Часть четвертая. Жизнеописания выдающихся старцев и подвижников разных русских обителей на Афоне (келютов, отшельников, сиромах)

Схииеродиакон Агапий⁴⁸² был великороссом и еще в конце ХVІІІ века поступил в Свято-Ильинский скит, где он был пострижен в мантию и рукоположен в иеродиакона. Почти 30 лет он безропотно и с любовью к братиям во Христе нес в скиту различные послушания. За его безграничную любовь к Богу и людям старцы нарекли его именем Агапий (греч. любовь).

Около 1818 года его постригли в схиму с тем же именем, и после этого он восхотел поработать Господу Богу один в пустыне, в безмолвии и, получив благословение от старцев скита, вселился в глухой пустыне между гор, в долине, в непроходимом лесу.

Отец Агапий учил, что одиночество – это зеркало души, человек, только оставшись один на один со своим внутренним миром, может реально оценить состояние своей души и, соответственно, принять меры для его оздоровления. Но на келлии в одиночестве можно выстоять только при соблюдении трех условий: во-первых, подвижник должен всеми своими наблюдениями и заключениями немедленно делиться со своим духовным отцом; во-вторых, у него должен быть четкий распорядок дня – келейный устав, расписанный поминутно, который в точности он должен соблюдать; в-третьих, он должен неуклонно исполнять правило непрестанного богомыслия, т. е. беспрерывного памятования о Боге: если молится, то он должен молиться умно-сердечной молитвой, если не молится, то должен читать Священное Писание и другие богодухновенные книги. Если же подвижник в пустыне не молится и не читает, то хотя бы размышляет о Боге. А если ничего вышеназванного не хочется делать, то надо петь о Боге. Пение вслух – очень хорошее средство против уныния. А когда вернется молитвенный настрой, то вновь необходимо приступать к молитве. Ни минуты без Христа – вот главное делание отшельника. И если он сможет четко держаться вышеуказанных правил, то ему не страшны никакие бесовские ухищрения. Если же хоть одно из этих условий будет нарушено, то враг однозначно обхитрит его, и он или впадет в прелесть, или сойдет с ума.

Отец Агапий постоянно делился своими помыслами и наблюдениями со своим духовным отцом в Ильинском скиту, где он причащался каждое воскресенье и по праздничным дням. Во время одного такого посещения один послушник сказал ему:

– Отец Агапий, как хорошо тебе в пустыне, в одиночестве, тишине и спокойствии, не то что наша шумная, многосуетная жизнь в скиту!

На что отец Агапий ответил:

– Да, спокойно и тихо, пока душегубец не придет и не начнет душить, то тогда порой так страшно, что как будто кровь замерзает в жилах. Если бы не милость Бога, то пережить это было бы невозможно.

– А почему нам, киновитам, он не является так? – спросил вновь послушник.

– А потому, что враг смертельно боится братской молитвы, и если не будет ему особо попущено свыше, то он не может приблизиться к общежительным обителям, – ответил отец Агапий.

– А почему тогда ты не сбежишь со своей пустыни к нам? – доискивался любознательный послушник.

– Я там по воле Царя Небесного. И как ратник не может оставить место службы, указанное ему земным царем, так и мы, монахи – ратоборцы духа, не можем оставить то место, которое нам определил наш Господь – Царь Небесный, – ответил отец Агапий.

С праздностью отец Агапий боролся с помощью непрестанной Иисусовой молитвы и рукоделия, которым он зарабатывал себе на хлеб. Делал ложечки и в субботу носил их в Карею продавать. Но сначала ложки его никто не покупал, потому что были они сделаны не очень искусно. Один монах, родом грек, видя, что он не может продать своего рукоделья, из жалости купил у него несколько ложек, привел его в свою келью, дал ему пищи: хлеба, масла и круп, и велел ему приходить каждую субботу, и приносить ложки, и получать пищу. Отец Агапий ходил каждую субботу, приносил свои ложки и получал нужную пищу. Придя раз в келью своего доброжелателя, он увидел, что его ложки горят в огне. Он заплакал, а монах ему сказал: «Не плачь, мы покупаем твои ложки не для того, что они нам нужны, но потому, что тебе нечем пропитаться». Но вскоре иеродиакон научился делать ложки так, что они с успехом продавались на рынке в Карее.

В одно время, в Великий пост, он заболел и не имел никого, кто бы о нем позаботился, кроме Единого Бога. Пища вся закончилась, а он из пустыни выйти не может. Наступил праздник Святой Пасхи, а он в крайней нужде: нет ни хлеба, ни здоровья. На Афоне есть такой обычай, что вся братия и пустынножители сходятся праздновать праздник в большие монастыри и скиты или в богатые келлии. В Великую субботу они приходят в Карею и сговариваются, кто где будет праздновать.

И вот сговорились три монаха-грека праздновать Пасху на одной келлии, имеющей церковь и священника. Вечером один монах с учеником наготовили разной пищи и доброго вина, взяли все с собой и пошли к утрени в назначенную келлию, но потеряли дорогу и заблудились, ходили по горам и лесам всю ночь. Слышат, в монастырях везде звон, а выйти не могут и места не знают, где находятся. Потом пришли в глубокую долину, идти далее нельзя, и сели отдыхать. Вдруг услышали под горой стон человека. Они начали звать: «Кто там?» Но никто не отвечает, а только стонет и плачет. Они нашли удобное место, сошли вниз и нашли лежащего в траве больного монаха – русского иеродиакона, и спросили: «Почему тут лежишь, а не пойдешь куда-нибудь на праздник?» Он ответил, что был долго болен, пищи никакой не имеет, а от слабости здоровья и от голода совсем изнемог. Что он вышел из келлии и хотел идти, но не смог, упал на землю и ожидал смерти. Они его подняли и сказали: «Проведи нас в свою келлию, Господь послал тебе всякое утешение, и у тебя сотворим Пасху».

Пришли в келлию, и, как смогли, пропели канон Пасхи, и отправили часы. Потом разговелись и подкрепили болящего пищей, и вином, и прочим, что имели, а остальное оставили ему. Он много и со слезами благодарил Господа Бога, что услышал его скорбящего и укрепил его в болезни, послал ему Свою помощь и утешил его всем до изобилия.

Простившись, отцы отправились в путь свой, и когда взошли на гору, то увидели, что всю ночь ходили недалеко от той келлии, куда шли. И когда пришли на келлию, то хозяин со скорбью им говорил: «Почему так долго не приходили и заставили нас весьма долго дожидаться?» Они рассказали, что с ними случилось в пути и что видели. Рассказали, как разговелись ради любви к брату. Все слышавшие прославили Царя Небесного, Господа Бога, творящего дивные дела и утешающего верных рабов Своих, в пустыне Ему работающих. После трапезы отцы взяли все, что осталось, и пошли опять к больному. Принесли ему пищи, которой хватило ему на многие дни. После этого до самой смерти его посещали и носили ему еду. И он остальные свои дни жил спокойно и всеми материальными потребностями был доволен. Пожил отец Агапий еще несколько лет и с миром преставился около 1820 года.

Схимонах Никодим⁴⁸³ (в миру Николай Афанасьевич Гончаров) был родом из города Старого Оскола Курской губернии. Он происходил из мещанского сословия и получил приличное начальное образование. Но свои знания использовал не для того, чтобы устраивать свою жизнь в миру, а чтобы читать Божественное Писание и святоотеческие творения.

В ранней юности он оставил мирские попечения, дом, родителей и имение и много странствовал по России, проживая по разным российским монастырям. Со временем стал великим ревнителем Христовой Церкви и принял решение поехать на Афон и там послужить Богу.

Вернувшись в свой город для прощания с родными, он убедил своих двух родных по плоти братьев оставить суетный мир со всеми его прелестями, взять крест свой и идти вслед за Господом Иисусом Христом тесным и прискорбным путем иноческого жития. Еще и других некоторых родственников и соседей убедил он последовать Христу. Из Старого Оскола, своего города, привел он с собой на Святую Гору Афон пятнадцать человек, многие из которых навсегда остались там монашествовать⁴⁸⁴. Одним из них был будущий духовник Руссика Иероним (Соломенцов), родственник ему по плоти, а другой – его родной брат, будущий монах отец Филипп.

Прибыли они на Афон 17 сентября 1836 года. Из прибывшей группы одни вернулись домой, а некоторые разошлись по разным обителям. Братья же Гончаровы купили Архангельскую келлию Ставроникитского монастыря. Они препоручили себя духовнику Арсению и постриглись от него в великую схиму. Николай получил имя Никодим, а его брат – имя Филипп.

Через два года жесткого подвига здоровье отца Никодима пошатнулось и он тяжело заболел. Но он смиренно и безропотно принял свою болезнь как волю Бога и с терпением переносил невыносимые боли почти год. В 1838 году он умер.

Через три года по афонскому обычаю была открыта могила схимонаха Никодима. Когда вынули и обмыли его кости, то они оказались желты и благоуханны. Сложили их в корзину и по обычаю внесли в церковь на всенощное бдение. Был при этом и старец – духовник Арсений. Вместе с отцом Иеронимом радовался он духовной радостью, видя, что его почившее о Господе чадо сподобилось милости Божией. Отец Арсений послал скоро за родным его братом – монахом Филиппом, который жил недалеко в своей келлии. Когда же тот пришел, то много плакал от радости.

Отпели панихиду и поставили кости посреди церкви, и была всем изобильная трапеза. С вечера начали всенощное бдение. Когда пели «Хвалите имя Господне», то все ощутили благоухание по всему храму и на дворе, чему вся братия весьма удивилась. Они стали даже спрашивать друг у друга в храме, также и в алтаре, так как все недоумевали, отчего происходит такое благоухание.

Старец Иероним подошел со свечой к костям и увидел, что из сухой кости, из главы, из тех отверстий, где были уши, истекает миро, подобное елею, и испускает неизреченное благоухание. Он велел перестать пению и сказал всем: «Придите, отцы и братья, и посмотрите своими очами эту дивную вещь, и прославьте Творца Небесного».

Все видевшие это возрадовались и прославили Бога, творящего дивные чудеса. Отец Иероним говорил братии: «Отцы святые, почему так из сухой кости истекло благовонное это миро? Почему не из другого какого места, а только из ушей? Тому, должно полагать, причина та, что эти уши не имели сытости слушать Слово Божье и всякое благочестивое писание. Все вы знали этого блаженной памяти отца Никодима, какой он был искусный чтец и певец, так что другого, подобного ему, из русских на Святой Афонской Горе не обретается. Так он любил слушать Священное Писание, что, если бы кто-нибудь ему читал день и ночь, он никогда не мог утомиться и насытиться. А мне потому это известно, что с ним мы из одного города уроженцы. С самой юности он был мне друг и духовный брат. И вместе мы с ним оставили суетный мир с его прелестями: несколько лет странствовали и проживали по российским монастырям, вместе пришли на эту Святую Афонскую Гору и хотели здесь в единой келье жить. Часто случалось, что по целой ночи я ему читал, и сам он мне говорил: „Столько люблю слушать Божественное Писание, что, если бы кто читал непрестанно, мне никогда бы не наскучило“. Теперь отцы, явно показал нам Господь, сколь полезно нам слушать Божественное Писание. Эта сухая кость, лежавшая три года в земле, источает такое благовонное масло. Но отец Никодим был не только слушатель, но и творец: все услышанное старался исполнить делом. Для того и оставил свое Отечество, славную Россию, и удалился в это тихое пристанище, и вселился в эту пустыню. Да поработает Господу Богу своему без всяких препятствий от мира сего. И мы, отцы, если будем подражать сему блаженной памяти схимонаху Никодиму, слушать Святое Писание и исполнять его делом, и мы сподобимся с ним вечного блаженства. Аминь».

В жизнеописании великого старца отца Арсения было сказано, что, находясь в КиевоПечерской Лавре, он нашел там себе спутника по имени Никита, уроженца Тульской губернии, который с этого времени до самой смерти, более сорока лет, во всех скорбях, трудах и подвигах был ему соучастником. Взяв благословение у киевских чудотворцев и помолившись им, отправились они далее в путь⁴⁸⁵.

В Молдавии, в Балашевском скиту, их обоих постригли в монашество и нарекли Алексею имя Авель, а спутнику и сотруднику его Никите – Никандр. Здесь же, не желая жить по своей воле, они совместно решили одному у другого быть в послушании и не разлучаться до самой смерти. Так и исполнили они это на самом деле. Хотя отец Никандр и желал отца Авеля иметь себе за пастыря, потому что тот был уже иеромонах и духовник, но отец Авель никак не соглашался быть за старца. Поэтому и решили жить одному у другого в послушании, по-братски.

На Афоне они продолжали исполнять свой договор и были друг у друга в полном послушании. Они не только жили вместе, но и воспитывали друг друга. Великий старец Арсений со своей безграничной добротой и любовью благотворно влиял на отца Никандра. Видя его Божественную любовь к людям, отец Никандр и сам умилялся, и падал ему в ноги, плакал и просил прощения за свое жестокосердие, хоть и сам имел милостивое сердце. Так блаженные старцы соревновались в любви.

Вскоре оба постриглись в великую схиму. Отец Авель, духовник, наречен был Арсением и принял схиму от одного схимонаха, Арсения. А отец Никандр наречен был Николаем и принял схиму от своего же собрата отца Арсения, и стали они уже как старец с учеником.

Жили они по пустынному уставу. Никаких попечений житейских не имели: не занимались ни садом, ни огородом. Хотя у них и были масличные деревья, но они за ними не смотрели. Когда поспевали плоды, то отцы приглашали одного из нуждающихся, бедных людей и ему поручали набрать себе плодов.

Они к себе никого не принимали и говорили: «С нами жить никто не может. Мы едва за тридцать лет достигли того, что и теперь еще искушаемся и изнемогаем. Хотя дух и бодр, но плоть немощна, и если бы благодать Божья не подкрепляла нас, то и этого не смогли бы».

С того времени, как они пришли на Святую Гору, отец Николай прожил девятнадцать лет, а отец Арсений – двадцать четыре года. За все это время они не позволили себе вкусить ни рыбы, ни сыра, ни вина, ни масла. Пища их была сухари, моченые в воде. И те приносили они на своих плечах на гору из Иверского монастыря. Еще любили черные баклажаны квашеные, посыпанные красным перцем. Много солили стручкового красного перца.

Вот повседневная их трапеза: сухари, перец и баклажаны, случался и лук, если кто принесет. Соленые маслины и смоквы предлагали только гостям. И всегда вкушали однажды в день, в третьем часу пополудни, а в среду и пяток оставались без трапезы.

Устав их жизни был таков: после трапезы до вечерни занимались по кельям чтением духовных писаний. Потом правили по уставу вечерню, читали ее всегда со вниманием и со слезами, не спеша, тихо и кротко. Потом служили повечерие с каноном Богородице и на сон грядущий читали молитвы. Ночь всю препровождали в бдении, в молитве и поклонах. Если сон их преклонял, то, сидя, мало давали место сну, не более часа за всю ночь и притом неприметным образом, а более нудили себя, часто ночью прохаживались. Часов у них не было, но всегда знали они, который час, ибо под горою, в Иверском монастыре, на колокольне били часы, и они их слышали.

В самую полночь сходились отцы в церковь на соборную молитву и там читали полунощницу, а потом утреню по уставу. После утрени читали всегда канон с акафистом Пресвятой Богородице. Затем предавались безмолвию, пока рассветает. Днем занимались рукоделием – делали по десяти ложек на брата, работая в разных местах. Разговоров между собой никогда не вели, разве только о необходимом, и пребывали всегда в молчании, в хранении сердца и в беспрестанной умной молитве. Потом читали часы и молебен Божией Матери, а потом трапезничали. И так препровождали дни и ночи в беспрестанной молитве и рукоделии.

Еще, когда были вино и просфоры, в которых они имели великую нужду, старец Арсений часто любил служить Литургию. Если представлялась такая возможность, то служили ее почти каждый день.

Служили Литургию вдвоем. Два старца, удрученные и иссушенные постом. Один в алтаре, пред престолом Господним, стоял и плакал и от слез не мог говорить возгласов, только едиными сердечными воздыханиями тихо произносил слова молитвы, а другой на клиросе стоял и рыдал. На их Литургии призревал Сам Господь по обетованию: «И на кого воззрю, токмо на кроткого и молчаливого и трепещущего словес моих?» (Ис. 66:2). Здесь трисвятую песнь припевали ни единого житейского попечения не имущие и воистину ничего земного не помышляющие. Здесь, посреди двоицы, Сам Господь пребывал по обетованию: «...идеже бо еста два или трие собрани во имя мое, ту есмь посреде их» (Мф. 18:20).

Эти два старца так возлюбили Господа своего, что ни на одну минуту с Ним не хотели разлучаться, но всегда с Ним услаждались беседой умом, и сердцем, и устами. Только у них и было разговоров, что о молитве или о любви к Богу и к ближнему, а если кто начинал при них говорить плохое о своем брате, то они прекращали беседу. Всякого ближднего любили больше, чем себя, что явно показывали дела их. Они всегда старались, чтобы каждый был спокоен. Кто бы к ним не пришел, с какою нуждой, они никого из кельи своей не выпускали скорбящим. Последние книги свои отдавали в залог и уже после, как им Бог поможет, выкупали. А кто душевную скорбь имел, то того утешали благими своими беседами. Бедные имели в них помощников, скорбящие – утешителей, странники и немощные грехами – скорое исправление и освобождение.

Наконец, отец Николай упросил духовника, чтобы тот приходящих посещать их в келью к нему никого не допускал, чтобы его не беспокоили. За год до смерти отца Николая было им обоим во сне откровение. Отцу Николаю был голос, что он уже переплывает великое и многоволнистое море и достигает тихого пристанища. И отцу Арсению был голос, что и он приближается к великому и прекрасному городу и заканчивает свой путь. Оба старца поведали друг другу об откровении и познали, что оно от Бога, и уразумели, что приближается их кончина. Тогда приложили они пост к посту и к слезам слезы и начали готовиться к отшествию своему.

За полгода до смерти отец Николай лишился зрения. И хотя телесными очами ничего не видел, но душевными зрел совершенно. Ибо открыл ему Бог угодников Своих на Святой Горе Афонской в живых еще пребывающих, о чем рассказывал он отцу Арсению, боясь, да не впадет в какую бесовскую прелесть. Отец же Арсений весьма предостерегал его и не велел ему доверять видениям, а только плакать пред Богом и просить за грехи свои прощения.

Отца Николая посетили и другие телесные болезни. Он не мог уже ходить в церковь, но более сидел на одре, и то понуждая себя делать это, так как не хотел лежать на боку.

Когда в субботу или в воскресенье духовник хотел отслужить Литургию, то приходил в келью к отцу Николаю и говорил ему:

– Отец Николай, Литургию бы надобно отслужить.

Он же веселым гласом ему отвечал:

– Служи, отче.

Духовник тогда скажет:

– Как я буду служить? Ты болен, а одному невозможно?

Отец Николай ответит:

– А я приду и помогу тебе.

И встанет с одра своего, и пойдет, и правило прочитают, и Литургию отслужат. Отец Николай причастится Тела и Крови Христовой, возьмет просфору, и ей почти неделю питается, а другой пищи никакой не берет.

И так жили они целых полгода. Каждую неделю была Литургия, а иногда и две. А певец и чтец был больной и слепой, однако за ним не было остановки, он всегда был готов исполнить свое послушание.

В субботу мясопустную также служили Литургию, и отец Николай был причастником Святых Таин. После Литургии он пошел в свою келью, а духовник, убрав в алтаре, – в свою. Но вскоре отец Николай пришел к духовнику в келью, пал ему в ноги и сказал ему: «Прости меня, отче святый, что я не вовремя к тебе взошел, ибо имею нужное тебе сказать». Духовник отвечал: «Бог тебя простит, говори, что имеешь». Тогда отец Николай, исполненный слез, начал говорить: «Отче святый, когда после Литургии я прошел в келью и сел на одре моем, вдруг открылись очи мои, и начал я видеть хорошо. Вдруг отворилась дверь кельи моей, и вся она исполнилась света. В келью мою вошли три человека: двое юношей со свечами, а посреди них муж в священнической одежде, сияющий в неизреченной славе. Они подошли ко мне. Муж в священнической одежде говорит мне:

– Благослови, отец Николай.

Я убоялся и промолчал. Он же вновь сказал мне:

– Узнал ли меня? Кто я?

Тогда я исполнился дерзновения и ответил ему:

– Воистину узнал, кто ты!

Он вновь спросил:

– А кто я?

Я ему ответил:

– Ты – отец Аникита, наш друг и сопутешественник во Иерусалим, и уже третий год пошел, как ты помер.

Он же говорит мне:

– Воистину, отец Николай, это я. Видишь ли, какой славой наградил меня Царь Небесный Иисус Христос. И тебя такой же наградит. Через четыре дня освободишься от всех скорбей и болезней, и меня Господь послал утешить тебя.

И вдруг они вышли из кельи, а я остался един, и вновь закрылись очи мои, но наполнилось сердце мое неизреченной радостью».

Отец духовник, выслушав все это, сказал ему:

– Осторожно, отец Николай, да не искушен будешь, а этому не доверяй, но уповай на Бога и проси Его милости.

Отец Николай ответил ему:

– Отче святый, прости меня! Буди воля Господня надо мной. Но исполнилось сердце мое неизреченной радости. Прошу тебя, отче святый, служи теперь каждый день Литургию, а я буду готовиться и причащаться Тела и Крови Христовой.

Отец духовник сказал ему:

– Хорошо, я буду служить, только чтобы за тобой не было остановки.

И так пошел отец Николай в свою келью.

Литургия была и в неделю, и в понедельник, и во вторник. Отец Николай был причастником на ней, и ему стало легче. В среду на сырной неделе служили часы, а в четверток вновь была Литургия. Отец Николай читал и пел на Литургии, и был причастником Тела и Крови Христовой.

После Литургии духовник по обычаю дал ему просфору, но он не взял, а только сказал:

– Отче, взойди ко мне в келью.

Отец духовник пришел к нему. Отец Николай сел на одре своем, спиною оперся на стену, и начало лице его изменяться, играть румянцем, и он, возведя очи свои в небо, был как в исступлении. Потом пришел в себя и начал говорить:

– Благодарю тебя, отче святый, что ты претерпел от меня до кончины моей все мои недостатки и довел меня до Царствия Небесного.

Духовник спросил его:

– Отец Николай, что видишь?

Он же ответил:

– Вижу, отче святый, что пришли за мной посланники и разодрали мое греховное рукописание. Уже, отче, благослови!

Духовник сказал:

– Бог тебя благословит.

Он же сказал:

– Рукой благослови.

Духовник благословил рукой. Он же, взяв руку, поцеловал ее и, еще не выпустив из своих рук руки духовника и подняв очи свои на небо, тихо проговорил:

– Господи, в руки Твои прими дух мой! – и тут же испустил душу свою Господу. Ему же от юности своей работал и верой и любовью послужил. Воистину «честна пред Господем смерть преподобных его» (Пс. 115:6).

Случилось это 6 февраля 1841 года, на сырной неделе, в четверг. На погребение отца Николая пришло много русских братий – все ученики отца Арсения. И все удивлялись: лежит отец Николай как живой, в лице не изменился, руки и ноги – как у живого, не окоченели, все члены и составы мягки, а из уст исходит приятное благоухание. И вся братия радовалась и прославляла Бога. Похоронили почившего в неделю сырную и разошлись по своим местам.

Среди большой группы молодых людей⁴⁸⁶, которые прибыли на Афон в 1836 году, желая посвятить свою жизнь монашеству, были два брата Кореневых, Федор и Василий, и их двоюродный брат Иван. Все трое были из зажиточной купеческой семьи города Старого Оскола Курской губернии. Они с детства росли в обстановке христианского благочестия и благоговения, и естественно, что сразу близко к сердцу приняли горячие призывы их земляка, будущего монаха Никодима (Гончарова), посвятить свою жизнь высокой миссии человека – совершенствованию в Боге. Вместе с ним они решили оставить бренный мир и жить только для Бога.

Василий Михайлович Коренев поступил в Русский Пантелеимонов монастырь, где был пострижен в мантию с именем Виталий, а позже в схиму с именем Василид. Он жил в Руссике безвыездно до самого своего смертного дня – 30 марта 1873 года.

Его брат Федор Михайлович Коренев и двоюродный брат Иван Коренев вместе приобрели одну заброшенную келлию, где они под духовным наблюдением старца Арсения вели отшельническую жизнь. Старец Арсений впоследствии постриг их в мантию: Федора – с именем Филипп, а Ивана – с именем Исаак. Оба отшельника стали известны по всему Афону своим строгим подвижничеством. Вот как описывает их жизнь отец Сергий (Веснин): «Келлия Кореневых обращает на себя общее внимание русских афонцев. Кореневы – два двоюродных брата, оба – средних лет. Имена их – Филипп и Исаак. Родина их в Старом Осколе Курской губернии, происхождения они купеческого. Тихо течет жизнь их в сокровенной пустыни, под тенью душистых кипарисов. Оставив все ради Бога, они давно уже приняли постриг и занимаются трудами около келлии, т. е. уборкой виноградников, орешника и прочей огородной нивой. В безмолвии вечера они расходятся по своим закуткам, и только Бог видит их тайные подвиги. При их келлии есть и церковь Преображения, в которой они вычитывают всю суточную службу, а если случайно проходит иеромонах, просят совершить и Литургию. Старший из них, Исаак, более выказывает в себе простоты мысли и веселого расположения духа, а Филипп – зрелости ума, твердости и величия духа. Оба они с ангельской душой и с чувствами гостеприимства Авраама. Исаак более способен к распорядительной и экономической части и принял на себя труд закупать все нужное для келейной жизни, поэтому он имеет выход на Карею, а Филипп – строгий домосед и неусыпный труженик.

Келлия их живописно расположена на холме значительной высоты. С востока даль открывается на Монте-Санто, с запада и юга заслоняют ее соседственные высоты, а на север и северо-запад развиты виды пустыннических келлий Пантелеимонова скита, Кареи и Кутлумуша (монастыря)»⁴⁸⁷.

А в другом месте он пишет: «Нет ничего умилительнее, как наблюдать в этих келиотах единение духа, строгую воздержанность, изумительные труды и безмолвие. Подобная жизнь есть тень или, лучше сказать, отражение высшего отшельничества»⁴⁸⁸.

Вскоре обоих постригли в великую схиму, оставив им прежние имена. После смерти отца Арсения схимонах Филипп сам стал старцем келлии и уже делился своим духовным опытом с новопоступившыми послушниками, которые, в свою очередь, очень любили своего наставника. Вот что пишет о нем отец Селевкий (Трофимов), бывший там в одно время послушником: «Был очень трудолюбивый старец. Он имел большое усердие к церкви, знал на память весь устав. Голос имел весьма приятный и читал очень внятно. Я сам с ним жил: вставали мы в полночь, прочитывали полунощницу. После первой кафизмы он читал поучения; а после второй – канон с распевом, а потом часы»⁴⁸⁹.

Преставился отец Филипп между 1848 и 1850 годами. После него старцем келлии стал схимонах Исаак, который предпочитал более затворническую жизнь, поэтому бывшие при нем послушники разошлись по монастырям, а отец Исаак, оставшись один, стал проводить совершенно безмолвную жизнь. В течение десяти лет больше никто не слышал его голоса, только его духовник отец Иероним (Соломенцов) знал, что происходило в его сердце. Отец Исаак даже с братом отцом Василидом не нарушал своего правила безмолвия и довольствовался только поклоном, когда, находясь в Руссике, случайно встречал его.

Преставился отец Исаак 25 сентября 1860 года. Будучи совершенно здоровым, сидя на крыльце своей келлии, он навечно уснул. Утром проходящий мимо сосед-отшельник заметил, что старец мертв.

Схимонах Павел⁴⁹⁰ был по происхождению великороссом и жил отшельником в келлии святого Иоанна Предтечи на земле Ставроникитского монастыря. Мы о его жизни в миру ничего не знаем. Только известно, что он жил на Афоне уже с начала 30-х годов XIX века и был очень знаменитым и уважаемым подвижником. Вот что сообщает нам о нем отец Сергий (Веснин): «Нам желалось отсюда пойти в пустынь Павла, инока, так называемого хромого, поэтому мы отправились по скату прибрежных скал к его одинокой келлии, красующейся на значительном возвышении, над самым морем. Пустынь от монастыря [Ставроникита] на расстоянии только двух верст. Не отошли мы и четверти версты от Ставроникиты, как сам Павел нам навстречу. Напрасно убеждали мы его не возвращаться для нас в свою пустынь, но пойти в монастырь, куда требовали его собственные нужды, но ни под каким видом он не согласился отпустить нас, дорожа странноприимством как отличительной чертой христианской любви, и вернулся домой.

В скромных беседах наших при взаимности иноческих назиданий быстро шли мы по горной тропе... Каждый из нас, что мог, говорил от души для утешения подвижнического сердца. Наконец, мы заговорили о сердечной или умной молитве, о важности для каждого из нас церковных служб и о непростительности упущения их. Все мы (нас было трое) делали на это свое замечание, и каждый судил по чувству собственного убеждения. Мы прошли остаток пути до келлии скромного Павла, так назидательно занявшего нас в пути своими рассказами... Истинно иноческое страннолюбие и приветливость отца Павла, его трогательные убеждения, самая пустынь его с очаровательными своими видами невольно заставили нас уступить его просьбе и остаться здесь на ночь.

Келлия пустынника Павла находится на северо-восточном склоне Святой Горы и принадлежит монастырю Ставроникита. С запада она заслоняется значительного размера скалой, перевитой мелким цветущим кустарником. Местность пустыни Павловой ограничена площадкой в несколько саженей. Тень развесистых олив по временам ложится на нее. Есть здесь персиковые деревья, и вьется несколько виноградных лоз. Невдалеке от келлии в скале самой природой образована глубокая пещера, из гранитных трещин которой вытекает и тихо струится прохладная и чистая вода. Келлия стоит на отвесной прибрежной скале, о которую с шумом бьется сердитое море. Церковь в ней посвящена Иоанну Предтече. Вид с террасы самый живописный. Сам Павел славится между русскими своей строгой жизнью и... прекрасной выделкой ложек, которые составляют здесь значительный иноческий торг, потому что сбыт их во время приезда паломников огромный. Наутро, после Литургии, Павел нас потчевал русскими блинами»⁴⁹¹.

Наряду с гостеприимством славился отец Павел также своим затворничеством. Он жил всегда один и занимался непрестанной Иисусовой молитвой. Но если кто просился к нему в послушники, то он из-за огромной любви, заполняющей его очищенное молитвой сердце, не мог никому отказать не только во временном приюте, но и в постоянном жительстве в своей келлии.

Именно об этом пишет отец Парфений (Агеев) в своих записках: «Я пошел к отцу Павлу хромому и сказал ему, что хочу жить на его каливе. Он же весьма рад был, и привел меня к ней, и сказал: „Вот, любезный брат, живи, да Бога моли“»⁴⁹². Несмотря на безотказный характер отца Павла, милостивый Бог все так устраивал, что отец Павел все равно оставался один на один с горячо любимым им Богом, и это были самые счастливые моменты его жизни. Афонцы знали, как любил отец Павел свою затворническую жизнь, и все реже и реже беспокоили его.

Отец Павел, по всей видимости, умер в конце 50-х годов ХИХ века, точная дата его смерти неизвестна.

Отец Леонтий⁴⁹³ родился в Малороссии. Через год умерла его мать, и отец отдал его в дом к одному богатому бездетному молдаванину. 22 лет от роду будущий отец Леонтий убежал от своего воспитателя и скрылся в монастыре Калдорашани, находящемся в 20 верстах от Бухареста. Здесь он прожил шестнадцать лет и потом отправился на Святую Гору вместе со своим другом, монахом Антонием, которого он впоследствии постриг в схиму и таким образом сделался его старцем. Обосновались они в молдавском скиту Лак, где отец Леонтий прожил 35 лет, до самой своей смерти.

Старец Леонтий рассказывал одному из своих собеседников: «В начале поступления моего в монашество старец дал мне такое наставление: кроме первой исповеди перед пострижением, о том, что было в мирской жизни, не вспоминать, необходимо также иметь постоянное откровение помыслов и послушание совершенное. Всех братий считать за ангелов и служить им в послушании как Самому Богу». Потом старец дал другое наставление, как хранить чувства и ум от помыслов!

Вскоре отца Леонтия рукоположили в иеродиакона. Правило келейное у него было такое: в день 300 поклонов земных с молитвой Иисусовой, а вместо поясных – читать святое Евангелие. Земные поклоны он выполнял даже и тогда, когда был в преклонном возрасте, что при непрестанном занятии молитвой умно-сердечной было бы даже излишне. Но старец, пока чувствовал в себе силы, не оставлял и подвигов телесных.

– Иной, – говорил он, – может 1000 поклонов положить и при этом не чувствует утомления в теле, а иные и после 50 едва дыхание переводят. Но таковые сравняются с теми, кто много полагает!

– Вот мы, отче, – говорил собеседник, – много пьем, едим и спим, а силы у нас умеренные!

– Если не будете давать естеству потребного, – заметил на это старец, – то вы еще более ослабеете. Преподобный Паисий, с которым говорил Сам Господь, увидел однажды одного брата, от двухдневного поста в изнеможении лежащего на земле, и удивился, ибо он провел 60 дней не ев и не ослабел. Господь явился ему и сказал:

«Не думай так: ты по Моей благодати сделал, а он – от своей силы с болезненным трудом!» – «Какое же он, – спросил Паисий, – получит воздаяние?» – «Равное с тобою!» – сказал Господь.

Есть и здесь, в скиту, те, которые постятся по два и по три дня и по неделе, – это с помощью благодати! «Если хочешь, – говорит преподобный Антоний Великий, – испытать того, кто имеет высокое имя, что он духовный человек, то обеcчести, уничижи его. И если перенесет, то точно он такой, а если нет, то ничего не имеет. Когда уничижит кто тебя и ты не потеряешь к нему любовь, это путь Божий!»

Когда предстояло старцу отправиться куда-нибудь из келлии по своим нуждам, в скит ли, или в монастырь, или еще куда, то он полагал несколько поклонов перед иконой Божией Матери с таким намерением: кто бы ему не встретился, что бы с ним не случилось – все переносить без смущения.

Однажды пришел он в Карею к знакомому болгарину, который принял его с любовью и пригласил его отдохнуть в архондарик, пока он не управится со своими делами. Старец вошел, помолившись, и по обычаю сказал с поклоном: «Благословите!» В это время лежал там один монах. Вдруг ни с того ни с сего он бросился на отца Леонтия и стал бранить его. Озадаченный старец только и говорил: «Так, отче, так. Правду говоришь!» Тот кинулся искать палку, но не нашел на архондарике ничего подходящего и выскочил наружу. Старец остался в ожидании его. Вздохнув к Божией Матери, он сказал себе: «Ну, Леонтий, вот теперь покажи то, к чему готовился!» Вера Матери Божией не оставляла его. Он надеялся, что Она укрепит его настолько, что обидчик, устав бить его, остановится, а у него до этого момента не иcсякнет терпение. Прибежал его поноситель. Старец ожидал, что он кинется на него, но тот бросился к ногам отца Леонтия и стал просить прощения. Какой-то валах, похожий на старца, обидел этого монаха, и он, обознавшись, думал, что это и есть его обидчик. Но, сбежав вниз за палкой, столкнулся с хозяином, который спросил его о духовнике Леонтии. Тут только он понял свою ошибку. Незлобивый старец, видя смирение и сокрушение монаха, сказал: «Бог да простит! Только исполни малый канон – положи Божией Матери 100 поклонов!» Едва тот начал класть поклоны, старец, заметив искренность его раскаяния, сказал: «Будет, довольно!»

Таких случаев много было в жизни старца. «Если я, – говорил он, – не приготовился бы прежде на всякое уничижение и побои, что последовало бы? Я бы ему возразил, он – мне, и дело дошло бы до драки. Так всегда ко всему надо быть готовым!»

Отец Леонтий был человек начитанный, рассудительный и добросердечный. Всех приходящих к нему на исповедь врачевал и утешал так, что уходили от него радостными.

О знаменитом афонском подвижнике отце Иларионе, грузине, старец Леонтий слышал еще до приезда на Святую Гору. И когда прибыл туда, прежде всего отправился к нему с переводчиком. Тот преподал отцу Леонтию правила умного делания и как вести себя, идя по сему пути. До этого времени старец не занимался умным деланием, хотя желал этого, но без опытного руководителя не дерзал начать. После всегда обращался он за советами к старцу Илариону, и сам отец Иларион иногда приходил к нему. Отец Леонтий стал глубоким делателем умной молитвы и потом в этом деле стал наставником молдаванина отца Антипы, который позже переехал в Россию и скончался в Валаамском монастыре.

В шумном и многолюдном монастыре, по словам старца, и по разнохарактерности братии трудно сохранить внимание к себе, но если кто имеет совершенное послушание и постоянное откровение помыслов, то и это спасает.

Что бы ни делать, куда бы ни идти – все с Иисусовой молитвой. Сам Спаситель наш, живя 33 года на земле, оказывал послушание Иосифу и Матери Своей. Никто не видел Его смеющимся, а плачущим – несколько раз, показывая тем, как мы должны идти путем спасения. Очищенная совесть сама показывает преимущество жизни внутренней против внешней!

В борьбе со страстями старец советовал: «Если напала и беспокоит, например, зависть к брату, то сейчас возьми и найди в книге какого-нибудь отца написанное о зависти и читай. Равно и при других страстях следует посмотреть и прочитать подходящее чтение. Так приучается человек обороняться и противостоять страстям. Человек, имеющий послушание и смирение, незаметно преуспевает духовно. Если случается, что и молодой монах говорит о страхе Божием или вообще о пути спасения, надо слушать и по силе исполнять. А если кто имеет и белую бороду и был бы хотя и духовник, как и я, но научает противному и не согласному со святыми отцами, то нечего и слушать его!»

Старец советовал постоянно иметь память смертную и плач. Это путь покаяния, а другого пути нет.

Отец Леонтий обладал крепким телосложением и крепкой надеждой на Бога Промыслителя всяческих. Бывало, принесет он на своей спине из Руссика или из других отдаленных мест полную торбу сухарей и иных жизненных припасов, но большую часть и все лучшее раздаст беднякам, больным и старым. Себе же он оставлял только сухарей и что-нибудь из того, что можно употреблять, не прибегая к огню.

Отец Леонтий мирно преставился ко Господу 25 мая 1876 года, будучи оплакан всеми его духовными чадами и всеми пользовавшимися его духовными советами и утешением.

Преподобный Антипа⁴⁹⁴ родился в 1816 году в Молдавии, в селе Калаподешти Текунчского уезда. Родители его были людьми православными и весьма благочестивыми. Жили они в большой бедности. Отец его Георгий Лукиан служил диаконом в убогой сельской церкви, а мать его Екатерина впоследствии поступила в женский монастырь и с именем Елизаветы скончалась в схиме.

Долго у Георгия Лукиана не было детей. Наконец по молитвам жены у него родился сын Александр, впоследствии в схиме получивший имя Антипа. Рождение будущего подвижника ознаменовалось особенным благоволением Божьим. Мать родила его без болезни. Затем до конца жизни осеняла его чудная благодать Божья.

Еще в детстве, когда он пас овец отца своего, в глухом лесу, где водились множество ядовитых змей, брал он их живых в свои руки без малейшего вреда и тем приводил в ужас посторонних людей.

Одаренный от Бога великими духовными дарованиями, в отрочестве Александр был как бы лишен обыкновенных, естественных способностей: от природы он был очень простоват и крайне непонятлив. Эта двойственность Александра производила соответствующее впечатление на его сверстников. Иногда они, поражаемые проявлением в нем чего-то дивного, необычайного, падали перед ним со страхом на колени, иногда же ругали и били его за его простоватые выходки. Долго, несмотря на самое усердное прилежание, не мог Александр научиться грамоте. Видя его неспособным, учителя даже советовали ему лучше оставить школу и обучаться какому-либо ремеслу. Юноша горько плакал. «Нет, – говорил он, – мое единственное желание – научиться читать. Я до смерти буду заниматься только чтением божественных книг». Усердие, труд и молитва наконец взяли верх над природой, и вскоре священные книги для будущего отца Антипы стали единственным всегдашним источником духовного назидания и самых сладостных утешений.

Александр ходил еще учиться в школу, как скончался у него отец, и все их семейство осталось без надежды ее и опоры. Его, как старшего, как будущего кормильца, отдала мать в обучение переплетному мастерству. Мужественно претерпев все тяжкие невзгоды в чужом доме, у жестокого хозяина, беззащитный сирота с помощью Божией быстро достиг звания переплетного мастера и, возвратившись на родину, обзаведясь собственным хозяйством, еще юношей сделался дорогой и единственной отрадой своей матери и кормильцем всей семьи.

Полное довольство царило в семействе Лукиана. Но сердце молодого хозяина в земном утешений не находило. Часто вдали от всех, обливаясь слезами, недоумевая, где обрести покой душе, мысленно взывал он к Богу: «...скажи мне, Господи, путь, в оньже пойду, яко к тебе взях душу мою» (Пс. 142:8). Во время одной из таких уединенных мысленных бесед с самим собою на двадцатом году жизни внезапно Александр был озарен дивным светом. Свет этот наполнил сердце его невыразимой радостью. Из очей его потоками полились неудержимые сладостные слезы. Тогда, как бы ощутив в этом свете высшее Божественное призвание, он в ответ на зов Божий, в радости воскликнул: «Господи, я буду иноком!»

В одну ночь тихо вышел Александр из дома своих родителей и направился в знаменитый в Молдавии Нямецкий монастырь. В соборном храме со слезами повергся он перед чудотворною иконою Божией Матери. Церковь была совершенно пуста. Вдруг сделался шум, и завеса, закрывавшая святую икону, отдернулась сама собою. В умилении и в неизъяснимой радости души приложился он к чудотворной иконе Царицы Небесной.

Благодатно утешенный в Божьем храме, с великой печалью вышел отец Антипа из настоятельской кельи, когда, несмотря на все его просьбы и мольбы, ему решительно отказали в приеме в Нямецкую обитель. Тогда он отправился в Валахию. Там небольшой штатный монастырь принял странника в свои мирные стены. Более двух лет с полным самоотвержением трудился здесь ревностный подвижник в монастырских послушаниях. Жизнь его была исполнена скорбей и лишений. Ему не давали монастырской одежды, не было у него кельи. Утомленный, засыпал он где случится: на хуторе, на кухонном полу... Раз, заснув на сене, он занесен был снегом. Полузамерзшего, его едва привели в чувство.

С подвигами телесными, бдением, постом, соединял юный воин Христов умную молитву, которой научил его схимонах Гедеон, около 30 лет подвизавшийся в затворе близ их монастыря. Строгая, самоотверженная жизнь отца Антипы резко выделялась среди общего монастырского строя. Духовник советовал ему идти на Афон. Туда же стремилось сердце и самого отца Антипы, уже на первых шагах своего подвижничества обнаруживая духовную рассудительность – этот главнейший признак истинного подвижника: в решении своего недоумения он желал слышать голос опытного в духовной жизни старца.

В это время в Молдавии был известен и славился своими высокими подвигами и духовной опытностью настоятель монастыря Браз архимандрит Димитрий. До настоятельства он проводил строгую отшельническую жизнь в глухом лесу. Случайно он нашел в земле сосуд, наполненный золотыми монетами. При сосуде была записка, объяснявшая, что деньги эти принадлежат Молдавскому митрополиту Досифею, который спрятал их, узнав о неизбежной мученической кончине от рук турок. «Кто найдет эти деньги, – говорилось далее в записке, – тот должен выстроить на них монастырь и три скита. По окончании постройки третьего, последнего скита обретут и мои мощи». Объявив о чудесной своей находке молдавскому митрополиту, с его благословения отец Димитрий ревностно приступил к исполнению последней воли блаженного митрополита Досифея. Был воздвигнут великолепный монастырь. «Как Нямецкий», – говорил отец Антипа. Окончена была постройка и третьего, последнего скита, в ограде которого поручил отец Димитрий выкопать для себя могилу. Когда в день освящения скитского храма прибыл в скит отец Димитрий, ему объявили, что могила, которую он приказал вырыть, что-то осыпается. В его присутствии ее углубили и обрели ковчег с мощами блаженного митрополита Досифея. «Я сподобился видеть эти мощи, – говорил отец Антипа, – прикладывался к ним. От них шло благоухание».

К этому-то отцу архимандриту Димитрию и обратился отец Антипа за духовным советом. Вообще отец Димитрий всегда удерживал стремившихся на Афонскую Гору, но на этот раз, к удивлению всех, он согласился отпустить туда отца Антипу, прибавив, что он пострижет предварительно в монахи его сам. Так, монахом с именем Алипия, напутствованный благословениями великого старца, отправился отец Антипа на Святую Гору, где в одной из пустыннических келлий Афона подвизались в это время два соотечественника отца Антипы, молдаване, иеросхимонахи Нифонт и Нектарий. К ним желал он поступить в ученики. «Ты недавно принял монашескую мантию, – отвечали ему на его просьбу опытные отцы, – и тебе следует сперва потрудиться на послушаниях в монастыре».

Повинуясь их совету, отец Антипа поступил в греческий Эсфигменский монастырь. Около четырех лет трудился он в этой обители поваром. Здесь в течение целого года находился он в тягчайшем и опаснейшем для подвижника искушении: от него отступила умная молитва, и с ней прекратились все благодатные утешения. И ум, и сердце его исполнены были подавляющей темнотой и скорбью. Только твердое упование на заступление Божией Матери сохранило его тогда от отчаяния. Кончилось время послушнического искуса, и молдавские старцы приняли своего собрата для высших подвигов в пустыню. «Тебе надо теперь облечься в схиму, я постригу тебя», – сказал однажды отец Нифонт отцу Антипе. – «Я с великою радостью готов принять схиму, только боюсь, что тогда ты не отпустишь меня одного в пустыню», – отвечал ему отец Антипа. «Конечно, не отпущу», – сказал отец Нифонт.

В голове отца Нифонта уже зарождалась тогда мысль устроить на Афоне самостоятельный общежительный молдавский скит, и он сознавал, что в деле устроения скита ему будет весьма полезен отец Антипа, почему и желал сам постричь его в схиму и тем, по закону духовному, привязать его к себе навсегда. Отец Антипа понимал цель старца, и она безмерно тяготила его.

В недоумении, с вопросом о схиме и старец, и ученик решились обратиться к схимонаху Евфимию, их общему духовному руководителю, пустыннику весьма благочестивому старцу. Отец Евфимий принял сторону отца Антипы, и по его совету Антипу постригли в схиму и предоставили ему полную свободу одному проводить отшельническую жизнь. Весьма неохотно отпустил отец Нифонт своего схимонаха в пустыню. Неохота эта выразилась даже и внешним образом в том, что он не дал ему решительно ничего, что представлялось необходимым для первоначального обзаведения.

С голыми руками вошел отец Антипа в полуразвалившуюся отшельническую хижину. Она была совершенно пуста, только в переднем углу, на карнизике, нашел он небольшую икону Божией Матери, на которой от многолетней копоти нельзя было рассмотреть лика. Невыразимо обрадовался отец Антипа своей находке. Он чувствовал, что обрел драгоценное духовное сокровище. Немедленно, взяв с собою святую икону, отправился он к знакомому иконописцу-пустыннику иеродиакону Паисию, переселившемуся со святых гор Киевских на Афон, и стал просить его промыть икону. Только промыть как можно осторожнее, чтобы не повредить ее, и отнюдь не поправлять ее красками.

Отец Паисий никак не соглашался на таких условиях взять икону к себе и только по убедительным просьбам Антипы решился наконец попробовать промыть ее, хотя вполне сам сознавал всю бесполезность такой пробы. Через некоторое время он возвратил отцу Антипе икону совершенно новой, клятвенно уверив его, что она стала такой от одной простой промывки и что это явление чрезвычайно поразило его самого. Так чудно из многолетней тьмы проявившая себя на свет икона Владычицы прославила себя впоследствии многими благодатными знамениями. «Она чудотворная», – в радости всегда свидетельствовал о ней никогда с нею не разлучавшийся отец Антипа.

Невозможно было жить в полуразвалившейся сырой хижине; средств же на ее поправку у отца Антипы не было никаких. Раз в задумчивости шел он по пустынным тропинкам Афона. Вдруг его останавливает незнакомый отшельник. «Батюшка, – говорит он ему, – добрые люди дали мне пять червонцев и просили передать их беднейшему пустыннику. Помолясь, я решился отдать эти деньги первому, кого встречу, так возьми их: они, должно быть, твои».

С благодарностью, как от руки Божией, принял отец Антипа деньги из рук незнакомца. Он пригласил к себе одного бедного келиота-плотника, и тот приступил к исправлению его келлии. Четыре дня шла успешно работа. На пятый день келиот опасно заболел сильнейшим припадком холеры и в изнеможении упал недалеко от келлии, и с ним сделались судороги. Очень встревожился отец Антипа, не имея сил втащить больного в свою келью. В каком-то необъяснимом порыве, как единственную свою надежду на заступление, вынес он икону Божией Матери и поставил ее на возвышении против лежавшего замертво на земле келиота. Сам же, углубившись в чащу леса, стал молить Господа о его исцелении. Долго молился отец Антипа. Когда после молитвы возвратился он к своей пустыньке, то с изумлением и великой радостью увидел отчаянно больного уже совершенно здоровым и за работой. «Твоя икона меня исцелила, – объяснил келиот отцу Антипе, – она чудотворная. Я лежал как мертвый и вдруг почувствовал, как икона Царицы Небесной обдает меня необъяснимо живительным, теплым дыханием. Я совершенно согрелся и в одно мгновение здоровым встал на ноги».

В самое короткое время келлия отца Антипы была обустроена, и мирно потекли дни его. С подвигом молитвенным отшельник по необходимости соединял безмятежное рукоделие – делание деревянных ложек, которые для своего пропитания продавал в Карее. За советом в духовной жизни обращался он к пустыннику схимонаху Леонтию, духовному старцу и великому подвижнику. С ним и в последующее время он находился в близком духовном общении. С его только благословения решался он совершать какие-либо дела.

Между тем мысль отца Нифонта об устроении молдавского скита стала мало-помалу осуществляться. В Молдавии, в городе Яссы, устроено было уже им подворье, на Афоне приобретена земля, на которой быстро поднимались скитские здания; число братии росло. Тогда молдавские старцы стали просить отца Антипу помочь им в деле дальнейшего развития скита. Повинуясь совету духовных отцов, он согласился. Его посвятили в иеродиакона, потом скоро в иеромонаха и сделали келарем*.

Занимая, с одной стороны, незначительную должность, отец Антипа по мере сил своих ревновал о сохранении в скиту общежительных правил. Однажды отец Нифонт, будучи уже игуменом, в общей братской трапезной благословил келарю приготовить для себя и какого-то прибывшего к нему гостя отдельное кушанье. Келарь не приготовил, а игумен разгневался и велел ему встать на поклоны. «Поклоны я буду класть с радостью, – отвечал ему келарь, – но прошу извинить меня. Сделано это с благой целю, дабы не было претыкания и соблазна братии, так как самим тобою же начатые добрые уставы по правилам святых отцов тобою же и не были бы нарушены. Настоятелю во всем надо быть самому примером для всех, тогда только будет твердо и надежно наше общежитие». Впоследствии, когда совершенно успокоилось волнение отца Нифонта, он благодарил отца Антипу за его благоразумную ревность.

Дела по устройству скита побудили отца Нифонта на три года уехать в Молдавию. На все это время управление всеми отраслями скитского общежития возложено было на отца Антипу. Ему же потом предоставлено было и право исполнять обязанности духовника, для чего по афонскому обычаю в храме архипастырем прочитана была над ним молитва и выдана была ему особая грамота.

С возвращением отца Нифонта на Святую Гору для отца Антипы настало время навсегда расстаться со священным местом многолетних своих духовных подвигов, к которому он привязался всеми силами души и о котором до конца своей жизни сохранил глубокую благоговейную память. Отец Нифонт назначил его экономом на их подворье.

Из тихих пределов Святой Афонской Горы, неожиданно очутившись среди разнообразных хлопот и попечений в шумном городе, отец Антипа прежде всего старался и здесь, как в минувшие дни в пустыне, во всей точности исполнять все схимническое правило по уставу Афона. Так заповедал ему и отец Нифонт, отправляя его в Яссы. На все возможные искушения, которые могли вредно повлиять на душу подвижника при обилии всевозможных искушений, окружавших его со всех сторон, опытный воин духовный вооружился мощным оружием – постом. Постоянно по два и по три дня, иногда даже по неделе, он совершенно не употреблял ни пищи, ни питья. Сам, проводя строгую, подвижническую жизнь, всею душою любя святую веру и благочестие, отец Антипа при всяком удобном случае, несмотря на лица, с ревностью обличал замечаемые им отступления от церковных постановлений. Такая его ревность, соединенная с простой и искренней любовью, при назидательном, проникнутом глубокой духовной опытностью его в слове, при собственном примере его жизни вскоре расположила к отцу Антипе сердца людей и сановных, и простых. Все они с верой и благоговением принимали его советы и слушали его наставления.

Особенное благоволение оказывал ему митрополит Молдавский. Он поставил его духовником в двух женских обителях и сам часто беседовал с ним о предметах духовных. Со своей стороны и отец Антипа питал к святителю чувство полного сыновнего доверия, которое выразилось, между прочим, и в следующем обстоятельстве.

В дни подвижничества своего на Афоне от продолжительного поста отец Антипа ощущал обыкновенно особенную горечь во рту. В Молдавии же спустя два года горечь эта обратилась в необыкновенную сладость. В недоумении, за объяснением этого нового явления обратился отец Антипа к Молдавскому Владыке. Архипастырь объяснил ему, что такое ощущение есть плод поста и умной молитвы, что оно есть благодатное утешение, которым Господь ободряет подвизающегося на его спасительном пути. «Об этом так говорит преподобный Исаак Сирин, – заключил свое объяснение святитель, – Сам Господь горечь постнического озлобления мановением Своим перелагает в сладость Свою неисповедимую».

При общем расположении к отцу Антипе всех знавших его дела по управлению подворьем шли прекрасно. Средства на содержание подворья росли, сам сбор значительно увеличился. Так со всей ревностью служа на пользу молдавского скита, с полной любовью отзываясь на духовные нужды обращавшихся к нему за советом в деле спасения, отец Антипа сам сердцем постоянно стремился на пустынную, многолюбезную ему Святую Афонскую Гору. Часто он просил отца Нифонта о возвращении его на Афон.

Но не то было на уме у отца Нифонта. Видя большую пользу от деятельности отца Антипы для их скитского общежития и сознавая множество разнообразных, неотложных нужд по устроению скита и скудость настоящих средств к их удовлетворению, отец Нифонт решился ехать за сбором подаяний в Россию и взять с собою туда и отца Антипу. «Не пускаешь ты меня на Афон, – сказал отец Антипа игумену, когда тот объявил ему свое решение, – берешь в Россию. Я чувствую, что, как только мы переедем нашу границу, я уже не буду более наш, я буду русский».

Как только отцом Антипой под руководством отца Нифонта были сделаны в России первые шаги, так вскоре отец Нифонт уехал в Молдавию, а отец Антипа, вовсе не зная русского языка, остался один среди русских. Как у родных помещен он был в одном благочестивом купеческом семействе. В отдельном домике в саду проводил он почти затворническую жизнь, посвящая почти все время молитве. Редко и только по особому приглашению выходил он из своего затвора. Между тем дела по сбору пожертвований шли очень успешно. Приношения по большей части доставлялись к нему на дом. Вскоре обширные залы купеческого дома наполнились дорогими сосудами, облачениями, ризами, воздухами, пожертвованными от московских благотворителей в пользу молдавского скита. Всего с колоколами их набралось на сумму свыше 30 000 рублей.

Когда все эти пожертвования были отправлены на Афон, то отец Антипа утешался мыслью о той радости, какую они доставят пустынным отцам афонским. В Москве и Санкт-Петербурге по сборной книге собрана была отцом Антипой также довольно значительная сумма. Для отправления ее на Афон нужно было обменять ее на золотые монеты. Между тем по Высочайшему повелению выдача золота из главного казначейства была в то время воспрещена. С одной стороны, зная крайние нужды молдавских старцев, с другой – видя неодолимые препятствия, отец Антипа обращался с просьбами о помощи к влиятельным лицам. Когда отказались все, когда не было более никакой человеческой надежды, тогда повергся отец Антипа перед афонским образом Божией Матери и стал просить заступления Царицы Небесной. Во время молитвы он услышал как бы глас от иконы: «Это дело митрополита». «Это был не то чтобы глас, но это тонко пришло на ум», – объяснял впоследствии отец Антипа. И, действительно, сверх всяких ожиданий, собственно только вследствие одного содействия владыки [митрополита Филарета] по предписанию министра финансов было сделано исключение для отца Антипы, и собранные деньги золотом были отправлены в молдавский скит.

Так успешно шли дела отца Антипы по сбору приношений. Этим успехом главным образом он обязан был тому глубокому чувству доверия и искренней, сердечной расположенности, которую питали к нему все знавшие его в России, как и прежде в Молдавии. И в Москве, и в Санкт-Петербурге люди благочестивые, из всех классов общества обращались к нему за духовными наставлениями и с благоговейною верою внимали его обличительному и назидательному слову.

У него было много искренних учеников. Оба митрополита – Санкт-Петербургский Исидор и Московский Филарет – оказывали ему милостивое внимание и беседовали с ним о духовной жизни. В одной из таких бесед на вопрос: «Что особенно необходимо упражняющемуся в умной молитве?» – ревностный делатель ее отвечал: «Терпение».

Святителю московскому отец Антипа представлен был отцом Нифонтом. Святителю же Санкт-Петербургскому он сделался известен случайно. Однажды, прибыв из Москвы в Санкт-Петербург для получения сборной книги из Святейшего Синода, отец Антипа был помещен как странник в Александро-Невской Лавре, в одной келье с приехавшим по делам своим в столицу белым священником. Вскоре наступил Великий пост. По своему обыкновению отец Антипа ходил ко всем церковным службам в Лавре. А в келье совершал днем и ночью всю службу на молдавском языке и исполнял схимническое правило. Пищи и питья не употреблял вовсе, так что и ночь, и день подвижника проходили почти в одной молитве. Миновал первый день поста, миновал второй, третий... все то же! С удивлением смотрел на такую жизнь сообитатель отца Антипы. В конце недели, представляясь по своему делу, передал он между прочим все поразившее его митрополиту Исидору. Святитель обратил внимание на подвижника. Велико было это внимание архипастыря к отцу Антипе в разных обстоятельствах его жизни, и в первую очередь в деле будущего перемещения его на Валаам.

В первый год пребывания своего в России, как только открылась навигация, посетил отец Антипа Валаамский монастырь. Всею душою полюбил он тогда пустынные, безмятежные кущи Валаама, и как только были завершены его дела по сбору подаяний в пользу молдавского скита, с благословения своих молдавских старцев, 6 ноября 1865 года прибыл он на Валаамские горы. Маленькая, уединенная келья в скиту Всех Святых приютила здесь ревностного любителя безмолвия и молитвы.

Велики были молитвенные подвиги отца Антипы в пределах Святой Афонской Горы и среди шума мирского в городах Молдавии и России, но там они развлекаемы были по необходимости то рукоделием с целью пропитания, то обращением с мирскими людьми по делам монастырским и по сбору пожертвований. В уединении же валаамском молитва сделалась единственным и исключительным его занятием. Она занимала весь день и почти всю ночь. Кроме неопустительного исполнения денно-нощной службы по церковному уставу отец Антипа каждый день прочитывал два акафиста Божией Матери: общий и другой – ее Успению. Ежедневно полагал по 300 земных поклонов с молитвою о спасении всех усопших.

Помянник отца Антипы был очень велик. Поминал он всех благотворителей прежних за многие годы, всех знаемых. Это поминовение продолжалось более часа. В определенное время, между службами и поклонами, занимался он умной молитвой и ей же посвящал свободные от установленного молитвословия часы дня и ночи. Когда случалось ему быть или служить в монастыре, точно так же, как и каждую субботу, когда он причащался Божественных Христовых Таин в скиту, в алтаре, облачаясь сверх мантии в священническую ризу, предварительно в келье совершал он полную службу на молдавском языке и потом выстаивал без опущения и всю церковную службу в скитском или в монастырском храме.

Службу келейную совершал отец Антипа со вниманием полным. Не раз замечала братия, какими горькими слезами обливался он на молитве. Молитва была так сладостна для него, что он всегда жалел, что у него для молитвы недостает времени.

В первую неделю Великого поста отец Антипа вовсе не употреблял ни пищи, ни питья. В такой же строгости соблюдал он пост в понедельник, среду и пятницу в течение всего года и в навечерия праздников Рождества Христова и Богоявления. В эти два сочельника даже и в предсмертной болезни своей, когда от сильного жара высыхал у него совершенно рот, не решался он облегчить своих тяжких страданий глотком воды. Для постника была достаточна та пища, которую ему раз в неделю приносили на обед в субботу.

Так подвизался отец Антипа круглый год в скиту. Когда же приходил он в монастырь, здесь уже он сообразовался с чином монастырским. Приходил же он в монастырь три раза в год – на Рождество Христово, Страстную седмицу, неделю Святой Пасхи и на всю неделю Пятидесятницы.

Кроме этих определенных дней приводила его в монастырь еще необходимость духовного собеседования с близкими ему лицами, приезжавшими собственно для него на Валаам. Хотя приезды этих лиц крайне тяготили любителя безмолвия, но на них он всегда отзывался со всею полнотою безграничного радушия. Здесь выражались его глубокая, самоотверженная любовь к ближним, его тонкое благочестивое чувство, боявшееся чем-нибудь опечалить их.

По целым дням тогда затворник находился в обществе женщин, пил чай, ел. «Как можешь ты соединять продолжительный скитский пост с таким неожиданным разрешением?» – в недоумении спрашивал его один из отцов валаамских. Дивно отвечал он ему словами апостола Павла: «...во всем и во всех навыкох, и насыщатися и алкати, и избыточествовати и лишатися» (Флп. 4:12). «Батюшка, ты обращался много с женщинами. Неужели не приходили тебе дурные мысли?» – спрашивал его в последние дни его земной жизни один из преданных ему его учеников. «Никогда! – отвечал ему сохранивший себя в девственной чистоте отец Антипа. – Не могут прийти такие мысли чадолюбивому отцу. Тем более не могут прийти они отцу духовному. Единственным моим желанием по отношению к моим чадам было их преуспеяние духовное и вечное спасение их души».

Между почитателями отца Антипы были люди со средствами. По его предложению охотно они делали приношения на нужды монастырей в России и на Афоне. Сочувствуя существенным потребностям обителей, отец Антипа вообще не одобрял их увлечения к излишним, пышным сооружениям. «Много я видел монастырей и в России, и за границею, – говорил он, – везде хлопочут, строят; но и хлопоты, и постройки – дела суеты, дела мирские. Монаха жизнь – в церкви, дело его – монашеское правило».

Ничего не искавший на земле, весь ум свой углубивший в Боге, отец Антипа с радостью переносил все огорчения, поношения, упреки. Глубокое смирение и всегдашняя готовность к самоукорению давали ему полную возможность всегда сохранять невозмутимым глубокий мир души. Жил он в нищете крайней. Келья его была совершенно пуста, не было в ней ни кровати, ни стула. Стояли в ней небольшой столик вместо аналоя и деревянный жезл с перекладиной, на который в борьбе со сном, в изнеможении упирался он во время всенощного бдения. На полу лежал войлок, на котором он сидел и на котором в утомлении предавался краткому ночному отдохновению.

Живя сам в такой нищете, отец Антипа со всею любовью отзывался на нужды братии, если только открывалась ему к тому возможность. Полюбив всей душой Валаамский монастырь, с первого дня своего прибытия отец Антипа сохранил свою любовь к нему до конца. «Одно сокровище есть у меня, – говорил он, – это моя чудотворная икона Божией Матери. Я никому не отдам ее, я оставлю ее только Валаамскому монастырю».

Многие годы проводя в строгом подвижничестве, отец Антипа нисколько не расстроил своего здоровья. Вообще он обладал здоровым, крепким организмом. К лекарствам и к врачам в случае болезни он никогда не обращался. Принимая болезнь от руки Господней, от Него же ожидал он и исцеления. Судя по его бодрому виду, трудно было предполагать, что он так скоро переселится в селения горние. В течение одного года сильнейший кашель совершенно обессилил и иссушил его и тихо привел его к мирному пристанищу.

В год своей болезни Страстную и Пасхальную седмицы отец Антипа провел в монастыре. В Великую Субботу он был на Божественной Литургии. После он сказал своему ближайшему ученику: «Во время причащения я был в алтаре и взглянул из южных дверей в церковь. Монахи уже причащались, и лица некоторых сияли как солнце. Прежде этого я не видел».

Глухой осенью того же года стоял отец Антипа в своей келье на молитве. Вдруг сделался шум. Афонский образ Божией Матери сам собою двинулся с места. Другие иконы, бывшие на нем, упали. Образ Богоматери шествовал тихо по воздуху целых два метра и остановился на груди отца Антипы. Ужаснулся старец. С благоговением приняв образ, он поставил его на место. Со слезами умиления об этом явлении он открыл только за три дня до своей кончины.

Болезнь отца Антипы быстро развивалась. По желанию старца его соборовали. Он видимо угасал. Дня за два до кончины отца Антипы в монастырском храме шла вечерня. Вдруг что-то сильно стукнуло об пол. Это упал послушник-старичок, пораженный апоплексическим ударом. Игумену объяснили, что случилось, и тот благословил взять святой воды и окропить больного. Думали, что он угорел. Оказалось – он уже скончался. В эту ночь особенно страдал отец Антипа. Под утро ему стало легче, и он обратился к окружающим его ученикам с вопросом: «Кто у вас умер в монастыре?» Так как в скит из монастыря еще никто не приходил, ученики ответили: «Никто». «Нет, умер, – возразил отец Антипа, – умер простой старик в церкви, ему было трудно. Игумен велел дать воды... не помогло... умер». В недоумении слушали его ученики. Около 11-ти часов в скит приехал духовник, тогда только выяснилось, что отец Антипа, лежа в скиту, отстоящем от монастыря на расстоянии трех километров, говорил о происшествии, как будто оно совершилось перед его глазами.

В последнюю ночь часто подымал отец Антипа руки к небу и звал к себе своего любимого афонского старца, духовника отца Леонтия: «Леонтий, Леонтий, где ты Леонтий?» – «Батюшка, да с кем ты говоришь? Ведь никого нет», – наклоняясь к старцу, сказал келейник. Пристально посмотрел старец на него и тихо пальцем постучал его по голове.

Под утро, чувствуя уже близость своего отшествия и желая причаститься Святых Таин, отец Антипа просил поспешить совершить Литургию. В полном разуме, сподобившись принятия Божественных Таин, отец Антипа погрузился в тихую дремоту. Прошло два часа, ближайший ученик его стал читать акафист Божией Матери, и в это время тихо замолк на веки во всю жизнь ежедневно возносивший Царице Небесной акафистные хваления отец Антипа.

Скончался он в воскресенье, 10 января 1882 года, на 66-м году жизни.

Старец схимонах Георгий⁴⁹⁵, по прозвищу Хаджи Георгий, родился в 1809 году в Турции в селении Кермиль Каппадокийской области Кесарийской митрополии, находящейся в Малой Азии. Родители были богаты и носили имена Иордан и Мария. В святом крещении ему было дано имя Гавриила. По достижении отроческого возраста он был отдан родителями в школу для изучения грамоты. Но грамота маленькому Гавриилу не давалась. В течение четырех лет он не только не научился читать по складам, но едва смог освоить алфавит. За это учитель в школе и родители дома наказывали его. Из страха перед наказанием он стал бояться и школы, и дома и убегал за селение, где и проводил время по месяцу, а то и более в тамошних пещерах, которые существовали там еще от времен языческих. Там он прятался до тех пор, пока кто-нибудь из родных не отыщет его.

От своей тетки – монахини, у которой он иногда бывал в монастыре, он слышал, что есть святые люди, называемые затворниками, которые постятся и молятся Богу. Вот и ему пришло желание: укрываться в тех пещерах, поститься и молиться Господу Богу. Что он и стал делать: подолгу молился; насколько доставало сил, клал множество земных поклонов; постился дня по три-четыре, ничего не брал в рот, а когда изнемогал, то питался огородными овощами или дикими плодами, растущими в лесу. Хлеба же часто по месяцу не видел и не едал.

Из этого видно, что с юных лет он возлюбил пустынную и постническую жизнь. Впрочем, не оставляла его скорбь о том, что он не мог выучиться грамоте, тогда как родные братья и товарищи все уже могли читать и писать. Бывало, сами родители, видя его скорбящим, говорили ему: «Гавриил! Иди в церковь и молись Божией Матери; она тебе поможет научиться». Но тогда слова эти не производили на него своего действия. Теперь же, проживая в пещерах, ему вдруг захотелось идти и просить Царицу Небесную. В приходском их храме была местночтимая чудотворная икона Божией Матери. И вот он, попостившись три дня и положив тысячу земных поклонов, отправился в церковь, а для того, чтобы не заметили родные, избрал ночное время. Итак, придя к церкви, он вошел на паперть и здесь пред церковными дверями пал ниц на землю и со слезами стал умолять Божию Матерь: «Даждь мне, Царица Небесная, Матерь Божия, выучиться грамоте». Горяча, должно быть, была молитва юного отрока Гавриила, из глубины скорбного сердца исторгались вопли ее, и быстрее молнии взлетели в небеса до самой Преблагословенной Владычицы горнего и дольнего мира. И вдруг обе половины железных церковных дверей отворяются, является благолепная Жена, берет его за руку, подводит к местной иконе Спасителя и, обращаясь к Нему, говорит: «Сын мой, даждь сему отроку Гавриилу выучиться грамоте». С этими словами благословила Она его Своей рукой, дала ему ее поцеловать. «Теперь ты, – сказала Она, – выучился грамоте». Проговорив это, Она вошла в северные двери алтаря.

Видя, что Царица Небесная не выходит, Гавриил поспешил за ней в алтарь. Но там ее не нашел. Обошел потом кругом по церкви, но видимой Жены нигде не было. Настало время богослужения, пришел пономарь и, отворив церковные двери, увидел Гавриила. В изумлении глядя на него, он спросил его: «Как ты сюда попал?!» Гавриил подробно рассказал обо всем случившемся. Пономарь не поверил ему и сам пошел искать Жену. Обошел всю церковь, но нигде Ее не нашел. Потом для удостоверения в истине случившегося взял и подал ему книгу и говорит: «На, прочитай, умеешь ли ты читать, как Она сказала, что ты теперь выучился грамоте». Гавриил взял книгу и стал читать хорошо и внятно. Тогда пономарь сказал: «Да, это была Божия Матерь, а не простая жена».

После всего случившегося Гавриил побежал в школу. Учитель стал спрашивать урок его, буквы из азбуки, а он стал читать в указанном месте, да не по складам, а бегло и хорошо. Учитель весьма удивился такому его необыкновенному успеху. Ведь за четыре года он не смог выучить то, что читал сейчас. Гавриил рассказал, кто его научил грамоте. С тех пор учитель и родные стали относиться к нему с уважением. Тогда он уже безбоязненно стал собирать своих товарищей в те пещеры, где они играли следующим образом. Например: строили церковь, где каждый рыл себе в земле келейку; устраивали нечто вроде монастыря – одного делали священником, другого дьяконом, иного экономом, а Гавриила избрали в игумена.

Когда Гавриилу было около 14-ти лет от роду, односельчане его отправились верхом на лошадях в Константинополь. Поехал с ними и Гавриил. Проезжая мимо одного прекрасного уединенного места, ему пришла мысль: «Здесь, в этом лесу, должно быть, живут пустынники». Гавриил оставил спутников и пошел их искать. Но, к прискорбию своему, никого из пустынников не нашел, спутников потерял из виду и заблудился в лесу. Гавриил испугался и стал призывать на помощь святого великомученика Георгия, своего соотечественника, бывшего родом тоже из Каппадокийской области. Вдруг показался вдали молодой всадник на белом коне и, приблизившись к Гавриилу, говорит ему: «Видно, ты дорогу потерял?» – «Да, потерял», – ответил Гавриил. Всадник был в прекрасном воинском одеянии, почему Гавриил и не осмеливался с ним разговаривать. «Иди за мной», – сказал он Гавриилу и вывел его на дорогу, на то место, откуда он увидел своих спутников и догнал их.

По прибытии в Константинополь Гавриил прежде всего поспешил побывать у своего родного дяди, который занимал высокую должность при дворе тогдашнего султана Махмуда II (1808–1839). Проживая на родине, тот занимался доставкой продовольствия для турецких войск. Завистливые люди оклеветали его, чтобы погубить. Донос клеветников-завистников имел силу, и он должен был лишиться жизни. Во избежание смерти он и решил принять магометанство, после чего вошел в большое доверие и милость султана и сделался одним из близких ему людей и уже постоянно находился в его дворце.

Гавриил очень сильно желал помочь своему дяде, вывести его из той адской, погибельной пропасти, в которую тот попал. И Господь помог ему. И не только этого вельможу, но с ним и одного священника и еще других несколько человек, принявших ислам, он смог возвратить в христианство. Все они втайне снова стали православными христианами и еще некоторое время оставались на прежних местах служения.

Целый год Гавриил находился в султанском дворце при дяде – вельможе султана. Султан его заметил и спросил дядю о нем. А потом сам султан Махмуд лично разговаривал с Гавриилом, о многом расспрашивал, после чего весьма полюбил его. Находясь во дворце, Гавриил не пользовался усладами роскошной жизни. Его дневной пищей была одна горсть ячменной крупы, сваренной с солью в воде. Султан об этом знал от дяди. Знал и о том, что ежедневно он полагал по 500 земных поклонов. Султан с восхищением, не ожидая ответа, часто спрашивал своих приближенных: «Кто научил такого молодого человека так поститься и молиться?»

Об этом султане, благодетеле христиан, говорят, что он сам был тайным христианином. Старец Хаджи Георгий так говорил о нем: «Султан Махмуд был втайне христианин. Первая добродетель его состояла в том, что до его царствования не только не могли построить ни одного нового храма, но не могли даже поправить ни одного обветшавшего. Он дал до 2000 фирманов (разрешений) на построение новых церквей. По разрушении в 1821 году маленькой, низенькой часовни в Балуклии, построенной над живоносным источником Божией Матери на месте древнего великолепного храма, место это было отнято турками от православных греков. Султан

Махмуд по ходатайству Патриарха Константия I (1830–1834) возвратил это место христианам и дозволил восстановить от самого основания древнюю церковь, которая и была построена, но по недостатку средств в меньших размерах. Причем известная своей благотворительностью графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская пожертвовала 50 000 пиастров. Султан даже приказал уничтожить само магометанское кладбище, бывшее на этом месте, а могильные камни отдал христианам употребить на постройку церкви. Да еще пожертвовал две большие иконы: святого Иоанна Предтечи, к которому он благоговел, и отца его святого пророка Захарии, и серебряное паникадило».

Видя вокруг себя честь и славу суетной мирской жизни и как трудно со всем этим бороться, юный Гавриил стал молиться Божией Матери увести его отсюда и указать ему путь спасения. Однажды за Божественной Литургией в патриаршей церкви Гавриил со слезами молился пред иконой Божией Матери мозаичной работы, которая находится за патриаршей кафедрой. Когда закончилась Литургия, он не вышел вместе со всеми из церкви, а остался с юношеской простосердечностью молиться дальше, желая получить откровение.

Царица Небесная, как рассказывал многим сам старец, услышала его скорбь и молитву, и случилось следующее: ему показалось, что Царица Небесная сошла к нему с иконы в белом одеянии и спрашивает его: «Чего ты хочешь?» – «Хочу спастись», – ответил Гавриил. Матерь Божия тогда говорит ему: «Когда выйдешь из церкви, то иди к фонарным воротам на пристань, где увидишь монаха, с которым поедешь на Афон». Сказав это, она снова вошла в свою икону.

Гавриил поспешил на пристань и действительно увидел монаха величественного вида: постный старец, борода седая, длинная. Это был игумен бедного греческого монастыря на Афоне во имя святителя Николая Чудотворца, именуемого Григориат, по имени построившего его основателя – преподобного Григория, который был родом славянин-серб. Имя и этого игумена было тоже Григорий. Гавриил упал к нему в ноги и стал просить его, чтобы тот взял его с собой на Афон. Святогорский старец посмотрел на него и говорит: «Святыми отцами и постановлениями Патриархов Константинопольских запрещено принимать на Афон не только мальчиков, как ты, но даже и в летах, если они без бороды. Как об этом ни говори, а на Афоне тебе не быть до совершенных лет».

Выслушав отказ, опечаленный Гавриил рассказал о том, как он видел Божию Матерь и что Она ему сказала, дабы этим убедить старца взять его на Афон. Старец задумался, но после краткого недоумения снова говорит ему: «Нет, я не могу взять тебя. У нас на всем Афоне нет ни одного мальчика. Как же я возьму тебя?» И как ни просил и ни умолял Гавриил, игумен никак не хотел согласиться взять его с собой.

Таким образом Гавриил получил совершенный отказ. И даже не было обращено никакого внимания на благоволение к нему Самой Царицы Небесной, верховной Игуменьи Святой Горы, которая, конечно, может попустить что либо и вопреки постановлений человеческих. Все это происходило в присутствии капитана того судна, на котором игумен Григорий должен был отправиться на Афон. Добрый и сострадательный капитан, видя такое сильное желание молодого человека отправиться на Святую Гору и слыша отказ игумена взять его с собой, сжалился над ним и помог ему исполнить свое желание следующим образом: «Судно скоро пойдет на Афон, – сказал он, – пойди и спрячься на корабле, а после, когда выйдем далеко в море, ты откроешься ему, т. е. игумену, и тогда поневоле он возьмет тебя». Обрадованный Гавриил так и сделал. Судно вышло в море, на нем отправился и юный Гавриил. Не смея во время плавания показываться старцу-игумену, Гавриил решил открыться ему только тогда, когда уже подъезжали к Афону. Гавриил робко подошел к старцу и упал ему в ноги. Игумен промолчал. Гавриил был в недоумении, но одно держал в уме: Матерь Божия послала меня на Афон. Выйдя на священный берег Святой Горы на пристани Григориатского монастыря, Гавриил вошел через святые врата внутрь этого монастыря, в котором прибывший Григорий был игуменом. Это было в 1828 году. Сам игумен и здесь не только не хотел принять его в число братии, но даже не хотел, чтобы он показывался ему на глаза. Гавриил стал изливать свою скорбь, если уж не всем, то некоторым из братии монастыря, которых было очень немного. Братия упросила игумена принять его в монастырь, и игумен согласился. Ему дали послушание на кухне.

Неописуема была радость Гавриила. Он чувствовал, как будто только что родился на свет Божий, когда был принят в монастырь. При начале жизни юноши Гавриила в Г ригориате однажды, как он рассказывал, на храмовый праздник святителя Николая по случаю непогоды не могли наловить в море свежей рыбы для общей братской трапезы. И что же? Вдруг несколько рыб выкинулось на берег накануне самого праздника. Братия собрала чудом дарованную рыбу, которой вполне было достаточно для братской трапезы.

По отъезде из Константинополя юноши Гавриила вышеупомянутый его дядя, при содействии своего племянника возвратившийся тайно в христианство, через год скрылся из дворца и Константинополя. Переодевшись в бедную христианскую греческую одежду, он прибыл в Смирну и стал служить там при церкви, исполняя должности церковного пономаря и сторожа. Через восемь лет покаянной жизни он мирно скончался в Светлое Христово Воскресенье.

Недолго, кажется, всего месяца два, прожил юноша Гавриил в монастыре Григориат. Надо полагать, что молодость и великие искушения за принятие безбородых вынудили его удалиться оттуда. Он услышал, что в Кавсокаливском скиту есть опытный старец-духовник, иеросхимонах Неофит, по прозванию Караманлы, соотечественник его, и подвизается там на келлии св. великомученика Георгия Победоносца. Вот он и задумал отправиться к нему и просить его принять к себе для спасения души.

Старец Неофит принял своего земляка – соотечественника Гавриила. Желая не нарушать патриарших и отеческих запрещений относительно приема на Афон юных и безбородых и вместе с тем сохранить его от варварства турок, Неофит поселил Гавриила при пещере преподобного Нифонта. Здесь Гавриил подвизался никем не видимый года три-четыре.

По окончании же греческого восстания старец-духовник продал кому-то или подарил свою келлию в Кавсокаливском скиту, а себе купил у лавры другую опустевшую келлию на Керашях* во имя святых Апостолов. Тут они подвизались года три-четыре. Здесь старцу Неофиту было какое-то видение, после которого он решил принять и установить для своих учеников «Устав совершенного постничества». Этот устав предписывал никогда, и ни по каким причинам, и ни по каким благовидным предлогам не употреблять ни сыра, ни яиц, ни молока и ничего подобного, а также ни рыбы, ни масла, ни вина и ничего подобного. Всю же непостную провизию отправили на мулах в лавру. Потом старец купил другую запустевшую келлию во имя святого великомученика Димитрия Солунского. Здесь на Керашях, а может быть, еще в скиту Кавсокаливском старец Неофит постриг Гавриила во святую и великую схиму с именем Георгия, в честь святого великомученика Георгия, бывшего родом из Каппадокийской области.

По закону своей страны отец Георгий не имел права знать и говорить по-гречески и говорил только на языке повелителей и поработителей турок. Старец Неофит научил его греческому языку уже на Афоне.

Говорят, что в течение нескольких лет старец не позволял Гавриилу, а потом и Георгию входить внутрь самого храма, т. е. в среднюю часть его. Он мог стоять только в притворе, откуда и слушал богослужения. Благоговейный и простосердечный Георгий был уверен, что старец служит с ангелами, потому и не допускает его входить внутрь.

В течение двенадцати лет Георгий по благословению и приказанию старца ежедневно, кроме лютой зимы, ходил на священную вершину Афона, чтобы там в храме поправить светильники в лампадах пред иконами Преображения Господа, Божией Матери и преподобного Афанасия Афонского. Если они потухли, то засветить их вновь или добавить масла. При быстроте хода и без торбы на спине можно было сходить с Керашей наверх и возвратиться в течение почти пяти часов. Двенадцатилетний труд этот достоин названия подвига.

Старец, желая смирить его, однажды выгнал его из келлии зимой, когда в то время шел снег, Георгий в углу сделал себе защиту от снега, но старец увидел это и в гневе все раскидал, сказав: «Ты вздумал себе келлию строить?!» Так Георгий провел 12 дней, не мог уже употреблять пищи и от стужи едва не лишился жизни.

Старец, увидев его в таком положении, испугался, что он умер, стал усердно молиться святому Мине, говоря: «Ты избавил меня в юности от осквернения турками, теперь спаси ученика моего». Когда он таким образом молился, то святой мученик Мина явился Георгию в небесной славе и толкнул его, сказав: «Что ты спишь, вставай, старец молился о тебе со слезами перед моей иконой, если хочешь, то я тебя возьму с собой. Господь, видя твое терпение, удостаивает тебя мученической славы, ты будешь вместе со мной, я много мучений претерпел, тело мое резали на части. Но, впрочем, как хочешь, это на твою волю, можешь опять возвратиться к жизни». Георгий отвечал: «Я ничего не сделал богоугодного и хочу пожить и потрудиться» – и побежал к старцу своему, который в это время молился перед иконой святого Мины. Тот как только увидел Георгия воскресшим, то обнял икону святого Мины и целовал ее в чувстве признательности за оказанную милость.

После таких испытаний и подвигов отец Георгий получил особую благодать от Господа.

Однажды Георгий шел и дорогой заблудился. Тогда он стал молить святого Георгия указать ему путь. Угодник Божий скоро явился ему и дал две торбы (мешка) с яблоками, имевшими необычайный аромат и вкус. Несколько Георгий съел, а когда вышел на дорогу, то встретившимся с ним рассказал, как он получил эти яблоки, после чего у него все их расхватали.

Однажды Георгию был глас, что он будет наставником юных, руководя их в Царствие Небесное.

Однажды бес, заклятый им в одном человеке, сказал ему, что ни о чем он не заботится, как о том, чтобы разорвать связь послушания старца с учеником, и что тогда ученик будет в его воле. Но бес очень неохотно это говорил, понуждаемый силой Христовой.

В другой раз Георгий без старца вздумал служить бдение. Ему явился бес. Устремился на него, испуская огонь из пасти, чего Георгий так испугался, что, несмотря на зимнее время, побежал по снегу в Карею к находившемуся там старцу своему, который как только его увидел, то, не спрашивая, уже знал причину его прибытия.

Однажды бесы за сопротивление им очень высоко подняли Георгия и грозились сбросить с высоты и убить его, но им не было это попущено, и они без вреда спустили его на землю.

Еще Георгий, по искушению от бесов, как-то ушел от старца. Дьявол ублажил его тем, что бесы приняли вид ангелов. Но Георгий заметил в их действиях какую-то поспешность и торопливость. Они заставляли его поклониться им и обещали даровать ему благодать Святого Духа, но когда Георгий призвал в молитве старца, то все это исчезло.

Однажды Георгий, занимаясь рукоделием, нечаянно проглотил иглу большой величины. Имея веру ко святому мученику Мине, он обратился к нему с теплой молитвой. Святой видимо предстал перед ним и, опустив руку в гортань его, извлек иглу.

Когда Георгий был в послушании у старца, то явился ему бес в виде молодого юноши с мулом, приглашая его к себе и обещая, что он и товарищи его сделают Георгия старцем и будет ему у них жить очень хорошо. Но Георгий распознал бесовскую прелесть, после чего бес исчез вместе с мулом.

Когда же Георгий сам был руководителем других, то ему было откровение, что послушным послушникам ангел шептал на ухо и поучал полезному, а непослушных бес поучал на все дурное, спутывая их мысли.

Однажды к Георгию привели бесноватого турка, который по молитвам Георгия был избавлен от беса и стал говорить по-гречески, не учившись. После этого он жил у Георгия подвижнически три года и перед кончиной сподобился явления Господа.

Один из учеников Георгия по имени Христофор прожил у него в полном послушании подвижнически три года. При кончине своей он сподобился видеть праотцев, прочих святых и ангелов и стал просить старца, дабы угостить смоквами пришедших к нему гостей. Но старец ответил, что эти гости не требуют такого угощения.

Один из учеников Георгия, бывший при смерти, сподобился небесного видения: явились ему в виде ангелов четверо, одетые в облачения, перекрещенные орарями, наподобие диаконов, и сказали ему, что посланы за ним. Больной отвечал им, что без благословения старца своего он не может отправиться с ними, и объявил о всем этом старцу. Старец, опасаясь, нет ли тут прелести со стороны духа тьмы, преобразующегося, по слову апостола Павла, в ангела света, отвечал ученику: «Скажи пришедшим за тобой, что ты еще не готов. Пусть придут они через два дня». Так он и сделал. Находившаяся при этом братия слышала его ответ, но ангелов видеть не сподобилась. Больной отпущенный ему небольшой срок времени жизни провел в непрестанной молитве. И по прошествии этих двух дней в тот же час небожители явились к нему вновь и, кротко отделив от тела душу, вознесли ее в райские небесные селения. Однажды Георгию было видение Богоматери, по правую ее сторону стоял в виде воинов лик ангельский, а по левую – бесы в виде турецких воинов. К Ней на суд приводили нерадиво живущих на Афоне монахов. Она сказала: «Я не терплю, чтобы в моем уделе были такие нерадивые монахи». Затем «турки» избивали их, а по убиении тела их бросали на воздух.

Один из замечательных учеников Георгия – Паисий был сыном богатого купца и пришел к нему в юных летах. В самом начале, как только он пришел к Георгию, он был подвергнуть жестокому искушению. Однажды он прогнал его, и Паисий целую неделю провел на холоде, ожидая милости от старца. Прожив несколько лет у старца, он смутился и хотел вернуться в мир, но Георгий о нем усердно молился Божией Матери, и ученик сподобился видеть святых ангелов, возносивших молитву старца к Божией Матери, написанную на хартии. Царица Небесная даровала Георгию Паисия, он провел шесть лет в подвигах в совершенном послушании и молчании, а при кончине сподобился видеть Господа. Паисий имел договор со старцем умереть прежде него, но старец однажды заболел, и его душу уже несли ангелы на небо и показывали ему неизреченные красоты райского селения. Старец увидел, как ангел, несущий его душу, имел спор с Паисием, который говорил ему, что он условился со старцем умереть прежде него. Паисий превозмог. Старец был возвращен к жизни. Очнувшись, он увидел, что лежит на своем одре, который окружали плачущие ученики.

Инок Исаак, сподобившийся священства, жил у Георгия двадцать пять лет. Он очень хорошо подвизался, имел великое усердие к молитве. Молился ночью, когда другие спали. Псалтирь выучил наизусть... Но потом, по действию врага, стал кое-что приобретать втайне от старца и хранить под замком в своей келье, за что, по попущению Божию, был поражен бесами замертво. Тогда старец взял святой воды, окропил его крестообразно, и Исаак пришел в себя и бросился на шею к Георгию, прося избавить его от бесов и выкинуть из его кельи все то, что он тайно хранил в ней. Прожив богоугодно остаток жизни, при кончине он сподобился ангельского видения.

Однажды Георгий сподобился явления святителя Николая Чудотворца, который сказал ему: «Я в среду и пятницу не сосал сосцу моей матери, а ныне в России не соблюдают посты, за что их постигают многие беды и напасти. Я много России помогаю, но живут они плохо».

Из бесед Георгия было заметно, что он полагал за основание подвижнической жизни послушание, которое он больше всего уважал, заключая в нем все спасение. Но при этом Георгий говорил, что необходимо каждый день плакать и переживать о грехах своих и что без этого не избавишься от сетей дьявола.

В 1870 году Георгий стал скорбеть, не видя (по его мнению) в послушниках своих той строгой жизни, которую сам проводил, и того совершенного послушания, которое имел он к старцу своему. И пришел ему помысел оставить свое убежище и стать юродивым Христа ради. Когда он размышлял так, то ангелом душа его была восхищена на небо. И он увидел там райские селения. Показывающий ему дорогу ангел подводил его ко многим прекрасным палаткам, как бы желая войти в них, но на стук в дверь им отвечали, что это место упокоения такого-то святого, причем он слышал имена великих святых и думал со страхом: «Мне ли, убогому, нищему, обитать в таких великолепных дворцах».

Так, обходя райские селения, уготованные святым, он пришел к одному прекрасному дворцу, и когда отворил двери, то он видел там своих учеников и возрадовался. Видел он место, приготовленное и ему, и места своих учеников, еще бывших живыми. Потом, следуя далее, видел он место, уготованное братии разных афонских обителей, в числе которых и для братии Русского Пантелеимонова монастыря. Утешившись таким видением, Георгий не захотел уже становиться юродивым.

В этом необыкновенном небесном путешествии Георгий видел виноградники. Некоторые из них были дивной красоты, и в них трудились иноки. А иные виноградники были не столь хороши и поросли даже лесом, что, надо полагать, говорило о разном духовном состоянии иноков.

После смерти своего старца Хаджи Георгий сам стал настоятелем келлии на Керашях, имея до тридцати учеников-греков, и стал известен не только всему Афону, но даже почти всем бывающим на Святой Горе, в особенности тем из них, которые восходили на вершину Горы Афон, так как отсюда с Керашей и от его келлии начинается подъем наверх. Здесь у него вкушали пищу и ночевали, а рано утром, на заре или как получится, начинали подъем на Гору. По возвращении оттуда опять принимали пищу и, по большей части, оставались еще на одну ночь. И поэтому все его знали, а особенно его авраамово гостеприимство. Все, кто бы ни пришел к нему, брали пищу безвозмездно, и он нисколько не скорбел и не жалел об этом.

Отец Пантелеимон (Сапожников)⁴⁹⁶ так описывал жизнь отца Георгия: «Воистину Хаджи Георгий живет по Евангелию, не заботясь о завтрашнем дне. Жизнь его во многих отношениях замечательна и служит дивом для многих. Ученики же его – это сущие ангелы. Старец ведет по пути спасения весьма сурово и строго: самоотвержение их и отсечение своей воли неимоверно. Все ученики по преимуществу молодые, и он для пользы их и для соблюдения от нескромного взора заходящих к ним на перепутье и для отдыха велит им вымазываться сажей, конечно, слегка.

И часто можно встретить у него, кроме запачканного сажей и в грязи, прямо похожего на какого-то небывалого черномазого негра. Самого Хаджи Георгия нельзя отличить не знающему его не только от какого ученика его, всегда грязного и оборванного, но и от простого рабочего: так ведет он себя серо и просто. Келий у него никто не имеет, блох и клопов не вымывают и не убивают, почему только разве крайнее утомление даст возможность заснуть в его кельях-помещениях для учеников.

У него не только когда общее бывает послушание или когда десять, пятеро или четыре человека работают, но если и двое, то один непременно вслух читает молитву: „Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас“. Это делается во избежание празднословия.

Рукоделие их – живопись. Разумеется, занимаются этим немногие, а большая часть выполняет разные тяжелые послушания.

По виду старец Георгий самый незавиднейший простец и невежда, но в беседе с ним ясно дает о себе знать его мудрость, опытность и глубокая начитанность. Во всякой скорби, во всяком недоумении у него найдется разрешение и утешение скорбящему.

Во время бывших в 1874–1875 годах весьма больших неприятностях в Русском Пантелеимоновом монастыре между русскими и греками русские старцы – духовники этой обители, иеромонах Иероним и архимандрит Макарий, попросили старца Хаджи Георгия прийти к ним в монастырь, быть посредником между греками и русскими и водворить между ними мир. Старец с любовью пришел к ним и целых два месяца провел в монастыре, всеусердно стараясь о примирении.

Наконец, не видя успеха, вышеупомянутые старцы-духовники просят старца Георгия помолиться Господу Богу и просить открыть: „Угодно ли и есть ли на то Божия воля, чтобы отделиться русским от греков?“ Старец „за послушание“ исполнил просьбу, помолился Господу Богу, и было ему во сне откровение: видел он, что посреди соборного храма во имя святого великомученика и целителя Пантелеимона стоит главный эконом монастыря, перед ним большой чан соленых или маринованных маслин, которые он раздает – одну чашку русским, а другую грекам. Когда старец рассказал это видение, то из этого все заключили, что на разделение русских с греками нет благословения Божиего. И, действительно, русские не разделились с греками. После того случилось междоусобие в Русском Андреевском скиту, и Хаджи Георгий и здесь принимал весьма деятельное участие в примирении, и не тщетны были его труды.

Всех желающих он постригал в монашество и по большей части прямо в великую схиму, основываясь на том, что преподобному Пахомию Великому был показан Ангелом один образ монашеский – схимнический».

До 1870 года старец Георгий имел учениками почти исключительно одних греков и ни одного русского, пока не приехал из России для поклонения послушник Сергиевой пустыни, что близ Санкт-Петербурга, Петр Константинович Гвоздев, который и стал первым русским послушником схимонаха Хаджи Георгия. Тот постриг его в схиму с именем Парфений. Будучи человеком торговым, отец Парфений имел множество знакомых, а в особенности предприимчивый и деятельный характер. Немедленно он оповестил всех родных и знакомых о своем прибытии на Афон, о поступлении к старцу пустыннику и о пострижении в великую схиму. И что теперь он уже схимонах Парфений. И потекли к ним обильной струей жертвы. С этого времени стали приходить и проситься к старцу через отца Парфения многие другие русские. Отец Парфений научился греческому языку и сделался усердным посредником между приходящими и старцем, который и принимал всех без различия, только с непременным условием совершенного постничества. Приходящие русские на все соглашались, только бы сделаться учеником старца Хаджи Георгия.

В 1873 году старец за благо рассудил оставить келлию на Керашях и переселиться в пределы Григориатского монастыря. Местечко это было высоко на горе с малой церковью во имя святого первомученика и архидиакона Стефана. В благодарность за это Хаджи Георгий и отец Парфений построили для монастыря на огороде церковку во имя святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова. На новом месте жительства они построили новый братский корпус и при содействии петербургского купца Александра Никифоровича Старикова вместо старой церкви воздвигли новую, большую и просторную. Здесь прожили они всего года два-три и вынуждены были удалиться в другое место. Тогдашние старцы нашей обители предложили им принадлежащую монастырю келлию, тоже во имя святого архидиакона Стефана. Петербургский купец-миллионер, потомственный почетный гражданин Ефрем Никифорович Сивохин прислал им для внесения в монастырь за эту келлию шесть тысяч рублей. При переходе сюда у них было всего 12 человек русского братства.

Неутомимый отец Парфений не мог сидеть без дела. Братство росло. Завелись постройки, мастерские, приемы паломников, снабжение их и благодетелей из России иконами, маслами и разными святогорскими произведениями рук пустынников. Наконец был построен большой братский корпус. Братство возросло до пятидесяти человек.

В 1883 году некоторые неприятности заставили отца Георгия и отца Парфения оставить эту келлию и даже Святую Гору и удалиться в Константинополь. С ними вместе отправились и несколько их учеников. В Константинополе они взяли по тамошнему обычаю в аренду на определенное время за известную плату один запустевший монастырь во имя святых великомученика Пантелеимона и учителя его священномученика Ермолая. Здесь прожили они более двух лет до кончины старца.

После долголетнего пребывания на Афоне отец Георгий тяжело заболел. Целый год он болел всем телом, более всего ногами и не мог ходить, но докторов не просил и лекарств не принимал, свой постнический устав не оставлял и до самой кончины был в здравом уме и твердой памяти. Всех приходящих утешал, насколько мог. Предчувствуя близость перехода в иной мир, он за два дня до кончины сказал братии следующее: «Каждый раз вижу во сне богатый магазин, наполненный разными дорогими вещами, которые все раздаю бесплатно в благословение, и, сколько ни раздаю, вещей не убавляется. Наконец, утрудившись раздавать, говорю: „Господи, когда же я все это раздам и покончу?“ И вдруг увидел свой магазин совершенно опустевшим, и ничего в нем не осталось, кроме моей рясы».

Завещал он похоронить себя в Балуклии при церкви Живоносного Источника Божией Матери в могиле своего родного брата Анастасия, скончавшегося за два года до прибытия его в Константинополь, т. е. в 1881 году. Накануне кончины, с вечера, а также и в самый день и час кончины изнемогавшего старца приобщили Святых Христовых Таин. Преподав всем предстоящим ученикам своим прощение и благословение, старец Хаджи Георгий в мире предал дух свой Господу. Это было 17 декабря 1886 года.

Отец Парфений (в миру Петр Константинович Гвоздев) родился 29 июня 1840 года в Петергофе. Двадцати трех лет он поступил в Сергиеву пустынь, а оттуда через семь лет прибыл на Афон.

Старец Сергиевой пустыни отец Макарий не пускал своего послушника на Святую Гору. Но через некоторое время он умер, и разрушилась преграда на пути к Афону. Но отца Парфения долго смущала мысль, что он ушел туда без благословения игумена Игнатия (Малышева), настоятеля Троице-Сергиевой пустыни, и старца отца Макария.

Но когда он плыл на корабле, облокотившись на его борт, то задремал. И вот ему в сонном видении явился старец Макарий. Петр упал на колени, прося прощения, что уехал на Афон без благословения игумена. Старец же ничего не сказал своему послушнику, а только поцеловал его. Это означало, что он простил будущего афонского монаха.

Послушник Петр прибыл сначала в Руссик и хотел остаться там, но волей Божией старцы не приняли его сразу, а благословили посмотреть другие афонские обители. В это время иеромонах русского монастыря Пантелеимон (Сапожников), оставивший записки, которые легли в основу книги иеромонаха Антония

Святогорца «Афонские подвижники благочестия XIX века», по благословению старца Иеронима обходил афонских пустынников. Великий русский старец поручил собрать ему сведения о грузине иеросхимонахе Иларионе, афонском духовнике. В качестве помощника отец Пантелеимон выпросил у молдаванина отца Феофана, жившего на Керашях, его ученика – монаха Виссариона, хорошо знавшего греческий язык и к тому же знакомого со многими здешними старцами. Место ученика отца Феофана и занял на время Петр.

Но вскоре старец узнал, что живущий неподалеку русский монах Макарий тяжело заболел, и отправил Петра к нему на помощь. Отец Макарий лежал в постели. Наступило время трапезы.

Петр, прочитав в своей жизни много книг о подвижниках, знал, что многие из них питались обыкновенной травой. Увидев много зеленой травы, незадачливый послушник решил приобщиться к подвигам отцов и сварил себе кушанье из травы, которую нарвал около кельи. Но лишь только проглотил он несколько ложек, как перед ним предстало какое-то страшилище. По бесовскому прельщению показалось Петру, что стоит чудище около двери кельи, хотя в действительности это было окно, за которым была пропасть. Испугавшись страшилища, он бросился бежать в «дверь» и, разбив стекла, упал в пропасть. Как он летел, не помнил, не чувствовал уже ничего. Но, удивительно, что он, упав в пропасть, не разбился, а только повредил себе ноги, оставшись на всю жизнь хромым.

Живший высоко на горе русский монах Павел заметил в глубине пропасти лежащего человека и сказал об этом отцу Макарию, который уже недоумевал, куда девался его послушник. Тут они увидели упомянутое варево, и им стало все понятно. Спустившись в пропасть, они на руках окружным путем принесли Петра к Хаджи Георгию. Опытный старец дал Петру выпить сразу три стакана оливкового масла, чтобы остановить действие ядовитого зелья. Но больной сильно ослаб. Старец совершил над ним таинство елеосвящения, но улучшения не было. Тогда с разрешения отца Феофана, у которого Петр был в тот момент послушником, он постриг его в великую схиму с именем Парфений. Над ним прочитали отходную, и старец

Хаджи Георгий положил на лицо Парфения икону «Скоропослушницы», которую взял из своего храма. Великая схима, принятая на Афоне, подразумевает, что тело монаха должна принять святогорская земля. Произошло чудо: схимонах Парфений не умер и через два месяца был абсолютно здоров. Икона была передана новому схимонаху, и он до конца своей жизни хранил ее и почитал как чудотворную.

Отныне и до самой смерти место схимонаха Парфения было здесь, на афонской земле. Не он выбрал себе дорогу, а Сам Господь поставил его на афонскую стезю. И он стал единственным русским послушником великого старца. Пришлось выучить греческий язык. Постепенно стали приходить и другие русские, которые искали старцев, подобных отцу Георгию. Здесь следует отметить, что в этой келлии был самый суровый на Афоне устав. Масло, вино, рыбу, сыр, яйца здесь не вкушали даже в Пасху. Не обходилось и без искушений. Некоторые старцы обвиняли отца Георгия в том, что многие его молодые послушники умирают, не вынося подобного сверхтяжелого устава⁴⁹⁷.

После смерти Хаджи Георгия в 1886 году его место [старца] занял схимонах Парфений. К тому времени братство Хаджи Георгия, сменив несколько мест, поселилось в Благовещенской келлии около Кареи. Келлия была известна своим книгоиздательством и благотворительностью. Раскрываем всем известную книгу «Посмертные вещания преподобного Нила Мироточивого Афонского» и читаем, что издана эта книга Благовещенской келлией старца Парфения на Афоне. Впервые русский читатель уви-дел эту книгу благодаря афонскому старцу.

Жизнеописание старца Хаджи Георгия было также составлено и издано его учеником Парфением, его можно прочесть в упоминавшейся уже книге иеромонаха Антония. Кстати, и после смерти старца отец Парфений со своей многочисленной братией держался его устава – самого строгого на Афоне. Большевик Семенов, посетивший Афонскую Гору до революции, возмущался в своих записках, изданных в России с целью нанести удар по авторитету чтимого в народе святого места, что никто из молодых не может удержаться в келлии у отца Парфения, что подобные мучения голодом могут вынести только старики.

Как и во многих других афонских келлиях, здесь занимались иконописанием, и обитель прославилась своими иконами не только в России, но и за рубежом. Иконы, написанные братией Благовещенской обители, можно было встретить и в Берлине, и даже в Америке. Рижский архипастырь в свое время благодарил отца Парфения за иконы, присланные для Задвинской Троицкой церкви.

Благотворительность же отца Парфения стала легендарной. Мало того что никто из афонских сиромахов и бедняков не уходил без «благословения» – так на Афоне называется специальный дар, но отец Парфений получал по тридцать писем в день от российских бедняков, на которые отвечал.

«На широком дворе кучка нищих монахов пандахусов*, болгар, греков – все ждали милостыни от старца схимонаха Парфения... С особой наивностью, которая бывает только лишь у невинных детей, да чистых сердцем и помыслом людей, он тщетно изыскивает способы накормить и напоить алчущих и жаждущих», – пишет один из посетителей келлии. «Не забывайте бедных и помните, что дающему Господь воздаст вдвое; помните, что мы, бедные келиоты, зависим от всего, от всяких случайностей, а вы человек, пишущий в газетах, не пишите в них неправды», – эти слова, сказанные схимонахом Парфением при прощании, врезались в память одному из паломников.

Схимонаха Парфения знали далеко за пределами Афона. Не оставил отец Парфений без внимания даже японскую миссию и отправил в Страну восходящего солнца четыре иконы с частицами мощей, за что была получена от святителя Николая письменная благодарность.

Как истинные русские монахи, отец Парфений и его сподвижники немало потрудились на ниве евангельской проповеди. В Благовещенской келлии были два монаха – отец и сын – по рождению татары. И отец Парфений разглядел в младшем из них, Иоакиме Красильникове, ревность по Богу и отправил его в Палестину для изучения арабского языка, чтобы сделать его миссионером среди арабских народов. Но Господь распорядился несколько иначе: Иоаким поступил на Казанские миссионерские курсы и остался в России для проповеди среди своего народа. Скоро иеромонахом Иоанном (таково было его монашеское имя) был организован Крященно-Татарский скит в пределах Казанской епархии. Отцу Иоанну было суждено немало потрудиться для просвещения татар. Не нужно говорить о тесной связи проповедника со своим афонским старцем. Так, усилиями отца Парфения было напечатано двадцать тысяч экземпляров брошюр религиозного содержания на татарском языке. Православное братство святого равноапостольного князя Владимира в Берлине избрало схимонаха Парфения своим почетным членом.

В начале двадцатого столетия отец Парфений начал постройку еще одного храма во имя Воскресения Христова.

В келлии были свои святыни и достопримечательности: чудотворная икона «Скоропослушница» и частицы мощей, а также Святое Евангелие – дар Государыни Марии Александровны.

В заключение приведем слова из описания Благовещенской келлии, изданного в 1901 году: «Много раз пришлось побывать мне на Святой Горе – я хорошо ознакомился с тамошними монастырями, ознакомился с их уставами, внутренними порядками и образом жизни их братии. Не раз мне приходилось проводить несколько дней, а иногда даже и недель в монастырях этих, причем я, конечно, не мог не отдать справедливости их строгому уставу, труднической жизни их братии и благолепию совершаемого в них богослужения. Однако я должен сознаться, что душа моя жаждала чего-то иного: слишком большое многолюдство, неизбежное при этом оживление – все это заставило меня подумать о более тихой жизни, которая дала бы мне возможность отрешиться от всего житейского и стать лицом к лицу с природой и ее Божественным Строителем.

Под влиянием такого настроения я невольно обратил внимание на более мелкия обители, известные на Афоне под именем келлий. На расспросы мои относительно этого предмета все монахи, к которым я обращался, как бы сговорясь, указывали мне на настоятеля, или, по-афонски, старца келлии Благовещения Пресвятые Богородицы – отца Парфения, говоря, что там найду я тишину и спокойствие и увижу в братии образец исполнения христианских обязанностей»⁴⁹⁸.

Отец Парфений с благоговейной ревностью собирал по всему Афону разные древности. Ему по наследству достались безценные святыни. Вот что пишет об этом отец Денасий (Юшков): «Отец Парфений, не обладая излишками тленных богатств, имеет безценное богатство, заключающееся во множестве больших и малых частиц святых мощей Угодников Божиих, наследственно перешедших к нему от его старца духовника – Хаджи Георгия, а тому, в свою очередь от его старца, духовника многих монастырей, пустынников и двух патриархов отца Неофита Караманлы, прожившего на Афоне 88 лет, а всего от роду 106 лет»⁴⁹⁹.

Отец Парфений сначала был большим ревнителем имябожников, много боролся с противниками, издавал и листки об этом, но в 1913 году осознал губительность дальнейшего раздора среди русских монашествующих и отрекся от этого учения.

Близкое духовное родство имел отец Парфений со старцами Руссика, именно ему было поручено сказать прощальное слово во время погребения игумена Макария (Сушкина). И с последующими игуменами, и с другими старцами он поддерживал духовные отношения как в виде личных отношений, так и письменно⁵⁰⁰.

Жизнеописание отца Парфения не будет полным, если мы не включим в него описание одного весьма знаменательного и интересного события, произошедшего в городе Перми в начале этого века: 21 июля 2006 года в этом городе произошел пожар, вследствие чего сгорел почти целый квартал. Чудом сохранился лишь один дом, хотя слева, справа и сзади стоящие от него дома все сгорели дотла. Никто не мог объяснить, почему пожар не затронул этот дом, естественных объяснений для этого не было, пока не нашли одну фотографию в этом доме. На ней был изображен иеросхимонах Парфений (Гвоздев), а на обратной стороне была следующая надпись, сделанная его рукой: «На добрую память кузену А. Смолеву. Где моя карточка будет, воров и пожара там не будет. Просим быть милостивыми к бедным. Афон. П. Х. Г. (предположительно это первые буквы благословения – пусть хранит Господь). 25 марта 1910 г. Схм. Парфений».

Преставился отец Парфений 28 декабря 1917 года. Похороны были торжественными: присутствовали архиереи, почти все протатские руководители и множество монахов.

Иеросхимонах Кирилл⁵⁰¹ (в миру Капитон Илларионович Абрамов) родился 26 февраля 1845 года в станице Мелеховской Донской области. Первоначальное образование он получил в местном народном училище, а затем продолжил обучение в Новочеркасском окружном училище, курс которого окончил на 15-м году жизни в 1860 году.

Воспитанный в глубоко и искренне религиозной семье своих родителей, Капитон, от природы одаренный Богом блестящими способностями, с детства искал духовной пищи. И в его душе очень рано сложилось определенное желание и твердое намерение посвятить себя и свою жизнь иночеству. В своих душевных помыслах и стремлениях к иноческим подвигам юный Капитон нашел поддержку у своего отца, который также решил окончить свою жизнь в иночестве и для этого отправиться на Святую Гору Афон.

С искренней, неподдельной радостью юный Капитон узнал об этом решении своего отца и стал умолять взять его с собой. Святая Гора Афон – излюбленный удел Божией Матери, колыбель общежительного православного иночества, для многих благочестивых людей была местом истинной реализации христианского учения, местом благодатным.

Таким его видели и старик Абрамов, и юный, благочестиво настроенный его сын Капитон. Увидеть Святой Афон, пожить на нем, стать иноком афонской обители, принять живое участие в молитвенном бдении и подвигах многочисленного афонского братства стало заветной мечтой юного Капитона.

15-летний Капитон вместе с родным отцом прибыл на Афон, и они оба поступили в монастырь святого великомученика Пантелеимона. Старец Иероним с радостью принял их и благословил на прохождение иноческого жития, назначив каждому из них особый вид послушания: юному Капитону – клиросное с присоединением некоторых работ по обители, а старику – отцу его – заведывание канцелярией и хозяйством.

Но вскоре Абрамовы оставили Руссик и перешли на келлию святителя Василия Великого, где оба были пострижены в мантию с переименованием Капитона в Кирилла, а Илариона в Иринарха. Здесь же Кирилл был в 1865 году рукоположен в иеродиакона и в иеромонаха. Эта была небольшая, бедная обитель, но Абрамовым понравилась строгая жизнь ее насельников, образцовый порядок церковной службы и келейной жизни и особенно высокия качества ее настоятеля – старца

Митрофана, известного на Святой Горе своей мудростью, благочестием и высокими подвигами. Вскоре после этого отец Кирилла, старец Иринарх, принял обет молчания и заперся в уединенной темной келье, где жил до мирной кончины своей, последовавшей в 1880 году. Смерть любимого и дорогого отца еще более укрепила в Кирилле молитвенный дух и окончательно направила его на путь самоотверженного служения Богу.

В 1882 году после кончины старца келлии святителя Митрофана отца Кирилла избрали новым ее настоятелем. Но Промыслу Божию угодно было послать отцу Кириллу в новом звании настоятеля обители такия тяжкия испытания, неприятности и страдания, что он вынужден был совершенно оставить ее и искать себе пристанища в новой обители.

С 1883 года отец Кирилл стал настоятелем келлии святителя Иоанна Златоуста Хиландарского монастыря. Новая обитель была крайне запущена, не было в ней ни построек, ни хозяйственных принадлежностей, ни удобств для жизни иноков. Для благоустройства этой древней обители, видимо, Господь послал великого подвижника и неустанного труженика, который своим усердием, мудростью и трудами сумел возродить ее. Среди многих других новостроек был величественный храм во ознаменование чудесного спасения царской семьи в 1888 году. Мысль отца Кирилла о построении этого храма была с радостью встречена многочисленными его почитателями как в России, так и среди балканских славян. Явились щедрые жертвователи, потекли многочисленные крупные и малые, но искренние дары на это святое дело. Храм был заложен 27 ноября 1888 года и через три года закончен. Он был освящен 13 ноября 1894 года. Храм этот являлся одним из наиболее великолепных храмов Святой Горы и служил драгоценным памятником духовно-молитвенного общения Святой Горы с Россией.

Отец Кирилл был прежде всего высокодуховным подвижником. Вот каким увидел отца Кирилла и насельников его келлии один из паломников: «Среднего роста, стройный, он стоял неподвижно во всем величии своего иеромонашеского облачения, с сияющим крестом на груди (30 лет в священноиночестве, имеет набедренник, крест и палицу) и с молитвою на устах. Глубокий пламенный взор его устремлен был на святой алтарь. Вокруг него в благоговейном порядке стояли иеромонахи, иеродиаконы и певчие – монахи, которые похожи скорее на ангелов, нежели на людей»⁵⁰².

Отец Кирилл был также одним из главных инициаторов формального объединения русского иночества на Афоне. По его личной инициативе и трудами 14 мая 1896 года образовалось на Афоне «Братство русских обителей афонских в память священного коронования Государя Императора Николая II». Его же усилиями и трудами был составлен устав братства, которое и стало с успехом помогать русскому иночеству на Афоне. Отец Кирилл также устроил русскую школу в Константинополе для русско-славянских жителей города с интернатом для 14 детей. 19 декабря 1902 года в присутствии русского посланника и многих высокопоставленных лиц состоялось освящение школьного здания, главным попечителем и управителем которого стал директор русского Археологического института в Константинополе Ф. И. Успенский.

Зная высокий ум и чрезвычайную энергию отца Кирилла, сербский митрополит Михаил решил поручить ему великое и весьма трудное дело обновления и благоустройства знаменитого памятника Сербского государства и православной святыни Сербии – Дечанской Лавры, устроенной сербскими королями и под гнетом турок дошедшей до полного запустения и разорения. Отец Кирилл принял на себя великое и трудное дело обновления и благоустройства этого великого памятника Сербии. 14 февраля 1903 года Призренский митрополит Никифор с настоятелем обители святого Иоанна Златоуста отцом Кириллом заключили и подписали в городе Призрени формальный договор о передаче Дечанской Лавры Свято-Златоустовской Афонской обители в целях ее обновления и благоустройства как внешнего, так особенно внутреннего. Так, с 1903 года отец Кирилл стал одновременно и настоятелем Высоко-Дечанской Лавры в Сербии. Как ни велико было запустение Лавры, ставшей ко времени ее перехода во владение отца Кирилла и его о Христе братии совершенно безлюдной и необитаемой, тем не менее усердием и ревностью отца Кирилла при материальной помощи Златоустовской обители Лавра быстро стала возрождаться и через 10 лет была полностью восстановлена в прежнем великолепии. Восстановительные работы требовали много денежных средств, поэтому отец Кирилл часто прибегал к помощи жертвователей из России. Во время одной из таких поездок на Родину он тяжело заболел и больше не смог возвратиться в родные свои обители.

Преставился ко Господу отец Кирилл 15 февраля 1915 года в Москве и был погребен на кладбище Московской Покровской церкви (в Царском Селе), принадлежащей Алексеевскому женскому монастырю.

Схимонах Кириак (в миру Кирилл Калинович Свинолупов) был уроженцем села Свинухи Балашовского уезда Саратовской губернии. Еще очень молодым родители женили его против его воли. Он был юн и подчинился воле родителей, но отныне для членов своей семьи дома присутствовал только внешне, внутренне он был всецело с Богом. Кирилл мечтал о монашестве и надеялся, что когда-нибудь его мечта сбудется. И действительно, на десятом году семейной жизни его жена умерла во время родов вместе с новорожденным, оставив ему лишь одного 9-летнего сына по имени Викентий. После этого несчастья Кирилл и дня не стал ждать: мальчика оставил своим родителям на воспитание, а сам, продав свою избу, отправился на Афон.

В 1863 году Кирилл прибыл на Афон, три года присматривался, где бы ему устроиться, жил по разным обителям, а в 1866 году за 1000 рублей приобрел каливу без церкви на территории Пантократорского монастыря, где через год сам своими руками построил новую церковь во имя Сретения Господня. Здесь же он был пострижен в мантию с именем Кирилл, а в 1869 году в схиму с именем Кириак. Он вел очень строгую монашескую жизнь, жил один и так собирался закончить свою жизнь в безмолвии и молитве. Но в 1873 году случилось чудо, его посетил 19-летний сын Викентий, который заявил, что тоже решил стать монахом. Радости отца Кириака не было границ. Он благодарил милостивого Бога за такое незаслуженное утешение и милость. Викентия в 1877 году постригли в мантию с именем Виктор, в 1880 году рукоположили в иеродиакона, а в 1886 году – в иеромонаха. После смерти отца именно он стал старцем келлии. Так вместе в подвигах и молитве жили отец с сыном, помогая друг другу нести непростое бремя подвижничества. Вскоре к ним присоединились еще несколько русских иноков, и отец Кириак стал также духовным отцом этих уже духовных своих детей.

В августе 1891 года отец Кириак умер, и братия новым настоятелем келлии выбрала отца Виктора. Вот как описывает обстановку этой келлии отец Денасий (Юшков): «На Капсальской горной местности, или на „Капсале“, по здешнему выражению, находится много замечательных священных мест. Когда поднимаешься от Ильинского по крутому подъему малой тропинкой на самое темя Капсалы, то, немного пройдя, налево в стороне от главной дорожки увидишь маленькую невзрачную каливку, но весьма замечательную. В ней более тридцати лет постнически подвизался ученейший и известный старец Никодим Святогорец, скончавшийся в начале нынешнего [XIX] столетия. Неподалеку от этой каливки небольшая келлия в честь Сретения Господа, где уже лет 30 подвизались русские – отец с сыном (по плоти); отец, он же старец келлии – схимонах Кириак (скончался в августе 1891 года), а сын и ученик его – иеромонах Виктор. В этой келлии прожил целую зиму, в бытность свою на Святой Горе, известный старец Стефан, ныне уже перешедший в вечность, основатель мужского монастыря по афонскому уставу, что близ Вятки „на Филейках“. Церковица при келлии маленькая, но чистенькая, иконостас русского вкуса и для пустыни чистенький. Кругом келлии небольшая местность усажена виноградными лозами, смоковничными, ореховыми и другими ягодными деревьями, только в малом количестве. Есть и большое шелковичное дерево»⁵⁰³.

После смерти своего родителя отец Виктор, имея четырех помощников, смог достойно продолжить начатое им дело. Он всячески старался поддерживать в обители молитвенный дух. Служил Литургию ежедневно и вдобавок выполнял те отшельнические правила, которые установил его отец. О расширении келлии и умножении братии он не заботился. Так впятером несли они до конца жизни общий братский крест. Отец Виктор никогда не покидал своей обители, хотя иногда была в том большая нужда, но он полностью доверял Промыслу Бога и ничуть не заботился о материальном. И действительно, Господь в трудные времена их чем-то утешал: то появлялись благотворители, то из Руссика получали материальную помощь, и так, не поддаваясь суетным помыслам, они жили спокойно, посвятив все свое время молитве и духовному совершенствованию.

В 1904 году отца Виктора постригли в схиму с тем же именем. Когда он умер, нам не известно, по всей видимости, в конце 20-х годов XX века.

Схимонах Иоанн⁵⁰⁴ (в миру Илия Гарус) родился в 1833 году в крестьянской семье Черновицкого уезда Буковинской области. Отец его был молдаванином, а мать малороссиянкой. Илия был женат и имел двух дочерей.

Любимым занятием Илии было чтение Псалтири, поэтому все его уважали и в случае смерти кого-нибудь приглашали его читать над покойником. В скором времени он овдовел и вместе с семейством переехал в Каменец-Подольскую губернию. На новом месте он жил недолго и вместе с отцом своим поступил в Преображенский монастырь, близ местечка Бершад, а дочерей послал в женский монастырь на Волыни.

Послушник Илия после смерти отца решил поехать на Афон. Забрав свой увольнительный лист, он отправился в Одессу, где тяжело заболел. В таком состоянии он дал обет: если выздоровеет, приедет на Афон, станет монахом, не будет есть ни сыра, ни яиц, ни молока, ни рыбы, ни масла. Вскоре после этого он выздоровел и, получив разрешение, выехал из Одессы в Константинополь, а оттуда на Афон.

Имея стремление и ревность подражать древним великим подвижникам в житии постническом и пустынном, Илия путешествовал по Святой Горе и искал себе духовного наставника. В это время на Керашях в пещере высокого крутого утеса безмолвно подвизался отец Пахомий, серб, к нему и добрался Илия и усиленно просил его принять к себе в ученики. Отец Пахомий, узнав из рассказов его прошедшую жизнь и стремление к жизни строго-подвижнической, принял его и с течением времени постриг в схиму с именем Иоанн.

Постригая его, отец Пахомий не снял с него постничества, а подтвердил продолжать его до смерти. В одно время отец Пахомий, желая испытать в своем ученике отсечение воли, приказал ему есть все предлагаемое, что отец Иоанн беспрекословно исполнил. Видя такое послушание воле старца, отец Пахомий снова позволил ему держаться постного правила.

Шестнадцать лет жил он со своим старцем, подвизаясь в различных подвигах покаяния и укрощения плоти. По исполнении дней жизни старец Пахомий мирно скончался, оставив отцу Иоанну в наследство подвижничество, пустынничество и постничество.

Всю свою жизнь на Афоне, как и старец его, отец Иоанн стремился к самому глубокому безмолвию в возможной дали от жилищ других. По этой причине он нередко переходил с места на место, если усматривал какия-нибудь неудобства для безмолвия.

В одно время он жил в разных каливах на Керашях. За это время у него побывало три или четыре ученика. Три раза он селился в пустыне Новая Фиваида и построил там четыре каливки. Живя здесь, он часто удалялся в самые глухия места. В такие походы он забирал с собой сухари, топор, лопату, кирку, чайник и холстянный полог – все это в мешок и на плечи. Утомившись или при приближении ночи, он располагался где-нибудь на полянке, расчищал место, раскидывал над собою на ветвях дерева полог и таким образом устраивал шатер. В случае недостатка провизии или воды он не слишком беспокоился и проводил по несколько дней без них.

Церковное правило он исполнял по четкам. За келейный канон он пребывал по два часа сидя в занятии умно-сердечной молитвой. Все остальное время немного читал, размышлял и большую часть старался пребывать в молитве.

В келье у него не было ни стульев, ни табуреток, ни койки, ни кровати. Он никогда не ложился на бок или на спину, а спал всегда в сидячем положении на полу на разостланном войлоке. Хотя грамоту знал посредственно, но очень ясно и легко объяснял труднообъяснимые места из аскетических сочинений святых отцов и из Священного Писания. Иногда умными очами он видел козни врага так ясно, как бы телесными. От всегдашнего пребывания в молитве нрава он был незлобивого, кроткого и терпеливого.

Жившие с ним ученики тоже должны были держаться постного устава, и очень редко он давал им разрешение на масло и вино. Святых Таин отец Иоанн приобщался по возможности еженедельно. Один ученик говорил, что однажды видел отца Иоанна, идущего по приобщении Святых Таин в свою каливку, сияющего паче солнца. Ученик этот решился только через полтора года открыть старцу об этом и просил объяснить ему причину этого. «Ради того, – отвечал старец, – чтобы ты имел ко мне доверие!» Отец Иоанн ежедневно совершал бдение, начиная с вечера и заканчивая его на другой день. В это время он пребывал в умной молитве.

Под конец жизни отец Иоанн оставил Фиваиду и забрался в глубочайшую пустынь между Катунаками и Керашями, над взморьем. Но недолго он тут жил. В одно время в скиту святого Василия вспомнил о нем близкий ему по духу старец отец Варнава. Призвав своего ученика, он послал его навестить отца Иоанна и справиться, жив ли он. Действительно, ученик нашел его едва живым. Когда он вернулся к отцу Варнаве с этой вестью, то тот послал его к русскому духовнику отцу Иродиону в том же скиту, но его дома не оказалось. Отсюда он побежал на Катунаки к духовнику отцу Игнатию болгарину, но, пока тот по очень трудным тропинкам дошел до пустыньки умирающего, отец Иоанн, не дождавшись, испустил дух свой в руки Господа. Это было 11 ноября 1892 года. Тут же на месте он и был погребен.

Всю жизнь свою на Афоне он очень усердно занимался умно-сердечной молитвой и стоял на высокой ступени преуспеяния в этом делании. Близкие к нему говорили, что он сподобился весьма многих духовных видений, многие из подвижников обращались к нему за советами.

Отец Виссарион⁵⁰⁵ родился в 1807 году в Гурийском княжестве Грузинского царства. При святом крещении ему было дано имя Василий.

Родители его – протоиерей Максим и жена его Анна – принадлежали к дворянской фамилии Кикодзе. Отец состоял при дворе владетельного князя Гурии Мамия Гуриели, скончавшегося в 1810 году, вскоре после того, как тот добровольно перешел со всем своим княжеством в подданство России.

В тогдашнее время образование молодых людей, как светских, так и духовного сословия, начиналось дома под руководством родителей и старших в семействе, а заканчивалось в стенах монастыря. Учебниками служили церковно-богослужебные книги и святоотеческие сочинения, находящиеся при церквях, большинство из которых были рукописные. Такое же образование получил и Василий: сначала дома под руководством родителей, а потом в монастыре Намарневи, который находился в Лечхумском уезде Кутаисской губернии, где жил его дед с отцовской стороны – бывший иерей Герасим, а теперь схимонах Герасим. После кончины своего деда Василий немедленно оставил своих родных и удалился на Святую Гору Афон.

В 1835 году 28-летний Василий высадился на афонский берег. Его намерением было в первую очередь повидаться с известным грузинским подвижником того времени отцом Венедиктом (Киотишвили)⁵⁰⁶, который жил в Иверском монастыре.

Старец обрадовался его приезду, ласково встретил и сказал: «Давно я желал иметь ученика и жить отдельно на келлии, но грузина не находил».

Итак, отец Венедикт, приняв к себе в ученики Василия, испросил себе у старцев Иверского монастыря благословение – перейти на безмолвие на келлию святого пророка Илии, находящуюся на высоком холме, против самого монастыря, и переселился туда вскоре по прибытии Василия.

После этого отец Венедикт постриг Василия в великий ангельский образ, т. е. в схиму, назвав его Виссарионом.

Около 30-ти лет прожил отец Виссарион вместе со своим старцем и под его опытным духовным руководством, восходя по ступеням подвижничества. Затем еще около 30 лет после блаженной кончины его в 1862 году. Подвижническая и смиренная жизнь старца известна была только Богу-Всеведцу и посторонним не могла быть открыта, так как старец Венедикт был любителем глубочайшего безмолвия. После же отхода старца в блаженную вечность отец Виссарион по незнанию языков, ни греческого, ни русского, также мало с кем входил в какое либо общение, когда нередко сама собой обнаруживается доброта или недоброта внутренней, духовной жизни подвижника. Но для познания духовного состояния отца Виссариона не нужно было долгих бесед с ним, он обладал таким смиренномудрием и простосердечием, что нередко приходил в состояние маленького ребенка и один взгляд его достаточен был видевшему его, чтобы познать высоту его духа. Ясно, что его сердце было очищено в результате долгой и упорной молитвы. Он занимался умно-сердечной Иисусовой молитвой, и вот это-то прилежное занятие и неусыпное призывание на помощь Всесладчайшего Иисуса перерождает подвижников благочестия и нередко из свирепых и гневливых делает их подобными незлобивым и смиренным младенцам. Но младенцами они становяться не обыкновенными, а младенцами о Христе Иисусе, как говорит Апостол: «...злобою младенствуйте, умы же совершени бывайте» (1Кор. 14:20).

На большие монастырские праздники отец Виссарион приходил в Иверский монастырь и там прислуживал тем, кто его приглашал. Более всего ему приходилось прислуживать почетным старцам, помогая их ученикам готовить и подавать еду. Монастырские рабочие, узнав доброту отца Виссариона, тогда еще не старца, всегда старались бывать около тех келий, где он прислуживал. Бывало, когда он несет большой поднос с различными угощениями, его уже осаждают несколько человек, прося уделить им какой-нибудь кусочек с подноса. Отец Виссарион, как бы не обращая на них внимания, по пути раздавал чуть не половину подноса. Послушники и соприслужники его, заметив это, начинали жаловаться своим старцам на это своеволие доброго отца Виссариона, но те, зная его простосердечный характер, налагали пальцы на свои уста и этим по восточному обычаю подавали повелительный знак к молчанию.

Случалось некоторым монахам в присутствии его заводить разговор о неприятностях в Иверском монастыре и невольно переходить к осуждению властных старцев и высказываниям неудовольствий на них. Едва только, бывало, услышит отец Виссарион эти пересуды, никогда не извинительные, сейчас же старается остановить их: «Нет, нет, старцы наши добрые, очень добрые; они нас поят, кормят, одевают, спаси их Господи» и т. п.

Он никогда не носил новой одежды, белья и обуви. И если случалось, что кто-нибудь в монастыре даст или пришлет ему что-нибудь новое, то он непременно отдаст кому-нибудь из своих, а себе, если нужно, возьмет поношенное.

Под конец жизни старец много лет страдал обычным на Афоне ревматизмом: пальцы на руках старца были искривленные, а когда он лежал, то одну руку вынужден был всегда держать высоко в петле, прикрепленной к потолку. Святых Таин Тела и Крови Христовых старец приобщался часто, каждый раз, как только бывала возможность. Старший его ученик, белый как лунь и тоже больной ревматизмом, духовник иеросхимонах Христофор очень часто совершал Божественную Литургию и причащал своего старца.

В октябре 1893 года отец Виссарион совсем слег в постель и более уже не вставал. Он до того ослабел, что не в силах был произносить полной Иисусовой молитвы, т. е. «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешного», а только непрестанно шептал: «Господи... Господи...» (по-грузински: «Упало, Упало» – с ударением на первой и последней буквах).

Напутствованный приобщением Святых Таин Тела и Крови Христовых, с молитвой на устах отец Виссарион тихо и мирно предал свой дух в руки Божии 9 октября 1893 года.

На другой день, 10 октября, было совершено погребение усопшего, в котором участвовали прибывшие из Иверского монастыря два архимандрита и почетные из проэстасов* (греки) и почти все братство грузинской Иоанно-Богословской келлии.

Старец Виссарион прожил на Афоне 58 лет, из которых 27 лет был при старце Венедикте послушником, и все это время на одном месте в названной келлии святого Пророка Илии.

Схимонах Григорий⁵⁰⁷ (в миру Георгий Ратиани) родился около 1820 года в дворянской семье Кутаисской губернии. Мальчик при святом крещении был наречен Георгием.

О жизни Георгия Ратиани почти до 35-летнего возраста нам ничего не известно. Как и где он провел это время, мы не знаем. Можно полагать, что он находился у родных, воспитывался в христианском благочестии. Семейными узами он не был обременен. Можно лишь догадываться, что в кругу родных он выучился грамоте и занимался чтением житий святых и святоотеческой литературы, так как, достигнув возраста тридцати пяти лет, он задумал тайно удалиться в Иерусалим, а оттуда на Святую Гору, чтобы поступить в монахи.

Никому не сказав о своем намерении и ни с кем не посоветовавшись, не имея средств и не имея возможности получить паспорт, он тайно ушел из дома, решив достигнуть Иерусалима. Но как раз в это время началась Крымская война, и войска турецкого военачальника Омар-паши заняли большую часть Грузии на расстоянии 50 верст от Тифлиса. Были перекрыты все пути к портам, и не было никакой возможности выехать из Грузии. Но Георгий настойчиво искал путей осуществления своего замысла и не побоялся обратиться даже к турецкому начальству. Только Омар-паша высадился в Зугдиди, как сразу заявился к нему Георгий с покорнейшей просьбой принять его.

Предполагая, что неизвестный грузин желает передать что либо особенно важное, паша приказал привести его. В это время у паши находились два важных сановника – английский и французский. Георгий, представленный паше, заявил, что он желает побывать в Иерусалиме, но не имеет средств, почему и просит его дать ему возможность отправиться туда. Паша, желая понравиться своим гостям, дал распоряжение тотчас же отправить его к месту назначения на пароходе. Но неизвестно, какое было на самом деле распоряжение этого паши, так как последующие события противоречили духу его приказа. До Трапезунда Георгий доехал вполне благополучно, но здесь же начались его мытарства. Трапезундский паша, заподозрив в нем шпиона, приказал бросить его в темницу. Бедного дворянина отправили в сырой подвал, куда ссыпали уголь и где не было чистого воздуха, необходимого для свободного дыхания. Сюда же подавали ему воду, сухари и хлеб. Здесь его продержали или, вернее, промучили целых полгода. По истечении полугода в угольном подвале, его отправили в Константинополь и здесь опять посадили в тюрьму с прочими русскими военнопленными. Греческий Патриарх, знатные греки и немецкий посол присылали пленникам милостыню – разную провизию, а немецкий посол сам лично посещал их и утешал. Но состояние заключенных все ровно было ужасным. Только после окончания войны их всех освободили. Освободили и Георгия.

Обретя свободу от тяжкого плена, Георгий заявился к Патриарху Кириллу VII, Амасийскому (1855–1860) и просил у Его Святейшества помощи доехать до Святой Афонской Горы. Патриарх с любовью принял его и дал ему возможность отбыть на Афон.

Прибыв на Святую Гору, истомленный и измученный пленом Георгий добрался до отца Венедикта (Киотишвили), который в то время подвизался на келлии пророка Илии с отцом Виссарионом (Кикодзе). Он был им принят и вскоре пострижен в монашество с именем Григорий.

Будучи в плену, Григорий волей-неволей приучился к многоразличным лишениям, к голоду и холоду и всему прочему, что сопряжено с бытом пленников, да еще оказавшихся в руках турок, считающих всех христиан за нечистых животных. Сделавшись святогорским монахом, вдобавок к этому под руководством постника и безмолвника отца Венедикта, отец Григорий без особого труда превратился в самого усердного постника и молитвенника.

Отец Григорий имел один из бесценных даров Божиих – дар плача слезного. Для приучения себя к бодрствованию, а вместе для удобства к самовниманию он по ночам ходил вокруг монастыря. Ночное время всегда удобнее для подвижников благочестия. В это время, когда все движущееся от дневного утомления предается сну, они бодрствуют, рассматривая свою многогреховность и поврежденность и иногда с воплем, стенаниями и слезами горькими взывают к милосердному Господу о пощаде, помощи и помиловании, а иногда в чувствах благодарности к Господу за Его бесчисленные благодеяния к роду человеческому, к себе самим и ко всей твари проливают источники слез благодарных, слез сладостных.

Подобно этому и отец Григорий в своих ночных бодрствованиях переживал и перечувствовал все это. Дар плача, дар драгоценнейший, но вместе с тем он принимается Дароподателем как жертва от человека и щедро вознаграждается любвеобильнейшим Господом.

Отец Григорий при жизни на Афоне не пил ни вина, ни раки (водки). Никогда ни в чем он не делал себе послаблений. Очень часто, особенно по ночам, бичевал свое тело, чтобы оно не препятствовало его духовным устремлениям, и спал на голом полу, и то очень мало. При всем этом самоистязании он был достаточно крепок телом, часто прислуживал немощным монахам, выполняя за них тяжелые послушания.

Все суточное богослужение он вычитывал всегда один и пребывал всегда в страхе Божием. В свой монастырь (Иверон) по совету своего духовного руководителя, опытного иеромонаха отца Феодосия (Эристави), ходил очень редко, только на двунадесятые праздники. Частое хождение должно было повлечь за собой и нежелательные знакомства с монастырскими монахами и паломниками, а любое ненужное общение с людьми могло дать пищу для пересудов и осуждения, что для отца Григория казалось, как и есть на самом деле, смертным грехом.

Наконец после 35-летнего строгого подвижничества настало для отца Григория время отшествия в нестареющую вечность. В субботу вечером 6 января 1890 года отец Григорий пожелал сходить в монастырь. Повидался там со всеми старшими братиями, поговорил, попросил благословения и святых молитв. Отсюда отправился к бывшему Константинопольскому (1878–1884) Патриарху Иоакиму ІІІ, пребывающему на покое на Святой Горе на расстоянии менее часа ходу от Иверского монастыря. Не застав Патриарха, отец Григорий возвратился домой. На другой день, в воскресенье, во время вечерни он плакал особенно долго. Затем заболел и два дня находился в бесчувственном состоянии. Когда он очнулся, то исповедовался и приобщился Святых Христовых Таин – Тела и Крови Христовых. По его личному желанию в воскресенье, 14 января, пришел к нему его духовный руководитель с Богословской Грузинской кельи иеромонах отец Феодосий.

Отец Феодосий, зная из святоотеческих писаний, из рассказов других и из своих наблюдений, что коварный враг человеческого спасения во всю жизнь не оставляет возможности строить козни и сплетать сети для подвизающихся, а в особенности в предсмертные минуты весьма заботится как-нибудь уловить в свои сети «аще возможно, и избранные» (Мф. 24:24; Мк. 13:22), старался ободрить и возогреть в умирающем веру и, указывая ему на распятие, сказал: «Вот смотри теперь на распятие Господа нашего Иисуса Христа, Спасителя всего рода человеческого». Изнемогающий отец Григорий с умилением взглянул на изображение Распятого за грехи всего мира, и луч радости блеснул на его лице. Это ясно показало, какой живой верой он был исполнен и что он отходил в вечность в надежде на милосердие Божие. Так напутствованный таинством еихаристии 14 января 1890 года схимонах Григорий мирно предал дух свой в руки Божии.

Иеросхимонах Евгений был сыном генерала и находился в родстве с министром внутренних дел Российской империи Иваном Николаевичем Дурново (1834–1903). Сам был военным и в чине поручика участвовал в обороне Севастополя 1853–1855 годов. Был высокообразованным человеком и говорил на нескольких языках.

После отставки с военной службы поступил в Николо-Угрешский монастырь в России, где был пострижен в монахи и рукоположен в иеромонаха. Был учеником и келейником архимандрита Пимена, настоятеля Николо-Угрешского монастыря, а впоследствии был благочинным, уставщиком и регентом.

Приехал на Афон в конце 1876 году паломником, но начавшаяся Русско-турецкая война не позволила ему вернуться домой. Поселился в отшельнической каливе в Кавсокаливском скиту. Краткую историю его жития на Афоне передает нам отец Денасий (Юшков): «В недавнее время тут же, в Кавсокаливе, безмолвствовал с учеником некто отец Евгений, иеромонах Угрешского монастыря, и уже много лет посильно подвизавшийся на Святой Горе. Но после некоторых неудобств, причиненных его душевному миру, он продал свою келлию, а полученную за нее сумму всю целиком украл у него ученик, который скрылся затем неизвестно куда. Теперь [в 1889 году] он отшельничествует на Капсале в небольшой каливе, находящейся в очень безлюдном месте. При ней небольшой виноградник, несколько деревьев черешни и одна смоковница. На Афоне он не литургисал, жил очень скромно»⁵⁰⁸. Последние годы своей жизни отец Евгений провел на келлии святых Архангелов на Капсале.

Отец Евгений активно сотрудничал с библиотекарем Пантелеимонова монастыря отцом Матфием, помогал ему в собирании древних книг и рукописей, давал ему советы по издательскому делу и переписывался с ним⁵⁰⁹ по духовным вопросам. Проявляя крайнее смирение, он в одном письме называет себя бездельником, на что отец Матфий в ответном письме, видимо, с этим не был согласен. И тогда отец Евгений в следующем письме объясняется, что он имел в виду: «Дело-то это давно уже испытано, главная причина, конечно, недостаток иноческого капитала – блаженного смирения, привычка к распорядительной части и в миру, и в монастыре, да трудненько не служащему попу, да еще старику тянуться с молодыми людьми на послушаниях... Искательности я не подвержен, благодарю Бога, хотя и получил уже на Афоне не раз приглашения на настоятельские места в России, но, зная свои немощи и помня совет святых отцов (святого Варсонуфия Великого), что „немощному несть иной стези ко спасению, кроме бегства и смирения“, я уклоняюсь от почестей, а нахожу удобнее пресмыкаться под спудом смиренномудрия»⁵¹⁰.

Конечно, отец Евгений далек был от безделия, он ежедневно исполнял строжайший келейный канон, при этом занимался своим огородом и хозяйством. Хотя он тщательно скрывал свои подвиги, но о строгости его жизни ходило по Афону много слухов. В одном из своих последних писем к отцу Матфию старец пишет: «Частые недуги и немощи напоминают о приближающейся старости и за ней и смерти... а я еще не готов к достойной встрече сей гадкой гостьи. Помолитесь Матери Божией о немощном анахорете, да дарует мне Господь, по молитвам Пречистые Своей Матери, сподобиться христианской кончины и улучити благий конец живота, от которого зависит и все и вся»⁵¹¹.

Преставился отец Евгений 25 января 1893 года в своей каливке и был погребен на кладбище Андреевского скита.

Иеросхимонах Евгений⁵¹² (в миру Ефим Иванович Мордасов) был крестьянином из Ставропольской губернии. Еще молодым поступил в Саровскую пустынь, где был пострижен в монахи с именем Евстратий. Прожив в обители двадцать пять лет, он пожелал отправиться на Афон для более пустынной иноческой жизни.

В 1878 году он прибыл на Афон и поселился в отшельнической каливе на Капсале. Здесь он был пострижен в схиму с именем Евгений и рукоположен в иеромонаха. Вскоре стал духовником всех капсальских отшельников и сиромах. Его все любили за предельное смирение, простоту, дар прозорливости и рассудительности. За 50-летнюю монашескую жизнь он приобрел огромный духовный опыт, которым смиренно делился с собратиями. Он был постоянно занят то службой, то исповедью, то напутствием умирающих, то другими требами. Со всеми он был одинаков, все находили у него утешение. Последние годы жизни отец Евгений провел на келлии святителя Николая (Белозерка).

Отец Владимир (Колесников) в своем дневнике рассказывает из жизни отца Евгения один интересный случай: «Однажды здесь [на Белозерке] с Патриархом Иоакимом [Вселенский Патриарх Иоаким III, некоторое время проживал на Афоне], бывшим за обедом, он [отец Евгений] выразился, что Патриарх Иоаким – Цареградский, Вселенский, а „...я патриарх Капсальский“. Патриарх не обиделся, а назвал его „побратенником“»⁵¹³. На первый взгляд дерзновенное заявление отца Евгения в действительности было не чем иным, как очередной попыткой отца Евгения смирить себя, надсмехаясь над своим вынужденным положением духовника капсальских отшельников.

Отец Евгений умер 10 марта (по другим данным, 2 января) 1898 года на Белозерской келлии. Однажды белозерский настоятель отец Петр (Крутьков) пригласил патриарха Иоакима прочесть молитву над давно умершими. Патриарх вспомнил об отце Евгении и спросил: «Где же мой побратенец?» Ответили, что уже прошло два с половиной года, как умер. Тогда патриарх благословил открыть его могилу, хотя еще не прошло трех лет. Открыли могилу, и оказалось – кости чистые, желтые. И тогда патриарх сказал: «В разуме жил этот человек»⁵¹⁴.

Иеросхимонах Феодосий (в миру Федор Георгиевич Эристави) был уроженцем Кутаисской губернии, потомком древнего грузинского княжеского рода. Именно один из великих представителей этого рода, знаменитый грузинский полководец X века Торникий Эристави был основателем Грузинского Иверского монастыря на Афоне. Несомненно, что отец Феодосий был достойным продолжателем славных традиций своего рода, что подтверждает неизвестный летописец Русского

Пантелеимонова монастыря. Он пишет: «Эта светлая личность заслуживает не только краткого биографического очерка, который мы здесь предлагаем, но целого жизнеописания, и дай Господи, чтобы таковое рано ли, поздно ли кем-нибудь из числа многих искренних почитателей его было написано и явлено миру»⁵¹⁵. А известный исследователь Афона П. В. Троицкий так вторит летописцу: «Достойный украсить историю Афона не только своим происхождением, но и своей монашеской жизнью»⁵¹⁶.

Родился Феодор Георгиевич в Грузинской области Рача в семье рачинских князей. Закончил Кутаисскую гимназию. В 1858 году поступил в Гелатский Рождества Богородицы мужской монастырь, где 9 апреля 1860 года был пострижен в мантию с именем Феодор. 10 апреля 1866 года Имеретинским епископом Гавриилом (Кикодзе) он был рукоположен в иеродиакона, а 25 декабря того же года – в иеромонаха.

В 1880 году отец Феодор приехал на Афон с твердым намерением остаться там навсегда. Но это был не первый случай его общения с Афоном. О его контактах с Афоном до окончательного его переселения сюда сообщает нам неизвестный летописец Руссика: «Еще будучи послушником, а потом уже иеромонахом, но еще молодым, он дважды путешествовал в святой град Иерусалим для поклонения Животворящему Гробу Господню и другим святым местам Святой Земли и оба раза заезжал и на Святую Гору Афон, с которой он таким образом лично познакомился.

В семидесятых годах позапрошлого столетия [ХIХ века] покойные русские старцы нашего монастыря отец Иероним и отец Макарий поручили тогдашнему настоятелю принадлежащей монастырю часовни в Москве иеромонаху Арсению (Минину) отыскать на Кавказе, в пределах прежней Иверии или Грузии, место для постройки монастыря на случай необходимости переселения с Афона. Отец Арсений с другими из числа монашествующих отправился на Кавказ и там нашел подходящее место, где потом и начал созидаться монастырь. По этому делу отцу Арсению надобно было часто бывать в Кутаиси у преосвященного Гавриила (Кикодзе), в пределах епархии которого находилась тогда и Сухумская область, где ныне находится Ново-Афонский Симоно-Кананитский монастырь. Бывал отец Арсений и в Моцаметском, и Гаенатском монастырях, здесь он и познакомился с отцом Феодором, с которым случилось вместе и не раз ездить к преосвященному Гавриилу. Таким образом, отец Феодор принимал участие в определении места для Ново-Афонского монастыря, в архипастырском на это соизволении и благословении и в устроении его именно при древней церкви во имя святого апостола Симона Зилота или Кананита. Отец Арсений близко познакомился с отцом Феодором и даже предлагал ему перейти к ним в новоустроенный монастырь на жительство, где тогда были еще едва ли не единицы монашествующих и было тихо и уединенно. Отец Феодор на первых порах не отказывался от переезда, но переход его почему-то не состоялся.

В семидесятых годах на Афон прибыл из Грузии дворянин Вахтанг Баркалая, принял здесь монашество с именем Венедикта, приобрел у греков старинную келлию с древней церковью и отдельно построил при ней церковь во имя св. апостола и евангелиста Иоанна Богослова. К отцу Венедикту стали приезжать из Грузии и поступать на жительство желающие монашествовать на Афоне его соплеменники – грузины. Отцу Венедикту часто приходилось бывать в Грузии и всего более в Имеретии. Всегда при этом, бывая у преосвященного Гавриила, он не только предлагал ему всех желающих принимать в свою новостроящую, так называемую им Ново-Иверскую обитель, но и просил об этом. В одной из таких его поездок на подобную его просьбу преосвященный Гавриил предложил отцу Феодору поехать к нему на Афон. Отец Феодор с радостью согласился. С ним вместе поехал иеромонах Герасим [в схиме Георгий], который происходил из дворян. В мае месяце 1881 года они прибыли на Афон и вступили в братство устрояемой отцом Венедиктом Грузинской Иоанно-Богословский обители⁵¹⁷.

Отец Феодосий очень скоро заслужил большую любовь и уважение братии Богословской келлии, так что через десять лет отец Денасий (Юшков) в своих записках говорит о нем уже как о духовнике этой обители: «Отец Пахомий [насельник Иоанно-Богословской келлии. – Сост.] доложил старцу отцу Феодору о моем приходе и что можно войти ко мне. До этого времени я хотя и слыхал об отце Феодоре очень много хорошего, но его личности не удостаивался видеть. Через несколько минут отворяется дверь, входит высокий бледноватый монах, сухощавый, с большими привлекательными глазами, с продолговатой редкой бородой с проседью. По физиономии его сразу видно было в нем грузина, обладавшего в молодости телесной красотой. Это и есть отец Феодор. Он с любовью подошел ко мне. Я сделал ему полуметание, т. е. полуземной поклон, прося его иерейского благословения. Он благословил и затем, поприветствовав помонашески, целованием в плечи, с словами: „Христос воскресе!“ – просил меня садиться и сам сел против меня на стуле около стола»⁵¹⁸.

Вскоре отца Феодора постригли в схиму и нарекли Феодосием. Он своей высокой духовностью и благочестивой жизнью быстро стал знаменит по всему Афону. Вот как описывает его отец Владимир (Колесников): «Усердный труженик... старец – духовник хорошей жизни, многими почитаемый, но очень смиренный и обходительный»⁵¹⁹.

Также очень уважал его отец Денасий (Юшков) и всегда старался получить от него духовные наставления, описывая неоспоримые духовные достоинства отца Феодосия. С восхищением вспоминал он один случай проявления удивительного гостеприимства смиренного старца: «Я просил отца Федора [в схиме отца Феодосия] указать мне направление дороги до Иверского монастыря. Отец Феодор, быть может припомнив при этом Евангельскую заповедь Богочеловека: „...аще кто тя поймет по силе поприще едино, иди с ним два“ (Мф. 5:41), сам лично изъявил желание быть путеуказателем. Только дойдя почти до самых стен монастыря, мы совсем расстались»⁵²⁰.

Очень почитали его и афонские пустынники. Вот что писал в 1909 году, уже после смерти отца Феодосия, великий калягрский отшельник схимонах Вениамин (Малышев) в своем ответном письме к отцу Агафодору (Буданову) на его запрос о высоте духовной жизни отца Илариона (Кузина): «Вспоминая богатое рассуждение (всестороннее) покойного отца Феодосия – грузина, отдаю пальму первенства не отцу Илариону, а покойному отцу Феодосию»⁵²¹.

Знаменательна позиция отца Феодосия в так называемом «грузинском деле». До его представления расскажем немножко о самом деле. Как было уже сказано выше, в 1869 году на Афон приехал уроженец Кутаисской губернии иеромонах Венедикт (Баркалая), который взял у Иверского монастыря заброшенную келлию имени святого апостола Иоанна Богослова и с помощью финансовой поддержки грузинской и российской общественности и российских государственных учреждений начал восстанавливать эту келлию. Особенную помощь ему в этом оказали и афонския русския обители: Пантелеимонов монастырь и Андреевский скит. При такой помощи отец Венедикт в кратчайшие сроки сумел не только восстановить старые здания и построить новый храм, но и собрать большое количество братии (до сорока человек). Все это старцам Иверского монастыря не пришлось по душе, и они стали накладывать разные запреты на дальнейшее развитие келлии. Тогда отец Венедикт решил принять экстренные меры: заручился поддержкой Российского Императорского двора и подал в суд на монастырь. Этот процесс длился почти сорок лет, и закончился он катастрофическими последствиями для всех грузинских монахов, проживающих на Афоне. В 1919 году они почти все были выдворены с Афона.

Именно в этом деле отец Феодосий имел особую позицию: он был против правового пути решения споров с Иверским монастырем, а предлагал особый – духовный путь, что и осуществлял по мере своих возможностей. В чем был смысл этого пути? Отец Феодосий утверждал, что греки – народ набожный и единственный аргумент, который они уважают и перед которым они склоняют головы, это – святость. Примером чего отец Феодосий приводил высокое почитание греческими монахами умершего в 1863 году иеросхимонаха Илариона Грузина. Поэтому, по мнению отца Феодосия, грузинским монахам нужно было добиваться не правового или экономического превосходства над Иверским монастырем, а создания высокодуховного братства, святость, благочестие и христианская нравственность которого вызвали бы желание иверских монахов с уважением относиться к их нуждам.

Отец Феодосий все время своего пребывания духовником келлии старался проводить именно эту линию. Правда, он не смог добиться уважения иверцев, но он добился более важного и весомого: многие подопечные ему человеческие души благодаря избранной им вышеназванной тактике избежали озлобления и ожесточения и действительно достигли святости.

Следуя известной пословице «яблоко от яблони недалеко падает», чтобы хорошо представить себе, какой порядок был у отца Феодосия во вверенном ему братстве, приведем пример гостеприимства келейника отца Феодосия отца Пахомия. «Вскоре, – пишет посетивший келлию отец Денасий (Юшков), – заявился ко мне с изъявлениями благодарности за посещение их отец Пахомий, келейник почетнейшего из братства духовника иеромонаха отца Феодора, в миру князя Федора Георгиевича Эристави. Отец Пахомий, заметив, что я весьма утомился и запылился, в особенности же крайне изнемог ногами, догадался исполнить совет преподобных отцов: обмыть ноги путнику. Выйдя от меня, из маленькой комнаты – архондарика, через несколько минут он является с тазом, наполненным водой, и с полотенцем. Не говоря ни слова, он ставит таз на полу около меня и молча хочет приниматься за мытье моих ног, весьма загрязнившихся от пыли.

Заметив все это и сообразив, что это для меня уж очень великая честь, я стал отказываться от этой смиренной услуги покрытого сединами, хотя и не старого еще летами отца Пахомия. Последний просил и настаивал не отказываться. Но я все-таки решительно отказался от подобной услуги, примеров чему мне еще не приходилось видеть в моем путешествии по Святой Горе»⁵²².

Какой молитвенный настрой был в келлии отца Феодосия, хорошо видно из другого примера, приведенного отцом Денасием: «Седмичным иеромонахом был иеросхимонах Иона⁵²³ [духовное чадо отца Феодосия], родом из дворян. Он служил вечерню. Я не мог не заметить, чтобы он во все время совершения службы хотя однажды взглянул куда-нибудь далее своего подножья, так был он сосредоточен в себе и внимателен к своему служению. Мне это очень понравилось»⁵²⁴. А восхищенный возвышенной молитвенной обстановкой в грузинской келлии отец Владимир (Колесников) отметил в своем дневнике: «Грузины – лучшие монахи на Афоне».

Отец Феодосий регулярно переписывался со старцами Руссика, спрашивая у них советов по духовным делам и прося помощи в преодолении житейских и материальных трудностей⁵²⁵.

Преставился отец Феодосий 25 мая 1905 года.

Иеросхимонах Парфений был уроженцем Ставропольской губернии. В 1867 году он со своим родным братом иеромонахом Модестом приехал на Афон, и они оба поселились на келлии святого великомученика Артемия монастыря Великой Лавры. В 1877 году отец Парфений стал старцем этой келлии. В келлии жило около тридцати человек русской братии. На территории находился также древний разрушенный храм святых Архангелов. Келлия имела относительно большой участок земли. «Землицы у нас, слава Богу, довольно, пожалуй, поболе будет, чем у андреевских», – рассказывал отец Парфений паломникам.

Вот какую характеристику оставили старцу пользовавшиеся гостеприимством его келлии паломники: «Сам отец Парфений, говорят, значительно содействовал процветанию Артемьевской келлии, и, действительно, стоит вглядеться в его умное, типичное лицо, чтобы понять, какою энергией обладает этот человек. Родом он из Ставрополья, а братия его все более из тех же краев.

– Строгий старец, – говорил про него отец Валентин, и странно было слышать слово „старец“ применимо к молодому еще отцу Парфению. – Всю братию держит как в киновии. Вот кабы у нас все такие келиоты были...»⁵²⁶

Отец Владимир (Колесников) так характеризирует отца Парфения: «Представительный человек и хороший хозяин. Его келлия почти лучшая и благоустроенная и обеспеченная, необходимая для паломников при путешествии по горе»⁵²⁷.

Отец Парфений сумел в своей келлии установить истинный общежительный дух. Принцип равенства всех пред Богом соблюдался им во всем. Все вместе служили, все вместе трапезничали, все вместе работали на послушаниях, все одинаково одевались. Отец Парфений во всех затруднениях искал совета у отца Иеронима, духовника Руссика. Если не находил времени посетить его, то писал ему письма⁵²⁸. Советы выдающегося старца помогали ему насадить в своей маленькой обители дух братства и христианской любви.

Отец Денасий (Юшков) так описывает простую, но дружную жизнь артемьевской братии: «Многие из братии занимались послушанием, кто в саду, кто в огороде, кто на винограднике, кто косил траву. Среди них находился и старец Парфений, наблюдая и собой подавая пример трудолюбия. Я подошел к нему с выражениями своей благодарности.

„Господь да благословит вас“, – было мне напутствие, и с этим благодатным благословением и с чувством признательности за внимание их я отправился в предлежащий мне путь»⁵²⁹.

10 августа 1905 года скончался брат отца Парфения иеромонах Модест. После смерти брата, с которым провел неотлучно всю свою жизнь, отец Парфений очень скорбел и много плакал. Он просил Господа не разлучать его со своим любимым братом и забрать его тоже. И случилось чудо: на девятый день после смерти брата, после панихиды за упокой души своего брата, отец Парфений прилег и заснул вечным сном. Артемьевская братия очень горевала и плакала из-за потери любимого старца, но архиерей (пришедший на отпевание) сказал им по-русски слово, что не плакать нужно, а радоваться, и этим успокоил их. Преставился отец Парфений ко Господу 19 августа 1905 года.

Схимонах Иосиф (в миру Александр Петрович Харламов) был уроженцем Донской области. Прибыл на Афон в 1874 году и с тех пор жил один в пустыннической каливе на Каруле*. Рукоделием его было сапожничество, о чем нам сообщает отец Денасий (Юшков): «Когда я подходил к кавье* Иосифа, то услышал стук его молотка, так как он – сапожник, а здесь преимущественно шьет башмаки по заказу русских и греков. Видя в окно его сидящим, я произнес обыкновенную молитву. Услышав знакомый голос, отец Иосиф поспешил снять свои очки и встретил меня в дверях, с радушием приглашая войти внутрь. Я не дожидался особого приглашения, вошел, поклонился святым иконам, как подобает христианину при входе в дом единоверного или в келью собрата-инока, а потом хозяину-старцу.

Отец Иосиф приветствовал меня целованием в рамена (плечи) со словами: „Христос посреди нас“. Я, взаимно целуя старца в рамена, отвечал: „И есть, и будет!..“»⁵³⁰.

Главным же деланием отца Иосифа была Иисусова молитва, которой он занимался беспрерывно, днем и ночью, сидя и работая, в храме и в пути... беспрерывно!

Хороший словесный портрет отца Иосифа оставил нам некий статский советник Ипполит Федорович Красковский, который в бытность паломником на Афоне незаметно подошел к каливке отца Иосифа. «Подкрался не из какой-то хитрости или предосторожности, но потому, что бегал босиком. Он хотел увидеть карульский туннель, по которому доставлялась пища. Он заглянул в растворенные двери каливки и подарил миру одно из самых ярких описаний афонских подвижников... Он увидел убеленного сединами старца, сидящего лицом к окну на маленьком табурете. Старец готовился со всей тщательностью к трапезе. Это и был отец Иосиф, о котором, казалось бы, все сведения поглотило время. Перед старцем на столе стояли три чашки: его трапеза состояла из трех блюд. Сосредоточенно смотрел он в среднюю мисочку, в которой плавал сухарь. Попробовал, размяк ли он. Остался доволен. Поднялся с маленькой табуретки, на которой сидел, вытянулся во весь свой гвардейский рост; его и без того строгое, изможденное, с впалыми щеками и тощей бородкой, отчасти калмыцкого типа лицо сделалось еще строже, глаза заблестели в морщинистых впадинах. ...Перекрестился, стал совершать обычное перед трапезой молитвенное правило, кончил, благословил трапезу и уже собирался усесться на свою табуретку... Когда выяснилось, что он не один, то Ипполит Федорович покинул свой наблюдательный пункт. Старец сначала несказанно удивился – откуда здесь мог взяться человек, а потом чрезвычайно обрадовался – ибо пришельцы здесь крайне редки.

„Так уж вы и обедать меня пригласите“, – предложил Ипполит Федорович.

„Хорошо, пожалуйте, вот на мою скамейку, а я постою. Только обед у меня свой, здешний карульский обед“, – ответил старец. Посетитель заглянул в первую чашку из тыквы. Там две смоквы, очищенные от колючек. А смоквы эти были не больше грецкого ореха. Заглянул во вторую чашку – там размоченный сухарь. А третье блюдо ничем не отличалось от второго, только разве сухарь еще недавно был подвергнут действию воды и размякнуть не успел. Смоквы оказались сладки, но слишком сладки, а сухари как сухари. Ржаные. Только... „Что же Вы не посолили сухари“, – спрашивает изследователь карульской жизни. „Да соли нет, вся вышла. Да я уж и без соли тут привык. Сухарь со смоквой очень вкусен, точно с сахаром“. А старцу тому, державшему такую карульскую диету, было на тот момент восемьдесят семь лет. И лечился от грехов он такой диетой здесь на Каруле около тридцати лет. Вот такой был схимонах Иосиф, родом донской казак.

И рад же мне был отец Иосиф. Крестиков кипарисового дерева своей работы надавал, ложек, вырезанных собственноручно из весьма крепкого масляничного дерева», – заканчивает свой рассказ о визите к старцу корреспондент московской газеты. И как это обычно бывает, когда встречаешь истинно нуждающегося человека, как раз недостает денег. Ипполит Федорович смог дать старцу только «чарык», т. е. полтинник, как, впрочем, и остальным насельникам Карули. И все были несказанно рады: может, при случае купят лампадного масла, которое на тот момент на всей Каруле вышло⁵³¹.

Дата смерти отца Иосифа не установлена.

Иеросхимонах Константин (в миру Конон Вуколевич Семерников) происходил из донских казаков, родился в 1842 году в станице Кочетовской. Двадцать лет, с 1861 по 1881 год, провел на военной службе, участвовал в усмирении польского восстания в 1863 году и в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Он был среди храбрецов, переплывших на лошадях разлившийся на четырнадцать верст Дунай и занявших турецкий берег около Мошка (по другим сведениям, Мичина). После взятия Плевны ему было поручено в составе конвоя сопровождать прославившегося своею храбростью плененного Осман-пашу.

Отец Константин был награжден несколькими орденами и медалями и свидетельством, выданным по высочайшему повелению, что давало ему особые привилегии на государственной и военной службе.

Но война закончилась, а государственная служба отца Константина не привлекала. Он едет на Афон и принимает постриг на келлии преподобных Петра и Онуфрия Иверского монастыря. В 1887 году он становится настоятелем келлии святителя Иоанна Златоуста того же монастыря. Все свои денежные средства он употребил на устройство этой обители.

Но на этом славный путь бывшего солдата не заканчивается. Начинается Русскояпонская война. Отец Константин организует из монахов санитарный отряд в количестве 53 человек и с разрешения Красного Креста помогает русским воинам на поле брани. Его заслуги высоко оценивает Государь. Его награждают медалью на Георгиевской ленте. Впоследствии он удостаивается быть принятым Его Величеством. Государь Император награждает отца Константина золотым наперсным крестом из своего кабинета.

Вот что писала газета «Русское Государство» (№ 84 от 22 апреля 1906 года): «Их Величествам Государю Императору и Государыне Императрице Александре Феодоровне в Царском Селе, в Александровском дворце, имел счастье представляться настоятель обители святителя Иоанна Златоуста на Святой Горе Афон, действительный пожизненный член Российского общества Красного Креста, схимонах Константин Семерников – организатор афонской монашеской охотничьей санитарной дружины.

Схимонах Константин действовал со своим отрядом иноков при отряде имени ее Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны Георгиевской общины сестер милосердия. На приеме Государь Император изволил благодарить в лице схимонаха Константина и всех остальных монахов обители, отправившихся в минувшую войну на театр военных действий в качестве санитаров. Схимонах Константин удостоился счастья лицезреть августейших детей Их Императорских Величеств: наследника Цесаревича и Великого князя Алексея Николаевича и Великих княжон Ольгу Николаевну, Татьяну Николаевну, Марию Николаевну и Анастасию Николаевну».

Обстановка в келлии [отца Константина] более соответствовала идеалу монашеской жизни, чем во многих других прославленных обителях. Вот что пишет паломник, посетивший ее в 1909 году и написавший статью в журнал «Монастырь» под псевдонимом «Россиянин»: «...Жизнь в афонских обителях неизмеримо лучше, чем в российских монастырях. Лучше не материальным богатством или роскошью, но она сплоченнее, братски душевней, без обид, без подозрений, а именно, как живут люди, одушевленные одной и той же идеей, не стараясь приносить друг другу вреда, а, наоборот, принося пользу и себе, и друг другу, и всему братству келлии». Такие строки пишет автор именно после посещения этой келлии и беседы с наместником – иеромонахом Симеоном.

В 1909 отец Константин участвует в первом иноческом съезде в России. Упоминается он в описании этого съезда среди депутатов с правом совещательного голоса, и его можно найти на фотографии ее участников. Отец Константин фактически был единственным представителем афонского монашества на этом съезде, если не считать архимандрита Иерона, настоятеля Ново-Афонского Симоно-Кананитского монастыря.

26 августа 1913 года отец Константин переселился в обители вечные, скончавшись в больнице Андреевского скита. «Когда процессия поравнялась с Карейской беседкой, в нашей обители царский колокол гудел редкими протяжными и скорбными волнами, своим мелодичным звуком давая знать о приближении тела того, кому он был пожалован, и вместе с тем напоминал как бы гласом трубы Божией о нашей скоропреходящей жизни» – так описывается прощание со старцем в книге «Последние дни жизни, кончина и погребение старца схимонаха отца Константина (Семерникова), настоятеля обители-кельи святителя Иоанна Златоуста»⁵³².

Отец Константин издал книгу с описанием своих деяний с названием «Биографический очерк общественной деятельности гражданского долга, патриотических подвигов и трудов за Веру, Царя и Отечество настоятеля Афонской обители святого Иоанна Златоустого, схимонаха Константина Семерникова и его последний труд с дружиной, афонскими иноками». Подробное жизнеописание отца Константина имеется также в книгах: «Биография настоятеля обители святого Иоанна Златоуста на Святой Горе Афон схимонаха Константина (Семерникова)», «Последние дни земной жизни, кончина и погребение старца схимонаха Константина (Семерникова), настоятеля обители святого Иоанна Златоустого».

В 1905–1906 годах отец Константин писал письма игумену Мисаилу (Сапегину) и иеросхимонаху Агафодору (Буданову)⁵³³, в которых подробно сообщал о своих деяниях и приключениях.

Иеросхимонах Пантелеимон (в миру Петр Иванович Важенко) родился в 1849 году в Курской губернии, но впоследствии был приписан к мещанам города Харькова. Он прибыл на Афон в 1878 году и так же, как другой Петр, впоследствии настоятель Благовещенской келлии отец Парфений, стал учеником знаменитого старца Хаджи Георгия, известного всему Афону своей строгостью. Хаджи Георгием он был пострижен в мантию с именем Пантелеимон, а затем рукоположен в иеромонаха. Впоследствии по благословению старца Георгия он стал старцем келлии Рождества Пресвятые Богородицы.

В 1896 году же он перешел на келлию Воздвижения Креста Господня Каракальского монастыря, которую приобрел у обители. Вскоре он был избран настоятелем этой Крестовоздвиженской келлии. С огромными усилиями, преодолевая как внешние, так и внутренния препятствия, он смог возродить эту келлию и приумножить ее братство. В келлии, по данным 1913 года, размещалось около семидесяти человек. В послереволюционный период в Крестовской келлии еще долго теплилась жизнь. Так, в воспоминаниях афонского монаха Макария читаем: «Однажды я гостил несколько дней в Крестовской келлии на Провате у отца Лота, старца келлии... Келлия отличалась уютностью своих построек и имела маленькую церковку во имя Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня. В отдельном маленьком домике была небольшая, хорошо подобранная библиотека, в которой я и проводил время в книжных занятиях. Моими друзьями были иеросхимонахи: отец Константин, отец Мелитон и отец Филарет»⁵³⁴.

Вл. Маевский, посетивший примерно в то же время Крестовоздвиженскую келлию, тепло вспоминает гостеприимного наместника отца Филарета, заботливых схимонаха Досифея, отца Исайю и сурового хранителя костницы обители отца Мелитона. Осматривал он также хозяйство обители, поддерживаемое трудами неутомимых насельников. Были там тогда и прекрасные виноградники с цистернами для сбора дождевой воды, и парники, и мастерские...

«...Хорошо мне всегда во всех русских келлиях. Но все же должен при этом признать, что особенная радость и покой наполняют мою душу, когда я нахожусь в келлии Воздвижения Креста Господня, где живописная природа и чарующие виды сливаются с исключительно симпатичным характером и укладом жизни милейших ее насельников» – вот его благодарный отзыв об этой келлии⁵³⁵.

Отец Пантелеимон был активным не только в вопросе строительства своей келлии, но и приобретал вне Афона имущество, за что его многие осуждали. Но известный исследователь Афона П. В. Троицкий считает эту деятельность совершенно уместной: «Да, отец Пантелеимон много времени проводил в Константинополе, создал там в 1900 году подворье своей келлии. Да, он приобрел в 1903 году в восьми верстах от Иерусалима Фаранскую обитель преподобного Харитона Исповедника, которую в свое время не удалось приобрести даже самому архимандриту Антонину (Капустину). Он населил ее русским братством из семи человек. Но критики и обвинители старца забывают добавить, что делалось это при участии русского консульства, с благословения Иерусалимского Патриарха Дамиана. Так же, как забывают сообщить, что в конце ХIХ-го и в начале ХХ-го века многие русские афонские монахи готовили себе обители вдали от Афона. Кроме того, приобретение этого участка земли было важным делом для противодействия католикам, активно действовавшим в тот период на Святой Земле. Иеромонах Пантелеимон был действительным членом Императорского Православного Палестинского общества. Но это не все.

Русские афонцы из этой келлии принимаются за возрождение монастыря святого Пророка Илии под Бейрутом, близ того места, где вмч. Георгий победил змия. Монастырь в скором времени населяется сорока русскими монахами. Планировалось расширить эту обитель. Так русское монашество двигалось на Восток. Крестовоздвиженская келлия имела подворья в Иерусалиме, под Бейрутом. Целью организации этих подворий была помощь русским паломникам»⁵³⁶.

Деятельность отца Пантелеимона замечательна еще тем, что «он на своей родине в Харьковской губернии при содействии своего близкого знакомого благочестивого Василия Карповича Подгорного (в схиме Стефана) и по благословению их старцев Хаджи Георгия и отца Парфения устроил весьма обширную женскую общину, в которой в разных ее заведениях они приютили до шестисот человек. Начавшиеся гонения против сильно и широко разросшейся этой общины заставили отца Пантелеимона удалиться на Афон, а отца Стефана оговорили клеветники, он был обвинен в сектантстве и заключен в Суздальский Ефимьевский монастырь. Община была поручена вновь назначенной духовным начальством особой начальнице. Впоследствии, когда открылась невиновность отца Стефана, ему предлагали освобождение, но он отказался и остался в Суздальском монастыре, предпочитая свободе неволю. А основанная им и отцом Пантелеимоном община указом Святейшего Синода была возведена на степень монастыря с наименованием „Богодуховский Свято-Троицкий женский общежительный монастырь“»⁵³⁷.

Отец Пантелеимон собирал сведения о современных ему подвижниках Святой Горы. На основании собранных им материалов в 1883 году протоиереем Г. Дюковым в Киеве была издана книжка под названием «О жизни и подвигах святоафонских старцев». Прочитав эту книгу, мы начинаем понимать, каких подвижников имел отец Пантелеимон примером и к какому идеалу он стремился всю свою жизнь.

Преставился отец Пантелеимон 8 января 1914 года.

Иеросхимонах Аркадий (Панфилов) был уроженцем Российской земли. Когда он прибыл на Афон и когда он преставился ко Господу, мы не знаем. Достоверно можно сказать лишь то, что он числился в конце ХИХ века в списке карульских отшельников и считался настоятелем этой пустыни⁵³⁸. Но о нем оставил воспоминания один паломник, посетивший в то время Афон, по которым мы можем судить о высокой духовности отца Аркадия. «Он [паломник] совершал паломничество со старообрядцами, которые хотели открыть свои сомнения опытным в духовной жизни скитским монахам. Естественно, обратиться за решением своих проблем они посчитали возможным только к афонским монахам, которые, как можно было предположить хоть с какой-то долей вероятности, были свободны от „никоновской порчи“. Они особенно стремились к некоему старцу-подвижнику, жившему среди русских иноков Карули, которому, как они слышали, Господь дал особенную благодать.

При входе в Карульскую пустынь старообрядцы сразу стали спрашивать братию, где бы им найти их старца-настоятеля. А старец в это время трудился на огороде, копая заступом землю под овощи. „Подождите немного, пока он выйдет“, – отвечали иноки. Нетерпеливые паломники заглянули в огород и увидели там смиренного старца в разодранной, заплатанной одежде, трудившегося в поте лица. Суемудрые пришельцы не хотели поверить, что этот старичок-нищий – тот самый великий и прозорливый старец, которого они желали видеть и беседовать с ним. Они снова стали спрашивать иноков, требуя, чтобы показали им старца: „Мы из России нарочно приехали и пришли сюда, чтобы видеть его, у нас есть до него важное дело“. – „Мы уже указали вам нашего старца, – сказали им иноки, – если не верите, что это он, то потрудитесь спросить его самого“. Те стали поджидать, когда старец закончит работу. Преподобный (так не без основания называет его рассказчик) вышел, и иноки указали на него: „Вот тот, кто вам нужен“.

Но честолюбивые старообрядцы отвернулись от него в сторону и сказали: „Мы издалека прибыли посмотреть на пророка, а вы нам показываете какого-то оборванца! Но мы еще не дожили до такого безумия, чтобы принять этого старичка-нищего за того знаменитого старца Карули (так называли паломники старца), о котором так много слышали“.

Старец, этот преподобный Сергий нашего времени, взглянул на них с удивлением и проговорил: «Сказано: „...вы духовнии исправляйте такового духом кротости: блюдый себе, да не и ты искушен будеши» (Гал. 6:1)». И, не дожидаясь себе поклона от пришельцев, труженик Божий сам подошел к ним и с великим смирением поклонился до земли. Так-то смиренномудрый радуется своему безчестию и уничижению столько же, сколько богатый и тщеславный приходит в восторг от почестей и похвал людских! Тогда старообрядцы, видя такое радушие убогого старичка, поведали ему печаль свою. Что им доселе не удается повидать их старца – настоятеля пустыни.

„Не скорбите, братья, – утешил их преподобный отец, – Бог так милостив к месту сему. Никто отсюда не отходит печальным. И вам Он скоро покажет, кого вы ищете“. Тут ударило било, и все пошли в храм на вечерню.

По афонскому обычаю ночью наших путников разбудили на полунощницу и утреню. На Каруле служба начинается очень рано – в 12 часов. После Божественной Литургии, которая закончилась лишь в 11 часов дня, все молившиеся в храме стали подходить к старцу под благословение. Смущенные старообрядцы ходили около монахов и богомольцев, окруживших старца, стараясь сквозь толпу разглядеть настоятеля. Один из них, Ляпихин, опять спросил одного из сиромахов: „Кто же этот чернец, что благословляет выходящих из храма?“ Сиромах взглянул на него-то ли с удивлением, то ли с презрением и сказал: „Разве вам не говорили, что это настоятель пустыни, тот, кого вы спрашивали вчера?“

Никак не соответствовал внешний вид старца ожиданиям старообрядцев. Они слышали о его громкой славе и ожидали увидеть человека, сразу поражающего величием и блеском. Вместо этого перед ними стоял человек в простом рубище, малого роста, худого и болезненного вида. Его истощенное подвигами лицо, которое, по-видимому, так часто орошалось слезами, носило отпечаток обычной грусти. Его бедное одеяние более походило на одежду нищего, нежели на одежду иеросхимонаха и притом настоятеля более или менее многолюдной пустынной обители. И тем не менее старец скоро заставил паломников забыть обо всех их первых невыгодных для него впечатлениях, выполнив все, и даже более того, что от него ожидали. Он отдал свою чистую душу всецело на служение Богу, и святость его кроткой смиренной жизни, как солнечный луч, пригрела всходы на засохшей почве, которые посеяны были в сердцах раскольников.

Когда старец стал выходить из храма, Ляпихин спросил его: „Ведь при такой вашей утомительной и суровой жизни можно скоро, пожалуй, умереть“.

„Мы, раб Божий, каждый день умираем, но живем для Господа“, – смиренно ответил ему старец. Тогда старообрядец еще спросил его: „Каким же вы делом занимаетесь здесь, кроме молитвы?“ Старец ответил ему: „У нас идет непрестанная брань не с плотью и кровью, но со страстьми и похотьми, с духами злобы поднебесными“. Старообрядец, как бы исправляя свои первые вопросы, опять спросил: „Какое же вы употребляете против них оружие?“ – „Строгий пост, непрестанную молитву в сердце и Слово Божие на устах. Мы, – сказал старец, – как повелел апостол, препоясали чресла наши истиною, облеклись в броню правды (Ефес. 6:14), в устах наших меч духовный – еже есть глагол Божий. Мы покрылись крепким щитом веры, о который все раскаленные стрелы лукавого притупляются, а крестом мы поражаем его на каждом шагу и во всякое время. Через эту победу мы надеемся получить от Христа Бога награду, ибо Дух Святой сказал: Побеждающему дам сести со мною на престоле моем, якоже и аз победих и седох со Отцем моим на престоле его“ (Апок. 3:21), на престоле славы – на небесах. А вашему пугливому воображению, возлюбившему тьму, что же, стало быть, тяжек свет святыни? Жалко, что вы вышли от нас, а нашими не были!“ Этим последним кратким словом старец как бы овладел их душой. Они поняли свое невежество и, слыша его прозорливые слова, стали более откровенны. Ляпихин тогда прямо сказал: „Вот уж справедливо зовут нас, невежд, раскольниками, как будто я ослеп и не вижу, с кем говорю!“ Так горевал окутанный заблуждениями старообрядец, умоляя старца простить ему его лукавство и недоверие, и начал раскрывать пред ним свою раскольническую душу»⁵³⁹.

Иеросхимонах Георгий⁵⁴⁰ (в миру Гурий Платонович Стеблев) был уроженцем селения Ленивки Змиевского уезда Харьковской губернии.

В 1873 году в возрасте 17 лет он прибыл на Афон и поступил в число братии Пантелеимонова монастыря, где был тогда знаменитый старец иеросхимонах Иероним, который по молодости отправил его на Капсал, на келлию двенадцати апостолов под руководство к одному опытному и доброму старцу.

Отец Георгий настолько сжился с пустынной жизнью, что не пожелал уже возвращаться в монастырь, а переселился на келлию св. Саввы Освященного, которая была недалеко от келлии двенадцати апостолов. В этой келлии он принял монашество и в 1879 году был рукоположен в иеродиакона, а потом, когда переселился на Кераши, на келлию святого великомученика Георгия монастыря Великой Лавры, к старцу Вениамину (Плетневу)⁵⁴¹, был пострижен в великую схиму и 2 сентября 1884 года рукоположен в иеромонаха. После смерти старца Вениамина он сам стал старцем келлии.

По свидетельству современников, отец Георгий был одним из видных подвижников Святой Афонской Горы. В своей келлии поддерживал строгий устав и сам являлся примером истинно подвижнической жизни.

По характеристике отца Владимира (Колесникова), отец Георгий «был очень деловой человек и великолепно обустроил келлию и расписал художественной живописью новый храм, вызвав из Москвы художника И. М. Челяпова⁵⁴². Много раз приходилось пользоваться его радушным приемом при путешествии на вершину Афона»⁵⁴³.

Возведение иконостаса нового храма ознаменовалось великим чудом св. великомученика Георгия. Когда из старого иконостаса вынули бывшую в нем икону великомученика Георгия, то отец Вениамин и отец Георгий решили не помещать ее в новый иконостас, а поставить на задней части клироса в киоте. Но вот, когда новый иконостас был написан, по неведомым судьбам Божиим старцы монастыря Великая Лавра запретили ставить его. Все попытки склонить Лавру снять запрещение были тщетны. Наконец отца Георгия озарила мысль: не есть ли это наказание святого великомученика Георгия за то, что его икону вознамерились переставить в другое место. Тогда оба инока, отец Вениамин и Георгий, дали слово святому Георгию оставить его икону на прежнем месте в иконостасе. Вскоре они вновь возбудили ходатайство, и тогда Лавра, как бы кем-то побуждаемая, без всякого прекословия, с любовью разрешила поставить иконостас. Хотя иконостас делали по меркам под другую икону, но чудным образом новая мера рамки оказалась точно соответствующей старой иконе.

В своей деятельности отец Георгий не ограничивался одним храмом. В течение нескольких лет производились различные постройки и ремонты. В 1895 году он построил на берегу моря на расстоянии полутора часов пути до обители пристань. А от нее до обители провел дорогу. Благодаря дороге и пристани открылась возможность доставлять в обитель морем необходимые предметы и продукты.

Главной заслугой отца Георгия было его безграничное гостеприимство: он принимал всех паломников, восходящих на вершину и проходящих через его келлию. Он полностью отказался от «разумной» расчетливости и положился на милость Божию. «Молитвы бедных, – писал он, – и странников сильны пред Богом. Эти молитвы, идущие из глубины души, проходят преграду, отделяющую земное от небесного, и восходят на небо. Эти странники суть меньшие братья Христовы, как и Сам Спаситель говорит: „Странен бых и введосте Мя». Принимающий сих странников и помогающий своими средствами к приятию их не лишается мзды своея»⁵⁴⁴. И, действительно, как бы ни тратился отец Георгий на гостей, а иногда он доходил до разорения, однако очень скоро Бог в сто крат одаривал его новыми пожертвованиями.

Преставился отец Георгий в мае 1915 года в Солуни, куда ездил на лечение.

Схимонах Максим⁵⁴⁵ был уроженцем великой России. Где он родился и как он жил до поступления на Афон, нам неизвестно. В конце 60-х годов ХИХ века он прибыл на Афон и поступил в Андреевский скит. Долгое время – почти 20 лет – исполнял послушание келейника у отца Феодорита (Крестовикова), который постриг его сначала в мантию, а потом в схиму с именем Максим.

Находясь в Андреевском скиту, отец Максим постоянно думал куда-нибудь уединиться в пустыню. «Отец Феодорит, – писал он, – привыкший ко мне и не слыша никогда жалоб от братии на меня, которым я всегда старался удовлетворять в их просьбах ко мне, не хотел меня отпустить при жизни своей и даже иногда подшучивал надо мной за это, говоря: „Толкушка (это была постоянная его поговорка), чего тебе еще недостает, живи да смиряйся, молись, сколько хочешь, никто тебе не мешает, а то в пустыню захотел, какой ты пустынник“. Я все-таки не малодушествовал, но положился в уме на Бога, что если Ему угодно, то Он и устроит меня ими же весть судьбами, а между тем в летнее время испрашивал у него благословения пройтись по Святой Горе и в то время присматривался к пустынным местам, где бы удобнее поселиться, расспрашивал пустынников об их пустынной жизни, через что мало-помалу ознакомился с ней. Некоторые из пустынников нередко обращались в скит к отцу Феодориту со своими нуждами, тесно сопряженными с жизнью отшельнической, и как при этом всегда нужно было посредничество мое, то я и старался всевозможно их удовлетворять, прося при этом взаимно от них святых молитв. В одно время случилось в Серае [Андреевском скиту] некоторое замешательство, и вот в то время я, видя, что наступило благоприятное время, испросил себе благословение для приискания места безмолвного где-нибудь в тишине пустыни афонской. При прежних моих прохождениях через наш (т. е. Кавсокаливский) скит я совсем не чувствовал в себе расположения поселиться здесь, но когда уже окончательно начал искать безмолвия и пришел сюда, то мне необыкновенно понравилось здесь, и я почувствовал какое-то внутреннее влечение. Когда же узнал, что продается одна маленькая каливка близ пещеры преп. Акакия, к тому же принадлежавшая одному из учеников его, то тогда я положил в сердце моем приобрести ее.

Денег у меня было очень мало, и уплатить за нее далеко не хватало. Откуда ни возьмись, приходит один старец, приносит мне несколько лир (золотых) и говорит: „Тебе, Максим, нужны деньги, а у меня вот лежали в запасе для кого-нибудь из очень нуждающихся, и вот, видно, тебя они дожидались, возьми их пожалуйста“. Конечно, мне уже было не до отказа, и я взял с глубокой признательностью старцу за его великую милость. Вскоре после этого я получил денежное письмо из России, и вот таким образом мало-помалу я уплатил свой долг.

Когда я купил эту каливу, то тут не было верхней надстройки, а только одна нижняя часть. Спустя некоторое время я написал своим родственникам о своей нужде, прося их помощи, и они, собравшись помаленьку, послали мне довольную сумму, на которую я и построил вот это верхнее отделение, а после того уже не писал к родным и не желаю, надеясь, что Господь не оставит нас с голоду погибнуть. Вот уже десять лет живу здесь и никогда не видал особой нужды. Когда начнет, бывало, истощаться запас, то смотришь: кто-нибудь из знакомых, а более из андреевских, и пришлет чего-нибудь. Да и всякий, кто хочет поселиться в пустыне, даже не зная никакого рукоделия, пусть не заботится о том, что есть и пить и во что одеться, – все будет, а иногда даже с излишком. Не думайте (т. е. не беспокойтесь): Бог не оставит.

Действительно, хорошо жить в пустынном безмолвии, но только тому, кто имеет к этому продолжительное влечение. А главное: непременно все должно происходить под руководством опытного старца, а иначе я никому не советовал бы. Здесь я не могу нарадоваться. Такая тишина. Ни мулов, ни даже лодки своей скит не имеет по завещанию основателя. Бывало, прежде в Великий пост нигде и дыму не увидишь. Это значит, что братья во весь пост довольствовались сухоядением, не употребляя ничего приготовленного на огне. А ныне уже иногда виднется дымок и Великим постом, но все-таки жизнь вполне безмолвная и спокойная от шума и попечений.

Однажды в год я куплю себе пшеницы на весь год, которую привозят сюда в известное время. Отдам смолоть на скитскую мельницу, отдам за это несколько левков и потом сижу себе спокоен.

Когда бывает собрание старцев-скитян для решения каких либо дел, то я, не желая мешаться в их дела и к тому же не зная греческого языка, никогда не хожу на такие собрания. На еженедельные бдения, а иногда и на Литургии прихожу на Кириакон. Когда возвращаюсь к себе, то если кто-нибудь приглашает выпить чашку кофе, а иногда и потрапезовать, то всегда отказываюсь, не желая заводить знакомств, поэтому и ко мне почти никто не приходит. На Литургию же я всего чаще прихожу к отцу Гедеону, вот тут недалеко при пещере преподобного Акакия. Слава Богу за все!»

Отец Максим жизненные припасы, а в случае надобности и деньги на покупку потребного получал из Андреевского скита, старцы которого относились к нему весьма благосклонно и милостиво. Впрочем, это милосердие и не удивительно, если припомнить его 20-летнюю там жизнь и заслуженное расположение братства.

Отец Денасий так пишет о нем: «Некто говорил, что отец Максим не имеет подвигов высокой жизни, но проводит жизнь очень скромную и весьма ровную и, можно сказать, подвижническую, исполняя неопустительно то правило, которое дано святым Ангелом преподобному Пахомию Великому. Но более близкое знакомство мое с ним и отзывы скитян доказывают его замечательную жизнь.

В небольшом его дворике, похожем скорее на садик с чистыми дорожками, есть несколько корней винограда, одна порядочная тенистая смоква, которая дает так называемые винные ягоды, и несколько смокв арабских, или огромные кактусы. Эти толстые широколиственные растения дают летом вкусные и прохладительные плоды, из которых приготовляют здесь квас. Есть и еще какие-то растения и даже цветочные и немного корней лимонных деревьев. Можно с наслаждением прогуливаться тут между зеленью овощей и цветов и под тенью смоквы и любоваться на широко раскинувшееся море с далеко виднеющимися островами, в особенности в тихую и ясную погоду».

Далее отец Денасий пишет: «Для того чтобы сказать кое-что об отце Максиме, заслуживающем особого внимания за свою живую веру в Промысел Божий, без которого едва ли кто решится жить в пустыне, не имея средств жизни и не зная никакого рукоделия, я возвращусь к прошлогоднему [1889 год] моему посещению его и беседе с ним. Тогда я пришел к нему с одним послушником Ильинского скита и монахом Андреевского скита. Когда пришли мы к старцу и постучались в запертую дверь, произнося по обычаю иноческому молитву „Молитвами святых отец наших, господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас“, старец изнутри также по обычаю ответил: ,Аминь“.

„Благословите, отец Максим!“ – продолжал знающий его андреевский монах. Старец отворил дверь и с любовью пригласил нас войти, предложив снять с себя дорожные сумки и оставить их в маленькой прихожей, заменяющей и кухню с печкой для печения хлебов, и склад в уголке для дров из мелкого кустарника. Теснота и чистота повсюду уже с первого взгляда заметны. Далее через низенькую дверь мы вошли как бы в приемную, тоже тесную, которая служит для него и приходящих и трапезной (столовой). По его малому росту можно в ней стоять свободно, но человеку даже среднего роста невозможно стоять не упершись головой в потолок или не согнувшись. Также коротки стоявшие по сторонам два дивана, заменяющие собой постель для отдохновения. На них, кажется, и самому старцу невозможно свободно протянуть ноги. Между ними у большего окна стоит небольшой стол, накрытый белой вязанной из бумаги скатертью. На окне стоят малые часы – будильник. В углу и по стенам святые иконы и священные изображения. Вот и вся тесная обстановка жилища старца Максима, которая привлекла к себе особенное мое внимание своей теснотой и вместе опрятностью.

Сам он был почему-то в синем холстяном фартуке. По обыкновению русского гостеприимства старец предложил нам поставить самовар, и хотя мы отказывались, не желая беспокоить его, но приняли угощение. Отец Максим захлопотал около самовара, и в скором времени маленький русский медный самовар стоял уже на столе. Мы достали своего чая и сахара. Старец насыпал чая в маленький чайник, налил туда кипятку и поставил на самовар настояться. Между тем он приготовил чашки, предварительно вымыв их, и пригласил нас садиться поближе к столу. Нарезал для желающих немного хлеба своего печения. По обыкновению, здесь соблюдаемому, старец прочитал: „Пресвятая Троице, помилуй нас. Господи, очисти грехи наша. Владыко, прости беззакония наша. Святой, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради. Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков, аминь. Господи, помилуй (трижды). Благослови“. И просил одного из нас благословить питие и ястие, но мы попросили его самого как старшего и хозяина благословить, от чего он и не отказался, разумеется, благословив не по-иерейски, а по обыкновению: „Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христа, Боже наш, помилуй нас“, а мы уже заключили: «Аминь“.

Напившись чаю с особенным аппетитом, как это нередко бывает при путешествиях и вместе с тем отдохнув, мы, поблагодарив старца за гостеприимство, хотели было пойти далее, но добродушный отец Максим заметил: „Вы еще не все мое жилище видели, пойдем наверх“. Узенькая лестница из прихожей привела нас в узенький коридор, налево показались три двери в три маленькие комнатки, из коих две не были затворены. Каково было мое удивление, когда я увидел в них необыкновенную чистоту на полах, стенах и повсюду, и вместе простоту, т. е. без всякой пышности. В углу первой, служащей, вероятно, “молитвенной„ для выполнения суточных последований, находилось несколько икон в фольговых ризах и киотах и священных изображений, пред которыми тихо теплилась неугасаемая лампада. На полках лежало несколько книг. Стол покрыт чистой скатертью. Подобная же чистота только с меньшим разнообразием и в смежной комнате. Я даже и не осмелился войти внутрь их, чтобы не запачкать пола и из какого-то благоговения к ним, как бы пред дышащей оттуда благодатью. Коридор выходит на прекрасную небольшую террасу, выложенную камнем и окруженную небольшой и низкой стеной. Отсюда великолепный вид на скит и широкий беспредельный архипелаг с несколькими островами»⁵⁴⁶.

Об искренней вере отца Максима в Бога и Его благом Промысле говорит следующая запись отца Денасия: «Великим постом быв на всенощном бдении в скитском соборе одним из воскресных дней и отстояв Божественную Литургию, он возвратился в каливу потным. От утомления не хотел тогда переменить рубашку на сухую и так лег отдохнуть. Проснувшись, он тогда же почувствовал себя дурно. Болезнь развивалась быстро, силы падали, аппетит потерялся. Потом случились провалы в памяти, почему он лежал продолжительное время без всякого употребления пищи, поддерживая себя только чаем и водой. Наконец до того ослабел, что не мог уже и двигаться. Об этом было сообщено в Андреевский скит, где он полагал начало иноческих своих подвигов. Оттуда был прислан человек с запасным мулом, и вскоре после Пасхи его увезли в Серай и поместили в братской больнице, где он скоро и выздоровел.

Свою болезнь отец Максим переносил очень терпеливо, видя в этом попущении Божием особую милость Творца, очищающего душу через немощи телесные, и свое выздоровление приписывал не столько помощи врачебной, сколько милости Небесного Врача душ и телес. К терпению и безропотному перенесению страданий отец Максим призывал и всех тех, кого постигла какая-нибудь болезнь, внушая, что болезнь тела есть особое посещение Бога, напоминающее иноку о болезнях души. А потому болезнь, по мысли отца Максима, есть время, когда больной должен внимательно проверить свою душу и покаяться в своих грехах. Лучшее средство для исцеления, по мнению отца, не лекарства, а молитва к Врачу душ и телес»⁵⁴⁷.

Когда умер отец Максим, мы не знаем, но очевидно, что он предстал пред своим Создателем с чистой душой.

Схимонах Кирилл был уроженцем великой России. Мы не знаем, где он родился и какую вел жизнь до поступления на Афон. Мы знаем только, что он почти полвека жил в отшельнической каливе у Кавсокаливского скита. Сведений о его жизни на Афоне тоже не сохранилось, если не считать кратких воспоминаний о нем отца Денасия (Юшкова), которые приведем здесь: «Когда я с немалым трудом добрался до каливы отца Кирилла и постучался несколько раз в запертую дверь ограды, то через несколько минут услышал кашель человека, который, подойдя несмело к дверям, остановился. Заметив это в небольшое отверстие, я сказал: „Благословите, отче!“ Услышав мой голос, отец Кирилл подошел и, отворив двери, сказал: „Бог благословит, пожалуйста“.

Маленький двор скромной каливки не представлял собой ничего особенного, как и самая калива, в нижнем этаже которой находятся две тесные комнатки, а в верхнем одна пространная. Никакого особого порядка, как, например, у отца Максима, заметно не было, да и сам отец Кирилл – на вид болезненный человек – был одет в плохонькую шубу. Впрочем, я не соблазнился этой неопрятностью, так как знал его как монаха внимательного к духовной жизни. На маленьком прилавочке лежала раскрытая книга преподобного Симеона Нового Богослова.

– Как поживаете? – первым долгом спросил меня отец Кирилл.

– Да вот по вашим молитвам Господь еще долготерпит, а грехи все прибавляются, немощи же растут и растут.

– Хорошо, если только немощи, – заметил он, – а если мы страсти называем немощами, то это уж дело очень плохое.

Действительно, я стеснялся сказать, что страсти мучат нас, да и меня, грешного, как злобные тираны, но опытный отшельник хорошо знал современное самообольщение, по которому страсти считаются немощами, а немощи и недостатки, да чуть ли и не самые страсти, чем-то естественным для человека.

Добрый отец Кирилл, заметив, что я начал кашлять, предложил мне свои валенки (валяные сапоги) и даже теплую меховую шубу, только ветхую и тяжелую.

Из бесед с ним, хотя и непродолжительных, можно было понять, что его жизнь проходит в самоотвержении, хотя он и старался не высказываться по этому поводу. Он говорил иногда о трудности своей жизни, имея в виду вообще непростую жизнь всех христиан, шествующих к вечному блаженству истинно духовной стезей, но лишь только проскальзывал, бывало, в его словах малейший признак малодушия, как тут же, заметив это, он с самоукорением восставал против него и говорил: „Да, хоть и высказался я так, но все-таки не ропщу на Промысел Божий. Воля Божия да будет. Иначе что и за жизнь наша, если мы окружены только удобствами, утешениями и славой. Даже надо сказать, что если в жизни нашей, в киновии ли, или в пустыне, мы не имеем скорбей, болезней и различных неприятностей от собратий (в общежитии) и бесов (в пустыне), то такой путь нашей жизни ложный, неправильный и не ведет он идущих по нему в жизнь блаженной вечности. По этим признакам можно и должно познавать: куда мы идем и придем. Горе нам, если отовсюду окружают нас удобства временной и скоропреходящей жизни этой и слава от людей, хотя бы и невольная, против нашего желания. Если того всеми силами доискиваемся, то уж не знаю, что и сказать о загробной участи таковых несчастных. Горе тем, кто услаждается славой от человеков, наиболее же от мирских, которым нравится только то, что противно заповедям Евангельским. Надо, надо позаботиться о себе, пока в наших руках эта жизнь. Надо изо всех сил противиться влечениям воюющих на бессмертный дух, всегда стремящийся к Тому, иже даде его“»⁵⁴⁸.

Чтобы хорошо представить высоту духа отца Кирилла, приведем отрывок его письма от 2 февраля 1909 года к отцу Агафодору (Буданову): «Будем беседовать о любви. Одно упоминание об этой самой прекрасной из христианских добродетелей производит уже в сердце мирное и приятное ощущение. Что же такое любовь? Любовь есть склонность и способность разумного существа заполнять собой жизнь других подобных существ и жизнью других восполнять свою собственную и в этом расширении жизни находить свое удовлетворение или чувство счастья. Из этого понятия видно, что любовь есть основной закон человеческого общежития. Мы не можем быть счастливы только тем, что нас любят, а счастливы более тем, что мы сами любим. Суждения наши друг о друге строги; разность во мнениях как нечто непоправимое признается решительным поводом к разделению; нещадное осуждение недостатков стало причиной оставления в сердцах ближних наших горечи, а иногда и затаенного недоброжелательства. Везде мы требуем целесообразности, законности, права, справедливости, но нигде не видим ни указаний, ни требования взаимной любви друг к другу. Будьте единомышленны между собой, не мечтайте о себе, не воздавайте злом за зло, не пекитесь о добром для себя в ущерб другим. Учитесь любить, как дети учатся грамоте, неленостно заучивайте буквы и научитесь чтению. Эти буквы – заповеди любви: голодного накормите, ногого оденьте, больного посетите, несведущего научите»⁵⁴⁹.

Преставился отец Кирилл 27 декабря 1909 года.

Иеросхимонах Иоанн (Паталий) по-национальности был греком, уроженцем Херсонской губернии, но по языку и воспитанию был русским.

Отец Иоанн жил на Афоне с 1857 года, был принят духовником Иеронимом на Крумицу, а с 1860 года жил в монастыре и пел в Покровском соборе. Пострижен был в мантию с именем Кассиан.

Отец Владимир (Колесников) пишет о нем так: «С первых лет монашества упражнялся в умно-сердечной молитве под руководством отца Иеронима, любил чтение святых отцов и беседы с афонскими подвижниками. Характера простого, откровенного, думается, что он особый избранник Божий»⁵⁵⁰.

В смутное время 1874–1875 годов выехал в Россию, но по совету и благословению преподобного Амвросия Оптинского возвратился на Афон. Жил на разных келлиях: Рождества Пресвятые Богородицы, Спаса Нерукотворного Образа, а с 1900 года на Успенской келлии Ставроникитского монастыря, где был рукоположен в иеромонаха. После смерти старца келлии он был избран новым ее настоятелем.

С 1910 года жил на Старом Руссике, где был пострижен в схиму. Был очень уважаем среди братии Пантелеимонова монастыря, многие считали его своим духовным руководителем. Вот выписка из дневника иеросхимонаха Владимира (Колесникова): «Переписываю кое-что из видений иеросхимонаха Иоанна, есть дивные, замечательные.

У него при служении недостало одной части Агнца, и он сказал об этом старцу-духовнику, а тот объяснил, что есть сокровенные рабы Божии, которых причащают Ангелы, и вот, может, таким образом и исчезают Святые Дары.

Во вторник, 13 сентября 1911 года, был он за Литургией у преподобного Сергия, стоял в коридоре и видит в алтаре Спасителя, как бы священнодействующего, и только спустя некоторое время стал видеть служащего игумена Мисаила, но прежде он не знал, что он тут служит. И это случилось накануне катастрофы (наводнения).

Отец Иаков слышал от иеромонаха Иоанна Паталия о его сновидении (в марте 1913 года, за два месяца до выдворения с Афона имябожников): видит он на площади между монастырем и Преображенским корпусом великое множество бесов. Потолкавшись там, они устремились в ворота, но вдруг явился святой Пантелеимон и стал их отгонять мечом, а потом изнутри монастыря явилась и Божия Матерь и прогнала всех бесов»⁵⁵¹.

В июне 1913 года он хоть и не разделял учения имябожников, но был противником насильственного выдворения их с Афона, о чем заявил громко, за что и был удален из обители. Последние годы своей жизни отец Иоанн провел на Крестовоздвиженской келлии.

Преставился отец Иоанн в больнице Руссика 23 июля 1917 года.

Схимонах Иоанн (в миру Петр Смирнов) был уроженцем Владимирской губернии. Прибыл на Афон в 1880 году и поступил в Русский Пантелеимонов монастырь. Но через два года он стал послушником одного русского старца, жившего в отшельнической келлии преподобного Макария Египетского, которая находилась в скиту святого Василия Великого монастыря Великой Лавры. Старец постриг его в мантию с именем Иоанн, но вскоре умер, и отец Иоанн остался один. После этого на протяжении тридцати лет он жил здесь в полном затворе. Все это время его занятием была Иисусова молитва и рукоделие (делал деревянные ложки), которым и обеспечивал себе пропитание. Иногда он, как и большинство русских отшельников, получал материальную помощь из Руссика⁵⁵².

Отец Иоанн виделся с людьми только раз в месяц, когда приходил в собор скита для принятия Святых Христовых Таин. Но и в это время ни с кем не разговаривал. Иногда проходили месяцы, пока он был вынужден выговорить хоть одно слово, и при этом понять его было невозможно, так как ослабевшие его голосовые связки не выдавали звука – он не говорил, а хрипел. Только редкие гости, беспокоившие его раз или два в год, заставляли его восстановить упругость голосовых связок и поговорить о духовном.

Отец Денасий так описывает одну из своих встреч с отцом Иоанном: «По приходе сюда [в скит Василия Великого] я сначала пошел к знакомому уже мне русскому отшельнику отцу Иоанну, жившему в келлии преподобного Макария Египетского. Сначала отец Иоанн по приезде из России вступил в братство нашего монастыря, где и был на послушании в иконном отделении. Через некоторое время его как человека кроткого назначили в Московскую часовню, но он отказался, боясь по немощам своим запутаться в тенетах мира, от которых недавно и не без труда только освободился. Испросив благословение у старца-духовника отца Иеронима, он отправился путешествовать по Святой Горе поискать другого, более удобного по давнему его стремлению к безмолвию места и нашел в этом скиту и при этой келлии одного русского монаха, к которому по благословению отца Иеронима и поступил в ученики.

Когда я постучался и позвонил проведенным за дверь шнурком в колокольчик, который повешен был внутри келлии, вышел отец Иоанн и, отворив двери, с радостью принял меня и пригласил войти внутрь. При входе в храм он пропел „Достойно Есть“, а я в это время прикладывался к святым иконам. Церковь очень маленькая, но при всей своей простоте и бедности очень опрятная и чистенькая.

Отец Иоанн, как заметно, имеет особенную живую любовь к Матери Божией и мне советовал то же. „Всякий раз, – говорил он, – как только начнут меня беспокоить по козням дьявольским какие либо недуги душевные, я тот час же начинаю читать ей акафист, и брань проходит“»⁵⁵³.

Преставился отец Иоанн в июле 1917 года. Учеников у него не осталось, и келлия перешла к монастырю. Учеников он не брал сознательно: во-первых, не хотел нарушать обет молчания, во-вторых, считал себя недостойным учить других людей, а когда его упрекали в том, что он не делится своим духовным опытом, то он отвечал: «Чему я могу учить, все, что имею, – это подарок Божией Матери и снисхождение Божие к моей немощи, а сам ничего не сделал. Разве можно человека, нашедшего сокровище, заставить писать книгу о том, как заработать это сокровище».

Схиигумен Алексий⁵⁵⁴ (в миру Александр Захарович Осколков) родился в 1834 году в дворянской семье Санкт-Петербургской губернии. Окончив в 1853 году курс во втором кадетском корпусе, он был произведен в офицеры артиллерии и восемнадцати лет от роду начал военную жизнь под Севастополем, участвуя в только что разразившейся Крымской войне, где проявил себя отважным воином. Затем по окончании ее он служил в Главном Артиллерийском управлении и в Мастерской Технического института. Оставив военную службу, Осколков поступает членом Литовской поверочной комиссии в Кобринский уезд. Затем мы его видим уже в качестве крупного железнодорожного подрядчика.

Вследствие неизвестного душевного потрясения он бросает подряды, ликвидирует дела и, оставив все свое имение и дома на руки управляющих, в 1873 году уезжает в Америку. Прожив в Америке несколько лет и, кстати, объехав почти весь свет: побывав в Северной и Южной Америке, Мексике, Венесуэле и т. п., Осколков узнает о войне с Турцией, и в 1877 году он уже на Балканах с просьбой принять его в действующую армию. Но Плевен уже был взят, война скоро закончилась, и мы видим Осколкова на Афоне, где он занимался фотографированием и живописью и где весьма близко подружился с настоятелем Русского Пантелеимонова монастыря отцом Макарием, а также настоятелем Иерусалимской миссии отцом Антонином (Капустиным).

Здесь, на Афоне, Осколков нашел душевный покой, которого он искал по всему свету и во всякого рода своей деятельности. Несколько лет Александр Захарович прожил послушником в Руссике, и 22 февраля 1889 года отец Макарий постриг его в рясофор с именем Алексий.

В 1892 году отец Антонин приглашает его расписать (отец Алексий был отличным живописцем) храм святого апостола Петра в Яффе, в саду святой Тавифы. Но вскоре затем он перешел в Камчатскую епархию с поручением устроить иноческую обитель. Дело в том, что в 1893 году Священный Синод, согласно рапортам Преосвященного Митрополита Санкт-Петербургского Палладия, возбудил вопрос об учреждении в Приамурском крае мужского монастыря. Первая мысль об основании этого монастыря возникла у тамошнего генерал-губернатора Духовского, который при своем назначении на эту должность лично изложил свои соображения о необходимости организации монастыря Императору Александру ІІІ. Император согласился, а Духовской уже имел в виду для исполнения задуманного отца Алексия (Осколкова), которого лично знал со времен своего путешествия в Иерусалим.

И вот отец Алексий получил приглашение от Духовского. Архимандрит Антонин (настоятель Иерусалимской миссии) объявил отцу Алексию, что это воля Божия, и настойчиво убедил его ехать в Санкт-Петербург и подчиниться во всем митрополиту Палладию. Он хотел было отказаться от принятия священного сана, но потом предался воле Божией и вскоре был посвящен в иеромонаха и отправился на Дальний Восток.

На Амур он был послан сначала для изыскания места под предполагаемый монастырь и также для сбора средств для содержания его в будущем. Руководство по устроению обители поручено было местному Преосвященному епископу Макарию.

К содействию в этом благом деле приглашен был также сам приамурский генерал-губернатор генерал-лейтенант С. М. Духовской. Иеромонах Алексий прибыл в Камчатскую епархию 27 сентября 1893 года, будучи зачислен до открытия монастыря в штат Архиерейского дома.

Отец Алексий, взявший на себя миссию устроения монастыря в Приамурском крае, происходил из старинного дворянского рода Осколковых из Великого Новгорода, где еще в 1375 году Осколковы были «именитыми людьми». Замечательно, что предки отца Алексия уже занимались делами в Сибири. Сначала они конкурировали со знаменитыми Строгановыми. Затем одного из предков Григория Афанасьевича Осколкова мы встречаем уже на Байкале, где совместно с иеромонахом Макарием в 1681 году он учреждает Посольский монастырь.

В 1713 году Григорий Осколков прибыл с караваном в Пекин и послал Богдыхану просьбу о дозволении прислать в Пекин православных священников. Эта просьба была Богдыханом уважена.

Прибыв в пределы Камчатской епархии, иеромонах Алексий деятельно взялся за исполнение своей миссии: он собирал добровольные пожертвования и подыскивал место для устройства монастыря, расспрашивая сведущих лиц об удобных во всех отношениях для будущей обители местах. Преосвященный Макарий и начальник края С. М. Духовской оказывали отцу Алексию всяческое содействие. Местом для основания обители отец Алексий выбрал живописные берега озера Петропавловского, находящегося в сорока верстах от города Хабаровска вниз по Амуру. Озеро это глубоко и изобилует множеством рыбы. Монастырь предполагалось построить на мысе, вдающемся в озеро в северной его части.

На первый взгляд выбранное отцом Алексием место являлось самым удобным и подходящим по всем условиям для существования здесь монастыря. Участок земли, намеченный под монастырь, имел вид четырехугольника, площадь которого равнялась приблизительно 30 000 десятин. Главнейшими отраслями монастырского хозяйства имелись в виду на первых порах рыболовство и скотоводство, а затем уже и хлебопашество.

Найдя место для монастыря, отец Алексий с разрешения Священного Синода (указ 25 мая 1894 г. № 2295) оставляет Амур и едет на шесть месяцев в Иерусалим и на Святую Афонскую Гору для приглашения иноков, желающих поступить на служение в будущий в Приамурском крае мужской общежительный монастырь.

Братия афонских монастырей отнеслась весьма сочувственно к делу устроения новой обители на берегах Амура: некоторые из афонских обителей (Русский Пантелеимоновский, Русский Свято-Андреевский скит, Хиландарская Лавра, скит святого пророка Илии и другие) принесли отцу Алексию в дар для его монастыря частицы

Животворящего Древа Креста Господня и мощей святых Угодников Божиих. Святейший Синод указом от 12 августа 1894 г. за № 3537 разрешил отцу Алексию принять вышеупомянутый дар с тем, чтобы в удостоверение подлинности частиц взяты были от обителей свидетельства. Но поехать с отцом Алексием на Амур из афонских иноков желающих не нашлось. Почему отец Алексий обратился к Высокопреосвященному Архиепископу Финляндскому Антонию и к Валаамскому игумену с просьбою назначить для Приамурского монастыря иноков с Валаама.

Святейший Синод определением от 28 октября 1 ноября 1894 г. постановил: «1) учредить в пределах Камчатской епархии близ озера Петропавловского в 40 верстах от города Хабаровска мужской монастырь с таким числом братий, какое обитель в состоянии будет содержать на свои средства; 2) настоятелем вновь учрежденного монастыря назначить состоящего в штате Камчатского Архиерейского дома иеромонаха Алексия (Осколкова), с возведением в сан игумена (№ 46 „Церков. Вед.“ за 1894 г.)».

Выехав вторично на Амур и рассмотрев более внимательно и подробно намеченное для обители место на берегу озера Петропавловского, отец Алексий убедился, что место это непригодно для монастыря, ибо затопляется водою, почему, обследовав Южно-Уссурийский край, он в 1895 году избрал занимаемое в настоящее время монастырем место, в чем бесспорно великая и неоценимая заслуга отца Алексия для Свято-Троицкой Николаевской обители.

На место устроения монастыря отец Алексий прибыл в августе 1895 года, поместившись временно в квартире начальника бывшей тогда телеграфной станции Тихменево. Телеграф в то время (до проведения железной дороги) проходил частью по девственной тайге, частью по безлюдным, пустынным местам, и телеграфные станции состояли из одного-двух домиков.

Самой первой заботой отца Алексия было как можно скорее построить дом для жилья.

Начальник края Духовской пожертвовал находившийся в шести верстах на минеральных источниках дом, построенный из мелкого дубового леса. Наняв работников, отец Алексий перевез этот дом на место будущего монастыря и приспособил его под помещение в нем: домовой церкви, трапезной, кухни, келий – для себя и для будущей братии.

Вскоре прибыли к отцу Алексию назначенные с Валаама в помощь ему и сотрудничество иеромонах отец Сергий и иеродиакон отец Герман. Первое братство обители за время настоятельства игумена Алексия состояло из упомянутых лиц. Как настоятель, отец Алексий, так и его помощники отправляли богослужение и своими руками исполняли все работы, как-то: рубили и вывозили лес для монастырских построек и на дрова; весною копали гряды в огороде и садили овощи, уделяя от своей скудости нуждавшимся новоселам: семена, капустную рассаду и прочее; косили сено; приготовляли пищу не только себе и немногим рабочим, но и всем приходившим по воскресеньям и праздничным дням богомольцам – крестьянам, приходская церковь которых отстояла от них на расстоянии восьмидесяти верст.

Первые насельники обители этим были поставлены в страшно затруднительное и почти безвыходное положение: пищевых запасов не хватало, даже печеный хлеб по временам приходилось доставлять из Владивостока и Никольска, а отказывать в довольстве пищею богомольцам было нельзя и по долгу иноческого гостеприимства, и потому еще, что население в соседних деревнях было крайне разорено наводнением, случившимся летом 1895 года.

Большое неудобство инокам-устроителям приходилось претерпевать зимой от холода в помещениях, имевших лишь железные печи. Тепло в кельях, в церкви и в трапезной держалось только тогда, когда топились печи. В ночное время приходилось по несколько раз вставать, чтобы подбросить дрова в печку.

Монастырь нуждался во всем. Предметы первой необходимости, не исключая и хлеба, нужно было покупать. Чтобы самим испечь хлеб, следовало обращаться на кухню начальника Тихменевской станции. Паломничества с отдаленных мест не было, постоянно живших в числе братии не имелось, пожертвований не поступало. Собранные ранее отцом игуменом деньги подходили к концу. Нужда все более и более увеличивалась. Источников дохода никаких не было. Приходилось прибегать к крайности: брали деньги заимообразно у торговых фирм в городе Владивостоке. Вследствие постройки Уссурийской железной дороги цены на рабочия руки и припасы были очень высоки. Расходы предстояли большие как по устройству монастыря, так и по приему богомольцев: работникам приходилось платить по 25–30 рублей в месяц на готовом содержании. Причем рабочие иногда состояли из людей, не отличавшихся хорошей нравственностью. К довершению всех трудностей устроителей новой обители постигло совершенно непредвиденное несчастье: в ночь под первый в жизни обители храмовый праздник Святой Троицы 1896 года один из работников привел шайку злоумышленников, состоявших из беглых сахалинских каторжников, которые совершили дерзкую святотатственную кражу, украв всю монастырскую казну. Воры, пользуясь утомлением насельников и богомольцев после продолжительного всенощного бдения, проникли через окно в храм, где в поисках денег сломали даже замки у ковчежцев со святыми мощами, не коснувшись однако их. Не трудно себе представить, насколько тяжело и горестно было встречать свой первый монастырский праздник первым насельникам обители. Богослужения в День Пятидесятницы не было.

Материальное положение обители еще более ухудшилось. В числе украденных денег были похищены и взятые взаимообразно у торгового дома «Я. И. Чурин и К0» 1000 рублей.

К великому утешению, впоследствии преступники были обнаружены и половина денег была найдена и возвращена.

Игумен Алексий сознавал, что взоры духовного и гражданского начальства, а также и общества были обращены на него. Все ждали, что он должен создать благоустроенную обитель на дальней окраине Русского государства. Русская пресса («Московские Ведомости», «Церковный Вестник» за № 32, 1894 года и другие) смотрела на монастырь как на духовно-экономический центр, который должен был принять активное участие в деле колонизации Сибири.

Стечение неблагоприятных обстоятельств, отсутствие средств и братии не раз заставляли преклонного уже летами и немощного настоятеля отца Алексия серьезно задуматься над делом устроения обители.

Чувствуя всю трудность служения избранному делу и не надеясь на свои старческия силы, отец Алексий решился просить Священный Синод и местного Преосвященного об увольнении его обратно на Афон. Священный Синод, снисходя на неоднократные просьбы игумена Алексия, уволил его от должности настоятеля и строителя монастыря. 2 января 1897 года отец Алексий отбыл на Афон.

Сначала он жил на келлии святителя Николая Чудотворца Дионисиатского монастыря около Кареи, после на Новой Фиваиде, на Стефановской келлии Руссика, в самом Руссике.

Отец Алексий все время своего отсутствия на Афоне не прерывал связь со старцами Руссика: в 1899–1900 годах писал письма библиотекарю Руссика Матфию (Ольшанскому), в 1904–1911 годах писал письма игуменам Руссика⁵⁵⁵, которые представляют богатейший материал для истории Свято-Троицкого Никольского монастыря. Но мы обратим внимание дорогих читателей на одно покаянное письмо 85-летнего старца, жившего в подвижничестве уже 30 лет, от 13 января 1909 года и обращенное к игумену Мисаилу: «Да будет сие мое письмо прочтено с достодолжным спокойствием и с подобающим вниманием, несмотря на то что оно писано глубоко падшым, загрязненным порочной, нечистой, греховной, многолютной жизнью [человеком]. Не укорами, не сетованием, не жалобами, не советами содержание его наполнено, но раскрытием тех святых, благодатных истин, которые могут послужить к спасительному умиротворению желающих водворения мира, согласия и чистой, святой любви, ибо они открываются все яснее и очевиднее самой благостной любовью вселюбящего Бога.

Да не покажется неуместным, что именно я, зачерненный, дерзаю вступать в обсуждение святого милостивого промышления Бога! Но! Именно для меня то, сие таковое дерзновение мое и является, по милости Бога, вполне естественным, нормальным. Ведь я почти тридцать лет (до пострига. – Сост.) в полном цвете развития телесных сил прожил с мертвой душой, мной самим убитой. Погружаясь все глубже и глубже в омут мятущейся жизни внешнего мира, я быстро преуспевал в ревностном исполнении воли обольстителя диавола, а с сим как бы незаметно, но тоже быстро удалялся от Бога, святой Его Церкви и от всего добродетельного и святого. Сатанинская злоба примчала меня уже на край погибели. Я потерял всякую надежду на спасение. И вот долготерпеливый, оскорбленный многократно моей неблагодарностью к оказанному мне спасению от гибелей, великий, беспредельно любящий человека Бог снова, опять простирает руку помощи, вселяет в меня надежду в возможность избежать погибели и [помогает] освободиться из цепких объятий диавола. И, несмотря на мои безумные невнимания к Его содействиям в освобождении от конечных бед, Он вновь открывает готовность принять меня под покров и защиту Свою. (О, Боже мой, как мне больно и стыдно и горько вспоминать о моей омерзительной, скотской, ехидненной нечувствительности и неблагодарности. И во веки веков не оставит меня воспоминание о таковом страшном оскорблении, нанесенном Тебе – Благодетелю, Создателю моему, мной – низшем всякого скота, падшим рабом Твоим.) К таковому решению Создателя – Бога деятельной споручницей явилась Преблагословенная, Пречистая Дева Богородица – покровительница, наставница, учительница погибающих, потерявших здравый, ясно видящий ум. Она приняла меня поистине в тихий, удаленный (еще и теперь) от сует и дрязг мира внешнего в Ею оберегаемый приют. В нем и началась переплавка (Дан. 12:10) моя и, милостью Бога и Ея, и по сие время работа пересоздания моего скотского состава в человеческое. Здесь постепенно, неустанно освящая, научая, просвещая меня для укоренения загубленных мною же смирения, терпения, кротости, любви и прочих добродетелей, украшающих и веселящих души ведущих и любящих Бога христиан, происходят изменения во мне для уничтожения с корнем сатаной привитых гибельных, унизительных, порочных страстей: гордости, самомнения и прочих. Все это приводит меня к познанию глубокого моего падения и к познанию потери Духа Божественной жизни. Но горечь такового познания спасительна, она узкой тропой ведет к познанию себя и к жажде любить Бога, быть вполне послушным Его велениям, а отсюда и к любви к людям и искреннего желания всем всех благ и радостей в Боге»⁵⁵⁶. Дай Бог нам всем подобного покаяния и сознания.

Время смерти отца Алексия не установлено, по всей видимости, он умер на Стефановской келлии обители в конце 1919 года во время эпидемии гриппа – «испанки».

Иеросхимонах Нифонт (в миру Павел Васильевич Краснов) был уроженцем области Войска Донского (по другим данным – Воронежской губернии). Когда ему исполнилось десять лет, он поступил послушником в один из российских монастырей. Был келейником у архимандрита. После шести лет монастырской жизни будущий афонский монах сильно заболел, провел в постели два года и был уже при смерти. Но дал клятву посетить Иерусалим, помолиться у Гроба Господня, а затем идти на Афон. И свершилось чудо – юноша выздоровел, был пострижен в рясофор, а через пять месяцев умер его настоятель, и отцу Нифонту открылась по воле Божией дорога на Афон.

30 октября 1872 года молодой инок поступил в Ильинский скит. Но по благословению отца Иеронима он вскоре переселяется на Карулю в послушники к одному русскому старцу.

Тот, кто когда-нибудь видел Карулю, хоть на фотографии, может представить себе нелегкую жизнь тамошних монахов.

Земли нет, летом некуда скрыться от палящего солнца. Монахи живут практически как затворники, ибо каждый шаг за пределы кельи требует больших трудов. Отец Нифонт избирает себе строгого старца-пустынника с тайной мыслью остаться у него до самой смерти.

У отца Нифонта было рукоделие. Он занимался изготовлением кипарисовых крестов. Главной трудностью карульской жизни была необходимость частых путешествий в Пантелеимонов монастырь, где в то время можно было получить скудную для отшельника еду. Для того чтобы попасть в русский монастырь, нужно было пройти пешком почти половину афонского полуострова по его нелегким дорогам. «Но ничто его так не убивало, как хождение за провизией в Пантелеимонов и другие монастыри, где он целую торбу пшена и сухарей – более двух пудов – взваливал на себя и нес по крутым и скалистым горам, которыми усеян весь Афон. Это его окончательно изнуряло, и он почти падал без чувств, особенно в летнее, знойное время.

Ко всему прочему строгий старец, бывало, начнет упрекать его, что, мол, провизии принес на два рубля, а башмаков избил на три, совершенно забывая, какия дороги на Афоне. В конце концов он приучил его ходить босым и в летний зной, и в холодную зиму. Все это впоследствии отозвалось на здоровье почтенного иеромонаха Нифонта. Но самыми тяжелыми для молодого послушника были муки совести, что им не исполнен обет посетить Иерусалим для поклонения Святому Гробу. И духовник Иероним, выслушав сомнения инока, благословил его исполнить обет. Чтобы его выполнить, юноша нанялся писцом, работал три месяца днем и ночью и заработал 800 пиастров, т. е. 64 рубля.

Нифонт посетил Святой Град, обошел все тамошние обители, приложился ко всем святыням и возвратился на Афон. Но он уже не застал своего старца в живых. По благословению духовника он поступил в келлию святителя Николая

Чудотворца Иверского монастыря. В 1881 году его рукоположили сначала в диаконы, а на другой день, 3 августа, – в иеромонаха. Но старец келлии, схимонах Николай, провидев большие дарования молодого иеромонаха, благословил его идти восстанавливать один давно заброшенный скит Хиландарского монастыря. Отец же Нифонт хотел умереть в келлии своего старца, но тот сказал ему, что здесь он не сможет выполнить то, для чего предназначен, и напомнил ему притчу о талантах. И, как истинный послушник, отец Нифонт отправляется выполнять новое послушание.

И вот 30 июля 1883 года с благословения старца и разрешения монастыря он переселяется в скит Святой Троицы. Жизнь в этом скиту также была тяжела. Главная трудность была в недостатке воды, которую можно было брать только в большом источнике, берущем начало внизу под горой, около скита. Кроме того, почва вокруг скита была каменистая и неровная. Но Бог не оставляет без помощи труженика, и скоро вокруг него начинает собираться братство. Возрождать скит вместе с отцом Нифонтом приходит русский монах Геннадий. Скоро в братство вступает и отец Афанасий, сорок три года прослуживший священником в России и в конце своего жизненного пути пришедший на Афон. Настоятель сразу увидел в старом священнике опытного духовника. И не ошибся. Этот подвижник в течение своего восьмилетнего пребывания на Афоне ежедневно служил Божественную Литургию. В восемьдесят три своих года выполнял послушания так же, как молодые. К нему, как к духовнику, обращались все пустынники, жившие в окрестностях скита. Почил этот подвижник в 1902 году.

В подобных условиях возродить скит можно было только надеясь на Божию помощь, и она не замедлила прийти. Афонский иеромонах Агафангел пожертвовал две тысячи рублей, и в течение восьми лет скит был приведен в порядок. Кроме того, братия дает Богу обет соорудить на иждивении русских благодетелей более обширный храм во имя святителя Николая Чудотворца, в память чудесного спасения Государя Императора Николая Александровича от угрожавшей опасности в городе Отсу в Японии. Благодаря этому намерению мы видим любовь русского афонского монашества к своему Царю, ибо здесь, на Афоне, подобное строительство не может преследовать какие-то корыстные цели. Здесь не получишь за это ни наград, ни какого либо высочайшего внимания»⁵⁵⁷.

Одновременно с работами по благоустройству скита отец Нифонт с полной отдачей заботился о духовных потребностях своих подопечных, он учредил строгий общежительный устав, сам лично подавая пример его исполнения. Он был первым и на богослужении, и на послушаниях. Братия келлии очень любила своего наставника и во всем старалась подражать его святой жизни.

Преставился отец Нифонт 1 июня 1920 года.

Иеросхимонах Серафим (в миру Дионисий Дементьевич Мосягин) был уроженцем деревни Аксеновки Мровицкой волости Зарайского уезда Рязанской губернии.

В монашестве с 1873 года. Жил в одном из монастырей России, где был пострижен в мантию с именем Серафим.

В 1881 году прибыл на Афон и поступил в Троицкую келлию Ставроникитского монастыря, где в 1883 году был пострижен в схиму с тем же именем, а в 1885 году был рукоположен в иеромонаха. Впоследствии стал настоятелем этой келлии.

Отец Серафим написал книгу «Беседа старца Свято-Троицкой общежительной пустынной келлии на Святой Горе Афонской, иеросхимонаха Серафима Мосягина о мытарствах», в которой со своим духовным сыном подробно делится своими мыслями о цели подвижничества и сути покаяния. Вот что он пишет в ней: «Желаю с тобой беседовать о неизбежном и неминуемом пути: о переселении в вечные места, где нет уже конца и смерти; от перехода из этой жизни в будущую вечную загробную участь (или жизнь). Христианину даны два пути и каждому пути свои врата: райские и адские. Райские врата, куда входят праведные души к Господу и Он, принимая их, успокаивает в селениях с праведными в радости неописуемой и неизобразимой. Адские врата, куда входят грешные нераскаянные души, где установлены диаволу и ангелам его и творящим волю его [вечные мучения]».

Главной основой прохождения человека через узкие врата рая отец Серафим видит в наличии у него христианской любви, и, соответственно, причиной его наказания он считает отсутствие любви: «Итак, душа не оправдывается, ибо была немилостива, немилосердна и жестокосердна. Враги удерживают ее на время, затворяют в темницу, откуда не видит она Бога; мучат ее, насколько попустит им сила Божия, пока душа церковными молитвами и милостыней родных, ближних и знакомых будет искуплена, тогда прощаются грехи ей. Если же душа настолько грешна и мерзка пред Богом, что надежды на спасение ее нет, то лукавые духи ждут последнего изречения Господня над нечестивыми. Осужденные стоят по левую сторону, и Он скажет им: „...идите от мене, проклятии, во огнь вечный, уготованный диаволу и аггелом его“ (Мф. 25:41). Тогда лукавые духи тотчас низводят душу в бездну, и там будет плач и скрежет зубов в огне горящем, которого и сам сатана трепещет. О брат! Остановись, взойди в самого себя, собери все свои дела; будут ли они избавлены от адского мрака? Так человек живет на земле, грешит, идет против заповедей Божьих, не боится Бога, не страшится адского мрака». Только покаяние, искреннее оплакивание своей немощи и ничтожества может вернуть человека на путь Божий: «И если, брат, без покаяния умрешь, как пойдешь к Богу на ответ? Как пойдешь к Богу, если не исправлялся покаянием, а если же и каялся, снова ты впадал в грехи». Поэтому если покаянию не сопутствует дела любви, то черствое сердце не сможет освободиться от привычки греха. Только каясь и одновременно стремясь усовершенствоваться в любви, может избегнуть человек нового падения.

В заключении отец Серафим советует всем желающим избегнуть ада мучения, стараясь жить по заповеди Христа: «да любите друг друга, якоже возлюбих вы: болши сея любве никтдже имать, да кто душу свою положит за други своя» (Ин. 15:12–13).

Старец Серафим был живым воплощением заповеди любви Господа. Вся его жизнь была посвящена любви, поэтому он наверняка блаженствует, лицезрея Бога любви. Мы не знаем, когда точно он оставил этот земной мир. В списках 1919 года он еще числился старцем келлии, затем его уже там нет. Но разве существенно, сколько длилась его земная жизнь, важно, что он, творя дела любви непрестанно, обеспечил себе вечную жизнь с Богом.

Иеросхимонах Петр (в миру Георгий Кондратьевич Крутьков) был уроженцем села Романовка Балашовского уезда Саратовской губернии. Отец его Кондрат был очень набожным человеком и сыновей своих, Георгия и Николая, воспитывал в любви к Богу и людям. В 1878 году умерла его жена, и он решил оставить мир и посвятить свою жизнь Богу. Когда он открыл свое намерение сыновьям, которым в то время было 20 (Георгию) и 18 (Николаю) лет, к его огромному удивлению оба заявили, что тоже желают быть монахами. Кондрат условился с сыновьями, что поедет на Афон и, устроившись там, пригласит и их к себе.

В 1882 году Кондрат приехал на Афон и, присматривая для себя место будущего проживания, познакомился с приехавшим с аналогичной целью на Афон иеромонахом Неофитом (Базовым)⁵⁵⁸. Вместе с ним он приобрел за 4000 рублей келлию святителя Николая (так называемую Белозерку), которая принадлежала Хиландарскому монастырю. Старцем келлии стал отец Неофит, а Кондрат, которого постригли в схиму с именем Антоний, согласно омологиия, стал наместником келлии.

Отец вскоре пригласил своих сыновей, и в 1884 году Георгий и Николай приехали на Афон, чтобы остаться здесь навсегда. Вскоре они были пострижены в мантию: Георгий с именем Пантелеимон, а Николай с именем Нектарий.

В 1890 году отец Неофит купил новую келлию святых Космы и Дамиана у Есфигменского монастыря и переехал туда, поэтому наставником келлии Белозерка стал отец Антоний, который умер между 1882 и 1889 годами. После его смерти келлию возглавил отец Пантелеимон. В 1900 году он был пострижен в схиму с именем Петр и рукоположен в иеромонаха. С этой поры начинается долгий и труднейший путь духовного восхождения отца Петра, оценкой конечного состояния которого были слова чрезвычайно скупого на всякие оценки отца Флегонта (Лебедева), который сказал о нем так: «Великий старец».

Келлия требовала много средств для реставрации и расширения, и «отцу Петру пришлось обращаться за помощью в Россию и писать множество просительных писем, [и, несмотря на множество трудностей] обитель он все-таки воздвиг. Келлия имела два храма: верхний в честь святителя Николая и нижний во имя Покрова Божией Матери. Но обитель все время увеличивалась, и перед самой войной настоятель имел намерение заложить новый соборный храм в память восшествия на престол родоначальника Дома Романовых царя Михаила [но начавшаяся Первая мировая война помешала осуществлению этого плана]. Сегодня Белозерка – самая известная келлия на Афоне. Собственно, это даже не келлия, а маленький монастырек, в котором, несмотря на недавнюю греческую реставрацию, отчетливо прослеживается русский стиль. Келлия эта славится своими иконописцами. Да и раньше славилась, о чем свидетельствуют старые русския иконы, среди которых выделяется икона Божией Матери – Игуменьи Афонской Горы. Описание келлии сообщает, что в ней была частица Честного Креста и разные частицы мощей святых. Когда там подвизался отец Петр, в этой келлии было братство из 50 человек»⁵⁵⁹.

О внутреннем устройстве и о порядках, установленных отцом Петром в обители, можно хорошо судить по нижеследующим дневниковым записям иеродиакона Иоанникия (Погребеннова)⁵⁶⁰: «8 августа (1907 года) к нам на Афон из России приехал наш настоятель иеросхимонах Петр, которого вся братия встретила с великой радостью. Еще накануне приезда настоятеля все готовились к его встрече: церковь убрали так, как ко дню Святой Пасхи; от церкви и до самой порты дорогу выстлали лавровыми ветвями; а при появлении настоятеля у порты звонили во все колокола и стреляли из ружья; а по приходе настоятеля в церковь отслужили Господу благодарственный молебен за благополучное путешествие настоятеля. По окончании благодарственного молебна все приняли от настоятеля благословение и поздравили его с приездом»⁵⁶¹.

О старце можно судить по его ученикам, как о дереве по его плодам, поэтому приведем отрывок из письма отца Ипатия (Фредерикса), в 1944 году посетившего келлию Белозерка и исповедовавшегося у любимого ученика отца Петра иеромонаха Дамиана: «Спрашиваю, могу ли я увидеть иеромонаха Дамиана. Вышедший из дверей вторым старец смиренно посмотрел на меня, поклонился в пояс и, почти дотрагиваясь до пола, проговорил:

– Я грешный Дамиан... Что, молитву прочитать тебе надо?

– Да, батюшка, – отвечаю я. – И исповедоваться хотелось бы мне.

– Что ж, хорошо, хорошо, – поспешно заговорил старец, опять кланяясь. – Пойдем с Божьего благословения ко мне в келейку.

Второй старец за это время куда-то исчез. Открыв одну из боковых дверей, отец Дамиан вывел меня в недлинный светлый коридор и, приоткрыв единственную дверь налево, в глубине его суетливо и благоговейно проговорил:

– Пожалуйте, пожалуйте, входите, вот обиталище мое.

Келья его в два окна невелика и убога. В двух углах около окон аналои и множество икон, среди которых немало старинных. Между окнами убогий обеденный столик, а у одной из боковых стен совсем бедная иноческая кровать, а чем она покрыта – один Бог знает. Все с той же богобоязненной суетой подвигает мне старец Дамиан старенький стул:

– Твое святое имя?

– Дмитрий, – отвечаю я.

– Садись, садись, брат Дмитрий, – смиренно говорит старец.

Это был когда-то худощавый инок, темный шатен и, видно, хорошего роста. Теперь борода его с сильной проседью, лицо худощавое, большое, впалые глаза, проницательный взгляд, и все же никак нельзя дать ему его семидесяти лет.

– Ну, помолимся теперь, брат Димитрий! – снова говорит мне инок, кладя на аналое крест и Евангелие и надевая епитрахиль. Долго слушаю я не всегда знакомые слова молитвы... Наконец, отец Дамиан на секунду отрывается и передает мне печатный лист с надписью: „Короткая исповедь перед духовником“. Покрывает мою голову епитрахилью и опять долго и проникновенно молится, ясно выговаривая каждое слово. Потом пристально смотрит мне в глаза и говорит, указывая на лист:

– Читай это громко, брат Дмитрий!

Я читаю... Опять пристальный взгляд мне в глаза, и правой рукой престарелый инок сжимает мой лоб:

– Ну а особые грехи какие у тебя есть, брат Димитрий?

Я отвечаю:

– Много лет на исповеди не пришлось мне бывать. – Глаза старого исповедника широко раскрываются, рука, сжимавшая мой лоб, поднимается к его лбу, и он медленно и проникновенно крестится:

– Что ты, брат Димитрий? И как же это так? И почему же?

Я стараюсь объяснить свои переживания, и здесь должен невольно коснуться своего второго еще большего греха. Опять рука отца Дамиана, коснувшаяся снова моего лба, поднимается, творя крестное знамение.

– Велик твой грех, брат Дмитрий, – говорит старец, – но не отчаивайся, все мы люди, все мы грешны, один Бог безгрешен; а вот святой (и он назвал имя) тоже был тем же грешным, а творящий милостыню Бог не только простил его, но причислил его к сподвижникам Своим... Веруй, брат Дмитрий, в Него, и Он все тебе простит... Самое важное, что ты открыл Ему душу свою.

И снова накрыв глубже голову мою епитрахилью, прочитал разрешительную молитву.

– Батюшка! – говорю я после исповеди, чувствуя себя совершенно обновленным. – Все же одно сомнение тревожит душу мою: тяжкие грехи разрешили вы мне сейчас, властью вам Богом данной. Но разве Богу угодно будет, если я снова буду грехи повторять? Что нужно делать, чтобы старый грех не возвратился бы?

Глаза старого исповедника смотрят на меня ласково и с такой бесстрастной любовью, что я невольно смущаюсь.

– Брат Дмитрий, – тихим голосом, но, видимо, совершенно убежденный в правоте своих слов, говорит старец, – завтра ты причастишься, и ты сам тогда увидишь, какая сила родится в тебе для сокрушения соблазна, до сего часа тебя обуревающего!

Не только не могу не верить этим впервые за долгую жизнь услышанным откровенным словам, но тут же во мне появляется чувство глубочайшей уверенности, что иначе и быть не может... И эта сила зародилась... Да! Несомненно!.. И все мои интересы старые, мирские, мысли похотливые, деяния недостойные заменяются здесь, на благодатной почве Святой Афонской Горы, интересами новыми, духовными, мыслями здоровыми, деяниями, полезными душе и телу»⁵⁶².

Отец Петр был частым гостем Руссика и имел дружеские и духовные отношения со старцами Пантелеимонова монастыря⁵⁶³. Многие афонские подвижники спрашивали у знаменитого старца советов о духовной жизни и о спасении.

Преставился отец Петр 16 мая 1925 года в окружении скорбящих о потере, но бесконечно благодарных ему своих чад.

Схимонах Илия был уроженцем Каменец-Подольской губернии. Этот образованнейший и умнейший человек, бывший заведующий на заводах Терещенко, заработавший себе большое состояние и достигший уважения и славы в обществе, вдруг решил бросить все и стать монахом. Чтобы дорогой читатель смог хорошо представить себе, от чего отказался Илья Аминский, приведем краткую опись хозяйства Терещенко за 1897 год, которым он единолично заведовал: «На пшеничных и сахарных плантациях и заводах Терещенко рабочий скот состоит из 1500 волов, 600 лошадей; мертвый инвентарь превосходит 2000 машин и орудий. Ежегодно продается пшеницы на 500 000 рублей [в пересчете на современные деньги это около 5 миллиардов долларов]. Свекловица идет на свой сахарный завод»⁵⁶⁴.

Некоторые могут подумать, что, отказавшись от всего этого, он сошел с ума, но последующая его жизнь абсолютно точно доказывает, что он был в здравом уме и твердой памяти. Объяснение его поступку одно – милость Божья повернула его в сторону благодати и побудила его искать свое новое рождение свыше.

Илья прибыл на Афон в 1904 году и в Русском Пантелеимоновом монастыре после исповеди у отца Агафодора (Буданова) попросил благословения жить не в монастыре, а в лесу, принадлежащем обители. И хотя некоторые руководители экономской части обители уже имели свои планы насчет него, видя в его глазах полную решимость, старец Агафодор дал ему благословение жить в лесу. Он действительно отказался от всяких, даже элементарных, условий для жизни и следующие 30 лет жил как зверь в лесу. Он не имел дома – жил под камнем; не варил себе пищу – ел траву и плоды; не менял одежду, хотя рухлядь еле прикрывала его тело; не мылся и не лечился, хотя ему было уже под 80 лет, и, что самое важное, никогда не разговаривал. При случайной встрече с людьми падал на колени и, приклонив голову до земли, не выпрямлялся, пока не оставался один. Та единственная фотография, которая по Промыслу Божьему осталась после него, была сделана в 1919 году под полицейским принуждением по требованию новых греческих властей. Тогда же отец Агафодор постриг его в схиму с именем Илии.

Надо отметить, что похожий подвиг несли многие другие русские монахи на Афоне, их называли сиромахами. Скажем несколько слов о некоторых из них. Схииеромонах Мефодий⁵⁶⁵, бывший насельник Соловецкого монастыря, жил на Григорьевской* келлии и часто скрывался от людей под огромным камнем в пещере. Схимонах Севастиан, который жил около Ватопедского монастыря, у моря в пещере и, как сообщает отец Селевкий (Трофимов): «...жил как птица, в совершенном нестяжании. В келье ничего не имел. Пропитание получал от рукоделия и всегда пребывал весел и радостен. О земном никакого не имел попечения, но весь был погружен во Едином Боге»⁵⁶⁶. Схимонах Феоклит жил в искусно высеченной пещере высоко в прибрежной скале, состоящей из двух отделений, где его однажды пытался навестить Великий Князь Алексей Александрович при посещении им Святой Горы в июне 1867 года. Проезжая Афон берегом, он изволил обратить внимание на пещеру и пожелал осмотреть ее, но, к сожалению, на этот раз обитателя ее не было дома – он ушел за сухарями в Руссик, и вход в пещеру был замкнут⁵⁶⁷. Схимонах Гавриил⁵⁶⁸, который имел собственноручно под камнем выстроенную каливу выше ближней Георгиевской келлии и жил там один более 35 лет. Так же подвизался монах Трофим⁵⁶⁹, о котором отец Владимир (Колесников) пишет следующее:

«Жил почти на открытом воздухе в лесу, на крошечной ливадке: на кустах положена плита, которая служит аналоем, а около нее он, сидя, спит. Стоит кувшин с водой. Тут же в сухом потоке к одной стороне приложена маленькая стенка, кое-чем накрыта, с отверстием, в которое только едва можно пролезть и сидеть в этой конуре, а встать нельзя и едва можно повернуться, приклеены образа, картинки, плита вместо столика, на которой лежит славянская Библия и сиденье тоже плита. Конурку эту нельзя приметить, если и рядом пройдешь. В ней он читает книги и молится, и иногда пишет свои духовные мысли тут же, на открытом воздухе, где тоже плита вместо стола. Говорит очень хорошо, и, как видно, молитва постоянная, отчего имеет благодатное просвещение»⁵⁷⁰.

А о другом схимонахе, Гаврииле⁵⁷¹, тот же отец Владимир сообщает нам следующее: «Вел жизнь странническую, не имел приюта, а жил кое-где в лесу, в пещерах и так, кажется, лет 50 провел на Афоне от Севастопольской войны. Голова всегда острижена наголо, пребывал большей частью на нашей земле под открытым небом, кушал где придется. Часто приходилось встречать его в лесу, нрава тихого, говорил мало, но кротко и обстоятельно. Одежду имел самую убогую и почти всегда был без шапки»⁵⁷².

Отец Владимир сообщает нам также о схимонахе Зосиме, который «вел скитальческую жизнь около Старого Руссика в лесу, босой и в легкой одежде зимой в самое холодное время, кушал у порты*, не говорил ни с кем ни слова. В последние годы ходил в наклонном положении, так что рукой до земли можно достать»⁵⁷³.

Схимонах Вениамин⁵⁷⁴ устроил себе каливу на высокой скале (столпе), что на дороге к Старому Руссику, и жил там почти 15 лет. А схимонах Аввакир⁵⁷⁵ жил в дупле дуба, в им самим выстроенной в нем крошечной каливке.

Сравнивая вышеперечисленные жития с отшельнической жизнью отца Илии, в глаза бросается по крайней мере следующее: во-первых, он, в отличие от других, с несравнимо более высокой ступени социальной лестницы опустил самого себя как бы вниз. Не имея почти ничего, сравнительно легко можно вступить на путь нестяжания, но невероятно трудно добровольно отказаться от славы и богатства. Во-вторых, все старались создать себе хоть какие-нибудь условия для жизни, а отец Илия сознательно уподобился зверю: если других можно было хоть где-нибудь посетить, то его можно было встретить только случайно в лесу.

Отец Флегонт (Лебедев), изумленный невероятным подвигом отца Илии, в день его кончины скупо, но выразительно отметил в своем дневнике: «Великий подвижник, 30 лет прожил под камнем»⁵⁷⁶. Сумасшедший не может молчать 30 лет, безумный не встанет на колени в ожидании одиночества и даже не может заставить себя мерзнуть, когда есть удобный случай бесплатно согреться, нет! Только разумный человек может совершить такие подвиги. Вопрос только в цели этих действий. И кто понимает величие цели, тот не может не склонить головы пред этим воистину великим подвижником. Есть подвиг инстинктивный, есть подвиг чувственный, и, как бы ни были они велики, они не могут сравниться с подвигом разумным, осмысленным. Да, бросаться на амбразуру ради спасения друзей, если даже человек в состоянии аффекта, безусловно, великий поступок, но несравненно выше подвиг ради любви к Богу и людям тридцать лет мерзнуть под камнем и не соблазниться «теплотой» мира. Если первый поступок еще возможно сотворить человеку, то второго не может сделать ни одно человеческое существо, если в нем явно не присутствует Сам Творец.

Невероятный подвиг отца Илии вызывал и неверорятную зависть некоторых духовно слепых людей, и они прилагали все усилия, чтобы остановить его. Но невозможно осилить благодать, Божественная любовь всесильна, ее не может победить человеческое жестокосердие. Вот что пишет об этом в своем дневнике 20 октября 1918 года иеросхимонах Владимир (Колесников): «Сегодня отец Григорий встретил живущего под камнем, без всякого крова, недалеко от бычков пустынника Илию. Застал его ядущим каштаны. Много ему приходилось терпеть от некоторых, считавших его еретиком, кураджи*, по чьему-то велению выгоняли его с боем, однажды жестоко побили, так что он не мог идти и пролежал в Ксиропотамском овраге 14 дней без пищи, пока не нашел его ихний кураджи, взял его в Ксиропотам, и там доктор помог ему. Гонение большое, но он опять под камнем. Он каждую неделю исповедуется у нашего духовника отца Аммона и причащается Святых Таин. Живет, никому не мешая, в трущобе. За что гонения? Бог весть»⁵⁷⁷.

Преставился ко Господу отец Илия 13 сентября 1932 года, от роду около 80 лет, сидя под камнем. За те 28 лет, пока он находился в лесу, в России случились две революции, царская Россия исчезла, отгремели и мировая, и Гражданская война, а он ничего об этом не узнал, но зато он узнал самое важное для человека, что этот мир – «суета сует», а вечность – наша истинная Родина. И когда одни, возбужденные собственным тщеславием люди на гребнях исторических волнений вершили судьбы других людей, где-то в центре Европы, в лесу под камнем, сидел человек и молился Богу о спасении и тех и других.

Схимонах Вениамин (в миру Василий Антонович Малышев) родился в 1865 году в крестьянской семье из Орловского уезда Вятской губернии.

В 1884 году 19-летний Василий поехал в Иерусалим и на Афон для поклонения христианским святыням. Прибыв на Афон и увидев там высокий образ монашеского жития, он решил остаться здесь навсегда и поступил в монастырь святого великомученика Пантелеимона. 12 апреля 1886 года он был пострижен в рясофор с именем Вениамин. Послушание проходил в трапезной, на кунаке в Карее. 23 апреля 1887 года вышел из обители в Россию и поступил в Тихоновскую пустынь, но в 1890 году вернулся на Афон и поселился в отшельнической хижине на Калиагре*, где в полном затворе провел более 40 лет, здесь же он был пострижен в схиму с тем же именем.

Отец Флегонт (Лебедев) в своих дневниках называет его «знаменитым калиагрским отшельником». Аиеромонах Серафим из Владимировки пишет о нем так: «Отец Вениамин уже сорок лет жительствует на Святой Горе. Строгий аскет, творец молитвы Иисусовой, он стяжал от Бога необыкновенный мир души. Никто так не умеет утешить и уврачевать скорби душевные, как благостный старец Вениамин... Немало ныне скорбей на Афоне, и любят иноки сходить отвести душу на пустыньку доброго батюшки отца Вениамина...

Отец Вениамин более светлого взгляда на будущее России. Он все же надеется, что Господь „не до конца прогневается, ниже во век враждует» (Пс. 102). А коли не спасется Россия, то весь мир погибнет, и будет кончина света, ибо передать наследие „Царствия“ некому, – четвертому Риму не бывать!»⁵⁷⁸

«Миссия новой России – принести истинную, христианскую духовность в мир.

Она не силой оружия и дипломатических ухищрений будет добиваться распространения своего духовного и культурного влияния на мир, а любовью, святостью и изысканностью будет „завоевывать“ сердца всех людей мира. Нет народа на Земле, имевшего более глубокую и тонкую душу, чем русский, но наша исключительная духовность – это не русская заслуга, а благословение Бога, а значит, и великая ответственность перед Богом и всем миром. Да, мы потеряли империю, но возрожденная Россия создаст новую империю христианской любви. Из ее недр выйдет та позитивная и творческая духовная энергия, которая на основе учения Христа полностью преобразует будущую человеческую цивилизацию»⁵⁷⁹.

Духовными чадами отца Вениамина были многие подвижники Афона. Среди них настоятель Ильинского скита отец Иоанн (Гетманенко), духовник Руссика отец Агафодор (Буданов)⁵⁸⁰ и многие другие. Он был одним из главных противников имябожнического учения, но выступал против открытого противостояния афонцев друг против друга, а своих чад призывал не вступать в богословские рассуждения с имяславцами и не противопоставлять себя заблудшим, поэтому все его ученики избежали соблазна участия в спорах на эту тему.

С 28 сентября 1932 года уже тяжело больной отец Вениамин жил в больнице Руссика. Отец Сафроний (Сахаров) об этом сообщает следующее: «Незадолго перед своей кончиной отец Вениамин из пустыни приехал в монастырь св. Пантелеимона. Он заболел водянкой и слег в больницу.

Вскоре после своего приезда отец Вениамин был у отца Силуана, и они имели большую, продолжительную и очень важную беседу. На другой день нам пришлось посетить его в больнице. Он весь был под впечатлением беседы с отцом Силуаном и много раз с нескрываемым чувством удивления и благодарности повторял: „Какого друга дал мне Господь!.. Вы знаете, как он все раскрыл во мне... Потом дал мне три указания. Несколько раз повторил их, чтобы я не забыл, и в заключение добавил строго, как бы большой гвоздь вбил: „Если не сделаешь так, как говорю, то не спасешься“».

По всему было видно, что эта встреча с отцом Силуаном для отца Вениамина была большим откровением...

Мы провели у отца Вениамина около часа, все это время он был очень сосредоточен и ни о чем другом не мог ни думать, ни говорить и много раз повторял: „Какого друга дал мне Господь!“

Так, только под конец своей жизни, он узнал, кто был Силуан. Прежде он относился к нему хотя и очень дружественно, однако несколько снисходительно, как к хорошему монаху, но все же младшему»⁵⁸¹.

Преставился отец Вениамин 2 марта 1933 года в больнице Руссика и был похоронен на братском кладбище.

Иеросхимонах Мелхиседек (в миру Максим Дамианович Дмитриенко) родился в 1862 году в одном из сел Грайворонского уезда Курской губернии в крестьянской семье.

В 1884 году Максим прибыл на Афон и поступил в монастырь святого великомученика Пантелеимона, где 17 марта 1887 года был пострижен в рясофор с именем Мелетий. Послушание проходил на Крумице, на монастырских виноградниках.

В 1888 году по благословению своего духовника иеромонаха Андрея (Веревкина) – будущего игумена отец Мелетий взял на себя подвиг безмолвия и поселился вместе с монахом Антонием (Пшеничным) на келлии святых Архангелов, которая находилась в гористой местности на Капсале. Здесь он прожил почти полвека в полном безмолвии, не отлучаясь никуда. Здесь же он был пострижен в схиму и рукоположен в иеромонаха.

Отец Мелхиседек был одарен Богом многочисленными добродетелями, которые засвидетельствованы многими насельниками Афона. Всеобще были известны его прозорливость, дар предсказания и чудотворения. Отец Владимир (Колесников) в своем дневнике приводит некоторые свидетельства об отце Мелхиседеке: «Отец Феоктист утверждает, что он высокой духовной жизни и прозорливец. Отец Никострат говорит, будто он прославился замечательной духовной жизнью... и ему открыт духовный мир, по ночам всегда бодрствует, ибо в это время демоны очень восстают на христиан.

3 июля 1904 года отец Феоктист, который опять был у отца Мелхиседека, все говорит о его духовности и предвидении, например о войне (Русско-японской), что после японской начнется здесь [на Балканах], а потом и другая, всемирная война. Говорит, как он исправил многих находившихся в прелести и под влиянием бесов»⁵⁸².

Позже, как бы желая самому удостовериться в рассказанном ему, отец Владимир сам отправляется на встречу с отцом Мелхиседеком: «Утром 5 мая (1906 года) в пятницу захотелось мне посетить иеромонаха отца Мелхиседека, известного по духовной жизни... Он принял меня радушно, и незаметно в разговорах мы провели четыре часа. Много назидательного и интересного он говорил из опыта. Видно, что раб Божий»⁵⁸³.

О высокой духовности отца Мелхиседека свидетельствовал и преподобный Кукша, который до поступления в Руссик был у него на послушании. В его житии говорится: «Духовным отцом отца Ксенофонта [преподобного Кукши Одесского] был духоносный старец, подвижник отец Мелхиседек, который подвизался отшельником в горах. Отец Мелхиседек был монахом высокой духовной жизни. Однажды, стоя на молитве, старец и его духовный сын услышали в ночной тишине приближение свадебного кортежа: топот конских копыт, игру на гармошке, веселое пение, хохот, свист...

– Отче, откуда здесь свадьба?

– Это гости едут, надо их встретить.

Старец взял крест, святую воду, четки и, выйдя из кельи, окропил вокруг нее святой водой. Читая крещенский тропарь, он на все стороны осенил Крестом – сразу сделалось тихо, как будто не было никакого шума. Видимо, старцу эти явления были обычны и нисколько не смущали его.

Под его мудрым окормлением и монах Ксенофонт в недолгое время сподобился стяжать все иноческие добродетели и преуспел в духовном делании, но скоро отцу Ксенофонту из-за имябожнических споров пришлось уехать с Афона.

Накануне отъезда отец Ксенофонт побежал в пустыньку к своему духовному отцу и сказал:

– Отче, я никуда не поеду! Вот лягу под лодку или под камнем и умру здесь, на Афоне!

– Нет, чадо, – возразил старец, – так Богу угодно, чтобы ты жил в России, там надо спасать людей.

Затем вывел его из кельи и спросил:

– Хочешь увидеть, как стихии покоряются человеку?

– Хочу, отче.

– Тогда смотри, – старец перекрестил темное ночное небо, и оно стало светлым, перекрестил еще раз – оно, как береста, свернулось, и отец Ксенофонт увидел Господа во всей славе и в окружении сонма ангелов и всех святых. Что они видели, слышали и что им было возвещено, батюшка Кукша, рассказывая об этом впоследствии, не поведал. А тогда он закрыл лицо руками, упал на землю и закричал:

– Отче, мне страшно!

Через некоторое мгновение старец произнес:

– Вставай, не бойся.

Отец Кукша поднялся с земли – небо было обычным, на нем по-прежнему мерцали звезды. Так батюшка [преп. Кукша], уезжая с Афона, был утешен и удостоен Божественных откровений»⁵⁸⁴.

Чудным Промыслом Божьим два игумена Руссика, отец Андрей (Веревкин) и отец Иеремия (Алехин), нынешний игумен, именно через отца Мелхиседека и отца Кукшу были духовно породнены. Дело в том, что отец Андрей до самой своей смерти оставался духовным отцом отца Мелхиседека: он его благословил на пустынножительство, и он его впоследствии поддерживал как духовно, так и материально. И отца Кукшу он принял в обитель именно по рекомендации отца Мелхиседека. Преподобный Кукша же до конца жизни оставался преданным учению и опыту своего афонского духовника отца Мелхиседека. Он всегда с трепетом вспоминал детали общения с этим великим подвижником. Отец Иеремия же, еще живший в России в Одесском монастыре, был келейником преподобного Кукши и непосредственно от него перенял все особенности афонского подвижничества и явился непосредственным духовным наследником великих старцев Руссика.

Дата смерти отца Мелхиседека не установлена, но, по всей видимости, он умер в больнице Руссика в конце 30-х годов.

Иеросхимонах Герасим⁵⁸⁵ (в миру Глеб Петрович Попов) родился 24 июня 1859 года в крестьянской семье в селе Рожковеч Орловской губернии. Впоследствии семья его переехала в село Правокумское Новогригорьевского уезда Ставропольской губернии. Образование Глеб получил домашнее и с детства имел склонность к монашеской жизни. Прожив до 23-летнего возраста в кругу своих родных, он отправился на Святую Гору.

На Афон он прибыл 8 ноября 1882 года. Сначала жил на келлии святого Иоанна Предтечи у старца Никанора (Кашина)⁵⁸⁶, где 10 декабря 1882 года был пострижен в мантию с именем Герасим, а 8 ноября 1886 года был рукоположен в иеромонаха.

С самого своего поступления в обитель отец Герасим был назначен наместником. Эту должность он занимал до смерти своего старца с примерной ревностью и в больших трудах и заботах о делах обители. Все принесенное с собой состояние он употребил на ее благоустройство. После смерти старца Никанора он стал настоятелем келлии. Вскоре братство увеличилось, и не стало хватать помещений. А из-за нехватки земли невозможно было строить новый корпус. Поэтому часть братства должна был переехать в другую обитель. Хиландарский монастырь, имея недалеко от Кареи свою пустынническую обитель во имя святого Иоанна Богослова, предложил ему эту келлию. 8 ноября 1896 года он с братией переехал туда и стал настоятелем этой келлии.

Новая обитель требовала полной реставрации. Отец Герасим принялся первым долгом за обновление храма. Работы начались с весны 1897 года, а освящение состоялось 8 мая 1902 года. В это же время происходили исправления старых зданий под братские помещения и другие хозяйственные постройки. В мае 1904 года было освящено четырехэтажное каменное здание, большая часть которого была отдана под больницу.

Во время настоятельства отца Герасима количество братии достигло 80 человек, и они все как один находились под духовным руководством отца Герасима. Он для них был любвеобильным и заботливым отцом.

Отец Флегонт (Лебедев) в своем дневнике так характеризирует отца Герасима: «Много начитанный, строгий подвижник и гостеприимный»⁵⁸⁷.

Частые волнения и войны на Востоке «побудили отца Герасима поискать в своем Отечестве более тихого и уютного местечка для служения Господу, куда можно было бы удалиться с братией в тяжелые времена. Такое место нашлось на Кавказе. С помощью директора Кавказских Минеральных Вод генерала Хвощинского отцу Герасиму была отведена земля у подножия горы Бештау с условием устроить школу для детей бедных жителей местного населения. От Святейшего Синода последовало разрешение на право открытия мужского монастыря под названием „Второ-Афонско-Успенский мужской монастырь“⁵⁸⁸. Он находился „рядом с Пятигорском, в семи верстах от него“»⁵⁸⁹.

«В 1905 году, во время революционных событий на Кавказе, на монастырь было совершено нападение, во время которого сожгли корпус с церковью. Когда все утихло, отец Герасим с присущей ему энергией вновь начал строить церковь и другие корпуса, которые были освящены в день Успения Богоматери в 1906 году»⁵⁹⁰.

В дневнике иеросхимонаха Владимира (Колесникова) имеется запись о создании этого монастыря, где излагается версия, рассказанная ему монахом Иоанном (Кулешовым):

«Интересен рассказ его о возникновении монастыря близ Пятигорска, устраиваемого иеромонахом Герасимом (Поповым), старцем афонской келлии св. Иоанна Богослова. 25 лет назад на этом месте был только сенокос на земле, принадлежащей одной русской госпоже. Отец Иоанн, тогда в миру Иосиф, 17-летним мальчиком участвовал в этом сенокосе, по слабости плохо косил, а по духовному настроению более молился, и другие косари называли его архимандритом. Однажды он молился в кустах, в это время приехала госпожа, увидела его, но он не заметил и продолжал молиться. Она обратила на это внимание, взяла его с собой и заметила особое благодатное его устроение. На все ее вопросы он почему то молился, и на вопрос, что на этом месте будет, он ответил: „Монастырь“. И сказал это как-то безотчетно. Прошло 20 лет, а на том месте все еще было поле. Герасим жил у отца Иоанна в доме работником и был очень религиозен, и отец Иоанн почти насильно проводил его на Афон, куда и сам после приехал и жил вместе с ним. И вот более пяти лет назад зашел разговор об устройстве монастыря в России, а Иоанн вспомнил место и госпожу, указал на это место Герасиму, и тот, конечно, по воле Божией сумел все сделать. И вот через 20 лет началось основание обители, а теперь (в 1908 году) уже стоит великолепный монастырь. Отец Иоанн говорит, что эта госпожа-ктиторша еще тогда же оградила место и поставила крест, где он молился, тут теперь престол храма, и она пожелала сделать вырезанную надпись, что на этом месте тогда-то молился такой-то раб Божий Иосиф»⁵⁹¹.

С началом Первой мировой войны, естественно, всякие связи с Россией прекратились, и отец Герасим полностью сконцентрировался на братии своей Богословской келлии. Отныне их духовное окормление стало его главным делом, в чем очень преуспел и заслужил большую любовь своих подопечных.

Преставился отец Герасим 13 октября 1933 года, от роду 74 лет, в построенной им Богословской келлии, в окружении искренне любящих его чад.

Схимонах Иоанн (в миру Иосиф Кулешов) родился в 1862 году в крестьянской семье в Ставропольской губернии.

В детстве он был задумчивым мальчиком и постоянно молился, за что соседи его прозвали «архимандритом». На его особый духовный настрой обратила внимание его госпожа, и она взяла его с собой в свое имение и отдала для духовного воспитания местному священнику. Уже с 17-ти лет Иосиф начал скитаться по святым местам России. После долгих скитаний Иосиф вернулся домой с целью навсегда попрощаться с родными и поехать на Афон. Здесь, на родине, он познакомился с рабом Божьим Глебом, который был работником и был очень религиозен, и Иосиф своими рассказами об Афоне возбудил в нем желание тоже поехать на Афон. Глеб впоследствии стал настоятелем келлии святого Иоанна Богослова.

Вскоре, в 1885 году, Иосиф и сам приехал на Афон. Сначала он жил у своего старого приятеля старца Герасима (Попова) на Богословской келлии, где он был пострижен в мантию с именем Иоанн. После смерти старца Архангельской келлии Ставроникитского монастыря братия этой келлии пригласила отца Иоанна к себе старцем и наставником. Он согласился, но его конечной целью были полное безмолвие и затворничество, поэтому он оставил многозаботливый подвиг старчества и в 1910 году перешел в маленькую каливу на территории Ставроникитского монастыря, где до конца жизни жил один.

Интересная запись о нем имеется у отца Владимира (Колесникова): «Отец Герасим оказывал ему помощь (на новой каливе), посылая постоянно хлеб. Три года назад однажды не было у него хлеба, пришел он к Герасиму, но ему почему-то отказали. Тогда Герасим во сне слышит голос: „Почему Ивану не дали хлеба?“ Он проснулся, не обратил, однако, на это внимания и, заснув, опять услышал тот же голос. Тогда он пошел к хлебнику и, узнав об отказе, спросил, сколько есть хлебов, сказали: четыре, потом справились – видят, только три. Он велел один послать Ивану. Когда принесли этот хлеб, то оказалось, что уже получен целый хлеб, который принес старик сиромах, а ему дал какой-то юноша и велел передать, и юноша был какой-то необыкновенный. Когда сообщили Герасиму, он тогда же ночью во втором часу поехал к отцу Иоанну, попросил прощения и начал служить бдение св. Архангелу Михаилу. Конечно, юноша был не кто иной, как Архангел, который чудесно передал четвертый исчезнувший хлеб через сиромаха нуждавшемуся отцу Иоанну»⁵⁹².

Отец Иоанн был большим авторитетом для всех пустынножителей Афона: когда Братство русских келиотов решило преподнести сербскому королю икону от имени всех афонских отшельников, то единогласно выбор пал на отца Иоанна. «В августе 1915 года он возил сербскому королю Петру икону от лица афонских пустынников и получил за это на ленте крест»⁵⁹³.

День смерти отца Иоанна не установлен, но это могло случиться только после 1919 года, так как в списках келиотов 1919 года он упоминается как живой.

Иеросхимонах Феодосий (в миру Василий Васильевич Харитонов) родился в 1869 году в Саратовской губернии. По окончании учебы в сельской школе Василий был взят на казенный счет в духовное училище. С этого момента начинается путь, которым прошли многие образованные русские иерархи, происходившие из крестьянства. Образование свое старец закончил в Казанской духовной академии. Затем пять лет был инспектором в Вологодской семинарии, но после оставил мир и ушел на Афон. Здесь началось другое серьезное и продолжительное учение.

На Афоне отец Феодосий (тогда еще Феофан) пошел путем русского келиотского монашества и поступил в знаменитую келлию святителя Николая, именуемую Белозеркой. Одному из своих учеников, схимонаху Никодиму, впоследствии старец поведал о своей борьбе только с одной страстью – гневом. Три года он неустанно боролся со своей страстью – гневом и видел, что не мог победить ее. И тогда он отправился к известному подвижнику того времени, схииеродиакону Лукиану (Роеву), проживавшему в каливе близ Пантелеимонова монастыря. Этот диакон, известный в Пантелеимоновом монастыре как живописец, ученик самого духовника Иеронима, был достоин такого выбора, потому что был очень суров по характеру, и послушничество у него было лучшим способом для обретения смирения. Будущий карулец старался терпеть все, но иногда впадал в уныние и слышал: „Ну, что ты нюни распустил“. Выдерживать будущему старцу такой искус удалось только полтора года.

Дальше путь его лежал в отшельническия места на Капсале. Здесь он проводил настоящую отшельническую жизнь, вкушая немного супа с сухарями и придерживаясь безмолвия. Но когда он по обыкновению прятался от посетителей, то вдруг услышал через дверь слова иеромонаха из Андреевского скита: „Не усидишь ты в своем безмолвии. Где твоя любовь к ближним?“ Отец Феодосий задумался.

Он решил осилить тот путь, которым не смог пройти, – снова вернулся к отцу Лукиану. На этот раз он выдержал только полгода. Старался все терпеть, но не выдержал. „Врачевахом Вавилона и не исцеле“, – говорил его старец.

Будущий старец тогда совсем отчаялся: понял, что не может выдержать настоящего послушания, и решил испробовать братское житие, которое есть первая ступень к жизни отшельнической. Он организовал на Капсале нечто вроде маленького скита из трех монахов, которые каждую неделю из своей среды выбирали старшего и слушались его как игумена. Но самодельный скит скоро развалился. И подвижник решил проводить самостоятельную жизнь по-отшельнически, но прибегая к духовным советам старцев. Одним из таких старцев, к которому обращался отец Феодосий, был иеросхимонах по имени тоже Феодосий (умер он 25 мая 1903 года), достойный украсить историю Афона не только своим происхождением, но и своей монашеской жизнью. Этот отец Феодосий был грузин и жил в грузинской келлии апостола и Евангелиста Иоанна Богослова Иверского монастыря.

Отец Феофан прожил на Капсале, поучаясь у старцев, несколько лет, будучи вынужден часто менять келлии. Как-то он услышал, что в скиту Василия Великого, где начинал свой монашеский путь преподобный Паисий (Величковский), есть старец, преуспевший в непрестанной молитве. Вскоре русский монах переселился на Катунаки* и обрел великого учителя молитвы исихаста Каллиника. Закончил же свое странствие по афонским келлиям отец Феодосий на Каруле. Здесь ему суждено было прожить достаточно долго, до самой смерти. Переселился он на Карулю в 1914 году, а отошел ко Господу 2 октября 1937 года. Троицкая келлия была построена на деньги, полученные от игумена Пантелеимонова монастыря Мисаила. Освящена в 1917 году. Второй придел посвящен Покрову Божией Матери. По просьбе жертвователей здесь 5 июля по старому стилю также особо праздновалась память преподобного Сергия Радонежского и преподобного Афанасия Афонского.

Очевидно, что период споров об имени Божьем застал отца Феодосия на Катунаках. Ему пришлось сыграть немалую роль в этих спорах. Именно он ознакомил старца-безмолвника Каллиника с существом этих споров. Отец Каллиник написал небольшой труд по поводу этих споров, который, по преданию, так понравился нашему императору. [отец Феодосий тоже написал очерк против имябожников, за что ему] была пожалована грамота от Священного Синода и подарен в благословение образ Всемилостивого Спаса»⁵⁹⁴.

Отец Феодосий также составил историю Пантелеимонова монастыря⁵⁹⁵. В монастырской библиотеке хранится также его рукопись «Учение Православной Церкви о Священном Предании и отношении ее к новому стилю», которая была несколько раз издана. Оставил он также свой молитвенный дневник, который под названием «Непрестанно молитесь! О молитве Иисусовой» был издан в Мюнхене в 1990 году. Его ученик схимонах Никодим Карульский оставил также много воспоминаний о своем старце.

16 июля 1919 года отец Феофан был пострижен в схиму с именем Феодосий.

По мнению современных патрологов, «старец Феодосий считается последним заметным представителем традиции старца Паисия (Величковского), работы которого он переводил, а также преподобного Никодима Святогорца. Он объединял в себе книжную образованность с аскетизмом, строгость со способностью к различению духов»⁵⁹⁶.

Отец Феодосий в первую очередь был молитвенником, выдающимся делателем Иисусовой молитвы. Интересны по этому поводу рассказы его ученика отца Никодима: «Я спросил старца: „Как мне теперь и после смерти вашей заниматься умной молитвой?“ Он ответил: „Занимайся умной молитвой в покаянном духе, не ищи сладостей сердечных и видений умных по воображению, кроме случаев явной милости Божией к грешнику, подобно мытарю. Каким уже способом по отеческому преданию навык творить умную молитву, с таким и оставайся. Только не привязывайся к нему. Не давай ему действовать самому по себе. Никакой особой цены сам способ не имеет. Считай его лишь простым способом, орудием твоим для собрания ума своего и приведения в чувство сердца своего. И благодатной силы к тому ожидай от Бога, дающего молитву молящемуся“.

Потом, вскоре после этого старец написал мне еще „Старческий завет и благословение“. Вот он:

„Старческий завет и благословение. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. И в честь Пресвятые Владычицы нашей Богородицы.

1. Господь да простит тя, чадо, за все твои грехи прошедшие, настоящие и будущие, в коих будешь каяться духовнику после меня.

2. На сем основании веры и смирения твоего строй, с упованием на Бога, дом добродетелей разумным послушанием духовнику, с соблюдением моих старческих заповедей и посильным безмолвием с непрестанной молитвой ко Господу Спасителю: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя».

3. И покрой свой духовный дом венцом добродетели – любовью к Богу и ближнему, и да переселишься с ним в духовные небесные обители“.

Получив от старца для себя такое благодеяние: заниматься художественной [умносердечной. – Сост.] молитвой с духовным завещанием, я зело возрадовался и не знал, как благодарить его. А уже в болезни пред кончиной своей он еще добавил: позаботься сам, стяжать его усердным покаянием, после моей кончины. В пропитании и во всем необходимом Бог тебя не оставит“»⁵⁹⁷.

Несмотря на труднодоступную местность Карули, к отцу Феодосию старались попасть почти все посетители Афона. Интересные воспоминания о таких встречах оставили нам известные писатели Б. Зайцев⁵⁹⁸ и Вл. Маевский.

Приведем полностью рассказ Вл. Маевского, так как он очень точно характеризует выдающегося старца:

«Милости просим, дорогие гости! – прозвучал тихий приветливый голос. – Прошу вас... входите с Богом!

Это был прославленный афонский старец-отшельник, иеросхимонах отец Феодосий, в далеком прошлом воспитанник Казанской духовной академии и ее профессор. Впоследствии по глубокому духовному устремлению он удалился на Афон, а затем ушел в отшельничество на Карулю. Здесь, проводя время в посте и уединенной молитве, он не чуждался и богословских вопросов, углубляясь в них и ведя очень интересную полемическую переписку с выдающимися учеными богословами – митрополитом Антонием (Храповицким), профессором Н. Н. Глубоковским и др.

Я спустился в его крошечную, но чистенькую келейку и всецело погрузился в созерцание этого замечательного человека... Я старался понять отца Феодосия, присматривался внимательно и серьезно, боясь пропустить какое либо его слово, какой либо случайный ответ, и в то же время с истинным восхищением следил за его спокойными движениями и тихим светом его взгляда.

И, делая все эти наблюдения, я вскоре убедился в одной непреложной истине: тихий и приветливый старец отец Феодосий был человеком исключительным, необыкновенным, выходящим из ряда других людей по сочетанию тех добродетелей, какие так излучало от себя все его существо, казавшееся таким простым и несложным. Чистота душевная и телесная, целомудренное сердце, непоколебимая и горячая вера во все то, во что должен верить истинный подвижник, детская простота и полное доверие к людям – все это так и сквозило из слов и жестов старца. И не было никакого сомнения, что весь конгломерат добродетелей отца Феодосия был прочно спаян в одно прекрасное целое одним живительным цементом, а именно любовью о Христе, соединенной с незыблемой верностью Православию.

Нечего уже и упоминать о том, что старец, вероятно, приобретал свои неземные богатства ценой далеко не легкой. Действительно, о его неусыпном трудолюбии, непрерывной молитве, полном нестяжательстве, высокой степени воздержания в пище и полном отсутствии честолюбия мне неоднократно рассказывали в разных афонских обителях.

„Батюшка Феодосий Карульский... это вода в чистом озере, – сказал один из святогорцев. – Чистая вода с зеркальной гладью... Вот это и есть отец Феодосий... А небеса-то Божьи в этом зеркале и отражаются... вот и все!“

...Улучив минуту, я снова удалился с отцом Феодосием, посвятившим мне целых два часа для личного собеседования.

Никогда, конечно, не забуду я этого разговора, оставившего неизгладимый след в моей душе на всю жизнь. Содержание и сущность ее я позволю себе, по вполне понятным причинам, оставить в тайне даже от моих дорогих читателей, ибо вся моя беседа со старцем касалась вопросов исключительно моей личной жизни. Но как видел и как понимал отец Феодосий эту мою жизнь, протекающую от него столь далеко, среди мирской суеты!.. Какие простые и в то же время мудрые советы преподал он мне из глубины своего афонского уединения!..

И тогда только понял я, какое великое благо представляет собой для христианского мира подлинное отшельничество и старчество во Христе, каких духовных высот могут достигнуть его истинные и достойные служители!

Затем отец Феодосий повел меня в свой крошечный храм-пещерку, и я простоял в нем всю вечерню, которую только чувство христианского благоговения не позволяет назвать сказочной, настолько сильно было своеобразное восхищение, охватившее все мое существо в минуты этого редкого богослужения.

Церковка, прилепившаяся к скале, не превышала 4–5 шагов в длину и ширину по своим размерам, гнездилась высоко над крутым скатом. Но что за чувства и настроения владели сердцем во время моей молитвы в этом храме!..

Когда вечерня закончилась, я не мог удержаться, чтобы не побеспокоить старца новой просьбой еще побеседовать со мной, что он и исполнил с прежней охотой и любовью.

Мы уселись у входа в келейку старца и, глядя на море и прильнувшие к скалам около каливы, стали беседовать как очень давние знакомые и друзья.

Я обратился с вопросом к отцу Феодосию: возможно ли спастись, живя в миру?..

Выслушав мой вопрос, старец немного задумался, а затем ласково сказал:

„В этом случае повторю лишь слова моего учителя, оптинского старца, который на подобный вопрос мудро ответил, что в своих решениях нужно руководствоваться здравым рассуждением, основывающимся на заповедях Господних... Но при этом нужно помнить, конечно, что и все добродетели крайне нужны тем, кои ищут Бога. Но мы знаем и то, – продолжал старец, – что многие измождали свои тела, удалялись в пустыню, усердно ревновали о трудах, любили нищету и, несмотря на все это, падали, склонившись во зло, и делались достойными осуждения. Причина этому, что они все не обладали добродетелью рассуждения и благоразумия, ибо эта добродетель направляет человека по прямому пути и удерживает его от уклонения.

Рассуждение есть око души и ее светильник... Рассуждение есть поэтому и главная добродетель, по определению святого Антония Великого, а потому нужно руководствоваться здравым рассуждением, основывающимся на заповедях Господних и на любви к ближним... Удалившись от мира и покинув семью, человек далеко не всегда находит покой душе своей. Подвиги нищеты и самоотвержения могут привести к гордости и осуждению других и этим только отдалить от Бога... Вернитесь в дом свой, помогайте по усердию бедным, соблюдайте уставы Святой Церкви – и получите желанный мир в душе, и будете жить во славу Божию...“ – таков совет высокой и практической мудрости преподан был мне, святогорскому паломнику»⁵⁹⁹.

Последние дни отца Феодосия и его смерть детально описал в своем дневнике отец Никодим: «Заболел старец, и я все время был занят с ним, и дневник писать некогда было, и так до смерти его 2 октября 1937 года. Так и после смерти старца как некому было показывать свой дневник, то я и прекратил писать его.

Болезнь старца началась с простуды. В своей безмолвной каливке он писал жития святых ежедневно, по два часа в сутки. Комнатка-то его маленькая, и потолок в ней низкий, после полудня воздух в ней нагревается, и старцу становилось душно. Чтобы избегнуть этой духоты, старец открывал два окна, одно против другого, делал сквозняк и на этом сквозняке просиживал по два часа, от этого и простудился. Простуда перешла внутрь, и открылась болезнь в желудке, а затем перешла в грудь, под ложечку. И пред кончиной старец за час до смерти, по прочтении мною молитв ко причащению приставил уста свои ко мне и шепотом сказал: „Добызаемся“, – и мы поцеловались в знак прощения. Благословляя меня, он сказал: „Господь да благословит тебя, чадо, и укрепит, и сохранит, и в крайней нужде поможет“. И кивком головы дал мне знак поторопить духовника, совершавшего Литургию, поскорей прийти, чтоб не опоздать до смерти причастить его.

Спустя 12 минут с молитвой умной, по „Страннику“ (т. е. так, как советуется в книге „Откровенные рассказы странника духовному своему отцу“), он тихо скончался. В момент смерти я сидел с правой стороны старца, обняв левой рукой его сидячого, а правой слушал пульс его и молился с ним вместе, наблюдал, как, выдыхая из себя воздух, произносил он духом: „Помилуй мя“. И вдруг заметил я, что пульс у старца остановился. Взглянув на лицо его, я видел, как он три раза с паузами вздохнул и скончался у меня на руках. По Божию благоволению это случилось в день Воскресения Господа Иисуса Христа, 2 октября 1937 года, на память святого блаженного Андрея, Христа ради юродивого, которому духом тайно он старался ревновать, одно время дерзнул и самим делом юродствовать... Много можно бы писать о старце, но мне, как ученику его, неприлично писать о старце своем...»

Преставился отец Феодосий 2 октября 1937 года.

Схимонах Никодим родился в 80-х годах ХИХ века в Рязанской губернии⁶⁰¹. «Отец Никодим пришел на Афон еще юношей и там оставался до блаженной своей кончины. Первоначально он поселился в скиту Фиваида, а потом по благословению преподобного Силуана перешел на Карулю, где подвизались пустынножители. Там отец Никодим поступил в послушание к известному русскому ученому-отшельнику старцу Феодосию (Харитонову).

Всю жизнь свою подвизаясь на поприще непрестанной молитвы, старец Никодим значительно преуспел в этом делании. Но он никогда не гордился этим и не показывал перед другими свой духовный уровень. Особенно это видно из его молитвенного дневника, читая который можно подумать, что он написан новоначальным послушником, ибо старец Никодим здесь говорит преимущественно о своих недостатках и по смирению умалчивает о своих достижениях. А ведь он к моменту начала ведения дневника уже имел большой молитвенный опыт, так как непрестанной молитвой он начал заниматься еще до прихода на Афон.

«Прожил под старцем вот уже 11 лет, – пишет смиренный старец, – а послушания настоящего, внутреннего, еще не стяжал, да и во внешнем-то не совсем исправен: очень горделив и ленив, а потому и молюсь плохо. Хотя и нравится мне Иисусова молитва, и я уже давно молюсь ею, навык и к художественному способу, по „Добротолюбию“ и по „Откровенным рассказам странника...“, но суета, к которой я пристрастился помимо прямого послушания, к тому же и укоренившиеся страсти мои, чревоугодие и леность с саможалением, не дают мне вполне испытать образ умно-сердечной молитвы с художественными приемами, который, по некоторым моим действиям заметил я, очень полезен для собрания ума моего и приведения себя в чувство. Когда же удается более-менее успокоиться и собраться в себя, отринув всякую суету, тогда становится легко молиться, и обычные страсти: леность, сон – не так сильно одолевают».

Но реальный духовный уровень отца Никодима ясно виден из его следующих слов: «Итак, желающему избавиться от этой невидимой и неощущаемой беды своей душевной – прелести диавольской, и не быть мерзостью презренною, но быть благоуханием у Бога прежде всего требуется хотя бы умом одним против воли поверить и убедить самого себя в том, что непременно есть во мне такая беда. А потом для избавления от нее принять во всегдашнее памятование и особенно во время молитвы три необходимых молитвенных делания:

1-е дело ума – самоукорение;

2-е дело сердца – сокрушение;

3-е дело тела – крестным знамением истовое себя осенение и слов молитвенных внимательное и благоговейное произношение.

Этими тремя деланиями мы Богу бываем приятны. А именно: самоукорением с памятованием о грехах своих мы смиряем себя и этим приклоняем Бога на милость к себе и привлекаем взор его на себя. И на кого воззрю, токмо на кроткого и молчаливого и трепещущего словес мойх?“ (Ис. 66:2), – сказал Бог. Сокрушением, как благовонным фимиамом, мы облаговониваем себя, заглушая тем зловоние своего мертвеца. Епископ Игнатий (Брянчанинов) сказал: „Кто хочет помолиться, тот должен прежде покадить сокрушением в сердце своем“. «Жертва Богу дух сокрушен: сердце сокрушенно и смиренно Бог неуничижит“ (Пс. 50:19). Крестное знамение само уже есть Божия благодать, если оно полагается истово и благоговейно. Нужно помнить, что Сам Господь Иисус Христос распятый висит на Кресте. Такая молитва есть время благоволения Божия к молящемуся. Следовательно, в это святое время все освящается в нас и не остается места зловонного. Эти три делания для человека прельщенного есть надежное убежище. Без них опять зловоние полезет и бесы паки облепят. Так скоро в человеке меняется духовное состояние его. Как сказал богомудрый пастырь отец Иоанн Кронштадтский: „От жизни до смерти один шаг“ („Дневник“). Состояние меняется: то в духовное, то в греховное, то в святое, то в слепое. Посмотри на себя во время молитвы, как бывает с тобой. Самоукорения в уме нет, тоже и сокрушения в сердце нет, и крестишься без внимания, не благоговейно, также и молитвы читаешь небрежно. Откуда же родится чувство умиления, являющееся признаком благодати Божией. Вот и есть ты живой мертвец.

Начнешь нудить себя на эти три делания, пробудится и чувство, согреется сердце от сокрушения, а затем придет и умиление – благодать Божия, и потекут слезы. Вот и воскрес мертвец, слава Богу. А чаще так будешь делать, а затем и повсегда в молитве и без молитвы, то и никогда не будешь умирать, и освободишься от прелести благодатью Божией за ходатайство Божией Матери и за молитвы святых».

За искреннее покаяние и сокрушение отцу Никодиму была дана как дар от Бога непрестанная молитва. Он пишет: «Молясь непрестанно Иисусовой молитвой, будь весел, в благодушном спокойном духе и исполнись радостью – радостопечалью в сердце. Пребывая в памяти Божией (т. е. в непрестанной молитве. – Сост.), помни: ведь это райское занятие, тебя Бог ввел в этот райский сад и сказал тебе: „Смотри на эти прекрасные плодовитые деревья, возделывай и храни их, и жди с них плода в свое время, и тогда вдоволь насытишься, а пока услаждайся только зорким вниманием и смотрением своим на эти райские деревья (перебирая в памяти святые мысли), поливая их изобильно чистою водою твоих слез. И услаждайся надеждою на вкушение плодов от сих деревьев в свое время, и уповай на милость Божью“.

А безумное уныние, не стерпев труда сладкого сего, кричит: „Трудно мне долго ждать. Дай скорее!“ – недовольно ему услаждения надеждой, а в беспокойстве духа кричит и кричит: „Дай, да дай теперь!“ – а не то и роптать еще начинает. И Бог, не терпя такой дерзости и гордости, удаляет того человека из сада своего, из рая сладости – молитвы непрестанной. Тогда постигает человека того полное уныние и омрачение. Если иногда и захочет войти в этот сад, то не может, станет каяться и молиться, но долго прощения не получает. Итак, пылинка ты ничтожная, червячок слабейший, человече-грешниче, смирись и не дерзай никогда искать, желать и просить себе святости у Бога, чтоб сравняться со святыми. Но отвергни от себя уныние и леность и от всей души возблагодари Бога за то, что ввел он тебя в этот рай и дает иногда, хоть отчасти, вкушать в надежде от цветов райских древес сладости (святых мыслей в молитве). Чем меньше этот твой рай того рая, в коем жил в начале твой праотец Адам? Посмотри, увидишь ли чего более, что есть на небе у престола Божия? Там есть тьма тем святых ангелов, славящих Бога Саваофа и непрестанно взывающих: „Свят, свят, свят Господь Бог Саваоф...“ Ты тоже славишь, только иными словами: „Господи Иисусе Христе, Сыне Божий...“ (Эта мысль мне от Бога после долгого угнетенного душевного моего состояния, бывшего наказанием за гордость мою 28 февраля.) Слава Богу за все! Бог наказал, Бог и помиловал. Наперед урок: „Делая добро, да не стужаем“, – ибо в свое время пожнем добрый плод, если не ослабеем. И еще: „яко сеяй в плоть свою, от плоти пожнет истление: а сеяй в дух, от духа пожнет живот вечный“ (Гал. 6:8)»⁶⁰².

К отцу Никодиму за духовными советами приходили не только афонские монахи, но приезжали люди с разных концов света. Вот как описывает свои впечатления после встречи с ним писатель Павел Рак: «В хижине, прилепившейся к скале наподобие ласточкиного гнезда, жил один очень благочестивый старец, великий постник и молитвенник, один из последних афонских русских, покинувших Родину еще до Первой мировой войны и помнивших только царскую Россию. Этот русский говорил посещавшим его, что милостивый Господь даровал ему освобождение от всех забот и суеты, от всех воспоминаний и что он все позабыл, даже и молитв уже не помнит. Оставил ему Господь только одну самую короткую, на Афоне самую главную молитву – Иисусову. Да уж если на то пошло, мог бы он обойтись и без этой молитвы, вполне достаточно одного имени Иисусова. Довольно и того, чтобы имя Его не сходило с губ, чтобы пребывало в сердце человека даже и во сне. Старец тот недавно умер. Мой собеседник, как ближайший сосед, вместе с молодыми греками из ближней келлии старался облегчить ему последние дни. Особенно он заботился о том, чтобы старец не умер без причастия, и старался проводить его как подобает в самую короткую дорогу – из этого мира в иной. Поэтому каждую ночь, в полночь, он приходил к старцу с дароносицей и причащал его. Греки иногда ругали соседа за излишнюю ревность, за то, что он беспокоит немощного в такое время, но ведь и сам старец желал, чтобы было так. А когда в одну из ночей отец Никодим отдал Богу душу, все, кто оказался около его одра, были поражены тем, что вместо неутешной боли почувствовали радость, которая у каждого исходила из сердца и словно бы растекалась по всему телу. Они говорили потом, что присутствовали при том, как ангелы забирали его душу, и не могли не радоваться»⁶⁰³.

Скончался старец Никодим в 1984 году, имея почти 100 лет от роду.

Преподобномученик Григорий (в миру Григорий Петрович Владимиров) родился в 1873 году в Псковской губернии.

Прибыл на Афон в 1901 году. Поступил послушником к одному старцу-греку, который жил в одинокой каливе на территории Ставроникитского монастыря. Старец часто болел, и Григорий ухаживал за ним как за младенцем. Старец полюбил преданного и послушного подопечного и постриг его в мантию с именем Герасим, а позже в схиму с именем Григорий. Жили они вместе почти 13 лет, старец был большим любителем безмолвия и Иисусовой молитвы, к чему приучал и свое чадо. В 1910 году по благословению старца в монастыре Ставроникита отца Григория рукоположили в иеромонаха. В 1913 году старец умер, и отец Григорий сам стал владельцем каливы, которая к этому времени обвет-шала и пришла в полную негодность, так как старец не был склонен заботиться о хозяйстве. Отцу Григорию пришлось провести хоть какие-нибудь ремонтные работы, чтобы дальше жить в этой каливе. С целью найти средства для ремонта он совершил поездку в Россию, но, к его большому сожалению, началась мировая война, и он уже не смог вернуться на Афон.

Отец Григорий не стал дожидаться окончания войны и уже с конца 1914 года стал полковым священником на фронте, прошел все перипетии той исторической эпохи: войну, революцию, гонения на Церковь. В 1924 году был арестован большевиками и выслан в Новгород, где жил в монастыре.

С 1927 года он примкнул к иосифлянам, перешел на нелегальное положение, стал служить тайно, собирал подписи на постройку молитвенного дома. Второй раз арестовали его в Новгороде в 1929 году и осудили на 10 лет исправительно-трудовых колоний. В течение двух лет он отбывал срок в Соловецком лагере, после был отправлен в ссылку в Казахстан.

9 сентября 1937 года был в третий раз арестован. На этот раз специальной тройкой он был приговорен к расстрелу. Расстреляли отца Григория 19 ноября 1937 года в Южной Казахстанской области, у города Чимкента, в местечке Лысая Балка⁶⁰⁴.

Схиигумен Кассиан (в миру Константин Тимофеевич Корепанов) был мещанином из города Бирска Уфимской губернии. Имя матери Евдокия. Родился в 1867 году. Был женат, имел дочь, которая впоследствии стала монахиней. После смерти жены принял решение стать монахом и с этой целью отправился на Афон.

Константин Тимофеевич был принят в Руссик 24 февраля 1903 года, где был пострижен в рясофор 18 февраля 1904 года. Послушание проходил в канцелярии писарем. В 1904–1905 годах отбывал воинскую повинность, воевал в течение всей Русско-японской войны.

По возвращении был пострижен в схиму 9 марта 1906 года и на послушание определен опять в канцелярию. С 1908 года по благословению своего духовника отца Агафодора (Буданова) принял подвиг безмолвия и поселился в одинокой каливке на Новой Фиваиде. А с 1924 года, желая более усугубить свой подвиг безмолвия, переехал на Карулю, где условия проживания для отшельников были крайне тяжелыми. С 1927 года он возвращается в обитель и живет в отдельной каливе, так называемой «Келлии в Кипарисах», вне монастырских стен по отшельническому уставу.

5 июня 1933 года по решению Собора Старцев монастыря отец Кассиан был послан для сбора пожертвований в Сербию. Он много потрудился на этом поприще для блага монастыря, и одновременно его высокая духовность стала известна вне Афона.

Иеромонах Серафим из Почаевской обители так характеризирует его: «Главная отличительная черта его характера есть общительность и живая действенная любовь к людям. К нему, в его пустынную, вне монастыря келлию особенно любят ходить наши монахи карпатороссы. И каждого он обласкает, утешит, наставит и угостит своей пустынной пищей. Отец Кассиан весьма ревнует также и о внешней миссии. За свою долгую отшельническую жизнь в знаменитых пустынях афонских, Новой Фиваиде и Каруле, он много собрал интересных духовных повествований и теперь помещает их, конечно, по скромности под псевдонимами, в разных духовных заграничных журналах, в том числе и в нашей газете Православная Карпатская Русь»⁶⁰⁵.

С отцом Кассианом дружил преподобный Силуан, о чем сообщает нам отец Софроний (Сахаров): «В тридцатых годах в течение долгого времени он [преподобный Силуан] часто ходил к своему другу схимонаху Кассиану, когда тот жил около монастыря в „Кипарисах“. Отец Кассиан любил и очень уважал старца, дорожил его приходами и с удовольствием читал ему вслух»⁶⁰⁶.

18 февраля 1934 года согласно просьбе архимандрита Виталия (Максименко) [будущего митрополита], тогдашнего настоятеля обители преподобного Иова Почаевского, и по благословению игумена Мисаила отец Кассиан отправился в Почаевский монастырь, где был рукоположен в иеродиакона и в иеромонаха. Через некоторое время по просьбе архимандрита Виталия он перешел в Пешский монастырь, где стал игуменом. Но в 1937 году вновь вернулся в Почаевскую Лавру. Все это время он поддерживал духовную связь с монастырем – писал письма игумену Мисаилу⁶⁰⁷.

В сентябре 1939 года после занятия Почаева большевиками бежал на Волынь, а 11 июня 1940 года через Берлин и Белград приехал на Афон. Вначале поселился на Новой Фиваиде, после перешел в Благовещенскую келлию на Капсале, к старцу Иоанникию⁶⁰⁸ слепому, в октябре 1941 года перешел в Крестовскую келлию, затем в монастырь Хиландарь, а в конце жизни жил на каливе старца Николая (Кривенко)⁶⁰⁹ около Покровской келлии Ставроникитского монастыря. Везде, где бы он ни проживал, он славился высокой подвижнической жизнью. На Афоне все русские отшельники и сиромахи считали его своим духовным отцом, только у него исповедовались и получали духовные наставления.

В библиотеке обители хранятся составленные им очерки о покровительстве Божией Матери над Святой Горой⁶¹⁰ и очерк «Опровержение новостильнических возражений против старого Юлианского стиля и пасхалий»⁶¹¹.

Приведем фрагмент из его трактата «Верховная Покровительница Афона – Матерь Божия»: «Как в древния времена, так и ныне верховная правительница Афона Небесная Игуменья Матерь Божия неусыпно бдит над бытом иноков Своего вертограда, царственно и предивно охраняет свой любимый жребий, избранный Ею в наследие Себе от древних веков. Во все минувшие века и по сию пору все, не только православные, но и иноверные, и даже неверные, – все признавали и ныне признают, что Святая Афонская Гора находится под особым покровительством Пресвятые Госпожи Девы Богородицы и что это место есть жребий ее евангельской проповеди: хранить, покрывать и заступать живущих на ней иноков до скончания века. И действительно, редкое из преданий отличается таким истинно осязательным доказательством, как вышеприведенное обетование Богоматери „хранить“ сию Гору под особым Своим державным покровом, которое так ясно и в виду всех исполняется и в настоящее время»⁶¹².

В другом месте он продолжает: «Какое отрадное утешение тебе, афонский житель, что удостоился ты пребывать в таком священном месте, где излилась полнота Божественной любви Царицы Небесной, которое избрано Ею в Свое наследие, где Она, с материнской заботливостью надзирая Святую Гору, явно и незримо-таинственно изливает благодатные дары Свои»⁶¹³. «Бдительное настоятельское ее око всюду прозирает на Своих чад духовных – заметит ли Она в ком горячую любовь ко Господу, усердие, стремление к Нему, Она радуется о нем и изливает на него большие благодатные Свои дарования. Усмотрит ли нерадящего о своем спасении, Она сожалеет о нем, печалится и все средства открывает для его исправления, и если он опомнится, то благодатью ее восстанет и на сугубые простирается подвиги, но если отыщет и таких, кои в ожесточении своем упорно пребывают в пороках и страстях, таких Она наказывает или болезнью, скорбями, или же совсем удаляет от Своего стада. Так пасет Она премудро насельников Своего вертограда и предпосылает верных рабов Своих в горные обители, как бы говоря: „Там тебе, афонский житель, слуга Мой верный, раб Христов, готова райская обитель – награда веры и трудов!“»⁶¹⁴.

Преставился отец Кассиан 7 сентября 1946 года.

Мы не знаем, где в России родился схимонах Нил (Злобин), можем лишь предполагать, что случилось это в 1863 году. Не знаем также, как он рос и чем он занимался до своего 20-летнего возраста, но опять-таки можем думать, что в 1883 году он принимает решение ехать на Афон и навсегда уединиться в какой-нибудь пещере или хижине.

Приехав на Афон, он нашел подходящее место для своих будущих подвигов на Каруле. Здесь, в полуразрушенной хижине у пещеры, он провел около 60 лет. Нам достоверно известно лишь, что в 1942 году он еще был жив и что ему тогда было 79 лет⁶¹⁵.

О монашеской жизни отца Нила тоже почти нет данных. Маленькое сообщение о нем дает нам архимандрит Херувим (Карамбелас): «Я побывал у многих аскетов, жизнь которых характеризовало одно общее свойство: они были настоящими монахами, настоящими аскетами. Среди них – отец Нил, пожилой русский исихаст»⁶¹⁶. И еще в другом источнике мы узнаем: «В безводных лачугах жил монах Нил, который, выкопав себе могилу и совершая в ней свое молитвенное правило, был найден мертвым в молитвенной позе с четками в руке»⁶¹⁷.

Для составления жизнеописания этих скудных данных явно маловато, но мы все равно включили житие отца Нила в эту книгу, так как очевидно, что его невероятный подвиг не нуждается в обогащении фактическими данными.

Иеросхимонах Никон (Штрандтман) родился в 1873 году. Изучению его биографии посвятил много сил и времени известный изследователь Афона П. В. Троицкий. Приведем целиком результат его работы на эту тему.

Иеросхимонах Никон «...начинал карьеру офицером, служил в лейб-гвардейском полку Его Величества, участвовал в Русско-японской и Первой мировой войне, был ранен. Служил адютантом Великого князя Андрея Владимировича и закончил службу в чине полковника. Затем, как и большинство русских беженцев, оказался в Югославии. Там он принял постриг в одном из монастырей Сербии. Собственно, нам только и известно его монашеское имя – иеромонах Никон. Не позднее конца 30-х годов поселился на Афоне, в одном из самых суровых мест под названием Каруля. Здесь сама местность делает человека затворником – кругом обрывы и пропасти, по которым можно передвигаться только с помощью веревок.

Одну из наших поездок на Афон мы специально посвятили сбору данных об отце Никоне. Нам были известны имена трех монахов, которые знали отца Никона. С одним из них нам поговорить не удалось, другие же два дали бывшему полковнику исчерпывающую характеристику, поминутно восклицая: „Калос... калос“. Еще удалось нам узнать, что отец Никон свободно владел пятью языками: английским, немецким, французским, итальянским и испанским. Но получить более подробные сведения было очень трудно, так как афонские монахи мало внимания уделяют внешним моментам или фактам биографии своих собратиев по монашеской жизни. Это и понятно: главное – спасение. А кем был в миру монах, даже и знать не обязательно. Правильно, но... не совсем. Жизнеописание каждого подвижника имеет большое значение для людей, живущих в миру.

Представитель высшего общества, отвергнувший мир, нашедший себе приют даже не в пустыне, а на небольшом уступе скалы и живущий даже не в келлии, а в крошечной избушке или даже в каменной норе, – какой урок для человека, еще не выбравшего пустыню! Кроме того, если святость, подвиги, чудеса – это элементы повседневной жизни афонского монаха, то для человека, живущего в нынешнее время, – это повесть из древней книги, чудом найденной на полке современного мира.

Об отце Никоне сохранилось очень мало сведений, тем более о его афонском периоде жизни, хотя прожил он на Афоне около 30 лет.

Удивительно, что многие карульцы были долгожителями. Так, русский монах Нил, исихаст, прожил около ста лет. И по преданию, он сам приготовил себе могилу, с помощью молодого монаха сам забрался в нее и тут же предал дух своему Домовладыке.

Иеросхимонах Феодосий и его ученик Никодим также дожили до глубокой старости. Видимо, уже в глубокой старости умер и другой русский иеросхимонах, самый загадочный карульский житель, в миру представитель высшего света – отец Парфений. Так же и отец Никон прожил 90 лет и отошел ко Господу 20 сентября 1963 года.

Трудно себе представить, как можно было жить в таком возрасте на суровой Каруле, где в то время нельзя было рассчитывать на медицинскую помощь или просто найти медикаменты. Пост и молитва так угодны Богу и столь необходимы людям, что Господь продлевает дни своих служителей, нарушая этим законы природы. Чтобы оценить подвиг отца Никона и ему подобных отшельников, достаточно один раз побывать на Каруле. В самые жаркие месяцы живущие там отцы буквально поджариваются как на сковородке. Камень раскаляется на беспощадном солнце, и, кажется, нет спасения от жары ни днем, ни ночью. Не говоря уже о том, что подобные отшельники отрезаны не только от мира, но и от других афонских обителей. Крутые склоны, по которым передвигаться чрезвычайно трудно, не дают возможности часто нарушать уединение и любого способны сделать постником: по отвесным скалам не поносишь ничего лишнего.

Архимандрит Херувим (Карамбелас) дважды упоминает отца Никона в своей книге „Удел Божией Матери“. Первый отрывок это описание одного из посещений старца, когда молодой послушник, будущий архимандрит, восторгается смирением русского монаха. Второй отрывок, более короткий, тоже достоин цитирования.

„Здесь, – сказал мне мой собрат, – находится калива Святой Георгий, где безмолвствует один очень образованный русский, отец Никон, бывший в прошлом офицером русской армии.

Мы постучали в дверь и обождали. Вскоре показался поседевший благообразный монах с небесной улыбкой и какой-то внемирной добротой на лице. Мы оставили ему немного еды, взяли у него благословение, облобызав его руку, и продолжили свой путь»⁶¹⁸.

Приведем здесь и вышеупомянутый первый отрывок воспоминаний об отце Никоне архимандрита Херувима (Карамбеласа): «Открылась дверь, и показалась эта замечательная личность. Он первый сделал предо мной поклон и что-то сказал по-русски. Я слушал его, ничего не понимая; смотрел на него и поражался. „Вот, – думал я себе, – небесный человек, который находится еще на земле!..“ В одном порыве я склонился, чтобы ухватиться за его подрясник, поцеловать ноги, однако он успел раньше меня. Одним незаметным движением он оказался передо мной коленопреклоненным головой до земли. Услышал, как он, находясь в таком положении, шепчет: „Благодарю, благодарю“. Это был незабываемый пустынник – высший офицерский чин русской армии, знавший несколько языков, всесторонне образованный отец Никон»⁶¹⁹.

Старец Гавриил Дионисиатский также с восхищением пишет в своем «Лавсаике» об иеромонахе Никоне (1969 г.): «Офицер старшего командного состава царской армии, знаток языков и богословия. Его посещало много иностранцев и особенно людей протестантского вероисповедания, которые уходили очарованные общением с ним на религиозные темы, а один из них, бывший в то время депутатом британской Палаты общин, принял Православие и в настоящее время является его ревностным исповедником в Лондоне, и повсюду с благодарностью рассказывает об отце Никоне из-за спасительного духовного пробуждения его самого и его родных»⁶²⁰.

Иеросхимонах Парфений – именно тот загадочный русский подвижник, о котором в вышеприведенной цитате говорил П. В. Троицкий: «О нем мы, увы, можем вспомнить очень мало. Как много поглотило время и нерадение... А жизнь эта, законченная в единственном в мире месте, где не рождаются, а только умирают, без сомнения, могла бы украсить Афонский Патерик»⁶²¹.

По карульскому преданию, отец Парфений принадлежал к царскому роду Романовых. В 25-м номере «Русского паломника» есть воспоминания схимонаха Макария об отце Парфении: «Личность таинственная. Слышно было, что принадлежал известной княжеской фамилии. Очень редко кого принимал в своем домике с церковкой. Часто служил Литургию, а помогал ему схимонах Зосима – карулец, который пел и читал на клиросе. Других он не допускал на свое служение. Я все же один раз удостоился быть принятым в его домике и в беседе с ним за чашкой чая ясно увидел, что он не из простых людей... Он был подвижник и делатель умной молитвы. Его собранность чувств, его отчужденность от мира говорили сами за себя, подавая пример и нам, желающим спасаться. Его дворик с церковкой находился внизу, недалеко от моря, окруженный оградой. Дворик был нам хорошо виден с дорожкой посередине, по которой отец Парфений имел привычку ходить и тянуть четку. Почил тихо и незаметно. Какова была его жизнь, такова и кончина»⁶²².

Архимандрит Херувим (Карамбелас) дает нам об отце Парфении следующую справку: «Я был наслышан о мудрости, святости и благородном происхождении последнего. Когда он открыл мне калитку своей келлии, я увидел его перед собой как символ победы над мирской славой и суетой. Аристократическая, благородная фигура, одетая в порванную рясу!.. Некоторые говорили, что, когда приближались к нему, чувствовали изумительное благоухание. У него была некая духовная устремленность, являвшаяся отблеском Божественной благодати, обитавшей в его душе. Из того, что он мне сказал, среди прочего я понял, что в Петербурге, будучи маленьким, он играл с нашим королем Георгием ІІ»⁶²³.

А сообщение старца Гавриила Дионисиатского об отце Парфении таково: «В негостеприимной Каруле уже 30 лет живет отец Парфений, сын русского графа, владевшего в прикарпатских землях земельными угодьями, равными по площади целой Македонии. До того он жил в келлии св. Николая – Буразери (Белозерка) в Карее, однако стремился к более строгой аскезе. Вместо ложа он использовал пол пещеры, в которой обитал. От его рваного подрясника исходило благовоние. Он был почтен даром ясновидения. Князь и крупный землевладелец, ради люби Христовой, сделался неимущим насельником пещеры»⁶²⁴.

Надо отметить против утверждения отца Гавриила Дионисиатского, что на Каруле уже 30 лет живет отец Парфений, что можно заключить из письма⁶²⁵ карульских монахов к старцам Пантелеимонова монастыря от 17 февраля 1942 года: «Пишу Вам по просьбе карульских стариков их слезную мольбу о помощи. Исчезает всякая возможность существования. Нет у нас положительно ничего на Каруле, и все монастыри закрыли свои двери, дабы не расходовать своих продуктов на живущих вне монастырей. Нас осталось половина против прежних отцов, получавших кубань:

Отец Феодосий (иеромонах), иеродиакон Софроний, отец Дорофей и отец Даниил умерли.

Отец Савва ушел на келлию, покинул Карулю вследствие невозможности прокормиться.

Отец Пантелеимон работает у вас в монастыре по той же причине.

Все, кто может работать физически, за кусок хлеба ушли работать, как отец Иоиль, отец Евграф.

Отец Никодим от плохого питания заболел, распух, у него началась какая-то болезнь вроде водянки.

Из получающих от монастыря кубань 8-ми человек: отцу Епифанию – 92 года, он почти совершенно ослеп; отцу Нифонту – 86 лет, совершенно расслабленный от старости; отцу Нилу – 79 лет, тоже крайне ослаб и немощен; отцу Николаю – 76 лет; отцу Вафусию – 70 лет»⁶²⁶.

Как видим, в письме перечислены все монахи, которые тогда жили на Каруле, и среди них нет ни отца Парфения, ни отца Никона, поэтому можно предположить, что они прибыли на Афон после Второй мировой войны из Сербии, где до этого подвизались в одном из монастырей. Оставить Сербию их, по всей видимости, заставила изменившаяся политическая ситуация в мире и в самой Сербии. Хотя можно предположить, что или они находились в числе тех, кто оставил Карулю, чтобы заработать кусок хлеба, или вышеназванное письмо (оно не подписано) писал сам отец Парфений и по скромности и смирению пропустил свое имя и имя также известного и сравнительно молодого отца Никона и перечислил только старых монахов.

Дата смерти отца Парфения не установлена.

Отец Августин⁶²⁷ родился в России в Полтавской губернии в 1882 году. Его мирское имя – Антоний Корра. Отца его звали Николаем, а мать – Екатериной. Они были благочестивыми людьми, а потому и своего сына Антония воспитали в благоговении и страхе Божием.

Еще в отроческом возрасте Антоний стал послушником в одном из монастырей у себя на родине. Однако одно искушение, приключившееся с ним, заставило его оставить свою обитель, родину и приехать в удел Божией Матери, чтобы обезопасить себя от такого рода искушений.

Как он сам рассказывал, в монастыре, где он поселился, почти все монахи были людьми пожилыми. Они посылали его помогать одному монастырскому рабочему ловить рыбу, так как обитель жила за счет рыбной ловли. Однажды пришла дочь этого рабочего и сказала отцу, чтобы тот немедленно шел домой по какому-то срочному делу, а сама осталась трудиться с послушником. Ею, несчастной, овладела страсть, и она сама, не осознавая вполне, что делает, бросилась к юноше с нечистыми намерениями. Антоний в первый момент растерялся, потому что все произошло внезапно. Затем перекрестился и сказал: «Христе Иисусе, лучше мне утонуть, чем согрешить!» – и с берега бросился в речку! Но Благой Господь, видя такую великую ревность непорочного юноши, который, чтобы сохранить невинность, повторил подвиг святого Мартиниана, удержал его на поверхности воды, так что он даже не намок! «Несмотря на то что я бросился в воду с головой, – продолжал он свой рассказ, – я даже не заметил, как оказался стоящим на воде, даже одежда у меня осталась сухой!»

В тот момент он ощутил в своей душе глубокую тишину и невыразимое умиление, которые совершенно изгнали все греховные помыслы и все плотския желания, возбужденные в нем поначалу непристойным поведением девушки. Та же, увидев Антония стоящим на воде и пораженная этим великим чудом, расплакалась, раскаиваясь в своем грехе.

Послушник сразу же пошел в свой монастырь и начал слезно просить игумена дать ему благословение уехать на Святую Гору, говоря, что чувствует себя духовно слабым, а также боится оставаться в миру. Он ни словом не обмолвился ни о поведении девушки, чтобы та не пострадала, ни о чуде, которое с ним произошло, во всем виня лишь самого себя.

Во всей этой истории самым большим чудом было то, что он взял грех на себя, скрыв настоящую виновницу, а также то, что в таком возрасте мужественно воспротивился великому искушению.

Игумен внял его просьбам, он, конечно же, не мог ему препятствовать, однако одновременно и огорчился, что теряет такого послушника.

Получив разрешение, Антоний немедленно отправился на Святую Гору. Это было в 1908 году. Посетив различные монастыри и келлии, он остался в каливе Честного Креста Господня, принадлежавшей монастырю Каракаллы. Здесь в 1910 году он стал монахом, получив при постриге имя Августин. В 1943 году, стремясь к большему безмолвию, он перешел жить в келлию Введения во храм Пресвятые Богородицы, подчинявшуюся монастырю преподобного Филофея. Здесь он с ревностью подвизался до самой своей старости и больше ни разу не выходил в мир.

Отец Паисий Святогорец писал об отце Августине так: «В 1950 году я впервые услышал о старце Августине, но мне все никак не представлялось случая познакомиться с ним, тогда как все вокруг говорили о его святости.

В 1955 году, когда мне во второй раз довелось посетить монастырь преподобного Филофея, на другой день после своего прихода я пошел в его келью, но его, к сожалению, не оказалось на месте. Я оставил у дверей кельи кое-что из вещей и вернулся в монастырь, пытаясь остаться незамеченным, дабы не искушать отцов тем, что хожу по келлиям с вещами. На следующий день после обеда приходит в монастырь сам старец Августин и спрашивает:

– Где здесь отец Паисий?

Отцы удивились и говорят ему:

– Даже мы еще толком его не знаем, а ты-то откуда его знаешь? – и показали ему мою келью.

Только я открыл дверь, как он сделал передо мной земной поклон и сказал:

– Благословите! – потом говорит:

– Бог да помилует тебя за те благословения, которые ты мне принес.

Затем он достал из своей котомки завернутые в платок семь маленьких персиков размером не больше алычи с полузасохшего персикового дерева, росшего возле его келлии. Я хотел было скрыть от старца, что именно я приносил ему благословения, но он сказал:

– Я видел тебя из скита пророка Илии.

Скит пророка Илии находится на расстоянии приблизительно четырех часов ходьбы от келлии отца Августина. Выходит, старец имел дар прозорливости. Для Бога, конечно же, нет близких или дальних расстояний.

Пользуясь случаем, хочу рассказать еще одну похожую историю. Сосед отца Августина, диакон Вениамин, видел, находясь в своей келлии, как по телевизору, убиение царской семьи. Через некоторое время он узнал, что именно в этот день коммунисты расстреляли царскую семью.

Отец Августин, несомненно, тоже мог видеть, и даже еще дальше, ведь у него тоже был духовный телевизор (дар прозорливости), который он приобрел благодаря чистоте своей души, смирению и любви.

Старец имел великое сострадание к несчастным животным, поэтому все, у кого были старые или увечные животные, оставляли их где-нибудь неподалеку от его келлии, ничего ему не сообщая. Келлия отца Августина превратилась таким образом в приют для престарелых зверей со всей округи: от монастырей Каракалл и Филофея до Иверского. Бедный старец брал в руки косу и все лето косил на зиму траву для увечных и старых животных, которых оставляли ему мирские. Если он сам находил какое-нибудь старое брошенное животное, то тоже забирал его в свой приют.

Встречая по пути какого-нибудь человека, он делал перед ним земной поклон и говорил: „Благословите!“ Он не смотрел, был ли перед ним священник, монах, старик или юноша-мирянин, так как имел великое смирение и считал всякого старше себя, а себя – младше всех. Однажды, когда он сделал поклон перед кем-то из мирян, его увидел человек, имевший богословское образование, и смутился:

– Как, ты делаешь поклоны перед мирянами?!

На что отец Августин ответил:

– Да, потому что на них благодать Святого Крещения.

Великая любовь и смирение старца не имели предела. Однажды, рассказывал он мне, ему в его келье явился диавол в виде ужасного пса, изрыгавшего из пасти огонь. Он устремился на старца, чтобы его задушить, потому что молитвы старца жгли его, как он сам ему признался. Отец Августин схватил его и ударил о стену со словами: „Злой бес, зачем ты воюешь с созданиями Божиими?“

„Бес сильный, – продолжал старец свой рассказ, – да и я не из слабых, припер его к стене. Однако после этого меня сильно мучила совесть, что пришиб диавола. Я с нетерпением ждал утра, чтобы пойти и исповедаться в том, что ударил диавола. Как только рассвело, я пошел в Провату к своему духовнику и исповедовался. Но мой духовник оказался очень снисходительным. Он не дал мне никакой епитимии* и велел причаститься. На радостях я всю ночь провел в молитве по четкам, а потом пошел на Божественную Литургию и причастился. Когда священник вкладывал мне в уста святую лжицу, я увидел Святое Причастие в виде Плоти и Крови и разжевывал его, чтобы проглотить. Одновременно я ощутил великую радость, которой не мог вынести. Из моих глаз текли слезы, а голова сияла, подобно лампе. Я быстро ушел, чтобы отцы не видели меня, и благодарственные молитвы читал уже у себя в келье“.

Старец всегда светился, ибо его покрывала Божественная благодать. Достаточно было только посмотреть на него, чтобы забылась любая скорбь, потому что благодаря своей внутренней доброте он сеял вокруг себя радость. Его внешнее одеяние, латаный-перелатаный подрясник, было хуже тряпья, которое садовник надевает на пугало. Когда случалось, что кто-то приносил ему какую-нибудь хорошую вещь, он тут же отдавал ее другим.

В его келлию часто приходили рабочие, которые на пристани грузили монастырский лес. Когда им было что-то нужно, они шли к отцу Августину и брали все необходимое без спросу. Часто они забирали у него последнее. Поэтому иногда старца можно было застать лежащим без сил от недоедания. Единственный выход из этого положения состоял в том, чтобы монастырь снабжал его мукой, из которой он мог бы готовить себе что-нибудь съестное. Отец Августин где-то раздобыл старую сковородку и пек себе на ней нечто, похожее на блины, которые замешивал на одной воде с солью и которые заменяли ему хлеб и прочия блюда. Когда разрешалось растительное масло, он обмакивал в него перо, крестообразно помазывал им блин и таким образом утешался в положенные дни. Некоторые монахи слегка подшучивали над старцем и спрашивали:

– Что ты ешь, отец Августин?

Тот отвечал:

– Я все время ем блины.

Если отцы давали ему соленую сардину, он берег ее, чтобы угощать гостей. Старец отрезал у сардины голову и подавал рыбу, будучи вне себя от радости, что может предложить такое угощение.

Он всегда поступал таким образом, лишая себя всего. Зато его непрестанно насыщал Христос Своей Божественной благодатью. Его любили все монахи в округе и миряне. Особенно же его любили отцы из монастыря преподобного Филофея, которые, когда он начал слепнуть, стали упрашивать его перебраться к ним. Однако старец думал о том, что будет со всеми его увечными и старыми животными, если он уйдет, и потому не соглашался. Наконец отцы, дай им Бог здоровья, взяли к себе и его, и его животных. После этого он успокоился.

В монастыре отцы заботились о нем, и он считал это великим благословением Божией Матери. Из благодарности он постоянно пел „Достойно есть“, и глаза у него были полны слез радости. Пребывание отца Августина в обители было для всех большим благословением. Оно приносило огромную пользу и престарелым монахам, жившим в монастырской богадельне, потому что отца Августина посещали не только люди, но и святые, Ангелы и даже Матерь Божия. Когда старец видел Божию Матерь или святых, то очень огорчался, что остальные старцы продолжали лежать или сидеть. Он расталкивал их, говоря: „Божия Матерь!“ – или, когда видел Ангела, говорил: „Ангел!“

Те, конечно, ничего не видели, но понимали, что что-то происходит, немедленно поднимались и стояли с благоговением. Однако монах, ухаживавший за старцами, считал все это прелестью и ругал старца, говоря: „Оставь старцев в покое. Не хватало еще слушать тебя с твоей прелестью!“

Однако старец продолжал всех поднимать, будучи не в силах сдержать себя от благоговения.

Когда его навещали отцы, то не успевали они спросить, как у него дела, а он уже выпытывал:

– Как поживают мои мулы и ослики?

Ему отвечали:

– Очень хорошо.

И старец радовался.

– Ты как поживаешь, отец Августин?

– Слава Богу, очень хорошо.

Так, благодаря своей большой доброте постоянно пребывая в радости, славословя Бога и непрестанно молясь, он проводил или, лучше сказать, переживал райскую жизнь в уделе Божией Матери. Внутри него пребывал Христос. Его сердце было раем. Он сподобился и в земной жизни лицезреть Ангелов, святых и даже Божию Матерь, и в загробной – радоваться вечной радостью!

Когда отец Августин уже отходил, его лицо трижды просияло подобно молнии. Бог устроил так, что при этом рядом находился и ухаживавший за старцами монах, который был поражен увиденным и убедился в истинности тех посещений, о которых говорил старец.

Отец Августин упокоился в Господе 27 марта 1965 года в возрасте 83 лет. Да будут с нами его молитвы. Аминь».

Иеромонах Тихон (в миру Тимофей Павлович Голенков) родился в 1884 году в русском селе Новая Михайловка.

Он обошел около 200 русских монастырей, побывал на Синае и в Палестине и пришел на Святую Гору в 1908 году. Скончался в келлии Честного Креста при обители Ставроникиты 10 сентября 1968 года. Он проявил себя как аскет, строгий, даже суровый, возлюбивший небеса, помнящий о смерти, проникнутый светлой печалью, свободой от мирских забот, благодатью и духовной радостью.

Во время молитвы он обильно ронял к ногам Распятого свои слезы. Спал он на досках, носил заштопанную одежду, водил дружбу с горными зверями. Он сам выкопал себе могилу: смерти не боялся и постоянно славил Бога.

Его облик был как будто не от мира сего: просветленным, мирным, радостным и благодушным.

Предвидя свою кончину, он ожидал ее без страха. Земной ангел, небесный человек. О нем писали многие и много, и, хотя глубины его сердечной сокровищницы остались скрытыми для нас, они полностью и доподлинно ведомы сердцеведцу Богу.

Одним из многих биографов отца Тихона является иеромонах Агафангел Калафатис, бывший монах Иверского монастыря, а ныне карейский старец из келлии

Честного Креста монастыря Симонопетра. Отец Агафангел вспоминает о благорасположенности и любви к людям отца Тихона, о его горячей молитве с поминанием тысяч живых и усопших, постоянных слезах, приносящих радость, о его чудесном подвижничестве. Его оружием были крест и четки, но больше всего он любил Божественную Литургию, Священное Писание и святых отцов⁶²⁸.

Приведем почти полностью жизнеописание отца Тихона, написанное старцем Агафангелом: «Родители отца Тихона были благочестивыми людьми. Они сохранили знаменитое русское благочестие прошлого века. Старец говорил о своей матери, что она была святой женщиной. В среду и пятницу ничего не вкушала, все свое время посвящала молитве, и из ее глаз непрестанно текли слезы. Сам он тоже имел дар слез. Слезы были его ежедневной пищей. Он верил, что слезы есть знак Божественной милости и что с их помощью омывается душа.

С детства ему нравилось посещать монастыри. Он не мог дождаться, пока и сам получит Божие благословение оставить мир, чтобы приблизиться к Богу и посвятить себя молитве, потому что ничто тленное не радовало его. Он жаждал небесной вечности и нескончаемой радости.

Когда он выучился грамоте, его любовь к псалмопению и церковной музыке вскоре сделала из него замечательного певца. Он всегда ходил в церковь и пел в хоре, став через некоторое время регентом.

По благословению своих родителей он решил посетить Иерусалим и Святую Гору. Боголюбивый юноша отправился в путь вместе с другими паломниками. Когда он прибыл в Константинополь, то познакомился с экономом келлии Буразери⁶²⁹.

Эконом спросил его:

– Хочешь стать монахом?

– Хочу, – ответил он.

– Делай поклон, и с сегодняшнего дня ты являешься послушником нашей общины святителя Николая.

С великой радостью и слезами благодарности юноша попросил отпустить его поклониться сначала святым местам.

Совершив паломничество в Святую Землю, он вернулся на Святую Гору и присоединился к братии Буразери. Через год его постригли в монахи.

Любовь к безмолвию и жажда подвигов заставили отца Тихона оставить добрую братию скита и поселиться в самом суровом месте Святой Горы – на страшной Каруле. Здесь он прожил в пещере приблизительно пятнадцать лет. Его подвиг был суровым и неослабным. Он делал свыше шестисот поклонов за ночь. Ел один раз в три дня, а часто и однажды в неделю.

Каждую субботу он ходил причащаться в скит святого Георгия и потом сразу возвращался в свою пещеру. Его пещера находилась у основания скита святого Георгия и сохранилась до наших дней.

В скиту святого Георгия жил тогда один мудрый и по жизни, и по Богу старец, которого он называл своим учителем. Этот старец, его учитель, давал ему каждый месяц по святоотеческой книге. Возвращая ее, отец Тихон должен был рассказать ее содержание, а также то, что он из нее понял. Если ответ не был точным, старец не менял ему книгу. Таким образом он изучил труды всех отцов нашей Церкви: Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Богослова, Симеона Нового Богослова и других. Особенно он полюбил святого Симеона.

Когда в 1917 году началась мобилизация русских монахов, отец Тихон тоже пришел в русский скит Фиваиду. Представители власти, увидев его как бы лишенного тела, начали расспрашивать, где и как он живет. Карульский пещерник внушил к себе такое почтение, что они отпустили его, чтобы он продолжал свой подвиг и молился за них. Он немедленно вернулся в свою пещеру и теперь еще больше предался аскезе и молитве, чтобы восполнить и укрепить своих сражающихся на поле брани братьев.

Из приблизительно семисот монахов, которые тогда уехали, назад вернулись только два-три человека. Одним из них был старец Афанасий из келлии Святого Креста в Провате, который был очень близким другом отца Тихона. Бог благоволил, чтобы он предал свой дух у меня на руках. Впоследствии отец Тихон много рассказывал мне о нем. Тот имел непрестанную умную молитву. Он молился и днем и ночью, не переставая призывать Бога даже тогда, когда разговаривал или спал. Когда отец Тихон рассказывал об этом, то обмолвился и о себе: „И я, дитя мое, когда сплю, сердце мое произносит молитву... Когда творишь молитву, – сказал он мне, – сердце твое должно приклеиться сверху к молитве, – и он изобразил это пальцем на стене, – как клей склеивает“.

После пятнадцати лет аскетических упражнений старец оставил Карулю и переселился в район Калиагры. Здесь ему было видение пасхальной ночи, и он с радостью пропел все последование Воскресения Христова. На следующее утро пришел его духовник и сказал ему, чтобы он пошел в монастырь Ставроникита, к которому была приписана его келлия, и принял рукоположение во священника. Он так и сделал.

Так как в его каливе не было церкви, он с великим старанием и благоговением начал ее постройку. Денег у него не было, и поэтому он решил пойти в Карею искать пожертвования. По дороге он встретил одного монаха и сказал ему, что хочет построить церковь в честь Святого Креста, однако не имеет для этого денег. Монах был поражен, потому что как раз в тот день получил денежный перевод с тем, чтобы отдать деньги тому, кто хочет построить храм. Радости и волнению отца Тихона не было конца. Он немедленно пригласил строителей и перестроил небольшую комнатушку своей келлии в церковь, которую сильно полюбил.

Во время Божественной Литургии старец приходил в возвышенное духовное состояние, так что, начиная службу утром, не замечал, как наступал вечер. С великим благоговением читал он молитвы Божественной Литургии, которые выучил наизусть. Он читал их не про себя, не громко, но так, чтобы их можно было слышать. Во время Херувимской песни и Еихаристического канона он вместе с Ангелами воспевал гимн на небесах, видел после этого духовным зрением то, что совершалось на святом престоле, и завершал Литургию, не замечая, как проходило время. Он не ждал вечера, чтобы читать правило ко святому Причащению, но начинал его уже с полудня. Целый день он готовился к следующей Божественной Литургии и приобщению. Старец говорил, что верующий, чтобы стать причастником Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа, должен готовиться к этому все двадцать четыре часа.

Во время проскомидии, на протяжении многих часов подряд, он поминал имена из записок. Также в конце Литургии он заново поминал все имена. Когда он состарился и уже не мог служить, я приходил к нему, совершал Литургию и оставлял Святые Дары, которые он нарезал на кусочки и причащался каждый день. От тех, кто пек просфоры, он требовал, чтобы это делалось с молитвой и благоговением, ибо просфоры становились Телом Христовым. Он показал мне, как нужно в пяти местах накалывать тесто для просфор, чтобы в нем не образовывалось пустот. Таким же хорошим должно быть и вино.

С великой простотой он говорил мне, что ангелы, пророки, апостолы, святители, мученики, преподобные, бессребреники и все святые присутствуют, когда мы поминаем их на проскомидии, а также приходят на помощь всем, за кого вынимаются частицы.

Духовные советы отца Тихона были каплями его сердечного опыта.

„Чтобы найти хорошего духовника, – говорил он мне, – нужно молиться три дня, а затем – как Бог просветит. И по дороге, пока идешь к своему духовнику, нужно молиться, чтобы Господь просветил его и он преподал тебе хорошее наставление“.

„Всегда молись перед началом всякой работы. Говори: «Боже мой, дай мне силы и просвещение», – и после этого начинай свое дело; а в конце говори: „Слава Богу“».

Старец много говорил о смирении: „Каждое утро Бог благословляет мир одной рукой. Когда же видит смиренного человека, благословляет его двумя руками“.

Некогда его посетил один монах и сказал ему, что не сделал в своей жизни никакого зла. Отец Тихон увидел, что за его словами скрывается великая гордость, очень огорчился и сравнил его с падшим демоном. „Не хочу видеть таких людей, – говорил он, – лучше пускай он тысячу раз впадет в грех, чем будет таким, какой он есть. Ему грозит ад, дитя мое“.

Он рассказал мне случай, произошедший у него на родине: „В одном женском монастыре жила молодая монахиня, которая славилась своими добродетелями. Однажды игуменья увидела видение и услышала голос, который говорил ей: „Смири эту монахиню“. Игуменья была удивлена, так как считала ее лучшей из своих сестер. Молодая монахиня имела обычай после службы оставаться в храме. Она становилась перед иконой Божией Матери и говорила: „Я дева, и Ты дева; Ты родила, а я – нет“. Этими своими словами она выказывала свою гордость. Вскоре, однако, Господь, послал ей искушение, повергнув ее в великое смирение. И тогда, преклонившись перед иконой Богородицы в покаянии, смирившись, творя поклоны и проливая слезы, она говорила о себе как о самой великой грешнице в мире...“

„Слезы, дитя мое, слезы – вот чего хочет Господь“.

„Да наполнился гордыми девственниками. Бог же хочет от человека смирения“. Смирение отца Тихона было таким, что когда кто либо приходил исповедоваться к нему, то после разрешительной молитвы он говорил: „Дитя мое, помолись и обо мне...“

Когда один юноша, безразличный к вере, приехал ради любопытства на Святую Гору, я отвел его в каливу старца. После того как я исповедался, захотел исповедаться и он. Войдя в церковь, он вдруг, зарыдав, упал на колени, прося простить ему множество грехов. Отец Тихон так его возлюбил, что в ту же минуту попросил его помолиться и о нем, чтобы Бог простил его, так как юноша имел тогда множество слез, а сам он, по его словам, не имел их. И это при том, что он никогда не оставлял их и его платок был всегда влажный...

Как драгоценное благословение лобызаю епитрахиль старца, которая от непрестанных слез всегда была влажной. Также большой крест. Если кто внимательно присмотрится к нему, то увидит пятна от слез, которые он потоками изливал на него. Отец Тихон считал, что своими слезами мы омываем ноги Христа, а волосами с головы отираем их...

Однажды он еще раз захотел посетить Святую Землю. К Афону тогда пристал русский корабль, державший курс на Иерусалим. У старца не было денег, и он упросил капитана, чтобы тот взял его бесплатно. Капитан отнесся к нему с таким почтением, что не только взял его, но дал ему еще денег, чтобы тот помолился о нем и подал за него на поминание в тех местах, которые посетит.

Прибыв в Святую Землю, отец Тихон, как смиренный паломник, начал посещать храмы и монастыри. Во многих местах его упрашивали остаться. Однако он не знал, была ли на то воля Божия. Когда ему рассказали, что в некоем ските живет один добродетельный монах, он пришел к нему за советом по вопросу, который беспокоил его: остаться в Иерусалиме или возвратиться на Святую Гору? В тот момент, когда старец постучался в двери этого монаха, он услышал слова: „Святая Гора... Святая Гора...“ Тогда отец Тихон попросил его открыть, чтобы взять от него благословение и вернуться в Удел Божией Матери.

Здесь кроме монахов он опять встретился со своими старыми друзьями – дикими зверями, которых очень любил. Об этой его любви я узнал, когда однажды пришел в его каливу насобирать немного маслин. Он был рядом, когда я услышал какой-то шум, доносившийся из его кельи. Я сказал ему, чтобы он закрыл двери, на что он ответил: „Я его люблю – он не злой; это друг, приходит взять, чего хочет, и уходит“. Это, наверное, была какая-нибудь лисица или шакал. Я удивился его великой святости.

Когда он жил в келлии Буразери, то изучил в качестве рукоделия чеканку по золоту для украшения икон. Однако вскоре ему пришлось оставить это дело, потому что он не мог переносить стука.

На Каруле он занялся иконописью, взяв перед этим несколько уроков у одного монаха. Незамысловатым способом письма он придавал ликам святых такие черты, какие видел глазами своего сердца. Прародителей, например, с морщинами на лицах, а аскетов просто и без излишеств. Он писал ровно столько икон, сколько ему нужно было на сухари.

В Капсале он жил на деньги, которые ему высылали на поминовение имен. Отец Тихон говорил мне, что монах должен один час работать и один час молиться. А об акафисте Божией Матери „Радуйся, Невесто Неневестная“, который он особенно любил, рассказал мне следующий случай, произошедший в русском монастыре.

Был один монах, который каждый день двадцать четыре раза читал этот акафист следующим образом. Когда он слышал, как часы отбивают новый час, начинал чтение, и каждый раз читал его с таким благоговением, будто делал это в первый раз. И вот однажды он услышал от иконы голос, который говорил ему: „Радуйся, рабе, и ты, радуйся“.

Сам отец Тихон тоже по многу раз в день читал этот акафист со слезами. Также каждый день он читал Евангелие от Матфея. Особенно любил отрывок о Страшном Суде – 25-ю главу. Он хотел всегда иметь свой ум обращенным к Страшному Суду. Непрестанно памятуя о смерти, он вырыл себе могилу, чтобы, постоянно имея ее перед собой, плакать и с радостью ждать времени, чтобы лечь в нее. Его оружием в пустыне был честный крест. „Разбойники, – говорил он, – имеют ружья и ножи. Я же – Христа и крест“.

„В воскресенье, – говорил он мне, – работать нельзя. Потому что в старое время, когда израильтяне питались манной, Господь каждый день посылал ее, за исключением седьмого дня. Не благословлял Он также тех, кто был чревоугодлив, потому что, если кто хотел сохранить ее до следующего дня, Господь превращал ее в червей. Таким образом, в субботу евреи не делали ничего другого, кроме как сидели у себя в палатках и воспевали Бога“.

И сам старец каждое воскресенье полностью посвящал Богу. Совершая Литургию, он желал, чтобы она подольше не заканчивалась. Часто случалось так, что уже наступало время вечерни, а он все еще служил Литургию...

«Будем иметь любовь Христову. Рай сладок, однако требует много труда.

У тебя много страха перед адом, однако нужно иметь в своем сердце Иисуса Христа, и страх немедленно начнет уходить, потому что там, где Христос, всегда радость. Христос сладок... Все святые отцы имели страх. Поэтому и подвизались. Иные по тысяче поклонов клали, иные ели траву, другие были столпниками, третьи жили в пещерах, другие по сорок дней постились. Все, все его боялись.

И мы сейчас, как можем, подвизаемся. Днем и ночью нужно молиться Христу и Богородице. Нужны слезы. Христос милостив. Помилует. Нужны горячие слезы».

Ниже следует молитва старца, которую он написал с большой болью и многими слезами, посвятив ее измученной России.

«Слава Христовой Голгофе!

О, Божественная Голгофа, освятившаяся Кровью Христовой! Просим тебя, скажи нам, скольких тысяч грешников благодатью Христовой, покаянием и слезами ты очистила и ввела в брачный чертог Рая! О, Христе Царю, Своей неизреченной любовью и благодатью Ты наполнил кающимися грешниками все небесные дворцы. Ты и здесь, долу, всех милуешь и спасаешь. И кто может достойно возблагодарить Тебя, имей он даже ангельский ум! Грешники, поспешите! Святая Голгофа открыта, и Христос благоутробен. Припадите к Нему и облобызайте Его святые ноги!

Только Он, будучи благоутробным, может исцелить ваши язвы! О, мы будем счастливы, когда многоблагоутробный Христос удостоит нас с великим смирением, страхом Божиим и горячими слезами омывать Его пречистые ноги и с любовью лобызать их. Тогда благоутробный Христос соблаговолит омыть наши грехи и откроет нам двери Рая, где в великой радости вместе с Архангелами и Ангелами, Херувимами и Серафимами и со всеми святыми мы будем вечно славить Спасителя мира, Сладчайшего Иисуса Христа, Агнца Божия, вместе со Отцом и Святым Духом, Единосущную и Нераздельную Троицу.

Иеромонах Тихон Святая Гора»⁶³⁰.

В заключение жизнеописания отца Тихона и вообще предложенной книги мы приведем сохранившийся в архиве нашей обители фрагмент его письма, который символически можно принять как итог всего нашего труда: «Окончив творение мира, Господь возвестил, что все сотворенное Им „зело добро». Так вот, этот факт на фоне всех кажущихся нам, а особенно мне, грешному, неувязок как в личной моей физически мучительной, болезненной жизни, так и в жизни страждущих остальных сынов человеческих, так вот, этот факт, повторяю, становится для меня не только радостной истиной, а восторженным состоянием души. Может быть, это ощущение тесно связано с ростом умной молитвы, а может быть, это она и сама...

Афонский старец схимонах Силуан передал нам слово явившегося ему Господа: „Держи ум твой во аде и не отчаивайся». Так вот, быть может, и нам, грешным, пребывающим своим плотским умом в „аду“, а одновременно другим умом (сердечным) возвышаясь „горе“, Господь даст возможность чувствовать, торжествовать и праздновать Христову победу над всеми этими воплями и стенаниями от земных страданий – унынием и отчаянием. Знаю и чувствую, что золотые слова эти, „зело добро», по-прежнему продолжают звучать во Вселенной и кто имеет „уши“, тот и может слышать их, и может сам блаженно „утешаться» ими и, наверно, сможет других утешить»⁶³¹.

Агиасма (греч. святыня) – святой источник при монастыре, где совершается водоосвящение крещенской воды.

Анахорет (греч) – отшельник, пустынник, подвижник, живущий в полном уединении.

Антипросоп (греч. Антипросопос) – представитель каждой святогорской обители в Священном Киноте, обычно просвещенный и образованный монах.

Арсана (греч.) – пристань.

Архондарик – помещение в монастыре, отведенное для приема посетителей (паломников), монастырская гостиница.

Белозерка – русская обитель святителя Николая Чудотворца на территории Хиландарского монастыря, на сходе с Кареи, в четверти часа пути от нее. Основана келлия в XI веке. Перешла к русским в 1863 году. Сейчас греческая.

Благовещенская келлия Руссика – келлия Благовещения Пресвятые Богородицы Пантелеимонова монастыря.

Вершок – мера длины.

Вурдунарня (греч. ворданарис) – конюшня для мулашек, см. муларня.

Галата – район в Константинополе, где находилось подворье Русского Пантелеимонова монастыря, Андреевского и Ильинского скитов.

Георгиевская (Ближняя) келлия – Древняя, в 40-х годах XIX века была реставрирована в русском вкусе неким архимандритом Амвросием и переосвящена в честь преподобных Киево-Печерских. В конце 50-х годов сгорела, а в 1863 году была возобновлена, усердием отставного капитана Е. Г. Хабарова для преподобного Илариона Грузина и была освящена в честь святого Георгия Победоносца.

Георгиевская (Дальняя) келлия – келлия Руссика в трех с половиной верстах к северо-западу от обители.

Геронта (греч. старец) – обычное обращение к настоятелю монастыря или уважаемому монаху.

Григорьевская келлия Руссика – келлия святого Григория Неокесарийского Пантелеимонова монастыря, недалеко от Руссика, вверх по потоку в северном направлении. Устроена издревле, на ней часто жили духовники монастыря. В 1836 году была возобновлена греком монахом Парфением, а в 1842 году церковь восстановлена иеросхимонахом Мефодием (Соловецким).

Даскалас (греч. учитель) – образованный монах.

Дикей (греч. справедливый) – начальник (управляющий, настоятель) скита, который решает все общие вопросы и осуществляет связи с внешним миром.

Дмитриевская келлия Руссика – келлия святого Димитрия Мироточивого Пантелеимонова монастыря. Находится у Старого Руссика, на высоте 450 метров над уровнем моря. Древняя, возобновлена в 1863 году.

Дохиар, дохиарная – см. келарь; келарная.

Епитимия (греч. наказание) – «врачевание духовное», определенная мера, предназначенная для духовного наказания провинившегося.

Епитроп – заместитель игумена, благочинный, наместник.

Живоносный Источник (келлия) – келлия Живоносный Источник Пантелеимонова монастыря. Находится на дороге в Карею, близ хребта, через который идет перевал на другую сторону Афона. Древняя, возобновлена иждивением московского купца Михаила Ефимовича Попова.

Зосимовская келлия на Крумице – келлия преподобных Зосимы и Савватия Соловецких и Сергия и Германа Валаамских Пантелеимонова монастыря на Крумице. Устроена иждивением благодетелей через сборщика схимонаха Серафима (Калмыкова), освящена игуменом Макарием (Сушкиным). При келлии находилась пасека.

Кавсокаливия – скит на юго-западной стороне Афона.

Кавья – хижина из одной комнаты.

Казанский храм на Крумице – церковь в честь Казанской Иконы Божией Матери на Крумице. Устроена иждивением благодетелей через сборщика схимонаха Серафима (Калмыкова). На устройство иконостаса 3000 рублей пожертвовал Евсей Дегтерев.

Кальагри – местность в центральной части Афона.

Калива – отдельная постройка без церкви для проживания одного-трех монахов.

Капсала – ногорная местность на территории Ставроникитского монастыря на Афоне, недалеко от Кареи.

Карея – административный центр Святой Горы.

Каруля – безмолвная местность с пещерами и келлиями, расположенными на обрывистых скалах в самой труднодоступной южной части Афонского полу-острова.

Кассандра – принадлежащий Руссику (с XI века) метох на соседнем с Афоном Кассандрийском полуострове.

Катунаки – монашеское поселение скитского типа.

Кафизмат – келлия, полностью подчиненная монастырю и служащая для хозяйственных целей. Насельниками таких келлий являются братия монастыря, которые не имеют особых прав (по омологии) на эту келлию.

Католикон – главный соборный храм монастыря, скита.

Келарная – склад монастырской провизии.

Келарь – заведующий продовольственной службой монастыря и складами.

Келиот – житель отдельной келлии, отшельнической или общежительной.

Келлия – отдельное монашеское жилище (здание, постройка) из нескольких комнат, иногда 2– х или 3-х этажное, с пристроенным к нему храмом.

Келья – отдельная комната или особое помещение для монаха в монастыре.

Керасья – пустынная, труднодоступная местность вблизи вершины Афона.

Киновия – общежительный монастырь.

Кинот – то же, что и Протат, выборный центральный орган управления афонскими монастырями.

Кириакон – центральный храм скита.

Костница – специальное помещение в кладбищенском храме, где на полках находятся надписанные черепа умерших монахов.

Кубань – паек из сухарей и сушеных фруктов и др., который раз в месяц получают монахи в монастыре.

Кунак (конак) – подворье.

Лукум – сладость, обычное угощение в гостиницах монастырей.

Марофан – местность, принадлежащая Великой Лавре.

Метох – хозяйственное или представительское учреждение вне монастыря.

Магула – ногорная местность в центральной части Афона.

Монте-Санто – морской залив у Афонского перешейка.

Муларня – см. вурдунарня.

Омология – купчая, в которой записаны новые владельцы и определены условия владения.

Пандахуса – специальное разрешение от Кинота на получение милостыни.

Параклис – небольшой храм или боковой придел собора.

Пирг – высокая сторожевая башня монастыря.

Порта – арка центрального входа с массивными воротами в монастырской стене.

Почаевская келлия на Старом Руссике – келлия, устроенная (основана 11 декабря 1880 года) усердием принятого в число братии Руссика, жившего на Капсале келиота схимонаха Киприана (Бирюкова)⁶³³ на средства, пожертвованные от разных благодетелей. Освящена 22 сентября 1883 года.

Преподобных Печерских (келлия) – см. Георгиевская (Ближняя) келлия.

Прилог – ухищрение дьявола, беса.

Провата – небольшой поселок, состоящий из нескольких калив.

Протат – центральный выборный орган управления афонскими монастырями, см. Священный Кинот.

Проэстас – см. Священная Эпистасия.

Рухольная (рухлядная) – склад одежды.

Священная Эпистасия – орган исполнительной власти на Афоне, состоящий из представителей ежегодно сменяющих друг друга пяти так называемых четвериц, на которые поделены 20 монастырей, возглавляет его Проэстас (Протоэпистат).

Священный Кинот – см. кинот.

Сиромаха – отшельник или странник, не имеющий постоянного убежища и никакой собственности.

Стасидия – высокое резное деревянное седалище, используемое в храмах Афона.

Татьяновская церковь на Крумице – церковь преподобного Платона Студийского и святой мученицы Татианы на Крумице. Устроена хлопотами игумена Макария (Сушкина), усердием тамбовской купчихи вдовы Татьяны Васильевны Долговой в память ее скончавшегося мужа Платона, освящена Иосифом, митрополитом Варнским.

Торба – маленькая сумка, мешочек.

Трапезарь – монах, несущий послушание в монастырской трапезной.

Трехсвятительская келлия Руссика – келлия трех святителей Пантелеимонова монастыря: Иоанна Златоуста, Григория Богослова и Василия Великого. С 1860 по 1884 год восстановлена усердием схимонаха Нила (Воротинцева)⁶³⁴. Троицкая келлия Руссика – келлия Пресвятой Троицы Пантелеимонова монастыря. Находится на востоке монастыря, менее версты расстоянием от него. Называлась иногда Серафимовской, ибо была построена на личные средства схимонаха Серафима (Комарова), бывшего петербургского купца. Строилась с 1850 по 1861 год.

Чекмень – военная униформа.

Эвергетинос – душеполезный сборник отрывков из святоотеческих творений, назван так по имени монаха Павла Эвергетиноса, жившего в XI веке.

Экклесиарх (рус. пономарь) – монах, который ухаживает за храмом и смотрит за состоянием храма во время богослужения.

Эпистасия – см. Священная Эпистасия.

Ятаган – холодное оружие.