Макарий, митрополит всея России

Во времена Макария бысть убо в Москве и во всех местах благочиние велие.... Сему же бывшу сопряжеся духовная любы православнаго царя со своим богомольцем и отцем.

(Житие св. Филиппа).

В шестнадцатом веке Московское государство представлялось уже вполне сложившимся и окрепшим: в это время успели уже вполне восторжествовать идеи государственности и национальности, и таким образом окончательно была достигнута цель Московских князей объединителей. Вследствие свержения татарского ига и уничтожения уделов, могущество Московского князя развивается до того, что Иоанн IV отваживается на такие предприятия, которые для его предшественников казались совсем невозможными: он торжественно венчается на царство, завоевывает земли прежних владык русской земли Татар и хотя не успевает утвердиться на Балтийском море и отторгнуть от Польши западно-русские области, зато открывает русскому влиянию и русской колонизации обширнейшие земли за Уральским хребтом.

Вместе с установлением политического строя государства, русское общество окончательно выработало идеалы нравственные и религиозные, и считая их совершенными, поспешило узаконить их для потомства. Таким образом явился Домострой с наставлениями в сфере жизни домашней; религиозная сторона жизни была вполне определена в постановлениях Стоглава, а правовые отношения нашли свое отражение в судебнике Иоанна IV. Все эти постановления имели обязательную силу уже не для одного какого-нибудь княжества, а для всей объединенной Московской Руси; это объединение выразилось также и в Макарьевских Минеях Четиях, в которых нашли себе место все областные святые и угодники земли русской.

К числу выдающихся деятелей этой замечательной эпохи принадлежит митрополит Макарий. Как ближайший сотрудник первой половины царствования Иоанна Грозного, он принимал деятельное участие во всех политических делах этого времени; как митрополит, он руководил делами церковными в то время, когда борьба старых идей с новыми порождала хаотическое положение, из которого вывести общество пытался Стоглавый собор, и когда столь долго волновавшие Русскую церковь ереси вступили с нею в последний бой. Наконец, Макарий много принес пользы русскому просвещению, соединив в одном сборнике все замечательные оригинальные и переводные сочинения, явившиеся с начала русской письменности, и составив таким образом как бы энциклопедию тогдашней образованности; вместе с тем он своей деятельностью возбудил сильное литературное движение в тогдашнем обществе, вследствие чего явилось много новых произведений, обогативших нашу словесность.

Такая разносторонняя деятельность этого «знаменитейшего из всех наших митрополитов XVI века», как называет его современный историк Русской церкви¹, заслуживает особенного внимания исторической науки.

Борьба, которую принуждены были вести Московские князья объединители с многочисленными более или менее сильными удельными князьями, разбросанными по всему северо-востоку и центру Европейской России, не кончилась с уничтожением уделов и водворением единодержавия: она только видоизменилась. Место прежних удельных князей заняли их потомки, недовольные своим превращением в служилых бояр Московского князя; к ним примкнули потомки прежних вольных дружинников – бояр и вообще все элементы, которые были по чему либо недовольны настоящим положением дел. Таким образом сформировалась довольно сильная партия противников Московского князя, которая с равным успехом продолжала борьбу удельных князей чрез вторую половину 15-го и почти все 16 столетие. С усилением самодержавия борьба эта принимала все более и более острый характер, пока, наконец, не разразилась столь печальным образом для противников Московского царя. В ней принимали участие все тогдашние сословия, представители которых, понимая разным образом свои интересы, разделились на две стороны, примкнув к той или другой враждующей партии. Такое разделение замечаем мы и среди духовенства.

К этому времени в положении русского духовенства произошла большая перемена. До XV века русский митрополит поставлялся Константинопольским патриархом и, хотя находился в номинальной от него зависимости, в сущности правил вполне самостоятельно. Но с усилением Москвы положение дел изменилось. Сильная децентрализация, замечаемая на Руси после нашествия Монголов, отозвалась невыгодно для митрополитов на их власти и, между прочим, заставила их служить делу объединения, предпринятого Московскими князьями. Благодаря советам митрополита Петра, окончательно поселившегося в Москве, Калита занял первое место между русскими князьями; митрополит Алексий отстоял Московских князей перед Ордой; митрополиты Феогност, Иона, Феодосий, Геpoнтий и др. всеми зависящими от них средствами помогали великим князьям в уничтожении уделов. Но это служение государственной идее не осталось без следа для русской митрополии: оно лишило ее западной ее части и, благодаря общности интересов великих князей и митрополитов, очень невыгодно отозвалось на ее самостоятельности.

Замечательно, что почти все митрополиты рассматриваемой нами эпохи держались этого способа действия относительно Московских князей; вполне естественно, что за ними следовало большинство высшего и низшего духовенства. Но далеко не все духовенство разделяло их мнения. Всего рельефнее выделилась и определилась эта рознь между членами духовного сословия на соборе 1503–1504 годов. Одна партия высшего духовенства, названная по имени своего главного представителя Иосифлянами, в союзе с светской властью стояла за прерогативы господствующей церкви, за истребление еретиков и за полную материальную независимость церковного управления и потому защищала принцип наделения монастырей населенными имениями. Эта партия видела для церкви благо в единодержавии и всеми силами поддерживала великих князей, вследствие чего и пользовалась их расположением. Другая церковная партия, главными представителями которой были Заволжские старцы, держалась совершенно противоположных взглядов на положение церкви в государстве; видя светскую власть в союзе с своими врагами, Иосифлянами, Заволжские старцы и их единомышленники соединились с боярской партией. Там они сошлись с преследуемыми правительством и Иосифлянами тайными приверженцами ереси жидовствующих, и таким образом явилось то странное соединение всех форм протеста в одну общую, замечательным представителем которого, соединившим в одном лице все три направления, был знаменитый князь инок Вассиан Патрикеев.

Точное определение партий естественно должно было еще более усилить ту страстную и беспощадную борьбу, которую они вели между собою. В последние годы царствования Иоанна III, когда обе стороны еще только формировались, успех переходил от одной к другой; но с вступлением на престол Василия III, особенно когда митрополитом был назначен преемник Иосифа Волоцкого по монастырю, Даниил (1522 г.), успех на долгое время перешел на сторону Иосифлян. Василий задумал развестись с женой своей Соломонидой, и при всеобщем неудовольствии только одни Иосифляне помогли ему осуществить его намерение. Митрополит Даниил оправдал развод, как государственную необходимость, постриг Соломониду и венчал великого князя с Еленой Глинской (1526 г.). Рождение Иоанна IV было приписано молитвам Иосифа, и с этого времени до самой смерти Василия Иосифляне пользовались неизменным его расположением.

Достигнув таким образом господствующего положения среди духовенства, Иосифляне хотели и на будущее время укрепить его за собою, и с этой целью стремились все высшие места духовной иерархии замещать своими приверженцами. Мы уже выше упомянули, что союз митрополитов с великими князьями неблагоприятно отразился на их самостоятельности. Прежде митрополита и епископов выбирал и ставил собор всего русского духовенства, а теперь великий князь стал ставить лично от себя. Об этом есть свидетельство Герберштейна, который говорит, что князь обыкновенно призывает к себе несколько известных ему лиц и из их числа выбирает одного по своему усмотрению (suo judicio). Постоянные разъезды великого князя по монастырям давали ему возможность ближе знакомиться с лицами, способными занять вакантные кафедры. Особенно любил эти разъезды Василий III. Вероятно, во время их великий князь успел близко сойтись с архимандритом Лужковского Можайского монастыря Макарием и оценить его на столько, чтобы назначить на вторую после московской епископскую кафедру. О Макарии до назначения его архиепископом дошло до нас очень мало сведений. Известно только, что он был постриженик Пафнутьева Боровского монастыря, из которого вышло много замечательных иерархов русской церкви. В монастыре свято хранилось учение Пафнутия (ум. 1477 г.), отличительной чертой которого, по словами его биографа, было чувство меры – «безмерия во всеми избегая, егда время бе, глаголаше потребная, и егда подобно, молчанию прилежание все время творя»² Таким же стремлением к порядку и благочинию, к уничтожению везде безчиния характеризуется вся деятельность Макария, и этой своей чертой он обязан пребыванию в Пафнутьевом монастыре. Время поступления его в монастырь неизвестно; неизвестно также, чем занимался он до поступления в монастырь. Сохранилась, впрочем, небольшая собственноручная его заметка, из которой можно заключить, что до поступления в монастырь он был семейный человек. Мы говорим о надписи Макария на книге, подаренной им Пафнутьеву монастырю: «сию книгу на новгородских еретиков (Иосифа Волоцкого) дал пресвятой Богородице и великому чудотворцу Пафнутию в дом смиренный и грешный Макарий, митрополит всея Русии, на память своея дщи и по своим родителям в вечное поминовение»³. По всей вероятности, лишившись своей жены в молодых летах, он, подобно многим другим знаменитым церковным деятелями тех времен, пошел в монастырь.

Судя по дальнейшей деятельности Макария, в молодости он усердно занимался своими образованием, то есть читал все те книги, какие ему могла представить тогдашняя русская литература. Кроме книг Священного Писания, переводов отцов церкви, летописей, хроники и др., в обращении тогда было очень много всякого рода переводных книг и сборников; между ними особенное, образовательное значение имели так называемые азбуковники – целые энциклопедии тогдашних знаний; в них помещались статьи по философии, богословию, естествознанию, истории, толкования разных иностранных слов и множество других необходимых сведений. Обилие такого рода сочинений давало в то время возможность удовлетворить любознательность желающих; но множество всевозможных сведений, являвшееся как результат чтения таких книг, по отсутствию систематической науки, было лишено того значения, какое оно могло бы иметь. Усвоение этих сведений всегда сопровождалось поверхностностью, сбивчивостью и смешением понятий. Этим можно объяснять поражающее иногда невежество даже лучших людей того времени. Все читанное не подвергалось критике и принималось на веру; апокрифические сказания, удовлетворяя лучше любознательности, пользовались иногда большим уважением и распространением, чем канонические книги. Так знаменитый Иосиф Волоцкий приводит выдержки в своем Просветителе из книги Еноха Праведного⁴, писания Николая Черногорца называет «богодухновенными» и т. п.

Весьма естественно, что такого рода чтение не осталось без влияния на Макария, и если мы в последствии будем встречаться с его неустановившимися мнениями, заблуждениями и т. п., то источник их нужно видеть в общем для всех русских людей того времени отсутствии систематического образования.

Кроме основателя монастыря, Пафнутия, на молодого инока имел сильное влияние Иосиф Санин, который пробыл в Пафнутьевом монастыре 17 лет и после смерти Пафнутия был в нем игуменом. Макарий сделался ревностным последователем его учения и всю жизнь оставался таким. Будучи архиепископом и митрополитом, он продолжал дело Иосифа с такою же твердостью и стойкостью, как он сам, и если в некоторых случаях смягчил ревности Иосифова учения, то только благодаря своему прирожденному мягкосердечию.

Когда на митрополичий престол вступил Даниил, и Иосифляне заняли первенствующее место, архимандрит Лужковского Можайского монастыря Макарий сделался одним из виднейших претендентов на епископскую кафедру. Кроме того, расположение великого князя к нему превратилось в личную с ним дружбу – «любяше его зело», как говорит летописец⁵. Вскоре после брака своего с Еленой великий князь пригласил его в Москву и в 1526 г. приказал митрополиту Даниилу поставить его в архиепископы Великого Новгорода и Пскова. Эта епархия 17 лет была вакантною. Предшественник Макария Серапион был пойман по указу великого князя и привезен в Москву за распрю с Иосифом Волоколамским, монастырь которого находился в его епархии. Иосиф не мог найти у своего епископа защиты против притеснений удельного князя Федора Волоцкого и с дозволения великого князя, по решению собора 1507 г., перешел со своим монастырем в ведомство митрополита Симона. Серапион за это наложил на него запрещение и отлучил от церкви. За Иосифа вступились великий князь и митрополит, и по решению собора 1509 г. Серапион лишился епархии и в свою очередь был отлучен от церкви⁶.

1526 года 4-го марта Макарий был торжественно рукоположен митрополитом Даниилом в архиепископы. Великий князь, в знак особого благоволения, дал ему всю владычную казну прежних новгородских епископов, хранившуюся в Москве в целости со времен падения Великого Новгорода, своих бояр и многие другие сокровища, вывезенныя из Новгорода, в том числе список Русской Правды, который велел снова положить на старом месте в Софийском соборе. Перед отъездом Макарий принял благословение от всех русских святителей и, как сообщает летописец, пред прощанием вел продолжительную беседу с митрополитом⁷.

В Новгороде ждали с большим нетерпением давно невиданного архипастыря. При въезде его торжественно встретили наместники, игумены всех монастырей, все новгородское духовенство и множество народа. Макарий прямо отправился в Софийский собор и там начал говорить «повестьми многими». Его простая, бесхитростная речь поразила всех слушателей, привыкших, как видно, дотоле к витиеватым и мало понятным проповедям. «И все чудишася», говорит летописец, «яко от Бога дана ему бысть мудрость в божественном Писании, просто всем разумети»⁸.

Оба летописца, писавшие в епархии Макария, Новгородский и Псковский, оставили нам свои мнения относительно времени правления Макария. Оба они рисуют это время в весьма привлекательных чертах: «И бысть», говорит псковской летописец, «людям радость велия в Новгороде, Пскове и повсюду. Монастырем легче в податех, людем заступление велие и сиротам кормитель»⁹. «И бысть при сем владыце», говорит Софийский летописец, «во всей его архиепископии молитвами его времена тиха и прохладна: коробью убо жита купили по семи новогородок»¹⁰.

Эти отзывы летописцев не противоречат тому, что мы знаем о деятельности Макария в Новгороде – она действительно была весьма благотворна для его епархии. На первых же порах своего правления он обратил особенное внимание на монастыри, поднял в них уровень нравственности, своим значением у великого князя пользовался для охранения Новгородцев от притеснений их гражданских властей, заботился о распространении просвещения и христианства в своей епархии, об украшении и постройке новых храмов и монастырей и т. п.

Из примера Серапиона можно заключить, как важно было для новгородских владык сохранять хорошие отношения к правительству. Макарий уже в силу своих убеждений, как истинный Иосифлянин, видевший в великом князе опору православия и отрасль великих православных государей, поддерживал во время пребывания своего в Новгороде эти отношения и пользовался уважением как Василия, так и его преемников. В первом году его правления великий князь навестил его в Новгороде, присутствовал при освящении церкви апостола Филиппа на Нужной улице и вместе с архиепископом ездил в Тихвин, где молился о чадородии. Здесь, по просьбе Макария, великий князь «показал многу милость печальным и опальным земли Новгородской». В 1534 году великий князь Иван и мать его Елена прислали к своему богомольцу, архиепископу Новгородскому, боярского сына с грамотою следующего содержания: Татары за грехи наши взяли в плен много детей боярских, мужей, жен и девиц. Ныне Бог умягчил сердце иноплеменников, возвратили они пленных, но за то просят у великого князя серебра. А потому великий князь поручает Макарию собрать в городах и монастырях своей епархии 700 рублей московских. Макарий поспешил исполнить указ, и уже через два месяца 700 рублей, сумма весьма значительная для того времени, были высланы в Москву. В том же году великий князь и Елена велели Макарию благословить и отпустить наместников новгородских на войну с Литвой, а самому явиться в Москву. О том же писал и митрополит Даниил, прибавив, что желает вместе с ним соборно помолиться и посоветоваться о духовных и земских делах. Макарий, исполнив первую половину поручения, 25-го декабря, прямо после литургии, отправился в Москву и прибыл туда через две недели. 10-го января 1535 года он представлялся шестилетнему великому князю, «поклонение сотвори по государскому обычаю и дары многи принесе», как выражается летописец. После первого представления в продолжение 18-ти дней, через день, ездил к государю и «много печалования сотвори из своей архиепископии о церквах и о победных людях, еже в опале у великого государя множество много». Государь, ради его печалования, оказал многим милость, одарил его и отпустил в Новгород 28-го января. По всей вероятности, к этому времени нужно отнести челобитную боярина князя Андрея Шуйского к Макарию об исходатайствовании помилования по случаю опалы¹¹.

Он был обвинен в намерении возвести на престол дядю государева Юрия. Неизвестно печаловался ли за него Макарий, но князь Андрей просидел в темнице все время правления Елены.

К этому же году и ко времени пребывания Макария в Москве относится послание к нему игумена Хутынского монастыря Феодосия¹². В нем он просит своего «любезного» архипастыря известить о путешествии в Москву, жалуется, что не может переносить отсутствия Макария «его же учения и наказания насладихся вмале». Ему весьма желательно снова видеть архиепископа в храме св. Софии на своем престоле седяща и учения медоточного реки изливающа и напаяюща душа. В конце послания он обращается с просьбою утолить местный мятеж между наместником и дворецким, старейшинами градскими и «указать от великаго князя к кому напред приходити». Из этого места послания Феодосия можно видеть, каким значением пользовался Макарий в Новгороде, если о ссорах самых важных сановников докладывалось ему для его решения.

Воеводы, которых архиепископ перед выездом благословил на войну, Михайло Воронцов, князь Иван Горбатый, да Иван Бутурлин, в 1535 г., поставили на завоеванной Литовской земле городок близ озера Себежа и построили в нем три церкви. Государь повелел Макарию послать туда священников и дать название городу. Макарий исполнил приказание и назвал город Иван-град на Себеже. В 1537 г. князь Андрей Старицкий, возмутившись против великого князя, направился с большими силами к Новгороду. «В Новгороде», говорит летописец¹³, «бысть печаль велика. Преосвященный Макарий по вся дни молебная соверши и прилежно молился об устроении земеном, о тишине, о государеве здравии и послал бы Бог милость свою и возвратил гнев свой и избавил вся грады и страны от междуусобныя брани». Князь Андрей, узнав о приготовлениях в Новгороде и, имея с тылу многочисленное московское войско, поспешил примириться с великим князем.

Приказы великого князя новгородским властям, как кажется, всегда давались и на имя архиепископа. Так в 1533 г. великий князь повелел Макарию и наместникам мерить улицы, ставить решетки и огневищиков по всему граду; в 1534 г. чрез Загряжского повеле великий князь поставить город древян на Софийской стороне; архиепископ сам отправился с духовенством освятить назначенное место. Летописец замечает, что на этот раз урок учинен был на всех новгородских людях, даже на духовенстве, чего прежде не было. В том же году повелено было Макарию и наместникам, вследствие появления фальшивых «резанных» денег, их заповедать и ими не торговать, а новые крепко беречь¹⁴. В 1538 г., Макарий получил известие о смерти правительницы, а в 1539 г. был в Москве при свержении Даниила и постановлении нового митрополита Иосафа Скрипицына.

Этими немногими данными и исчерпываются все известия об отношениях Макария к правительству и администрации; гораздо полнее они относительно внутренней его деятельности в Новгородской епархии, к которой мы и перейдем с следующей главы.

От Макария, как от монаха, естественно было ожидать, что он на первых же порах своего пребывания в Новгороде обратит особое внимание на внутреннюю жизнь монастырей. Нужно заметить, что развитие монастырской жизни на Руси не всегда соответствовало первоначальной идее и формам монашества, что вызывало у ревнителей благочиния стремление уничтожить существующие отступления от древних образцов. Восстановление благочиния совершалось по двум направлениям, образовавшимся под влиянием Иосифа Волоцкого и Нила Сорского. Первый вводил в монастырях киновии Василия Великого, второй же был за еремию Антония. Макарий, как последователь Иосифа, был на стороне общежития, которое и старался ввести в Новгородских монастырях.

В Новгородской епархии, как и вообще во всей тогдашней северо-восточной Руси, монастырей было много, а монашествующих мало; в монастыре обыкновенно находилось пять, шесть человек, а часто и того меньше. Иноки жили отдельно друг от друга, отдельно добывали себе пищу и вообще все, что нужно для жизни, и потому были одержимы всякими житейскими заботами, в ущерб их монашескому обету. Общежитие было только в немногих монастырях, преимущественно городских; так в целой Новгородской епархии до Макария таких монастырей было четыре, так называемых «великих»: Юрьевский, Хутынский, Отенский и Вяжецкий.

Задумав ввести общежитие во всех монастырях своей епархии, Макарий, по обычаю того времени, обратился с просьбою о разрешении ему его желания к великому князю. В послании, написанном по этому поводу¹⁵, Макарий высказывает свой Иосифлянский взгляд на власть государя; он говорит, что высшая Божья десница поставила великого князя самодержцем и государем всея России, Бог избрал его вместо Себя на земле и, на свой престол вознесши, посадил; Он поручил ему милость и живот всего великого православия, вследствие чего следуете и нам по царскому остроумию и богопреданной мудрости обращаться к великому князю, как к государю и самодержцу-царю. Он сравнивает Василия с царем Константином: тот ввел в свое государство христианскую веру и устроил всякое благочиние, а Василий до конца низложил лесть, явившуюся чрез Новгородских еретиков (ересь жидовствующих), со всеми богохульными их преданиями и возвысил этим всех истинно православных. «И теперь, государь, потщися и покажи ревность о божественных церквах в честных монастырях, упраздни некое безчиние своим царским повелением». Бесчиние это Макарий видит в существующем в Новгородской епархии устройстве монастырей, которое и просит великого князя уничтожить. Затем, на основании того, что епископ должен о всех беспорядках в своей пастве доносить царю и митрополиту, по писанию: «вся да сказана бывает царю и архиерею», сообщает, что в Новгороде общежитие по уставу св. отец введено только в 4-х монастырях, и «те монастыри полны и чином исполнены, твоим государским жалованием и устроением»; а недостатки, какие в них есть, одни можно скоро исправить, а другие уже исправлены.

Получив от великого князя дозволение, Макарий пригласил в Новгород в 1528 г. игуменов всех монастырей, где не было общежития. На соборе он обратился к ним с речью, в которой убеждал всех завести общины; шестнадцать монастырей последовали его совету, а два, Николаевский в Неревском Конце и Рождественский на Поле, отказались: «в том бо безчинии обыкоша жити». Макарий ограничился только тем, что заметил им на это «по делом вашим мзду примете от Бога»¹⁶. Прямым следствием введение общежития было увеличение числа монахов: где прежде было два, три, явилось двенадцать, а где шесть, семь – двадцать, тридцать, даже сорок. Устраивая общежитие, Макарий давал, так называемые, уставные грамоты, из которых сохранилась одна – Свято-Духову монастырю¹⁷. В ней он пишет, что благословил Духовского игумена Тихона составить общежитие по такому порядку. В монастыре предписывается держать священника да диакона черных и десять человек братии; богослужение совершать ежедневно, а в некоторые дни недели петь еще молебны о государе великом князе и великой княгине Елене, чтоб им Господь Бог послал плод чрева – детей, об устроении земском и о всем православном христианстве. Игумену в келии отдельно не есть и гостей у себя не принимать, не потчивать и не пировать с ними; иметь же трапезу всем общую и есть каждый день что назначено по правилам Василия Великого и уставу «Око Церковное». Братии надлежит повиноваться игумену, но если он что-нибудь сделает против устава, напоминать ему о том; если же не исправится, извещать архиепископа. Игумен со своей стороны должен заботиться о братии, снабжать всех одеждой, обувью и другими вещами по преданиям общежительным; должен держать при себе для совета, заведования расходами и доходами келаря, казначея да трех или четырех соборных старцев; с ними он должен советоваться о наказании мятежников церковных и бесчинников монастырских. Братии запрещается иметь на стороне духовников, исповедоваться же всем вместе у игумена. Без дозволения игумена никто не смеет выходить из монастыря, а вообще запрещается всем мирским людям ходить к старцам в келии; келейников держать игумену чернецов, а не из мирян, и ни в каком случай не держать у себя молодых ребят. Питья в келиях не иметь никому, слуг же держать вне монастыря. В монахи принимать всех желающих, если же желающий внесет при этом вклад, то принимать, хотя бы число монахов было полное. Всех вкладчиков и вообще благотворителей записывать в «сенаник (синодик) вечный и повсядневной».

Таково содержание этой замечательной грамоты, по которой можно составить себе понятие о монастырской жизни до и после введения общежития. Разумеется, новый устав не мог окончательно уничтожить старые, укоренившиеся недостатки монашеской жизни, но во всяком случае весьма много способствовал улучшению ее, что можно заключать из того обстоятельства, что следующие за Макарием архиепископы (Феодосий, Серапион, Леонид и др.) всеми силами старались поддерживать и распространять общежитие.

С новым уставом не согласовалось жительство в монастырях посторонних лиц, и потому, когда «по благословению боголюбиваго архиепископа устроися общежитие в Онтонове монастыре, тогда и мирских людей от монастыря отлучиша»¹⁸. Но еще более не согласовалось с общежительным уставом совместное жительство монахов и монахинь в так называемых мужско-женских монастырях, и пребывание игуменов и духовников в женских монастырях из черного духовенства. Против таких порядков вооружался еще митрополит Фотий; кроме того, и на соборе 1503–1504 г. было постановлено, чтобы впредь чернецам и черницам в одном монастыре не жить, в женских монастырях служить и быть духовниками попам-бельцам и т. п.¹⁹. Но все эти постановления не помогали и не соблюдались, и спустя слишком двадцать лет после собора 1503 г. Новгородский архиепископ снова должен был принимать меры против этого бесчиния. На соборе 1528 г. Макарий объявил, что он отделяет 8 монастырей для черниц и назначил во все эти монастыри игумений вместо прежних игуменов, которых перевел в мужские монастыри. Вместе с тем богослужение в женских монастырях он велел совершать не монахам, а женатым священникам²⁰. Неизвестно, как соблюдалось это постановление в Новгородской епархии, но в остальной России мужеско-женские монастыри процветали еще долгое время.

Одновременно с улучшением монастырского быта Макарий обратил внимание и на водворение и распространение христианства между северно-русскими инородцами. В XVI веке в пределах его огромной епархии, к которой кроме собственно Новгородских и Псковских земель принадлежала Волоколамская область и Вологодский край, было еще много язычников, особенно между северными Финскими племенами; христианство там стало распространяться только в XV веке, благодаря деятельности основателей Соловецкого монастыря Германа, Зосимы и Савватия, первых обрусителей северных окраин России. Дело их довольно ревностно и успешно продолжалось при Макарии, который всеми зависящими от него средствами старался способствовать его успеху.

В 1526 году Лопари с Кандалажской губы просили через уполномоченных великого князя Василия Ивановича прислать им священников. Великий князь обратился к Макарию и велел исполнить их просьбу, вследствие чего и был отправлен из Новгорода священник, который крестил многих Лопарей и построил у них церковь во имя Иоанна Крестителя²¹. В 1532 году Лопари с Мурманского моря, с рек Колы и Тутоломы, приехали уже в Новгород и били челом Макарию, прося антиминсов для церквей и священников, которые освятили бы их церкви и их самих крестили. Макарий отправил к ним священников из Софийского собора, которыми и были крещены Лопари, жившие за мысом Святой Нос, и построены две церкви – Николая и Благовещения Богородицы²². Один из ревностнейших просветителей Лопарей Феодорит жил два года в Новгороде у Макария (1539–1542), который посвятил его в иеромонахи и сделал своим духовником²³. Другой знаменитый проповедник христианства, преподобный Трифон был пострижен в монашество иеромонахом Ильею, которого Макарий посылал в Лапландию, причем Илия крестил всех обращенных Трифоном Лопарей.

Кроме этих далеких язычников в самой земле Новгородской, в Вотской Пятине жило много и инородцев финского происхождения – Корела, Чудь, Ижора и др., хотя номинально крестившихся еще в XII столетии, но в сущности живших по старине, язычниками. Земля их, по словам летописца, простирались до Лопи до дикие и Каянии по всему Варяжскому поморию на пространстве около 1000 верст²⁴. В 1533 году Макарий собрал сведения относительно их образа жизни и известил великого князя, что «эти племена, прельщаемые невидимым врагом христиан диаволом, обычаев держатся от прежних прародителей». На Руси после крещения языческие мольбища были разрушены, а в этих местах удержались. Мольбищами у них бывают: леса, камни, реки, озера, болота, источники, горы, светила небесные; им они приносят кровные жертвы – волов, овец, птиц и других животных. Эти притворные христиане закалывают своих детей, жгут святые иконы, творят многие кудесы, священников выбирают из простых людей и называют их арбуями; арбуи совершают жертвоприношения и дают имена всем тамошним новорожденными; они же хоронят мертвых по курганам и коломищам²⁵. Государь, сведав об этом, приказал прелесть сию искоренить. С этой целью Макарием была отправлена окружная грамота к жителям Вотской Пятины, к Чуди погостов Тулдомского, Ижерского, Дудровского, Замошского и др., во все Коморский, Ямские, Ивангородские и Ореховские уезды; грамоту и святую воду из Софии повез рождественский священник Илия вместе с двумя владычными детьми боярскими Палициным и Ошманаевым. В грамоте²⁶ Макарий укоряет духовенство Вотской Пятины за его нерадение, и затем, перечислив все чудские прелести и неистовственные дела, сообщает, что он сам по этому поводу пел молебны и святил воду с животворящих крестов, св. икон и мощей; эту воду он теперь посылает им и приказывает скверные мольбища разорять, истреблять и огнем жечь, а арбуев и их учеников заставлять приходить на поучение к Илье; по разорении мольбищ петь молебны и святить воду, которую следует смешать с привезенной, развозить по всем приходам, селам и деревням и кропить всех православных от мала до велика и жилища их. Если же арбуи не будут их слушать и не покаются, «сказывать о них тем детем боярским, которые христиане за которыми детьми боярскими живут, чтобы они тех законопреступников имали и к нам присылали в Великий Новгород». В случае, если не станут слушать тех духовных поучений крестьяне государя великого князя, доносить о том самому Макарию, а детям боярским Палицину в Ошманаеву давать на крепкие поруки с записями, да срочити перед собя, перед архиепископа, во Великий Новгород; и им всем быть от государя в великой опале, а от архиепископа в конечном извержении без милости. Тем же наказанием Макарий грозит и нерадивым священникам и игуменам. В конце грамоты Макарий приказывает чтить и корм давать Илье и его сопутникам. Грамоту, прочитавши, отдавать назад, а дьякам церковным писать везде с нея противни, слово в слово, не издерживая нигде ни часу. Грамота помечена 7042 годом (1533) и подписана дьяком архиепископским Васьяном Александровым. Меры, предписанные грамотой, усердно приводились в исполнение: леса рубили и жгли, священные камни бросали в воду, крестили некрещеных и т. п. Хотя, по словам летописца, беси бежали из этих мест, глаголя, что здесь надеялись царствовать беспрекословно целые века, но, как видно, не все, потому что уже в следующем 1534 г. Илия снова был отправлен Макарием в Чудь разорять чудские обычаи и убеждать жителей, чтобы их жены власы не постригали, риз подобных мертвечьим на голове и раменах не носили и кудес не творили²⁷. Через 12 лет архиепископ Феодосий опять должен быль обратить внимание на арбуев и их дела и прибегнуть против них к средствам, рекомендованным Макарием.

Некоторое участие принимал Макарий и в крещении Татар. В 1535 году жены и дети умерших в заключении в Пскове и Новгороде Казанских пленников обратились в нему с просьбою крестить их. Макарий, получив дозволение от великого князя, крестил в Новгороде жен 43 и детей 36, в Пскове жен и детей 51, в Орешке 12 и в Кореле 30²⁸.

Новгородская епархия была местом, откуда распространялись ереси, смущавшие русскую церковь в XIV и XV столетиях. Ереси эти продолжали существовать и во времена Макария, проявляясь иногда в разных местах в виде всякого рода заблуждений, с которыми Макарий и принужден был вести борьбу. Еще в 1455 г. явился в Евфросиновом монастыре обычай двоить аллилуйю и держался там очень долгое время. При Макарии он стал распространяться по другим монастырям, так что Макарий должен был специально против него издать указ «О трегубой аллилуйе». Указ этот главным образом направлен против какого-то Афанасия, основателя Никольского монастыря, который писал послания в соборы и к священникам, убеждая двоить аллилуйю. В указе Макарий пишет, что сугубая аллилуйя раздирает на части св. Троицу, что Троение аллилуйи истекает из Апокалипсиса и Псалтыри. В виде доказательства приводить послание Фотия к Псковичам, в котором сказано, что только трегубая аллилуйя истинна. Введение сугубой аллилуйи Макарий приписывает митр. Исидору. Наконец в заключение он угрожает великими наказаниями поющим двойную аллилуйю – они творят это себе на грех и осуждение. Указ о трегубой аллилуйе интересен потому, что Макарий в последствии сам сделался приверженцем сугубой аллилуйи и наложил на противников ее проклятие.

В 1540 году в Пскове случилось недоразумение относительно поклонения иконам. Какие-то старцы, переходцы с иной земли, принесли с собой икону св. Николая и св. Пятницы на рези в храмцах (киотах); многие люди, никогда прежде не видавшие таких икон, сочли это болванным поклонением, вследствие чего произошла большая молва и смятение. Священники донесли об этом наместникам и дьякам с собора; старцев схватили, а иконы отправили к Макарию. Владыка сам молился перед этими иконами, пел им всенародно молебен и велел Псковичам выменить эти икона у старцев и встретить их соборно.

Одна из самых распространенных ересей, возникших в Новгороде, ересь жидовствующих, к этому времени, казалось, совсем исчезла после страшных гонений; мы видели, что Макарий даже восхвалял великого князя Василия за то, что он «до конца низложил лесть, явившуюся через Ноугородцких еретиков с богохульными их преданьи», но в действительности эта ересь продолжала существовать, хотя и не так открыто как прежде. В это время она потерпела весьма сильный урон: одного из главных ее сторонников, князя инока Вассиана, Иосифлянам удалось, наконец, призвать к суду на соборе 1531 года. Его обвинили в неправильной переписке книг св. писания, в самопроизвольных поправках и вставках в Кормчую книгу, в хульных словах, помещенных в переводе Жития Богородицы Метафраста, сделанном Максимом Греком, и в других преступлениях такого же рода. Один из обвинителей, монах Вассиан Руженин говорил, что он, будучи в Новгороде, рассказывал о тех хульных строках архиепископу Макарию, будто бы князь Вассиан и Максим на его спрос относительно этого места отвечали: «так надобно». Макарий подтвердил это показание в своей грамоте митр. Даниилу, которую тот и прочитал на соборе. Вассиана осудили и сослали на заточение в Иосифов монастырь, где он и умер.

Живя почти постоянно в Новгороде и только изредка выезжая в Москву и Псков²⁹, куда он ездил творить месячный суд и брать с духовенства подъезд, а с мирян судные пени, Макарий особое внимание обращал на украшение своего епархиального города. Летописец говорит, что преосвященный архиепископ «по своему благоутробию, больши хотя украсити Новград при своем честнем святительстве прежде бо начен, еже о церквах божиих тщание и великое прилежание и о обителех великое устроение, даже и до самих вещей». Особенно много заботился Макарий о расширении и обновлении знаменитого Софийского собора. В 1528 году старые царские врата в св. Софии он заменил новыми, вдвое больше прежних шириной и высотой; велел их выложить разнообразными позолоченными и посеребренными резными из дерева украшениями, на верху поставил хрустальный крест, устроил новую занавесь «от различных тафт тако, что вельми лепо видети». Он расположил все иконы в соборе по чину, к лучшим велел приделать пелены «от паволок», обновил старую стенную живопись, а где ее не было, велел написать новую. В 1533 году поставил вельми чудный амвон: «святых на нем от верха в три ряда тридесять и резью и различными подзоры и златом лиственным украшен, а от земли амвона устроены яко человечки древяные 12 и всякими ваиами украшены и в одеждах и яко со страхом на главах держат сию святыню»³⁰. В 1537 году был обложен серебром большой Деисус, состоящий из 13 икон и украшен золотом, поставлены новые подсвечники и т. д. В бытность Макария в Новгороде была поновлена (может быть им самим, так как есть известие, что он быль живописец) знаменитая чудотворная икона Знамение Пречистой, «понеже от мног лет обетшала зело». Он украсил ее кузнью и монисты, посвятил в честь нее церковь, в которой и поставил эту икону (Соф. Врем., II–362). В продолжении 10 лет (1526–1536) в одном Новгороде было построено 27 церквей (18 каменных, 9 деревянных), из них 10 освящал сам архиепископ³¹. Что Макарий не ограничивался построением церквей, а желал и другими способами принести пользу городу, видно из следующего рассказа летописца. Однажды явился в Новгород какой-то хитрец Пскович³² и всенародно объявил, что он сумеет построить мельницу на Волхове. Макарий поверил ему и дал средства осуществить его мысль; мельница действительно была построена на Софийской стороне, «и камень нача вертетися, тако видети, кабы ему и молоти». Весной, когда тронулся лед, мельницу снесло, «понеже токмо едины три поприща от града стоит в верх езеро, рекомое Илмерь, и в него впадают, сказывают прежнии человеце, до трех сот рек великих и малых, а тое езеро токмо единым тем Волховом проходит сквозь весь Великий Новъгород и входит в езеро в Ладожское: он же хотя на той реце такову вещь сделаши!» «А мастер», говорит далее летописец, «сказывался хитрец быти, но паче груб и велми несмыслен, в конец безумен; толико от господина истощи, а толикия вещи архиепископу не сказа, или того ради безумный не сказа, чтобы ему свой корман пронырством наполнити имения; но не сбысться ему безумному се и егда виде разрушение, и утаися страха ради и из града избеже неведомо камо крыся, и до ныне погибе». Из остатков мельницы Макарий велел сделать конюшни «да иже и то будет в дому святей Софеи».

Летописцы не напрасно называют Макария «людям заступление и сиротам кормитель». Во всех бедствиях, какие претерпевала его паства, он всегда нес страждущим посильную помощь. При всяком удобном случае он пользовался своим влиянием у великого князя, прося у него за людей печальных и опальных земли Новгородской; когда случался мор, поветрие, голод и другие несчастия, он всегда спешил со своей церковной помощью, которая тогда имела громаднейшее значение в народе. В летописях сохранилось несколько известий о подобных случаях. Так в 1532 г. появился мор во Пскове, и архиепископ тотчас же послал туда священников со святою водой, которые успокоили народ. В 1533 г. появилось в Новгороде поветрие «аки прыщи», и на жителей был наложен Макарием двухнедельный пост. Когда это средство не помогало, то по древнему обычаю решено было построить в один день церковь в честь святого, не имевшего еще в Новгороде церкви своего имени. Бросали жребий между двумя святыми – Марком и Матвеем, и жребий выпал на Марка; церковь была построена в один день и тогда же освящена архиепископом. Обычай этот был повсеместен, – так в 1531 г. великий князь построил церковь Иоанну в один день, причем сам первый начал работать³³. Сейчас же после исполнения этого обычая поветрие в Новгороде, по словам летописца, прекратилось.

В этом же году случилось бездождие – Макарий служил молебствия многие, и пошел дождь. В 1528 г. во время обедни опустился помост в церкви св. Пятницы, и при смятении, которое явилось вследствие этого, погибло 84 человека. Макарий, узнав об этом «вельми прослезился», погибших велел развозить по домам и послал священников погребать их каждого отдельно³⁴.

Несмотря на то, что сведения о деятельности Макария в Новгороде крайне неполны и относятся только к первым годам его правления, уже из всего вышесказанного можем заметить его замечательное трудолюбие, которому следует еще более удивляться, если обратить внимание на то, что Макарий находил время трудиться на пользу просвещения. Так под его непосредственным руководством было продолжено дело архиепископа Геннадия – он вычислил пасхалию на 70 лет, а Макарий вместе с священником Агафоном составил (1538 г.) так называемый «Великий миротворный Круг», в котором пасхалия была вычислена на 532 года. Но главным образом в Новгороде Макарий трудился над составлением первой главной редакции Миней Четий. Этот громадный труд, «для которого мало трех лет, чтобы его прочесть»³⁵, как говорит преосв. Филарет, Макарий успел кончить в 12 лет. В 1541 г. все двенадцать книг Макарий положил в престольном храме своем у св. Софии на помин родителей. Этим он достойно закончил деятельность свою в Новгороде, чтоб еще блистательнее продолжать ее в Москве.

Митрополит Даниил, при котором Макарий был рукоположен в архиепископы, был, как мы уже упоминали, по многим причинам одним из ненавистнейших лиц для боярской партии. Можно было с уверенностью ожидать, что после смерти Василия III-го, он, несмотря на то, что покойный великий князь перед смертью приказал ему своего четырехлетнего сына Иоанна, не долго продержится на митрополичьем престоле. И действительно, лишь только умерла правительница Елена, и начались боярские смуты, партия Шуйских при первой удаче поспешила свергнуть его с престола. Он был сослан в Волоколамский монастырь и должен был дать грамоту, в которой отрекался от митрополии по неспособности. Но еще раньше его формального отречения партия Шуйских заставила собор русских святителей выбрать нового митрополита Иосафа Скрипицина. В постановлении его принимал участие и Макарий, бывший в то время в Москве. Сохранилась его повольная грамота новому митрополиту³⁶, в которой он от имени себя и всей своей братии, православных епископов и архиепископов, дает Иосафу «на всякое великое дело, постановление архиепископа или епископа, или иная церковная дела волю и хотение».

Но не долго наслаждались Шуйские своим успехом: митрополит Иосаф вовсе не оказался таким верным исполнителем их планов, каким они ожидали его видеть; напротив, он постарался приобрести влияние на малолетнего государя и, пользуясь им, освободил из темницы соперника Шуйских князя Бельского, которому и помогал всячески стать во главе правления. Это обстоятельство было причиной его падения. Шуйские составили новый заговор, ворвались в Москву, арестовали Бельского и его сторонников, а митрополит с трудом избежал смерти. Он был лишен сана и сослан в Кириллов Белоозерский монастырь.

Во второй раз выбор главы русской церкви перешел в руки Шуйских. Второй раз им приходилось искать среди русских иерархов человека, который верно служил бы их интересам. Самым подходящим им показался архиепископ Великого Новгорода, епархия которого была всегда на стороне Шуйских. Новгородцы помнили, что глава партии, Иван Шуйский, был сын последнего их вольного князя Василия Гребенки; они были в числе главных деятелей при последнем перевороте, передавшем власть в руки Шуйских. Вместе с князьями Кубенскими, Палецкими и разными детьми боярскими Новгородцы участвовали в их заговоре «всем городом», как говорит летописец³⁷. Против Иосафа более всех неистовствовали те же Новгородцы; они не ограничились ругательствами, как другие, но едва его не убили. Шуйские могли надеяться, что архиепископ столь расположенного к ним города будет их приверженцем; кроме того князь Андрей мог припомнить то участие, которое принимал в его судьбе Макарий при других обстоятельствах (см. выше). На основании всего этого выбор Шуйских пал на Макария, а их воля имела обязательную силу для собора русских святителей и для великого князя. Однако мы видим, что кафедра митрополита целых два месяца после удаления Иосафа оставалась вакантною; можно предполагать, что в продолжении этого времени шли переговоры между правительством и Макарием. В завещании своем он говорит: «не вем, которыми судьбами Божиими избран и понужен был аз смиренный собором и великим князем; мне же смиренному намнозе отрицающемуся, по свидетельству божественных писаний, и не возмогох преслушатись, но понужен бых»³⁸. Двукратное повторение слова «понужен» показывает, что Макарий сам не добивался митрополичьего престола, «любя мирскую честь», как предполагает Карамзин. И действительно, быв лично свидетелем самовольного распоряжения бояр с уважаемым им митрополитом Даниилом, зная, что сам царь в своих покоях не мог спасти Иосафа от толпы оскорбителей, он мог и себе ожидать того же при малейшем неудовольствии со стороны бояр.

Только 9-го марта 1542 г. Макарий переехал в Москву. 16-го марта его избрал собор, состоявший из Ростовского архиепископа и 7 епископов, а 19-го марта он был посвящен. Положение нового митрополита было крайне тягостно. С партией Шуйских, которая возвела его на престол, он не мог сойтись, так как не имел с нею ничего общего. Главная цель Шуйских была сделать из Иоанна номинального правителя, власть же захватить в свои руки и править, имея в виду главным образом личные узкие интересы; эти стремления шли в разрез с воззрениями Макария, который царскую власть ставил выше всего, в царе видел необходимого защитника и блюстителя православной веры и его унижение, или самовольный захват подданными Богом дарованной царю власти считал величайшим бесчинием, с виновниками которого он не мог иметь никаких тесных сношений. Кроме того, как митрополит, продолжатель традиционной политики своих предшественников на пользу государства, и просто, как просвещенный человек, он в Шуйских мог видеть только врагов отечества, везде и во всем наносящих ему вред. Вот почему Шуйские скоро заметили, что и на этот раз ошиблись в выборе.

Очень интересно было бы проследить деятельность Макария во время малолетства Иоанна Грозного, но к сожалению сведений об ней сохранилось очень мало; есть однако основание предполагать, что на первых же порах своего пребывания в Москве в качестве митрополита он старался сблизиться с малолетним великим князем и снискать его расположение; это видно из той злобы бояр, которая так резко обнаружилась в известном деле Воронцова³⁹. Шуйские и их приверженцы, князья Пронские, Курлятевы и другие вооружились против Воронцова за то, что великий государь его «жалует и бережет». 1544 г. 9-го сентября они напали на него в государевом дворце, предали истязаниям и даже хотели убить, но Иоанн отправил к ним митрополита, прося спасти своего любимца. Воронцова пощадили, но вывели его с великим срамом из дворца и отдали под стражу. Макарий опять отправился к боярам от имени государя и просил послать Воронцова на службу в Коломну, если ему нельзя оставаться в Москве; но бояре не согласились и сослали Воронцова с отцом в Кострому. При этом в виде угрозы митрополиту один из сторонников Шуйских – Фома Головин, неоднократно наступал на его мантию и порвал ее в куски⁴⁰.

Этим, вероятно, не ограничились бы действия партии Шуйских против митрополита, если бы не изменились обстоятельства. Великий князь, по словам летописца, не мог претерпеть долее бесчиния и самовольства боярского, велел поймать князя Андрея Шуйского (кн. Иван умер незадолго пред этим) и предал его на убиение псарям⁴¹. Ближайшие обстоятельства этой перемены в образе действий великого князя нам неизвестны; Карамзин полагает, что кроме дядей государя, Глинских, не малое участие принимал в этом деле и митрополит Макарий⁴². Предположение это, хотя не оправдывается никакими фактическими данными, весьма вероятно, особенно если иметь в виду последующую деятельность Макария.

На первых же порах самостоятельного правления Иоанна митрополиту Макарию пришлось выступить с древним правом русских иерархов – печалованием. Право это утвердилось за духовенством вследствие исторических условий. Как представитель христианского братолюбивого и миротворного начала, оно взяло под свою защиту всех падших, побежденных, ослабевших в борьбе с сильным противником и старалось спасти их от совершенного истребления. Явившийся вследствие этого обычай печалования с течением времени как бы узаконился и сделался одной из прерогатив как всего духовенства вообще, так митрополита в особенности. Наибольшего развития обычай печалования достиг в московский период, так как великие князья придавали ему особенное значение, видя в нем как бы награду духовенству за его усердие в деле собирания Руси.

В 1545 году гнев царский разразился над прежними врагами митрополита князьями Кубенскими, Горбатым, Шуйским, прежним любимцем Воронцовым и другими; Макарий ходатайствовал за них и спустя два месяца после наложения опалы «государь помиловал бояр своих для отца своего Макария митрополита»⁴³.

Как естественно было ожидать, с усилением царской власти усилилось и значение митрополита. В некоторых случаях мы можем даже заметить, что Макарий стал занимать при Иоанне то же место, какое Даниил занимал при Василии. Великий князь не решается ни на одно важное дело, не посоветовавшись предварительно с митрополитом, причем боярам сообщались только результаты этих совещаний, как конечная воля государя; разумеется, бояре не взлюбили за это Макария и, как увидим, всячески старались повредить ему.

13-го декабря 1546 года семнадцатилетний Иоанн пригласил к себе митрополита, держал с ним совет о женитьбе и при этом сообщил, что раньше брака он хочет по примеру предков венчаться на царство⁴⁴. Митрополит, по свидетельству летописей, вышел от государя с лицом веселым. Ему было чему радоваться: великий князь лично изъявил желание осуществить на деле его идеал государя; венчавшись подобно греческим императорам на царство, он освятит свою власть священным писанием и историческими примерами, вследствие чего еще более усилит ее. На другой день Макарий служил молебны в Успенском соборе и вместе с боярами оттуда отправился к великому князю. Когда они собрались, Иоанн вышел к ним и обратился к митрополиту с речью такого содержания: помолившись угодникам Божьим и благословившись у тебя, отца своего, я помыслил жениться; сначала думал найти жену в иностранных государствах, у какого-нибудь короля или царя, но приняв во внимание то обстоятельство, что после родителей я остался мал, могу не сойтись нравом с женой иностранкой, и у нас будет дурное житье, я решил искать жену в своем государстве, «у кого ми Бог благословит по твоему благословению». Макарий ответил царю, что сам Бог внушил ему эту мысль и благословил жениться, «где умыслит по Божию строению». Затем Иоанн далее продолжал свою речь: раньше чем жениться, я, как наши прародители, цари и великие князья и сроднич наш Владимир Мономах, хочу поискать родительских чинов и на царство, великое княжение сесть. Слова Иоанна весьма неприятно поразили многих бояр: в них слышался им конец всех их надежд и мечтаний; естественно, что они еще более возненавидели митрополита, в котором видели главного советника и руководителя молодого государя. Об этой вражде сохранилось известие современника, именно Максима Грека, который говорит об ней в одном из своих посланий к Макарию⁴⁵. Послание это нужно отнести к 1547–1548 году, так как Максим Грек говорит в нем, что он уже 17 лет лишен причастия, а, как известно, он был осужден и заключен в Волоколамский монастырь в 1526 г., лишен же причастия только на соборе 1531 г.⁴⁶. В послании своем Максим Грек сначала упоминает, иже суть соль земле и свет миру, как Петр, Павел и другие апостолы и равноапостольные архиереи ревнители – таким, по его словам является и Макарий: «не мниши, молю тебе, ласкательне cиe глаголю, твое преподобство богоугодне и апостолепно правяща кормила святыя митрополии». О Макарии много хорошего сообщили ему некоторые уважаемые люди, и особенно хвалил его Акакий, епископ Тверской (как предполагают, родной брат Иосифа Волоцкого); он говорил, что Макарий своею тихостью и кротостью «преложил есть воставленное не прежде многих лет от неких недоброискусных на свою церковь лютейшее сопротивление и непохвальное разстроение». Затем просит Бога продлить правление Макария, чтоб он продолжал учить царя и советовать ему, а тот принимать его советы и исполнять на деле. Долее сравнивает Макария с Златоустом: он, как и великий архиепископ Константинопольский, «доблественне терпит противящихся безумно его, яже по Бозе, ревности»; его враги – «некие недобрые, противящиеся твоим (Макария) наставлениям воздадут всяко слово страшному судии по писанию: слушащий вас меня слушает, а отметаяйся вас отметается и пославшего меня». Наконец советует твердо и стойко продолжать свое дело, не бояться ничьих угроз, а если нужно будете, претерпеть из-за него все, что бы ни было.

Таким образом из этого послания Максима Грека видно, что деятельность Макария в рассматриваемый период царствования Иоанна была весьма сочувственно принимаема лучшими русскими людьми этого времени. Мнение Максима Грека о Макарии тем более для нас важно, что он, как известно, во многих вопросах расходился с Макарием и более тяготел к партии Заволжских старцев, чем к Иосифлянам, которыми и был осужден в 1531 году.

Через месяц после сообщения великим князем предпринятого им намерения оно было приведено в исполнение. Иоанн был венчан митрополитом на царство в Успенском соборе при следующей торжественной обстановке. Среди собора были устроены два места для царя и митрополита, на которые они сели после молебна, при этом и была совершена главная часть всего церемониала: митрополит взял венец, золотую цепь и бармы Мономаха и возложил на Иоанна. В это время он произносил краткую молитву, в которой просил даровать нововенчанному царю ужас для строптивых и милостивое око для послушных. После многолетия митрополит поздравил царя, при чем произнес следующие слова: «радуйся и здравствуй православный царю Иване, всея Руси самодержец, на многа лета»⁴⁷. Затем поздравляли царя все присутствовавшие. Недели три спустя после венчания на царство великий князь выбрал себе невесту, Анастасию Романовну, и Макарий венчал их в том же Успенском соборе 3-го февраля. При этом он произнес обширное и весьма красноречиво и толково составленное поучение⁴⁸. В нем он прежде всего наставляет новобрачных в обязанностях общехристианских – любить суд, правду и милость ко всем, ходить в церковь, посещать монастыри, почитать священнический и монашеский чин и т. д.; затем наставляет в обязанностях собственно царских: жаловать бояр и боярынь, за всех христиан стоять, защищать обиженных и, наконец, в последней части – в обязанностях супружеских.

Вскоре после бракосочетания начались известные Московские пожары: 21-го июня огонь в числе прочих зданий истребил митрополичий дворец; в тот же день Макария, как он сам говорит в духовной⁴⁹, «многия скорби постигли от великаго пожара». Когда огонь показался уже в Кремле, и начал гореть Успенский собор, Макарий самоотверженно бросился туда спасать церковные святыни и едва не задохся от дыма; однако успел спасти икону Богородицы, написанную митрополитом Петром, да правила Киприана, которые нес за ним протопоп Гурий. Двое провожатых митрополита Татищев и Жителев погибли на площади; сам Макарий едва успел уйти в город чрез тайник (подземный ход), проведенный к Москве реке, но и там от жара и дыма нельзя было оставаться. Его стали спускать на ужище (канате) на взруб к реке, но канат лопнул, митрополит упал и сильно расшибся, так что полуживой был отвезен в Новоспасский монастырь⁵⁰.

В это время царь, которому, по его собственным словам, «вошел страх в душу и трепет в кости», выехал из Москвы в село Воробьево, откуда на другой день отправился навестить больного митрополита. Здесь в кельях Макария царский духовник Федор Бармин и несколько бояр стали утверждать, что Москва сгорела от волшебства. Царь велел учинить розыск, который окончился бунтом народа, возбужденного противниками Глинских; дядя государев, князь Юрий, был убит в Успенском соборе, и толпы народа являлись даже в Воробьево к самому царю с требованием выдачи Глинских. Все это страшно напугало Глинских и их родственников, так что князь Михаил Глинский и кн. Турунтай Пронский хотели даже бежать в Литву, но были пойманы своим врагом кн. И. Шуйским. Побег свой они оправдывали тем, что будто бы от страха, явившегося вследствие княжь Юрьева убийства, поехали молиться и съехали с дороги; великий князь повелел их вину сыскать и только для отца своего Макария митрополита, давшего за них поручительные грамоты, их пожаловал, вину их отдал, «за неже тот бег учинили от неразумия, обложася страхом Юрьева убийства великаго»⁵¹.

Справедливо заметил царь, что по неразумию испугались Глинский и Пронский: новые перевороты были уже невозможны, и последняя вспышка бояр успела только окончательно убедить Иоанна в их неисправимости; он решил обратиться прямо к народу и посредниками между собой и им поставил людей из низшего звания и дотоле совсем неизвестных, Сильвестра и Адашева.

В это время Иоанн обратил внимание на положение государства, «на великую тоску и печаль», которые в нем господствовали от неустроения и постоянных смут. Все это он приписал насилиям «сильных», боярам, и постановил торжественно пред всем народом оправдать себя и обвинить их. Предварительно он обратился к митрополиту и, по всей вероятности, советовался с ним о средствах, какие нужно употребить к уничтожению крамол и разорению неправд. Были призваны в Москву выборные земли русской⁵², и, когда они съехались и собрались в один воскресный день на Лобном месте, царь вышел к ним и обратился к митрополиту с следующими словами: «Молю тебя, святой владыко, да будеши помощник нам и любви поборник. Вем блага дела и любви желатель еси». После этих слов говорил о своем детстве, о нерадивом воспитании; как бояре, пользуясь его молодостью, властвовали и упражнялись во многих корыстях, хищениях и обидах. «О неправедные лихоимцы и хищницы и неправильный суд по себе творяще! Что ныне нам ответ дасте, иже многия слезы на ся воздвигосте? Аз же чист от крове сия; ожидайте воздаяния своего». Затем, поклонившись на все четыре стороны, прибавил, что всех обид, разорений и налогов исправить теперь невозможно; пусть стараются сами оставлять друг другу вражды и тяготы, исключая важные дела и иные с сего времени, в которых он сам будет судья и оборона. В этой речи очевидно влияние митрополита, «любви поборника и желателя», что подтверждается еще тем обстоятельством, что эта речь помещена только в одном из списков Степенной книги, изданной под редакцией Макария.

С этого времени в царствовании Иоанна замечается особенно энергическая деятельность правительства, совершаются великие политические дела, производятся важные внутренние реформы; во всем этом принимал участие митрополит Макарий, и мы приступим теперь к изложению его деятельности в этом лучшем периоде правления Иоанна IV.

В начале пятидесятых годов шестнадцатого столетия совершилось одно из важнейших событий царствования Иоанна, покорение Казанского царства. Хотя событие это было подготовлено предшествовавшей эпохой, однако окончательное его выполнение стоило не малых усилий Московскому царству. К числу ревностных поборников и защитников войны против Казани принадлежал митрополит Макарий: это можно заключить из того участия, которое принимал он во всех стадиях войны и которое обнаружил во всех грамотах и речах, писанных и произнесенных по ее поводу. Такая деятельность его во время войны была результатом глубоко сознанной пользы для России, истекающей из покорения Казани, пользы как в политическом, так и в религиозном отношении. В одном из своих сочинений он называет войну против Казани «земским делом, подвижничеством во благочестие и за порученную государю от Бога паству против супостат безбожных Казанских Татар, всегда неповинно проливающих христианскую кровь и оскверняющих святые церкви»⁵³; воевать против Казани значит подвизаться за святые Божии церкви и за всех православных христиан, неповинно в плен веденных и расхищенных и всяческими обидами от них томимых и многообразными страстями оскверненных, за веру христианскую греческого закона, против которой змий лютый, диавол воздвигает поганых Крымского и Казанского царей⁵⁴; в другом месте он наставляет царя стоять за святые церкви, веру православную, за свою царскую великую обиду и за отечество и т. д.⁵⁵.

Еще в 1548 году великий князь, посоветовавшись с митрополитом и боярами, решил идти против Сафа Гирея, но поход этот кончился неудачно⁵⁶. Во второй раз отправился Иоанн в поход в 1550 г. после смерти Сафа Гирея, когда крымская партия провозгласила ханом двухлетнего сына его Утемыша. Царь, «совет сотворив с отцем своим Макарием и с братьею своей и боляры», отправился 24-го ноября из Москвы во Владимир. Тут, как видно, начались между воеводами обычные местнические споры, вследствие чего великий князь послал в Москву окольничего Квашнина за Макарием, с тем чтобы тот, явившись во Владимир, уладил эти споры. Митрополит отправился туда с Саввой епископом Крутицким; благословив царя и все войско, обратился с речью к воеводам, князьям и боярам, в которой он убеждал слушателей служить государю с усердием и сердечным хотением, забыть гордость, рознь и местничество, а «буде кому с кем непригоже быти отечества ради на брани противу врагов, вы б то в забвение положили, а государево дело земское делали, не яростною мыслью взирая друг на друга, но любовью. А когда вернетесь с государева дела, и кто захочет с кем счестись о отечестве, то тому государь счет даст»⁵⁷. Советы и увещания митрополита воеводы выслушали, но на деле их не исполнили, и поход кончился неудачно; все успехи ограничились только заложением Свияжска в 30 верстах от Казани. Отправляя воевод строить этот город, царь опять обратился за благословением к митрополиту. Явившись в Успенский собор и помолившись там, Иоанн сообщил Макарию свои намерения и попросил его со всем собором и по всем церквам молиться, чтобы Христос избавил «бедное христианство от работы и от бесерменских мучений». Митрополит ответить несколькими словами, в которых выразил ту мысль, что государю подобает, возложив надежду на Бога, подвизаться за благочестие в народе, а богомольцам государевым следует молить Бога, да ниспошлет ему помощь и утверждение⁵⁸.

Свияжск был построен, но спустя два года после его основания, в марте и апреле 1552 года, стали приходить оттуда в Москву дурные вести: покоренные раньше горные Черемисы изменили, соединились с Казанцами в даже разбили отряд казаков; в войске свирепствует цинга, и много людей уже померло; кроме того в нем явились многие бесчиния: «бритву накладующе на брады своя, женам угодие творяще», сильно распространился разврат и другие последствия близкого соседства с Татарами. Все эти обстоятельства заставили царя обратиться за советом к митрополиту; Макарий посоветовал перенести мощи из Благовещенского собора в Успенский, святить с них воду, петь по всем церквам молебны, обойти крестным ходом город, в Свияжск послать поучение, самим же всем жить по заповедям, «да не прогневаем владыки своего». Царю очень понравился этот совет и он поспешил его выполнить: «приходят царь и святитель вместе в церковь Благовещения, вынимают мощи святых из сосудов, полагают на блюдо и несут на главах в соборную церковь; в ней молебныя службы совершают и святят воду со всех мощей»⁵⁹. Затем царь и митрополит выбрали протопопа Архангельского Тимофея, «мужа изрядна и научена богодухновенному писанию», и отправили его в Свияжск со святой водой и посланием Макария к войску и жителям. В этом весьма обширном послании⁶⁰ Макарий сначала упоминает о благословении Божием к России за веру, моление, подвиг и упование боголюбивого и человеколюбивого царя нашего Ивана и молитвы святителей и всех христиан: построен новый град Свияжск, покорилось царство Казанское, освобождено было множество пленников; крымский хан, ногайские князья и многие орды, литовские немецкие короли стараются жить с государем в мире и любви; грады и страны русские мирны быша, и со многих стран цари и царевичи, князья, мурзы, сеиты и уланы своей волей приходили служить нашему царю; за все таковые благодеяния можно отблагодарить Бога только точным соблюдением заповедей. А о свияжских жителях и войске даже до царя доходять слухи, что они отвергли страх Божий и уклонились в страсти бесчестия. За эти преступления Господь и карает их теперь различными казнями, смертоносием и потоплением. Пусть они поспешат покаяться, а то от царя им будет великая опала и от церкви отлучение.

Летописец говорить, что посланный Макарием Тимофей успешно выполнил все данные ему поручения и, встретив на обратном пути государя во Владимире, сообщил ему, что благодаря государевой вере и молитвам отца и богомольца государева Макария, «перестала болезнь и унял Бог смерти»⁶¹.

Царь, по совету Макария⁶² решился на новый поход против Крыма и Казани и 16-го июня выехал из Москвы в Коломну. Перед выездом, прощаясь с Макарием, он поручил ему беречь все царство, поучать брата Юрия на благодарные дела и наказывать во всем оставшихся бояр, особенно же просил поберечь во всем в то время беременную царицу Анастасию⁶³.

Еще на пути в Коломну царю донесли, что идет много Крымцев и что они перешли уже северный Донец; в Коломне Иоанн объявил собравшимся войскам, что если придет хан крымский, то он «умыслил делать с ним прямое дело». Тогда же он отправил к митрополиту послание⁶⁴, в котором сообщает о своем прибытии в Коломну, движении Крымцев, что он ожидает хана без страха, надеясь на благость Всевышнего и молитвы Макария. 21-го июня царь узнал, что хан напал на Тулу, но был отбить и бежал, услышав о приближении большого войска. Таким образом нечего было более опасаться крымского хана, в Иоанн решил отправиться прямо на Казань, куда он и повел войско через Владимир и Муром; об этом новом походе он также известил митрополита в послании⁶⁵, отправленном в Москву вместе с Яковлевым, который был послан с вестью о бегстве хана.

В Муроме царь получил от митрополита ответ на свое первое послание. В нем⁶⁶ Макарий после обычного благословения советует твердо стоять против безбожных Татар, просит царя, брата его, всех вельмож и воинство пребывать в чистоте, послушании, сохранить себя от гордости, пьянства, душевного и телесного падения и не считать эти грехи незначительными. Преимущественно предостерегает от всех этих грехов самого Иоанна, ибо от них падали даже великие праведники, как Самсон, Давид, Соломон и другие; затем, обещав оставшимся в живых прощение прежних грехов, и убитым за святые церкви и христианскую веру православную мученические венцы, опять обращается к Иоанну и настойчиво просить его соблюдать следующие четыре добродетели: храбрость, мудрость, правду, целомудрие. Об этом послании Карамзин отзывается, что оно писано с лаской друга и с ревностью церковного учителя. Сам Иоанн был очень доволен этим посланием: «внутрьуду на скрыжалех сердца своего его написах», велел прочитать брату и всем воеводам и поступать по сему. В ответной грамоте царь сообщает, что выйдет из Мурома 20-го для, просит молитв об успехах и о сохранении царства, порученного Богом «тебе и нам». Из Мурома Иоанн через Свияжск двинулся к Казани и начал ее осаду. Незадолго до окончательного штурма царь получил вторую грамоту от митрополита.

По словам Софийского Вестника митрополит всеми силами старался отговорить царя от личного участия в походе, хотя из послания Макария это вовсе не истекает. Еще из Коломны царь уведомил митрополита, что ему «без сумнения» нужно идти на казанского царя. Летописец говорит, что узнав об этом решении великая княгиня и князь Юрий «огорчишася и исполнишася слез многих, плачущи на многий час; також и митрополит, имея тщу велию о великаго князя хожении и a6иe скоро прииде к великой княгине и утешася ю словесы духовными, елико же святителю подобает душеполезная глаголати». Вскоре, по словам летописца, митрополит и великая княгиня послали грамоту к великому князю, прося скорее возвратиться в царствующий град, он же не послушал их и делал, что хотел⁶⁷.

Грамота, о которой говорит летописец, нам неизвестна, а в сохранившемся послании, которое именно было писано, когда Макарий узнал о движении царя к Казани, нет даже намека о просьбах митрополита вернуться назад. В нем⁶⁸ он побуждает Иоанна нанести окончательный удар Казани, которую называет достоянием государевых прародителей⁶⁹. В Москву вероятно дошли слухи о мирных переговорах Иоанна с Казанцами, что крайне встревожило Макария. Он пишет: «Ты убо, государь, пред ними окаянными оправдася и смирися, забы их злобу и окаянство и кривду их, како убо они после отца твоего православие наше много лет утесняли». Затем напоминаете Иоанну, как они просили царя и как данного им царя сами же хотели убить и заставили бежать в Касимов. Нынешний же царь их разбойник, хищник, богоборец. Ты, государь, не унывай, двигни своей крепкой десницей; изыди, государь, противу ю вскоре, изыди, Бог ти будет помощник!

Эту грамоту привез царю митрополичий боярин Плещеев; вместе с ним Макарий отправил благословение – образ Успения и святую воду от раки митрополита Петра.

Царь не успел ответить на послание, так как на следующий день Казань была взята, нужно было позаботиться об устройстве новых владений; кроме того царь, спустя неделю после взятия Казани, выехал из нее и 29-го октября уже въезжал в Москву. Почти все население Москвы вышло ему на встречу. У Сретенского монастыря ожидал царя митрополит, явившийся туда с крестами и со множеством духовенства. Подъехав к монастырю, Иоанн подошел к Макарию под благословенье и произнес краткую речь, в которой все успехи свои приписал молитвам Макария. – «И я тебе отцу своему и богомольцу и всему освященному собору с князем Владимиром Андреевичем и всем войском за ваши труды и молитвы, потому что вашими молитвами Бог сделал такие великие чудеса, много челом бьем»⁷⁰, и при этих словах со всем войском поклонился пред ним до земли. Затем обратился с просьбою молиться о строении земском и о водворении христианства в новозавоеванном царстве. Ответная речь митрополита была очень удачна, особенно если обратить внимание на то, что она не могла бить приготовлена раньше. Макарий прославляет Бога и царя, восхваляет его веру, чистоту, храбрость, сравнивает с Константином, Владимиром, Дмитрием Донским, Александром Невским, ставить его дела выше их дел и оканчиваете так: «и тебе царю, государю благочестивому, за твои труды с освященным собором и со всеми православными христианами челом бьем» и, как прежде Иоанн, поклонился ему со всеми святителями, боярами и народом. 8-го ноября Иоанн даль торжественный обед всем сановникам и щедро всех наградил.

Так пал последний татарский оплот против России со стороны востока; вскоре без особенных усилий покорено было царство Астраханское, и все течение Волги оказалось в пределах России. Под властью православного русского царя явились сотни тысяч магометан и язычников; миссионерской деятельности русского духовенства открылись обширные новые страны; вместе с тем ему необходимо было заботиться о духовно-нравственной поддержке своих собственных колонистов, которые в большом количестве устремились в плодородные приволжские и придонские области. И вот усердно строятся новые церкви и монастыри –основания будущих русских городов, поставляются священники, тысячами обращаются в христианство Татары и язычники. Еще до взятия Казани, в первой русской колонии Свияжске прежде всего явилось несколько церквей, и Макарий уже называет Свияжскую область новопросвещенною от тьмы в свет, от неверия в православие. Первым делом победителей после взятия Казани было заложение в ней церкви. В январе 1553 года, следовательно через два месяца после взятия Казани, митрополит Макарий крестил в Чудовом монастыре Утемыш-Гирея, названного Александром⁷¹. В том же месяце взятый в плен царь казанский Едигер-Махмед бил челом митрополиту, прося ходатайствовать за него перед царем, дал бы ему государь живот и за грубость казнить не велел и позволил бы ему креститься⁷². Макарий, по словам летописца, посылал к нему архимандритов и игуменов узнать, не по нужде ли он желает креститься и, только получив «с клятвою» отрицательный ответ, бил за него челом великому князю; государь «очи свои ему велел видети и креститься позволил». Едигера крестил сам Макарий и дал ему имя Симеона.

В 1555 году созван был в Москве собор, на котором решено было поставить в Казань епископа. На содержание его была назначена 1/10 часть всех казенных доходов Казанской земли, а на первых порах должны были «пособствовать» Казанскому владыке деньгами и хлебом митрополит, все епископы и монастыри⁷³. Кроме хлеба по монастырям брали и «книги певчи». В епископы новой епархии выбирали по жребию, и в первый раз жребий выпал на Селижаровского игумена Гурия, постриженника Иосифа Волоцкого⁷⁴. В мае 1555 года новый владыка отправился уже в свою епархию. Поставляли и провожали его с необыкновенною пышностью: сам царь и митрополит проводили его при выезде за Флоровские ворота⁷⁵; этим, как видно, хотели возвысить нового епископа в глазах Татар. Царь и митрополит дали Гурию «память» – наказ, как действовать во вновь присоединенных областях. Наказ этот весьма замечателен по воззрению составителей на миссионерское дело; кроме того, важен для характеристики Макария, так как в его гуманных и истинно-христианских наставлениях нельзя не видеть личных убеждений самого митрополита. Гурию предписывалось крестить любовью, а не страхом, крестящихся держать у себя, поучать их закону Христову и покоить, крестившихся же часто приглашать к трапезе и угощать, даже некрещеных угощать и покоить, говорить с кротостью и приводить к христианству тихою и умиленною беседой. За всех провинившихся печаловаться перед гражданскими судьями; если же пожелают креститься, то не выдавать воеводам; для того чтобы снискать расположение жителей Казани наказ советует брать на поруки осужденных на казнь, печаловаться за них перед государем, а за неважных преступников ходатайствовать пред властями, даже если бы никто и не просил об этом⁷⁶. Из письма Иоанна к Гурию⁷⁷ видно, что Макарий и сам царь находились с ним в постоянных сношениях до его смерти, последовавшей в 1563 году.

В память покорения Казани был построен знаменитый собор в честь Покрова Богородицы. Он освящен был Макарием в 1555 году; кто был главный его зодчий, неизвестно, но можно предполагать, что идея его и ее выполнение принадлежали Макарию. Он сам, как свидетельствует летописец, был художник⁷⁸ и в Новгороде в Софийском соборе работы производились по его предначертаниям. Нельзя ли видеть и в Покровском соборе ту идею, которая проходить чрез все произведения Макария, – идею объединения Руси, выраженную в форме соединения в одно целое всех стилей церковной архитектуры, практиковавшихся в разных местностях России?

Покорение Казани развязало руки Московскому великому князю, и он мог беспрепятственно обратить свое внимание на западных своих соседей, на прибрежье Балтийского моря и на свою извечную отчину – Киев, Полоцк, Волынь и другие, захваченный Литвой западно-русские области. И до этого времени отношения Иоанна к Литве и Польше были не совсем нормальны. Перемирие, заключенное в 1537 году на пять лет, в 1542 году было продолжено на семь лет, а в 1549 году еще на пять лет. Окончательный мир не был заключен вследствие постоянных споров по поводу царского титула. В 1552 году Виленский епископ Павел и два брата Радзивиллы, Ян и Николай, по старому обычаю при сношениях Литвы с Москвой, отправили к митрополиту и двум старшим боярам, Ивану Шуйскому и Данилу Романовичу Юрьеву, Яна Гайко с грамотою, в которой просили бить челом государю, чтоб похотел с их государем доброго согласия и вечного мира и отправил бы в Литву с этой целью посольство⁷⁹. Митрополит вместе с боярами принял посла в своем доме в присутствии трех епископов и других духовных лиц. При спрашивании о здоровье митрополит сидел, а бояре стояли. Затем Гайко подходил к руке митрополита, а к боярам не подходил и в свою очередь спрашивал о здоровье и при этом, отступивши немного, челом бил. На грамоту литовских панов митрополит, после совещания с Иоанном, ответил, что дела государские земские к нему не относятся, а в грамоте говорится только о государских делах, о церковных же не упоминается. Господину и сыну своему, царю и великому князю, если Бог даст, по времени напоминать и наводить его на то, чтобы разлития крови христианской не было. Таким образом посольство Гайко кончилось неудачно.

В 1555 г. король Сигизмунд-Август прислал Юрия Тишкевича поздравить царя со взятием Астрахани. На аудиенции Юрий, пожелав от имени короля, чтоб над всеми бусурманскими государями Бог руку царя возвысил, просил у Иоанна дозволения быть у митрополита, «чтоб велел ему митрополит быть у себя наедине»⁸⁰. Сам Тишкевич был Русский, православного исповедания, но кроме благословения он хотел попросить у Макария ходатайства перед Иоанном. Царь согласился исполнить его желание и послал к Макарию объявить о дне, назначенном для аудиенции; кроме того, приказал приготовить столовую палату, в которой будет происходить свидание, прибрать все на дворе, а при свидании чтоб присутствовали все находящееся в Москве владыки и архимандриты, и чтоб было у него все, как следует, чиновно. Принимал посла митрополит по тому же церемониалу, по какому принимал и царь. Прежде всего Макарий осведомился о вероисповедании Тишкевича, и тогда дал ему наставление о вере и благословил. Свиданий было три: Тишкевич на них сообщал митрополиту, что в Литве живут христиане греческого закона, особенно по рубежам, все они скорбят об усобице между государями и теперь ожидают кровопролития. Без приказа, а от себя, для христианского закона и веры, просит уговорить Иоанна отправить посольство к королю с тем, чтобы заключить вечный мир. Относительно польских панов говорил, что они, не радея о христианстве, желают войны с Москвой и послов в Москву не отправляют. Митрополит ответил, что он не может бить челом государю, так как ни приказа, ни письма от литовского короля с Тишкевичем нет, и он говорил только от себя; главная же причина войны, по его мнению, непризнание царского титула.

Перемирие, заключенное в 1549 г. на пять лет, кончалось. Опять Виленский епископ Павел и воевода Николай Радзивилл посылают, чрез какого-то торгового человека Дамешку, грамоту к митрополиту и к князю Шуйскому, в которой просят ходатайствовать о продолжении перемирия. Как и Тишкевич, посол говорил, что явился тайно, потому что польские паны хотят войны. На посольские речи митрополит говорил, что он, видя радение епископа и воеводы, как пастырь добрый, берется склонить царя к миру. Царь действительно вскоре согласился начать мирные переговоры, и Макарий известил об этом епископа и воеводу чрез дьяка своего Савлука Тургенева, с которым также послана была и опасная грамота для литовский послов. Тургенев вернулся в ноябре 1556 года и сообщил, что бискуп Павел умер, а воевода чрез него написал, что послы уже отправились и будут в Москве около Рождества. Послы приехали, и переговоры пошли успешно, так что перемирие было продолжено на шесть лет.

В 1558 году началась Ливонская война, результатом которой было распадение Ливонии и подданство магистра Кетлера Польше. Таким образом явилась новая причина несогласия между Москвой и Польшей, которую никак не могли уладить, а между тем срок перемирия исходил. Иоанн пытался решить дело мирно посредством женитьбы на одной из сестер Сигизмунда-Августа. Но сестра короля была родной племянницей Александра, женатого на тетке Иоанна, и таким образом приходилась ему родственницей, вследствие чего он обратился к Макарию. Митрополит сказал, что хотя король в сватовстве с ним, царем, но церковь не запрещает сочетаться браком в шестом колене. Брак однако не состоялся, так как король не соглашался уступить Ливонию.

Положение дел было крайне тягостно для обеих сторон, особенно в 1562 г., когда кончился срок перемирия. Литовские вельможи опять обратились с просьбами к митрополиту ходатайствовать у Иоанна о продлении мира. Новым в их грамотах было то, что просили убедить царя уступить им Ливонию, которая искони принадлежит Литве. Иоанн на это не мог согласиться, и потому митрополит ответил на просьбы послов уклончиво: к нему и прежде часто приходили послы из Вильны от бискупа и воеводы, он им всегда говорил, что он человек церковный и в государские дела ему не след вмешиваться; то же он отвечает и теперь, прибавляя, что это дело бояр и сноситься они должны с ними. Впрочем, как пастырь христианский, напомнит боговенчанному самодержцу, чтоб он со своими соседями имел мир и тишину. Действительно, Макарий и на этот раз бил челом государю, и государь его челобитья не презрил, послал на литовских послов опасную грамоту.

Переговоры однако к мирным результатам не привели, и дело должно было окончиться столь желательною для польских панов войной, которая и началась в 1563 году. Иоанн с 80,000 войска двинулся пряно на Полоцк, и после непродолжительной осады взял его 15-го февраля. Царь поспешил уведомить Макария о первой своей победе: к нему был послан из Полоцка брать царицы, князь Михаил Темрюкович Черкасский. В посольских речах, которые он должен был произнести пред митрополитом от имени царя, говорилось, что Бог несказанную милость излиял на нас, недостойных великого дара, вотчину нашу город Полтеск нам в руки дал молитвами святых и во исполнение пророчества митрополита Петра о Москве, «яко взыдут руки его на плещи враг его»⁸¹. Вместе с тем царь поручил Черкасскому передать поминок – крест серебрен позолочен с камением. Вскоре после взятия Полоцка, с Литвой было заключено перемирие на шесть месяцев, и царь вернулся в Москву. Въезд его совершался так же торжественно, как после взятия Казани. Макарий со всем духовенством встречал Иоанна у церкви Бориса и Глеба на Арбате. Государь благодарил его за усердные молитвы, ибо ими Господь ему милосердие свыше послал, вотчину ему возвратил. Духовенство возглашало многолетие государю и благодарило за то, что он своими подвигами церкви святые от иконоборцев-люторей очистил и остальных христиан в православие собрал. Сам митрополит не мог ничего говорить, вероятно по причине нездоровья.

Когда для переговоров о продолжении перемирия явились в Москву Ходкевич и Волович, то им в числе прочего Иоанн приказал сказать, что не пригоже епископу и панам ссылаться с митрополитом; прежде у них такой гордости не было и ссылались они с боярами, причем назывались их братьями. Митрополит у нас в такой чести, как брат: не подобает потому подданным нашим митрополиту братьями писаться. Послы ответили, что митрополит дела должен иметь и братство не с панами, а с Виленским епископом, но бояре возразили, что выше епископа архиепископ, а потом митрополит. Основываясь на этом, когда, спустя немного времени, опять явился гонец от епископа к митрополиту, его уже не пустили. Эго происходило перед самой смертью Макария, в декабре 1563 года.

Таково было участие митрополита Макария во внешних политических делах цервой эпохи царствования Иоанна. Нигде мы не встречаем с его стороны выдающегося, активного действия, но всегда он оставался верным идеалу высшего духовного лица на Руси, выработанному его предшественниками – быть первым советником царя и помогать ему всеми зависящими средствами в осуществлении всех его целей, ведущих к благу родины.

В рассматриваемый нами период огромным влиянием на царя пользовались Сильвестр и Адашев; в следующей главе мы рассмотрим их отношения к митрополиту Макарию.

После великого московского пожара на политическую сцену выступили два новых деятеля – Сильвестр и Адашев. Архиепископ Филарет полагает, что Сильвестр был вызван Макарием из Новгорода в Москву в 1547 году, как «муж строгого благочестия и просвещенный» (Обз. Р. Д. Лит. 139); другие же ученые (например, Галахов в Истории литературы) думают, что он переселился в Москву вместе с Макарием в 1542 году. Как то, так и другое мнение не подкрепляется никакими данными; напротив, есть свидетельство, по которому необходимо заключить, что Сильвестр явился в Москву гораздо ранее 1542 года. В Царственной Книге есть известие, что Владимир Андреевич и его мать были освобождены из заключения по ходатайству Сильвестра, а заключен он был и освобожден во время правления кн. Бельского при митрополите Иосафе; о вторичном его заключении летописцы нигде не говорят, следовательно уже в то время (1541 г.) Сильвестр имел важное значение⁸². Долгое время имя его не появляется в летописях, и лишь с 1547 года оно начинает часто упоминаться в них вместе с Адашевым.

Сильвестр и Адашев начали играть роль в очень удобное для них время: сильное нравственное потрясение, испытанное царем в 1547 г., его вражда к боярам, вытекшая из опыта жизни и так рельефно выразившаяся в известной его речи к выборным, – все это побуждало его искать поддержки вне ненавистной ему среды, и вот в эту минуту является Сильвестр, человек с сильным характером и, по своему времени, весьма образованный, сумевший найти средства, какими нужно было действовать на набожно-страстную натуру молодого царя и таким образом подчинить его себе в духовном и нравственном отношениях. Благодаря этому обстоятельству, Сильвестр приобрел чрезвычайное значение в государстве, и вот как о нем отзывается летописец: «Сильвестр был у государя в великом жаловании и совете духовном и думном и бысть яко вся мога, и вся его послушаху и никтоже смеяше ни в чем же противитися ему ради царскаго жалования»⁸³. Спрашивается, в каких отношениях к Сильвестру был митрополит? Карамзин, Горский и др. считают Макария приверженцем партии Сильвестра и Адашева. Карамзин говорит, что чета избранных, Сильвестр и Адашев, приняли в священный союз свой благоразумного митрополита⁸⁴. Современный же летописец говорит другое: по его словам митрополит не имел никакого значения – «Сильвестр указываше митрополиту, владыкам, боярам, приказным людям, и никтоже смеяши ничтоже рещи, ни сотворити не по его повелению, а всема владеяше яко царь и святитель, точию имени и седалища не имеяше»⁸⁵.

С обоими этими мнениями нельзя однако согласиться. Летописец слишком уже преувеличивал значение Сильвестра, как по отношению к царю⁸⁶, так и к митрополиту. Во всех исторических источниках, излагающих дела царствования Иоанна от 1547 до 1560 г. – эпохи влияния Сильвестра – видна самостоятельная деятельность царя и такое же участие в ней Макария. То же самое можем сказать и о церковных делах этого времени – везде мы видим непосредственную деятельность Иоанна и Макария, видим даже между ними несогласие, но об деятельном участии Сильвестра нигде не встречаем упоминания. Что касается мнения Карамзина и Горского, который прямо называет Макария приверженцем Сильвестра, то оно также не подтверждается фактами, а напротив, опровергается ими. Мы уже говорили, что Сильвестр был в дружбе с кн. Владимиром Андреевичем Старицким, последним удельным князем, и своим влиянием помог ему освободиться из «нятства». Можно заключить, что у него тогда уже были сношения с боярской партией, с которой он соединился и которую сильно поддерживал во время своего могущества. У Макария же с этой партией не было ничего общего; все его заветные убеждения, все то, за что горой стояли знаменитые его учители и предшественники, заставляло его всегда сторониться от того, что соединено было с боярской партией. Из-за своих убеждений он готов был даже вступать в споры с царем, как это случилось на Стоглавом соборе в 1551 г., тем более он не мог пожертвовать ими для лица, хотя и могущественного, но все-таки по церковным правилам подчиненного ему. Не действуя солидарно с приверженцами Сильвестра и Адашева, Макарий не оставался один: была целая пария, образовавшаяся из людей, которые по разным причинам относились враждебно к влиянию Сильвестра на царя. К партии этой принадлежала царица Анастасия Романовна и все ее родственники, Захарьины; с ними соединились старые противники боярской парии – дьяки, представителями которых были: Висковатый, Михайлов и Гнильев, любимец государя⁸⁷. С этой партией заодно действовал митрополит Макарий, а вместе с ним и епископы – все почти Иосифляне по убеждениям. Свидетельства об этом мы находим у известного приверженца Сильвестра и боярской парии, князя Курбского. Он крайне недружелюбно относится к высшему духовенству, о котором в одном месте говорить: «царь с митрополитом своим, угождающим ему во всем, и с прочими неискусными и пьяными епископами»...⁸⁸. Во многих других местах он еще в более резких выражениях обвиняет высшее духовенство в безнравственности, корыстолюбии, неправосудии и т. п.

Совокупные действия этой парии, направленные против Сильвестра, увенчались успехом. Более всего помогли ей известные обстоятельства, сопровождавшие болезнь государя в 1553 году. Партия Сильвестра отказалась целовать крест малолетнему Димитрию и выставила своим кандидатом Владимира Старицкого. Здесь обнаружились замыслы парии. Владимир Андреевич затеял даже ссору с немногочисленными приверженцами Иоанна, исполнявшими его желание. Сильвестр вел себя очень осторожно, однако промолвился и тем обнаружил свое участие в этом деле. Когда присягнувшие бояре не пускали Владимира к государю, он говорил им: «почто вы к государю не пущаете; он государю добра хощет». Бояре однако не пускали и говорили, что они так поступают согласно данной присяге, чтоб государству было крепче.

Болезнь обнаружила пред Иоанном положение дел. Он видел вражду своих любимых советников, направленную против его жены и детей; видел, что вытащенные им, как орудие против бояр, из грязи люди соединились с этими же боярами и ради интересов боярской партии изменили ему и его наследнику – сыну.

С этого времени падает значение Сильвестра, хотя он и держится еще несколько лет при дворе. В этот период случилось несколько таких событий, по которым можно точно определить отношение Макария к Сильвестру и его партии, в которых некоторые видят фактические доказательства его солидарности с этой партией. Мы говорим здесь о делах кн. Ростовского, Феодорита, Максима Грека и, наконец, о защите Сильвестра Макарием на соборе на основании рассказа об этом Курбского.

Князь Семен Лобанов-Ростовский, приверженец партии Сильвестра, упорно отказывался присягать Димитрию во время болезни Иоанна⁸⁹. Царь простил его, но он вскоре начал сноситься с литовским послом Довойною, передавал ему дипломатические тайны, поносил семейство государя и наконец решил бежать в Литву. В 1554 г. родственник его, князь Никита Ростовский, был пойман в Торопце и указал на князя Семена, который-де отпустил его к королю объявить, что переезжает к нему со всей своей родней. Князь Семен оправдывался своим убожеством, малоумством, худостью разума, что потому бежал, что не хотел напрасно есть царское жалованье⁹⁰. Бояре должны были приговорить своего сочлена к смерти, но по прошению кн. Семена, митрополит печаловался за него пред царем, и его наказали только тем, что сослали на Белоозеро, а людей его распустили⁹¹. Значение Сильвестра так упало, что, не будучи в состояли помочь своему единомышленнику явно, он и его партия старались помогать ему тайно, держали «во всяком береженье», помогали всякими благами не только ему, во и всему его роду.

Упоминая об этом случае, Горский замечает, что митрополит вступился за князя Семена как сторонника партии Сильвестра. Это предположение неверно само по себе. Митрополиты при печаловании не знали парий. Митрополит Даниил печаловался пред Еленой и Иоанном за князя Андрея Ивановича⁹², но из этого еще не следует, что Даниил был его приверженцем. Сам Макарий, как мы видели, печаловался за своих недавних врагов, князей Шуйского, Кубенского и других. Отчего Сильвестр не заступился за князя Ростовского? Он чувствовал свою вину перед царем и не хотел еще более раздражит против себя Иоанна, заступаясь за своего единомышленника. Это смело и с надеждой на успех мог сделать Макарий, человек непричастный интригам Сильвестровой партии и даже противник ее.

Почти в то же время (1553–1554 г.) на соборе в Москве судили известного еретика Башкина. В числе обвиненных был игумен Троицко-Сергеева монастыря Артем. Он принадлежал к числу приверженцев Сильвестра и, благодаря его покровительству, был поставлен в игумены в 1551 году. На этом же соборе дьяк Висковатый обвинил самого Сильвестра в написании новых икон своего мудрствования. Сильвестр должен был обратиться с прошением к митрополиту, которое начиналось так: «государю преосвященному Макарию, митрополиту всея Русии и всему освященному собору, Благовещенский поп Селиверштишко челом бьет. Писал тебе государю Иван Висковатый: Башкин с Артемием и Семеном (другим священником Благовещенского собора) в совет, а поп Семен Башкину отец духовный и дела их хвалит; да писал, что я, Сильвестр, из Благовещения образа старинные выносил, а новые своего мудрования поставил». Затем следует подробное изложение отношений его к Башкину и Артемию и оправдывание себя в обвинении Висковатого.

Это дело показывает, сколько силы чувствовала противная пария, если посягнула даже на самого Сильвестра. Но на этот раза Сильвестру еще удалось выпутался из беды и даже обвинить Висковатого. Висковатый действительно был виновен в излишнем вмешательстве в церковные дела, но расположение к нему митрополита ограничило его наказание только трехлетнею эпитимией.

К делу Артемия был привлечен уже упомянутый нами просветитель Лопарей Феодорит. Он был изгнан монахами из основанного им монастыря и, по рекомендации Артемия через Сильвестра, был назначен игуменом Евфимиева Суздальского монастыря, но и тут вооружил против себя монахов и епископа, которого упрекал в непорядочной жизни. Когда обвинили Артемия, и царь, как выражается Курбский, «преуродливых епископов собрал соборище», то в числе свидетелей против Артемия представили Феодорита, что он де слышал Артемиевы хульныя словеса, Феодорит упорно отрицал это показание, и за это епископ Суздальский назвал его товарищем Артемия. Тогда царь «с митрополитом своим и епископами» в заточение ссылают Артемия в Соловки, а Феодорита в Кириллов монастырь, где прежде игуменом был Суздальский епископ, и где монахи были его приверженцы⁹³. Феодорит стал испытывать от «вселукавых мнихов нестерпимые козни» и написал об этом сыновьям своим духовным, Курскому и другим, знатным боярам, приверженцам Сильвестра. Они «колико собравшеся сигклитом и саном почтенных идут все к Макарию, сказующе ему сие по ряду. Он, услышав и устыдевся яко нашего сана, так и мужа святости и дает скоро эпистолии свои в он монастырь, повелевающе отпустить мужа и жительствовать ему свободно, где хочет». Из этого рассказа очевидна самостоятельность действий Макария и то значение, коим он пользовался в то время.

Теперь мы рассмотрим отношения Макария к Максиму Греку. Известно, что одной из причин осуждения Максима была дружба его с Вассианом и боярской партией, которой он остался верен и при Иоанне IV. Он переписывался с Адашевым; умолением Артемия он был переведен в 1551 году в Троицкий монастырь; встретясь с царем во время его путешествия в Кириллов монастырь, он всеми силами старался уговорить Иоанна вернуться назад и даже угрожал ему в случай непослушания смертью сына. И вот мы видим, что этот ревностный приверженец Сильвестра находится в дружественной переписке с Макарием. Митрополит посылает ему «денежное благословение», получает его сочинения и хвалит их⁹⁴, а в 1551 году разрешает его от запрещения и дозволяете ходить в церковь. Здесь нужно заметить, что Максим Грек не во всем был согласен с противниками Иосифлян: так в одном из главных спорных пунктов, в вопросе об еретиках, он вполне сходился с Иосифлянами. Что Иосифляне не были враждебно против него настроены видно и из отношений к нему епископа Тверского Акакия, родного брата Иосифа; Акакий в бытность Максима в Твери постоянно приглашал его к себе, разделял с ним трапезу и часто выслушивал от него довольно резкие обличения. Сам Максим Грек всегда называет его своим промышленником; в одном послании говорит, что Акакий успокоил его всяким довольством многа лета и «его многолетнее брежение и жалование забыть немощно ми есть»⁹⁵. От Акакия Максим Грек слышал самые лестные отзывы о Макарии, которые и приводит в одном из своих посланий.

Макарий также, как и Акакий, видел в Максиме человека ученого, принесшего много пользы излюбленному им делу и слишком строго наказанного, преимущественно благодаря козням своих врагов, которых он, не щадя никого в своих сочинениях, приобрел множество везде и во всех партиях. Враги его были и между Иосифлянами и среди приверженцев боярской партии, так что его не освободили ни во время боярских смут, ни во время значения Сильвестра, и даже ходатайства вселенских патриархов не помогали ему. Вот почему Макарий, несмотря на все свое сочувствие к нему, на первое его послание, в котором Максим просил прощения, ответил: «узы твоя целуем, яко единаго от святых, пособити же тебе не можем». В этом же своем ответном послании он добродушно советует Максиму причащаться без разрешения, тайно, под предлогом болезни, на что Максим ответил, что причащаться без разрешения со лжею он не научен от св. апостолов и отцев.

Сочинения Максима Грека, которые читал и хвалил Макарий⁹⁶, направлены большей частью против еретиков и во всем сходились с убеждениями Макария, и потому естественно, что они ему весьма нравились. Вообще отношения Макария к Максиму Греку носят чисто религиозно-научный характер и заключать по ним о связи между Макарием и Сильвестром нет оснований.

В 1560 году умерла первая супруга Иоанна, царица Анастасия Романовна. Она была крайне недружелюбно расположена к Сильвестру и его партии, которая оплачивала ей тою же монетою. «На царицу нашу, говорить Иоанн, сильную ненависть воздвигли, уподобляя ее всем нечестивым царицам, а про детей наших тяжело им было и вспомянуть». Далее Иоанн говорит о путешествии из Можайска в Москву, во время которого нанесена была какая-то обида Анастасии. Это путешествие было в 1559 году; в этом же году Адашев был послан в Ливонию, а Сильвестр добровольно, «видя своих советников в опале», удалился в Кириллов монастырь. Таким образом мы видим, что еще раньше смерти царицы Сильвестр и Адашев должны были удалиться от двора. Враги их, как говорит Курбский, воспользовались их отсутствием и после смерти Анастасии «реша, аки счаровали ее оные мужи; царь же буйства исполнився абие им веру ял». Над ними был назначен суд, и из образа действий на нем Макария некоторые заключают, что он был их единомышленником. Обратим внимание на то, что об участии Макария в суде над Сильвестром рассказывает только Курбский, который мог нарочно выдумать заступничество всеми уважаемого митрополита, чтоб очевиднее представить невинность Сильвестра и Адашева, за которых заступался даже их противник. Предположив даже, что все происходило так, как говорит Курбский, все-таки действия Макария не указывают на солидарность его с Сильвестром. Сильвестр и Адашев были тогда уже в немилости; их обвиняли в страшном преступлении – отравлении царицы; естественно, что они обратились к митрополиту, всегдашнему защитнику всех невинно обвиненных (а невинность их в этом деле не подлежит сомнению) и письменно просили его, чтоб им позволено было иметь «очевистное глаголание» с обвинителями. Обвинители, по словам Курбского, будто бы не допускают писем к царю и запрещают митрополиту ходатайствовать за обвиненных. Царя отстраняют от них, выставляя на вид их опасную чародейскую силу и любовь к ним войска и народа. Царь собирает собор из духовенства и бояр и присоединяет двух прелукавых мнихов Мисаила Сукина и Вассиана Беснаго, по истине реченнаго неистоваго. «Чтут они, написавше вины оных мужей заочне, яко и митрополит тогда пред всеми рекл: подобает быти приведенным зде пред нас, да очевисте на них клеветы будут и нам убо слышати во истину достоит, что они на то отвещают; все добрые были согласны с ним и говорили то же. Но губительнейшие ласкатели вместе с царем возопили: не подобает, о епискупе! Понеже ведомые сии злодеи и чаровници велици очаруют царя и нас погубят, аще приидут. И так осудиша их заочне». Из самого рассказа Курбского явствует, что он не считает митрополита сторонником осужденных; слова «яко и митрополит», что даже и митрополит, указывают на резкую неправду обвинителей, вызвавшую отпор даже в их среде. В выражении царя и губительнейших ласкателей тоже видим обращение к своему стороннику –совсем иной тон был бы, если бы обращались к приверженцу обвиненных.

Таким образом, если что можно заключать из рассказа Курбского об участии Макария в суде над Сильвестром, так только то, что это дело приносит ему величайшую честь. Он один смело стал на сторону справедливости и таким образом был выше интересов всякой партии.

В последний год жизни Макария начался печальный период царствования Иоанна – эпоха казней. Имя Макария в это время уже не появляется в летописях: он, как видно, находился в тяжкой предсмертной болезни, от которой и умер в последний день 1563 года, именно 31-го декабря.

Несмотря на то, что время, в которое митрополит Макарий правил русскою церковью, было весьма обильно всякого рода бурями и переворотами, он спокойно дожил на митрополичьей кафедре до конца своих дней и таким образом был счастливее в этом отношении и своих предшественников и преемников. Благодаря личному своему характеру, он успел снискать непоколебимое доверие и уважение такого человека, как Иоанн Грозный. Макарий никогда не злоупотреблял тем положением, которым пользовался, никогда не пытался стать выше того, чем он был по праву; он был царским советником, но его советы никогда не превращались в настойчивые требования, как это было у Сильвестра, и что особенно не нравилось Иоанну. Вот почему в продолжении 22 лет, когда у царя постоянно менялись приближенные и любимцы, митрополит Макарий всегда оставался «любви и добрых дел желателем, помощником и поборником»... «О, Боже, коль бы счастлива русская земля была, пишет Иоанн к Гурию Казанскому, колибы владыки старцы были, яко преосвященный Макарий и ты, толико о сем пеклися, а не о себе только и не о богатстве, покое, веселии и лакомстве»⁹⁷. Царь никогда не колебался, когда нужно было оставлять на попечении своего друга жену, детей, брата и все царство, «порученное Богом тебе и мне», как выразился он в одном послании к Макарию. Отношения, которые образовались при Макарии между царем и митрополитом, казались идеальными для его преемников, и мы видим, что св. Филипп, «благий нрав подражая благолюбиваго Макария митрополита, усердно потщася последовати честным стопам его»⁹⁸.

Все лучшие современники Макария самых противоположных лагерей единогласны, когда им приходится говорить о Макарии. Мы видели, как о нем отзывался Максим Грек, которого никак уже нельзя упрекнуть в лести; даже у Курбского, имевшего причины быть недовольным Макарием, нигде не встречаем резких нападок на митрополита, а, напротив, замечаем всегда уважение к его личности. Странно поэтому встретить у Карамзина и у многих других писателей при характеристике Макария указания на свидетельства современников, будто бы обвиняющих Макария в честолюбии и робости духа⁹⁹. Впрочем неблагоприятные отзывы некоторых писателей о знаменитом митрополите можно объяснить тем, что они смотрели на него, как на одного из виновников всех неправославных постановлений Стоглавого собора.

Обзором деятельности Макария на этом соборе мы и займемся в следующей главе.

С расширением пределов и власти московского князя, Судебник, составленный при Иоанне III, не мог соответствовать уже требованиям времени. Жизнь общества двинулась вперед, уяснились юридические понятия, следствием чего явилась необходимость издания новых законов и замены старых. Иоанн обратил внимание на это обстоятельство и в 1550 г., «благословясь у митрополита пересмотреть и исправить Судебник по старине»¹⁰⁰, повелел заняться уложением нового. Есть некоторые указания на участие Макария при составлении нового судебника. В 1550 г. царь Иоанн с митрополитом и боярами приговорил и наряд служебный велел написать, где быть на его службе боярам и воеводах по полкам. Это постановление ограничило случаи местничества и дало возможность и людям незнатного происхождения иметь влияние на ход войны. В том же году Макарий ездил во Владимир и там уговаривал воевод прекратить местнические споры. Бесспорно участие митрополита в вопросах, касавшихся духовенства. К таким вопросам нужно отнести установление пределов святительского суда, постановление о наложении епитимии на христиан, нарушивших клятву, данную в плену – не спасаться бегством, о духовных завещаниях, которые тогда подлежали ведению духовенства и т. п.¹⁰¹. Есть свидетельство о том, что за разрешением спорных вопросов иногда обращались к митрополичьим боярам.

Составление нового Судебника представляет как бы приступ к целому ряду мер, к устранению ненормальных сторон внутренней жизни русского общества 16-го столетия. Действительно, в 16 столетии заметно стали рушиться традиции старины, отцами и дедами положенные в основу общественных отношений. Новые понятия и взгляды не могли мириться с старинными формами, но и сами они не вносили ничего цельного в жизнь, следствием чего и была та путаница нравственных правил и воззрений, от которой несвободны даже лучшие люди русского общества 16-го столетия.

Главной причиной такой неурядицы был весьма низкий уровень образования. Нечего и говорить о народной массе, когда в лучшей части общества истинное благочестие было заменено внешней стороной религии, на нравственность смотрели как на средство для достижения практических целей. Отсутствие просвещения повлекло за собой множество заблуждений даже среди высшего духовенства, как, например, смешение канонических и апокрифических книг; даже само св. писание не оставалось без перемен, часто совсем искажавших его смысл. В то же время в обществе господствовало полнейшее поклонение силе: обманы, грабежи, насилия, разбойничества и тому подобные преступления даже не считались таковыми и лица, особенно отличавшиеся на этом поприще, делились часто примерами для подражания, как образцы молодечества.

Но однако мы видим, что государство не пало: напротив, оно выдержало страшный напор врагов и послужило здоровым основанием при образовании могущественнейшей империи; это объясняется тем, что хотя общество вследствие неблагоприятных исторических условий и было на краю гибели, во в нем коренилось еще много здоровых начал, которые и помогли ему выйти на настоящую дорогу. Так в обществе не заглохло еще совсем сознание своих недостатков и оно не переставало проявлять это сознание в лице своих передовых людей, которые не желали мириться с современным им положением дел, чувствовал всю ненормальность такого положения и невозможность прогресса при таких условиях. Хотя эти люди, будучи детьми своего времени и общества, не всегда указывали надлежащие меры к его исправлению, но одно их отрицательное отношение к современности дает им право стать на ряду с лучшими деятелями русской истории. В описываемую нами эпоху к числу таких деятелей, кроме иностранца Максима Грека, нужно причислить Иоанна IV и митрополита Макария. Свои воззрения на современное им положение дел они высказали в так называемом Стоглаве – постановлениях Стоглавого собора, главными участниками которого они были.

Стоглавый собор был созвана в 1551 г., и заседания его открылись 23 февраля «в царских палатех». Председательствовал митрополит Макарий, членами были: архиепископ Феодосий Новгородский, Никандр Ростовский, епископы Кассиан Рязанский, Акакий Тверской, Киприан Пермский, Феодосий Коломенский, Трифон Суздальский, Гурий Смоленский, Савва Сарский, архимандриты, игумены и многих честных монастырей строители. Нужно заметить, что четверо из епископов – именно Смоленский, Новгородский, Тверской и Сарский были Иосифовы постриженики¹⁰², а из остальных епископов только Кассиан Рязанский известен был как приверженец противной Иосифлянам партии.

Решения собора носили первоначально название «царские вопросы и соборные ответы о многоразличных церковных чинех»; из этого заглавия уже видно, что они состоят из вопросов, приписываемых царю, и ответов, данных от лица собора.

Стоглавый собор быль открыт двумя речами царя, в которых он преимущественно обращает внимание на бедствия, претерпенные русской землей во дни его юности, обвиняет бояр и вельмож, которые бедным христианам великое насильство чинили, обличает их в гордости, корыстолюбии, зависти, распутстве и других пороках и в конце первой своей речи просит собор указать средства к исправлению церковного и земского настроения; во второй речи он предлагает святителям рассмотреть и утвердить Судебник. Затем царь представил собору ряд вопросов (37 первых и 32 вторых), в которых указывает на различные беспорядки, происшедшие в обществе от того, «что поисшатались прежние обычаи и в самовластии учинено по своим волям и прежние законы порушены». Беспорядки, указанные царем, относятся ко всем сторонам тогдашней жизни: поведение духовенства и мирян, отношение церкви к государству, иерархия, богослужение, народные бесчинства и суеверия и т. п.

Митрополит Макарий утверждает¹⁰³, что составление этих вопросов нельзя приписать царю, что молодой царь не мог обладать такими обширными сведениями, какие находим мы в вопросах, и что ему нужно только приписать честь осуществления мыслей его советников, преимущественно Макария. С этим мнением нельзя однако вполне согласиться. Мысль о созвании собора и честь осуществления ее одинаково принадлежат Макарию и Иоанну. Соборы с давних пор считались в русской земле необходимым средством для обсуждения положения дел, и нет ничего удивительного, что и на этот раз царь и митрополит решились прибегнуть к обычному средству. Что Иоанн не ограничился только тем, что дал ход делу, видно из того горячего участия, которое он принимал в рассматриваемых вопросах, как, например, о церковных вотчинах, о подсудности духовенства и т. п.; подтверждение этого мы находим и в 98 и 101 главах Стоглава, где приводятся совещания Макария с царем. Нельзя также сомневаться в том, что Иоанн обладал теми обширными сведениями, которые обнаружены в вопросах, особенно относительно церковных обрядов и мельчайших подробностей богослужения. Московские великие князья и цари вообще отличались знанием церковной обрядности, а Иоанн IV в особенности. Известно, что он весьма любил вступать в богословские прения с иностранцами (Поссевин, Рокита, Бакгорн и др.) и своими сведениями в вопросах религиозных приводил их в изумление.

Стремление царя к изображению отрицательной стороны жизни можно видеть еще в речи его, произнесенной к выборным земли Русской. В послании Иоанна в Кириллов Белоозерский монастырь есть множество указаний на недостатки монашеской жизни, которые, очевидно, должны были быть ему хорошо известны. Наконец, еще более указаний на темные стороны жизни замечаем мы в известной речи его к духовенству в 1575 году. С беспорядками местными, суевериями и т. п. царь мог ознакомиться в своих многочисленных путешествиях, о чем он и сам упоминает в 34 вопросе, «как есмы был в Великом Новеграде и Пскове» (Кож., 56 стр.).

Но, не отвергая участия царя в составлении вопросов, нельзя однако вполне их приписывать ему. В вопросах есть много данных, указывающих на то, что и Макарий принимал большое участие в их составлении. В них весьма часты, например, такие указания на порядки и обычаи Новгородской епархии¹⁰⁴, какие мог дат только человек, весьма близкий к этим местам. Здесь мы встречаем вопросы, которые уже были затронуты Макарием в Новгороде, например, в 9 вопросе (об игуменах) недостатки игуменов указываются те же, что и в уставной грамоте св. Духову монастырю, в 18 – о пьянстве монахов, в 37 – о мужско-женских монастырях, во втором 12-м о духовниках монахах в женских монастырях и т. п.

Ответы на царские вопросы от лица всего собора составлены, как можно заключать по изложению, несколькими лицами, но главная редакция всего Стоглава и большая часть ответов бесспорно принадлежат митрополиту Макарию. Он был не только по своему сану первоприсутствующим на соборе, но и действительно по образованию и начитанности стоял выше всех других членов, более всех был знаком с церковными законами, и потому естественно имел преимущественное влияние при составлении и формулировании соборных решений. Кроме того, в этом убеждает нас сличение многих мест Стоглава с сочинениями Макария, явившимися раньше собора. Так 3 и 33 главы часто представляют выдержки из послания Макария в Свияжск¹⁰⁵, 52 глава – из послания к царю в Казань¹⁰⁶, постановления собора о церковных имуществах основываются на тех же данных, какие мы находим в «Ответе» Иоанну, писанном раньше соборного постановления¹⁰⁷. В 35 главе, в которой помещен «указ поповским старостам», постоянно встречаются указания на Московский Успенский собор (Пречистая соборная), вместо общего указания на «святителя» встречается «митрополит», так что вполне естественно предположить, что указ был сначала составлен для московских старост Макарием и затем на соборе принят был за общее руководство и помещен в постановлениях в первоначальном виде¹⁰⁸. Даже современники признавали Макария главным составителем Стоглава, что видно из того, что многие отдельные главы из Стоглава в рукописях приписываются ему¹⁰⁹. Даже весь Стоглав носил название Соборного Уложения царя Ивана Васильевича и митрополита Макария, как это видно из одной грамоты Троицкого монастыря 1555 года¹¹⁰.

Стоглав имел целью указать те нравственные язвы, которыми страдало Русское государство, и дал средства к уврачеванию этих язв. На сколько рекомендованные Стоглавом средства были целесообразны и спасительны, об этом поговорим после, а теперь займемся вопросом, в чем видели составители собора эти язвы, или поисшатавшиеся стороны современной им жизни, и что считали средствами, могущими их уничтожить.

Касаясь преимущественно церковно-юридических вопросов, Стоглав не оставлял без внимания и обыкновенных явлений народной жизни, ее нравов и обычаев, казавшихся ему ненормальными. Более всего останавливали на себе внимание его составителей вопросы о праве монастырей владеть населенными землями, о духовном суде и администрации, о поставлении священников, об образовании и др., которыми теперь и займемся.

Древний склад русской жизни вызвал особое направление народного духа – мистико-аскетическое. Направление это выразилось как в особых взглядах на жизнь, так и в высшей степени сочувственном отношении к представителям идеи аскетизма – монахам. Одним из проявлений этого сочувствия был надел монастырей недвижимою собственностью, который практиковался с первых же времен появления на Руси монашества. Доброхотные даяния способствовали накоплению в монастырях движимых и недвижимых богатств, которые, вместе с обширными привилегиями, получаемыми от правительства, давали возможность расширять свои владения и привлекать на монастырские земли крестьян; таким образом монастырские владения до того увеличились, что в век Стоглава, по отзыву одного иностранца (Адама Климента), монастыри владели третьею частью всей тогдашней России. Такое накопление богатств в монастырях, как с одной стороны не могло не остаться без пагубного влияния на монашескую жизнь, так с другой стороны не могло быть приятно для светского правительства, вследствие чего в XV и XVI столетиях стало появляться много протестов против такого порядка вещей. Начало положил Иоанна III, завладевший в 1477 г. частью епископских и монастырских имуществ Новгорода. В 1503 г. он велел рассмотреть собору, следует ли монастырям владеть землями; против владения вооружились ревнители древнего отшельничества; но, не смотря даже на сочувствие царя, они должны были уступить Иосифу, выставившему такие исторические и юридические основания и свято-отческие предания, что великому князю оставалось только отказаться от своего намерения. Таким образом, дело оставалось неразрешенным до времен Стоглавого собора, когда его опять выдвинули на сцену.

Иоанн IV, подобно деду своему, был против владения монастырей имуществами. Возникновению такого взгляда главным образом способствовали государственные интересы; но не оставались без последствия и убеждения партии, противной иосифлянам, которая тогда еще пользовалась большим влиянием на государя. Царь, как видно, хотел окончательно решить этот вопрос на соборе, и не в пользу иосифлян, но такому намерению его всеми силами воспротивился Макарий. Лишить монастыри и вообще все высшее духовенство его материальных средств, по его мнению, значило уничтожить одну из важнейших основ церковного благочестия, поколебать все стройное здание, столь долго и с такими усилиями созидаемое его предшественниками. Подобно одному из них, митрополиту Симону, он решился восстать против своего государя и в особом послании категорически изложил свои мнения. Послание это носит название «Ответ Макария, митрополита всея Руси от божественных правил святых апостол и отец седми соборов и поместных.... и от заповедей святых православных царей к благочестивому царю и великому князю Ивану Васильевичу о недвижимых вещех, вданных Богови в наследие благ вечных»¹¹¹.

Ответ начинается воззванием к царю слушать и внимать сказанному и затем, рассудив, избрать душеполезное и вечное, а тленное и мимотекущее мира сего полагать ни во что, так как они переходящи; вечны только добродетель и истина. За этим энергическим вступлением следует изложение исторических и юридических оснований, могущих иметь обязательную силу для государя. Сначала идут указания на царей греческих. От первого христианского царя Константина ни один греческий царь не осмелился отнимать у церквей и монастырей вданных им в наследие благ вечных недвижимых и движимых вещей, боясь осуждения от Бога, св. апостол и отец седми соборов страшныя, грозныя и великия ради заповеди. Ибо по внушению св. Духа отцы соборов возгласили: «если какой-нибудь царь или князь похитит, или возмет вданныя церквам и монастырям недвижимыя вещи, тот от Бога осуждается, как святотатец, а от св. отцев проклят на веки». И потому греческие цари не только не отнимали, а напротив сами дарили, как, например, Константин папе Сильвестру. Затем следует известная подложная грамота папе Сильвестру, которая помещена и в Стоглаве (60 гл.). Равным образом, продолжает Макарий, и в России от первого прадеда царского св. Владимира и до Иоаннова христолюбивого царства все русские цари, боясь наказания от Бога, не смели коснуться церковных имуществ, но сами недвижимые вещи в наследие благ вечных им вдавали. Св. Владимир назначил церкви десятую часть, и в завещании (которое приводится здесь и в 62 гл. Стоглава целиком) проклял всех нарушающих права церкви. Подобно ему князь Андрей Боголюбский и другие князья давали «многы имения и слободы и з даньми, и села лучшия и дани и десятину во всем и в стедах своих и торг десятый во всем своем царстве», и Божиим милосердием все их жалования в святейшей митрополии русской и до сего дня никем недвижимы и невредимы сохраняются; если иногда и оскорбляются злыми людьми, то по воле Бога опять наполняются, потому что все это посвящено Богу, и никто не может оскорблять или поколебать церковь Божию: она выше и тверже небес, шире земли, глубже моря, светлее солнца и основана на камне, сиречь на вере Христова закона. Даже неверные и нечестивые царя монгольские не отнимали ничего у св. церквей, но давали ярлыки св. митрополитам с великим запрещением, чтоб церковные имущества ни от кого не обидимы и недвижимы были до скончания царства их (следует ярлык Узбека, данный митрополиту Петру).

«Коль же паче следует тебе, благочестивый государь, показать свою веру к Богу и тщание к монастырям и церквам и не отнимать у них имений, но подавать. Ибо тебя паче всех царей Бог возвысил и почтил: ты единовластный царь во всем великом Российском царстве и самодержец и знаешь хорошо Христов закон и св. отец заповеди «вся тебе божественная писания в конец ведущу и на языце носящу».

Затем от представителей светской власти Макарий переходит к представителям духовной. И им тоже на всех соборах запрещено продавать и отдавать недвижимые стяжания церковные. «Если какой-нибудь святитель, или игумен, или монах дерзнет продать или отдать церковная недвижимая вещи», говорит правило вселенских соборов, «князю или вельможам земли своей, то продажа не считается действительною, а продавшие будут осуждены св. Троицей и устроены идеже червь не умирает и огнь не угасает, потому что гласу Господню противятся глаголющу: не творите Отца моего дому купленнаго моего».

Правило это соблюдали все греческие и русские митрополиты, «тем более подобает мне смиренному, хотя недостойному такого святительскаго сана, даже не осмелиться таковая страшная дерзати или помыслити уступить или продать что нибудь из церковных имуществ. Не буди того и до последняго нашего издыхания и избави всех нас, всесильный Боже, и сохрани от такого законо-преступления и не допусти быть тому не только при нас, но и после нас. Не удивляйся моим словам, царь: как св. отцы уставили и заповедали, так и мы мудрствуем я до последняго своего издыхания. Мы все люди, плавая в «многоильенном» сем море, не знаем, что будет с нами, но бояться нам следует только небеснаго серпа, которой видел пророк Захария, уготованнаго на всех обидящих, неправедно судящих и нарушающих клятвы. Я во время своего рукоположения среди церкви пред тобою, царь, и всем народом клялся «судьбы, оправдания и законы наши хранити и пред цари за правду не стыдитись», и если мне теперь и понуждение будет от самого царя или вельмож его говорить что нибудь не по божественным правилам, то не послушаю их, если и «смертью претят». И потому прошу и умоляю твое царское величество и много со слезами челом бью, не вели взяти у Богородицы и великих чудотворцев из дому тех недвижимых вещей».

Это прекрасно составленное и с необычайной энергией и твердостью написанное послание представляет весьма редкое явление в русской литературе. Оно произвело сильное впечатление на царя Ивана Васильевича, и вопрос о церковных имениях был предложен собору совершенно не в такой форме, в какой предполагалось. Царь обратил внимание только на дурное управление монастырей имуществами и на излишнюю заботливость о приобретении новых имений. Собор (75 глава) постановил прекратить беспорядки в управлении имениями и запретил докучать царю просьбами о новых пожалованиях.

Постановления собора после их составления были посланы для рассмотрения в Троицкий монастырь бывшему митрополиту Иосафу, бывшему архиепископу Ростовскому Алексею и нескольким другим заштатным духовным лицам – всем, как мы увидим, принадлежавших к партии, противной Иосифлянам. Это обращение к бывшим не у мест сторонникам заволжских старцев объясняется, когда мы обратим внимание на то, что в числе лиц, рассматривавших вместе с Иосафом постановления Стоглава фигурирует Благовещенский поп Селиверст¹¹². Как и следовало ожидать, противники Иосифлян преимущественно обратили внимание на старые спорные пункты собора 1503 г. Прежде всего они потребовали, чтобы в соборном списке 1503 года, приведенном в одной из глав Стоглава, где в числе игуменов, присутствовавших на соборе, упомянут только один Иосиф Волоцкий, были упомянуты и другие честные игумены и старцы, которые житьем были богоугодны и святое писание твердо и разумно знали и которых имена можно узнал у боляр старых; но в Стоглаве имя Иосифа упомянуто потому, что приводится его мнение относительно вопроса о вдовых попах (79 гл.), мнение, совершенно противоположное мнению заволжских старцев, и потому упоминать их имена было совсем лишним. Требование Иосафа и его сторонников иначе нельзя объяснил, как желанием напомнить царю, что мнений Иосифа Волоцкого не все держатся, и что есть еще и иные <мнения> честных и богоугодных игуменов и старцев, которые также следует принимать во внимание при уложении постановления собора.

Иосаф прямо не коснулся вопроса о монастырских имениях, но вероятно, пользуясь влиянием Сильвестра, успел настоять на том, чтобы этот вопрос вторично был рассмотрен на соборе. 11-го мая (101 гл.) царь Иван Васильевич вместе с митрополитом и всем собором постановили: разрешить впредь покупать духовным лицам имения только с особого царского разрешения, все неправильно записанные или за долги отнятые имения возвратить прежним владельцам и, наконец, отменить все милостыни, назначенные церквам в малолетство государя.

Другой вопрос, которой обращал на себя внимание всех лучших людей того времена, был вопрос о духовном суде в о способе прекращения всех беспорядков и неурядиц, которыми он всегда отличался. До Стоглава судом заведовали владычные наместники, бояре, дьяки и, так называемые, десятильники. Как видно, многие вооружались против этих десятильников, и собор не отменил их только потому, что они существовали при св. митрополитах Петре, Алексие и др., но все-таки он признал необходимым присутствие на суде выборных поповских старост и десятских, которые должны были наблюдать за поведением десятильников и в случае злоупотреблений доносить владыке. Они также должны были заботиться о правильной доставке святительских даней и пошлин и вообще каждый в своем округе наблюдал за церковным благочинием и за исполнением обязанностей духовенством. Относительно суда святительских бояр Стоглав постановил, чтобы и на их суде сидели старосты поповские, пятидесятские и десятские вместе с земскими судьями; судные списки должны были представляться святителям, которые и чинили окончательный приговор.

Иоанн в своих вопросах обратил внимание на безнравственность черного в белого духовенства, на полнейшее непонимание ими своих обязанностей, на безграмотность ставленников и т. п. Собор создал правила о собраниях священников для совещаний о церковных делах, поручил поповским старостам и десятским смотреть за нравственностью священников, присутствовать в их совещаниях, в руководить ими.

Как ни низок был уровень образования в тогдашнем русском обществе, но и при тогдашних самых умеренных требованиях бросалось в глаза крайнее невежество людей, избранных нравственными и религиозными руководителями народа. Священники необходимы были для народа, а грамотных людей взять было негде; малограмотные ставленники говорят: «мы де учимся у своих отцев или мастеров, а инде нам учитися негде; сколько отцы наши и мастеры умеют потому и нас учат»; а учители отцы и мастеры, замечает Стоглав, и сами мало знают, потому что учиться им негде. Прежде в Москве и в Новгороде много училищ было и потому тогда грамоте и писати и пети и чести гораздых много было, певцы и четцы славны были по всей земле и доднесь (25 гл.). При таком бедственном положении собор не выдумал лучшей меры, как приказать во всех градах выбрать добрых священников и диаконов, грамоте чести и писати гораздых, и в их домах открыть училища. В училищах должны были учить псалмопению, чтению налойному и пению, и канарханию по церковному чину; учители должно были учить всему тому, что сами умеют, по данному им от Бога таланту, ничтоже скрывающе. Уча, нужно было иметь в виду, чтоб ученики впредь не только сами могли заниматься, но и других пользовать и учить всему полезному. Особенное внимание обращает Стоглав, чтоб ученики воспитывались в строгой нравственности (26 гл.).

Решив таким образом вопрос о первоначальном образовании, отцы Стоглава совсем не коснулись вопроса о просвещении в применении к высшему духовенству. А как необходимо было оно, видно из самого Стоглава. Лучшие представители русской церкви не считали противозаконным основываться на апокрифических сказаниях, подложных правилах и неверных выдержках из Св. Писания, произвольно их толковать и т. п.; они же узаконили под страхом анафемы такие обряды и обычаи, как двуперстное сложение, сугубая аллилуйя, небритие брады и усов и другие им подобные. Напрасно стали бы мы оправдывать в этих прегрешениях Стоглава митрополита Макария. Он был человек своего времени, воспитавшийся при таких условиях, при которых возможно было появление целого ряда замечательных людей, впадавших в такие же, как и он, ошибки по недостатку надлежащего образования. Сам Макарий чувствовал свою несостоятельность в этом отношении; в одном из своих сочинений он пишет: «если где написано ложное и отреченное слово, и мы того не возмогохом исправити и отставити, о том от Господа Бога прошу прощения». Как шатки были у него убеждения относительно некоторых узаконенных им обычаев видно из того, что в Четьях Минеях он поместил «прение философа Никифора Панагиота с Азимитом», в котором доказывается правильность троеперстия, указ о трегубой аллилуйи и т. п.

Собор обратил, однако, внимание на неправильную переписку книг св. писания. Это можно объяснить влиянием сочинений Максима Грека, усердным чтецом которых был, как мы видели, Макарий. Максим оставил множество сочинений, в которых доказывал необходимость и важность исправления книг. Сам Макарий, усердно занимаясь собранием и пересмотром рукописей, на самом деле мог познакомиться с неудобствами, происходящими от неправильной переписки и от недостатка хороших переписчиков. Макарий, рассмотрев этот вопрос, как и Максим Грек, главною причиною неисправности книг считал малограмотность писцов и великое небрежение о церковных книгах со стороны служителей и пастырей церкви; вследствие этого собор установил род особой цензуры, поручив ее поповским старостам и десятским; они должны были осматривать все священные и церковные книги, находить неправильные, с описками, исправлять такие соборне, по правильным спискам; писцам же велено писать только с добрых рукописей, и продавать рукописи после пересмотра их священниками, которые приглашались иметь в этом деле особенное тщание, чтобы «совершить и исправить, елика их сила, за то им от Бога великая мзда, от царя честь, от собора благословение и от всего народа благодарение» (гл. 27, 28).

Самая главная заслуга Стоглава и преимущественно Макария в этом отношении – в открытии первой в Московской Руси типографии; она была специально открыта для печатания священных книг по исправленным образцам. В послесловии апостола 1564 г. <…>повеле составити – дело печатных книг ко очищению и исправлению ненаучных и неискусных в разуме книгописцев»¹¹³. <…> типографщики Иоанн Федоров и Петр Мстяславец пользовались покровительством митрополита Макария и, только благодаря этому могли заниматься своим делом, несмотря на всеобщее предубеждение против типографии, поддерживаемое и распространяемое неучеными и неискусными в разуме грамотеями-переписчиками и суеверами и фанатиками.

Установив правила для переписчиков книг, Стоглав не мог не обратить внимания и на иконопись. Макарий был сам иконописцем, потому крайне любопытны те требования, какие он предъявлял людям, желающим заниматься этим искусством. Иконописцы должны быть людьми благочестивыми, кроткими, воздержными, <…> целомудренными; за поведением их и жизнью должны наблюдать духовные отцы под надзором епископов, которые лучших по искусству и жизни представляют царю; всех же вообще иконописцев следует почитать паче простых человек. Затем следуют наставления, как должны писать иконописцы, «по образу и по подобию и существу, смотря на образцы древних живописцев, как греки живописцы писали и Андрей Рублев, a от своего смышления и по своим догадкам божества не описывать».

Наравне с неправильными переводами и подлинниками ревнители православия не могли переносить распространения в обществе, так называемых, отреченных книг, под которыми разумелись не апокрифы, сплошь и рядом и ими самими не отличаемых от канонических книг, но книги, составлявшие почти всю тогдашнюю светскую литературу. Стоглав постановил: «по всем городам царю свою царскую грозу и заповедь учинить, чтобы христиане еретических, богомерзких книг у себя не держали и не читали, а которые учнут держать и честь, им быть от царя в великой опале и в наказании, a от святителей в отлучении и проклятии».

К еретическим и богомерзким книгам Стоглав относил Рафли (ράμπλιον), астрологическое сочинение, в котором говорилось о влиянии звезд на жизнь человека, Шестокрыл – астрологические таблицы Эммануила Бен Иакова, Аристотелевы врата (secreta secretorum de vehimine, de sanitatis conservatione, de phisionomia) – сборник сведений по астрологии, медицине и физиономике, Острономий Зодий (сказание о двоюнадесяти зодиакальных знаках), Альманах календарь с предсказаниями и приметами, Звездочетье – предсказания по планетам, Воронограй –гадание по голосам птиц и «ины составы и мудрости и коби (гадания по приметам) бесовския, которыя прелести от Бога отлучают».

Если высшим, грамотным слоям общества дух времени, представителями которого являлись отцы собора, запрещал чтение единственных тогда книг светского содержания, то естественно было ожидать, что он не оставит без внимания и народных увеселений, тем более, что к ним примешивалось тогда множество суеверных обычаев и языческих обрядов. Отцы собора вооружаются против обычая сходиться на Троицкую субботу с скоморохами гудцами на кладбищах и проводить там время в попойке, пляске и песнях. Запрещены пляски и игрища накануне Иванова дня, Рождества и Крещения, в великий четверг, в первый понедельник после Петрова поста, когда ходили в рощу и там устраивали «бесовские потехи». Исходя из того исключительного взгляда на предметы, который принадлежит к характеристическим признакам современной им эпохи, отцы собора вместе с языческими увеселениями запретили все мирские забавы, как например, шахматы, зернь, гусли, сопели, всякое гудение, позорища, переряживание, вьюнец (хороводы), кормление и хранение медведей и других животных ради глумления и т. п.

Уже из этого весьма неполного обзора деятельности Стоглава можно видеть, что именно по мнению Макария и других отцов собора могло вывести Московскую Русь XVI века из той безурядицы и неустройства, в котором она находилась. «В коейжде стране», говорит Стоглав, «законы и чины не приходят друг ко другу, но своего обычая кийждо закон держит; мы же православнии, закон истинный от Бога приемше, разных стран беззакония осквернихомся, обычая злая от них приимше, и сего ради казнит нас Бог за таковая преступления» (39 гл.). Нужно было отказаться от всех новых злых обычаев, нужно было вернуться к той счастливой старине, когда строго соблюдались древние апостольские правила и постановления, когда служили по книгам правильным, книг отреченных не читали, и когда поэтому христианские обычаи и законы не шатались и не были порушены.

Чтобы водворить опять на Руси эту идеальную старину собор издал целый ряд постановлений, в форме запрещений, причем незаконность запрещаемого выводилась из Св. Писания, правил св. апостол и отец, разных уставов и т. п. Такого рода доказательства были вполне в духе своего времени и только они одни имели обязательную силу для всех. Точно также и те преобразования, которые собор счел нужным произвести в сфере духовной администрации и суда, он везде подтверждает каноническими законами.

Путь, который избрал Стоглав для проведения в общество своих постановлений, отличается истинным христианским характером и делает большую честь его составителям. На первом плане поставлены духовные средства, увещания и убеждения; наказание большей частью ограничивается церковною эпитимией, и только в весьма редких случаях предоставляется царю, его «царской заповеди и грозе».

Из всех членов собора, как видно, только один Макарий ревностно старался приводить в исполнение его постановления. Им лично отправлено было в разные места множество грамот и посланий с пояснением и толкованием новых постановлений. Из таких грамот сохранились следующие: 1) грамота в Симонов монастырь архимандриту Алексию, в которой Макарий вкратце упоминает о разных постановлениях собора, приглашает молиться об устроении земском, тишине и здравии государя, и просит, чтобы все, что в грамоте писано, «потщалися духовне и телесне исправити елика ваша сила». К грамоте приложены 44, 50, 51, 52, 75, 76, 67, 68, 31 и царских вопросов 68-я главы. 2) Грамота к архиепископу Новгородскому Серапиону, в которой говорится про «праздничное», тиунские алтыны, о духовном суде, запрещается приводить попов к полю и в крестному целованию, о ставленниках и т. п. 3) Грамота к белому духовенству во Владимир и 4) Наказная грамота к белому духовенству в Каргополь; в последних двух приводятся выдержки из Стоглава, имеющие отношения к белому духовенству, как, например, о поповских старостах, суде, ставленниках и т. п. Для возбуждения большей ревности у епископов к исполнению постановлений собора, царь и митрополит в 1554 г. говорили «о прежнем соборном уложении, о многоразличных делах и чинех церковных, которыя дела исправилися и которыя еще не исправилися; и царь государь богомольцам своим говорил, чтобы Бог дал вперед и прочия дела исправлены были». О том же рассуждали и в 1555 году¹¹⁴.

Типография, открытая Макарием для распространения исправленных книг, пользуясь его покровительством, занималась своим делом до его смерти, когда, лишившись своего защитника, была разрушена нафанатизированным народом, и типографщики должны были бежать за границу. После смерти Макария была нарушена и столь энергично защищаемая им неприкосновенность церковных имений. В 1573 году запрещено было записывать вотчины за большими монастырями, а в 1580 и все монастыри лишились права получать имения по завещаниям.

В продолжении 150 лет после Стоглавого собора, все иерархи русской церкви пользовались и руководились его постановлениями. Собор 1667 года наложил анафему на Стоглав за его известные ошибки, «зане той Макарий митрополит и иже с ним мудрствовали невежеством своим безразсудно, якоже восхотеша, сами собой, не согласием с греческими и древними славянскими харатейными книгами, ниже с вселенскими святейшими патриархами о том советовашся». Но эта анафема не помешала патриарху Адриану руководиться Стоглавом при составлении в 1700 году нового уложения¹¹⁵, и хотя Стоглав, согласно постановлению 1667 года, считался «якоже не бысть» в продолжении весьма долгого времени и даже вследствие ложных опасений не издавался, но в настоящее время, благодаря беспристрастным его исследованиям, он занял должное место в истории Русской церкви, и всеми признаны заслуги его составителей.

В одно время с уложением Стоглава, Макарию и другим представителям русского духовенства пришлось бороться с последними проявлениями того религиозного брожения, которое так волновало русскую церковь в XV столетии. Ересь жидовствующих, несмотря на страшный разгром, не прекратилась: тайных ее сторонников оставалось довольно много, особенно среди бояр и монашествующего духовенства. В рассматриваемое время главное гнездо ереси бело среди белоозерских (заволжских) отшельников, откуда вышли почти все тогдашние главные еретики.

Некоторые утверждают, что ересь 1554 года явилась под влиянием западно-европейской реформации. Уже Курбский видел в ней «лютерскую лесть», и действительно в этой ереси замешаны какие-то иноземцы – аптекарь Матвей Литвин и Андрей Хотяев, латынник. Если и допустить влияние западно-европейской реформации, то только в том смысле, что, благодаря ей, заметно стало некоторое обновление ереси, которая однако возникла самобытно на русской почве и развилась преимущественно из учения жидовствующих.

Ересь обнаружилась следующим образом: некто Матвей Семенович Башкин стал часто ходить к благовещенскому священнику Симеону и давать ему разные «недоуменные» вопросы. Симеон поспешил доложить об этом царю, но Иоанн на его донос не обратил никакого внимания. В Москве появилось множество неодобрительных толков о Башкине, и Симеон принужден был обратиться с докладом о нем к митрополиту Макарию¹¹⁶; тогда велено было схватить Башкина и начать над ним розыск. Сначала Башкин не хотел давать показаний, но потом усмирился и по приказанию митрополита «своею рукою исписа и свое еретичество и свои единомышленники». Главная его вина заключалась в том, что он все Св. Писание называл баснословием и совершенно произвольно толковал Апостол и Евангелие. В числе своих единомышленников, кроме вышеупомянутых иноземцев, Башкин назвал Заволжских старцев, которые «утверждали его в его злобе», и бывшего Троицкого игумена Артемия, любимца Сильвестра. Митрополит усердно принялся за это дело и, как говорит Курбский¹¹⁷, «повелел везде имать еретиков, хотяще истязати их о расколех их, и где елико аще обретено их, везде имано и провожено до места главнаго Московскаго, паче же от пустынь Заволжских». Собор был созван в 1554 году и начал свое дело исследованием вины товарищей Башкина, которые не сознавались в ереси. На соборе была прочитана книга Иосифа Волоцкого против еретиков, «Светило православия», как ее называл митрополит и другие чины собора. Но не мог перенести такого торжества Иосифлян единственный епископ, не принадлежавший к их партии, Кассиан Рязанский. Он подал голос за осужденных и стал порицать книгу Иосифа, утверждая, что в ней находятся неверные свидетельства но, как и следовало ожидать, не имел успеха. Он скоро должен был оставить епископию, и о его смерти сложилась легенда, что будто бы он за свое дерзновение лишился руки и умер в страшных мучениях – у него повернулась назад голова¹¹⁸. Башкин был осужден на заточение в Иосифов монастырь, а сообщники его, кроме Артемия, были отданы под монастырский присмотр, «да не сеют злобы своея роду человеческому»¹¹⁹.

Привлеченный к ответственности по показанию Башкина, Артемий обвинялся в том, что хулил книгу Исифову, хвалил немецкую веру, не считал еретиками Курицына, Рукавого а др., и т. п. На соборе он осмеливался защищать пред митрополитом Башкина, и за все свои вины был осужден на заточение в Соловецкий монастырь. По этому случаю митрополит Макарий отправил в Соловецкий монастырь грамоту¹²⁰, в которой сначала упоминает о соборе против Артемия и Башкина, о винах их, затем предписывает Артемия держать в «молчальной келии», ни с кем ему не беседовать, ни послание писать, ниже принимать от кого. За ним должен надзирать пресвитер и испытывать, когда он будет каяться, истинно ли его покаяние. Запрещалось давать ему какие либо книги кроме молитвенных, и игумену поручалось надзирать даже за сторожем и священником, которые будут входить с ним в сношения, дабы он не увлек их своими еретическими разговорами. Дозволить причаститься ему можно было только перед смертью.

На этом же соборе 1554 г. рассматривалось дело дьяка Висковатого. Мы видели, какое внимание на иконопись обратил Стоглавой собор. В конце 1553 г. на одном из соборных заседаний царь полюбопытствовал узнать, как исполняются постановления Стоглава, в частности же относительно иконописи. Когда Макарий отвечал, что для надзора за иконописью назначено четыре старост-иконников, поднялся дьяк Висковатый и стал заявлять сомнение, следует ли изображать на иконах Бога Отца и бесплотные силы. Митрополит ответил, что рисуют Бога Отца по пророческим видениям и древним подлинникам, и предостерегал Висковатого, чтобы он знал свои дела и, мудрствуя против еретиков, не попал сам в еретики. Но, несмотря на это предостережение, через несколько недель Висковатый снова и уже письменно стал заявлять свои мнения. Он писал, что после пожара 1547 г., когда погорели храмы и иконы, государь послал за иконами в Новгород, Псков, Смоленск и другие города. В Благовещенском соборе, где был протопоп Сильвестр, новгородские и псковские живописцы списывали под его наблюдением и руководством новые образа, и в них Висковатого поразило то, что они были писаны «без свидетельства, на разные образцы, не согласно со стариной»; Сильвестра он обвинял в единомыслии с Артемием и в новых его иконах видел еретические мудрствования. Так например, изображение Сына Божия при сотворении мира в виде Ангела он объяснял тем, что здесь проводится мнение Башкина о неравенстве лиц пресвятой Троицы¹²¹.

Сильвестр оправдывался пред Макарием и просил рассмотреть это дело на соборе. Макарий согласился и на соборе 1554 г. были разобраны по порядку все недоумения Висковатого, и на каждое митрополит давал обстоятельный ответ. Главным образом Висковатого смущало то, что на иконах писали пророческие видения, невидимые и бесплотные силы, человекобразные изображения добродетелей и пороков и т. п. Разрешая недоумение, митрополит указывал внутренний смысл изображений на иконах и древние подлинники, с которых они списывались. Рассмотрев дело, собор сначала отлучил от церкви Висковатого, но когда он покаялся, ограничил наказание трехлетней епитимией – «за то, что о св. иконах сомнение имел и вопил, возмущал народ, православных христиан, в соблазн и в поношение многим». Относительно же новых икон постановлено, что так как на 7 Вселенском и других соборах новым иконам запрещения нет, то нет основания и теперь их запрещать. Кроме того, Висковатому поставлено на вид 64-е правило Трульского собора: «не подобает пред людьми простым людям учительнаго слова подвигнути или учити, сан себе учительский утворяя, но внимати от Господа преданному чину».

Из всего этого дела видно, что Висковатого главным образом обвинили за то, что он судил о предметах религиозных, рассуждал там, где требовалось беспрекословное повиновение духовенству. Естественно, что духовенству такое вмешательство не могло нравиться, и если Висковатый отделался так легко, то, во всей вероятности, только благодари тому, что он играл важную роль в партии противников Сильвестра и Адашева, к которой принадлежала и большая часть членов собора.

Через год после осуждения Башкина и Артемия собор рассматривал дело новых еретиков – Феодосия Косого и других Белоозерских старцев. Учение Косого сходно с учением Башкина и служит как бы его продолжением. Косой прямо отрицал все то, что составляет сущность христианства, основывая однако свое отрицание, подобно своим предшественникам, на почве самого же христианства. Опровергая Новый Завет, он, как и жидовствующие, ссылался на книги ветхозаветные, предания церковные пытался опровергать писаниями св. отцов и наоборот. Косой восставал против высшего духовенства, монастырей и т. п. Вообще его учение, насколько оно известно из сочинений Зиновия Отенского, было дальнейшим развитием ереси жидовствующих и вместе с тем последним ее словом. Соборные акты дела Косого не сохранились и потому нельзя определить участие в нем Макария. Известно только, что еще до окончания дела Феодосий со своими товарищами бежал в Литву.

Так кончилось при Макарии это замечательное движение в русской церкви, начавшееся в 15-м столетии и так упорно державшееся, несмотря на всевозможные строгие преследования со стороны противников. К чести Макария нужно заметить, что несмотря на свои Иосифлянские убеждения, он не строго придерживался рекомендуемых Иосифом правил против еретиков, в роде, например, следующего: «неверующих во святую Троицу повелеваем мечем посекти и богатство их на расхищение предать; повелеваем мучить их казнями лютыми, наравне с ворами в разбойниками». Напротив, наказания, налагаемые Макарием на еретиков, можно назвать даже снисходительными, особенно если обратим внимание на время, в которое он жил и действовал.

В 1552 году Макарий сделал драгоценный вклад в свой митрополичий Успенский собор: вновь пересмотренный и значительно дополненный список Четий Миней. В то же время другой экземпляр своего труда он поднес царю Ивану Васильевичу. Таким образом было кончено это знаменитое дело Макария, которого одного достаточно, чтобы сделать его имя славным в летописях русской истории и литературы.

Минеи Четии (μήν – месяц, четии – от читать) представляют, как видно из заглавия, месячные чтения, для православных христиан приличные. Это громаднейший сборник разного рода сочинений, состоящий из 12 книг, в которых заключается не менее 27,057 страниц или 13,528 больших листов.

Макарьевские великие Минеи Четии были первым сборником такого объема и такого содержания в русской литературе. Сохранилось нисколько миней XV века, но они все имеют характер местный и отличаются весьма небольшим объемом¹²². В сборниках разных сочинений, переводных и оригинальных, преобладающим элементом были церковно-поучительные произведения, слова и поучения на церковные праздники, похвальные слова, в честь святых и только изредка жития их. Чаще всего в них попадаются слова Василия Великого, Иоанна Златоустого, Афанасия Александрийского, Прокла Константинопольского и других, а из славянских проповеди Климента Величского в Григория Цамблака. Такого рода сборники, как кажется, и послужили первообразом Четий Миней Макария. Но он поставил себе задачу гораздо шире прежних составителей сборников и сообразно господствующему направлению общества, выразившемуся в стремлении к централизации, задался целью собрать все книги, какие только были в русской земле. Макарий начал свою работу в 1529 году и, как он говорит, «писал и собирал эти святые книги в одно место многим имением и многими различными писарями, не щадя серебра и всяких почестей; особенно много трудов и подвигов подъял от исправлений иностранных и древних речений, переводя их на русскую речь, и сколько нам Бог даровал уразуметь, столько и смог я исправить»¹²³.

Все главнейшие сочинения, вошедшие в состав Макарьевских Четий Миней, можно разделить на следующие группы:

1) Книги священного писания и толкования на них: 4 Евангелия, все апостольские Послания и Деяния, из ветхозаветных семь исторических, четыре учительных, Псалтирь в трояком виде – с толкованиями Афанасия, Брунова и Феодорита и шестнадцать пророческих книг.

2) Патерики: 1) Синайский или лимонарь – жития святых синайских, палестинских и египетских; 2) Иерусалимский – отцов иерусалимских; 3) азбучный, в котором жития помещены по алфавиту; 4) Египетский –египетских черноризцев; 5) Скитский – жития святых отец горы Синайской; 6) Печерский – жития киево-печерских святых; 7) патерики св. Ефрема Сирина, Григория Двоеслова, папы Римского и др.

3) Прологи или синаксари, пополненные словами на праздники, заимствованными из торжественников.

4) Разные сочинения отцов церкви и святых, русских и греческих, как, например, Златоструй – беседы Златоуста на книгу Бытия, Маргарит и Великий Златоуст – сборники с избранными его сочинениями и поучениями, Катехизические поучения (оглашения) Кирилла Иерусалимского, Лествица Иоанна, Книга о постничестве, Шестоднев и другие сочинения Василия Великого, книга о небесной иерархии Дионисия Ареопагита, Небеса Иоанна Дамаскина, книга его о восьми частях речи, книга Мефодия епископа Патарского, Слова и сочинения Григория Богослова, Ефрема Сирина, Григория Антиохийского, Нектария патриарха и многих других, сочинения Григория Цамблака, Послания Феодосия Печерского, Слово Кирилла Туровского, Послания митрополитов Киприана, Фотия, Ионы, Просветитель и Устав Иосифа Волоколамского и др.

5) Сочинения, не принадлежащие святым, но пользовавшиеся уважением и распространением на Руси: Пчела, Златая Цепь (нравственные наставления о молитве, милостыне, посте и разных добродетелях), книга Иосифа Флавия Евреина, Великая книга Никонская (сочинения Никона Черногорца), сочинения Иоанна экзарха Болгарского, Толкование о священных вещах, Главизны Василия царя греческого к сыну, слова Косьмы Пресвитера, книги Косьмы Индикоплова и др.

6) Путевые записки, например, Странник игумена Даниила, притчи, небольшие рассказы, послания и грамоты русских князей, митрополитов, епископов, Кормчая книга, монашеские уставы, акты и множество других материалов.

7) Старые и новые редакции русских житий, составленные большей частью специально для труда Макария.

Уже из этого весьма неполного перечня сочинений, входящих в состав Четий Миней, можем заключить, какие усилия должен был употреблять Макарий, чтобы собрать всю эту, можно сказать, библиотеку. Однако задача, которую он себе поставил – «собрать все святыя книги, какия обретаются в русской земле», не была им вполне выполнена. В Четиях Минеях нет некоторых книг св. Писания, многих сочинений русских писателей, но это объясняется тем, что, собирая книги, Макарий имел в виду и другую цель – «великую душевную пользу читателей», то есть нравственное их назидание и потому естественно старался прежде всего отыскать сочинения, соответствующие этой цели. Вот почему из книг св. Писания он поместил преимущественно те, к которым мог найти толкования. Наконец, нужно обратить внимание и на то обстоятельство, что дело Макария не ограничивалось только одним собиранием книг. Он должен был их внимательно читать, следить, чтобы где-нибудь не попалось «ложное или отреченное слово», или самому не ошибиться «от неразумия своего», отчего мог бы быть соблазн для читателей. Вместе с тем он имел в виду ясность и удобопонятность изложения и должен был, как он сам говорит в введении, исправлять иностранные (по всей вероятности, болгарские и сербские) и древние речения, переводя их на русскую речь.

Таким образом вполне естественно, что при таком обширном труде Макарий мог упустить из виду многие сочинения, кроме того, многие могли быть ему совсем неизвестны. Но, не смотря и на отсутствие некоторых сочинений, труд Макария имеет громадное значение в русской литературе, так как без него множество замечательных русских сочинений остались бы нам неизвестны, особенно же это можно связать относительно древнерусских житий святых.

Но еще больше заслуга Макария для русской литературы в том, что он своими Четьми Минеями представил нам яркую картину тогдашней русской образованности. В них помещена вся сумма знаний тогдашнего образованного человека, энциклопедия всех известных ему наук. По ним мы можем судить, как не широк был его умственный горизонт, как велика была, вследствие целого ряда неблагоприятных исторических условий, его отсталость в образовании. Почти накануне своего появления в качестве деятельного фактора среди европейских народов, общество все еще не могло покончить с своими средними веками. Все еще тяготело над ним церковно-византийское предание, выразившееся в нем как в национальной и религиозной исключительности, так и в чисто-схоластической системе знаний. Религиозное направление проникало всю его умственную деятельность, и только одно оно имело место в тогдашней науке и литературе. Библия, творения отцов церкви, преимущественно Василия Великого и Дамаскина, книги в роде сочинения Косьмы Индикоплова, множество отдельных статей и рассказов о великих невероятных явлениях природы – вот и весь материал для знаний, которые приобретал образованный тогдашний человека об окружающей его природе. Путевые записки в роде Странника Даниила и т. п. давали ему сведения по географии, а с историей он знакомился по библейским рассказам, хронографам, хроникам и всякого роде житиям святых. Эти последние были больше всего распространены в массе и для тогдашнего общества отчасти заменяли и нынешнюю беллетристику.

Из житий святых больше всего возбуждали интерес, как и следовало ожидать, жития русских святых. На них преимущественно и обратил внимание Макарий при составлении своих Четий Миней. Большую часть остальных входящих в их состав сочинений Макарий находил готовыми, и ему нужно было только заняться исправлением в перепиской их, но не то было с житиями русских святых. Он должен был заботиться об исправлении старых редакции житий, составлении новых, и вообще деятельность его в этом отношении столь важна, что целый современный ему период в русской агиобиографии можно назвать Макарьевским. Для того, чтобы лучше понять все его значение в этой отрасли русской литературы, мы постараемся дать краткий исторический очерк ее развития.

С первых же времен принятия христианства на Руси стали распространяться переводы житий греческих святых (прологи, патерики и т. п.); скоро они сделались любимым чтением грамотных людей и проникли даже в простой народ. Благодаря им, высокие нравственные идеалы христианского подвижничества заменили прежние идеалы физической силы – богатырей; в народном воображении составился целый новый мир, мир образов, сделавшихся вскоре до того излюбленными, что они вошли в область народного творчества. Вместе с тем в обществе естественно явилось желание осуществить новые идеалы, и избранные люди пошли по стопам греческих угодников. Явились русские иноки, отшельники, пустынники, схимники, столпники, которые личным примером еще более вдохновляли народные массы; служа предметом народного почитания, они вызывали целые сказания о себе и своих подвигах, которые передавались или устно, по преданию, или записывались грамотными поклонниками святого. Простодушные сказатели относились с искренней верой ко всему, что только ходило в народе о подвигах святых, и без всякой критики записывали вымыслы народной фантазии; их сказания отличаются крайней простотой изложения, и если в них замечается влияние византийских житий, то только в некоторых приемах, которые, как в эпосе, делаются постоянными в житиях, например, при рассказе о событиях, происходивших со святым во время его детства. Но скоро такого рода жития перестали удовлетворять людей, развивших свой вкус под влиянием искусственной книжной литературы. Явилась потребность переработать эти сказания, подвергнуть их критике и все несогласное с прямой целью – нравственным назиданием читателей, выбросить, прибавив где нужно книжные рассуждения, и все изложить витиеватым языком тогдашних книжников. Такого рода характер приобретают жития в XIV и XV веках. С XV века, главным образом под влиянием наплыва новых, по преимуществу юго-славянских образцов, а также появившихся в России сербов и болгар – слагательный способ составления житий окончательно вырабатывается. Прежняя простота заменяется искусственными литературными приемами, прежний главный и единственный источник, народное предание, заменяется другими, личность слагателя, прежде неизвестная, выступает на первый план, и само житие иногда является только поводом автору выставить на вид свое красноречие, которое заключалось большей частью в напыщенности и растянутости, «плетении словес», как удачно называли его сами слагатели. С этого же времени ко всякому житию, вместо прежней краткой молитвы, стали присоединять похвальные слова в честь святого и описания чудес, совершавшихся по его кончине в разные времена. В этот период русской агиобиографии более всего составили житий сербы Киприан и Пахомий Логофет и русский Епифаний. Благодаря им появилось множество житий святых и угодников Божиих, преимущественно новгородских и московских.

Следующий период русской агиобиографии, начавшийся с XVI столетия, по главному действующему в нем лицу, называется Макарьевским. Характеристическая его черта – проявление и в этой области русской литературы сознания единства Русской земли. До времен Макария каждая область заботилась только о своих местных святых, их преимущественно почитала и им поклонялась, так что, например, Новгородские святые не признавались таковыми в Москве, и наоборот¹²⁴. Иногда даже в житиях святых попадались разные политические тенденции, как, например, в житиях Зосимы и Савватия, Варлаама Хутынского и других¹²⁵. Естественно, что при новом порядке вещей, который возник в Московском царстве, такое положение дел не могло продолжаться, и первый постарался уничтожить эту дисгармонию с общим порядком Макарий. При составлении Четий Миней он, как мы уже говорили, преимущественно обращал внимание на отдел русской агиобиографии, и благодаря своей энергической длительности, дал ей возможность достигнуть такого развития, какого она ни до него, ни после не имела.

Составляя свой сборник, Макарий образовал около себя целый кружок людей, которые работали для его дела. Одних он привлек к себе, не щадя злата, сребра и многих почестей, а другие работали также, как и он, из любви к делу. Таким образом составилось целое литературное общество, одни члены которого рылись в монастырских библиотеках, везде старались найти нужный им материал, другие переписывали разные редакции житий, третьи уже составляли новые жития, или переделывали старые сообразно требованиям времени. Такое общество – явление единственное в то время в Московской Руси. Сам Макарий был в этом обществе не только председателем и редактором, но и ревностным сотрудником. Распределяя работы и исправляя доставленные редакции, он и сам, как говорит один из его помощников, Илья, любил «день и нощь, яко пчелы сладость отовсюду приносити, поискати святых жития. Мнози от святых забвению предани быша, сих убо святитель под спудом не скрывает, но на свещнице добродетели возлагает». Но главной его заботой, как мы уже говорили, было исправление доставленных ему редакций житий со стороны слога. В этом отношении он был сторонником своего учителя, преподобного Пафнутия, который, как сказано в его биографии, не любил слушать тех, которые говорили не от писания, то есть, не церковно-славянским языком¹²⁶. Все житии в Макарьевских Четиях Минеях писаны почти исключительно церковно-славянским языком несмотря на то, что сохранилось много первичных редакций этих житий, писанных языком, довольно близко подходящим к народному и разговорному. Весьма вероятно, что этой своей переделкой жития обязаны Макарию, который, кроме того, от себя внес в простые и безыскусственные первые редакции неизбежную тогда витиеватость изложения. Однако, несмотря на все старания Макария, в житиях его попадаются иногда признаки сербского правописания, результат влияния сербских слагателей, и некоторые особенности местного новгородского говора¹²⁷, что весьма естественно, так как большая часть житий собрана им в Новгороде при помощи сотрудников-Новгородцев.

Кто же были лица, составившие кружок Макария? Летописи и жития сохранили нисколько их имен. Первое место между ними занимает знаменитый дьяк Дмитрий Герасимов, прозванный Толмачем. Его служебная деятельность относятся к временам Иоанна III, когда он явился среди тех новых людей, которые, не будучи знатного происхождения и не пользуясь внешним почетом, были первыми дельцами в государстве. Он хорошо знал латинский язык, был в разных странах Европы и вообще принадлежал к числу образованнейших русских людей своего времени, о чем единогласно свидетельствуют Герберштейн и Иовий, бывшие в тесных с ним сношениях. Герасимов принадлежал к числу ревностнейших борцов против жидовствующих¹²⁸ и последние годы своей жизни провел в Новгороде при Макарие. «В старости мастите», говорит летописец, «раввуни своему от всея душа послуживше, реченному архиепископу Макарию и ветхая понови и пополни во истинну меру, наткану и потрясну». В 1532 г. он, по поручению Макария, перевел с латинского толковую Псалтырь Брунова, епископа Вюрцбургского, в которой помещены были толкования Иepoнима, Августина, Григория, Кассиодора, Беды и самого Брунова¹²⁹. В предисловии Дмитрий посвящает свой труд Макарию и говорит о трудности перевода священных книг, «во ин язык», о древних переводчиках Библии и т. п.

Другой сотрудник Макария был прибывший в 1537 г. в Новгород по государеву делу, для набора ратных людей, боярский сын Василий Михайлович Тучков. Макарий, узнав, что он «издетска навык вельми божественнаго писания», постарался привлечь его к своему делу и поручил переделать житие и чудеса св. Михаила Саллоса, жившего на Клопске. Прежнее житие, как говорит летописец, было написано неискусно и просто, ибо тогда «человецы в Новгороде еще быша не вельми искусни божественнаго Писания»¹³⁰. Тучков переделал его и привел в восхищение многих современников. Его изложением восхищается и летописец, которой говорит: «аще кто прочтет, сам узрит, како ветхая понови и кольни чудно изложи». Вместе с тем летописца удивляет и то редкое тогда явление, что Тучков, «от многоценныя царския палаты храбрый воин и всегда во царских домах живый и мягкая нося и подружие законно имея и вместе с тем селика разумы от Господа сподобися». Но в действительности Тучков только разукрасил множеством риторических прибавлений древнюю редакцию, даже во многих случаях сократил ее, сделал несколько изменений и даже искажений фактов. Житию Тучков предпослал витиеватое предисловие, в котором он представляет очерк искупления рода человеческого, начиная от Адама; закончил же житие послесловием, где он выставляет на вид свое знакомство с книгой «о Тройском пленении» и приводит имена Омира, Ахиллеса и Еркула. Новая редакция Тучкова не понравилась, как кажется, Макарию, потому что в Четьях Минеях он рядом с нем поместил и старую.

Одним из ближайших и постоянных сотрудников Макария был неоднократно уже упоминаемый нами иеромонах его домовой церкви Илия. Макарий поручил ему написать житие Георгия, мученика Болгарского. Основанием для составления жития послужили рассказы двух афонских монахов, Прохора и Митрофана, зашедших в Новгород и гостеприимно принятых Макарием. Он их расспрашивал, в каком положении находятся в Болгарии христиане, велика ли нужда им от поганых Сарацин. Иноки рассказывали все бедствия, которые терпят христиане от неверных, и между прочим рассказали о мучениях св. Георгия. «Владыка восхитил их слова точно пищу сладкую и повелел мне описать подвиги мученика», говорит Илья. Естественно, что ни Макарий, ни Илья не могли вполне полагаться на слова монахов, и Илья писал, как он сам говорит, надеясь на молитвы великомученика Георгия и архиепископа Макария; действительно, житие, составленное Ильей, во многом несогласно с болгарским житием, что можно объяснять тем, что сами афонские монахи знали о Георгии только по слухам.

По переезде в Москву, Макарий не оставил своих прежних занятий, но продолжал их еще с большей энергией. Сделавшись митрополитом всея России, он прежде всего поспешил привести в исполнение свою заветную мысль – сделать общую канонизацию всех русских местных святых. В своей окружной грамоте¹³¹, писанной по тому поводу, он говорит, что многие святые почитаются только в местностях, где подвизались и покоятся по смерти, а всей остальной России остаются неизвестными: «Господь прославил их многими различными чудесы и знамении и не бе им доднесь соборнаго пения.» Он обратился к Иоанну и успел вызвать в нем сильное сочувствие к своему делу. По повелению царя, в 1547 году был созвал собор, на котором двенадцать святых определено было объявить всероссийскими, а девяти установить только местное почитание. Влияние Макария на собор выразилось в том, что почти 2/3 из двенадцати общих святых внесены по его собственному желанию: пять святых новгородских, Пафнутий Боровский, Александр Невский и митрополит Иона. Для того, чтобы внести в список, требовались необходимые для канонизации биографические данные, а так как в то время они имелись не о всех святых, то дело собора 1547 года нельзя было считать конченным с его прекращением. Вот почему Иоанн, без сомнения под влиянием Макария, в конце собора обратился ко всем присутствующим с просьбою собирать сведения о новых чудотворцах и представить их на следующий собор, который и состоялся в 1549 году. На нем было утверждено почитание новых двадцати трех святых, в том числе шести новгородских, двух сербских и трех литовских.

Жития многих из вновь канонизованных святых не были еще составлены, а некоторые надо было переделать, следствием чего явилась новая усиленная деятельность Макария. Еще раньше этих соборов он поручил Савве, епископу Крутицкому, постриженнику Иосифа Волоцкого, написать его житие, которое и поместил в Четьях Минеях, несмотря на то, что Иосиф тогда еще не был признан святим. Тогда же он поручил другому постриженнику Иосифа, старцу Фотию, составил службу Иосифу и благословил его в кельи «по ней молитвовати и до празднования соборнаго уложения». Еще в 1540 г., по поручению митрополита, инок Макарий написал житие преп. Макария Калязинского, который был канонизирован в 1547 г.; точно также раньше канонизации в 1545 г. Макарий поручил игумену Иродиону Свирскому составить житие преподобного Александра Свирского, скончавшегося только за двадцать лета перед этим, в 1533 году.

В 1547 году, после первого собора, по поручению Макария, были написаны жития Александра Невского и митрополита Ионы. Первое житие написал Михаил, инок Владимирского монастыря, в котором хранились мощи Александра Невского; он был на соборе 1547 года и тут, по всей вероятности, получил от Макария поручение составить это житие. Произведение Михаила не что иное, как панегирик в форме похвального слова; такой же характер имеют и вновь составленные, по поручению Макария, жития Ионы Московского, Никона и Павла Обнорского. В 50-х годах инок Иосаф, по поручению Макария, составил житие Степана Махрицского, инок Маркелл Безбородый – житие Саввы Сторожевского, «Макарию умолену бывши отцы обители оная (Фросевской) и добре о сем подвигшуся и мене убогаго понудившу списати». Около того же времени были составлена два последние жития, внесенные Макарием в его Четьи Минеи: житие преп. Евфросина и житие князя Всеволода Псковского, составленные известным пресвитером Василием, ревностным защитником сугубой аллилуи. С этого временя Макарий хотя и кончил составление Четий Миней, но все-таки с неменьшей ревностью продолжал заботиться о дальнейшем развитии литературы житий. Тот же Василий составил, по его поручению, жития Саввы Крыпецкого, Никиты, Нифонта епископа Новгородского, и Исидора Юрьевского. В 1553 г., по поручению Макария, составлено житие Даниила Переяславского, а в 1560 г. он повелел игумену Варлааму Махрищскому и епископу Иосафу Вологодскому навести справки на месте в Авженском монастыре о чудесах преподобных Григория и Кассиана Авженских (Авнежских). Когда поручение ими было исполнено, Макарий постановил на соборе праздновать обоим новым чудотворцам.

Литературное движение, вызванное Макарием, результатом которого было появление при нем шестидесяти новых житий, продолжалось долгое время и после его смерти. Можно сказать даже, что жития святых и похвальные им слова стали почти исключительным родом сочинений в русской литературе конца шестнадцатого и начала семнадцатого столетий. Не остался без подражания и пример Макария, как составителя Четий Миней. В 1646–1654 гг. составлены Минеи Четии священником Милютиным, а в 1684–1689 г. св. Димитрием Ростовским.

Деятельность Макария в пользу русской агиобиографии не осталась бесследной для его современников. Сохранилась рукопись, в которой описаны последние дни жизни Макария¹³² – обыкновенный тогдашний прием заготовления материалов для будущего составителя полного жития. Если житие и не было составлено, и Макарий не был канонизирован, то только благодаря последующим смутным событиям, отвлекшим внимание общества от его прежних мирных деятелей.

В последние годы своей жизни Макарий преимущественно занимался Степенной Книгой. Степенная Книга – это летописный сборник, составленный на основании древних летописей, но с тем отличием от них, что связь между описываемыми в ней событиями не хронологическая, а генеалогическая по степеням, или по княжениям. Место прежних обозначений лет здесь занимают названия князей, причем видно желание провести через весь сборник новую идею о престолонаследовании: за княжением отца идет повествование о княжении сына, затем внука, правнука и т. д. Всех степеней считается семнадцать, и рассказ доведен до Иоанна Грозного. Первым составителем Степенной Книги, согласно мнению Татищева, считается митрополит Киприан, но, как говорит высокопреосвященный Макарий¹³³, только за догадку можно принять мысль, что Киприан составил Степенную Книгу в ее кратчайшем виде, или положил ей начало; тем же видом и составом, в каком она сохранилась, она главным образом обязана митрополиту Макарию.

Участие Макария в составлении Степенной Книги было такого же рода, как и в составлении Четий Миней. Он поручал составлять статьи для нее разным способным к тому людям, руководил их работой и, по всей вероятности, придавал ей окончательный вид. Почти в каждой из таких статей говорится, что она составлена «благословением и повелением митрополита Макария всея Русии».

Отличительный характер Степенной Книги тот, что все церковные и гражданские исторические события изложены в ней с религиозной точки зрения, вследствие чего повествования о князьях и по содержанию и по форме очень похожи на жития святых, помещенных в Четьях Минеях. Но нельзя однако сказать, что Макарий не чувствовал никакого различия между житиями Четий Миней и Степенной Книги; например, из того уже обстоятельства, что для Степенной Книги он счел нужным составить новые редакции житий, уже помещенных в Четиях Минеях, видно, что он хоть и слабо, но все-таки сознавал эту разницу. Так, если сравним жития Александра Невского, помещенные в Четиях Минеях и в Степенной Книге, то заметим, что в последней нет стольких витиеватостей, нет риторического похвального слова, нет подробного перечня чудес, вообще преобладает биографический рассказ, и деятельность великого князя изображается в связи с другими историческими явлениями его времени. Это замечает сам составитель, который относительно чудес говорит: «сия же различная чудеса доволно писана быша в торжественнем словеси его, в сей же повести сокращено прочих ради деяний». Таким же характером отличаются помещенные в Степенной Книге жития св. Владимира, Ольги, Бориса и Глеба, митрополита Ионы, Алексия и других.

Между ними самое значительное по размеру житие св. Владимира. Кроме того, оно отличается от прочих житий многословием и растянутостью, состоит из 72-х больших глав, в которых повествуется не только о Владимире, но и о начале Руси и первых русских князьях. Здесь в первый раз род Рюрика выводится из Пруссии и родоначальник его именуется братом Августа – сказание, возникшее в виде подтверждения идеи, что Москва есть третий Рим, и Московский великий князь преемник Византийских и Римских императоров. После жития Владимира следует, как бы его продолжение, житие Бориса и Глеба, составленное по Иакову и Нестору. Из других житий замечательно житие князя Всеволода Псковского, при составлении которого автор пользовался полной редакцией, помещенной в Четиях Минеях; он, как и автор жития Александра Невского, из многочисленных чудес Всеволода упоминает только об одном, а о прочих говорит, что «в иной книзе, в житии его, обрящеши».

Кроме всех вышеуказанных житий, в Степенную Книгу при Макарии внесено было еще житие Даниила Переяславского; об остальных же житиях, помещенных в Степенной Книге, можно предполагать, что они внесены туда или до Макария, или после него.

Как в составлении Четий Миней, так в Степенной Книге Макарий являлся только главным руководителем, но от него осталось, как мы видели, и много собственных сочинений. Хотя они и по качеству, и по количеству уступают произведениям современных Макарию писателей – Максима Грека, кн. Курбского, Иоанна IV, Зиновия Отенского, но все-таки не лишены литературного значения.

Предлагаем здесь в хронологическом порядке список всех сохранившихся сочинений Макария.

1526 г. Послание к великому князю Василию об учреждении общежития (Доп. Ист. Ак. 1–22).

1528 г. Уставная грамота Духовскому монастырю (Ак. Ист. 1–339).

1534 г. Грамота в Вотскую Пятину (Доп. Ист. Ак. 1–27)

1539 г. Повольная грамота митр. Иосафу на всякое великое дело (Ак. Эк. 1–134).

1542 г. Уставная грамота о пошлинах с сельских церквей Николаевского Песношского монастыря (Ак. Эк. № 197).

1547 г. Слово по поводу бракосочетания великого князя (Доп. Ист. Ак. № 40).

1547 г. Окружная грамота в Вологду и Белоозеро об установлении празднования новым русским святым (Ак. Эк. № 213).

1547 г. Окружное послание о милостыне Святогорским старцам (Ист. Ак. 545).

1550 г. Речь во Владимире к воеводам (Ник. Лет. VII–67).

1550 г. Ответ от божественного писания царю Ивану Васильевичу (Лет. Тих. V – III – 126).

1551 г. Слово по случаю заложения Свияжска (Ник. лет. VII – 73).

1551 г. Грамота о постановлениях Стоглава во Владимир к белому духовенству.

1551 г. Грамота Суздальскому Дмитриеву монастырю на владение деревней Мжарами и на подсудность крестьян игумену (Вост. Ок. Рум. М. 79).

1551 г. Уставная грамота о постановлениях Стоглавого собора (Времен. Моск. Ист. Общ. XIV).

1552 г. Послание в Свияжск к войску (Ак. Ист. 287).

1552 г. Послание к царю Ивану Васильевичу об укреплении на брань (Ак. Ист. 290).

1552 г. Послание к царю Ивану Васильевичу в Казань (Полн. С. Р. Л. VI – 208).

1553 г. Слово при встрече Великого Князя в Москве (Ник. Л. V–193).

1553 г. Послание в Соловецкий монастырь о заточении Троицкого игумена Артемия (А. Эксц. № 239).

1554 г. Грамота в Симонов монастырь о постановлениях Стоглава (Стогл. Казанск. изд. 258).

1554 г. Грамота Новгородскому арх. Серапиону (Стогл. Каз. изд. 420).

1557 г. Грамота в Новгород об отправлении молебствия по случаю голода (Д. А. И. 366).

1558 г. Грамота в Каргополь к белому духовенству о постановлениях Стоглава (Прав. Соб. 1863 – 1).

1558 г. Послание к архиеп. Новгородскому Пимену о священноиноке Юрьева монастыря Авраамии, служившем литургию без епитрахили (Авраамия отлучить на год, а архимандрита, который не донес о его проступке архиепископу, простить); о священнике, не кончившем литургии по причине припадка (если выздоровел, пишет Макарий, пусть служит по прежнему – животом и смертью владеет Бог, если же нет, назначить другого на его место). (Акт. Эксп. 1 – № 253).

1563 г. Духовная грамота (А. И. 1–328).

Кроме того Макарию приписывают Кормчую книгу – собрание всех канонических статей, в том числе и таких, которые только казались каноническими, Великую книгу правила келейного и путного, Деяния Собора против Башкина и Поучение о молитве¹³⁴, но предпоследнее сочинение есть только соборное дело, скрепленное рукою митрополита; а последнее – выписки из Стоглава.

Большую часть сочинений Макария мы подробно излагали в соответственных местах при обозрении политической и церковной его деятельности; теперь же займемся их литературной оценкой.

Если отбросить все грамоты и послания, в которых заключаются церковно-административные распоряжения, то собственно литературных произведений Макария останется: одно поучение, три речи, четыре послания и одна грамота.

Одно сохранившееся церковное поучение Макария не дает однако права утверждать, что он по примеру большинства своих современников не любил заниматься этой отраслью духовной литературы. Напротив, летописцы единогласно утверждают, что Макарий постоянно говорил к народу «многими повестми», и что из уст его лились реки медоточного учения. В летописи упоминается, например, что при рукоположении Феодосия в игумены он произнес поучение о том еже достоит игуменам – пребывати в посте и в молитвах и во бдениях в во всяких добродетелях и попечение имети о своем спасенном стаде, елико Бог даст¹³⁵. Сохранившееся вполне поучение Макария сказано им при бракосочетании царя. В нем прежде всего нас поражает естественный стройный порядок изложения; поучение разделяется на три строго определенные части: в первой оратор говорит об обязанностях общехристианских, во второй – царских, в третьей собственно семейных. Затем следует заключение, в котором Макарий в духе своего времени обещает новобрачной чете за соблюдение всех этих обязанностей всякого рода благополучие, небесное и земное. Кроме плана это поучение отличается простотою слога и удобопонятностью изложения: оратор, как видно, преимущественно обращал винмание на дух и мысль своего сочинения, а не на форму, благодаря чему у него не заметно никакой условной торжественности, которою так страдают другие современные ему писатели. Вообще простой и естественный способ выражения выгодно отличает Макария от других современных ему ораторов, у которых часто можно встретить один только набор слов и трескучих фраз без всякого смысла. Неудивительно, что, по свидетельству летописца, все слушатели Макария удивлялись его способности говорить всем удобопонятно.

Таким же характером отличаются и речи Макария – сказанные во Владимире воеводам, в Москве по случаю заложения Свияжска и при встрече великого князя. Простота и безыскусственность их до того поразительны, что заставляют предполагать отсутствие предварительной их подготовки. Особенно это можно сказать относительно речи, произнесенной по случаю заложения Свияжска, которая собственно, как мы видели, состоит только из двух мыслей. Речь, произнесенная во Владимире – о вреде местничества, хотя по размеру и больше, во все-таки не уступает первой в безыскусственности. Наконец, третья речь, сказанная Макарием при встрече государя после взятия Казани, проникнута вся глубоким патриотическим чувством, сознанием всей важности для России только что оконченного дела. Здесь уже являются довольно длинные периоды, искусственные сравнения Иоанна с Константином, Владимиром, Дмитрием Донским и Александром Невским, при чем оратор подвиги его ставит выше их дел; речь свою Макарий закончил эффектным приемом, вполне соответствовавшим торжественности обстановки и произведшим на слушателей весьма сильное впечатление. На поклон царя он ответил поклоном до земли, при чем произнес следующие слова: «чем возможем мы возблагодарить Бога за оказанные Им тебе великие милости, как не словами: велий еси Господи, и чудна дела Твоя, ни едино же слово довольно к похвалению чудес Твоих! А тебя царь, как мы отблагодарим и какие произнесем похвалы? Ты избавил нас от нашествия варваров, разорил их жилища, освободил от рабства наших пленных братьев; вместе с ними мы восклицаем к тебе: радуйся и веселись, благочестивый царь! Здравствуй, государь, со своею царицей и сыном, со всеми боярами и воинством в царственном граде Москве, на всех твоих царствах и на богодарованном Казанском царстве в сей год и последующий, в род и род, на многая лета! И тебе, царю, за все твои труды со всем освященным собором и со всеми православными христианами челом бью». Нужно заметить, что речь эта не могла быть приготовлена раньше, потому что она служила ответом на слова Иоанна; вообще эта речь показывает в Макарии человека вполне владеющего даром слова и умеющего пользоваться обстоятельствами для того, чтобы усилить впечатление своих слов.

Совершенно иной характера носят послания Макария: в них он вполне подчинялся влиянию своего времени, и потому все недостатки современных сочинений такого рода имеют в них место.

Послания были тогда преобладающей формой литературы: с ними обращались к разным лицам или сословиям, когда желали исправить чьи-либо недостатки, или изобличить заблуждения. Чаще всего писались послания к князьям; в них давались разного рода советы по поводу важных событий, одобрялись или порицались княжеские действия или испрашивалось дозволение на какие-нибудь нововведения. Такое содержание имеют и все послания Макария, из которых замечательнейшие послания его к Иоанну – два по поводу Казанских событий, а одно по поводу вопроса о церковных имениях и послание в Свияжск ко всему войску и народу.

Из них ниже всех других по изложению и содержанию послание к царю в Муром: оно отличается искусственностью, витиеватостью, многоречием, одна и та же мысль несколько раз повторяется только в разной форме. Но, несмотря на все эти недостатки, и в нем попадаются хорошие места, к которым нельзя не причислить все смелые обращения Макария к царю, приглашающие его удерживаться от грехов. В этом послании, как и в прочих, мы замечаем множество исторических примеров, взятых из отечественной истории. Из других писателей такое обилие примеров встречается только у знаменитого Вассиана Ростовского, особенно в послании его к Иоанну III, в котором он примерами Игоря, Владимира, Мономаха, Донского и др. побуждает великого князя сражаться с Татарами. Вообще послания Макария и в других отношениях напоминают послания Вассиана и весьма вероятно предположить, что Вассиан был любимый ученик Пафнутия Боровского, из монастыря которого вышел Макарий.

Второе послание к Иоанну по случаю взятия Казани короче первого и почти все состоит из постоянных напоминаний мужаться и твердо продолжать начатое дело. В этом послании, как и в первом, довольно часто попадаются повторения и местами замечается растянутость, но в целом оно стройнее первого и отличается глубоким патриотическим чувством, которое возвышает автора до истинного красноречия, особенно в конце послания.

Ответ Макария царю о недвижимых вещах, вданных Богови в наследие благ вечных, мы уже подробно разбирали; здесь остается только заметить, что содержание в нем не всегда соответствует форме и целые большие фразы повторяются по два и по три раза.

Обширнее всех других посланий Макария, грамота его в Свияжск к войску и народу, в которой он увещевает их исправить свое поведение и, подобно всем другим древне-русским книжникам, в постигших их болезнях видит наказание за их грехи. Несмотря на свой объем, послание отличается последовательностью хода мыслей, сравнительной простотой выражений и силой, которою проникнуты все обличения и угрозы святителя.

Нам остается сказать еще несколько слов о Духовной Макария, которая писана им за три месяца до смерти, в сентябре 1563 года. Эта «духовная грамота» составлена по образцу грамот его предшественников и более всего сходна с грамотой митр. Киприана¹³⁶. В ней Макарий упоминает сначала о своей старости и различных болезнях, побудивших его написать это завещание; затем говорите об исповедании веры, которое написал, когда рукополагался во святители, замечает, что был поставлен в митрополиты против своей воли, неоднократно по причине многих скорбей хотел отказаться от архиерейства, но был удерживаем великим князем, святителями и собором. В конце грамоты он обращается ко всему духовенству, великому князю, боярам, детям боярским, дьякам и всем православным христианам с их женами и детьми, просит у них и сам им преподает благословение и прощение.