Глава I. После Святого Патрика. Церковь поэтов и странников

Глядя на гребни волн стальные

И слыша птичьи весенние песни, ранние,

Я взял себе монастырское имя:

«Склонившийся ныне главой к Ирландии».

Неизвестный кельтский поэт IX в.

(Перевод Стефана Красовицкого)

Уильям Батлер Йейтс справедливо заметил: «За всей Ирландской историей – словно гигантский гобелен; христианству пришлось его принять и самому стать одним из вытканных там изображений»². Следует добавить: «изображение» это до наших дней остаётся центральным. Первые узоры положил святой Патрик, Просветитель Ирландии. С его приходом в конце IV века Ирландия преобразилась. Даже природа не осталась безучастной к переменам: предание говорит, что после миссии Просветителя в стране, с древности называемой «ольховым болотом», вдруг исчезли змеи.

Красивый этот рассказ подтвердили палеоботаники, исследовавшие пыльцу растений с ирландских болот. На Зелёном Острове, похоже, действительно нет змей, хотя совсем недалеко, в Британии и Шотландии, их предостаточно. Символично, что кельтские языческие жрецы – друиды, главные соперники святого Патрика, – почитали этих пресмыкающихся и даже называли себя «змеями»³.

Наши сведения об Эйре⁴ дней распространения христианства скупы и противоречивы. Археология небогата свидетельствами. Её откровения ценны тем, что представляют добротный критический комментарий по многим частным вопросам, но только литература остаётся единственным очевидцем, с лёгкой руки которого (всё-таки у литературы «лёгкая рука») мы способны представить, какими были кельты до вторжения викингов, а впоследствии – норманнов, как они верили, любили и о чём думали. Впрочем, не так всё просто.

Немногочисленные хронологические записи V и VI веков рассказывают в основном о делах королей и вождей, их беспрестанных развлечениях: воровстве скота и стычках на границах. Раннехристианскую Ирландию «цивилизованной» можно считать лишь условно. Но это не даёт нам права говорить о ней в том тоне и с той снисходительностью, как выходило у римлян и – позднее – у англо-саксов. Ни историографические исследования, ни искуствоведческие наблюдения основания для такой поверхностности не дают. После святого Патрика Ирландия представляется далёкой от дикости и варварства⁵. Социальное устройство Эйре составляло полную противоположность, почти в каждом явлении, имперскому римскому обществу. Соответственно, Христианская Церковь строилась собственными путями и практически без оглядок на континент.

Известно, что ирландцы строго делились на классы или социальные группы, каждая из которых имела свои привилегии и обязанности. Существовало приблизительно три общественных слоя: аристократы-землевладельцы, простолюдины и так называемые aes dana (ирл. «люди знания», или друиды). Друиды были особым сословием с необычными возможностями и правами. В него входили поэты, историки, судьи, ремесленники. Они имели общественное положение, которое не определялось рождением или имуществом. Их уважали соотечественники и защищали законы даже за пределами родного туата (кланового объединения). Причиной тому была учёность «людей знания», творчество и мастерство. Обычный селянин редко покидал границы своей малой родины. Он рождался, трудился, находя всё необходимое в одном небольшом районе, и там же умирал. Друиды, напротив, имели полную свободу и жажду к перемещениям. По этой причине именно они играли важную роль в поддержании и развитии культуры на Зелёном Острове.

После прихода христианства духовенство унаследовало некоторые из их привилегий и приняло на себя практически все обязанности. Гилберт Кийт Честертон в своём эссе «Вечный человек» писал: «Сердце ушло из язычества вместе с богами очага, богами сада, поля и леса. Пан умер, когда родился Христос. Точнее, когда люди узнали о рождении Христа, потому что умер Пан. Возникла пустота, исчезла целая мифология, и в этой пустыне можно было бы задохнуться, если бы в неё не хлынул воздух христианской теологии»⁶.

В седьмом, восьмом и девятом столетиях ирландские монахи начали записывать воспоминания о своих ранних святых⁷. Так появились: «Житие святого Коламбы Младшего, написанное монахом Ионасом» (VI в.), «Житие святого Патрика», составленное Муирху (VII в.), «Житие святого Коламбы Старшего» (в ирландской традиции – святой Колмцилл или Колум Килле, то есть «Голубь Церкви»), автором которого считается святой Адамнан, игумен Айоны †704), «Книга из Келлса», «Книга из Дурроу» (VII в.), «Житие святого Самсона Дольского» (VII в.), «Житие святого Фурсы» (VII в.), «Книга из Лисмора» (VIII в.), «Книга из Армы» (807 г.) и многие другие произведения. Довольно часто святые изображались в духе кельтских представлений об эпических образах древности. Добродетели воинов и героев: сила, мужество, преданность – оказывались столь же важными, как христианские вера, надежда, любовь. Записи эти уцелели большей частью в манускриптах XII века и позднейших списках. С их помощью можно попытаться исследовать развитие христианства после святого Патрика.

Согласно «Каталогу (патерику) святых Ирландии», составленному примерно в VIII веке, первая группа святых относится ко времени самого Просветителя; и тогда они в большинстве своём были епископами: «выдающимися и преисполненными Святого Духа, числом 350, с единым Главой – Христом и наставником – святым Патриком». Детали, касающиеся этих святых, с исторической точки зрения часто остаются неопределёнными, и всё же рассказы «Каталога» приближают нас к географическому и духовному пространству тех столетий.

Тогда был создан особый порядок: Пасха праздновалась в 14-й лунный день после весеннего равноденствия. То, что попадало под анафему в одной из общин, отлучалось и всеми остальными. Женщины имели широкое влияние в церкви, и это вызывало возмущение Рима, впрочем, как и особая тонзура (вместо макушки кельты выбривали переднюю часть головы от уха до уха). «Уже один внешний вид ирландцев, переправившихся на материк, – их суровая шерстяная одежда, их тонзура – останавливал на себе внимание, настраивая на ожидание исключительной святости. В них была такая сила братской любви и такое терпение, такое стремление к кротости и дружественности, что нельзя было сомневаться: Бог жил среди них»⁸.

Основой церковного порядка становились монастыри. Все ирландские святые прямо или косвенно связаны с монашеским миром. Жития пестрят сведениями о строительстве обителей и часовен в тех местах, где когда-либо учили или священнодействовали друиды: в дубовых рощах, около источников, у берегов глухих озёр или на туманных островах далеко в океане. Каждый монастырь имел свою церковь. Как правило, она была небольшой, сложенной из брёвен. Когда число иноков вырастало, то вместо строительства более вместительного храма кельты предпочитали возводить новые, невеликие по размеру. В то время как континентальные Церкви всё более крепли в материальном отношении, облачая своих епископов в изящные одеяния, сажая их на золотые троны (см. Житие святого Вильфрида из Нортумбрии), – Кельтская Церковь ценила аскетический образ жизни.

Лев Карсавин замечал: «Сан аббата часто передавался по наследству (естественно, не прямому, а через многочисленных двоюродно-троюродных родственников. – Авт.) в пределах главенствующей, патронирующей (одарившей) монастырь семьи. Становившийся во главе своей обители аббат возглавлял всю христианскую жизнь данного клана... Так <...> создались своеобразные монашеские церкви, не связанные друг с другом, независимые одна от другой, так же, как клан независим от другого клана»⁹. Они, тем более, не чувствовали своей зависимости от Рима.

Во многих монастырях по восточному образцу устраивали укромные места для уединения: затвор, пустыня, где монахи могли оставаться в одиночестве для молитвы. Иногда случалось, что кельтские святые уходили в пещеры: так до святого Патрика делал в Шотландии святой Ниниан, просветитель пиктов. Другие поднимались, чтобыпоститься, на вершины холмов и гор. Многие, подобно святым Айдану и Кутберту, чувствовали себя счастливыми у самых морских волн. Автор поэмы о святом Коламбе (XII в.) пишет:

Он любил смотреть с вершины скалистого берега

В вечно изменчивое лицо Океана,

Следуя взором за валами мерцающей воды,

Поющей в бесконечном беге хвалу своему Творцу.

В Житии святого Сенана рассказывается о затворнице, поселившейся в келье около юго-западного окончания бухты Бантри. Её звали святая Канаир, или Каннера (f530). Ещё в XVII веке она считалась покровительницей моряков, и корабли, проходя мимо места полузатопленной, но помеченной флагом кельи, столетиями отдавали этой святой морские почести.

А «Житие преподобного Карантока» (Vita Sancti Carantoci, XII в.) сообщает, что святой, собираясь воздвигнуть новую Церковь, бросал в море с лодки переносной деревянный престол, и храм закладывался в том месте, куда волны выносили престол на берег.

Монастыри для кельтов, не знавших городов, превращались не только в ковчеги спасения духовного, но и в убежища, где находилось место как для ремесленничества, так и для литературной работы. За короткий срок обители выросли по всему Зелёному Острову. Сеир (Seir), Клонмакнойз (Clonmacnoise), Дерри (Derry) Дурроу (Durrow), Бангор (Bangor), Нендрум (Nendrum), Глендалоу (Glendalough) и многие другие были форпостами новой веры.

Наиболее влиятельные из монашествующих, прошедшие становление в кельтских обителях, почитались выше епископов, живших в центре. Даже когда их заметное лидерство оказалось ограниченным целибатом или саном, к монастырям стекалось множество мирян. Иноки или инокини руководили образованием детей простолюдинов, литургической жизнью; в свою очередь, миряне и их семьипомогали монастырям растить хлеб, ухаживать за скотом, ловить рыбу, разводить пчёл. Это был плодотворный совместный труд.

Один из ранних агиографов – Когитос (Cogitosus, «мыслящий») – пишет о паломниках монастыря святой Бригитты Килдарской: «Кто может счесть хаотические толпы и бесчисленные людские потоки, стекающиеся из всех провинций: кто-то идёт за пропитанием, кто-то немощный – в поисках здоровья, кто-то – чтобы увидеть праздник, а кто-то – с большими дарами в честь святой Бригитты».

Ирландия не стала страной, где христианство насаждалось мечами солдат и указами императоров. Она не дала и своих мучеников за Христа в привычном понимании. Существовало три типа кельтского мученичества.

1. «Белый» – так он назван в одном из самых древних сохранившихся отрывков кельтской прозы, Уэльском Homili (Толковая Библия). Он означал расставание с родиной ради Христа. Для обозначения тоски по дому существовало специальное слово – хираэтх (Hiraeth). Из-за глубокой любви к семье такая разлука воспринималась особо остро.

2. «Зелёный» – цвет отшельнической жизни, среди лугов и лесов. Уединение ради спасения души.

3. «Красный» – пролитие крови за Спасителя. Таким мучеником в 825-м году стал святой Блатмак (Blathmac), казнённый викингами за то, что отказался открыть местонахождение раки с мощами святого Коламбы на острове Айона.

Евангельское Благовестие, казалось, продвигалось только силою убеждения. Воины, барды, филиды сняли и сложили свои разноцветные плащи, бронзовые забрала и приняли крещение – по крайней мере, именно так и представляется после изучения известных фактов. Если это правда, то мы стоим перед лицом самой большой загадки ирландской истории, объяснить которую весьма сложно¹⁰.

Перечень святых охватывал четыре царствования и называл имена правителей: Лоэгайре (Loiguire), Молт (Molt), сын Лоэгайре Лугайд (Lugaid) и Туатхал (Tuathal). Этот период (четырёх царствований) можно считать завершившимся к началу VI века. Следующий связан с распространением Церкви и расцветом монашеского миссионерства. Он остался самым ярким и удивительным. Его финал состоялся в 664-м году на Синоде в Уитби (северо-восток Британии). Там «столкнулись» два выдающихся святых: кельт святой Колман Линдисфарнский и англо-сакс святой Вилфрид Йоркский. Ирландская миссия в Британии и на континенте подходила к своему завершению.

Арнольд Тойнби писал, что после Уитби «дальнезападная христианская культура лишилась шанса стать первенствующей в Европе. Окончательное поражение её постигло в XII веке, когда произошло полное поглощение ирландского христианства римской Церковью». Хотя можно предположить, что Уитби в чём-то катализировал интерес к ранней кельтской практике у англо-саксонской стороны, вскоре начавшей свою миссию.

До этого печально известного Синода сложилось то, что принято считать особой кельтской духовностью в христианстве, своеобразным вариантом переплавленного восточного аскетизма и латинской интеллигентности на Северо-Западе Европы. Так мы, определяем кельтское христианство сегодня, пытаясь найти в нём нечто, не столь отчётливо сохранившееся в Православии. Какого-то, может быть, «героического» отношения к миру и человеческой истории. Наши усилия проистекают из наблюдений за кельтской культурой вообще – той, что известна по летописным источникам Ирландии и дохристианским свидетельствам античного мира¹¹. В своих основаниях героическая, она изменялась под христианским влиянием Востока, прежде всего¹².

Преодоление гордыни как героического по своей природе начала не мешало смотреть на подвиги героев и святых с одинаковым восхищением. В этом особом взгляде кельтов была причина столь большой популярности бритта Пелагия, который излагал идею постоянного стремления человека к самообожествлению и непричастности первородному греху. У.Б. Йейтс о подобных кельтских чувствах пишет так:

Тише, сердце, тише! Страх успокой,

Вспомни мудрости древний урок:

Тот, кто страшится волн и огня,

И ветров, гудящих вдоль звёздных дорог,

Будет волей ветра, волн и огня

Стёрт без следа, ибо он чужой

Одинокому мужеству бытия.

(Перевод Григория Кружкова)

Основным памятником кельтской духовности двух этих периодов (периода четырёх царствований и периода расцвета монашеского миссионерства) остаётся самая поразительная, фантастическая и романтическая агиография Ирландской Церкви (где третий период датируется концом VII века, когда миссия угасала, четвёртый – «движение калдиев» (или «кулди») – VIII веком, и пятый – представлен нашествием викингов IX-X веков, разрушением Церкви, – и как результат: Синод в Кашэле 1171-го года, сдавший все прежние позиции Риму уже при норманнах).

Истории и сказания о ранних святых, запечатлённых на «йейтсовском гобелене», похоже, единственный ключ к этой «духовности». Ранние агиографы не видели больших различий между обычным художественным повествованием и религиозными рассказами – они их часто смешивали. Дело касалось как стиля, так и сюжетов. Жития переполнены осколками популярного в те столетия фольклора. В то время как другие народы – например, римляне – исторически переосмысливали свои мифы, ирландцы, наоборот, мифически переосмысливали свою историю и даже географию. Пусть так. Но в историях о мудрой лисе святой Бригитты, вороне святого Кевина или коне святого Давида Уэльского правды не меньше, чем в преданиях о льве святого Герасима Иорданского или медведе преподобного Серафима Саровского.

Кельтские святые имели особые отношения с природой и животными. Змеи покинули Зелёный Остров (по библейскому предначертанию змея остаётся вечным врагом человека). Но вот святой Киран, встретив дикого кабана, нежданно получает помощь: зверь послушно участвует в расчистке места для монастыря. Когда умирает святой Коламба, его белый конь плачет, предчувствуя смерть хозяина. В Житиях святого Айдана, святого Кутберта и святого Финбарра из Корка (который, по свидетельству жития, «так любил снег») можно найти множество примеров подобного рода.

Средневековый христианин не относился к природе как чему-то существующему помимо него самого. Символический смысл наших сегодняшних «завтраков на траве» был бы ему неясен. Природа обладала во многом теми же свойствами, что и он сам. Она являлась сотворённой и конечной. Человек смотрел на природу и чувствовал её пристальный взгляд на себе. Ценность природы оставалась относительной в сравнении с тем, что связывалось с понятием человеческой души и с Богом. Если на пути к Нему появлялись стихийные или «животные» преграды, то расценивать их следовало как проявление демонических сил¹³. Позднее, в VIII-X веках, когда кельтская миссия на континенте перейдётв сторону заката, а в монастырских кельях, что уцелеют от викингов, появится ирландская лирическая поэзия (как на латыни, так и на ирландском языке), – вот тогда безымянные авторы создадут поэму о белом коте Пангуре, куда войдут и такие слова:

У меня и моего кота Пангура

Схожие задачи:

Ему нравится ловить мышей,

И я всю ночь охочусь за словами...

(Перевод Григория Кружкова)

Рука переписчика неоднократно воспроизведёт стихотворение «Писец в лесу», а другой христианский певец сложит:

Я омываю своё лицо

Девятью лучами солнца,

Как Мария омывала сына

Густым молоком.

Я зажигаю огонь,

Как сын Марии зажигал его.

Я срываю это т нежный тысячелистник,

Как Христос срывал его Своей рукой.

У.Б. Йейтс был отчасти прав, когда говорил, что «кельтам присущ своего рода «реалистический натурализм», любовь к природе, ради неё самой, живое чувство естественной магии, смешанной с меланхолией, настигающей человека, едва он остаётся с природой один на один»¹⁴.

Подобные ощущения вполне соотносимы с фольклорной, дохристианской традицией кельтского эпоса. В христианстве же кельты нашли идею Высшей Божественной Личности, сотворившей небо, землю, солнце, звёзды. Для них оказалось несложным делом обратиться к любящему Богу, создавшему человека по Своему образу и подобию. В какой же степени дохристианский материал оказался вплетённым в раннекельтскую христианскую литературу – всё ещё обсуждается современными исследователями и составляет самую сердцевину споров.

Другой отличительной чертой кельтской святости было отношение кельтов-христиан ко времени, которое воспринималось как созданная и благословлённая Богом священная реальность. Его счёт вёлся на годы, месяцы, дни, но никак не измерялся часами или минутами. Медленное, эпическое время сравнивалось с канатом, протянутым с востока на запад, что изнашивается от постоянного свёртывания и раскручивания (Гонорий Августодунский). Наше эгоистичное отношение ко времени лучше всего уместилось в жалобе: «времени ни на что не хватает». Прошлое для нас становится «прошлым навсегда» с каждой новой секундой. В Средневековье же пишет Аарон Гуревич: «Могилы и курганы предков располагались бок о бок с усадьбами живших: то были уже не два разных мира, а единый, в котором прошедшее, настоящее и будущее оказываются рядоположенными и тесно сосуществующими. Отсюда и возможность оказывать воздействие на ход времени, причём не только настоящего, но и будущего».

В средние века представления о времени и пространстве существенно отличались от того, что оформится в Новое время и сохранится к нашим дням. Как считает А.В. Подосинов, «время тогда было дискретно, негомогенно, чаще всего циклично. Пространство не было равномерно освоено и обладало разной степенью сакральности в своих отдельных частях»¹⁵.

Для ранних святых Кельтской Церкви настоящее содержало в себе и прошедшее, и зачатки событий грядущих, ещё ожидающих своего рождения. Не проводя чётких разделений между временами, кельты понимали историю иначе, чем мы. Наряду с мирским, земным временем существовало сакральное время, вот почему они воспринимали своими современниками тех, кто никак не мог таковым быть. В некоторых агиографиях святая Бригитта и святая Ита изображались повивальными бабками Девы Марии, Матери Иисуса Христа. Они не просто присутствуют при Рождестве Спасителя, но пеленают Его и ухаживают за Богородицей. В других повествованиях святой Патрик становится другом и наставником святой Бригитты, чего не могло случиться; или, как в нашем рассказе, обнаруживается хронологическая неточность при сопоставлении Житий святого Брендана и святого Аилбе. Даже в более поздних Гэльских песнях (X-XI вв.) сохранилось такое особое отношение к истории:

Приди, Мария, подои мою корову,

Приди, Бригитта, окружи её.

Приди, Коламба, милосердный,

Обвей руками мою корову.

Ну, моя телушка, ну милая,

Ласковая и добрая...

(Перевод Юрия Варзонина)

Многие кельтские агиографии были вдохновлены литературными памятниками, созданными в первые века христианства, а некоторые сюжеты целиком заимствованы из них: «Житие святого Антония» Афанасия Великого, «Собеседования» Кассиана, «Житие святого Мартина Турского» Сульпиция Севера. Достаточно часто кельтские повествования обнаруживают ссылки на те или иные книги, подтверждая, насколько высоко мудрость ценилась ирландцами. Так, в Житии святого Айдана описывается, как он ежедневно подбадривал своих собратьев, отправляясь вместе с ними на учёбу. А святой Коламба представлен человеком, подолгу занимающимся науками и литературой. Но важнейшим источником для этой (кельтской) агиографии являлось Евангелие, которое, из миссионерской необходимости, переписывалось в скрипториях чаще, чем что-либо другое.

Кельтские святые в Житиях совершают то же, что в Новом Завете совершал Спаситель. Они исцеляют больных, усмиряют море, насыщают голодных, уединяются для молитвы и даже воскрешают мёртвых. Им присуща большая жизнерадостность. В последние минуты земного пути святой Давид Уэльский говорит: «Братья мои, сестры, радуйтесь, храните веру вашу и делайте малые дела, которым вы научились у меня и которые делал я». А гэльский поэт IX века восклицает:

Я иду в этот день с Богом,

Я иду в этот день с Христом,

Я иду в этот день с Духом –

Троицей Всемилостливой!

Хэй-хэй-хэй! Троицей Святой,

Защитой мне от болезней,

Спасением мне от ран.

Хэй-хэй-хэй, души и тела моего

Да будет Отец, Сын и Дух Святой!

Отец, Сын и Дух Святой.

(Перевод Юрия Варзонина)

Немало места в житиях уделяется рассказам о дружбе между святыми, причём, учитывая кельтскую практику смешанных монастырей, добросердечные отношения складывались между мужчинами и женщинами. На такое положение дел, практически не имеющее аналога в других церквях, влияние оказывала дохристианская традиция родового устройства общества и большое уважение к женщине в Ирландии.

Каждый святой имел, по крайней мере, одного духовного наставника – друга. Им становился более мудрый, опытный человек. Возраст роли не играл. Важной оказывалась святость. Духовный друг мог даже не быть священником. Связи подобного свойства явились причиной (и следствием) многочисленных путешествий святых не только по Ирландии, но и дальше, к берегам Британии. Святой Финбарр из Корка отправляется в Уэльс к святому Давиду, святой Киран идёт учиться к святому Финниану в Клонрад и путешествует на остров святого Енды.

Кроме людей, духовными учителями – начиная со святого Патрика – в житиях были ангелы. Они крестят святых, дают им имена, появляются в снах, приводят к местам, где должны быть построены церкви, основаны монастыри и даже туда, где должно произойти грядущее воскресение мёртвых.

Но самое, пожалуй, необычное в истории Кельтской Церкви – это её «странничество Христа ради».

Святой Колумбан (младший, VI в.) в восьмом поучении на Послание апостола Павла к Коринфянам говорит о жизни как о дороге, по которой христианин должен странствовать, словно он гость в этом мире (hospites тип&).

Парадоксально, но Л.П. Карсавин называл святого Колумбана «бурным аскетом». Сам склонный к «поэтической историографии», Лев Платонович обращал внимание на то, что ирландский миссионер – «образованнейший монах своего времени»: «знал Вергилия, Горация, может быть, Овидия, Ювенала, Сенеку, не говоря уже о Василии Великом, Иерониме и Кассиане», а «главной своей целью считал насаждение истинно христианской монашеской жизни, основанной на смирении и братской любви по ирландскому образцу»¹⁶.

Русский язык чутко различает, что есть «странствие» и «скитание». Последнее – грустный труд без видимой надежды, избавление от которого сродни чуду. «Странствие», хотя фонетически близко к «страданию», всё же оставляет менее тягостное ощущение. В странствии больше впечатлений, оно проходит среди «стран», людей и их городов. Скитание связано с одиночеством и полным отсутствием у скитальца желания запоминать что-либо из увиденного. Дорога странника, даже при её неожиданных поворотах и ложных указателях, остаётся путём к определённой цели. «Путешественник» – хороший синоним к «страннику», но никак не к «скитальцу». Лабиринт Одиссея, его злоключения по дороге в Итаку, среди волн и чужих островов, были плаванием к самому себе, становлением личности, проходящей через разного рода испытания, или «инициацией», как говорил М. Элиаде; богиня Афродита то помогала, то оставляла царя Итаки. В его дороге кроется, конечно, и религиозный смысл, но он, скорее, вторичен, как и сама богиня. Христианский странник о доме почти не вспоминает или же делает это подобно святому Коламбе:

Самым важным в истории Церкви остаётся её миссионерское служение (Мф. 19, 28). Кельтское миссионерство – осмысленное странничество, начинающееся в Ирландии и завершающееся в Небесном Иерусалиме. Со времён святого Патрика монахи – перегрины – избирали ради Христа именно такой образ жизни, становились «белыми мучениками». Потребность в вечном самоизгнании соединялась с чувством необходимости обратить язычника. Невзирая на серьёзные препятствия, лишения, оно приносило и большие благословения. Перегрины поднимались и уходили. Один Бог знает, почему так происходит. Они шли туда, где, как говорят в России, «небо встречается с землёй». Истинный перегрин, как считал блаженный Августин, странствуя по свету, должен был смотреть на удивительные события только через свет Божьего Промысла в Творении: «В этой жизни нам следует миром пользоваться, а не наслаждаться, так, чтобы «невидимые вещи» Бога, Который познается «вещами-творениями», становились видимыми и с помощью телесных и временных вещей мы могли воспринимать вечное и духовное»¹⁷. Упоминается даже некий отшельник, который сам себя приговаривает к морю и ветру.

Кельтские монахи, отплывавшие от берегов Эйре, спешили увидеть святые места, людей, на них непохожих и, самое главное, приблизиться к Богу. А где, как не в дороге, это происходит? В привычном, обыденном мире всё давно расставлено по своим местам. Здесь банк, там аптека с фонарём, дальше, за цветочным магазином, церковь, где раз в неделю Богу отдаётся должное... В странствии банки, аптеки, да и церкви принадлежат чужому уютному миру – Бога же следует искать. С первых христианских времён дело именно так и обстояло.

Желая святости, египетские подвижники уходили в пустыню. Преподобный Антоний Великий поначалу поселился в развалинах поблизости от Нила, а после пересёк весь Египет и остался у берегов Красного моря. Первым аскетам принадлежит известное выражение: «Пока не скажет себе человек: «В мире только один я и Бог», – он не обретёт мира в душе».

Кельты испытали большое влияние православного Востока. Косвенным образом это подтверждается архитектурным сходством между сирийскими и ирландскими храмами V-VI вв. Церкви свв. Симеона, Келэм Син, Чага и Кехет Хасс в Сирии чрезвычайно похожи на Ухт Мама, Кашел, святого Кронана, святого Кевина и другие – в Ирландии. Рядом с часовней Галларуса в Ирландии даже есть византийская надпись IV или V века¹⁸. С.С. Аверинцев пишет, что кельты чувствовали себя носителями православной или «сиро-коптской традиции»¹⁹.

В Житии святой Бригитты Килдарской помещен интересный эпизод. Когда святая просит некоего странника остаться ненадолго в её монастыре, то он отвечает так: «О, монахиня, я не имею свободного времени, ибо врата небесные сейчас открыты, и боюсь, что они закроются передо мною». Это ответ в духе восточной аскетической традиции.

В VI-VII веках путешествия ирландских святых стали довольно распространённым занятием. Святой Кормак трижды отплывает с острова Айоны, ища уединения в океане. По словам святого Адамнана, именно его советовал святой Коламба королю Бруде (Brude) для поиска пути к Оркнейским островам. Святой Могхолд (†498) доплыл до острова Мэн и стал его апостолом. Из монастыря Бангор (Bangor) перегрины отправлялись к племенам пиктов вплоть до VIII столетия. Свидетельством тому миссия святого Маелрубы (†722), основавшего обитель на пустынном полуострове Эплкросс («яблочный перекрёсток» или «яблоневый перекрёсток»). Оттуда его иноки обратили в христианство жителей острова Скай и дошли даже до Лох-Брума на севере Шотландии.

В текстах общин кулдеев (IX-XI вв.) (см. Кораблик 6) приведено такое увещевание: «Вот что, как слышал Маел Руаин (ирландское имя святого Маелрубы. – Авт.), старики говорили об оставлении родной земли: «Святой Патрик и его друзья, которых он привёл с собой, не должны никоим образом походить на людей, которые оставляют свою Родину, если только они не идут с Востока на Запад и с Юга на Север. Если человек оставляет свой дом и движется именно так, то он совершает миссионерство, как и святой Патрик"». Так, святой Давид Уэльский совершил паломничество в Рим, где его рукоположили в епископы.

Другими словами, странствие ради Христа приветствовалось, но пустое бродяжничество, которое могло привести к «морским портам» или в Рим, осуждалось. На полях ирландского манускрипта, содержащего сочинение Седулия Скотта, рукой переписчика оставлена пометка: «Кто идёт в Рим – много труда, но мало пользы, ибо Бог, хотя давно ты ищешь Его на земле, не найдётся в Риме, покуда ты туда Его не принесёшь».

Наиболее известными были путешествия святого Коламбы (Колмцилла) на Айону и в Шотландию, святого Айдана на Линдисфарн и в Нортумбрию, святого Колумбана и святого Галла в Люксей, на озеро Констанца (Швейцария) и в Ломбардию. Монах-летописец IX века Дикуиль (Dikuil) пишет о Северных Островах (Norten Isles), где около сотни лет жили ирландские отшельники. В скандинавских сагах X – XI веков – «Книга об исландцах», «Книга захватов Земли» и «Истории Теодерика» – упоминаются ирландские монашеские общины, с которыми встретились первые отряды викингов. Ж. Ле Гофф подсчитал, что за 200 лет Ирландия «экспортировала» около 115-ти святых мужей в Германию, 45 – во Францию, 44 – в Британию, 36 – на территорию современной Бельгии, 25 – в Шотландию и 13 – в Италию: «Если большинство из святых – личности легендарные, вышедшие из фольклора, то это ещё лучше подтверждает, как заметил Бернар Гиймен, сколь глубокий след оставило ирландское монашество в ментальности и чувствованиях Западного мира»²⁰.

Более того, для Европы, чуть было не погибшей от варварских нашествий, это кельтское странничество стало просто находкой. Европа нуждалась в миссионерах: в Германии святой Коламба с учениками находил приносящих жертву Одину; Британия после крушения Рима возвращалась к язычеству.

На Западе евангелизация происходила через юг Уэльса, и довольно необычным образом. Набеги ирландских пиратов вызвали поток беженцев из Девона и Корнуолла в Арморику, на нынешнее французское побережье. Переселенцы окрестили его Бретанью. Великий епископ Самсон из Дола, как и Гильдас, бывший учеником святого Иллтуда, совершал своё служение сначала в Корнуолле, а потом в Бретани. И там и там миссионерство строилось по кельтскому образцу, через утверждение небольших христианских общин, под опекой которых оказывались близлежащие окрестности. В Галлии Меровингов, как сообщает Ионас из Боббио, совсем немногие люди понимали сущность христианства, и справедливость этого мнения подтверждают письма святого Григория Турского. Ирландцы были замечательными проповедниками. Духовно преодолев клановую зависимость, оставив имущество, семейные и гражданские обязательства, они шли куда угодно. Им оказывались не нужны каменные стены монастырей, замков и покровительство богатых людей. Они могли воспользоваться различными благами, и то лишь на время. В одежде и пище оставались весьма неприхотливы. Много зависело от личной инициативы, а не от посланий епископа, которых, кстати, не было вовсе.

Точнее сказать, из Ирландии посланий не приходило. На континенте же в конце VI века галльские епископы сурово писали миссионерам: «Из отчета, сделанного достопочтенным Спаратом, мы узнали, что вы продолжаете носить из одной хижины в другую подставки, на которых совершаете божественную мессу, а женщины помогают вам (им дано имя «конхоспиты»); в то время как вы распределяете Пречистое Тело, женщины берут потир и причащают людей Кровью Христовой. Это нововведение – неслыханная дерзость... Ради любви Спасителя, во имя Единой Церкви и нашей общей веры мы просим вас немедленно, по получении этого письма, отказаться от подобной практики. Мы призываем к вашей милости, чтобы вы отстранили этих женщин от таинства, а также не позволяли жить под одной крышей с вами никакой женщине, если она не является вашей бабушкой, сестрой или племянницей». Ничего подобного кельты делать не спешили. Они ценили труды своих соотечественниц. Согласно одному из самых ранних мартирологов, в Ирландии почитали свыше двухсот святых женщин.

Апостол Павел, верно, приветствовал бы подобную практику. Такой стиль жизни отлично подходил к европейским запросам VII века. Перегринов охотно принимали тевтонские короли, знатные дворяне: Эрнвальд (Eornonwald) Франкский или Агилульф (Agilulf) Ломбардский, высокопоставленные дворянки: Ита или Гертруда. Святой Колумбан, этот «неистовый воин христианства», искавший спасения в европейских лесах, стал духовным вождём и смело обличал меровингский двор Брунхильды. Ирландцы основали ряд монастырей, в скорое время превратившихся в центры просвещения и приюты для странников. И сегодня набожные южные германцы поют гимны святому Килиану.

Перегрины называли себя «ликующие христиане». Их «ликование» следовало бы считать торжеством не только веры, но и культуры, точнее, знаний, что несли они в землю, пережившую «великое переселение народов» и уже было повернувшую обратно к язычеству. Память этих «факелоносцев раннего Средневековья» достойна восхищения. Для них был понятным не только латинский, но и греческий язык. Но не только самим себе они доверяли эти знания. В Германии VII – VIII веков самой важной частью имущества перегринов считали «Pugilatores Scotorum» – ирландские таблички с записями, как правило, духовного содержания. Многие из монахов носили добавление к своему имени: «Scottus», которое со временем приобрело значение высшего учёного звания. Святой Фурса стал известен в Перонне (Франция) как Peronna Scottorum. Из наиболее известных кельтов оно принадлежало Седелиусу Скотту, Марианну Скотту и, конечно, Иоанну Скотту Эуригене.

В 600-м году перегринов достаточно хорошо понимали везде. Новообращённым христианам было всё равно, какой установится порядок – кельтский, бенедиктинский, византийский или другой. Святой Беда Достопочтенный (†735), никогда не питавший особой любви к Кельтской Церкви, хотя сам учился в Ярроу, писал: «Ирландцы всех встречали с радостью, всем давали ежедневное пропитание и всех снабжали книгами для чтения, давая наставления и ничего не прося в качестве платы». Но начиная с 730-х годов следует череда мер по пресечению кельтского миссионерства. Ирландские проповедники попадают в немилость. Они осыпаны оскорблениями за «многословный обман» и «хитрую лживость». На европейские дороги пришли англо-саксонские миссионеры с уставом святого Бенедикта в руках. Благодаря их усилиям отношение к кельтам на континенте начало меняться. Бенедиктинский устав перестал быть одной из нескольких форм монашества и стал образом жизни (Par excellense) создающейся церкви. Для обширных владений Карла Великого он оказался более пригодным, так как имел все качества дисциплинарного документа. Мантия римских императоров упала на плечи римских епископов. Традиционным идеалам ирландского странничества в этом порядке места уже не находилось.

Такая перемена отношения к аскетическим путешествиям отразилась и на лирических текстах ирландской поэзии. Стихотворение «Думы изгнанника», созданное около X века и традиционно приписываемое Коламбе, вкладывает в уста святого слова, прежде невозможные для перегрина:

Боже, как бы это дивно,

славно было –

Волнам вверяясь, возвратиться

в край мой милый.

Много снёс я на чужбине

скорбной муки,

Много очи источили

слёз в разлуке...

(Перевод Григория Кружкова)

Другим важным событием стало нашествие викингов, которое не только разорило ирландские церкви, но и разрушило более чем трёхсотлетнюю практику перегринов. Начиная с VIII века Ирландия берётся за пересмотр своего отношения к миссионерам-путешественникам. Староирландский устав святого Аилбе (Ailbe)предписывает иноку: «Не оставляй твоего монастыря».

Святой Самтхан говорит своим ученикам о том, что Господь так же близко к Ирландии, как и к Риму или любому другому месту, путь же в Царствие Небесное на одинаковом расстоянии от всякой земли, следовательно, нет необходимости плыть за море. В Ирландии и Шотландии в VII-IX веках среди отдельных отшельников даже распространилась практика объединяться в группы по тринадцать человек (может быть, символ Христа и 12-ти апостолов). Их называли кулди (или кулдеи, калдис), по-ирландски: Celi Dei – «слуги Бога». Составленное около 800-го года «Староирландское покаяние» использует правила ранней Церкви, но странничеству в нём предпочитаются более прозаические занятия. Так произошло, что аскетические идеалы «белого мученичества» вне Ирландии осуществить стало невозможно. «Белое мученичество» сменилось «зелёным». Новые иноки закрылись в своих кельях. Некоторые из них начали поиск уединения на родине, вне монастырских стен и далеко от торговых дорог. Они молились так:

О Сын Бога Живого,

Вечный Царь,

Я хочу, чтобы затерянная в диких местах хижина

Стала жилищем моим.

Пусть прозрачный ручей

Будет с ним рядом,

Чистая заводь для смывания грехов

Благодатью Духа Святого,

Пусть его окружает прекрасный лес,

Чтобы кормить многоголосых птиц,

Чтобы давать им приют.

Ирландская поэзия (X век)

Другие оставались в обителях. Им предстояло продолжить труды прежних переписчиков книг. С VI по X век в Ирландии работало не менее ста скрипториев. Число монастырей постоянно росло. Переписчики Эйре и Нортумбрии выработали крупный красивый почерк. Полной неожиданностью стал кельтский особый шрифт VII века, когда среди букв появляются изысканно переплетённые украшения, поразительно умудрявшиеся превращать бороду, волосы, морщинки, глаза и руки евангельского персонажа или святого в хитросплетения традиционного орнамента. Кроме того, на полях книг, предназначенных для иллюминирования, монахи принялись записывать гэльские стихи в большом количестве.

В море никто о море не пишет. Для этого есть суша. Корабельные дневники – единственное исключение. Вся Ирландия окружена солёными водами, а память о прежних странствиях ещё не успела исчезнуть. Фантазия посвящалась мореплаваниям. Рассказы о путешествиях становились всё более яркими, если не сказать приукрашенными. Рождалась средневековая литература Северо-Запада Европы, и не только его.

Кельтская Церковь и её движение перегринов могли иметь прямое влияние и на монашеские ордена, возникшие на континенте в начале XIII века. Доминиканцы и особенно францисканцы сознательно подражали путешествующим миссионерам и проповедникам Ирландии VII-VIII веков. Возможно, Франциск Ассизский (лат. Franciscus Assisiensis) испытал кельтское влияние, посещая монастыри Северной Италии, которые еще сохраняли некоторые черты и этос своих основателей-ирландцев.

«Преувеличение есть тот дух, коим искусство живо, и нам должно стремиться к тому, чтобы всякое преувеличение довести до крайности», – так писал один из инициаторов «кельтского возрождения» Самюэль Палмер. Комментируя его труды, Уильям Батлер Йейтс шёл ещё дальше: «Литература деградирует до простой хроники событий, до выхолощенных холодных фантазий и столь же холодных размышлений, если только её не питают страсти и верования древности, а из всех европейских источников древних страстей и верований – славянского, финского, скандинавского и кельтского – лишь последний, на протяжении многих веков, был близок к основному потоку европейской литературы»²¹.

Под «страстями и верованиями» У.Б. Йейтс подразумевал, прежде всего, древнейшие кельтские саги («Плавание Брана», «Книга Захватов Ирландии», «Битва при Маг Туиред», «Болезнь Кухулина» и многие другие), что записали ирландские монахи в VII веке и копировали их преемники в X – XI веках. Переписчики не скупились на разного рода добавления в виде плачей, жалоб и песен. (Здесь следует искать влияния прежних поэтических школ кельтских филидов и бардов.) Кроме этого, во многих ирландских книгах того времени внимательный исследователь находит какие-то, на первый взгляд, посторонние детали.

Они могут показаться заимствованиями, и современный филолог с радостью пустится в рассуждения об «интертекстуальности», но более вероятно, перед нами оказываются корнесплетения нового романтического предания. Наиболее любопытный пример связан с так называемым «Codices Celtice» – добавлениями, сделанными в латинский перевод Библии – Вульгату – блаженного Иеронима. Они появились в ирландских и шотландских кельях VIII века. Без видимых причин предложение из Евангелия от Иоанна было вставлено в описание смерти Христа в Евангелии от Матфея. Переписчик мог просто ошибиться. Но существует мнение, согласно которому случайности здесь не произошло и в этих евангельских добавлениях сокрыто, собственно, выражение того духа, который позднее создаст самое красивое предание кельтов – историю святого Грааля и рыцарей Круглого Стола.

Там же, в монастырских скрипториях, составлялись жития ранних кельтских святых, где евангельские идеалы поэтично стилизовались в героических преданиях древности. Граница между древними героями саг и миром новых святых сделалась проницаемой. Мужчины и женщины, которые теперь приняли «зелёное мученичество», не нарушали традиций своего народа, а, наоборот, искали их продолжения с помощью фантазии и слова. Поиски принимали подчас неожиданные формы. Например, Архангел Михаил, столь почитаемый ирландцами и позднее германцами, очень быстро приобрёл черты прежних эпических героев. Существовали даже гимны его лошади по кличке Брайн (Brian), которая была «быстра, как ласточка весной, как мартовский ветер, как молния, и почти так же, как сама смерть».

Те, кто трудился в ирландских скрипториях и позднее на континенте, были людьми одной традиции и родственного мироощущения. Их связывал единый культурный «текст», к которому необходимо правильно ставить вопросы и внимательно слушать то, чем он отзовётся. Сам по себе факт отсутствия подлинного манускрипта святого Брендана (самой рукописи) – не слишком великая потеря. Эти люди верили подобно нам и плыли по тем же волнам. Мы знаем, где Америка и «острова в океане», прежде всего, благодаря их усилиям и мужеству.

Несколько слов следует сказать о судьбах ирландской агиографии более позднего времени, поскольку «Плавание святого Брендана» исторически связано с литературной традицией тех лет и континентальный читатель многим обязан двум авторам. Первого звали Джиральд ди Барри (Giraldus di Barri; в англ. варианте: Джеральд де Барри). На три четверти норманн, родившийся в англо-саксонских землях, он величал себя Джиральдом Кембрийским, желая тем самым настоять на своей прямой связи с непримиримым кельтским Уэльсом и мечтавший стать епископом Сент-Дэвидса. Джиральд в 1183-м году посетил Ирландию (точнее сказать, участвовал в норманнских набегах) и собрал свои впечатления, озаглавив книгу «Топография Ибернии».

У него получилась яркая картина магической и мистической страны, экзотичной, подобно островам на Дальнем Востоке, только с более мягким климатом. Джиральд описал Ирландский мир как существующий на самом краю земли, далее которого нет ничего. Он говорил о духовной стране, где происходят чудеса, встречаются святые источники, а глубоко религиозные люди почитают святых вместе с реликвиями (колокольчиками, посохами и проч.), принадлежавшими последним. Его можно считать одним из авторов идеи, согласно которой кельты – особая этническая группа, совершенно отличная от англо-саксов, а кельтское христианство – независимый духовный путь. «Топография Ибернии» убеждала европейцев, что хотя «золотой век святых» давно позади, но многое от его цветения ещё живо, и, как священный огонь, всё ещё хранимый монахинями Килдара, это живое доступно паломникам Зелёного Острова. Спустя некоторое время Джиральд ди Барри издал вторую книгу – «Завоевание Ибернии», – в которой собраны многочисленные пророчества святых VI-VII веков, изустно циркулировавшие по Ирландии. Пророчества предсказывали продолжение сопротивления захватчикам и обещали наступление дня, когда «все англичане будут изгнаны королём, явившимся с гор святого Патрика».

Другой важной фигурой кельтской агиографии был цистерианец Албин О’Муллой. Ирландец по происхождению, епископ Фернса, в 1230-м году Албин собрал целую коллекцию Житий кельтских святых, которая справедливо считается «вершиной агиографии Ирландии», задуманной для того, чтобы «показать славу святого прошлого Ибернии перед лицом критиков, англо-французов, англичан, фламандцев, прибывших в страну десятилетиями раньше 1200 г. и после того» (R. Sharpe. Medieval Irish Saints).

О литературных и агиографических источниках «Плавания» более подробно будет рассказано ниже.