάρχου Βαρθολομαίου Α». Ἀθῆναι: Ἁρμός, 2000. Σ. 455–468.

ИАБ Исихазм: Аннотированная библиография / [сост. А. Г. Дунаев и др.;] под общ. и науч. ред. С. С. Хоружего. М.: Издательский совет Русской Православной Церкви, 2004.

ПЭ Православная энциклопедия. М.: ЦНЦ «Православная энциклопедия», 2000-.

BHG Bibliotheca hagiographica graeca. 3 vols. / ed. F. Halkin. Bruxelles: Société des Bollandistes, 31957 (r1986). (Subsidia hagiographica; vol. 8a).

CFHB Corpus fontium historiae byzantinae. Athens; Berlin; Brussels; Paris; Thessaloniki; Vienna; Washington (D.C.): W. de Gruyter; Dumbarton Oaks Center for Byzantine Studies, 1967-.

CSHB Corpus scriptorum historiae byzantinae. Bonnae: impensis E. Weberi, 1828–1853. Bd. 1–50.

ODB The Oxford Dictionary of Byzantium / ed. A. Kazhdan, A.-M. Talbot. Oxford; New York: Oxford University Press, 1991. T. 1–3.

PG Patrologiae cursus completus... Series graeca... / accurante J.-P.

Migne. Parisiis: J.-P. Migne, 1857–1866. T. 1–166.

SC Sources chrétiennes. Paris: Cerf, 1940-.

WBS Wiener byzantinistische Studien. Wiender Österreichischen Akademie der Wissenschaften, 1964-.