Заключение

Роль Сергия в истории русского монашества. Значение житий русских святых как исторического источника

В своей знаменитой речи 1892 г., посвященной Сергию Радонежскому, В. О. Ключевский, оценивая значение преподобного, говорил о том чувстве нравственной бодрости и духовной крепости, которое Сергий вдохнул в русское общество. По словам историка, оно «еще живее и полнее» воспринималось русским монашеством. В подтверждение своей мысли он привел две цифры. Если в первые сто лет (1240–1340 гг.) после монголо-татарского нашествия на Руси возникло всего каких-нибудь три десятка новых монастырей, то уже в следующее столетие (1340–1440 гг.) появилось до 150 новых обителей. «Таким образом, – делает вывод В. О. Ключевский, – древнерусское монашество было точным показателем нравственного состояния всего мирского общества: стремление покидать мир усиливалось не оттого, что в мире скоплялись бедствия, а по мере того, как в нем возвышались нравственные силы. Это значит, что русское монашество было отречением от мира идеалов, ему непосильных, а не отрицанием мира, во имя начал, ему враждебных... Эта связь русского монастыря с миром обнаружилась и в другом признаке перелома, в перемене самого направления монастырской жизни со времени преподобного Сергия. До половины XIV в. почти все монастыри на Руси возникали в городах или под их стенами; с этого времени решительный численный перевес получают монастыри, возникавшие вдали от городов, в лесной глухой пустыне, ждавшей топора и сохи. Так к основной цели монашества – борьбе с недостатками духовной природы человека, присоединилась новая борьба – с неудобствами внешней природы... Преподобный Сергий с своею обителью и своими учениками был образцом и начинателем в этом оживлении монастырской жизни, «начальником и учителем всем монастырем, иже в Руси», как называет его летописец. Колонии Сергиевой обители, монастыри, основанные учениками преподобного или учениками учеников, считались десятками, составляя почти четвертую часть всего числа новых монастырей во втором веке татарского ига, и почти все эти колонии были пустынные монастыри, подобно своей митрополии... До половины XIV в. масса русского населения, сбитая врагами в междуречье Оки и верхней Волги, робко жалась здесь по немногим расчищенным среди леса и болот полосам удобной земли. Татары и Литва запирали выход из этого треугольника на запад, юг и юго-восток. Оставался открытым путь на север и северо-восток за Волгу; но то был глухой непроходимый край... Монах-пустынник и пошел туда смелым разведчиком. Огромное большинство новых монастырей с половины XIV до конца XV в. возникло среди лесов костромского, ярославского и вологодского Заволжья: этот волжско-двинский водораздел стал северной Фиваидой православного Востока. Старинные памятники истории Русской церкви рассказывают, сколько силы духа проявлено было русским монашеством в этом мирном завоевании... Многочисленные лесные монастыри становились здесь опорными пунктами крестьянской колонизации: монастырь служил для переселенца-хлебопашца и хозяйственным руководителем, и ссудной кассой, и приходской церковью, и наконец приютом под старость. Вокруг монастырей оседало бродячее население, как корнями деревьев сцепляется зыбучая песчаная почва. Ради спасения души монах бежал из мира в заволжский лес, а мирянин цеплялся за него и с его помощью заводил в этом лесу новый русский мир. Так создавалась... Великороссия дружными усилиями монаха и крестьянина, воспитанных духом, какой вдохнул в русское общество преподобный Сергий»¹⁰⁶³.

Мы завершили рассмотрение биографии Сергия Радонежского. Разумеется, этим не исчерпывается перечень тем исследований, связанных с именем троицкого игумена. За рамками нашей работы остались такие интересные сюжеты, как богословские и философско-религиозные аспекты его деятельности, посмертные чудеса преподобного, дальнейшее развитие его почитания на Руси, иконография Сергия Радонежского, его образ в житийной и художественной литературе, вопрос о количестве его учеников и целый ряд других. Отчасти это связано с тем, что многие из этих тем все еще требуют своего дальнейшего изучения. Для того, чтобы заинтересованный читатель смог отыскать ответы на волнующие его вопросы, связанные с личностью самого популярного русского святого, но не нашедшие отражения в данной книге, в приложении к ней помещена библиография работ о Сергии Радонежском. При этом мы ясно представляем себе, что этот список является далеко не полным и требует определенных дополнений.

Главным же для нас в этой книге стало другое. Эпоха Сергия Радонежского крайне сложна для историка прежде всего из-за удручающего состояния источниковой базы. Разрозненные фрагменты раннего летописания в составе более поздних летописных сводов, считанное количество актов, два-три литературных памятника – вот в сущности и все, чем располагает исследователь этого времени.

Именно это обстоятельство и определило структуру данной книги. Несмотря на то, что о Сергии Радонежском написана масса книг и статей, а его биографией занимались десятки профессиональных исследователей, в литературе, посвященной жизни самого почитаемого на Руси святого, до сих пор встречаются ошибки и неточности. Связано это с тем, что в условиях скудости источниковой базы ученый зачастую вынужден воссоздавать картину прошлой действительности на основании кусочков сохранившейся информации, нередко оперируя всего лишь одним-двумя показаниями источников. Этим труд историка, пишущего о событиях, происходивших несколько веков назад, во многом напоминает работу следователя, буквально по нескольким отпечаткам и следам воссоздающего обстоятельства того или иного преступления или происшествия. И тому и другому зачастую приходится предварительно перебирать в уме множество версий и гипотез с тем, чтобы в итоге остановиться на одной, единственно верной. Но столь шаткая основа нередко приводит к тому, что появление в научном обороте всего лишь одного нового свидетельства сразу же перечеркивало прежние, казавшиеся незыблемыми концепции. Достаточно малое число источников XIV в. приводит к тому, что все они буквально наперечет, неоднократно издавались и комментировались, и, как следствие этого, хорошо знакомы исследователям, которые, казалось бы, проанализировали все содержащиеся в них сведения. Оказалось, однако, что дело обстоит далеко не так. Поэтому еще одной целью исследования явилась задача максимального извлечения из них всех имеющихся сведений. Нет нужды говорить, какую роль в данных условиях играют буквально отдельные крупицы информации, дошедшей до нас из XIV в., – будь то запись писца на полях переписываемой книги или случайная оговорка летописца.

Кому-то данная книга может показаться написанной не столько о самом Сергии, сколько о бесконечных спорах историков вокруг тех или иных датировок фактов его биографии. Возможно, что отчасти этот упрек и справедлив. Однако мы вынуждены были столь подробно разбирать все доводы и аргументы исследователей «за» и «против» лишь с единственной целью – чтобы у читателя не возникало сомнений в предложенных нами датировках событий жизни преподобного, чтобы он мог сам перепроверить их и чтобы в новых работах об основателе Троице-Сергиевой лавры не появлялись прежние неточности и ошибки.

Вместе с тем, столь подробно показывая всю внутреннюю «кухню» историка, мы преследовали еще одну задачу. При современном уровне развития архивоведения, надеяться на вероятность того, что где-то в наших архивах еще ждут своего часа неизвестные доселе источники XIV в., просто не приходится: в теории она еще возможна, но на практике крайне ничтожна, если не близка к нулю. Вместе с тем, несмотря на чрезвычайную скудость документов по истории древней Руси, существует целый пласт источников, который еще ждет своего исследователя. Речь идет о житиях древнерусских святых.

Исследователям этот вид источников был известен очень давно. «Жития святых русских, – писал еще в начале 1840-х годов П. М. Строев, – в разные времена сочиненные, переделанные, дополненные, представляют богатый и почти непочатый запас для истории общежития, мнения и поверьев прежней Руси, и даже в них есть много фактов, незамеченных бытописателями... Кто соберет все жития святых русских, сказания об иконах и крестах, отдельные описания чудес и тому подобное и прочтет все это со вниманием и критикою, тот удивится богатству этих исторических источников»¹⁰⁶⁴.

В свое время эту задачу попытался осуществить В. О. Ключевский в своей работе «Древнерусские жития святых как исторический источник». Но вывод знаменитого историка после знакомства с этим материалом был крайне неутешительным. По его мнению, говорить о житиях святых как историческом источнике вряд ли возможно, поскольку подавляющее большинство житий отмечено литературными штампами. Свои наблюдения он сформулировал в следующих тезисах, приложенных к исследованию: «1. По литературной задаче жития биографические факты служат в нем только готовыми формами для выражения идеального образа подвижника»; «2. Из описания жизни житие берет лишь такие черты, которые идут к означенной задаче»; «3. Избранные черты обобщаются в житии настолько, что индивидуальная личность исчезала в них за чертами идеального типа»¹⁰⁶⁵.

Пессимистические выводы В. О. Ключевского обескуражили многих и на долгое время жития русских святых стали считаться исключительно литературными произведениями и перестали рассматриваться в качестве исторического источника. В итоге сложилось мнение, что герои житийной литературы словно бы на одно лицо и различаются между собой сугубо функционально: тот язычников победил, а этот – убедил, у этого святого «специализация» одна, у того – другая. Зато доблести у всех одинаковы – безгреховность, непорочность, многотерпение, смирение, жертвенность. О недостатках или человеческих слабостях речи быть не могло (разве лишь для того, чтобы показать, как слабость тут же, на глазах читателя, преодолевалась и побеждалась). Академик А. С. Орлов в лекциях по древнерусской литературе говорил, что в житиях «каждый святой изображался как представитель той или иной рекомендуемой добродетели... Святые представляли собой целый ряд общественных категорий и специальностей, соответственно чему между ними и распределились схемы образцового поведения»¹⁰⁶⁶. Не для того писалось житие, чтобы запечатлеть реального человека, но чтобы утвердить определенный идеал, определенную норму поведения и мысли. Применительно к «Житию» Сергия Радонежского, в нем стали отыскивать параллели с житиями Федора Эдесского, Саввы Освященного, Евфимия Великого, Афанасия Афонского¹⁰⁶⁷ и Василия Кесарийского¹⁰⁶⁸.

Однако такой подход оказывается слишком узким и односторонним. Жития русских святых оказываются достоверным и чрезвычайно информативным источником, но вместе с тем достаточно сложным для исторического анализа. Главная трудность заключается в том, чтобы уметь разглядеть в них черты реальной исторической действительности того времени, увидеть конкретные исторические факты. Данная задача требует от исследователя прежде всего скрупулезной текстологической работы (в отношении «Жития» Сергия Радонежского она была во многом проделана Б. М. Клоссом), доскональной проработки всех имеющихся источников (как ранних, так и относительно поздних), тонкой исторической интуиции, острого критического чутья, умения выявлять связи между далекими на первый взгляд фактами. Только при сочетании этих качеств у исследователя можно надеяться, что древнерусские жития наконец-то по-настоящему будут введены в научный оборот. И тогда следует ожидать новых исторических открытий.