Глава 42. Оптинские монахи в рассеянии: служение в миру, тюрьмы, лагеря, расстрелы, ссылки. Их святое стояние в непоколебимой вере и верности Христу

Далее мы расскажем о некоторых оптинцах, переживших гонения, но оставленных Господом для служения Ему, для проповеди о Нем, для духовного окормления оставшихся верными Ему в глухие советские времена. Они несли в себе свет оптинского благословенного старчества, – православные люди узнавали это сияние, и сердца их еще более воспламенялись любовью ко Господу нашему Иисусу Христу.

Пожалуй, самым долголетним из них был схиархимандрит Амвросий Балабановский (Василий Фёдорович Иванов), двух месяцев не доживший до ста лет. Родился он в селе Копыл Борисоглебского уезда Тамбовской губернии 2 января 1879 года в крестьянской семье. Родители были благочестивыми христианами; мать, Наталья Семёновна, сначала с мужем Фёдором Никандровичем, а потом, после его кончины, одна совершала паломничества по русским монастырям и в 1910 году побывала во святом граде Иерусалиме, у Гроба Господня. Ее родная сестра была монахиней в Таволжанском Казанском монастыре (в Новохопёрском уезде Воронежской губернии при селе Таволжанке), открытом в 1884 году. Один ее брат подвизался в Саровской пустыни, другой – в Оптиной. Мать старалась быть чем-то полезной своему приходскому храму: ходила от него с книгой по сбору средств.

Вместе с Василием пришел в Оптину его друг Яков Пронин. Архимандрит Досифей с любовью принял их. Это было 20 марта 1898 года. Василий начал помогать садоводам и петь на клиросе. Вскоре он стал канонархом. Когда начал ломаться голос, он почти год не пел, неся послушание то на кухне, то в просфорне, был и будильщиком – вставал раньше всех и, звоня в колокольчик у каждой келии, возглашал: «Делу время, молитве час! Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас!». 14 сентября 1903 года Василия вызвали на родину, так как пришел его срок исполнить воинскую повинность. Он поехал, но в следующем году вернулся в обитель: не взяли служить солдатом потому, что он был один сын у матери. Стал снова петь на клиросе. Голос его установился, способности у него проявились немалые: он скоро постиг нотную грамоту, научился регентовать.

У старца Амвросия одним из письмоводителей был иеромонах Венедикт (Дьяконов; 1848–1915), который после кончины старца преподобного Анатолия (Зерцалова) стал скитоначальником и духовником шамординских сестер. Это был один из богомудрых оптинских отцов-наставников. В молодости, окончив Смоленскую семинарию, он стал белым священником и служил на приходе, но, овдовев, по совету старца Амвросия в 1884 году поступил в монастырь, в Иоанно-Предтеченский скит. В 1887-м был пострижен в монашество. В год кончины старца Амвросия – 1891 – отцу Венедикту было 42 года. В марте 1903 года определением Святейшего Синода он был назначен на должность настоятеля Пафнутьев-Боровского монастыря с возведением в сан архимандрита. По его просьбе к нему в обитель переведен был оптинский певчий и регент послушник Василий и с ним еще четверо певчих. Это было в феврале 1905 года, уже при настоятеле архимандрите (тогда игумене) Ксенофонте, который ему сказал: «Мы тебя воспитали и образовали, и ты оставляешь нас». Но – благословение владыки... Не хотел Василий выходить из Оптиной, и не его воля была. Он ответил: «Простите и благословите на новое место, а если что не поладится, тогда не откажите принять меня обратно в свое словесное стадо».

В Пафнутьев-Боровском монастыре Василий создал прекрасный хор на клиросе, а кроме того, занимался с десятью отроками, которых готовил к клиросному послушанию, – они были учениками церковно-приходской школы, существовавшей при обители. К Василию начали ходить учиться и псаломщики ближних приходов. Калужский владыка Вениамин разрешил отцу Венедикту постричь Василия в монашество, что и было совершено 11 марта 1911 года, – имя ему нарекли Амвросий. В том же году 1 мая он был рукоположен во иеродиакона, а 1 мая 1912 года – во иеромонаха. Он оставался регентом. 17 октября 1917 года отец Амвросий был призван служить в Тыловое Ополчение, но пробыл там всего два месяца – по слабости здоровья получил увольнение.

Времена настали смутные, тревожные и голодные. В монастыре не было хлеба. Он еще не был закрыт, но владыка Калужский разрешил насельникам временно разойтись для снискания пропитания, обязав по первому зову возвратиться. Прожив в родном селе у брата с неделю, отец Амвросий поехал в Таволжанский монастырь к сестре монахине Поликсении – повидаться. Туда же прибыл из Киева архимандрит Михаил, тоже для свидания со своей сестрой. Был Великий пост. Отец Амвросий пел и регентовал. Вскоре ему сделали предложение послужить на приходе в одном из сел, и он согласился и сообщил об этом владыке Алексию, который в это время был настоятелем Пафнутьев-Боровского монастыря. Кажется, ответа он не получил, но спустя два или три года владыка Алексий его вызвал.

Поезда почти не ходили, но, помолясь Богу, отец Амвросий и три таволжанские монахини, ехавшие в Москву, отправились на вокзал, пустой и разбитый, – тут воевали недавно. Долго ждали, уж было отчаялись, но вот появился товарняк, набитый солдатами. Он остановился, солдаты высыпали на платформу поразмяться, и вдруг отца Амвросия окликают: «Отец Амвросий! Ты как сюда попал?». Знакомые солдаты, – они в том селе, где он только что служил на приходе, недавно стояли часовыми у складов, а была зима, и они ходили к отцу Амвросию греться, – он их угощал чаем и давал газеты на курево. Конечно, беседовал... Солдаты помогли сесть в поезд. В каждом вагоне на одной половине нары для солдат и прессованное сено под ними, на другой – лошади привязаны в стойлах. И вот отец Амвросий и монахини сидят на сене и едут. Так добрались до Москвы.

На подворье Таволжанского монастыря он отдохнул дня два и поехал в свою обитель. Случилось так, что на станции Балабаново он встретил настоятеля – владыку Алексия, который велел своему кучеру отвезти отца Амвросия в монастырь. Прошло еще года два, и вот 23 мая 1923 года большевики закрыли Пафнутьев-Боровский монастырь и выселили из него всех монашествующих. К отцу Амвросию пришли староста церкви села Иклинское и его помощник, они просили его поступить к ним приходским священником, так как некому там было служить. Владыка Алексий был уже арестован, но из заключения прислал отцу Амвросию бумагу: «Благословляю иеромонаха отца Амвросия служить в село Иклинское и благоустроить приходскую жизнь на правилах святых апостолов».

9 августа 1930 года отец Амвросий был без всяких оснований на то арестован, сидел в тюрьмах Боровска, Калуги и Тулы, затем Самары и Томска, а отсюда по этапу отправлен был в Семипалатинск. Там выпустили, велели искать жилье, работу и приходить отмечаться каждые десять дней. Отец Амвросий сначала был истопником в ФЗУ, потом нашел место регента в храме, где настоятелем был тоже ссыльный священник. Тут он создал замечательный хор, и многие к нему просились, особенно ссыльные монахини. Жил он на квартире у одной певчей. Так прошли три года ссылки, присужденные ему.

Отец Амвросий вернулся в село Иклинское, где служил непрерывно до 1940 года, а с этого года до конца 1941-го службы не было, так как непомерно велик был налог. Отец Амвросий вынужден был обзаводиться приусадебным хозяйством и даже работать в колхозе. Во время войны село переходило от наших к немцам и обратно несколько раз и все в нем было разбито и погорело. Разрушена была и церковь. Сгорел и дом отца Амвросия. На праздник Благовещения 1942 года батюшку пригласили служить в село Спас-Прогнань, где ему уже случалось время от времени послужить. А теперь настоятель храма отец Владимир Замятин скончался. В ответ на прошение прихожан патриарший местоблюститель митрополит Сергий прислал назначение отцу Амвросию быть «служителем культа в селе Спас-Преображенья, иначе называемое село Спас-Прогнань Угодско-Заводского района Калужской области». С 1 марта 1942 года и до конца жизни батюшка служил здесь. Храм был трехпрестольный: главный в честь Преображения Господня, второй – великомученика Георгия, третий – Благовещения.

Он не разрешал проводить в храм электричество – были свечи и лампады. В приходе этого храма было девятнадцать деревень. Но первое время на службах молящихся было маловато. Отец Амвросий служил требы, хотя это и запрещалось: тайно ходил отпевать, причащать, соборовать, панихиду на кладбище отслужить. Об этом кто-то доносил властям, его «строго предупреждали», но он отговаривался тем, что он по старости лет не помнит предупреждений, да и вообще не знает, чего нельзя... Пожарные хотели закрыть храм, так как не нашли в нем ни одного огнетушителя... И тут он сумел обезоружить их своей простотой. Прихожан становилось все больше. А к шестидесятым годам образовалась при храме женская монашеская община. Совершать постриги разрешил отцу Амвросию Патриарх Алексий I.

Игуменьей этой монашеской общины была матушка Серафима (Шошина Мария Семёновна), восприемница всех дальнейших батюшкиных постригов. Она приехала в Спас-Прогнань к отцу Амвросию и стала у него алтарницей.

В числе постриженных отцом Амвросием матушек были схимонахиня Ольга (Ложкина Мария Ивановна), схимонахиня Херувима, схимонахини Гавриила, Ангелина, монахини Анимаиса, Мариамна, Пульхерия, Любовь, Вера, Манефа и другие. В Спас-Прогнань приезжало много паломников. Бывали монашествующие, иногда и владыки. Отец Амвросий был старцем – наследником оптинской старческой традиции. Слово его было благодатным. Это чувствовали не только свои, православные, но и недруги, если все же русские люди, – он обезоруживал простотой и добрым отношением, иногда и юродством. Приезжавшие по «стуку» милиционеры сначала намереваются проверять у всех документы («паспортный режим»), а потом садятся за стол, слушают старца и, махнув рукой («А ну вас, батюшка...»), уезжают, никого не тронув. Когда приехала деятельница райкома с угрозой против его постригов, он позвал келейницу: «Принеси-ка ножницы! Вот мы эту сейчас пострижем... Я всех постригаю. И из райкома...». Та, растерявшись от такого неожиданного приема, быстро ретировалась.

Говорить о трудностях, которые испытывал отец Амвросий в эти долгие годы служения в Спас-Прогнани, можно долго. Но они тогда во всей нашей Православной Церкви были одинаковые. Главное – люди могли исповедоваться, причащаться Святых Христовых Таин, слышали слово Божие, шли путем спасения... Кто желал – тот и в советское время находил и храм, и духовника, и книги... Только трудов прилагал больше.

Отец Амвросий обладал прозорливостью, великим даром Божьим, и в весьма большой степени. Примеров можно привести множество, но вот лишь несколько.

Один монах просил отца Амвросия выдать ему справку о том, что он монашествующий. Батюшка оторвал где-то клок бумаги и что-то на нем написал неразборчивое и подал. А этот монах вскоре – женился...

Однажды матушка Серафима попросилась съездить в Троице-Сергиеву Лавру. Была зима. Батюшка, к ее удивлению, сказал: «А надо ли? А зачем?» – намекая, что лучше не ехать. На повторную просьбу – благословил. В Лавре матушка поскользнулась, упала и сломала руку. Она еще там, а отец Амвросий шлет туда мать Агнию: «Поезжай, привези мать Серафиму, страждет, руку сломала!».

Мать Еликонида шла зимой в темноте по деревне, и на нее напал грабитель с ножом: «Давай деньги!». Она закричала: «Господи, спаси! Батюшка Амвросий, спаси!». Нападавший бросил нож и убежал. А в это самое время отец Амвросий ходил по келии и говорил матери Манефе: «Мать Еликонида идет, надо бы встретить» – и в окошко глядит. Тут и мать Еликонида пришла, переступила порог и упала.

Вот рассказ одной матушки: «Однажды батюшка весело сказал нам: “Скоро арбуза поедим!”. Мы не поняли, о чем он говорит. Через некоторое время заметили, что он как-то озабочен, возможно, волнуется, досадует... Проходит еще некоторое время, и на пороге появляются трое послушников из Лавры, у одного из них разбита бровь, глаз заплыл. Отец Амвросий посмотрел на них и говорит: “А арбуз-то ваш где?”. Молодые люди переглянулись: “Простите, батюшка, на электричку поторопились и разбили его случайно”. – “А тебе, – обратился он к тому, у кого был отек, – надо молиться за твою спасительницу, за эту девочку, на которую ты упал, она смягчила это падение, а то еще бы немного – и виском мог удариться или глаз бы совсем зашиб”. – “Батюшка, а как же мне молиться? Я ведь имени ее не знаю”. – “Молись за...” – и старец назвал ее имя»⁶⁴³.

Другая матушка вспоминала: «Однажды на исповеди встала перед ним на колени, а он ладонь к голове прижал, а локоть – к сердцу: “А-а! Понятно, понятно!”. И сам мне назвал десять моих грехов: “Ну, пожалуй, больше нету. Но вообще-то больше так не надо грешить!”».

Много было и исцелений по молитвам отца Амвросия. Однажды за столом монахиня пожаловалась, что у нее больной желудок, нельзя есть острого. Отец Амвросий протянул ей маринованный помидор: «Съешь!». Она съела, и недуг ее исчез.

Одна прихожанка (Анастасия Афанасьевна) рассказывала: «Плохо у меня было со здоровьем, я очень страдала. Прошла медицинскую комиссию, и онколог назначил операцию. Кто-то посоветовал мне обратиться к лежачему больному Васильеву в Москве, говорили, что он исцеляет, многие к нему приезжали. Через знакомых он и меня приглашал. Однако я не могла решиться на такой шаг без батюшки. А когда спросила у него, то он не сразу ответил, а подождал, пока останемся с ним вдвоем, долго смотрел на меня, а потом и говорит: “Не надо к нему ехать. Пройдет все”. Так я и сделала. А в скором времени поправилась. Врачи удивились: само прошло! По молитвам батюшки исцелилась»⁶⁴⁴.

Монахиня Мария рассказывала: «Мне было тридцать четыре года, я часто хворала. Батюшка принес мне помидор и велел съесть: “Скушай – и после этого болеть больше не будешь!”. Съела я за послушание и поправилась»⁶⁴⁵.

Во дворе батюшкиного дома был сложен кирпич. Однажды он долго смотрел на него, и мать Евфимия спросила: «О чем вы думаете?». Он отвечал: «Когда я умру, этот кирпич пойдет мне на могилку, обложат меня им...». Действительно, был потом сделан склеп. 2/15 октября 1978 года схиархимандрит Амвросий скончался.

Надпись на кресте на его могиле гласила:

Отец Амвросий!

В стране Небесной

Нас, чад земных, не забывай

И о спасении душ наших

Христа на Небе умоляй.

Много народу было на отпевании и на похоронах. Много было слез. Одна матушка сокрушалась, что не успела испросить у отца Амвросия благословения на вступление в его общину. Стояла у гроба на коленях и плакала: «Все тут твои чада, одна я не чадо!». И тут батюшка поднял руку и благословил ее из гроба⁶⁴⁶.

Иеромонаха Даниила, прожившего долгую и трудную жизнь, без всяких колебаний называли «старцем Оптинским». Он родился в 1876 (или 1879) году в Москве, родители – Кирилл и Анастасия Фомины – назвали его Димитрием (со временем появилось в семье еще четверо детей – Герасим, Мария, Агафия и Анастасия, впоследствии монахиня Архелая). За несколько лет до революции семья покинула Москву и переехала в село 2-я Михайловка близ города Сорочинска Оренбургской области. Оттуда Димитрий взят был на военную службу (служил в Ашхабаде, был участником Японской войны), где встретил людей, преданных Православию, которые рассказали ему об Оптиной пустыни и ее старцах. По окончании службы Димитрий устремился в эту святую обитель и был принят на послушание – трудиться в мастерской по отливанию крестиков и цепочек. Это мастерство он освоил очень хорошо, так, что не оставлял и до старости. Много людей носило и носит на его цепочках сделанные им крестики. Одно время он был письмоводителем у старца Анатолия (Потапова).

В рукописи отца Даниила под названием «Моя жизнь» события идут конспективно по порядку номеров. Вот кратко описанный оптинский период его жизни:

«21. Путешествие в Оптину пустынь моей сестры и желание старцев, чтобы я приехал в Оптину, а ей отказ на три года.

22. 1-е путешествие в Оптину пустынь и свидание со старцами, молитва на день Успения и трапеза в 12 часов дня, и что было в это время в Успенском соборе у мощей святителя Ионы с моим товарищем Иваном Никифоровичем, беседа старца отца Герасима с ним.

23. Мое пребывание в Казанско-Амвросиевской пустыни вечером Успеньева дня и на день Нерукотворного образа Христа Спасителя и беседа со старцем Анатолием.

24. Возвращение в Оптину, и посещение старца Иосифа, и благословение у отца архимандрита Ксенофонта и у старца отца Анатолия.

25. Мой отъезд в Москву, расчет с хозяином, свидание с товарищем и его рассказ о старце отце Герасиме.

26. Мой приезд в Оптину, беседа со старцами о Ходынке и их ответ о той дорожке узенькой, которой мне пришлось пройти, и ответ старцев на видения родственницы моей Акулины Замуженцевой об обителях райских, о умножении пшеницы и молока.

27. Ответ старцев на письмо племянницы из Можайска.

28. Призыв в армию на I Германскую войну, благословение старцев и пророчество, что мне не быть на войне, и исполнение сих слов.

29. Все случаи избавления по их молитвам и возвращение в Оптину.

30. Смерть старца Иосифа. Перевод старца Варсонофия в Голутвин. Посещение старца мною в Голутвине и его благословение посетить преподобного Сергия и в Зосимовой пустыни старцев Германа и затворника Алексия.

31. Смерть старца Варсонофия и прибытие его тела в Оптину.

32. Закрытие монастыря и жизнь в городе Козельске. Видение святителя Николая Чудотворца и его предсказание быть мне в заключении три лета, что и исполнилось точно.

33. Мой отъезд из города Козельска в Ивановку и оттуда в Архангельск. Скорби в дороге»⁶⁴⁷.

Отец Даниил прошел все «круги» надругательств: занимался каторжным трудом, голодал, сидел в одиночном заключении. Чудесно избежал расстрела. Архангельск, Коми, Северный Урал, Киргизия, Кзыл-Орда – вот неполный перечень мест, где он был. Вернулся домой во время Отечественной войны. Начал тайно совершать службы в доме одной благочестивой вдовы, в красном углу, у икон. Нашлось и несколько певчих. Жители заметили, что он не только говорит проникновенные проповеди, но и проявляет прозорливость.

В 1997 году иеромонах Даниил – уже другой, молодой, преемник старца Даниила, сказал о нем: «Мы его сейчас почитаем как святого местночтимого. Множество случаев известно, когда отец Даниил предсказывал дальнейшее течение жизни человека, говорил о том, куда и какой грех может завести, если вовремя не покаяться... Моя бабушка, 1909 года рождения, Александра Ананьевна, вот что рассказала мне. У нее было пять сыновей. И один был очень смирный, кроткий. Она его очень любила и всегда боялась за него и переживала. Когда его взяли в армию, она из Сорочинска пешком пришла в деревню домой и ничем не могла заняться, так была встревожена. Она плакала о сыне и потом решила: “Пойду к батюшке отцу Даниилу, попрошу помолиться и спрошу, что мне делать и что будет с моим сыном”. Пошла огородами и когда подходила к дому батюшки, то увидела, что он стоит и ждет ее. “Пошли, – сказал он, – пошли, я тебя жду”. Привел к себе в дом, успокоил и сказал: “Не убивайся, все будет хорошо. Сын твой попадет служить на море, и служба у него будет очень легкая”. Вскоре она получила письмо от сына, где он писал: “Я служу на Дальнем Востоке. Послушание мне дали – работать поваром”. Это пророчество отца Даниила я сам слышал от бабушки. И еще был случай. Дедушка мой был очень религиозным. А сестра его, Евдокия, была монахиней (она умерла в Стерлитамаке). Дедушка Ананий был “раскулачен” и сослан в Караганду в лагеря. До ареста он ходил пешком на богослужения в Сорочинск, так как здесь храм был закрыт. Старец Даниил сказал моему дедушке: “Ананий Фролович, в твоем роду будет священник”. Дедушка усомнился, говорит: “Ну, батюшка, Санька, что ли, озорник?”. А батюшка продолжал: “Будет, будет...”. И вот Санька-озорник – это мой отец, а я милостью Божией священник и в монашестве ношу святое имя Даниил»⁶⁴⁸.

Он же рассказывал, что отец Даниил не назначал никакой платы за требы. Бывало, и свое отдавал. Одна женщина крестила дочку, но сказала, что платить ей нечем. Батюшка говорит: «И не надо... Главное – явилась в мир новая христианская душа». Достал из кармана три рубля: «Пойдешь мимо магазина, купи девочке гостинца».

Настало послевоенное время, трудное, голодное. Мужчины по большей части погибли на фронте. Вдовы бедствовали. Отец Даниил молился за всех, со многими беседовал, удерживал от отчаяния, необдуманных поступков, укреплял в несении креста, и явная помощь Божия приходила к людям в их бедственном житии. В последние годы отец Даниил жил в городе Сорочинске (там сохранился дом, в котором он жил и скончался). Умер он от рака пищевода. Кроме того, у него была повреждена нога: в лагере, на лесоповале, он получил удар по ней упавшим деревом. В месте удара образовался незаживающий свищ, от которого он страдал до последних дней.

Жаль было отцу Даниилу переезжать в город, он любил село, природу. Жил он здесь у племянницы, и его звали дедушкой. Внучатая племянница старца, Любовь Васильевна Пешкова, вспоминала: «Как мы все помещались в маленьком домишке, сейчас трудно представить... Мама растила нас, троих девочек... Привезли отца Даниила совсем больным, не мог ходить... Женщины нашего села 2-я Михайловка и соседнего, 2-й Ивановки, скрытно, боясь председателя колхоза и председателя сельсовета, приходили навестить больного старца и услышать его духовное слово. Приносили то кусок хлеба, то картошки. А случалось, что мама им самим что-то давала, делилась последним. Летом дедушка начал выходить во двор, а затем и в поле. Мы, дети, не отставали от него. Мы все так его любили!.. Какая доброта исходила от него!».

Окрепнув, отец Даниил не только тайно служил, но и занимался мастерством на пользу жителей: клепал дырявые чугунки, кастрюли, ведра, чинил керосиновые лампы... Матушка Архелая, его сестра, монахиня, ухаживала за ним и занималась шитьем. Они вдвоем и переехали в Сорочинск. Внучка Любовь летом 1953 года жила у них там. «Комнаты маленькие, тесные, – описывала она новое жилье отца Даниила, – окна не открывались. Отец Даниил болел, лежал в постели. Иногда я сидела возле него... Здесь он завещал, чтобы я после его смерти каждый вечер молилась за него, произнося: “Царство Небесное, вечное блаженство иеромонаху Даниилу” (не менее трех раз). Перед смертью он говорил: “Господь Милосердый Своей благодатью спасет вас всех... Всегда будьте с молитвой Иисусовой... Стремитесь к Богу, не принимайте козней диавольских. Молитесь тогда, когда у вас есть чувство и здоровье, и до последней минуты жизни и не откладывайте молитву до смертного часа... Дети отступников просияют на весь мир”».

Незадолго до кончины было отцу Даниилу видение. «Подносят мне чашу с водой, – рассказал он, – и я вижу в чаше образ смерти. Я делаю крестное знамение – изобразился тот же образ смерти. Я думаю, что знамение это мне от Бога о близкой моей кончине». Почти перед самой кончиной он сказал своей сестре монахине Архелае: «Сестра, я ухожу в Оптину, а ты иди в Шамордино». Он уходил к оптинцам, насельникам неба...

25 июля 1953 года старец Даниил блаженно почил. Это произошло в 8 часов 10 минут вечера. «После всех перенесенных страданий, – писал очевидец, – он скончался тихо, словно уснул. Ни одного стона не вырвалось из наболевшей груди, не вздрогнул, не потянулся... Такова была кончина праведника!» Тело старца было приготовлено к погребению и положено в гроб. Вокруг теснилось множество его духовных чад. Все плакали безутешно... Прибыли певчие, священник начал служить панихиду. Потом служилась в доме заупокойная утреня. Затем гроб понесли в храм. Народу все прибывало. 27 июля отслужена была заупокойная литургия. Потом отпевание – долгое, по монашескому чину⁶⁴⁹. Затем похоронная процессия направилась по дороге во 2-ю Михайловку, где пожелал быть похороненным отец Даниил.

Иеромонах Даниил (младший) вспоминал: «Я с несколькими чкаловскими певчими вышел к мосту, перекинутому через речку Самарку... Процессия была торжественная. Впереди на дрогах везли гроб. По сторонам его шли два семинариста, сосредоточенные и печальные, напомнившие мне пламенеющих херувимов. За гробом шла многочисленная толпа с пением Трисвятого». Пройти надо было 18 километров. Люди шли, «среди них были лица и преклонного возраста. Я мысленно обратился к Господу, прося Его укрепить их силы... Дорога на протяжении нескольких километров пути была песчаная, это обстоятельство вдвойне усиливало трудность пути. Приблизительно через час мы добрались до Ивановки. Там уже с утра почти все село ожидало своего любимого отца... Все это духовные чада отца Даниила... Перед гробом бежали дети с цветами и зелеными ветвями в руках... От Ивановки дорога шла окольными путями, поворачивала несколько раз, пришлось идти лесом и переходить через речку. Так мы дошли до Михайловки. Верующие срывали на пути траву и ветки и устилали ими дорогу. При самом входе в село Михайловку нас встретила коленопреклоненная толпа людей со слезами на глазах... Пришлось подниматься в гору, так как кладбище лежит на возвышенности. Вот и могилка». Гроб был опущен в могилу. После панихиды народ долго не расходился. А потом духовные чада покойного приходили на могилку помолиться, взять песочек, попросить старца о помощи... Многие и получали по вере своей просимое. Так закончил свой путь на земле один из старцев Оптинского рассеяния.

Люди верующие не забывают благодатных старцев-молитвенников. Идут к ним при жизни их, идут и после кончины...

Преподобноисповедник иеромонах Рафаил (Родион Иванович Шейченко), родившийся в 1891 году в крестьянской семье в Курской губернии, пришел в Оптину пустынь в 1917 году, незадолго до революции. Едва ли не в год своей кончины (1957) он вспоминал: «Много, почти сорок лет тому назад, ранним майским утром, в расцвете своей весны... подошел я к святым воротам Оптиной пустыни. Котомка странническая уже тяготила мои плечи, в руках у меня был мой долгий верный спутник – посох. <...> Я шел сюда умереть для мира... От дней детства я всей пылкостью чистой юной души любил и жаждал святого иноческого жития, оно было мечтой детства и усладой юности моей. <...> Я переступил благоговейно святой порог обители и... взял свой крест, сказав: “Се покой мой! – Зде вселюся в век века!”»⁶⁵⁰.

Он имел специальность ветеринарного фельдшера. О его жизни в Оптиной мало известий. Но он был духовным чадом старца Нектария. Это о многом говорит. С 1923 года он живет в Козельске, к этому времени имеет сан иеродиакона. 18 августа 1930 года вместе со многими оптинцами арестован и сослан на десять лет в концлагерь – в Усоль-лаг. Вышел он на свободу 18 января 1943 года. Приехал в Козельск. Обстоятельства сложились так, что он выехал в Москву и там митрополитом Крутицким Николаем (Ярушевичем) рукоположен был во иеромонаха и благословлен хлопотать в Козельске об открытии какого-нибудь храма.

Удалось – с огромными трудностями – выхлопотать развалины храма Благовещения Пресвятой Богородицы, который собравшаяся вокруг отца Рафаила группа прихожан восстанавливала вручную, без всяких машин, в течение пяти лет. Но сделали хорошо, колокольня вышла, «как в Оптиной»... А богослужения там шли уже едва ли не с первого года. В эти годы отец Рафаил стал известен в Козельске как благодатный батюшка, который всегда даст мудрый совет, предостережет от неверного шага, укрепит веру, ободрит в трудной жизни, полной лишений. В храме было устроено все благолепно, но из самых дешевых материалов. Так, долгие годы оставалось в нем на вид как бы настоящее бронзовое паникадило, но оно было сделано (и весьма искусно) из фанеры и покрашено бронзовой краской. К этому храму стали прибиваться и находить здесь утешение и помощь голодные и бездомные люди, возвратившиеся из заключения, а также и многие бывшие шамординские монахини, нашедшие в отце Рафаиле духовника и старца. Сюда приехал из ссылки и бывший духовник шамординских сестер отец Мелетий, сильно состарившийся и потерявший здоровье. Его взяли на свое доброе попечение бывшие его духовные чада, монахини.

Но вот в храме появился новый священник, только что рукоположенный из учителей. Отец Сергий (так его звали) завидовал отцу Рафаилу в том, что его все любят и прибегают к нему за помощью, а к нему, отцу Сергию, не идет никто. Вскоре произошло то, чего нельзя до конца объяснить: на отца Рафаила был сделан донос властям, что он, якобы, имел во время войны связь с немцами. Но кто его сделал – не совсем ясно. То ли сам отец Сергий, то ли одна прихожанка (по имени Наталия) по его совету и уговорам, то ли эта прихожанка была оклеветана отцом Сергием, но все же каялась, а отец Рафаил просил всех братий и сестер простить ее до конца и от души. Господь это знает. 11 июля 1949 года отец Рафаил был арестован и осужден на второй срок – на десять лет исправительно-трудовых лагерей. Он попал в Вятлаг, на станцию Фосфоритная Пермской бывшей губернии. Оттуда писал много своим духовным чадам.

«...В моих условиях самое тяжелое, – писал он, – это принудительное сожительство, как отзывался Достоевский о своем пребывании в таких же местах. Мы здесь 40–60 человек, как в улье пчелы, добавь к сему игры, ругань, споры, зависть, озлобленность и многое другое – до потери человечности. Поверь, что жизнь в лесу, в пещере, была бы для меня отблеск Рая на земле. Но надо терпеть, смиряться и паче благодарить Господа, спасающего мя, грешного, именно скорбями»⁶⁵¹.

Он описал свое подневольное житие и в стихах:

Днем все суетится,

Не жалея сил.

Вот и спать ложится

Отче Рафаил.

Старость-то – не радость...

Испускает вздох:

Мне уснуть бы малость,

Ох, как стал я плох!

Вот он лег, вздыхая,

И зевнул, крестясь,

А тут боль зубная

Снова поднялась.

И кладет скорее

В зуб лекарство он,

Его еле-еле

Одолеет сон.

Под немилым кровом

Видит сон порой,

Что явился снова

Он в Козельск родной,

Слышит колокольный

Тихий перезвон.

Вышел он в престольный

Праздник на амвон.

Проповедь читает

Пастве он своей,

Верой оживляет

Он сердца людей,

Чад благословляет

Доброю рукой...

Сон вдруг пропадает,

И пропал покой.

А кругом все то же,

Все храпят вокруг.

Милосердный Боже!

Ты избавь от мук!

<...> ⁶⁵²

В августе 1955 года отец Рафаил вернулся в Козельск. Здоровье его было в большом упадке. Отсидел он не десять, а пять лет и восемь месяцев (актирован по болезни). Поселился близ храма Благовещения, на втором этаже дома, который стоял на возвышении, – отсюда хорошо видна была Оптина пустынь, что утешало старца. Служить он стал вторым священником (настоятелем был отец Сергий). Его келейницей стала уже старенькая шамординская монахиня мать Татьяна. В этом доме отец Рафаил стал принимать всех, желавших получить духовный совет, утешение или благословение. Многих и многих отчаявшихся он ободрил, вернул к духовной жизни. Но на свободе отец Рафаил прожил менее двух лет: он скончался 19 июня 1957 года после воспаления легких от инсульта. После его кончины мать Татьяна видела сон, будто отец Рафаил стоит у подножия лестницы, по которой к нему спускаются с неба отец Никон (Беляев) и отец Кирилл (Зленко) в белых одеждах. Взяли они под руки отца Рафаила и начали возводить на небо...

В козельской келии отца Рафаила стал жить схимонах Иоасаф (Моисеев), до закрытия Оптиной пустыни – монах Иосиф. Он был певчим, канонархом и слесарем. Живя в обители, он нередко уходил молиться в лес. Когда случалось ему в храме читать шестопсалмие, то, вспоминали, многие плакали, так умилительно звучало его чтение. Он, очевидно, был рукоположен и служил в Благовещенском храме, потому что, по воспоминаниям прихожан, «из алтаря выходил сияющий...». В Козельске он был дружен с отцом Рафаилом. Он пережил три ареста и около пятнадцати лет лагерей. О дальнейшей его жизни почти нет сведений, но он прожил долгую жизнь и скончался в городе Грязи Липецкой области 25 марта 1975 года (старого стиля).

Иеросхимонах Макарий (Евгений Иноземцев) пострижен был в монашество в 1922 году (предположительно в Оптиной пустыни). Был он дворянин, сын помещика из деревни Савинки под Козельском (даты его рождения и поступления в обитель неизвестны). Он был духовным чадом оптинского иеромонаха Макария (Чиликина). После Великой Отечественной войны он жил в Белёве. Там служил до конца жизни. Скончался 4 мая 1970 года. Перед кончиной был пострижен в схиму, избрав имя своего духовного отца.

Мы уже упоминали не раз об отце Петре (Драчёве), который, будучи рясофорным иноком Павлом, канонархом и садоводом в скиту, после революции по благословению отца Феодосия превратил землю скита в плодоносный сад-огород, – он действовал по научным методам того времени. Он, как мы уже писали, дал приют в Пинеге умирающему отцу Никону, делал все возможное, чтобы ему помочь, хотя сам был бесправным ссыльным монахом.

Отец Павел родился в 1888 году в селе близ города Ливны. Родители его были крестьяне. Он имел трех братьев и сестру. Когда ему было 17 лет, какой-то старец благословил его на монашество. В 1909 году, идя в Тихонову пустынь, он завернул в Оптину, да так и остался тут. Старец Варсонофий благословил его стать послушником в Иоанно-Предтеченском скиту. Сестра его, Валентина, также поступила в монастырь, стала монахиней Шамординской пустыни. В скиту отец Павел был помощником садовода, поваром, хлебопеком, певчим на клиросе и чтецом. Потом стал канонархом. Ему нравилось ухаживать за растениями в саду и огороде, причем он быстро постигал в этом деле всякие условия и возможности, искал в монастырской библиотеке книги и статьи в журналах по садово-огородному делу и в результате стал специалистом. Благодаря ему в голодное время как скит, так и обитель имели овощи и плоды в изобилии и прекрасного качества. В 1924 году он уехал в Москву и шесть лет прожил в Даниловом монастыре.

В 1930-м он был арестован и сослан в Севкрай. В Пинеге, в храме, встретил уже больного туберкулезом отца Никона. Господь привел его позаботиться перед кончиной о будущем преподобном старце, хоронить его в Пинежской земле. Еще много трудностей пережил отец Павел. Но он и сам стал старцем, много служил и имел верных духовных чад. Был посвящен в сан игумена; потом, в Почаевской Лавре, пострижен в схиму. Скончался на Крестопоклонной неделе 1981 года на приходе в селе Черкассы, под городом Ефремовом, и там похоронен.

Об отце Досифее (Чучурюкине) мы уже упоминали. Дополним эти упоминания несколькими штрихами из воспоминаний И.В. Ильиной, духовной дочери старца, написанных в 1990 году. «В 1928 году я попадаю в Козельске, – пишет она, – на прием к отцу Досифею, духовнику старца Нектария Оптинского, которому отец Нектарий передал часть своих духовных чад, в том числе и мою мать. Отец Досифей был осторожен, мало кого принимал из посторонних, попасть к нему было трудно, так что мы с мамой прожили недели две в доме архидиакона Лаврентия (Левченко), прежде чем отец Досифей согласился нас принять. За это время я много понаслышалась о прозорливости и даре молитвы отца Досифея, которого все оптинские монахи очень глубоко чтили и как прозорливца, и как великого молитвенника. Шла я к нему с трепетом, так как в моем представлении он был овеян славой старца Нектария. Когда же я его увидала, то испытала разочарование: никакой представительной внешности, маленький, плотного сложения человек с некрасивым лицом, жиденькой бородкой и такими же волосами, с небольшими светло-серыми глазами, избегающими смотреть на собеседника. Это на первый взгляд. Потом я почувствовала, когда он изредка взглянет, то взгляд этот пронизывает тебя насквозь – ничего от него не скроешь... Это свойство его взгляда замечали и другие. Говорил он медленно, подыскивая слова для точной передачи своей мысли.

Отец Лаврентий предупреждал, что нелегко добиться от отца Досифея ответа на вопросы: “Как быть?”, “Что в данном случае надо сделать?”. Обычно он говорил: “Да вы обратитесь к кому-нибудь более опытному, чем я”. Отец Лаврентий объяснял это отчасти смирением отца Досифея, отчасти испытанием веры вопрошающего.

Народу в церкви было мало. Началась исповедь. Я перечисляла свои основные грехи и как-то случайно, вскользь, упомянула, что мне нравится один человек (не считая это грехом)... Но он был женатый, и это в моих глазах исключало его из “списка живых”. Отец Досифей меня остановил (я, было, перешла на другое) и мягко потребовал, чтобы я обещала не думать об этом человеке. Я сказала, что не могу дать такого обещания, потому что знаю, что буду все равно думать о нем. Но отец Досифей настаивал на своем. Потом он стал говорить о другом и снова спросил: “Обещаете ли не думать?”. Я – опять свое... Потом он опять задал этот вопрос и сказал, что не может дать мне отпущения грехов, пока я не пообещаю... Я, скрепя сердце, дала такое обещание. Отец Досифей стал молиться, и с меня это увлечение тут же соскочило, как скорлупа, и тот человек перестал для меня существовать. После я встречала его, но совершенно безразлично».

Другой отрывок из тех же воспоминаний: «После заключения отец Досифей поселился в Орле и жил замкнуто, почти никого не принимая. Здесь с ним была обслуживавшая его и в Козельске мать Анастасия. Я ездила к нему в Орёл два или три раза. В 1937 году он был арестован и бесследно исчез. С Настей (матерью Анастасией) же я случайно встретилась в лагере в Мариинском осенью 1938 года и после этого поддерживала с ней связь. После освобождения она вернулась в Козельск, где прожила несколько лет и после кончины отца Мелетия (оптинского иеромонаха, духовника шамординских сестер) переехала в Караганду, так как там жил оптинский схиархимандрит отец Севастиан, где и находилась до своей кончины⁶⁵³.

В январе 1935 года я ездила на несколько дней к отцу Досифею в Орёл. Когда надо было уезжать, отец Досифей захотел меня проводить. Мы вышли из дома, и я собиралась идти обычным путем на вокзал, но отец Досифей предложил идти нам по железнодорожным путям. Я ему возразила, что по путям запрещено ходить и может выйти неприятность, но он сказал: “Ничего, ничего, мы пойдем по полотну железной дороги”. Но чтобы добраться до этого полотна, надо было перейти через очень крутой и глубокий овраг. Перед тем была жуткая гололедица, и весь крутой склон оврага был покрыт толстой коркой льда. Мне тогда было около 30 лет, я была вполне здоровый человек. Но когда я посмотрела на эту кручу и глубину, мне стало жутко... Но отец Досифей, подбадривая меня, взял меня за руку и стал спускаться первым, а я опиралась рукой на его руку и ногой упиралась в его ногу, которая казалась приросшей ко льду. Так мы спустились шаг за шагом с горы, и этот маленький старичок, ходивший мелкими шажками, с виду такой слабенький и больной, вдруг обрел силу исполина и держался на этой круче, как на полу. Так, опираясь на его руку и об его ногу, я благополучно сошла вниз. Вверх же он шел – нет, вернее, летел! – первым, таща меня на буксире.

Впечатление было потрясающее. И мне стало воочию ясно, как праведники могут ходить по воде и тому подобное.

...Во время следующего посещения отца Досифея я спросила его о молитве: если обстоятельства препятствуют чтению молитвы вслух, можно ли молиться только безмолвным чтением, без участия языка и губ, то есть ограничиваться только умственным восприятием молитвы? Он некоторое время подумал и ответил: “Так как человек состоит из тела и души, то тело тоже должно участвовать в молитве”»⁶⁵⁴.

В 1997 году Церковью нашей прославлен был Оптинский старец схиархимандрит Севастиан (Стефан Васильевич Фомин), долгие годы после лагерного заключения подвизавшийся в Караганде. Преподобный родился 28 октября 1884 года в селе Космодемьянское Орловской губернии в крестьянской семье. Он был у родителей (Василия и Матроны) третий, младший сын. Впервые в Оптиной Стефан побывал четырех лет с родителями. И уже тогда запомнил старца Амвросия, с лаской посмотревшего ему в глаза. Через год, в 1889 году, родители скончались. Старшему из братьев, Илариону, было семнадцать лет, он взялся за хозяйство. Восемнадцати лет ему пришлось жениться. Средний, Роман, в 1892 году стал послушником в Оптиной пустыни, в Иоанно-Предтеченском скиту.

Стефан окончил трехклассную церковно-приходскую школу, научился читать по-церковнославянски. Священник давал ему книги. В поле он работать не мог по слабости здоровья, поэтому нанимался в пастухи и все лето пас сельское стадо. Тут, в поле, на опушке леса, мог он и помолиться, и почитать. Он был тихим и задумчивым отроком, и сверстники звали его монахом. Зимой он имел время посетить в Оптиной брата. Приглядевшись к скитской жизни, он всей душой пожелал быть здесь послушником и потом монахом. В 1908 году брат Роман был пострижен в мантию с именем Рафаил. А 3 января 1909 года и Стефан стал послушником, келейником старца Иосифа.

Когда в 1910 году в Оптину приехал Л.Н. Толстой, послушник Стефан видел его. «Старец Иосиф был болен, – рассказывал он потом, – я возле него сидел. Заходит к нам старец Варсонофий и рассказывает, что отец Михаил прислал предупредить (гостинник), что Л. Толстой к нам едет... Старец Иосиф говорит: “Если приедет, примем его с лаской, почтением и радостью, хоть он и отлучен был, но раз сам пришел, никто ведь его не заставлял, иначе нам нельзя”. Потом послали меня посмотреть за ограду. Я увидел Льва Николаевича и доложил старцам, что он возле дома близко ходит, то подойдет, то отойдет. Старец Иосиф говорит: “Трудно ему. Он ведь к нам за живой водой приехал. Иди, пригласи его, если к нам приехал. Ты спроси его”. Я пошел, а его уже нет, уехал»⁶⁵⁵.

В апреле 1911 года, на третий день Святой Пасхи, старец Иосиф заболел и 9 мая, после все усиливающихся страданий, скончался. В келию отца Иосифа (бывшую старца Амвросия) перемещен был старец Нектарий. Стефан был оставлен при нем келейником, перешел и под его старческое руководство. В 1912 году Стефан пострижен был в рясофор. Старец юродствовал, нередко отвечал смиренно на запрос о духовном поучении: «Я в новоначалии, я учусь... Как я могу быть наследником прежних старцев? У них благодать была караваями, а у меня ломтик... Вы об этом спросите моего келейника Стефана, он лучше меня посоветует, он прозорлив» (старец видел будущее своего келейника).

Отец Стефан стал старшим келейником. Младшим был отец Пётр (Швырев). Случалось так, что старец выходил к людям очень поздно, часа в 2–3 дня. Отец Стефан много раз передавал ему просьбы от ждущих – выйти. И вот, выйдя, он вдруг начинает смирять отца Стефана, говоря: «Что же ты до сих пор ни разу не сказал мне, что меня ждет столько народа?». Тот, не оправдываясь, падает в ноги старцу и просит прощения.

13 апреля 1913 года от чахотки скончался брат отца Стефана монах отец Рафаил, за день до кончины постриженный в схиму. Он нес в скиту послушание садовника, был старшим цветоводом, кроме того, пел на клиросе, иногда, при необходимости, исполняя и должность регента. В 1917 году отец Стефан был пострижен в мантию с именем Севастиан. За два месяца до закрытия Оптиной в 1923 году отец Севастиан был рукоположен в иеродиакона. После ареста старца Нектария он жил в Козельске и навещал его в изгнании, в селе Холмищи. В 1927 году отец Севастиан рукоположен был во иеромонаха. Когда 29 апреля 1928 года скончался старец Нектарий, отец Севастиан был на похоронах. Исполняя последнее благословение отца Нектария, отец Севастиан стал служить на приходах – сначала в Козельске, потом в Калуге и, наконец, в городе Козлове, куда пригласил его настоятель Ильинского храма протоиерей Владимир Андреевич Нечаев (отец будущего митрополита Волоколамского и Юрьевского Питирима). Здесь отец Севастиан вел борьбу с обновленцами, оказывал всемерную поддержку находившимся в рассеянии оптинцам. 19 июля 1931 года он напутствовал Святыми Таинами умиравшего иеродиакона Кирилла (Зленко) и просил его молитв у Престола Господня. После ареста протоиерея Владимира Нечаева отец Севастиан взял на свое попечение его семью.

Сюда, в Козлов, съехалось несколько шамординских монахинь, среди них мать Агриппина (батюшка поставил ее на клирос), мать Феврония (ей доверил отец Севастиан хозяйство дома). Вторая сопровождала батюшку везде до самой кончины. Приехала инокиня Варвара, обладавшая хорошим голосом. 25 февраля 1933 года отца Севастиана, матерей Агриппину, Февронию и Варвару арестовали и отправили в Тамбов в тюрьму. 2 июня того же года «тройка» присудила отцу Севастиану семь лет заключения в лагерях. Но сначала он не был отправлен далеко, а на лесоповал в той же Тамбовской области. Через год его по этапу перевели в Караганду, гигантскую фабрику смерти, где около миллиона крестьян-переселенцев и заключенных оставило в земле свои кости, построив города, поселки, создав «передовые» колхозы и совхозы.

В мае 1934 года отец Севастиан, обритый и остриженный, оказался в Карлаге. Сначала его били, говоря: «Отрекись от Бога». Он отвечал: «Никогда». Ставили раздетого на мороз – он молился и не замерзал. Отправили в барак к уголовникам: «Там тебя быстро перевоспитают». Но и те ничего не смогли сделать с болезненным иеромонахом, стоявшим за веру насмерть. Пришлось отступиться от него... Тяжелых работ отец Севастиан выполнять не мог. Поставили сторожем. Ночами он никогда не спал на дежурстве, молился или читал. И во время проверок спящим никогда не оказывался. Когда заключенных водили в кинотеатр (отказаться было нельзя), отец Севастиан ложился на пол под стулья и там молился. В последние годы он был расконвоирован и возил воду на быках для огородников. Сестрам Февронии и Варваре никакого срока не дали, а мать Агриппину угнали на Дальний Восток, но там через год освободили. Она списалась с батюшкой, и он благословил ее приехать; она прибыла в Караганду в 1936 году. В 1938 году прибыли также матушки Феврония и Варвара. Отец Севастиан благословил им купить саманный домик на Нижней улице Караганды. Отсюда они привозили батюшке в лагерь продукты и белье. Он благословил их приготовить священническое облачение, что они и сделали. Где-то – в храме – им давали запасные Святые Дары для него, и они привозили все это в лагерь, и там, в лесочке, отец Севастиан служил и причащал народ. Многие из заключенных и даже кое-кто из начальства приведены были им к Богу, к живой вере. Постепенно, уже здесь, в лагере, образовался у батюшки большой круг верных духовных чад.

29 апреля 1939 года он был освобожден (накануне праздника Вознесения Господня). Поселился с матушками в Михайловке (окраина Караганды), в крошечном домике. Ежедневно вычитывал суточный круг богослужения. В 1944 году был куплен дом побольше, где отец Севастиан устроил домовую церковь. Люди узнали о нем и стали приглашать на требы. Он не имел на то разрешения, но ходил, не отказывался никогда. Он молился и за всех, кто погиб в Караганде и зарыт был без христианского погребения. Караганда росла – строилось множество домов, заводов, тысячи и тысячи людей не имели духовного окормления. Батюшка благословил духовных чад хлопотать об открытии в Михайловке храма, добираться вплоть до Москвы. В 1946 году усердные хлопоты начались. И только в 1955-м получено было разрешение. Дом общими силами был переделан в храм. Снимались перегородки, делался иконостас. Местные власти запретили поднимать крышу. Тогда стали выбирать землю пола – вывезли ее пятьдесят кубометров, настлали пол. Создалось необходимое пространство. Во дворе поставили часовню. В это время приехали еще две близкие к Оптиной пустыни матушки – монахиня Агния и юродивая Анастасия (высокой духовной жизни инокиня). Мать Агния писала иконы. Нашелся человек из духовных чад, которого отец Севастиан стал готовить к рукоположению в священный сан. Это был Александр Павлович Кривоносов. Пришел в новый храм и священник Серафим Николаевич Труфанов. Рукоположен был в Алма-Ате церковный староста Павел Александрович Коваленко. Диакон отец Николай, посвященный целибатом, был также чадо отца Севастиана.

22 декабря 1957 года отец Севастиан архиепископом Петропавловским и Кустанайским Иосифом (Черновым), проведшим двадцать лет в лагерях, был возведен в сан архимандрита. Одна прихожанка вспоминала: «Служил батюшка Севастиан. Я тихонько стояла и слушала. И в моей юношеской душе такое произошло перерождение, у меня захватило дух от неземного чувства радости... Батюшка очень любил оптинский напев, иногда сам приходил на клирос и пел. Хор был женский... Как такового монастыря здесь не было, но дух монастырский был присущ. Община была небольшая, монахинь было десять или двенадцать, но были и тайные. Батюшка любил длинные службы. В нашем храме ничего не опускалось, не сокращалось. Дух Оптиной пустыни батюшка старался водворить в этом храме»⁶⁵⁶.

Отец Севастиан говорил, что здесь, в Михайловке (где был его храм), у него Оптина, а есть и скит – в поселке Мелькомбинат, который заселялся его чадами, всякой беднотой. Он ездил туда часто, служил там молебны, и с какой радостью, как родного отца, все встречали его там! Однажды, узнав, что в Одессе находится в тяжелом положении парализованный оптинский иеромонах, желающий переселиться к нему в Караганду, отец Севастиан немедленно перевез его и поселил в маленькой хижинке, где за ним устроен был нужный уход. Через два года он скончался. Отец Севастиан никогда не забывал об Оптиной пустыни. И в его словах часто слышались оптинские присловья, в частности старца Амвросия: «В теплый летний день летит жук и гудит: “Мои поля, мои луга, мои леса...”. Но вот подул ветер, полил дождь, жук прижался под листком и жалобно пищит: “Не спихни меня!..”» (не дословно по старцу Амвросию). И на вопрос «Как нам жить?» – часто отвечал словами того же старца: «Жить – не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать и всем мое почтение!».

В Михайловском храме отца Севастиана столько было оптинского, что простодушные прихожане иногда говорили, что его, наверное, «заберут в Оптину»...

В 1952 году отец Севастиан вызвал в Караганду монахиню Агнию (Александру Васильевну Стародубцеву), бывшую насельницу Знамено-Сухотинской обители и духовную дочь старца Варсонофия. Она была замечательная иконописица. Для старца Варсонофия она написала его портрет, который увидел хозяин московской Третьяковской галереи и просил продать его ему. Но портрет был при старце, а незадолго до кончины в Старо-Голутвином монастыре он вернул его матери Агнии. Она привезла его в Караганду, и там он был в ее келии на стене до ее кончины. «Не я писала этот портрет, – говорила она. – Отец Варсонофий писал моей рукой». Она была прозорливой, много было таких случаев, но, конечно, старалась этот свой дар прикрывать. Отца Севастиана она хорошо знала по Оптиной, говорила, что он был красивый, со светлым лицом, приветливый. Что старец Иосиф любил его и говорил: «Он нежной души...». В Караганде она написала множество прекрасных икон – не только для храма, но и для правящего местного епископа.

Матушку Анастасию, юродствовавшую по благословению оптинских старцев, отец Севастиан также знал по Оптиной, где она, молодая тогда, ходила по льду босая, зимой в летнем платье, обличала, бывала крепко бита. «А помнишь, Настя, – вспоминал добродушно отец Севастиан, – как я тебя в Оптиной турнул однажды, когда ты спряталась к старцу под кровать? Кубарем по лестнице летела. А отец Нектарий говорит мне: “Ну-ка, Стефан, турни ее, непослушную... Ишь, спряталась! Расправься с ней!”». Старец Нектарий вслед за этими словами сказал Анастасии: «Все равно будешь юродствовать, другой дороги тебе нет!» (она тогда пыталась отказаться от этого трудного пути). Отец Севастиан заканчивал рассказ: «Как мне было тебя жалко! Но – послушание». Анастасия, когда ей старец Нектарий говорил о юродстве, плакала, а он: «Бога не послушаешь, в аду, думаешь, легче?»⁶⁵⁷.

Мать Анастасия тоже прошла через лагеря. Хватила горя. Она была высокой жизни старица (как и мать Агния), имела и дары от Господа – прозорливости, исцелений. Знавшие ее записали много случаев их проявлений.

Отец Севастиан имел эти дары в высокой степени, подобно всем Оптинским преподобным старцам. Вот несколько случаев, когда проявился в нем дар прозорливости.

Прихожанка Анна Васильевна Зайкова рассказывала: «Один раз видела: народу столько много было, и батюшка оттуда кричит: “Стань на месте, не заходи!”. А это человек зашел, видно, с плохим намерением и хочет туда к нему пройти. А он руку поднял только – и тот ни с места, как вкопанный стал, ни туды ни сюды»⁶⁵⁸.

Ольга Сергеевна Мартынова, тоже прихожанка, рассказывала, что сын ее Анатолий пошел на Пасхальной седмице на первомайскую демонстрацию и вечером не вернулся. «Утром в храме батюшка подзывает меня, – рассказывает она, – и говорит: “Иди домой, тебе надо быть дома. На вот тебе яички” – и дает мне побитые и помятые яйца. “Что такое?” – думаю, и как-то мне не радостно. Прихожу домой. “Анатолий был?” – спрашиваю. “Нет, не был”. Вечером снова поехала в церковь, а батюшка опять подходит ко мне и говорит: “Иди домой, сейчас же иди домой”. И снова дает мне мятые и побитые яйца. И мать Анастасия дает мне яйца, тоже побитые: “Да ты быстрее иди домой” – и гонит меня. Я пошла. Только за угол завернула – Лидия, дочь, навстречу бежит. “Мама, – говорит, – у нас беда! Толика порезали, в больнице лежит без сознания”. Оказалось, на демонстрации хулиганы вспороли ему живот. Его прооперировали... Батюшка Севастиан и мать Анастасия вымолили его»⁶⁵⁹.

Ольга Фёдоровна (лечащий врач отца Севастиана) впервые исповедовалась. «Как исповедоваться и что говорить, – вспоминала она, – я не знала. В голове полный сумбур, одолевали различные помыслы. И вдруг батюшка сказал: “Вот, Ольга Фёдоровна, у меня в голове различные помыслы”. И он начал перечислять все мои помыслы, которые одолевали меня»⁶⁶⁰.

Одна женщина попросила батюшку помолиться о ее душевнобольной подруге, прошедшей (как и она сама) через лагерное заключение. Батюшка выслушал ее и сказал: «Она неправославная ведь, и неверующая». «Я поразилась, – пишет просившая. – “Да, – сказала я, – она лютеранка...” Отец Севастиан все же молился о больной, и ей стало гораздо лучше»⁶⁶¹.

Был случай, когда шофер, везший людей, пустился обгонять другой автобус, да так, что людей стало трясти, и мотать, и бить об стенки. «Батюшка отец Севастиан! Спаси! Помоги!» – мысленно взывала одна женщина. И все обошлось. «На другой день... я приехала в Михайловку, – вспоминает она, – и ждала в сторонке, когда батюшка пойдет в церковь. Я хотела ему рассказать, сколько страха мы вчера натерпелись, а он сам спрашивает: “Это вы вчера мне кричали: Батюшка, спаси да помоги?” – “Да, батюшка, я”, – “Так надо же, когда меня зовешь, все говорить: кто зовет, от чего спаси, а то мне же трудно. Слышу: Спаси! – а кого? От чего? Ну, благополучно доехали?”. Я просто обомлела: “Благополучно, батюшка”. Чудеса у батюшки все время, только не всегда их видим»⁶⁶².

У одной женщины племянник упал с велосипеда, повредил бедро, заболел. Было несколько операций, но он потерял движение, ослабел, высох. Она вспоминает: «Вдруг батюшка сам меня спрашивает: “Ольга, у тебя кто-то болеет?” – “Да, – отвечаю, – племянник”. Воскресенье подходит, я прихожу в храм, батюшка спрашивает: “Привезла мальчика? Что же ты до дела не доводишь? Почему ко мне его не несешь? Люди ко мне из Москвы, Петербурга едут, а ты рядом и не несешь его ко мне. Вот прямо сейчас иди в больницу и на руках неси его ко мне”. Я пошла в больницу, там была с мальчиком его мать. Мы взяли Мишу и на руках по очереди донесли его до церкви. Дело было перед вечерней. Занесли в храм, поднесли к батюшке, батюшка зовет: “Ми-ишенька, Ми-ишенька!”. А он только глазами повел и лежит как плеть, весь высох, безжизненный. Батюшка говорит: “Поднеси его к иконе Святой Троицы в исповедальной”. Я поднесла. Батюшка велел, чтобы поставили стул, и говорит: “Поставь Мишеньку на стул!”. Я – в ужасе! У ребенка руки и ноги как плети, как он встанет, он ведь уже полумертвый! Батюшка тогда зовет мать и говорит: “Вы его с двух сторон держите и ставьте. Смелее, смелее!”. Поставили его, ножки коснулись стула, а мы с двух сторон держим, вытягиваем его в рост. Затем батюшка позвал еще монахинь и сказал им: “Молитесь Богу!” – и сам стал молиться. Мы держим Мишу, и я смотрю: он твердеет, твердеет, прямеет, прямеет, выпрямился и встал на свои ножки! Батюшка говорит: “Снимайте со стула, ведите его, он своими ножками пойдет”. И Миша пошел своими ножками»⁶⁶³.

Еще рассказ: «В 1960 году из города Ижевска приехала к батюшке Пелагия Мельник. Уже в течение полугода она не могла есть ни хлеба, ни каши, ни картофеля, ни других продуктов. Питалась исключительно молоком и сырыми яйцами. Она ослабела и передвигалась с большим трудом. Когда Пелагия попыталась пройти в келию к батюшке, ее не пропустили, так как желающих попасть к нему было очень много. Она просила, чтобы ей позволили пройти без очереди, но все безрезультатно. Внезапно открылась дверь, вышел батюшка и сказал ей: “Не плачь, Пелагия, все пройдет, исцелишься”. Дал ей свежую просфору, стакан воды, большое яблоко и сказал: “Съешь это”. Она ответила, что уже полгода не ест хлеба, болит горло, и пища не проходит. Батюшка сказал: “Я благословляю, иди в крестильную, сядь на широкую скамейку и съешь”. Она пошла в крестильную, села на скамейку и легко и свободно съела батюшкины дары. После этого она сразу уснула и проспала целые сутки. Батюшка подходил к ней несколько раз, но будить не велел. Проснулась Пелагия совершенно здоровой»⁶⁶⁴.

В 1955 году у монахини Марии, алтарницы, стала болеть верхняя губа. Губа деформировалась растущей опухолью, посинела, и Марию повели к хирургу. Он сказал, что надо срочно оперировать, и дал направление в онкологическое отделение. Матушка пошла к старцу брать благословение на операцию, но он сказал: «Опухоль уже большая, губу срежут, а на другом месте это может проявиться. Нет, не надо делать операцию. Прикладывайся к иконе Святой Троицы, что в панихидной. Бог даст – так пройдет». Через месяц мать Марию снова можно было видеть в церкви, такую же быструю и хлопотливую. «Как же вы губу вылечили?» – спросил ее кто-то. «А я не лечила ее, только к иконе Святой Троицы прикладывалась, как батюшка благословил, опухоль стала уменьшаться и постепенно совсем пропала. Слава Богу!»⁶⁶⁵.

Однажды в Караганде был неурожай на картофель. «Батюшка своим чадам давал осенью картофель по мешку или по два на семью. В том числе дал мешок картофеля нашему дяде, семья которого состояла из трех человек. Прошла зима, и перед Пасхой дядя пришел домой и говорит своей супруге: “Шура, у наших соседей по батюшкиному благословению картошка не убывает. Им дали мешок, они всей семьей ели, и картошка не убывает”. – “А мы-то с тобой, – говорит жена, – тоже картошку не покупали, а всю зиму ее варили, и у нас-то, посмотри, еще картошка есть”»⁶⁶⁶.

Это плоды земные. А о плодах духа отец Севастиан говорил прихожанам: «Принесем Господу не хромое, не кривое, не слепое, не гнилое, а здоровое, чистое, первородное. Как пророк говорит: возделывал землю, насаждал ниву, обрабатывал ее, полол, поливал, а когда пришел за плодами, ничего не обрел. Кое-где клас на ниве, кое-где виноград на лозе. Враги Господа пришли, украли и унесли все. Так вот и человек на ниве души своей должен трудиться не бесполезно, внимать себе, чтобы не пришли враги: мир, диавол, плоть и смерть – и не обокрали ее. Приходит мир – забирает свое, привлекая богатством, роскошью, честолюбием. Приходит диавол, все последнее уносит: чистоту, целомудрие, невинность, страх Божий. Приходит старость и смерть, человек хочет и сам пожать что-нибудь на ниве своей и ничего не обретает. Лишь кое-где бывало намерение доброе дело соделать при греховной жизни. И жалеет человек, что прожил жизнь и не приобрел добрых дел для будущей жизни. И смерть пришла, и времени уже нет для покаяния, для слез и молитвы. Особенно опасна нечаянная смерть. А потому не нужно откладывать покаяние и приобретение добрых дел на старости лет, когда уже не будет сил ни телесных, ни душевных. Все врагами будет скрадено, а себе – ничего, пусты светильники. Молиться с любовью к Богу и все дела начинать с молитвы. А без молитвы только суетные дела бывают»⁶⁶⁷.

Сохранились разные высказывания и советы батюшки. В них сказался огромный духовный опыт. Он говорил, например, что «болеть нам необходимо, иначе не спасемся. Болезни – гостинцы с неба!». «За несоблюдение без причины постов, – говорил он, – придет время – постигнет болезнь. Тогда не по своей воле будешь поститься». Еще говорил: «Кто идет с самого начала постепенно, не делая скачков с первой ступени через две-три, а постепенно переходя с одной на другую, до конца не торопясь, тот спасается». Он следил, чтобы в храме свечи были из воска: «На ароматный запах восковых свечей сходит благодать Божия». О пчелах: «Сколько они пользы приносят: Богу – воск, а человеку – мед». «Молодые, – говорил он, – не должны уделять своей внешности большого внимания. Не надо им слишком за собой следить: ни часто мыться, ни одеваться со вкусом, а небрежнее, не смущая свою душу и совесть, чтобы и для других не быть камнем претыкания. Сам хочешь спастись, и другим не мешай. А старенькие должны быть чистыми и опрятными, чтобы ими не гнушались и не отворачивались от них»⁶⁶⁸.

Отец Севастиан убеждал на поминки не брать вина, а тем паче водки. «Постом – постной пищей поминайте, а в обычные дни тоже попроще и не много блюд. Покойникам этого не требуется». Еще его слова: «Кто любит много говорить, празднословить и шутить, у таковых под конец жизни Господь отнимает речь». Говорил: «Самая лютая страсть – блудная. Она может бороть человека на болезненном и даже смертном одре, особенно тех, кто прожил жизнь земную до старости невоздержанно. Эта страсть в костях находится, она бесстыжее всех страстей. Никто сам по себе не может избавиться от нее. Только Господь может избавить, когда обращаешься к Нему со слезами и сокрушенным сердцем. Помнить нужно об этой брани до самой смерти. Стоит только немного забыться, оставить молитву, потерять страх Божий, как она тут же даст о себе знать. Только непрестанная молитва, страх Божий, память смертная, память о суде, аде и рае отгоняет ее». «В деле своего спасения, – говорил отец Севастиан, – не забывайте прибегать к помощи святых отцов и святых мучеников. Их молитвами Господь избавляет от страстей. Но никто не думай своими силами избавиться от них. Не надейтесь на себя до самой смерти в борьбе со страстями. Только один Господь силен избавить от них просящих у Него помощи. И покоя не ищите до самой смерти».

«Лучше молча за людей молиться, – говорил он, – чтобы сами свои недостатки осознали, а не обличать, как говорится, сплеча, отчего иные могут духом упасть и в отчаяние прийти». Не раз говорил отец Севастиан, что «любовь выше всех добродетелей», что «Бог есть любовь», что «без любви хоть тело отдай на всесожжение – все ничто»... «Где любовь – там Бог». «Любовь ищет пользы ближним, даже врагам». Любил батюшка повторять слова апостола Иоанна Богослова: «Дети, любите друг друга»⁶⁶⁹.

В поселке Мелькомбината («Скит...») жил приехавший сюда овдовевший старший брат отца Севастиана Иларион с младшей дочерью и внучкой. Он бывал в Михайловской церкви, подходил под благословение брата. Перед кончиной он был пострижен в рясофор и отпет отцом Севастианом. Время шло, недуги батюшки возрастали и лишали его постепенно сил и даже возможности служить, но он сопротивлялся с Божией помощью до последнего. Дошло до того, что зимой в мороз его из келии в храм переносили в нарочно сделанном для этого креслице. Вот настал Великий пост 1966 года. В Прощеное воскресенье отец Севастиан служил литургию, а вечером чин прощения. Покаянный канон святого Андрея Критского читал сам. Из Сибири привезли бесноватую. Во время богослужения она блеяла овцой, кричала петухом... В воскресенье после вечерней службы батюшка внезапно вышел из Царских дверей на амвон в мантии и с посохом. Бесноватая пошла, лая и мяукая, к амвону. Немного не дойдя, запела петухом... «Ну!» – грозно сказал отец Севастиан. Бесноватая снова закричала, но потише... «Ну!» – повторил он. Еще тише был крик петушиный... И опять: «Ну!» – и все смолкло. Бесноватая сказала: «Ты Иисус Навин», – «Я не Иисус Навин, я Севастиан, – сказал батюшка. – Завтра утром придешь сюда к священнику, исповедуешься и причастишься». Исповедовалась она уже излеченной⁶⁷⁰.

16 апреля приехал из Москвы епископ Питирим (Нечаев). В этот же день постриг отца Севастиана в схиму. Скончался старец 19 апреля 1966 года на Радоницу. Неисчислимое количество мирян, монахов, духовенства сошлось и съехалось в Караганду к похоронам преподобного Севастиана. Отпевал его владыка Питирим. Служились бесконечные панихиды. Гроб несли на Михайловское кладбище на вытянутых вверх руках. Следом шел хор девушек с пением «Христос воскресе...». Великий праведник и подвижник оптинской духовной закалки упокоился в земле, ставшей ему родной, провожаемый необозримым сонмом собранных им к Господню Кресту людей.

Ольга Фёдоровна Орлова, врач, лечивший батюшку, не раз видела его после смерти его во сне. В январе 1994 года видела она сон: «Зашла в келию к батюшке. Он сидел там, в переднем углу, перед иконой Спасителя, облокотясь на столик. Одет был в новую красивую рясу, подол которой опускался на пол, и в камилавку с наметкой, тоже новую. Создалось впечатление, что батюшка откуда-то пришел, но не переоделся (он обычно сразу же снимал рясу и камилавку). Вид у него был торжественный. Я подошла к батюшке, опустилась на колени и сказала: “Благословите, батюшка”. Он благословил, я поцеловала его руку и ощутила, что рука была теплая и мягкая, как живая. Я приникла к руке и говорю: “Батюшка, дорогой, как долго я вас не видела, как соскучилась по вас”, – и почувствовала спазм в горле и что сейчас расплачусь. А батюшка ласково говорит мне: “А между прочим, я бываю здесь ежедневно”. Я подумала: “Как же это, ведь он же там” – и начала говорить: “Как же, батюшка, ведь вы же...” – но батюшка прервал меня и сказал: “Да, да. Я бываю и здесь и там, но бываю каждый день”. Он говорил эти фразы отчетливо, убедительно. И я проснулась»⁶⁷¹.

13–16 августа 2000 года Собор Русской Православной Церкви в числе сонма новомучеников и исповедников Российских прославил во святых Божиих архимандрита Георгия (Лаврова), который прошел через тюрьмы и ссылку и скончался в 1932 году в Нижнем Новгороде от тяжкой болезни. Он пришел юношей в Оптину пустынь в 1890 году пешком из орловской деревни Касимовка. Около восьми лет трудился на разных послушаниях в монастыре – на кухне, в пекарне, на свечном заводе, в поле, на рыбной ловле. 16 октября 1898 года он был зачислен в братство. В 1899 году, 23 июня, состоялся постриг его в монашество с именем Георгий (мирское имя его Герасим). 24 октября 1902 года отец Георгий был рукоположен во иеродиакона. В послушании он был у старца Иосифа. Двадцать четыре года отец Георгий подвизался в Оптиной, служа и занимаясь духовным деланием. 2 января 1914 года он был переведен в Мещовский Георгиевский монастырь и указом Святейшего Синода от 31 октября 1915 года назначен на должность настоятеля с рукоположением в сан иеромонаха. 9 декабря 1918 года большевики арестовали его, посадили в тюрьму и приговорили к расстрелу, которого он избежал чудом. С 1922 года он насельник московского Данилова монастыря, духовник, обладающий истинно «оптинскими» старческими дарами. Он был прозорлив, имел замечательную способность рассуждения, многих наставил на истинный путь, привел к Богу, спас от отчаяния. Среди его духовных чад были епископы и священнослужители, а также множество мирян. В 1928 году последовал второй арест отца Георгия, затем опять тюрьма и ссылка в Казахскую степь. Оттуда вернулся отец Георгий в Россию уже смертельно больным⁶⁷².

Много еще было оптинских монахов в рассеянии в советские времена, – материалы о них пока не собраны. В бумагах нового Оптинского архива встречаются о них иногда краткие справки, иногда отрывочные сведения. Так, священник отец Моисей в 1989 году среди многих в прошлом знакомых ему оптинских иноков вспомнил монаха Якова, который в Козельске после 1923 года «ходил, низко пригнувшись к земле, с коротенькой палочкой, чтобы не видеть мира. Годами не разгибался». Красноречивый штрих! Сразу виден настоящий подвижник.

Или вот иеромонах (с 19 февраля 1913 года) Игнатий (Иван Фёдорович Бахтиаров), родившийся в 1863 году в крестьянской семье в Орловской губернии. В Оптину пустынь пришел в 1886 году. В мае 1918 года он был перемещен из Оптиной на приход под Козельском – в селе Позднякове, где заболел катаром легких. А что стало с ним в дальнейшем? Это пока неизвестно.

Иеромонах Гамалиил (Герасим Аксёнович Перкин), родился в 1875 году, также из крестьян, из Пензенской губернии. Нес послушание на пасеке. Призывался на военную службу в 1905 году. Вернулся в Оптину... Иеродиакон с 3 ноября 1917 года. Когда рукоположен в иеромонаха – неизвестно. Что с ним было в последние годы, где он был, служил?.. Вероятно, не избег и лагерей или ссылок...

Послушник Антоний Юрьевич Прищепов (родился в 1894 году в крестьянской семье под Гомелем) трудился в Оптиной пустыни в переплетной мастерской. 1 января 1918 года призван был в действующую армию. Известно только, что впоследствии он стал приходским священником. И более ничего.

Оптинский иеромонах Арсений с 10 декабря 1918 года служил по благословению Калужского владыки на приходах в Козельском уезде – в селах Никольское и Олопово. Это все, что мы о нем знаем...

Итак, конца пока нет у нашего «Патерика». Надеемся, что мы сможем со временем прибавить к нему немало страниц, так как поиски продолжаются.

Спаси, Господи, ищущих и обретающих!

Богу слава!

Монах Лазарь

Сергиев Посад