Жития Новгородских святых в Прологе Папского Восточного института

А.Г. Бобров

Стишной Пролог за март-август, хранящийся в Папском Восточном институте в Риме под шифром Slavo 5, был лишь сравнительно недавно введён в научный оборот. Описание собрания рукописей Папского Восточного института было опубликовано А. Джуровой и К. Станчевым только в 1997 г.¹⁷⁵⁴, хотя сама рукопись Slavo 5 начала XVI в¹⁷⁵⁵. была куплена Папским Восточным институтом на аукционе «Международная книга» в Ленинграде ещё в 1934 г¹⁷⁵⁶. В 2002 г. А.А. Турилов напечатал в журнале «Славяноведение» рецензию на это описание, причём он пришёл к принципиальным выводам, что все находящиеся в Прологе Slavo 5 краткие жития русских святых уникальны, неизвестны по другим спискам, и что сама рукопись имеет псковское происхождение¹⁷⁵⁷. Об интересующем нас манускрипте речь идёт также в новейшей статье А.А. Турилова и М.А. Шибаева об архиепископе Евфимии, опубликованной в «Православной энциклопедии». Авторы осторожно датируют рукопись 1-й четвертью XVI в. и говорят о Житии Евфимия Новгородского, что «подобно большинству других русских житий в составе этой рукописи (свт. Василия Калики, прп. Евфимия Суздальского и др.) текст его уникален», а «факт его создания свидетельствует о распространении почитания Евфимия в ранний период (между 1479 и 10-ми гг. XVI в.) за пределами Новгородской земли». Поскольку Евфимий в заглавии назван «великим Новоградьским новым чюдотворьцем, архиепископом Пыжова Великаго», авторы подтверждают сделанный ранее А.А. Туриловым вывод о псковском происхождении рукописи, а также затрагивают вопрос об источниках текста Жития Евфимия (см. подробнее ниже)¹⁷⁵⁸.

Всего в Стишном Прологе находится 23 текста, посвящённых памяти русских святых или событий: Евфимия Новгородского (10 марта, л. 3 об.−4); Ионы митрополита (30 марта, л. 34 об.); Евфимия Суздальского (1 апреля, л. 36 об.−37); Перенесения мощей Бориса и Глеба (2 мая, л. 79−79 об.); Феодосия Печерского (3 мая, л. 80 об.−82); Освящения Десятинной церкви князем Владимиром (12 мая, л. 93 об.−94); Перенесения мощей Бориса и Глеба (20 мая, л. 104 об.−105); митрополита Алексея (20 мая, л. 105); Никиты Переяславского (22 мая, л. 107 об.); Леонтия Ростовского (23 мая, л. 108); московских митрополитов Киприана, Фотия и Ионы (27 мая, л. 113); Игнатия Ростовского (28 мая, л. 115); Кирилла Белозерского (9 июня, л. 133 об.); Иоанна Новгородского «от града Орешка» (18 июня, л. 146 об.); Петра и Февронии Муромских (25 июня, л. 156); Василия Новгородского (3 июля, л. 166); Небесного знамения (запись летописного характера (7 июля, л. 170 об.)); княгини Ольги (11 июля, л. 176 об.−177); князя Владимира (15 июля, л. 182−183); Спиридона Новгородского (19 июля, л. 190 об.); Иоанна Новгородского «от града Ладоги» (23 июля, л. 194 об.−195); Бориса и Глеба (24 июля, л. 195 об, 198) и митрополита Петра (23 августа, л. 240 об.−241)¹⁷⁵⁹. Предметом изучения в данной работе будут жития только новгородских святых, представленные в Прологе Папского Восточного института.

А.А. Турилов отметил в составе рукописи, дополнительно к трём отмеченным ранее в описании А. Джуровой и К. Станчева, ещё два кратких жития новгородских владык (Иоанна Новгородского «от града Орешка» – под 18 июня, и Спиридона Новгородского – под 19 июля). Таким образом, общий корпус новгородских житий в Прологе Папского Восточного института составляет пять текстов, посвящённых памятям исключительно архиепископов: Евфимия, Иоанна «от града Орешка», Василия, Спиридона и Иоанна «от града Ладоги». Приведём эти тексты и прокомментируем в порядке их следования в рукописи.

В тъи же день успение иже во святых отца нашего Еуфимия Великаго, Новоградьскаго новаго чюдотворьца, архиепископа Пьскова Великаго.

При велицѣм князи Данильи Ивановиче Московскомъ съи бысть святыи Еуфимеи мних въ манастыри близ Рима. Бысть же добронравенъ, изрядно житье имѣя. И милостивно тѣмъ искушая, и Богъ посла к нему аггела во образѣ, благовѣстить ему велиему изыти во инъ манастырь святаго Спаса на Хутыню. Повелѣниемъ же Божьим поставленъ бысть архиепискупомъ Новуграду на утвержение Германом патриярхомъ Коньстянтинаграда. Поживе же пася церковь Божью лѣт 43 и месяца 2, и преставися къ Богу. Честныя же его мощи дают ицѣления (sic!) приходящимъ с вѣрою, а святая его душа взыде на небеса, радующися со аггелы Божьими, веселяся.

Известное Житие Евфимия Новгородского, написанное вскоре после его кончины Пахомием Логофетом, как и проложное житие (под 11 марта)¹⁷⁶⁰, не имеют ничего общего с приведённым выше текстом. А.А. Турилов и М.А. Шибаев справедливо отметили, что начальная часть текста Жития Евфимия в Прологе Папского Восточного института «практически дословно следует за Житием свт. Григория Великого (Двоеслова), помещённым в Прологе под 11 марта. Из него заимствованы известия о том, что Е. жил в монастыре близ Рима, и о посещении его ангелом»¹⁷⁶¹. Действительно, Житие Евфимия Новгородского основано на тексте Жития Григория папы Римского, которое читается в той же самой рукописи Папского Восточного института:

Цитата из Жития Григория папы Римского в Житии Евфимия Новгородского оборвана, и читатель не имеет возможности узнать, в каком же именно образе явился ангел будущему новгородскому владыке.

Указание на то, что архиепископ Евфимий жил во времена великого князя Даниила Ивановича, не соответствует действительности. Великого князя Даниила Ивановича вообще не было, история просто не знает такого лица. В то же время князь с таким именем является главным героем третьей редакции «Повести о начале Москвы» (вторая половина XVII в.), где под 6714 (1206) г. рассказывается, что великий князь Даниил Иванович, потомок «Рюрика, короля Римскаго», якобы поехал однажды «изыскивати места, где бы ему создати град престольный к великому княжению своему». С собой князь взял мудрого «греченина» Василия, который умел предвидеть, «чему впредь быти». Приехали они «во остров темен и непроходим зело», на котором было болото «велико и топко», а посреди того болота князь увидел «зверя превелика и пречюдна, троеглава и пестра велми пестринами различна и красна зело». Князь спросил грека, что означает это видение. Грек отвечал, что «на сем месте созиждется град превелик и распространится царствие треугольное», а различные «цвети» на звере, это указание на то, что царство наполнят «различных орд люди». Князь поехал дальше и «наехал» на хижину, в которой жил пустынник Букал. Через шесть лет на месте той хижины князь Даниил Иванович заложил Москву («и ныне на том месте (...) царской двор»), также на месте хижины «римлянина» Подона он основал церковь Спаса, а на месте хижины «мужа именем Сара земли Иверские» заложил город Алексин¹⁷⁶². Безусловно фольклорный характер рассказа о великом князе Данииле Ивановиче в этом произведении позволяет предполагать смешение в устной традиции в одном образе двух реальных князей – Даниила Александровича Московского и Ивана Даниловича Калиты. Именно такого «фольклорно-апокрифического» великого князя Даниила Ивановича знает и проложное Житие Евфимия, что свидетельствует об опоре его автора на устные «сказания» и «припоминания», распространённые в церковной среде.

В Житии новгородского архиепископа Евфимия II говорится, что он приехал в Новгород из какого-то монастыря, находящегося близ Рима. Про Евфимия II мы знаем, что в ранний период своей деятельности он приглашал западных мастеров. Владычная палата и, скорее всего, первая в Новгородских землях «часозвоня» были созданы мастерами «из немец»¹⁷⁶³. Таким образом, в принципе недостоверная информация о приходе владыки в Новгород из-под Рима могла быть основана на «устной» репутации владыки Евфимия II как своего рода «западника».

Источник сведений заключительной части Жития об утверждении Евфимия в архиепископском сане «Германом, патриярхом Коньстянтина града» неизвестен. На первый взгляд, упоминание Германа как лица, утвердившего избрание на кафедру владыки Иоанна, кажется очевидным анахронизмом. Но в 1371 г. в Новгород «изъ Царягорода приходи митрополитъ Германъ на Русь, Грицинъ»¹⁷⁶⁴. Его торжественный приезд мог превратиться в памяти новгородцев в визит самого патриарха, утвердившего на новгородской кафедре «нашего» владыку. Баснословный характер имеет известие о сроке пребывания Евфимия Новгородского на кафедре (43 года и 2 месяца), не установлен и источник известия об исцелениях от его мощей.

Таким образом, если начальную часть создатель проложного жития Евфимия позаимствовал из жития другого святителя, то дальнейшее изложение носит черты ошибочного «припоминания», пересказа устных источников («апокрифический» великий князь Даниил Иванович, западное происхождение Евфимия, утверждение его поставления патриархом Германом, вымышленная продолжительность управления епархией). Этот же приём, как мы увидим далее, в равной степени используется и в других новгородских житиях Пролога.

Ил. 1. Папский Восточный институт (Рим, Италия). Slavo 5, л. 146 об.–147. Житие Иоанна Новгородского «от града Орешка»

Иже во святыи отець нашь Иоаннъ Великий бѣ от града Орѣшька, сестричиц преподобнаго Зосимы. Воспитанъ же бысть всѣм наказаниемъ. По успении же преподобнаго Семиона, архиепископа новоградскаго, причтомъ общимъ поставленъ бысть архиепископом Новуграду. Еретики же яко волкъ отгна и вѣрныя просвѣти, проповѣданья вселенныя благочестья насадивъ, всяко писанье ветхое и новое сказавъ, и многи написав книги, к Осподу отоиде.

Житие новгородского архиепископа Иоанна, жившего в XII в., известно в нескольких редакциях¹⁷⁶⁶, но ничего подобного нашему тексту в них не обнаруживается. Судя по упоминанию в нашем проложном Житии церковных деятелей XV в. – архиепископа новгородского Симеона и преп. Зосимы Соловецкого, речь вообще здесь идёт скорее о владыке Иоанне II (1388−1415), чем об Иоанне I (1165−1185), хотя живший позже архиепископ Иоанн II святым никогда не почитался. Приведённое в Прологе Житие Иоанна Новгородского «от града Орешка» механически использует значительные фрагменты текста Жития Кирилла Александрийского, находящегося в этой же рукописи под 26 июня (на л. 158−158 об.):

Таком образом, автор Жития Иоанна Новгородского, заменив имя святого, указал «от себя» на его происхождение из г. Орешек и на его родство с преподобным Зосимой, а также на поставление во владыки после кончины архиепископа Симеона. Все эти известия не могут быть признаны достоверными и не были основаны на известных нам письменных источниках.

«Приблизительность» исторических знаний автора проявилась в том, что он перепутал последовательность правления новгородских архиепископов Иоанна и Симеона (на самом деле Симеон был владыкой не до, а сразу после Иоанна II, в 1415−1421 гг.), но всё же он знал, что эти иерархи жили примерно в одно и то же время – в первой четверти XV в. Если бы автор использовал письменный источник, вряд ли бы он мог так ошибиться, а для устной традиции такое искажение кажется вполне возможным

Для датировки создания всего цикла новгородских житий определяющим является упоминание преподобного Зосимы, под которым можно понимать только Зосиму Соловецкого. Это известие является свидетельством написания текста, по крайней мере, после кончины Зосимы (а он умер 17 апреля 1478 г.), причём почитание его как святого утвердилось далеко не сразу. Первоначальный вариант жития Зосимы написал его ученик Досифей незадолго до 7011 г. (сентябрь 1502 г.‒август 1503 г.), после чего он «на пути» в Москву заехал в Ферапонтов монастырь и уговорил находившегося там в ссылке киевского митрополита Спиридона «украсити, якоже подобает» созданное им Житие Зосимы и Савватия Соловецких. «Украшенный» текст Жития Досифей представил на суд архиепископа Геннадия и получил его одобрение. Скорее всего, только начиная с этого времени, с начала 1500-х гг., местный соловецкий культ Зосимы мог приобрести такое широкое общеновгородское значение, которое позволило бы создателю проложного агиографического цикла рассматривать архиепископа Иоанна как «сестричица» (племянника) преподобнаго Зосимы¹⁷⁶⁷.

Учитывая датировку самой рукописи, мы приходим к выводу о несомненной хронологической близости создания агиографического цикла и написания Стишного Пролога Папского Восточного института. Если же учесть, что непосредственные источники текстов житий Евфимия и Иоанна обнаруживаются в той же самой рукописи, то предположение о написании агиографического цикла либо писцом самого Пролога, либо создателем его ближайшего протографа представляется вполне вероятным.

Иже во святыи отець нашь Василеи прозвитеръ сыи бяше святаго Воскресения. Послѣди поставлен бысть архиепископомъ в Новигради въ конечная лѣта Матвѣя Феодоровича, приведенъ Василиемъ тысяцкимъ и всѣм Новымъ градомъ. И пасяше стадо и церквѣ Божья лѣт 6 и месяца 2. Тако же преставися месяца июля въ 3 день на рѣци Узи. И привезоша его в Новъград, и положиша его во церквѣ святѣи Софии въ болшемъ притворѣ. Приятель же преподобному Игнатью. И поставив намѣстник святаго Еуфимья.

Житие архиепископа новгородского Василия Калики до сих пор вообще не встречалось в древнерусской рукописной традиции, хотя Василий Калика, несомненно, оставивший яркий след в народной памяти, почитался святым. Перед нами оригинальное сочинение, частично основанное на летописи, а частично ей противоречащее. Небольшой агиографический текст Пролога наполнен фактами, не имеющими соответствия в письменных источниках.

Владыка Василий действительно до поставления был священником («прозвитером»), но не «святаго Воскресения», а церкви Козьмы и Демьяна. Возглавлял он новгородскую кафедру не 6 лет и два месяца, а более 20 лет (1331−1352).

Упомянутый в Житии Василия Новгородского посадник Матвей Феодорович действительно жил в те же годы, что и Василий Калика. Это не кто иной, как известный под именем Матвей Коска (Матвей Кошка) влиятельный на протяжении 1330-х−1340-х гг. посадник¹⁷⁶⁸, который в новгородских летописях называется по отчеству Варфоломеевичем, но однажды, под 6848 (1340) г., Федоровичем¹⁷⁶⁹. В первоначальном тексте Новгородской первой летописи младшего извода под 1340 г. посадник верно назван Варфоломеевичем (в зачёркнутом варианте Комиссионного списка – Даниловичем)¹⁷⁷⁰, и лишь в трёх списках Новгородской четвертой летописи и в Летописи Авраамки он именуется Фёдоровичем, как и в проложном житии. Очевидно, что перед нами вторичная и при этом ошибочная правка отчества посадника, которую следует отнести к XV в. Откуда же взялся Матвей Фёдорович в списках Новгородской четвёртой летописи? Вполне вероятно, что не с «трудным» на слух отчеством Варфоломеевич, а с более простым – Фёдорович, посадник Матвей запомнился в народном предании, что отразилось и в летописании, и в проложном Житии Василия Калики.

Упомянутый в тексте тысяцкий Василий – известное имя в новгородской истории, но только начиная с XV в. (в 1415 г. тысяцкие Василий Обакунович и Василий Есифович – участники посольства в Москву для поставления владыки Симеона, последний упомянут как тысяцкий также в 1410 г., а с 1416 г. он становится посадником. В 1456 г. упомянут тысяцкий Василий Пантелеевич; в 1459 г. тысяцким был Василий Александрович Казимир, а в 1475−1476 гг. – Василий Есифович¹⁷⁷¹). Поскольку в XIV в. новгородские тысяцкие по имени Василий неизвестны, очевидно, что это имя могло быть связано с Василием Каликой лишь в сравнительно более поздней традиции, как ставшее к тому времени обычным и привычным.

«Юрьевский» по происхождению рассказ о погребении владыки Василия Калики, находящийся в Новгородской первой летописи старшего извода под 6860/1352 г. («привезоша и в Новъгородъ в четвергь, мѣсяця июля в 5, на память святого отца Лампада; проводи и архиепископъ новьгородьскии владыка Моисѣи, игумени и попове и весь Новъгородъ, и положиша и у святой Софьи притворѣ»), отсутствует в Новгородской первой летописи младшего извода, но отразился в труде более позднего новгородского летописца-сводчика XV в. следующим образом: «И превезше и в Новград, и положиша у святѣи Софии в притворѣ болшемь» (Вторая подборка Новгородской Карамзинской летописи)¹⁷⁷². Скорее всего, во владычном своде, на который опирались обе выписки, уже находилось уточнение места захоронения владыки: «в притворе болшем». Такое же чтение находится также в Новгородской четвёртой летописи и в Летописи Авраамки.

Указание Жития Василия на то, что этот владыка «приятель же преподобному Игнатью», следует связывать с наличием в нашем Прологе под 28 мая отдельного, лишённого каких-либо хронологических примет Жития Игнатия Ростовского (л. 115), а фраза «и поставив намѣстник святаго Еуфимья» отсылает к Житию Евфимия Новгородского (л. 3 об.−4, см. выше).

Итак, в Житии Василия Новгородского мы вновь встречаемся с соединением трёх компонентов: новгородского летописного источника XV в., того или иного влияния житийного текста из той же рукописи Стишного Пролога и, очевидно, устных по своему происхождению недостоверных «припоминаний».

Ил. 2. Папский Восточный институт (Рим, Италия). Slavo, л. 190 об.–191. Житие Спиридона Новгородского

Спиридонъ иже во святыи отець нашь бѣ от села Бѣлые, сын Вавилинъ и матери Василисы, благородну родителю сынъ и благоговѣину. Научи же ся воскoрѣ святымъ книгамъ. И бысть сии 16 лѣт, и шед в манастырь святаго Спаса, и бысть мних. По семъ поставлен бысть епископомъ Новуграду и пасше церковь Божью лѣт 6 и месяца 3. Тако же к Осподу отиде.

Житие архиепископа Спиридона до сих пор не встречалось в русских средневековых источниках. Не упоминается оно и в выполненном О.В. Твороговым обзоре древнерусских агиографических сочинений. Ни место рождения владыки, ни имена его родителей также не известны другим средневековым источникам. Следует отметить, что местность, именуемая Белая, это географическая реалия Новгородской земли, упомянутая в Летописи Авраамки («Того лѣта поставиша церковь камену святого Прокопиа на Бѣлой»¹⁷⁷⁵), но никаких оснований доверять сведениям о происхождении владыки Спиридона из этих мест у нас нет. Недостоверными следует считать и другие известия Жития. На самом деле архиепископ Спиридон стал владыкой из монахов Юрьева монастыря, а не из некоей обители «святаго Спаса», и был он архиепископом не «лѣт 6 и месяца 3», а почти 20 лет (1230−1249). Искажения исторических фактов и в этом случае мы можем объяснить их трансформацией при устной передаче.

Ил. 3. Папский Восточный институт (Рим, Италия). Slavo 5, л. 194 об.–195. Житие Иоанна Новгородского «от града Ладоги»

Иванъ во святыхъ отець наш бѣ от града Ладоги, от благородну родителю сынъ: отца Романа и матери Евдокѣи. И вдаша ему учити святымъ книгамъ. И приставиша ему пѣстуны со слугами. Извыче вocкoрѣ всей книжной хитрости. И по семъ остави отца и матерь, и шед въ манастырь, и бысть мних. По семъ поставлен бысть епископомъ Новуграду и пасяше церковѣ Божья лѣтъ 16 и 2 месяця. И тако преставися месяца июля въ 23. И положено бысть честное тѣло его въ манастыри во церквѣ святаго Воскресения на Деревяници въ притворѣ.

Неизвестно, откуда взяты автором сведения о происхождении владыки Иоанна «от града Ладоги», имена его родителей, время управления епархией («лѣтъ 16 и 2 месяця»). Судя по тому, что говорится о кончине и погребении владыки, речь идёт не о святом Иоанне Новгородском, а вновь об архиепископе Иоанне II, жившем в конце XIV – начале XV в., при этом заключительная часть Жития Иоанна прямо основана на соответствующем летописном тексте (преставился 24 июня 6925 (1417) г. в Воскресенском Деревяницком монастыре, похоронен «в притворе»¹⁷⁷⁷).

Помимо пяти рассмотренных выше новгородских житий, в анализируемом Прологе следует отметить ещё один текст новгородского происхождения – Память небесного знамения (запись летописного характера): « . Чюден еси Господи и дивна дѣла Твоя. Ты един мудръ. В лѣто 6923 (1415) месяца июля въ 7 мракъ бысть яко зелен и другъ друга одва видити, на одинъ час, как обѣдню поют» (л. 170 об.). Речь идёт о полном солнечном затмении, бывшем в действительности не 7 июля, а 7 июня 1415 г. Искажение названия месяца легко объясняется палеографически и известно в рукописной традиции (в Церковном уставе 1608 г. под 8 июня находится заметка на поле: «В лѣто 6923 июня в 7 час дни тма бысть по всей земли и стояла до полудня»). Об этом же явлении речь идёт в целом ряде летописей, но наиболее близкий текст находится во всё той же новгородской по происхождению Летописи Авраамки:

В более ранних, чем Летопись Авраамки, летописных источниках о зелёном оттенке мрака ничего не говорится, лишь в Московско-Академической летописи упоминается, что солнце «скры луча своя зелене от лица земнаго». Очевидно, что из всех летописных текстов Память небесного знамения в Прологе наиболее близка к тексту новгородской Летописи Авраамки.

Итак, автор агиографического цикла сплетает в своём повествовании три разных традиции: другие жития, содержащиеся в том же Стишном Прологе Папского Восточного института, откуда он порой заимствует текст целыми фрагментами, новгородскую летопись (типа Летописи Авраамки) и местные устные предания, откуда автор получил сведения об именах персонажей, об их родстве или знакомстве, о пребывании их в той или иной обители, о продолжительности нахождения владык на кафедре. Последний источник, устный, особенно интересен. Рассмотренные тексты, хоть и в редуцированном виде, отражают новое фольклорное влияние на книжность, проявляющееся со второй половины XV в. «Новгородские» Жития Пролога Папского Восточного института нельзя считать, как оценил их А.А. Турилов, не имеющими историко-литературного значения¹⁷⁷⁹. Они содержат важное свидетельство о влиянии устной традиции на книжность в начале XVI в., подтверждают отразившееся и в летописании проникновение в письменную литературу фольклорной стихии.

Знание автором агиографического цикла новгородской топонимики (Ладога, Орешек, Белая, Хутынский и Деревяницкий монастыри), использование новгородской по происхождению летописи, а также сам состав житий, среди которых находятся тексты, посвящённые новгородским святым, не имевшим посвящённых им иных агиографических сочинений (архиепископам Спиридону, Василию Калике и двум Иоаннам – «от града Орешка» и «от града Ладоги»), позволяет с достаточной степенью уверенности говорить не о псковском, как думает А.А. Турилов, а о новгородском происхождении всего корпуса анализируемых текстов и, скорее всего, самого дошедшего до нас манускрипта¹⁷⁸⁰. Время включения в Стишной Пролог новгородских агиографических дополнений должно быть ограничено первым десятилетием XVI в. по всей видимости, тогда же сложились и другие уникальные жития русских святых, представленные в этой рукописи (это тема отдельного исследования).

Новгородские жития в Прологе Папского Восточного института нельзя рассматривать как сколько-нибудь надёжный исторический источник, но они имеют бесспорное литературное значение, поскольку свидетельствуют об отражении в книжности начала XVI в. устных по своему происхождению представлений сведений о русской истории.