Рассказы из жизни Христианских подвижников [стихотворение]: Святой Филарет Милостивый; Мария Египетская

I

В те времена, когда Христова церковь

Еще едва в покое отдохнула

От козней, бед, страданий и гонений,

И твердостью, любовью и смиреньем

Своих врагов могучих победив,

Из рубища скиталицы убогой

В достойную своих деяний ризу

Величия земного облеклась,

И под покров верховной власти стала;

Когда еще не остывала память

В сердцах людей о мучениках церкви,

За веру твердо душу положивших,

И их пример и подвиги святые,

Избранников сердца воспламеняя,

Их на дела благие подвизали;

Когда Сион, Наин и Вифлеем,

Капернаум и Назарет, и Кана,

Еще живым преданием полны,

О чудесах Спасителя вещали,

И на себе земля еще хранила

Апостолов недавние следы, –

В те времена святые, на Востоке

Жил человек простой умом и сердцем,

С женой своей и чадами своими –

Муж праведный и кроткий, Филарет.

Как Иова, Бог наделил его

Богатствами и благами земными:

Он получил в наследье от отца

Обширные и пастбища, и нивы,

Сады смоковниц, кедров вековых

И виноградники, и рощи маслин,

И житницы, обильные пшеницей,

И улья пчел, точащиеся медом,

Стада овец, верблюдов и волов,

И множество рабов, рабынь усердных,

И утвари и тканей дорогих,

И древний дом, всегда, как чаша, полный

Сластей и вин, и всякого добра.

И славен был далеко Филарет

В своей стране и странах сопредельных

И родом, и богатствами своими.

Но чист душой и сердцем, как младенец,

Он гордостью в душе не превознесся,

Наследие отцовское стяжав,

Не погрузился в роскоши и неге,

Не пресыщался яствами, сластями,

Не пировал со знатными друзьями,

Не тешился утехами мирскими,

И ни к каким земным житейским благам

Не прилежал ни сердцем, ни умом.

Единую любовь он в жизни ведал –

Любовь ко всем живущим на земле,

И этою любовью полон с детства,

Он в ближнего всю душу положил,

И всякого живого человека,

Кто б ни был он – муж праведный, иль грешник –

Всем сердцем он любил нелицемерно.

Кого бы он ни встретил, ни увидел

Знакомого, иль сродника, раба ли,

Прохожего-ль из стороны далекой,

Которого и имени не ведал, –

Его лицо мгновенно озарялось

И радостью, и счастьем, и блаженством,

И райская улыбка на устах

Вдруг расцветала, и блистали очи,

И весь сиял блаженством он святым,

И ликовал веселием великим,

Как будто бы сокровище обрел:

Так созерцал он всякий лик живой,

В нем образ Божий сердцем прозревая.

И все свои утехи, все веселье,

Всю жизнь свою он в ближних заключил,

Скорбел их скорбью, счастлив был их счастьем,

Жил для других. Себя позабывая,

О завтрашнем он дне не помышлял,

Евангельскую заповедь святую

Запечатлев в душе свой глубоко,

Всем страждущим являлся он усладой:

С любовию он алчущих питал

И призывал и сирых, и бездомных,

И посещал больных и прокаженных,

И узников в темнице навещал,

И утешал скорбящих и печальных,

И щедрою рукой свою казну

Он отверзал, с веселием, для нищих.

И начали редеть его стада,

И с каждым днем казна оскудевала,

И житницы обильные пустели,

И видимо богатство умалялось, –

И наконец беднеть стал Филарет:

В дому его уже не видно стало

Обилия, довольства и избытка,

Всем оскудел богатый нищелюбец,

Лишь сердце у него не оскудело

Любовию. Он будто и не видел,

Не замечал, как он кругом беднеет

И помогал по-прежнему убогим,

И раздавал по-прежнему, что мог:

Он отказать просящим был не в силах.

Так расточал свое именье он,

И уж во всем стал виден недостаток

В его дому, – когда его владенья

И всю страну, где он спокойно жил,

Нежданное несчастье посетило:

Тогда над всем Востоком гнев Господень

Великой карой грозно разразился:

Вдруг из степей пустынных Аравийских

На Сирию, Армению, и Понт,

На Халкедон, Эфес, Каппадокию –

На все страны от Каспия с Евксином

Вплоть до морей Фракийского с Егейским

Нахлынули толпы Измаильтян.

Как саранча иль язва моровая,

Из края в край носилися они,

И пламенем, и острием меча

Все на пути своем опустошали.

И по садам и нивам Филарета

Они прошли и истребили все:

Все житницы сожгли и порубили

Смоковницы и масличные рощи,

Угнали скот и улья разбросали,

И только чудом Божьим уцелели

Сам Филарет, семья его и дом,

Рабыня старая, пшеницы закром,

Корова, конь, да два вола рабочих.

Не впал в печаль и горесть Филарет

Отцовское наследие утратив,

И на поля пустынные взирая,

Не пролил слез, не возроптал на Бога:

«Бог даровал, Бог и отъял!» сказал он,

Об Иове страдальца вспоминая.

«И нищ, и наг родился я на свет,

Но Бог мне дал и пищу, и одежду

И властен Он в даянии Своем;

Дары свои даруя и отъемля,

Он ведает, что на потребу людям,

Что ко вреду и что ко благу им.

И ныне Он, ко благу моему,

Лишил меня богатства и обилья

И отнял слуг, возделывавших нивы,

Да в праздности души не погублю,

Но да тружусь, и хлеб насущный свой,

Как первый муж Адам, наш прародитель,

Своим трудом и потом добываю.

Благодарю тебя, великий Боже,

Что в благости и мудрости Своей

Ты сам мне путь к спасенью указуешь!»

И с радостью на сердце взял он плуг,

Привел волов, бродивших в ближнем поле,

И нежными руками богача,

Не знавшего простых трудов доселе,

Насилу впряг в ярмо своих волов,

И сам своей неловкости смеясь,

Он весело отправился на ниву.

В тот самый час в селении соседнем

Пахал на ниве бедный селянин.

Своих волов он не имел, а нанял,

И то с трудом, их у соседа, в долг,

И лишь успел провесть он борозду,

Вдруг вол один из упряжи рванулся

И с ревом пал на землю, и издох.

В отчаянье, как громом пораженный,

Стоял над ним несчастный селянин –

Без слов, без слез, без мыслей, без сознанья

И наконец он горько зарыдал:

– «Что делать мне, что станется со мною,»

Воскликнул он, как покажусь соседу

С одним волом!? Богач жестокосердый

Меня убьет своим единым взглядом,

И в кабалу к себе на век возьмет

Меня, жену и деток малолетних

Невинных деток, малых, несмысленых!

О Господи, кто мне теперь поможет?!

Кто сжалится над бедняком постылым?!...

Ах если бы теперь былое время,

Когда богат был добрый мой сосед,

Наш Филарет – отец наш, нищелюбец,

Не стал бы я минуты горевать:

К нему-б теперь отправился я смело,

И вмиг с волом на пашню-б воротился,

Но времена счастливые прошли:

Сам обнищал питалец всех убогих, –

И рад бы дать, да нечего. Что делать?!...

Ну, все равно пойду я к Филарету: –

Хоть делом он и пособить не может,

За то поможет лаской и любовью:

Со мною он поплачет, погорюет

И укрепит мой дух он мудрым словом

И сладкою беседой и любовью

Мою печаль и душу прояснит».

И он пошел, не медля, к Филарету.

Застав его на пашне, рассказал он

Свою беду, – и Филарет мгновенно

Отпряг вола, подвел его к соседу

И с радостной улыбкою сказал:

– «Возьми скорей, веди к себе на ниву!

Когда-ж ее допашешь, взборонуешь, –

Вола отдай соседу твоему.

Что-ж ты стоишь? Иди скорей на пашню

И торопись теперь с своей работой,

Пока Господь нам ведро посылает!»

Но перед ним в глубоком изумленье

Поселянин растроганный стоял.

– «Муж праведный», сказал он со слезами,

«Что делаешь? Опомнись ты и вспомни.

Что ты бедняк такой же, как и я,

Что потерял ты все свои богатства,

Что у тебя не тысячи волов,

А только два! Что будешь делать ты

С одним волом, отдавши мне другого?..».

– «Ты думаешь, что беден я. Напрасно!..».

Прервал его с усмешкой Филарет, –

«Послушай, я тебе открою тайну –

Ведь я богат!... Богаче несравненно

Чем прежде был... Есть у меня богатства

Несметные – их станет мне на век,

Но до поры до времени я должен

От всех скрывать сокровища мои...

Об участи моей ты не печалься: –

Я человек запасливый и хитрый –

Кормя других, себя не забываю –

И думаю о будущем всечасно...

Бери вола и отправляйся с миром!

И селянин поверил простодушно

Правдивому и праведному мужу,

Облобызал его он со слезами,

И взяв вола, на пашню поспешил.

А Филарет с волом своим и плугом

Пошел домой, и выйдя на дорогу,

Другого он соседа повстречал,

И слезы на глазах его заметив,

Он вопросил его, о чем он плачет

– «Как мне не плакать!» отвечал сосед,

«Ты знаешь, никогда богат я не был,

Когда-ж на нас напали Агаряне

И все кругом пожгли и разорили,

То у меня осталась лишь корова,

И всю семью мою одна кормила;

Но и она сегодня утром пала,

И мы теперь без всего остались:

Жена моя совсем убита горем,

Кричат и плачут маленькие дети –

Пить-есть хотят и молока все просят...

Их плач и крик мне душу истерзал –

Я зарыдал и убежал из дома...

Теперь иду, не зная сам куда –

До первого колодца, может быть –

И привязав себе на шею камень,

На дно его на веки опущуся,

Домой же я не в силах воротиться,

Чтобы смотреть, как дети и жена,

Друг к другу руки с воплем простирая,

Голодной смертью станут умирать...

Прощай!»

– Постой! постой, слепец безумный,

Ты позабыл, что в небесах есть Бог,

А на земле вокруг тебя есть люди,

Которым Бог велел любить друг друга...

Ни к Богу ты, ни к людям не прибегнул,

И уж спешишь, как бы на пир веселый,

Низринуться в огонь геенны вечный!

Подумай брат, из-за чего ты хочешь

От Господа дарованную душу

Продать врагу Господню, сатане?!

Из-за чего? Стыдись – из-за коровы!

Ну стоит ли она такой цены!

Да и достать ее не слишком трудно...

Иди за мной, я дам тебе корову...

– «Я не возьму», сказал бедняк в смущеньи –

«Как отниму последнюю корову

У бедняка? Я не грабитель…»

– «Слушай»!...

Прервал его поспешно Филарет,

«Мне не нужна совсем теперь корова,

И если ты возьмешь ее себе,

То от больших хлопот меня избавишь: –

Я собрался в далекий трудный путь

Со всей семьей – иду я за наследством

В далекую богатую страну

И ничего в дорогу не беру я;

Там у меня всего довольно будет:

Ведь та страна кипит млеком и медом,

Но путь в нее гористый, узкий, трудный...

Зачем же мне вести туда корову?

Как буду с ней в ущельях пробираться?...

Утешь меня – возьми ее себе!»

И Филарет повел его к хлеву,

Где от лучей палящих в час полудня

С тельцом своим корова укрывалась,

И с ласкою вручив ее соседу,

Он запер хлев, оставив в нем теленка;

Уж селянин хотел вести корову,

Но взаперти оставленный теленок,

Осиротев без матери своей.

Стал тосковать по ней, рвался из хлева

И жалобно мычал он, к ней взывая.

И жалобно ответила она

На голос детища, назад рванулась,

И вырвавшись от нового владельца,

Стучала в хлев рогами и мычала.

И сжалился над ними Филарет

– «Какой я человек жестокосердый!»

Воскликнул он с улыбкой благодушной,

«Нет, не добро мать с сыном разлучать».

И отворивши хлев, смотрел он долго

На радость двух живых созданий Божьих,

Которым мог он счастье возвратить,

И весело сказал поселянину,

Стоявшему пред ним в недоумении:

– «Брат, взмилуйся, не разлучай коровы

С ее тельцом! Пусть он идет за ней!»

Проведала рабыня Филарета,

Что отдал он последнюю корову

И одного рабочего вола,

И госпоже своей о том сказала.

И добрая хозяйка, терпеливо

Сносившая доселе все лишенья,

Разгневалась и говорила мужу:

– «Где разум твой, отец жестокосердый?

Ты позабыл, что у тебя есть дети...

Ты расточил наследие отца

И ныне у детей и у жены

Последние ты крохи отнимаешь,

Чтобы кормить чужих тебе людей!

Когда же ты опомнишься, несчастный!?...

Хоть ты уж стар, а все еще младенец –

Живешь и ни о чем не помышляешь,

Как малое и глупое дитя,

Бросаешь все, что в руки попадется...

Ты нас теперь безо всего оставил,

И с голоду мы умереть должны...

Скажи, кто нас питать отныне будет?!

– «А ты не знаешь?» муж ей возразил.

– «Не знаю, да!»

– «Воззри на птиц небесных!

Воззри, они не сеют и не жнут,

И в житницы пшеницы не сбирают:

Питает их Отец небесный наш.

Не лучше ли мы их, не созданы ли

По образу Его и по подобью

И не венец ли мы его творений?

Ужели Он, всем подающий пищу,

Забудет нас?!»

Так говорил старик,

И взор его блистал святою верой,

И лик сиял... И смолкнула жена.

Хоть не остыла в ней еще досада,

Но против слов Евангелия святого

Она поднять свой голос не дерзнула.

В те дни был глад великий в той стране, –

И нищие толпами приходили

Во двор палат высоких Филарета,

И Филарет им раздавал что мог,

И наконец все роздал совершенно.

Тогда пришел для всей его семьи

К ней медленно и грозно подходивший,

Издалека, как туча, черный день –

Ужасный день: у них не стало хлеба!

И в первый раз они узнали голод.

И в первый раз отец нищелюбивый,

Сам нищему скитальцу уподобясь,

Пошел просить себе на пропитанье:

И вот пришел к старинному он другу,

И попросил взаймы пшеницы меру.

В ответ ему друг залился слезами,

И бросился он в житницу мгновенно,

И высыпав пшеницы целый закром,

Велел ее рассыпать по мешкам,

И отвезти, немедля, к Филарету.

И ожила голодная семья,

Увидев хлеб насущный пред собою.

Когда же мать, готовясь ставить хлебы,

С рабынею пшеницу просевала,

К ним в дом пришел слепец за подаяньем;

Едва успел он слово произнесть,

Как Филарет, схвативши в руки меру,

Пшеницею ее наполнил верхом

И высыпал убогому в суму.

– «Что мало так? Зачем скупишься ты?»

С досадою ему жена сказала.

«Мы богачи, во всем у нас избыток.

Все житницы полны у нас пшеницей,

А погреба все золотом набиты!

Зачем же ты добро свое жалеешь?

Отмерь ему еще хотя две меры.

Что-ж медлишь ты? Отмерь ему, отмерь!»

Но Филарет как будто не заметил

В словах жены насмешки злой и явной,

И воротив убогого, спокойно

Отмерил он ему еще две меры!

– «Да ты совсем уж разум потерял!»

Воскликнула жена, дрожа от гнева, –

«Ты уж речей простых не понимаешь!

Я над тобой хотела посмеяться,

Сказав, что к нам богатство возвратилось,

А ты, в своем младенческом уме,

Расслабленном давно от изуверства,

И бредящем во сне и наяву

Виденьями, – вообразил, что вправду

У нас в ларцах сокровища хранятся!»

– «А ты меня считаешь бедняком?»

Сказал старик разгневанной супруге,

«Ужели ты еще не догадалась,

Что у меня в далеком тайнике

Сокровища великие хранятся?!

Вот отчего так щедр я и беспечен

И бедностью моей не тягощуся,

И о своем семействе не пекусь!

Я знаю: день настанет вожделенный,

И вы узнаете, где клад хранится мой,

И путь в тайник заветный обретете

И вслед за мной, с ликующей душой,

К сокровищам бесценным притечете:

Обилием наполнится наш дом,

И в роскоши, с беспечною душою

За вечный пир мы сядем всей семьею,

И новою мы жизнью заживем»!

Изумлена нежданной, чудной вестью,

В смущении умолкнула жена,

И с этих пор ждала нетерпеливо,

Когда супруг откроет перед нею

Неведомый доселе ей тайник.

Но время шло, а вожделенный день

Не приходил. Пришла к концу пшеница,

И на душе хозяйки домовитой

Уж снова гнев на мужа пробуждался,

Когда один из их друзей старинных,

Давно в краю далеком обитавший,

О бедности друзей своих услышав,

Отправил к ним с рабами семь верблюдов,

Навьюченных пшеном и чечевицей,

И всякими плодами и сластями.

Утешилась супруга Филарета,

И с кротостью в душе, ему сказала:

– «Послушай, друг, разделим между нами

Все, что прислал нам новый благодетель,

А то – (тебя я знаю коротко) –

Ты все раздашь сегодня же убогим.

Ведь ты совсем не человек, ты – ангел;

Ни пить, ни есть тебе почти не нужно,

И ты живешь любовью да молитвой,

Не то, что мы, – мы грешные все люди,

И пища нам нужнее, чем молитва.

Прошу тебя, – разделим на две части

Весь наш запас пшеницы и плодов:

Одну себе возьмешь ты, а другую

Семье своей отдашь.» И разделили

Между собой они свое богатство,

И Филарет уж роздал в тот же день

Все, что ему досталося на долю.

И вспыхнула супруга лютым гневом.

– «Нет, кончено!» – воскликнула она,

«Когда ты сам себя уж не жалеешь

И я тебя жалеть теперь не стану:

Питайся ты чем хочешь и где хочешь,

А к трапезе моей не приступай:

Не дам тебе зерна на пропитанье!»

И был два дня без пищи Филарет.

На третий день, когда жена и дети

За трапезой безмолвные сидели, –

Вдруг в храмину вошел домовладыка

Отец и муж – смеющийся, веселый,

И став в дверях, всем низко поклонился.

– «Плоть немощна!» – сказал он, улыбаясь.

«Не гневайтесь и сжальтесь, люди Божьи –

Примите странника убогого к себе!

Не сетуйте вы, дети дорогие,

И вашего отца не оттолкните –

Не откажите алчущему в пище!»

И встали, все пред ним с благоговеньем,

И Филарет за трапезу воссел, –

И трапеза мгновенно оживилась:

Печальная семья повеселела,

На доброго родителя взирая.

С любовию к супругу обращаясь,

– «Прости ты мне», – жена ему сказала,

«Я на тебя посетовать дерзнула.

Но ведь и сам не прав ты перед нами:

Ты нам открыл, что ты богат несметно;

Зачем же ты таишь свое богатство,

И нас в нужде суровой оставляешь?

Молю тебя, открой ты нам теперь же,

Где у тебя сокровища зарыты?»

И Филарет, от трапезы вставая,

Ей отвечал: «Зачем вам знать заране,

Где я укрыл сокровище мое?

Я положил его в надежном месте...

Не бойтеся: оно не пропадет,

И никогда цены не потеряет...

Там страж его надежный стережет.

Его не гложет червь и пламень не сожжет;

Ни тля не тлит, ни тать не подкопает!»

Так говоря, из храмины он вышел,

Но лишь успел войти в свои покои,

Как странника в окно свое увидел,

Усталого от дальнего пути,

Просящего о питии и пище.

Задумался глубоко Филарет:

Он страннику желал помочь всем сердцем,

Но чем помочь – никак не мог придумать:

Сам ничего в руках он не имел –

Хлеб у жены хранился под затвором,

А к ней идти за хлебом он боялся –

Боялся гнев в ней снова возбудить

И в грех ввести ее без всякой пользы.

И размышлял немало он, – и вдруг

В сад побежал, и там между ульями,

Лежавшими без меду и без пчел,

С трудом он мог найти какой-то улей,

Наполненный сотами, и принес

Их страннику. «Возьми», он говорил,

«И утоли хоть жажду этим медом,

И отдохнув, иди вот той дорогой –

Придешь к соседу, другу моему,

Скажи ему, что я тебя прислал,

И он тебя до сыта напитает».

И путник взял его посильный дар,

И освежил он медом благовонным

Свои уста, запекшиеся зноем,

И грудь, путем далеким утомленну, –

И отдохнув, пошел он снова в путь,

Благословляя кров гостеприимный.

В те дни владел империей Восточной

Царь юноша и правил под надзором

Правительницы-матери своей.

Едва вступил он в возраст совершенный,

Как мудрая правительница мать

Найти ему супругу пожелала,

И созвала сановников своих,

И выбрала мудрейших между ними,

И повелела им объехать царство,

В одежде скромной странников простых,

И изо всех красавиц византийских

Двенадцать дев прекраснейших избрать,

Достойнейших по разуму и сердцу,

И привести в Царьград, чтоб государь

Одну из них своей невестой назвал.

Отправились сановники в дорогу,

И обошли восточные все страны,

И выбрали одиннадцать невест –

Всех красоты лица необычайной.

И долго им подобную искали.

И наконец пришли они в ту область,

Где Филарет странноприимный жил.

Когда-ж к его селенью подошли

И дом его увидели высокий,

Украшенный, как царские палаты,

То, повстречав прохожую старуху,

Спросили у нее: чей это дом,

И примет ли хозяин именитый

В свои палаты странников простых.

– «Ах, странники честные, старцы Божьи,»

Со вздохом им старуха отвечала.

«Он примет вас, как сродников своих,

И будет рад, как Божьей благодати,

Да только не взыщите вы на нем: –

Вас угостить он рад бы был, да не чем,

Быть может он теперь и корки хлеба

В дому своем богатом не отыщет».

И не могли сановники поверить,

Чтобы в таком большом, роскошном доме

Такой бедняк несчастный обитал.

Но им в ответ старуха рассказала

Подробно все, как добрый Филарет

Свое добро на милостыню роздал.

Тогда они спросили в один голос

«А есть ли дочери невесты у него?»

«Две дочери», старуха отвечала.

При сих словах они переглянулись

И путь направили к палатам Филарета.

– «Сам Бог сюда нам указал дорогу» –

Между собой вельможи говорили,

,,Он нас привел к сокровищам бесценным: –

Сей Филарет, сей праведник святой

И чад иметь благочестивых должен –

И в дочерях он верно поселил

Господень страх, смирение и кротость».

Издалека увидел Филарет

Трех странников маститых, величавых,

И праотцев обычаи храня,

Взял в руки жезл и вышел к ним на встречу,

И до земли пред ними поклонившись,

Он с ласковым приветом ввел их в дом.

Когда они воссели, то хозяин

Спросил у них, куда их путь лежит.

– «Во Фракию идем мы в путь обратный,»

Ему один из старцев отвечал.

«Ходили мы молиться в Палестину,

Теперь идем на родину свою,»

– «Ах, странники», воскликнул Филарет,

«Не откажите в милости великой –

Поведайте нам, праздным домоседам,

Что видели вы в дальней Палестине...

Позвольте и жене моей придти –

Она внимать готова до рассвета

Сказаниям о той стране священной,

Где чудеса великие свершились,

Где каждый шаг запечатлен святыней».

И поспешил он известить жену

О странниках, от мест святых пришедших;

Тогда их дочь старейшая, Мария,

Как милости, просила у отца,

Чтобы и ей позволили послушать

Священные рассказы богомольцев.

И с радостью отец ей дал согласье.

Когда послы увидали Марио

Смиренную, цветущую красой –

Увидели в лице ее и взоре

Подобие живое Филарета, –

Его души прекрасный отпечаток, –

То не могли скрыть радости сердечной,

Покаялись пред ней в своем обмане

И царское ведение объявили

И повезли Марию в путь далекий,

Как царскую невесту. Вместе с нею

Отправилась и вся ее семья.

Когда они все прибыли в Царьград,

То в тот же день невесту проводили

В роскошный дом, вне города стоявший,

Где уж давно одиннадцать невест –

Одиннадцать прекрасных звезд Востока –

В созвездие свое ревниво ждали

Еще одну последнюю звезду,

Чтобы предстать всем сонмом лучезарным

Пред женихом своим и властелином.

И вот настал конец их ожиданьям:

Их повели с почетом во дворец,

Где уж ждала их в храмине посольской

Царица мать со всем двором, сенатом

И с первыми сановниками царства.

Меж девами, избранными в невесты,

Надеялась всех больше быть царицей

Елена, дочь правителя Коринфа.

Хоть красотой и станом, и летами

Мария с ней равнялась совершенно,

Но важностью осанки величавой

И поступи свободою спокойной,

И стройностью обдуманных речей,

И смелостью и быстротой ответов,

И знанием обычаев придворных,

Красавица роскошного Коринфа

Превосходила робкую Марию,

Рожденную в безвестной мирной веси,

В тиши, вдали от Рима и Царьграда,

Ступившую впервые за порог

Обители отца благочестивой.

Когда они палат достигли царских

И в сени позлащенные вступили,

И по коврам и тканям драгоценным

По лестнице порфировой взошли

В чертог царя – властителя полсвета, –

То, будто бы в чудесном сновиденье,

Вдруг в мир иной мечтой перенеслися.

И вот, среди сокровищ и чудес,

Соделанных руками человека,

Или самой природой порожденных

И собранных со всех концов вселенной,

Прошли они до храмины посольской,

Поражены величием и блеском.

Но гордая Елена, не смущаясь,

Шла поступью свободною и смелой

По храминам громадного дворца,

На царский блеск взирая равнодушно,

Как будто бы ей было все не ново,

И ничему она уж не дивилась,

Как будто бы царицей родилась,

И все давно в своей держала власти.

И в храмину посольскую вступив,

Уверена в красе своей всевластной, –

С величием в осанке и во взоре,

Коринфская красавица предстала

Перед двором, сенатом и царицей.

За нею шла смущенная Мария:

Несмелыми дрожащими стопами

Она взошла по мраморным ступеням

И с робостью во взорах и в душе

Все царские чертоги проходила.

Когда-ж она предстала пред царицей

И предо всем собраньем многолюдным,

То вдруг совсем смешалась, застыдилась:

Лицо ее зарделось, как заря,

Потупились лазоревый очи,

И по густым опущенным ресницам

Невинные младенческие слезы,

Как чистые алмазы, заблистали.

Когда вошли и все другие девы,

Тогда один из главных царедворцев

О них царя младого повестил.

И вот предстал жених багрянородный,

И лишь вошел во храмину, – невольно

Остановил он взор свой изумленный

На красоте Елены величавой.

И долго ей безмолвно он дивился,

Как статуе, искусно изваянной,

Когда-ж взглянул на скромную Марию, –

То вдруг и сам смутился, покраснел,

Как дева взор стыдливо свой потупил,

И в тот же миг из храмины исчез.

И все тогда мгновенно догадались,

Что тихая и скромная Мария

Уж избрана царицей Византийской.

И в тот же день узнала вся столица,

Что юный царь избрал себе невесту.

На завтра же, как только рассвело,

Явились к Филарету с поздравленьем,

Как к будущему тестю государя,

Сенаторы, вельможи, царедворцы

И многие из граждан именитых;

Но Филарет в то время в ближней церкви

Заутреню со всем семейством слушал;

Осталися все ждать его прихода,

И каждый стал обдумывать заране,

Какое бы приветствие польстивей

Временщину высокому сказать,

Чтобы к нему войти скорее в милость.

И лишь в дверях хозяин показался,

Все бросились к нему и поздравляли,

Наперерыв приветы расточая.

И Филарет смешался совершенно

Увидя их: – не знал, что с ними делать,

И... стал просить у них у всех прощенья,

И кланяясь им в ноги простодушно,

Всех величал светлейшими князьями.

Сановники ушли в недоуменье,

Не зная, что подумать о приеме,

Который им тесть царский оказал: –

Была ли то насмешка и немилость,

Иль хитрая, коварная уловка –

Никто из них никак не мог решить.

И назвалась царицей византийской

Безвестная и скромная Мария.

И полюбил великий Новый Рим

Прекрасную и добрую царицу.

И вскоре и сестра ее меньшая

Вступила в брак с префектом цареградским.

Счастливый царь излил свои щедроты

На щедрого отца своей супруги:

Велел отвесть ему дворец особый,

Наполненный богатством и прислугой,

Блистающий и златом, и сребром,

И всячески ласкал благого старца

И принимал с любовью и почетом

Во всякий день и час в своих покоях.

И вспомнила супруга Филарета,

Как на него она порой роптала

В те дни, когда их бедность посетила,

И в глубине незлобивого сердца

Раскаянье ее тревожить стало.

И в день, когда их зять и государь

Осыпал их великими дарами,

И во дворец к себе они вошли, –

Она в слезах простерлась перед мужем

И так ему от сердца говорила:

– «Прости ты мне, старухе неразумной,

Мои слова строптивые, упреки

И все, чем я твое смущала сердце,

Когда творил ты добрые дела.

Но ныне я во тьме своей прозрела, –

И вижу я, кто ты, смиренный старец,

И поняла, как мудр твой светлый разум,

Как ты велик у Господа и силен!

И знаю я, что ныне за тебя, –

За житие безгрешное твое,

За чистое, младенческое сердце,

И за твою живую веру в Бога

И твердую надежду на Него,

Он осенил твой дом благословеньем

И дочь твою, и нас всех возвеличил».

– «Встань, встань жена», давно уж повторял

Ей Филарет, и обращаясь к сыну,

Сказал ему: ,,вот видишь, сын любезный,

Какие мы все маловеры! Да!

Все знаменья мы требуем у Бога,

А на слово Ему боимся верить,

И тех, кто на слово Ему во всем поверил,

В неведенье своем, мы часто гоним,

Пока над ним вдруг знаменья не узрим.

Так и со мной. Ведь так еще недавно

Смеялись мне и глупым называли,

А ныне я за те дела мои,

Что глупыми иные величали,

Вдруг в мудрецы попал и во святые.

И так всегда со всеми. Знай, мой сын,

Что на людей, труднее чем на Бога

Нам угодить; они все порицают;

Твори дела и подвиги святые, –

Немногие почтут тебя хвалами,

Пока дела и подвиги твои

Не принесут земных плодов богатых,

Да, милый сын, не всуе нам сказали,

Что наша жизнь есть странствие, не боле.

И надо путь надежный отыскать,

Чтоб странствие не втуне совершилось.

Когда же путь найдешь ты вожделенный,

Иди по нем неутомимо, твердо.

Пускай на нем и тернии растут,

И пропасти ужасные зияют,

И горы возвышаются крутые,

Пусть близ пути, по сторонам его

Цветут сады и высятся чертоги,

Не заходи – иди своей дорогой!

Пускай друзья назад тебя зовут,

А недруги в тебя каменья мещут,

Иди вперед, – и тернии исчезнут,

И пропасти сомкнутся пред тобой

Расступятся и распадутся горы,

И рушатся высокие чертоги,

И пропадут цветущие сады,

И над твоей главою пронесутся

Врагов твоих и недругов каменья,

И за тобой друзья твои пойдут, –

И так, мой сын, иди одной дорогой,

Не слушай ни похвал, ни порицаний.

Вот нынче я заслушался похвал

Моей жены, и мигом возгордился

И пир хочу я дать на новоселье –

Позвать к себе вельмож и государя.

Смотри жена, чтоб было все готово –

Не посрами меня перед царем, –

Чтобы столы под яствами трещали,

И чтоб вино лилося, как на свадьбе!

Смотри, не то я рассержусь жестоко!

От гордости я стал и строг, и зол,

А в гордости моей ты виновата».

Так говоря, он вышел из дворца

И к вечеру домой лишь воротился,

И в храмину вошедши торопливо,

Позвал жену и громко ей воскликнул:

– «Ну принимай гостей моих, жена, –

Все знатные и сильные вельможи –

Все царские вельможи и сам царь!»

И отворил он двери, и в палаты

Вошла толпа убогих и слепых.

– «А где же царь?» смеясь, жена спросила.

– «Он здесь, он здесь, среди своих любимцев!

Да только здесь темно, и мы не видим,»

Муж отвечал, блистая кротким взором.

Bсе возлегли, и добрая хозяйка,

С любовию и лаской непритворной,

Гостей своих высоких угощала.

И Филарет возлег, и были он весел,

И весь сиял блаженством и любовью.

Сей вечерей для братии убогой

Он новое жилище освятил.

И царский тесть в своем дворце роскошном,

Средь шумного, блестящего Царьграда,

Стал жить, как жил в своем селе далеком: –

По-прежнему он странных принимал,

И посещал темницы, богадельни,

И смрадные вертепы и больницы,

И помогал убогими и больными,

А для людей опальных и преступных

Он у царя вымаливал прощенье.

Когда же он преставился, – в Царьграде

Поднялся плач великий, неутешный:

Восплакали все нищие страдальцы,

Восплакали они у врат церковных,

Восплакали на торжищах и стогнах,

Восплакали в вертепах и темницах.

Когда-ж его в могилу понесли,

То за его простым дубовым гробом

(Так завещал себя он схоронить)

Торжественное шествие открылось:

За гробом шли толпою бесконечной

Убогие: брели слепцы с клюками,

Влачилися хромые и больные,

Ползли безногие, – и с громкими плачем

Взывали все: «кто будет нас питать,

Кто призрит нас, оденет и утешит?!»

Невдалеке от шумного Царьграда

Есть мрачное, пустынное ущелье.

В ущелье том, в пещере темной, тесной

В те времена пустынник некий жил;

Уже давно забытый грешным миром,

За грешный мир всечасно он молился.

С ним много раз перед своей кончиной

Беседовал смиренный Филарет,

И в дни поста, когда с великим страхом;

Готовился, как грешник недостойный,

Великих Тайн Христовых приобщиться, –

В своих грехах он каялся пред старцем.

И в ночь, когда блаженный Филарет

Преставился, в то самое мгновенье,

Когда в другой он возносился свет,

Святой отец зрел сонное виденье.

Пред тем всю ночь молитву он творил;

Когда же сном забылся пред денницей,

Незримою, неведомой десницей,

Он от земли горе восхищен был,

И ужаса исполненный святого,

Он видел мир... мир царства неземного.

Внизу под ним струились облака,

Неслись миры, вращаясь и мелькая,

Пред ним неслась безводная река,

Вся пламенем пылая и сверкая,

А за рекой пестрели и цвели

Сады, поля, холмы, леса и долы,

И слышались, как ропот вод, вдали

Неизреченные глаголы.

И по реке средь огненных зыбей

Шел некий муж, весь в блеске и сиянии,

В златом венце и дивном одеянии

Как бы из звезд и солнечных лучей,

И перед ним, как спутник и вожатый,

С мечем в руке шел юноша крылатый,

И лишь пристал он к берегу тому, –

Там радостью взыграло все великой,

И стройные невидимые лики

Гремели песнь во сретенье ему,

И от высот – с вершины мирозданья

Вдруг некое повеяло дыханье.

То был полет бесплотных горних сил:

Неслись, шумя воздушными крылами

Полки духов, парящих над мирами.

И пришлеца покровом светлых крыл,

Как облаком шумящим осенили,

И в высоту с ним вместе воспарили.

Меж тем святой отшельник – гость земной

Стоял вдали, весь ужасом объятый;

И некий глас услышав за собой,

Взглянул назад, – и юноша крылатый

С мечем в руке очам его предстал

И голосом громовым провещал:

«Не трепещи! Я спутник твой незримый –

Всегда, везде я шествую с тобой.

Моим крылом невидимо хранимый,

Ты всюду шел дорогою земной.

И ныне я незримою рукою

Тебя вознес высоко над землею

И к рубежу небесному привел:

Сия река, что пламенем сверкая

Несется вдаль, – есть ваша жизнь земная –

Вместилище добра и всяких зол,

Тревог, забот, веселия и горя –

Житейское обманчивое море.

И кто в волнах огнем горящих вод,

В борьбе со злом, во зло не погрузится,

Тот в сем огне душою закалится

И до брегов он злачных доплывет,

И перед ним отверзет Всемогущий

Врата небес и ангельские кущи.

А оный муж, что пред тобою был,

Взят на небо небесными чинами,

То Филарет; он между вами жил,

И всем, чем мог, делился щедро с вами.

И ныне он высоко вознесен –

К златым верхам небесного Сиона:

Господь приял его в святое лоно

За то, что всех любил всем сердцем он,

Что сердце в нем горело той любовью,

Которой Бог любить всех повелел,

Когда для ней своей святою кровью

Свой скорбный путь земной запечатлел.

Внемли же мне: кто хочет между вами

Лишь верою молитвой и делами

Путь обрести в сей горний Божий свет,

Кто чтит Творца молитвой и хвалою,

Но к ближнему горит в душе враждою

И в нем любви живой, сердечной нет –

Не будет он во веки между нами

И в горние чертоги не войдет.

Напрасно он немолчными устами

Свои мольбы к Творцу всечасно шлет:

Нет! без любви святой, животворящей,

Он пред Творцом – металл звенящий!»

* * *

На берегах песчаных Иордана

Убогий скит стоял уединенно;

В нем от тревог житейских и соблазнов,

Спасалися отшельники святые.

Ограждены пустынными степями,

От шумного и суетного мира,

Ограждены своим уставом строгим,

От всех утех мирских и наслаждений,

Они в трудах душевных и телесных,

Плоть грешную вседневно умерщвляли.

Чтоб сокрушив ее тупую силу,

Здесь на земле заране отрешить –

Бессмертный дух из уз земных тяжелых,

Чтоб в смертный час вознесся он свободно

Безгрешный, чист и светел, как эфир,

К чистейшему из всех духов небесных.

И много в сей обители пустынной,

Прекрасных дел и подвигов высоких,

Свершалося, невидимо для мира;

И много дум глубоких, благотворных

Отшельники смиренно поверяли

В тиши ночной лишь хартиям безмолвным,

И многие молитвы, песнопенья

Для пения церковного сложили.

Как с высоты их ветхой колокольни

Их колокол величественно, звучно

Свой благовест далеко разливал

Окрест скита в пустынях беспредельных,

Но никогда могучий голос свой

Не доносил до городов и весей,

И слышен был лишь инокам самим:

Так стройные их песни и молитвы

Для них одних на клиросах звучали

И письмена на хартиях тяжелых

Таилися в их темных, тесных кельях.

И лишь когда промчалися века,

И унесли с собою поколенья,

И опустел давно сей мирный скит,

И новые в нем братья водворились.

И обрели наследие святое

От братии, в нем прежде обитавшей, –

Плоды трудов и помыслов высоких: –

Тогда из стен обители безвестной

Духовные сокровища проникли

Во все страны, где чтится крест Господень,

И разошлись по хижинам смиренным

И по дворцам книгохранилищ царских,

И пронеслись в далекие пустыни

К пустынникам и схимникам святым.

И мир узнал о подвигах высоких,

И о трудах, и песнях, и молитвах

Отшельников, когда-то обитавших

В обители убогой и безвестной,

На берегах пустынных Иордана.

Был в том скиту обычай установлен:

В великий пост вся братия для молитвы

За Иордан в пустыню удалялась: –

Лишь наступал полночный час, – над скитом

Печальный звон протяжно раздавался

И возвещал начало дней поста, –

Все братии из келий выходили

И тихими стопами собирались

Среди скита пред папертью церковной

И в тьме ночной, в безмолвии глубоком,

Игумена честного ожидали.

Когда же он из церкви выходил

И умолкал вдруг колокол печальный, –

Во след ему отшельники безмолвно

Шли ко вратам ограды монастырской.

Когда-ж они ограды достигали

В тот самый миг пред ними отворялись

Тяжелые врата, и стройным хором

Отшельники пустыню оглашали,

И, с пением молитвенных псалмов,

Шли из скита на берег Иордана.

Там за реку они переправлялись

И, на другом собравшись берегу,

Вновь пением окрестность оглашали.

Сказавши им напутственное слово

И каждого из них благословив,

В безлюдный скит игумен возвращался.

Тогда они, облобызав друг друга,

Bсе разными путями расходились

Далеко в глубь, степей пустынных, диких.

И ровно семь седмиц они в пустыне

Скиталися, друг с другом не встречаясь

И ни один не ведал о другом,

Кто, как и где трудился и постился,

Какие, кто лишенья перенес,

Чем утолял и голод свой, и жажду:

Им возбранял устав их монастырский

О сих трудах друг друга вопрошать,

Чтоб каждый брат, в пустыне пребывая,

Свидетелем имел одну лишь совесть,

А судией небесного Владыку.

Когда же пост уж приходил к концу,

Отшельники, пустыню покидая,

Спешили в скит, чтоб вместе светлый праздник

По-братски всем, как бы в семействе, встретить

И, за реку обратно переправясь,

Они в ночи, в великую Субботу,

На берегу безмолвные сходились,

И полночи безмолвно ожидали.

И вот, среди сей тишины святой,

Вдруг благовест знакомый раздавался, –

И все, крестом мгновенно осенясь,

И засветив светильники и свечи,

И возгласив согласным, громким хором.

Песнь радости святой Христос Воскресе,

В свой тихий скит торжественно вступали.

Меж братией обители святой

Жил некогда подвижник престарелый

По имени Зосима. С детских лет

Он с жизнию монашеской сроднился,

И с каждым днем все строже и тяжеле

Он на себя обеты налагал;

Но, никогда собою недовольный,

Чем чище он душею становился,

Тем больше в ней грехов тяжелых видел.

И ни в одном отце своем духовном

Он строгости не мог обресть желанной.

Он в их словах всегда как будто слышал

Своим грехам и немощам потворство.

И вспомнил он о тех суровых старцах,

Которые от юношеских лет

Всю жизнь одни в пустынях обитают,

Питаяся древесною корой,

Иль травами, иссохшими от зноя.

И пожелал Зосима посетить

Далекие безвестные пустыни,

Чтобы узреть хоть одного из старцев,

Исполненных высокой благодати,

И перед ним грехи свои излить,

И строгое услышать поученье.

И вот, когда настал великий пост,

И иноки пошли обычным чином,

За Иордан и разошлись по степи,

Он путь избрал на юг от Палестины

И шел вперед, с необычайной силой,

Не чувствуя труда и утомленья,

И наконец чрез двадцать дней пути

Достиг песков пустыни Аравийской. –

Склонялся день уж к вечеру, и старец

Обычные молитвы стал творить,

Оборотив лице свое к Востоку, –

И вдруг пред ним мелькнула чья-то тень;

Невольно он назад оборотился, –

И перед ним живое существо,

Во образе подобном человеку,

Как призрак сна, мелькнуло и исчезло,

Среди песков равнины бесконечной.

И ужасом исполнился Зосима –

Могильный хлад его объял и трепет,

И мысли в нем смутилися от страха;

Но знаменьем он крестным осенился,

И страх прошел, и мысли прояснились,

И потекли обычною чредой.

Стал размышлять он о своем виденье,

И старыми и слабыми очами

Вокруг себя взирал он с напряженьем,

И пристально вглядевшись, догадался.

Что перед ним широко простиралось

Русло реки, уже давно иссякшей,

Что за его крутой высокой берег

Мелькнувшее видение сокрылось.

И новая внезапная догадка

В уме его блеснула ярким светом:

«Здесь муж святой спасается в пустыне!»

Подумал он и быстрыми стопами

Пошел туда, где скрылося виденье...

Но вдруг пред ним раздался чей-то голос:

«Не подходи сюда, отец Зосима!

Я женщина и нет на мне одежды,

А в наготе предстать тебе стыжуся...

Уж сорок лет, как я живу в пустыне –

Покровы все давно на мне истлели...

Но если ты желаешь осенить

Меня своим святым благословеньем

И мудрое сказать мне поученье,

То удели мне часть своей одежды,

Чтоб наготу свою прикрыть могла я»...

И быстро снял он верхнюю одежду

И далеко отбросил пред собой

И, обратив опять лицо к востоку,

Возвел свой взор на небо с умиленьем

И голосом растроганным сказал:

«Благословен отныне и до века

Всесильный Бог, творящий чудеса!

Не чудо-ли свершилось предо мною?!...

Сия жена, покинувшая мир

И сорок лет пребывшая в пустыне,

Узревшая лицо мое впервые,

Зовет меня по имени, меня –

Отшельника, незнаемого миром.

И, преклонив колена пред Незримым

Стал воссылать к Нему молитвы старец.

Когда же он восстал, и обратился

В ту сторону, откуда слышал голос, –

Его очам пустынница предстала:

Был черен, худ ее печальный лик,

Весь опален от солнечного зноя,

Ее власы, как снег нагорный белы,

Вились до плеч и пламенные очи

Светилися наитием небесным.

И перед ней невольно пал во прах

Святой отец благоговенья полный...

«Что делаешь!?» воскликнула в смущеньи

Смиренная отшельница, «восстань!

Ты иерей – тебе не подобает

Перед женой склонять главу святую».

Тогда сама склонившись перед старцем

И, испросив себе благословенье,

Она стопы его облобызала.

Утомлены волненьем чувств и мыслей

И радостью внезапной чудной встречи,

Отшельники воссели, и меж ними

Молчание, как ангел, пронеслось,

И тишиной их души осенило.

– «Отец святой!» отшельница сказала,

Недолгое молчание прервав,

«Поведай мне, что делается в мире –

Не терпит ли гоненья от неверных

Вселенская святая церковь наша?

Везде ли мир? Не посетил ли землю

Великий глад, иль мор необычайный?

Поведай мне о Риме и Царьграде,

И о царях великих православных

Скажи мне весть: – в согласьи ли и мире

Они живут, крепка ли их держава,

Покорны ли, счастливы ли народы

И племена им вверенные Богом,

И верно ли им воинство их служит?»

– «Хвала Творцу» ответствовал Зосима,

Он даровал мир миру; церковь нашу

Он сохранил от распрей и гонений,

Хранит людей от глада и заразы,

И от войны, – и щедро всем народам

Обилие плодов земных послал,

И водворил любовь между царями

И укрепил державу их святую,

И к их стопам поверг рабов крамольных

И всякого врага и супостата».

И радостью великой просияла

Отшельница, и от земли восстав,

С молитвою воздала руки к небу,

И принесла Творцу благодаренье

За тишину, дарованную миру.

Когда ж она молитву совершала

И к небесам душа ее парила,

Ея главу, как огненный венец,

Чудесное сиянье осеняло.

И чем теплей была ее молитва

И чем светлей на лике отражался

Ее молитв полет благоговейный

И помыслы высокие, – тем ярче

Над ней венец светился лучезарный.

Но для нее осталось сокровенным

Над ней самой свершавшееся чудо:

Его лишь зрел Зосима, – и в тот миг,

Когда она окончила молитву,

Весь трепетом объятый, он воскликнул:

«Великая подвижница, скажи мне

Кто ты? Открой свое святое имя!...

Молю тебя, блаженная, поведай

Все житие безгрешное твое –

То житие, которым ты стяжала

Великую Господню благодать,

Себе венец на небе уготовив»

И, с горестью поникнув головой

И, опустив печально очи долу,

Отшельница отшельнику вещала:

– «Напрасно ты зовешь меня безгрешной

И мнишь, что я причастна благодати!

Нет, благодать далеко от меня

И нечиста душа моя пред Богом:

Она полна грехов и всякой скверны

И ранами смердящими покрыта...

Отец святой! Меня ты вопрошаешь,

Кто я?! О, ты не ведаешь, не чуешь,

Каким ты злым, мучительным вопросом

Пронзаешь мне недремлющую совесть,

Каким стыдом мне душу наполняешь!

Я грешница великая!.. Ведь я...

Но как тебе в грехах моих признаюсь?..

Лишь вспомню их и падаю я духом: –

Раскаянье, и страх, и омерзенье

Мне сердце рвут, объемлют хладом душу,

И женский стыд уста мои смыкает.

Мне житие тебе свое поведать?!...

Но повесть дел моих и беззаконий

Тебя смутит, и осквернит твой слух

Нечистыми, греховными словами,

И заразит пустыни чистый воздух...

Но я должна излить пред иереем

Мои грехи, как пред незримым Богом...

Уже почти полвека протекло,

Как ни пред кем в грехах моих ужасных

Я не могла покаяться: никто

Не достигал далекой сей пустыни

(Сюда и зверь пустынный не заходит).

И ныне Бог сюда тебя привел,

Чтоб исповедь свою я совершила.

Узнай же ты, отец святой, кто я –

Какая я подвижница святая: –

Я гнусная, презренная блудница!

Моя душа – бездонная пучина

Грехов и зол, на небо вопиющих:

Она сосуд избранный сатаны,

Исполненный заразою тлетворной!»

Потоки слез и громкие рыданья

Прервали речь пустынницы. И пала

Она к стопами священника на землю,

Закрыв лице дрожащими руками.

Но, слезы сам обильно проливая,

С любовью он поднял ее от праха: –

И, подавив в груди своей волненье,

Она, склонив главу свою на длань,

Так исповедь пред старцем продолжала:

– «Я родилась в Египте. При крещеньи,

Отец и мать, судьбы моей не зная,

Великое мне имя нарекли.

Я назвалась Марией; имя это,

Быть может, мне покровом тайным было,

Спасло меня от гибели конечной. –

О детских днях своих я мало знаю;

Но помню я, что даже в раннем детстве

Своей красой я восхищала всех.

И весело, и сладостно мне было,

И детское неопытное сердце

В груди моей от счастья замирало,

Когда меня прекрасной называли.

И слаще всех сластей, милей нарядов.

Приятнее всех игр тогда мне были

Хвалы моей телесной красоте.

И вот, когда я стала взрослой девой,

Моей красой всех больше восхищался

Один... его не назову тебе...

Ужасно мне о нем воспоминанье...

Он молод был и одарен красой...

И, дом родной покинув для него,

Я тайно с ним ушла в Александрию.

И в граде том богатом, шумном, пышном,

Прославленном, как новый Вавилон –

В сем скопище соблазнов и разврата,

Падение свершилося мое.

Растленная и плотию и духом,

Из существа с бессмертною душею

Я стала вся одной ходячей плотью;

Однажды честь утратив, вместе с нею

Утратила я все – и стыд и совесть,

И разум мой как будто помрачился –

Я бросила для новых наслаждений

Виновника паденья моего,

Пресыщена его любовью вскоре,

И, в бешеном, каком-то сладострастье,

Для всех мои объятья открывала,

Всех тешила позорною любовью, –

И в мерзости разврата потонула,

Но, может быть, ты думаешь, что я,

Прельщенная корыстию богатой,

Иль стеснена жестокой нищетой,

Свою красу за злато продавала.

Нет, не корысть, не злато, не дары

Меня влекли в пучину дел позорных,

Меня влекла моя лишь злая воля; –

Свирепый огнь желаний ненасытных

Всю плоть мою всечасно пожирал –

По жилам тек яд неги любострастной

И голова кружилась в сладких грезах...

Когда теперь невольно вспоминаю

О прошлых днях, о днях позорной жизни,

Меня томит и страх и отвращенье;

Тогда ж... тогда, увы, мне представлялось,

Что слаще нет моей веселой доли: –

Вокруг меня все юноши толпились,

Вино лилось, гремели смех и песни

И шумная беседа ликовала,

И льстивые и вкрадчивые речи

Ко мне неслись, и будто сладкий запах

Снотворных трав, мне разум усыпляли.

И страстные в меня впивались взоры

И страстию мне сердце воспаляли.

Так много лет ужасных прожила я

Как будто бы в недуге, иль во сне,

Забывши все – отца и мать и Бога, –

И всей душой в грехах окаменела.

Однажды шла я берегом реки.

И с юношей знакомым повстречалась.

– «Куда спешишь?» его я вопросила.

– «Нет времени мне говорить с тобой!»

В смущеньи он сурово мне ответил,

И снова в путь направиться хотел,

Но я его схватила за одежду

И свой вопрос упорно повторяла

– «Я на корабль спешу, сказал он строго,

«Меня там ждут давно уж богомольцы:

В Ерусалим я с ними отправляюсь

К святому дню воздвиженья Креста...

Желаем мы святыне поклониться…»

– «И я с тобой отправлюсь на корабль».

Воскликнула я с дерзостью бесстыдной.

– «Иди, когда с тобою деньги есть:

Без них тебя не примет корабельщик».

Ответил он.

– «Нет денег у меня,

Но красоты и ласк горячих много!...

И красотой и ласками моими

Я заплачу за место в корабле!»

Сказала я, и хохотом бесовским

Как в бешенстве, весь берег огласила.

И на корабль я, грешница взошла

И в путь святой отправиться дерзнула, –

И кроткий мир благочестивых душ,

Стремившихся на подвиг благочестья,

Как дьявола посланница, смутила.

О, как меня не пожрала пучина: –

Двух юношей стыдливых, нежных, чистых

Я ласками моими обольстила.

Но благости Господней нет предала, –

Морская хлябь под нами не разверзлась,

Небесный гром меня не поразил:

Над грешницей безоблачно сиял

Небесный свод, спокойно было море, –

И мы свой путь свершили безопасно.

Когда настал святой великий праздник

И в Божий храм пошли все богомольцы,

И я пошла вослед толпы усердной.

Все в храм вошли; когда же я хотела

Переступить через порог церковный, –

Вдруг некая невидимая сила

Меня назад от церкви оттолкнула.

Смутилась я, и лишь опять к порогу

Приблизилась, – то снова та же сила

Отбросила меня, я содрогнулась,

И у дверей церковных отворенных

В раздумии я долго оставалась.

А между тем торжественные клики

Так радостно во храме раздавались

И вся толпа в глубоком, умиленьи,

Сливаяся сердцами пред Всевышним

В единую духовную семью,

К Нему мольбы усердно воссылала.

И стало мне и больно и прискорбно,

Что лишена я радости духовной –

Великий день со всеми вместе встретить,

И ко кресту честному приложиться,

И страшная снедающая мысль

В уме моем внезапно промелькнула:

Я поняла, чьей силою незримой

В святыню вход мне грозно возбранен.

«Ужели я, себя я вопросила –

Отлучена невидимою властью –

Самим Христом от церкви Христианской!

И в тот же миг я бросилася в храм,

Но между мной и Божьею святыней

Незыблемой твердынею стояла

Незримая воздушная стена.

Объятая отчаяньем и страхом

Невольно я воскликнула: «О Боже!

За что же я отлучена от церкви?...

За что, за что?» И вдруг внезапным светом,

Как молнией мне разум озарило: –

Я вспомнила, кто я, и тут впервые

Измерила грехов моих пучину. –

И свет дневной в глазах моих затмился,

И пала я в беспамятстве на землю;

Когда же я очнулась, и восстала

И возвести хотела к небу взоры, –

Моим очам предстал впервые образ,

Написанный над дверию церковной.

Тот образ был лик Девы Пресвятой,

Сияющий красою непорочной,–

И стыд меня объял, и не могла

Я грешница взирать на Приснодеву –

Я не могла снести Ее очей,

И пала ниц и с воплем к Ней взывала:

«Владычица! Не отвергай меня!

О, знаю я, Тебе, Пречистой Деве

Ужасен вид блудницы окаянной,

И, по грехам моим, я недостойна

Войти в Твой храм!.. Но милосерда Ты!

Ты очи мне рукой Своей отверзла,

Да узрю я души моей все раны,

И возгорю раскаянья огнем –

Простри же Ты опять Свою десницу

И до конца явися милосердна –

Отверзи мне и дверь Своей святыни,

Да не впаду в отчаянье навеки.

Клянусь Тебе: от нынешнего дня

Покину я все прелести мирские –

Я разорву все мерзостные путы

Грехов моих, осетивших мне душу,

И соберу все силы, и воспряну

Из тины зол душою обновленной!»

И, верою в душе воспламеняясь,

Почуяла я силу, мощь и крепость

На подвиги великие, и в сердце

Готовая на брань хоть с целым миром,

Я поднялась с колен бесстрашно, бодро,

И в Божий храм вступила не возбранно,

И полились из глаз моих вдруг слезы

Горячие, отрадные для сердца,

И все лились, лились неудержимо –

И мнилось мне тогда, что будто сердце

Все таяло слезами, как елеем.

И снова пав на землю долго, жарко

Молилась я, Заступнице моей,

И так пред Ней я душу изливала:

«Пречистая! Чем я воздам Тебе

За милость, мне ниспосланную Богом!?

Предстательство великое Твое

Смягчило гнев небесный, правосудный: –

Ты за меня поручницей предстала

Пред Господом. В Твоем пречистом сердце

Святой любви неистощимый кладезь: –

Где на земле могла б найтиться дева,

Которая не отвратила б взоры,

Узрев, как Ты, всю глубь моей души?

Но Ты Свой лик святой не отвратила

От грешницы – не погнушалась мной –

Сама ко мне простерла нежно руки,

И подняла от смрадного одра

Ужасного, позорного недуга».

Лишь отошла во храме литургия

И крест честной мы все облобызали,

Я скрылася от спутников моих,

Из города поспешно удалилась

И притекла на берег Иордана,

И там в струях священных, благодатных,

Омыла я лице свое и руки,

И в путь пошла, и шла и днем и ночью,

И наконец пришла в сию пустыню.

И вот почти полвека прожила я

Здесь посреди степей бесплодных, знойных,

И голоса людского не слыхала.

Но не одна я здесь жила: за мною

Сюда пришли украдкою и страсти,

И с ними я, как с дикими зверями

Боролася, в борьбе изнемогая.

Да! Здесь опять проснулися во мне

Безумные, мучительные страсти:

Подавлены раскаянья порывом,

Они опять воспрянули, когда

Остыл во мне пыл первый покаянья.

Во мне опять желанья возгорелись,

Томилась я тоской по прежней жизни,

Грехи мои мне снова стали милы,

И каждый миг готова я была

Вновь пасть душой и к миру возвратиться.

Но Ты меня десницею своей

Заступница моя, Ты удержала,

Да клятвы я своей не преступлю: –

Когда меня одолевали страсти,

Я к небесам молитвы воссылала,

И утихал во мне греховный пламень,

И посреди молитвы не дерзали

В меня войти земные искушенья.

И стала я молиться целый день, –

И целый день ко мне не приближался

Злой дух; когда-ж на землю ночь сходила,

И, утомясь, я сном позабывалась, –

Мне снилися горячие лобзанья,

Мне слышался звук песен любострастных,

И буйный смех, и вкрадчивые речи.

И стала я бороться и со сном,

И по ночам молилась непрестанно.

И не спала я много, много дней

И если б я число тебе сказала

Моих ночей бессонных, – ты-б подумал,

Что я иль лгу, иль разума лишилась...

И наконец в себе я умертвила

Плотской любви порывы и влеченья;

Тогда меня соблазнами иными

Стал мир манить, – и вспоминать я стала,

Питаяся кореньями растений,

Про сладкие и яства и напитки,

И, на песке и камнях засыпая,

Я думала о мягком изголовье –

Пуховое я ложе вспоминала

И сладкий сон в прохладе и покое.

Но годы шли, и эти все желанья

Пустынная природа умертвила: –

Когда трава и воды дождевые,

И корни трав от зноя высыхали –

Познала я тот голод и ту жажду.

Которых там – в миру никто не знает;

Когда-ж меня, лишенную покровов,

Жег летний зной, как уголь раскаленный,

Иль зимний хлад мне члены леденил,

Или когда, вся скована недугом,

Лежала я без сил и без движенья,

И стаи мух, нахлынув черной тучей,

Милльйонами голодных острых жал,

Сосали кровь мою до пресыщенья,

И струпьями все тело покрывали: –

Тогда, тогда забыла я навеки

Про сладкий сон на мягком, чистом ложе,

Забыла вкус сластей, и яств, и брашен!

Постигла я тщету мирских желаний,

Узнала я, как мало нужно людям

Здесь на земле, для счастья и покоя:

Благодарить Творца я научилась

За всякий дар: за каплю дождевую,

Смочившую уста мои, в час жажды,

За облачко, наплывшее на солнце,

И тению прохладной на мгновенье

Смягчившее зной полдня нестерпимый.

И наконец одно лишь искушенье

Осталось мне, – тоска меня томила

Жить здесь одной: хотелось мне увидеть

Хотя одно живое существо –

Хоть птицу, мышь, иль дикую пчелу,

Но двадцать лет прошло, иль даже боле

С тех пор, как здесь лишь ветер пробегает

И движется лишь пыль среди равнины.

И вот теперь – когда уже полвека

Я прожила одна среди степей –

Теперь я вся душой переродилась:

Мир перестал к себе меня манить, –

И я свою пустыню полюбила.

Ах, хороша, отец святой, пустыня!

Широко здесь раскинулося небо,

И хорошо, привольно здесь молиться!

О, если бы не память о грехах,

Меня бы здесь ничто не волновало –

Я счастлива была бы, как в раю;

Но над душой моею тяготеет

Жизнь юных лет: ее уж не изменишь

И не сотрешь из той небесной книги,

Где вписаны все мысли и дела,

В которых мы дадим ответ в день судный.

Отец святой! Скажи, в твоей ли власти

Мне разрешить те тяжкие грехи,

Которыми я душу осквернила,

Отпустишь ли мне их, иль к муке вечной

Осуждена я властию небесной?»

– «Блаженная, воскликнул со слезами

Святой отец – «и после всех страданий

И подвигов душевных и телесных,

Ты о грехах своих воспоминаешь!

Твои грехи отпущены давно,

И знаю я, что благодать Господня

Живет с тобой, незримо для тебя.

Не помнит зла наш Всеблагий Владыка –

Прощает он и то, чего во веки

Здесь не простит греховный суд людской...

Нет… не впадай в уныние Мария,

Но радостью возвеселися в сердце –

Господь теперь избрал тебя сосудом

Своих чудес, чтоб показать всем людям

Раскаянья Божественную силу, –

Чтоб грешники в уныние не впали,

Но узрели, как Он своей десницей

Из грешницы великой, закоснелой

Подвижницу великую соделал –

Как смрадное, зловредное болото,

Кипящее стадами гад нечистых,

Он превратил в бесценный алавастр,

Наполненный елеем благовонным!

Велик, велик, стократ велик твой подвиг!

Блаженная завидую тебе: –

Рожденная с великими страстями,

Ты их в борьбе упорной победила,

По манию великого Стратига.

А я всю жизнь страстей не знавший бурных,

И с детских лет в монастыре возросший

Всю жизнь свою не в силах был исторгнуть

И тех страстей немногих, мелких, слабых,

Которые в душе моей таятся!

«Прощай! Иду, чтоб миру возвестить

О том, что я здесь видел и что слышал,

Да славится Господь в своих святых!»

– «Нет, нет! Молю тебя отец Зосима –

Не говори покуда я жива

Ты обо мне – пусть мир меня не знает!

Прощай!.. Но вот еще к тебе моленье:

Когда опять в пустыню ты пойдешь,

Приди опять сюда – на это место

И принеси с собой дары святые:

Ты исповедь мою сегодня принял,

Тогда же Тайн Христовых причастишь

Меня, давно алкавшую сей пищи.

Промчался год, и вновь пришел Зосима

К отшельнице в далекую пустыню,

И Тайн ее небесных приобщил,

И, таинство святое совершивши,

С причастницей беседу он повел:

«Как для тебя сей год протек, Мария»,

Он вопросил, «спокойна ли ты духом?...

Какие ты труды еще подъяла

И подвиги какие совершила?»

– «Сей год протек светло и безмятежно,

Отшельнику Мария отвечала.

Спокойна я; грехи мне отпустил ты

И за себя молюсь теперь я мало;

Молюся я о женах тех и девах,

Которые, как я, в младые лета,

Во власть страстей постыдных предалися –

Молю Творца, да прозрят и они

Во мгле души, как я тогда прозрела!»

Умолкнула Мария, и во взорах

Глубокая, таинственная дума,

Как облако прекрасное, мелькнула.

И, снова речь к Зосиме обращая,

Пустынница сказала: «На прощанье

Еще с мольбой к тебе я прибегаю:

Когда опять отправишься молиться,

Прошу тебя – приди в сию пустыню –

Твоя опять нужна мне будет помощь».

И год еще свершил свое теченье –

И вновь пришел Зосима в ту пустыню,

Где в первый раз с Марией повстречался,

И долго ждал ее на том он месте,

Где с ним она впервые говорила;

Прошли часы в бесплодном ожиданье.

И размышлял Зосима долго, долго,

Что сталося с Марией, где она,

И наконец какая-то тревога

Его умом и сердцем овладела,

И он пошел искать ее по степи.

И вскоре он увидел с изумленьем

Пустынницу, лежащую вдали.

И подошел он тихими стопами

К святой жене, но не обрел ее:

Ея душа уж разлучилась с телом...

Но светел был ее спокойный лик

И дивною сиял он красотою;

Небесною улыбкой озаренный,

Казался он живым, – и думал старец,

Что сном земным покоится Мария.

Уже хотел он отойти от спящей,

Чтобы покой ее не потревожить,

Но на песке близ головы Марии

Приметил он какие-то слова –

И было то последнее желанье

Отшельницы: «Честнейший иерей!»

Она к отцу духовному писала,

«Молю тебя (молю в последний раз)

«Предай мой прах честному погребенью –

«Зарой его в том месте благодатном,

«На коем ты грехи мне отпустил!»

И залился слезами добрый старец,

Предсмертное писанье прочитав,

Но вспомнив долг священный иерея,

Он стал творить молитвы над усопшей,

И, отслужив усердно панихиду,

Хотел копать могилу, но не мог:

Была тверда как камень, иль железо

Для рук его, давно уж одряхлевших,

Суровая, нетронутая почва.

И зарыдал Зосима горько, горько:

«Прости меня – услышь мой плачь и вопли.

Небесная великая душа!»

Воскликнул он – «пусть будет Бог свидетель,

Что я желал, что я желал всем сердцем

Последнюю твою исполнить волю,

Но видно Он меня не допустил!...

И чувствую я сам, что недостоин

Предать земле бесценные останки

Святой жены, избранницы небес!»

И, поклонясь в последний раз усопшей,

В обратный путь хотел идти Зосима.

Но вдруг вдали он облако приметил:

Оно неслось, как вихрь, все ближе, ближе

И наконец он ясно различил,

Что это пыль клубилась по пустыне,

И средь нее стремился в быстром беге

Огромный лев... и старец ужаснулся.

И смертный час уже готов был встретить,

Но грозный зверь, приблизившись к Марии,

Склонился к ней, как верный пес домовый,

И с кротостью стопы ее лизал,

И подошел ласкаяся к Зосиме.

– «Вот новое божественное чудо!

Недаром лев притек в сию пустыню,

Куда и вран не залетал от века,

Нет, это Бог могильщика послал!»

Сказал старик – и лев как будто понял

Его слова, – и острыми когтями

Он выкопал глубокую могилу

На месте том, где схоронить свой прах

Блаженная Мария завещала.

Тогда подняв с земли ее останки

(Они легки, как труп младенца, были)

С молитвою их в землю опустил

Святой отец, и дланию дрожащей

Он горсть земли на них в могилу бросил,

А чудный лев могилу закопал.

И снова в степь помчался, и мгновенно

Исчез в пыли, как в облаке летучем.

И возвратясь в свой скит, святой отшельник,

В великий день святой Христовой Пасхи,

За трапезой всей братии поведал

О житии и чудесах Марии.

И с берегов пустынных Иордана

Из древних стен обители убогой

Через моря, и степи, и века

Предание о подвигах Марии

Дошло до нас, нам грешным в поученье.