Глава 4. Настоятельство (1826–1862 гг.)

От плодов их познаете их (Мф.7:16).

«Уединение, кажется, от самой юности влекло меня к себе», писал О. Моисей еще в 1813 году; но Промысл Божий устроил иначе.

Уединенная жизнь его, в Брянском лесу была непродолжительна, в сравнении с тем поприщем деятельности настоятельской, на которое Господь поставил его через тогдашнего Калужского Архипастыря.

В 1826 году, 43 лета от роду, О. Архимандрита Моисей, тогда еще иеромонах, был назначен управляющим Оптиною Пустынью и 37-мь лет сряду, стоял неуклонно на божественной страже вверенной ему паствы. Оправдались на нем слова летописца: «Монастырь согради и браню собра», но все это доставалось ему с трудом и трудом, подчас великим. Подвижническая жизнь в пустыне под руководством опытного старца, в совершенном послушании ему, изучение и исполнение на деле писаны Св. Отцев, равно как и скорби, постигавшие О. Моисея от юности и всегда переносимыя им с молитвою и покорностью воле Божией, на столько подготовили, просветили и укрепили его внутреннего человека, что он, вступив в должность настоятеля в зрелом, возрасти по годам телесным, был близок и к зрелости духовной: как по ясному, духовно-просветленному взгляду на вещи и чувствам, обученным долгим ученіем в различеніи добра же и зла, так и по твердости воли, укорененной в добром направлении. Доказательством этому служат его действия и письменные его советы, данные близким ему людям и дошедшие до нас²². Тем не менее, почти 40 лет подвижнической жизни в сане настоятеля, конечно, не прошли для него напрасно.

Каждый промежуток времени, каждый случай в жизни, при крайней бдительности О. Моисея над собою и постоянном молитвенном подвиге, без сомнения, возводили его от силы в силу и увеличивали в нем сокровище добродетелей.

За сокровенные труды его в тайне сердца своего Господь, видяй в тайпе, воздал ему явным благословением внешних его действий. Последнее, очевидно было всем его знавшим; но крайне сожалеем, что не имеем достаточно сведений, о его внутренней жизни и деятельности и не можем изложить их здесь в желаемой полноте. Старец не любил говорить о своих поступках и никогда никому не рассказывал о действиях благодати Божией, который несомненно ощущал²³. Можем только сказать, что он, по слову Св. Исаака Сирина, был всегда «борцем против страстей и терпеливым делателем заповедей Христовых». Тому же учил он и просивших его советов и наставлений.

О постоянном внутреннем преуспевании Старца на пути добродетелей во время его настоятельской жизни, мы можем судить, только по наружным его действиям, и в этом случае припоминаем слова, которые он нередко повторял при жизни: «Да, уж само дело лучше покажет». Дело О. Моисея, как настоятеля, по истине, лучше всяких слов показывает, что он был муж благъ, исполн веры и плодов благихъ.

В то время, когда он принял в свое управление, Оптину Пустынь, братство ее состояло из 40 человек. Не все они были люди способные, не все духовно преуспевшие; даже приличного иеродиакона для праздничных служений, как рассказывал нам сам О. Моисей, не было, и надобно было приглашать светского диакона из ближнего села или города. На обители был долг в 12 т. рублей; запасов для продовольствия братий пищею, одеждою и обувью также не было; наконец, что самое главное, настроение братства нельзя было назвать образцовым. При таких скорбных и трудных обстоятельствах, совершенно вопреки своей воле, только из послушания архипастырю, после долгих уговоров устрашившего его словами: «если не согласишься принять священства, буду судиться с тобою на страшном суде Господнем», О. Моисей принял сан священства и управление Обителью.

Сам он рассказывал нам в 1861-м году, что подчинившись воле Владыки Филарета, имел в виду, если Бог продлит веку, 10 лет пронести этот крест настоятельства, а потом уединиться; но когда прошло 10 лет, говорил Старец, я думал: если оставлю настоятельство, то это будет своя воля, а должно покоряться воле Божией, потому и не удалился. Мало помалу было приобретено довеpиe купцов. Стали верить нам, в случае надобности, в долг, потом, когда Господь посылал средства, счеты эти уплачивались; так дело и шло. Хотя у нас и теперь денег нет, но за то, слава Богу, рухлядная²⁴ полная, закончил Старец, а мы можем прибавить к этому: не рухлядная только наполнилась, но и вся обитель из малого монастырька, преобразилась в целый град обительный, полный братий, полный и благоухания духовного, привлекавшего множество богомольцев.

Когда О. Моисей сделался настоятелем из зданий, ныне украшающих Оптину Пустынь, существовали в теперешнем виде: одна церковь (Казанская)²⁵, колокольня, старое здание трапезы, настоятельский корпус, два братских корпуса деревянных и два каменных одно-этажных. Был и собор Введенский, но очень тесный. Была и больничная церковь в память явления Владимирской иконы Божией Матери, но без притвора и пристроек. В настоятельство же О. Моисея, Введенский собор распространен и устроены два боковых придела, с крытыми папертями; к больничной церкви сделана пристройка; в старой братской трапезе, устроена церковь во имя Преп. Марии Египетской; построена кладбищенская церковь. Над двумя одно-этажными каменными корпусами надстроены верхние этажи; вновь построено семь братских корпусов внутри монастыря; каменная ограда с семью башнями, новый большой корпус для братской трапезы, библиотека, гостинницы (восемь корпусов с тремя флигелями для богомольцев различных сословий); два конных двора с братскими кельями, скотный двор, заводы кирпичный и черепичный, мельница вблизи монастыря, выстроена вновь; новое братское кладбище, весь Скит с его церковью, кельями и службами – все это возникло при О. Моисее.

На земле Высочайше дарованной монастырю в 1853 году, устроен был хутор для сбора сена и для рыбной ловли. Заведен прекрасный рогатый скот, крупной породы. Улучшены прежние и вновь устроены большие огороды, сделавшиеся необходимыми при умножении числа братий и богомольцев. Разведены фруктовые сады, около монастыря и на хуторе. При вступлении в должность О. Моисея, Оптина Пустынь владела всего 197 десятинами и 1564 кв. саж. земли под монастырем, лугами, огородами, озерами, дорогами и лесом, из которых было около 80 дес. собственно леса и луговой земли, за исключением неудобной и находящейся под строением, реками и дорогами до 50 десятин, а в год кончины О. Архимандрита Моисея было у Обители 348 дес. 1464 к. саж. земли и в том числе 188 дес. леса. – О. Моисеем устроено каменное помещение для монастырской библиотеки, о котором мы упомянули выше, устроена и самая библиотека. Началом последней, послужило множество книг (до 2100) и не мало рукописей, принадлежавших лично О. Моисею. Монастырская ризница обогатилась прекрасными и многочисленными облачениями. Церкви – хорошею стенною живописью и иконостасными иконами в окладах. – Личное безкорыстие и нестяжательность подвижника Настоятеля привлекали усердие богомольцев к Обители и ее храмам, а это усердие и помогало О. Моисею в деле устройства монастыря.

Один из Козельских граждан, бывший долго в отлучке из родного города и приехавши, потом в Оптину Пустынь для поминовения своих родных, был изумлен переменою, которую он нашел в монастыре, и, зайдя после паннихиды к О. Моисею, тогда уже Архимандриту, при других гостях, выразил ему свое удивление, сказав: «Как у Вас, Батюшка, все в Обители преобразилось. – А вы давно у нас не были?» – спросил Старец. – «Вот уже 20 лет. – Да, 20 лет времени много. – Но ведь не только время, на это и средства нужны, Батюшка; верно у вас хорошие средства», – продолжал посетитель. – «Нет, этого нельзя сказать, средства у нас, какие Господь пошлет, такие и есть. Вот мое упование!» – сказал О. Архимандрита, указав на бывший в комнате образ Спасителя, несущего Крест.

«А Архимандритства, Батюшка, это Вы сами пожелали», – продолжал гость, очевидно вовсе незнакомый с порядком иерархических возвышений. При этих словах О. Архимандрита Моисей перекрестился и отвечал: «Нет, на это была воля начальства, а я просил и прошу у Господа Бога одного, чтобы быть мне монахом». – И выпросил этого у Господа Бога Старец: монахом был он в своей пустынной кельи в Рославльском лесу, монахом – и в должности настоятеля многолюдной Обители.

Под именем монаха разумеем мы, разумел и О. Моисей, не подвижника только, в смысле бдения, поста, уединения, телесной молитвы и других дел самоумерщвления, но человека Евангельского, по слову Св. Пимена, научившегося умерщвлять не тело, но страсти²⁶. Человека разумно управляющего собою, согласно изречению Св. Максима исповедника: «Телу определи труд по силе его и весь ум твой обрати внутрь²⁷. Это последнее – обращение ума внутрь, т. е. внимание и составляет истинный подвиг разумного монаха. Постоянно ведет он борьбу со страстями душевными и телесными; при должном воздержании, неослабно хранить свои чувства и их органы и очищает сердце от страстных помыслов молитвою и самоукорением; следует Евангельским заповедям и советам, и таким образом стремится к чистоте сердечной, к желаемому бесстрастию, к отрешению мыслью от здешнего Mиpa: живет сердцем в будущем, в обетованном Спасителем паки бытіи (Мф. 19:28) и с ним, соображает все шаги своей земной деятельности. Таким мы видели и знали О. Архимандрита Моисея. Его строго-монашеское, или точнее истинно-христианское направление и внутреннего и внешнего человека выражалось, в период его настоятельства и в отношениях его к Начальству и в управлении братию, в обращении его с рабочими людьми и с посетителями монастыря, как бедными, так и богатыми, наконец, и в келейной его жизни. По этим отраслям деятельности О. Моисея мы и будем теперь следить за ним.

Исполняя обет, монашеского послушания, О. Моисей покорился воле архипастыря и принял управление Обителью; но вслед за этим, благоговейно чтимый им Владыка Филарет, указом Св. Синода от 28 января 1825 года, был переведен в Рязань и на его место прибыл Пр. Григорий I, бывший впоследстии, архиепископом Казанским и Митрополитом Петербургским. Знаменитый ревнитель православия выразил и Оптиной Пустыни в лице ее тогдашнего правителя общего духовника Обители О. иеромонаха Моисея свое полное сочувствие. Преосв. Григорий I указом Калуж. Консистории, от 17 августа 1826 года утвердил О. Моисея в должности строителя Оптиной Пустыни и вместе с тем наградил его набедренником. Никого из братий, Преосвященный Григорий не помещал в Обитель и не брал из нее, без согласия настоятеля и даже приносил в жертву Оптиной Пустыни удобства своего собственного Лаврентьева монастыря. Доказательством последнего, братья старожилы Оптинские, приводят такой рассказ. При тогдашней скудости в иеродиаконах, один из них по имени Серапион, родом из Орловских мещан, поступив из миpa в Оптину Пустынь, настолько здесь образовался и приучился к церковному богослужению, что мог быть довольно хорошим иеродиаконом. Он и был посвящен; но через короткое время выпросился на богомолье на Калужку к чудотворной иконе Божией Матери и подал в Калуге прошение о переводе его в архиерейский монастырь праведного Лаврентия. Эконом архиерейского дома иеpoм. Августин и казначей были этому очень рады, потому что и в Лаврентьевом монастыре в то время нуждались в иеродиаконах, и Koнсиcтopиa поспешила его переместить. Преосв. Григорий, бывший, в то время в Петербурге, для присутствования в Св. Синоде, утвердил это перемещение; но когда О. Моисей донес ему о том, что иеродиакон Серапион, нужен для Оптиной Пустыни, то Преосв. Григорий, на его доношение, написал такую резолюцию: «Возвратить иеродиакона, не смотря на то, что дом наш остается пуст». Консистория и возвратила О. Серапиона при указе, от 9 дек. 1827 года, в котором прописана резолюция Преосвященного. И после своего перемещения из Калуги Преосв. Григорий I сохранил навсегда добрую память об Оптиной Пустыне и ее настоятеле. Во время управления своего Казанскою паствою приглашал туда монахов из Обители О. Моисея, а в бытность свою Митрополитом Петербургским с участием осведомлялся об Оптиной Пустыни и с любовью вспоминал об О. Моисее. Распрашивал о нем, приезжавших из Оптиной Пустыни в столицу, и выражал со своей стороны очень доброе к нему расположение.

После Преосв. Григория I на калужской кафедре были недолгое время Пр. Гавриил 1828–1831 г. и Пр. Никанор 1831–1835. Оба эти архипастыря, хотя и не были особенно близки к Оптиной Пустыни, но ценили в известной степени труды ее настоятеля. Преосв. Гавриил, как видно из дел монастырского архива, сначала благоволил к Оптиной Пустыни и ее настоятелю, но потом, вследствие наговоров, некоторых светских лиц, как рассказывают старожилы, и доносов непокойных людей из братий изменил свое расположение к О. Моисею и стал стеснять его, требуя на вступление новых лиц в Обитель и на другие действия настоятеля, согласия братий, (как будет сказано ниже). Определил в число братий Обители, без согласия настоятеля, священника села Косташева Ивана Захарова и исключенного из Калужской семинарии ученика Алексея Беляева и присылал в Оптину Пустынь немало подначальных, – эту язву монастырей.

Тем не менее 8 февраля 1829 г. Преосвященным Гавриилом объявлена была О. строителю Моисею благодарность за попечение о поддержании благоустройства и порядка в Оптиной Обители, с напоминанием однако, чтобы он, по мере возможности, старался уплачивать монастырский долг.

В том же году О. Моисей был определен членом в комитет по устроению зданий в Лихвинском Покровском Добром монастыре, а в 1831 г. ему объявлено было от Преосвященного Гавриила благословение за верное и успешное исполнение сего возложеннего на него поручения.

В 1832 году О. Моисей определен был, тогдашним Епископом Калужским, Преосвященным Никанором, благочинным монастырей.

Об отношениях последнего Преосвященного к обители может свидетельствовать письмо его к О. Моисею из Варшавы от 30 апреля 1847 г., по случаю посланных Преосвященному книг, изданных Оптиною Пустынью. Вот текста этого письма:

Преподобный Отец Игумен Моисей!

В бытность мою в Калужской епархии, я несколько раз посещал Обитель, вверенную управление Вашему, и всякий раз утешался ее благосостоянием, внутренним и внешним. С сим утешением, не перестаю вспоминать о Вас и Обители Вашей, перемещаясь из одной епархии в другую, и, зная благоразумие Ваше и опытность в управлении, представляю себе теперь Оптинскую Обитель в цветущем состоянии.

Приимите искреннюю благодарность за доставление изданных от Обители полезных книг. Прошу сказать О. иеросхимонаху Иоанну²⁸ благожелание мое: да подкрепляет его Господь в силах и совершает Свою силу в его немощах.

Призывая на Вас и братию Божие благословение, есмь к Вам с истинным почтением и искреннею любовью Усерднейший слуга

Никанор А. Варшавский.

Апреля 30-го дня 1847 г.

Варшава.

Не таковы были отношения, к Оптиной Пустыни и ее настоятелю, Преосвященного Николая, почти 17 лет (1885–1851), управлявшего Калужскою eпapxию. Верно Промыслу Божию, угодно было сначала поддержать О. Моисея и укрепить его на месте настоятеля благосклонностью к нему Калужских Владык, а потом попущены были и в этом отношении скорби, которыя О. Моисей переносил с великим терпением и монашескою покорностью воле Божией.

Преосвященный Николай, насколько нам известно, был вообще неукоризненным слугою Господним, но имел неосторожность доверять иногда слухам, без точной их проверки. Этим пользовались люди или точнее человек, стоявший близко к Преосвященному и нерасположенный к О. Моисею.

Кроме доносов от братий Оптиной Пустыни, о которых мы скажем впоследствии, Преосвященный слышал наговоры и порицания действий О. Моисея и, может быть, незаметно для себя самого, переходил мысленно на сторону противников О. Моисея и стеснял его.

Если и каждому домохозяину известно, то тем более начальнику монашеского общежития хорошо ведомо, как важно иногда присутствие в Обители и одного человека, способного к делу и благочестиво настроенного, тем более – присутствие нескольких таких лиц, служащих поддержкою для прочей братии. Знал это хорошо и Преосвященный Николай, но, тем не менее, брал многих таких людей из братства Оптиной Пустыни и перемещал их в други Обители, вопреки воле и взгляду на вещи О. Моисея.

В один из своих приездов в Оптину Пустынь (в 1837 г), Преосвященный Николай спросил О. Моисея: кто у вас в Обители способен к казначейской должности? О. Моисей, подумав, отвечал: иеромонах Геронтий, Ваше Преосвященство. Так я его назначу строителем в Тихонову Пустынь, сказал Преосвященный и когда О. Моисей выразил сожаление об этом, Преосвященный добавил: «Или его, или О. Антония давайте». Последнее было конечно еще тяжелее для О. Моисея; за О. Антония вступился и Старец О. Леонид и решили отдать О. Геронтия. Преосвященный и назначил его в Тихонову Пустынь и приказал отпустить с ним несколько способных людей из числа братий. Тяжело это было для О. Моисея, тем более, что и сам О. Геронтий отнюдь не желал такого назначения и долго, упорно отказывался; но делать было нечего. О. Моисей опять подчинился воле архипастыря, стараясь видеть в ней волю Вожию и в Тихонову Пустынь, вместе с ее новым строителем Геронтием отправилась целая колония монахов из Оптиной Пустыни.

Но этим не ограничился для О. Моисея сердечный труд его относительно Тихоновой Пустыни.

В следующем, 1838 году получен был из Калужской консисторы указ о перемещении в Тихонову Пустынь из Оптиной иеродиакона Маркелла. Иеродиакон этот был в то время весьма нужен в Оптиной Пустыни; способный к хозяйству, он помогал старому и слабому силами Казначею в исправлении его должности и распоряжался постройками, которые тогда возводились. О. Игумен Моисей подал Преосвященному прошение, в котором изложил необходимость пребывания О. Маркелла в настоящее время в Оптиной Пустыни и представлял на его место трех кандидатов, для перемещения в Тихонову Пустынь; но Преосвященный Николай не обратил на это внимания, нашел представляемых кандидатов недостаточными и возвратил О. Игумену Моисею его доношение с резолюцию, которою подтверждал перемещение О. Маркелла.

Нелегко было настоятелю Оптиной Пустыни прочитать эту резолюцию. Вспомнил, может быть, старец Преосвященного Григория I и его милостивое расположение к Обители, столь благосклонно выраженное при возвращении О. иepoдиaкoнa Серапиона, но делать было нечего, и, скрепя сердце, О. Моисей снова возвергнул печаль свою на Господа.

Прошло несколько времени и новый, еще более сильный удар поразил сердце О. Моисея. Преосвященный Николай в конце лета 1839 года, объезжая по обычаю свою епархию, прибыл в Оптину Пустынь: посетил и Скит, в котором тогда начальствовал О. Антоний. Осматривая Скит, Владыка вошел в церковь, вошел и в небольшой ее алтарь; пригласил войти туда же О. Антония и сказал ему: положи руку на престол. О. Антоний положил. Клянись мне, продолжал Владыка, что ты не будешь отказываться, если Св. Синод, по моему представлению, назначит тебя настоятелем в Малоярославецкий монастырь. О. Антоний, пораженный внезапным требованием Владыки, повиновался ему беспрекословно. По отъезде последнего, рассказал бывшее своему Старцу и брату О. Моисею, и с тех пор все горевал и плакал до самого своего назначения, последовавшего в конце ноября того же года. В это время О. Игумен Моисей получил от Преосвященного Николая следующее письмо:

Преподобнейший Отец Игумен

Моисей!

Святейший Синод предоставил мне, по моему усмотрению, избрать и произвесть кого-либо в Игумена Малояро-славецкого монастыря. Я не переменяю моей мысли об избрании, веруя, что она от Бога, и единственно на пользу Обители Святителя Николая. Вам О. Антоний сказывал, или скажет теперь, если прежде не сказывал, как мы оба пред престолом Господним в скитской церкви наедине, только двое, давали обет, внимать званию Божию, и, если будет ему свыше избрание на Игуменство Малоярославецкой Обители, то радеть об оной с самоотвержением. Половина дела сделана прежде, хотя не с полной надеждой, но с упованием истинно христианским. Да увенчается оно и плодами спасительными. О сем моя молитва.

Вам остается расстаться с добрым Вашим помощником и братом, наставить его советами и препроводить к посвящению во Игумена 3 числа декабря, дабы он введен был уже 6 декабря в Обитель, вверенную его управление.

Более не знаю, что сказать Вам. Водитесь при сем благонамеренностию и благоразумием, призывая наипаче в деле сем помощь Господа Бога, всеблагого, премудрого и всемощного. Он укажет Вам кого избрать в Скитского Настоятеля, и все устроить во благое.

Призывая Божие благословение на Обитель Вашу со всеми братьями нашими о Христе, есмь и пребуду в попечении о всех вас по долгу и званию моему.

Николай Епископ Калужский и Боровский

23-го Ноября 1839 года.

Калуга

Тяжело было О. Моисею исполнить требование Владыки – отпустить О. Антония, в котором он имел верного друга, в высшей степени усердного помощника и беспредельно преданного ему послушника; но О. Моисей принял это назначение и свою разлуку с О. Антонием, как от руки Господней, с монашескою покорностью; сам отвез О. Антония в Калугу и присутствовал при его посвящении в сан Игумена. Преосвященный Николай, при свидании сказал О. Моисею: «Вот я Вашего брата назначаю на место, высшее того, которое Вы сами занимаете». – Ему и подобает расти, Ваше Преосвященство, мне же молиться, смиренно отвечал О. Игумен Моисей и так писал брату своему из Калуги, вслед за разлукою с ним, в первый раз на новое место его служения.

Любезный брат.

Приветствую тебя поздравлением в новом сане, на новом месте должности настоятельской и с высокоторжественным праздником великого угодника Христова Николая чудотворца. Усердно желаю тебе от души возмогать о Господе в державе крепости Его, а не от своего разума и силы чего-либо доброго ожидать. Сила бо Божия совершается в немощи нашей, да уповаем на Господа. Кротость и воздержание с терпением находящих скорбей, привлечет на тебя Божие благоволение, и, по верному слову Христову, «претерпевый до конца той спасен 6удетъ». (Мк 13:13). Искреннее попечение о тебе по чувству и долгу братской и отеческой любви возлагаю на Господа и упованием на спасение Его, душевно себя успокоиваю.

Не оставляй сообщать мне сведения всем пребывании твоем на новом месте, дабы я мог участвовать во всем, моля всегда премилосердого Бога о даровании тебе истинного разума и силы, во исполнение святой Его воли.

Пожелав тебе и всему вверенному тебе братству мирного жительства, доброго здравия и спасения, остаюсь навсегда благожелательным богомольцем недостойный И. Моисей.

5 Декабря 1839 г. Калуга.

Не прошло еще трех лет после отбытия из Оптиной Пустыни О. Антония с близкими ему братиями, как взят был опять из Оптиной же Пустыни в настоятели Мещовского Георгиевского монастыря, иеромонах Никодим, также с несколькими человеками из числа братства.

Трудно было О. Игумену Моисею отпускать из своей Обители людей, которые собрались сюда уже при нем, и из которых многие, были ему духовно близки, но при этих переселениях, он мог утешать себя мыслью, что, пересаженные на новыя места, духовные прививки его, хотя и поболят, как он выражался, но примутся и возрастут, с нравственною пользою для других Обителей, а в Оптину Пустынь Господь пошлет новых жителей – подвижников, что и сбывалось действительно. Господь посылал людей, желавших поступить в число братий, но и в этом последнем случай – определении новых братий – О. Игумен Моисей, попущением Божиим, терпел от Преосвященного Николая большое стеснение.

В начале своего управления, Калужскою епархию, Преосвященный Николай, не смотря на доносы, несколько более благоволил к Оптиной Пустыни, чем впоследствии. В 1837 году 5 сентября, при освящении придельного храма во имя Св. Николая чудотворца произвел О. Моисея в сан Игумена, но потом, вследствие недоразумений, о которых мы упомянули выше, отношение Преосвященного к Обители приняли особенный, стеснительный характер. По ни кому неизвестной причине, для одной только Оптиной Пустыни, исключительно из всех монастырей Калужской епархий, назначено было: не определять указом в число послушников никого, без личного представления Преосвященному и выдержания экзамена из чтения и пения церковного, катихизиса и священной истории. Экзамены эти производил сам Преосвященный и притом иной раз и довольно строго. – Знакомым с монастырскою жизнью довольно известно, что в монашеских общежитиях есть различные послушания (в смысле занятия) и не от каждого из братий требуются книжные познания. Иной благочестиво трудится в простоте сердца, довольствуясь церковным богослужением и внутреннею молитвою, при исполнении самим делом заповедей Божиих, и преуспевает в деле угождения Богу не менее, если еще не более, получивших хорошее образование. Доказательством этому служат в древности Св. Антоний Великий, Св. Спиридон Тримифунтский и многие другие, а в наше время – пещеры Kиево-Печерской Лавры, в которых нетленно почивают почти рядом и преподобный Нестор летописец земли Русской и преподобный Нестор некнижный. Преосвященному Николаю все это было без сомнения очень хорошо известно; но, тем не менее, он не отступал от установленного им же самим порядка относительно Оптиной Пустыни: так что бедному послушнику, желавшему в то время поступить в Оптину Пустынь и быть потом постриженным в монашество предстояло кроме обычного, установленного церковными правилами, трехлетнего испытания, выдержать еще три экзамена от Преосвященного Николая лично: первый перед определением в число указных послушников, второй перед одевашем в рясу и камилавку и, наконец, третий перед пострижением в монашество.

Из числа многих таких экзаменов один живо сохранился в памяти братий Оптиной Пустыни. Раз, в приезд Преосвященного Николая, последний потребовал к себе на экзамен, в настоятельскую келью, несколько человек, желавших быть определенными указами в число братий. Преосвященный начал их спрашивать из катихизиса. Мы не готовились к экзамену. «Пр. Владыко, – отвечал один из них, – «а в кельях читаем больше монашеские книги. – Какие же вы книги читаете? – Св. Аввы Дорофея, Св. Иоанна Лествичника. – Ну скажи мне что-нибудь из книги Иоанна Лествичника. – Простите, Преосвященнейший Владыко, я читать читаю, а рассказать не могу. – Почему же не можешь? – Да как-то в памяти не остается. – Да, это правда, вот я и сам Лествичника книгу читаю, да как-то она в памяти не остается». О. Игумен, продолжал Преосвященный, обращаясь к О. Настоятелю, смиренно стоявшему в стороне, – «Вы что на это скажете, почему книга Лествичника плохо остается в памяти? – Да ведь эти книги, Ваше Преосвященство, дела требуют», – отвечал так же смиренно, как и стоял, О. Игумен Моисей. Преосвященный замолчал. Однако, экзамены продолжались и после этого и много стесняли определение новых лиц в число братий.

Каково было О. Игумену Моисею переносить все это. По его взгляду на вещи надобно было принимать в Обитель всех, искренно желавших служить Богу; но, приняв их, он не мог, согласно своему желанию, успокоить их «приуказкою» т. е. твердым помещением в число штатной братии. Вот где, испытывалось и укреплялось его терпение; но возложившись, раз навсегда на волю Господа Бога и Его святый Промысл, покойный О. Игумен наш Моисей не хотел прибегать ни к каким человеческими средствам, чтобы избавиться от этих невзгод, а еще утешал и братию, скорбевшую о незаслуженных притеснениях, потому что Преосвященный Николай, иногда отказывал даже в рясофоре и давно жившим в Обители.

Всегда сосредоточенный в себе самом, О. Игумен Моисей не выражал ни малого ропота на действия, угнетавшей его власти и только к духовному своему сыну, брату и вместе другу, О. Игумену Антонию, писал в 1848 году 19 февраля «А бывшие скорбные касательности от той десницы, которая преподавала благодать и милость нам грешным, должно понести во смирении души: в чем мне и тебе да поможет Господь», – и в другой раз 25 февраля того же 1848 года: «Смиряющие нас, касательности А. надобно понести терпеливо с Божиею помощью, и благо нам будет напоследок».

Однако прискорбныя эти «касательности» от начальства, скудость средств, к содержанию братства и другие скорби поколебали раз твердость О. Моисея настолько, что он собрался отказаться от настоятельства, но, не доверяя себе и боясь своей воли, пошел к своему духовнику О. иеросхимонаху Иоанну, поговорить об этом деле. Последний, Старец замечательный своею святою простотою, решительно не советовал ему отказываться, повторяя: «Как же, этакое право-да (обычное присловие О. Иоанна), ты нас стариков собрал, да теперь и откажешься. Нет, нет, как же мы-то останемся без тебя? Нет, не отказывайся». О. Моисей, в то время еще Игумен, принял эти слова за выражение воли Божией и остался.

Через несколько времени после этого разговора О. Игумен Моисей и О. Иоанн сошлись опять в кельи одного больного иepoмонaxa, которого оба пришли посетить. Поговорив немного с больным, оба старца сели и О. Игумен сказал: вот, брат мой Игумен Антоний все унывает в Малоярославце и хочет отказаться от начальствования. Уныние это также страсть, но страсть, ничем неутешающая.

О. Иоанн в ответ на это спросил его: «А о себе-то как ты теперь думаешь, на счет того, что хотел отказаться от настоятельства? – Да, уж хощу, якоже будет» отвечал О. Моисей.

Кроме упомянутых нами грустных экзаменов представился еще случай, немало украсивший венец терпения, заслуженный и несомненно полученный от Бога О. Игуменом Моисеем. В 1850 году объявлена была ревизия. Преосвященный Николай не позволил ни одного из братий в это время определить в число действительных послушников, тогда как в других епархиях, определяли их без всякого затруднения. По этой причине, несколько весьма способных людей вышли из Оптиной Пустыни и переместились в иныя епархии, где они и заняли впоследствии видныя места²⁹.

Самого нынешнего Настоятеля Оптиной Пустыни О. Игумена Исаакия, уже 19 лет благополучно ею управляющего, теперь и успешно поддерживающего труды покойного О. Архимандрита Моисея, Преосвященный Николай не хотел в это время определить указом, ссылаясь на ревизию, тогда как О. Игумен Исаакий, по происхождению своему из почетных граждан, ничего не имел общего с ревизиею, в смысле податей. Преосвященный Николай, лично экзаменовавший О. Игумена Исаакия (в то время еще Ивана Ивановича Антимонова), убеждал его возвратиться домой, по случаю ревизии и взять новую увольнительную бумагу; когда же О. Игумен Исаакий отвечал, что увольнительное свидетельство его вполне достаточно для определения и за новою бумагою ему нет надобности ездить домой, Преосвященный, хорошо это знавший, сказал: «Ну, все же лучше», – и потом быстро спросил: «Ты вчера пел в Скиту октавою? – Я, Ваше Преосвященство», – отвечал О. Игумен с обычным приклонением головы. «Ну, что с тобою делать, верно уже принять». Таким образом, замечательно приятный в пении и очень сильный октавистый бас, которым пел Иван Иванович, устранил все мнимыя препятствия со стороны ревизии и дал ему место в числе указных послушников Оптиной Пустыни.

Приводим этот рассказ со слов достопочтеннейшего О. Игумена Исаакия, в подтверждение того, с каким трудом доставалось в то время О. Игумену Моисею умножение числа братий и достойнейшими из среды ее. – Казалось, что Преосвященный Николай, пользовался каждым, и нужным и ненужным, предлогом для того только, чтобы поучить О. Игумена Моисея терпению и перенесению обид. Как же и чем воздавал за это Преосвященному О. Игумен? – Мог он роптать; мог через своих влиятельных знакомых действовать против Преосвященного Николая, но строгий блюститель закона Христова, имели в виду только исполнение последнего и усиленно старался платить за зло добром.

В 1850 году, скончался келейник Преосвященного Николая иеромонах Иннокентий. Apxиepeю, необходим был на его место, благонадежный иеромонах. Куда же было обратиться за ним, если не опять в Оптину пустынь, не опять к О. Моисею, постоянно теснимому. Не побежден бывай от зла, а побеждай благим злое (Рим. 12:21), всегда советовал последний нам, своим подчиненным, не упускал он сам случаев к исполнению на деле этого апостольского завещания; не упустил и последнего, – решился, для успокоения Преосвященного, пожертвовать ближайшим к себе человеком, своим старшим келейником, жившим при нем – двадцать лет и в то время, уже иеродиаконом О. Нифонтом. Кроме замечательных способностей к хозяйству и приобретенной в этом деле опытности, О. Нифонт имел еще хороший голос – бас, пели на правом клиросе и при своей прекрасной, представительной наружности служил замечательным украшением, для богослужения в Оптиной Пустыни. Можно себе представить, как дорожили таким иеродиаконом Настоятель, который, в первое время своего пребывания в Обители, не имели ни одного способного иеродиaконa, а вынужден был приглашать такого из другого места. Сам О. Нифонт отнюдь не желал перемещаться в Калугу; каково же было расстаться с ним О. Моисею, живо принимавшему к сердцу и чужие скорби; но он решил, что надобно расстаться для успокоения Преосвященного и так писали об этом в Малоярославец к О. Игумену Антонию 25 апреля 1850 года: «И я готовлю отправить в завтрашний день к посвящению О. Нифонта во иepoмонaxa, только не для своей Обители, а для дома Apxиepeйскоro, на место покойного О. Иннокентия. Чем я Владыке изъявил от себя усердие, с рекомендациею о нем, и считаю это за благое дело: не только Архипастырю услужить оным, но и всем Обителям Калужской епаpxии, которые обыкновенно входят со всеми потребностями к Владыке посредством докладчика. Способности О. Нифонта к келейной услуге и хозяйственной распорядительности, довольно опытные в аккуратности и верности. Владыка принимает его благосклонно. Будем молить всеблагого Бога, чтобы Он управил cиe к общему благу».

О. Нифонт был немедленно перемещен в Калужский архиерейский дом и посвящен в иepoмонaxa; но очень скорбел о своем перемещении, как голубица Ноева, не находил покоя мысленнным ногам своим и рвался назад в Оптину Пустынь.

В один из приездов О. Игумена Моисея в Калугу, О. Нифонт при других, с большою скорбью и горячностью, высказал ему свое душевное состояне и порицал его за то, что отдал его в Калугу. «Не служил ли я, Батюшка, Вам и Св. Обители двадцать лет; не старался ли я, как только мог, и что же Вы со мною за это сделали? Выслали меня из Обители и сослали сюда в Калугу. Ведь я здесь не иеpoмонax, а просто каммердинер Преосвященного» ... и многое еще говорил О. Нифонт, в своей жгучей скорби, но О. Игумен все выслушал молча, не проронил ни одного слова, из слышаннаго, но и сам не сказал ни пол слова в ответ, а что у него было в это время на сердце – можно себе представить! Он сам имел нужду в присутствии О. Нифонта в Обители, глубоко и живо сочувствовал его скорби, но исполнение заповедей Евангельских предпочитал всему.

Горячий от природы по темпераменту, постоянным, усиленным трудом над собою и молитвенным подвигом приобрел О. Моисей кротость, заповеданную Господом, и, в случаях сильной скорби и тревоги мысленной, предпочитал молчание, и внутреннюю молитву, потому, смеем думать, не сказал он и О. Нифонту на этот раз ни слова. Да и О. Нифонт, сильно тогда взволнованный, не мог бы спокойно выслушать слова Старца; последний ясно видел это и решился, по обычаю, все вынести на себе и покрыть молчанием.

Преосвященный Николай был доволен услугами О. Нифонта и не желал Отпустить его от себя. Казалось бы – пора успокоить и Старца Игумена Моисея; но Преосвященный, по неизвестному нам побуждению, готовил ему новый и несравненно болыший труд; хотел его, на закате святой его жизни, разлучить с любимою и устроенною им Оптиною Пустынью и переместить в настоятели 3-е классного Лютикова Троицкого монастыря, с возведением в сан Архимандрита. Намерение Преосвященного Николая было для многих тайною, но О. Игумен Моисей узнал о нем и очень скорбел. В тоже время писатель этих строк слышал от покойного нашего Старца О. Макария, также за тайну, что «О. Игумен наш скорбит, боится, что Архиерей сделает его Архимандритом и переведет в Лютиков монастырь». Однако лишь по кончине О. Игумена Антония, из писем к нему О. Игумена Моисея, сделалось известным, что О. Архимандрит Моисей не только боялся перевода в Лютиков монастырь, не только скорбел об этом, но и просил участия в этом деле бывшего Наместника Троицкой Сергеевой Лавры, Архимандрита Антония. О Лютикове так мыслю, писал О. Игумен Моисей к О. Антонию 28 марта 1850 года, – «В наказание за грехи мои должен туда пойдти – на смерть, а не на жизнь. От чего да избавит меня премилосердый Отец Небесный. Смерть бо грешником люта» – и 4 апреля 1850 г. – «Относительно степени Лютикова монастыря желал бы знать решительную волю Архипастыря и – не последовало ли представления вместе с прочими. В таком случае я избрал бы с Божиею помощию меры к избавлению себя от нового неудобоносимого ига, по летам моим и великой немощи, какую в себе чувствую постоянно. Нельзя ли тебе узнать от О. Архимандрита или от кого другого и меня не помедля уведомить, на каком я нахожусь распоряжении Начальства». Получив на эти строки от О. Игумена Антония ответное письмо, содержание которого к сожалению не дошло до нас, О. Игумен Моисей снова писал к нему 15 апреля 1850 года. «О. Наместнику (Троицкой Сергеевой Лавры Архимандриту Антонию), я писал благодарность за все и особою записочкою объяснил милость Архипастыря ко мне в ходатайстве степени Лютикова монастыря». По кончине О. Архимандрита Моисея, в числе бумаг его, найдена была и самая черновая «особая записочка». Вот она: «Брат Антоний писал ко мне, слышанное из уст Владыки нашего, что он хочет исходатайствовать мне степень Лютикова монастыря. Не знаю в благостном ли это духе, или только возложить на меня почетное наказание за грехи мои? Я не отыскивал никогда никаких степеней, и в первом случае подклонить главу под священный сан весьма страшился и трепетал и более полугода не решался на оное. Конечно, наказание я по всей справедливости заслужил, но молю премилосердого Господа: Господи, да не яростью Твоею обличиши мене, ниже гневом Твоим накажеши мене, Помилуй мя, яко немощен есмь. Смерть бо грешником люта, и мне немощному в этой участи Лютикова монастыря не хочется быть, по преклонным моим летам. Признаюсь откровенно пред Вами, опечаливает меня такая милость Архипастыря». Эта ли особая записочка, объяснявшая милость Архипастыря, была представлена О. Наместником Высокопреосвященному Митрополиту Московскому Филарету и вызвала его могущественное слово в пользу оставления О. Игумена в Оптиной Пустыни, или иным путем Господь удержал Преосвященного Николая от исполнения его намерения, нам неизвестно, но только, к счастью Оптиной Пустыни и успокоению О. Игумена Моисея, намерение Владыки замедлялось в осуществлении, а смерть Преосвященного Николая, последовавшая в 1851 году, положила ему и совершенный конец. С кончиною, тогдашнего Калужского Архипастыря, темный горизонт Оптиной Пустыни прояснился; на нем взошла звезда радости, – приезд на епархию Преосвященного Григория II. По примеру Григория I, новый Калужский Владыка, оценил заслуги О. Моисея и благосклонно сочувствовал и содействовал его трудам. Не только милостивым отеческим обращением, но и видимыми знаками своего благоволения, почтил Преосвященный Григорий, многолетние труды О. Моисея. По представление Преосвященного, в 1853 году, О. Игумен Моисей был возведен в сан Архимандрита, а в 1859 году награжден орденом Св. Анны 2-й степени, и мирно провел последнее десятилетие своих настоятельских трудов под покровом благочестивого Святителя, понимавшего и ценившего его духовныя заслуги, не только для Оптиной Пустыни, но и для других Обителей Калужской епархии. В течение, этих последних десяти лет жизни О. Архимандрита Моисея, Оптина Пустынь снова делилась своею братиею и с Тихоновою Пустынью, куда назначен был в настоятели, по смерти О. Геронтия, сначала духовник Оптиной Пустыни иеромонах Паисий, а вскоре после него, бывший уставщик Оптиной Пустыни иеромонах Моисей, и до ныне благополучно, и плодотворно управляющий Тихоновою Пустынью в сане Архимандрита. В 1857 году два иepoмонaxa Оптиной Пустыни Ювеналий Половцев и Леонид Кавелин и один монах Александр Яновский, были назначены членами Духовной Иерусалимской Миссии. Но все это совершилось мирно, без оскорблений для О. Моисея, и по нравственному состоянию братий, равно как и по числу их, не было уже прежним ущербом для Обители. Лишь напоследок дней Отца Архимандрита набежало небольшое, туманное облачко, и то не от распоряжений Владыки, с большим вниманием к Старцу разрешившего недоразумение, но от некоторых нетерпеливых из братий; – тех братий, которые собрались при О. Моисее и для которых он столько потрудился, которые видели в нем постоянно, с первых дней до последних часов его настоятельства, заботливого и благодушного попечителя об их нуждах и мудрого предводителя в пустыне земной жизни.

Мы уже знаем, что немного находилось монахов и послушников в Оптиной Пустыни в то время, когда О. Моисей был назначен общим Духовником и Управляющим Обителью. В течение его управления, число всех братий увеличилось в четверо; изменился состав их, изменилось и направление их к несомненно лучшему в духовном смысле.

О. Моисей, имея в виду слова Спасителя: грядущаго ко Мне не изжену вон (Деян. 6:37), принимал в Обитель всех вновь приходивших из мира с истинным желанием спастись. Не отказывался принимать в братство и успокоивать и старцев, почтенных священным саном, и довольно потрудившихся в других обителях. Так при нем кончал дни свои в Оптиной Пустыни О. Архимандрит Мелхиседек, бывший Наместником Александро-Невской Лавры, а потом Настоятелем монастырей: Ростовского Яковлевкого, Спасского в Арзамасе и Спасо-Евеимиевского Суздальского. Скончался он в 1841 году, 80 лет от роду, проведя в Оптиной пустыни 17 лет.

Далее, кроме Старцев О. иеросхимонаха Льва и иеросхимонаха Maкapия, о которых скажем впоследствии, при О. Моисее поселились и жили в Оптиной Пустыни;

Иросхимонах Геннадий, служивший на флоте, а потом при русской церкви в Ироме в Венгрии и удостоившийся два раза быть духовником Императора Александра I (во время Веронского конгресса). О. Геннадий прожил в Оптиной Пустыни двенадцать лет и скончался здесь в 1846 году, семидесяти пяти лет от роду³⁰.

Игумен Варлаам бывший настоятелем Валаамского первоклассного монастыря. Муж богомудрый и многоопытный, проходивший высокую умную молитву. Скончался в Скиту Оптиной Пустыни в 1849 году, на семьдесят третьем году от рождения.

Иеросхимонах Иоанн, ревностный обличитель раскольнических заблуждений. В детстве он был отторгнут от Св. Православной Церкви, потом, обратившись к ней с великою ревностно, много пострадал от раскольников, и в старости, живя в Скиту, что при Оптиной Пустыни, издавал против них известные свои сочинения. Отличался христианским незлобием и кротостью. Скончался в 1849 году 86 лет, из которых пятнадцать провел в Оптиной Пустыни.

Иеромонах Иов, бывший духовник знаменитого архиепископа Тверского Амвросия Протасова, поступил в Оптину Пустынь в 1832 году, скончался в 1843 восмидесяти лет.

Иеромонах Иннокентий (в схиме Иов) из Московского Андрошевского монастыря. Замечательный безмолвник, скончавшися в 1861 году. Тихо, спокойно лежал он в своей предсмертной болезни и на вопрос служившего ему брата: Батюшка, не желаете ли вы чего-нибудь, отвечал словами Апостола Павла: «Желание имею разрешитися и со Христом быти». Что и сбылось над ним вскоре³¹.

Весь этот Собор почтенных Старцев О. Моисей и принял в Обитель и упокоивал со свойственным ему доброжелательством и редким радушием, оказывая им всегда подобающее почтение и приветливость, и стараясь по возможности удовлетворять их потребностям и желаниям, а они со своей стороны служили немалым украшением для Оптиной Пустыни.

И образованных людей и простых из всякого сословия О. Моисей принимал в братство охотно, если видел в них благое намерение угождать Богу; не требовал никакого вклада в пользу Обители и в 1847 году сам выразился так одному приезжему: «Мы принимаем и тех, кто только себя принесет, иногда и в рубище, едва его прикрывающем». По опыту знал он, что в общежитии потребно много рук; потребны и люди с самыми многоразличными способностями, дарованиями и познаниями, что каждый тем или другим может быть полезен Обители. Но не столько заботился О. Моисей о том, могут ли принимаемые им принести пользу Обители, сколько о том, чтобы Обитель действительно послужила к их душевной пользе и спасению, и потому одинаково охотно принимал не только молодых и здоровых, но и старых и хилых, изъявлявших искреннее произволение, посвятить остаток дней своих, на служение Господу. Даже и слепых было при О. Моисее шесть человек. С особенною, отеческою любовью смотрел, он на своих слепых, как они усердно подвизались в послушании, кто звонарем, кто в хлебне. При этом иногда, с удовольствием вспоминал он, что и в Саровской Пустыни, в его там бытность, жил слепой, который искусно плел мрежи (сети) и, занимаясь своим рукоделием, припевал Псаломские стихи: сохрани мя от сети, юже составиша ми и от соблазн делающих беззаконіе. Падут во мрежу свою грешницы. Един семь аз дóндеже прейду (Пс. 140: 9)³².

Случалось О. Моисею слышать и укоризны, зачем он, при такой скудости в средствах, принимает много народу. На это он обыкновенно отвечал: «Чем больше принимается в Обитель, тем больше молитвенников и служащих Богу, Который на долю всякого и посылает потребное». – В последние годы жизни О. Архимандрита Моисея одна почтенная Старица, прехавшая в Оптину Пустынь на богомолье, предложила ему тот же вопрос: зачем он, терпя постоянно недостаток, принимает в Обитель столько больных и старых, которые работать не в силах, тогда как содержание их обходится не дешево? – «От вас ли я это слышу»? – отвечал О. Архимандрит. – «Здоровый и молодой везде найдет себе пристанище, а если старых-то и неспособных к делу, каковы мы с вами, не призревать, то куда им даться? Притом же на всякого поступающего в монастырь, Господь и посылает, а на старичков и на больных вдвое, потому что они сами ничем не могут воздать принявшей их Обители». – Но повторяем, что О. Моисей принимал не всех безразлично, а обращал внимание на готовность и усердие служить Богу в Св. Обители. В одном только случае, О. Моисей затруднялся принимать: если кто-либо, особенно из новоначальных, желал перейдти в Оптину, не ужившись в своем монастыре. Таковых он всячески уговаривал возвратиться на прежнее свое основание, т. е. туда, где полагал начало, и принимал только в случай решительного от этого отказа.

Не ошибся О. Моисей в духовном своем рассчете. При помощи Божией он собрал большое братство и успевал питать и содержать его безбедно. Труды при этом бывшие, он выносил главным образом на себе, и без сомнения получил от Господа многую мзду, за то, что послужил делу спасения многих. Обитель же осталась в духовной прибыли, сделавшись местом жительства, а потом и упокоения многих истинных рабов Божиих.

Труды О. Архимандрита Моисея относительно братий, не ограничивались заботою о том, чтобы построить и благостроить для них церкви и кельи, и снабдить братство одеждою и трапезою, о чем мы скажем впоследствии, но главное внимание Старца было обращено на духовное воспитание братства и нравственную его поддержку, Благочиние и продолжительность церковных служб, все внешние и внутрение порядки Оптиной Пустыни, весь ее духовный строй, все это установилось и утвердилось в настоятельство О. Моисея. Главная же и неоценимая заслуга его состоит в том, что он и на будущее время упрочил благоустройство Обители и Скита, решившись при содействии посланных ему Богом Старцев, ввести в своей Обители древний порядок иноческой жизни, учредить так называемое «Старчество».

Под словом «Старчество», разумеется искреннее отношение духовных детей к своему духовному Отцу, или Старцу. Отношение, которое выражается со стороны учеников совершенным послушанием, т. е. отсечением пред Старцем не только своей воли во всем, но и своего образа мыслей, своих разумений и откровенного, полного исповедания тайн сердечных, а со стороны Старца, не старика только летами, а мужа духовно-разумеющего и обогащенного долгою опытностью, трудами и успехами на поле добродетелей, со стороны такого Старца, говорим – духовное назидание учеников с любовью и разумным снисхождением к их немощам, долготерпение, соединенное с постоянною молитвою о преуспеянии и спасении учеников, и образ действий, согласный со словами Св. Писания: «начат Іисус творити же и учити» (Деян. 1:1.). Такой путь послушания Старцу, в смысле духовного общения и руководства, есть без сомнения самый безопасный для инока, самый надежный и скорее других приводящий, искреннего послушника к его цели, т. е. духовному совершенству³³.

Множество иноков, как видим из Писания, Св. Отцев подвижников и из их жизнеописаний, шли этим путем и преуспевали в добродетелях, в цветущие времена монашества. Впоследствии, путь этот сделался более редким и только в прошлом столетии, просиял снова в Молдавских общежитиях, у знаменитого и поистине великого в добродетелях Архимандрита Паисия Величковского. Оттуда проникло Старчество и в наше отечество.

Судя по вышеупомянутым свойствам истинного Старца, конечно, не всякий инок, хотя бы он и долгое время подвизался, может быть Старцем и руководителем других. О. Моисей без сомнения мог им быть для многих, как был для своего брата О. Игумена Антония и других в Рославльском лесу; но, при разнообразных заботах настоятельской должности, не считал этого удобным для себя. Зная по собственному опыту и плоды своей воли, хотя и на добро направленной, и плоды искреннего послушания духовному наставнику, О. Моисей несомненно желал доставить своему братству наиболее удобный путь к духовному совершенству. Смеем думать, на основании других его действий, что он и много и усердно молился о сем Богу, потому что Господь послал к нему в Обитель Старцев О. Леонида и О. Макария, бывших истинными и яркими светильниками веры, Евангельского благочестия и сокровенной иноческой жизни во Христе.

В 1829 году поместился в Оптину Пустынь О. Леонид, а в 1834 году, с согласия О. Моисея, прибыл сюда же и водворился здесь, для совместного жительства с О. Леонидом, и иеромонах О. Макарий Иванов, бывший прежде уставщиком и ризничим в Площанской пустыни.

«Оба Старца, говорит о них покойный Преосвященный Игнатий Брянчанинов³⁴, лично и хорошо их знавший, были напитаны чтением отеческих Писаний о монашеской жизни; сами руководствовались этими писаниями, руководствовали ими и других, обращавшихся к ним за назидательным советом... Память их была богато украшена мыслями святыми. Никогда они не давали советов из себя; всегда представляли в совет изречение из Св. Писания или Отцев. Это давало советам их силу; те, которые хотели бы возразить на слово человеческое, с благоговением выслушивали слово Божие, и находили справедливым, покорить ему свое умствование», – Но еще более придавало силы их советам то, что они не только изучили творения Св. Отцев подвижников, но и осуществляли их советы в собственной своей жизни: сами делом проходили то, что встречали в книгах Св. Отцев. О. Леонид в течение многих лет находился в искреннем послушании, своему Старцу схимонаху Феодору, с согласия которого оставил и должность Начальника Белобережской Пустыни. Старцем О. Maкария был сначала один из учеников Архимандрита Паисия схимонах Афанасий, а потом О. Леонид, под руководство которого О. Макарий, искавший в себе плодов истинного послушания, поступил уже в то время, когда многие имели его самого своим наставником. Таким образом, О. Леонид и О. Макарий, как делатели, вкусившие от плодов послушания, могли с духовною пользою вести по этому пути и других, прибегавших к ним с верою и покорностью. Бывши в начале сами хорошими послушниками³⁵, они сделались в свое время мудрыми Старцами, и с твердостью, и искусством могли руководить и новоначальных, и преуспевавших в духовной жизни. Слава о них вскоре далеко распространилась, и из разных концев России, опытные духовные мужи стали присылать под их руководство в Оптину Пустынь людей всякого сословия, желавших посвятить себя монашеской жизни, но недоумевавших касательно выбора монастыря. Так несколько человек поступило в Оптину Пустынь по совету Георгия затворника Задонского, другие по совету Троекуровского затворника Илариона; иные по совету Архимандрита Игнатия Брянчанинова и некоторые по указанию О. Архимандрита Московского, Симонова монастыря Мельхиседека.

Настоятель Обители О. Моисей всех принимал с любовью и, помещая в братство, поручал духовному назиданию Старцев, ибо знал, что они возвещали своим слушателям по истине «глаголы жизни вечной». Поучали их тому, что, произволяющим положить твердое начало иноческой жизни и преуспевать в оной, необходимо идти узким путем отсечения своей воли и разумений, и не только удерживать себя от действий по внушению какой- либо страсти, но исторгать и самые корни страстей, очищая сердце от страстных помыслов молитвою, самоукорением и по возможности частым покаянным объяснением этих помыслов духовному Отцу и наставнику.

Ради духовных советов начали приходить к Старцам из городов и селений люди разного рода: дворяне, купцы, мещане и простой народ обоего пола и все были принимаемы ими с любовью и отеческим вниманием к их сердечным нуждам. Раскрывавшие, пред ними свои душевные недуги и раны отходили вразумленными, утешенными, а часто и совершенно исцеленными. С каждым годом стечение народа к Оптиной Пустыни значительно умножалось, а с тем вместе увеличивались и средства к процветанию Обители.

Хотя в духовном назидании братий и прочих лиц, приходивших в Оптину Пустынь, главными действующими лицами были Старцы: О. Леонид, а потом О. Макарий, но и О. Моисея заслуга и участие, в этом деле весьма велики. Не будь настоятель, муж поистине духовный, не содействуй он введению Старчества, оно не могло бы утвердиться в Обители. О. Моисей с любовью принял Старцев и водворил их в своей Обители. Он лучше других понимал высокое значение и силу их благотворной деятельности, и, судя обо всем не по человеческим толкам и понятиям, а с духовной точки зрения, он с редким доброжелательством и беспристрастием, содействовал трудам Старцев всеми зависевшими от него мерами: без их совета не определял и не постригал никого; новопоступивших и новопостригаемых поручал их руководству³⁶ (последних, в то время и исключительно О. Макария); сам во многом советовался со Старцами касательно внутреннего благоустройства Обители и избрал О. Леонида своим духовником.

Случалось, что некоторые лица знакомые Оптинским Старцам, или только слышавшие о них, приезжали в Обитель и спешили по приезде своем прямо к Старцам, чтобы перед ними излить свои духовныя нужды и скорби, и только на другой день, успокоившись мысленно, вспоминали, что они еще не видели Настоятеля, не принимали его благословения. Но О. Моисей таких упущений, со стороны своих гостей будто не замечал, и когда бы кто ни являлся к нему, всех принимал с одинаковою приветливостью и ласкою, и все уходили от него утешенные его благодушием и духовною мудростью. Но особенно смирение О. Игумена Моисея и величие его духа видно в том, что он сам обладал и даром слова и знанием сердца человеческого и ведением Св. Писания и Отеческих книг, и духовною мудростью и потому, как мы уже говорили, весьма мог быть духовным наставником других; но с одной стороны, понимая как трудно в одном лице совместить эти две обязанности: настоятеля и Старца, и с другой вполне доверяя О.О. Леониду и Макарию, он не обнаруживал своих духовных, старческих дарований. С посетителями, вел он обыкновенно какой-либо общий, назидательный разговор, зная, что они, по личной духовной потребности своей, верно уже слышали или еще услышат от Старца должное наставление. Даже с бранями, искренно относившимися к Старцу, О. Моисей избегал брать на себя наставничество, а только при случае, вкратце, делал им как настоятель нужное замечание. Случалось, что во время какой либо поездки О. Игумена Моисея, по благочинию или с другою целью, сопровождал его кто-либо из братий, имевших близкое отношение к Старцу; и в продолжение многих дней, О. Игумен, не скажет ему бывало ни одного слова, собственно к его назиданию, зная, что у него есть наставник, которого он должен держаться. Многиe и не подозревали, что тот, которого они считали только хорошим хозяином, и мудрым настоятелем, был вместе с тем и мужем по истине духовным, в полном значении этого слова. Другие, хотя и знали это, но не могли подвигнуть его оставить любимое свое молчание и только изредка, по просьбе немногих лиц, соглашался он объяснить то или другое неудобопонятное место из Св. Писания или побеседовать о чем-либо духовном, и тогда все заслушивались мудрых его слов. – Однажды, особенный случай заставил О. Архимандрита сделать некоторым лицам в Обители наставление в присутствии О. Maкapия. Из уст Старца – Настоятеля так и полились речи, исполненныя мудрости и силы духовной. Все с изумлением слушали его, изумляясь и тому, как он говорить, а еще более тому, как он всегда молчит, имея такие дарования. Но, повторяем, только особенные случаи заставляли, таким образом, О. Моисея высказываться. По духовной своей мудрости, он самым настоятельством своим пользовался не для того, чтобы выставлять себя, а более скрываться внутри себя: ни малейше не завидовал Старцам, в их духовной деятельности и ее плодах, но с смиренною мыслью, оставлял себе только настоятельские труды и попечения, по-видимому только внешние заботы и благосостояние Обители, утаивая от всех и свои дарования, и свои молитвенные труды о духовном преуспеянии братий под руководством Старцев.

Но этого мало. Заслуги свои касательно введения в Оптиной Пустыни Старческого наставления братии, О. Моисей запечатлел и тем, что перенес за это много скорбей.

При вступлении О. Моисея в должность Настоятеля Оптиной Пустыни были здесь в числе братства люди, несомненно благочестивые и подвизавшиеся о своем спасении, но, насколько нам известно, более направленные на телесное делание: пост, бдение, молитву с поклонами, псалмопение и т. п.. Внутреннее же делание инока – очищение сердца от страстных помыслов молитвою и исповеданием их духовному наставнику – не входило в круг духовной деятельности тогдашних жителей Оптиной Пустыни. Заключаем это из того, что некоторые из них, вооружались на своего Настоятеля за устройство Скита с его безмолвною келейною жизнью и еще более стали вооружаться на него и вооружать других братий, за то, что в этом Скиту поместился на жительство О. Леонид со своими учениками и стал принимать всех прибегавших к нему, за наставлениями и советами.

Основанное на учении древних Св. Отцев, ежедневное объяснение помыслов Старцу и поверка своих действий его наставлениями и советами, казались невидавшим этого прежде старичкам, только сплетнями, нововведениями, которыя устраивает О. Моисей с Леонидом, а иные называли это просто новою ересью. Сначала роптали только между собою, потом стали доносить об этом, конечно по своим понятиям и со своими прибавлениями, Епархиальному Начальству и успели исходатайствовать у Преосвященного Гавриила указ из Консистории, в котором было сказано, чтобы четыре иepoмонaxa из старшей братии вместе со строителем и Казначеем, участвовали в совещаниях по всем важнейшим делам Пустыни и без общего их согласия ничего, относящегося к благоустройству Обители, не предпринималось и не вводилось в действие. Строителю предписывалось об этом для надлежащего исполнения и объявления братии, с тем, чтобы впредь все исходящие бумаги, по оной Пустыни поступали по принадлежности от имени его Строителя с братию. Это было в 1830 году, т. е. год спустя после водворения в Оптиной Пустыни О. Леонида. Каково было О. Моисею искренно и вседушно ревновавшему, прежде всего о нравственном благе Обители, получить этот указ, выражавший недоверие к нему и связывававший ему руки в распоряжениях! Но, возвергая, по обыкновенно, печаль свою на Господа, он верно и при этом случае повторял, как говаривал впоследствии: «Да, всякое дело само себя оправдает». Побеждая противных терпением и молитвою, О. Строитель шел неуклонно своим путем, поручая новопоступавших в Обитель руководству О. Леонида и не возбраняя ему принимать на исповедь всех желавших. Некоторые из недовольных братий стали успокоиваться, другиe, по необходимости сходили со своего поприща, число новых учеников Старца Леонида увеличивалось и благотворное влияние его на братию, вопреки усилиям противников, делалось все сильнее и обширнее. Но невидимый враг мира и духовного преуспеяния не дремал. Поднялась новая буря.

Один из скитских иноков и вместе старожилов Оптиной Пустыни, схимонах Вассиан, воспылал мнимою ревностью за то, что к О. Леониду ходят мирские люди ради совета, назидания и исповеди. Согласясь с некоторыми нерасположенными к О. Строителю и О. Леониду братиями, О. Вассиан неоднократно писал к Преосвященному доношения о стечении к О. Леониду народа и представлял это соблазнительным, и нарушающим, скитское безмолвие, хотя посетители приходили не прямо в Скит, но на пасеку, где была келья О. Леонида, и куда вход был совершенно отдельный, следовательно и никому от этого помехи не было. – В тоже время были в епархии и другие лица, не понимавшие или не нехотевшие понимать духовной деятельности Старца О. Леонида и распускавший о нем невыгодные слухи. Преосвященный Николай, желая утолить молву, а может быть и сам, опасаясь получить какую-либо неприятность по поводу усиливавшихся слухов, приказал перевести О. Леонида со скитской пасеки в монастырь и запретить вход к нему светским людям обоего пола. Исполняя волю Архипастыря О. Строитель Моисей, по неимению в то время в монастыре удобной для О. Леонида кельи, перевел его в ноябре месяце 1835 года в другую келью в самом Скиту и прекратил, таким образом, посещения Старца посторонними людьми. О. Строитель знал весьма хорошо, что он преграждал этим источник духовной пользы для многих, но беспрекословно, скорбя только душею, повиновался воле предержащей власти. Вскоре после этого последовало новое распоряжение Преосвященного Николая, чтобы непременно переместить О. Леонида из Скита в монастырь. Поводом к этому последнему распоряжению был, как надобно полагать, очень злобный и несправедливый донос, поданный от неизвестного в Москве в канцелярии жандармского управления_; и препровожденный оттуда к Калужскому Преосвященному. Последний не мог не обратить на этот донос серьезного внимания и потребовал от О. Строителя Моисея письменного объяснения. Копию с ответа О. Моисея и этот донос, писанный им собственноручно, сохранились в его келейном архиве.

Из них видно, каким злобным клеветам подвергались оба Старца: Строитель Оптиной Пустыни и достойный сподвижник его по управление братаею О. Леонид, и как возразил на эти клеветы сам О. Моисей.

Пустынник Гавриил, Молдаванин, упоминаемый в этом доносе, был лично известен Преосвященному Гавриилу, управлявшему Калужской паствою прежде Преосвященного Николая, и помещен О. Строителем Моисеем в отдельной от Скита кельи в монастырском лесу, вследствие письма, к нему от Преосвященного Гавриила еще в 1830 году такого содержания:

Отец Строитель!

Пустынник Гавриил искренно желает, для душевной его пользы, летние месяцы, в неделю пять дней провождать в отдаленнейшей Пустыни. Видя его слезы и стремление к тому душевное, я благословил его, на сей подвиг. Чем далее от мира, тем ближе к Богу.

Гавриил Епископ

Калужский.

24 июля 1830 г.

Повинуясь воле Начальника епархии, О. Строитель дозволил Гавриилу жить вне ограды, но и это при другом Преосвященном, составило один из пунктов доноса на послушного Строителя. Такова общая участь праведных: и добрые дела их перетолковываются в дурную сторону и служат к их же порицанию. Неизвестно, как принял Преосвященный Николай объяснение О. Строителя, но оно было подано в январе месяце 1836 года, а 2 февраля того же года, по приказанию Преосвященного, Старец Леонид был переведен в монастырь, где и занял келью, на условии, никого к себе кроме братий не принимать. Однако недовольные из братий не удовлетворились этим, и хотели жаловаться прямо в Синод, но предварительно спросили мнение о сем О. Игнатия Брянчанинова, бывшего в то время уже Архимандритом и настоятелем Сергеевой Пустыни, недалеко от Петербурга. Главою недовольных был, как видно, иеромонах Иларий. Он писал к О. Архимандриту Игнатию, ему и отвечал последний в марте 1836 года письмом, которое дошло до нас и оканчивается словами: «Оставьте Вашу мысль о жалобе в Синод, когда не хотите на старость лет испить горькую чашу». После такого внушения от Петербургского Архимандрита, бывшего, хотя и краткое время, послушником Оптиной Пустыни, жалобы замолкли.

В 1837 году, т. е. через год с небольшим, после того как О. Леонид перемещен был в монастырь, посетил Оптину Пустынь, проездом из Петербурга в Киев, член Св. Синода Преосвященный Филарет Митрополит Киевский; вместе с ним приехал и Преосвященный Николай Епископ Калужский. Митрополит очень милостиво и внимательно обошелся с О. Строителем Моисеем и Старцем Леонидом. Последнего Высокопреосвященный Филарет знал еще в 1807 году, когда сам был Игуменом в Свенском монастыре, а О. Леонид был Строителем Белобережской Пустыни.

Неизвестно, что и как беседовали между собою Владыки Киевский и Калужский, но вскоре по отъезде B. Пр. Филарета, О. Строитель Моисей 5 сентября 1837 года был посвящен Преосвященным Николаем в сан Игумена и О. Леонид не подвергался более таким сильным притеснениям, как прежде. Преосвященный Николай стал повидимому менее доверять толкам недоброжелателей.

Последние пять лет своей жизни с 1836 и до октября 1841 года, О. Леонид провел в монастыре, постоянно продолжая свое служение ближним. Посетители Оптиной Пустыни, и в особенности братия ее, пользовались его советами, и Обитель утверждалась духовно. Сотрудником О. Леонида и преемником его в деле духовного руководства и назидания братий и приезжих был, как мы уже сказали выше, иеромонах О. Макарий Иванов. Еще в 1836 году, по представлению О. Строителя Моисея он был утвержден в должности духовника Оптиной Пустыни и до самой блаженной кончины своей, последовавшей 7 сентября 1860 года с неутомимою ревностью и усердием продолжал святое дело служения Богу, в лице душевностраждущего человека.

Таким образом, «Старчество» было насаждено в Оптиной Пустыни. Политое слезами духовно-мудрого Настоятеля и его благих помощников, возделанное их сердечными воздыханиями, скорбями и молитвами, оно возросло и укрепилось, а потом принесло и добрый плод – благоустройство Обители. Мы уже сказали выше, но считаем нужным повторить еще раз, что хотя ближайшими насадителями Старчества и были О. Леонид и О. Макарий, но на долю О. Моисея выпадает при этом великая заслуга. На нем сбылись слова Св. Писания: даст ти Господ по сердцу твоему и весь совет твой исполнит (Пс. 19:5.). Он сердечно, молитвенно, желал ввести духовное руководство для братий и Сердцеведец внял уготованію сердца его (Пс. 9:38.), послал и ему О.О. Леонида и Макария, как некогда послал Авве Сериду в Палестине Варсануфия Великого и Иоанна пророка. Оставив Александро-Свирский монастырь О. Леонид направился со своими шестью учениками не в Оптину Пустынь, а в Площанскую, с намерением поместиться там на всегдашнее жительство; но пробыл там лишь полгода и переехал в Оптину, привлекаемый сюда не приглашениями О. Моисея, а нравственными его достоинствами и характером его управления Обителью, О. Макарий прибыль вслед за О. Леонидом и оба они, каждый до своей кончины, не оставляли уже более Оптиной Пустыни, не были вынуждены искать себе нового места жительства, а трудились здесь, под защитою и охраною духовно разумевшего и высоко ценившего их подвиг Отца Моисея.

Принимая в Обитель и Старцев, потрудившихся в других монастырях, и вновь приходивших из мира, О. Моисей умел замечательно хорошо держать себя в отношении и тех и других. Он был рожден быть Настоятелем. От природы горячий по характеру, многовременным подвигом понуждения себя, он приобрел замечательную тихость и кротость в обращении. Но не вдруг и нелегко досталась ему такая победа над гневом. Еще при нас, т. е. в 1840-х годах, бывали случаи, что рабочие, которых О. Архимандрит Моисей до последнего времени жизни всегда сам нанимал и рассчитывал, выводили его из терпения своими нелепыми требованиями и грубостями; тогда О. Моисей, чувствуя, что начинает сам волноваться гневом, быстро оставлял этих рабочих и уходил из передней в другие свои комнаты. Что он там делал нам неизвестно, но думаем, что молился, потому что через короткое время опять выходил в ту же переднюю, к тем же рабочим, но совершенно другим человеком, вполне спокойным. Он бывал и весел без нарушения своего кроткого, духовного величия; всегда сосредоточенный в себе, но ласковый в обхождении с ближними, невольно внушал к себе уважение. Мы, братия, смотрели на него с любовью и благоговейным страхом, но едва ли не во всех нас преобладал страх, хотя О. Архимандрит Моисей и не был грозен в речах и действиях: напротив, в них всегда проглядывала любовь и духовное понимание нужд и немощей человеческих, но и строгость к самому себе. Он не любил повелевать и выказывать свою власть, но всегда и везде был сам начальником и не упускал власти из своих рук. В многолюдной Обители с тремя почти стами братий и рабочих, при огромном хозяйстве, множестве самых различных послушаний, постоянных постройках, большом съезде посетителей и стечении народа, не было заметно в О. Моисее ни суетливости, ни тревоги. То же самое, в известной степени, от Настоятеля переходило и на братию. Всякий свободно, и как будто сам по себе, занимался своим делом, а между тем общий порядок не нарушался; все управлялось одною волею, подчинялось одному человеку, а человек этот только ходил везде и смотрел, говорил мало, и часто как будто не замечал того, что было перед глазами. Дело в том, что О. Архимандрит Моисей, как сам все исполнял по совести, так и братий направлял к тому, чтобы всякий из них делал свое дело без стеснения, по совести. Никому не дозволял он уклоняться в своеволие, но с другой стороны, всякому благоразумно предоставлял достаточную свободу. Зная, что каждый, занимаясь каким-либо делом, приобретает в нем навык и опытность, и что сверх того большею частью нельзя предвидеть, что может встретиться при исполнении того или другого поручения. О. Архимандрит, отдавая приказания, не любил входить в мелочи и тем связывать подчиненных. Главнейшее, что нужно скажет, а остальное предоставлял собственному их соображению и обстоятельствам. Если же кто добивался наперед получить подробное приказание на все, то он обыкновенно говаривал: «Да уж там само дело укажет». И что же? Встречались часто, при исполнении порученного дела, непредвиденные обстоятельства, и посланный, не будучи связан подробною инструкцию, мог действовать, как признавал за лучшее, по крайнему своему разумению, а в душе был рад, что не получил приказания, которого добивался, но по обстоятельствам не мог бы и исполнить.

За всякий труд, понесенный в пользу Обители и братства, О. Моисей был всегда признателен, и потрудившихся, умел утешить и ободрить выражением своей благодарности и отеческою приветливостью. «Спаси Господи за святое послушание. Благодарствую», – бывало скажет, почитаемый Старец, и всякий с полным усердием готов трудиться в десятеро более.

Назначая кому-либо занятие, или как говорят в монастырях, «послушание», О. Архимандрит старался обращать внимание брата, на внутренний духовный смысл поручаемого ему дела. Так, определяя одного послушника в должность будильщика³⁷, О. Архимандрит сказал ему: знаешь ли ты, брат, какое это послушание? Ведь это дело ангельское. Как ангелы возбуждают людей на молитву, так и будильщик возбуждает братию. Помни же это и старайся по совести проходить такое послушание.

Проникнутый духом писаний Св. Отцев подвижников, он старался исполнять их учение на самом деле. – Помня слова Св. Дорофея: «Если не хочешь впадать в раздражительность и злопамятность, то отнюдь не имей пристрастия к вещам... если какой-либо сосуд, случайно или по небрежению разобьется, или потеряется, не скорби». О. Архимандрит Моисей применял это к различным случаям в жизни. Бывало кто-либо из братии, при исполнении к... < отсутствуют страницы текста оригинала 96,97> опять повторил, что огурцы были, кажется мелки. Огородник опять стал оправдываться и старался доказать, что огурцы очень хороши. В течение двух недель, О. Архимандрит несколько раз повторял свое мнение об огурцах, так что огородник стал об этом горевать, буквально плакал, и наконец вздумал: пойду к нему объясняться. Пришел и начал так: «Батюшка, Вы на счет огурцев несколько раз мне говорили, что они мелки, а я все вам противоречил, простите Бога ради. – Только того я брат и ожидал», сказал О. Архимандрит, и успокоил и отпустил его с миром.

Понятно, как сильно действовало такое терпение, соединенное с любовью; как одно слово такого Настоятеля глубоко проникало в сердце и на всю жизнь оставалось в памяти.

По слову Апостольскому любы всему веру емлет (1Кор. 13:7), О. Моисей верил совести каждого и верил не на словах только, а на самом деле, и по вере его сбывалось. Если и попадались люди, которые не оправдывали его доверия, то таковые скоро обнаруживались и сами не могли оставаться в Обители, хотя бы их и не высылали; но за исключением подобных, весьма редких случаев, каждый из братства в душе чувствовал, что доверие Старца-Настоятеля, внутренно его связывало и не дозволяло ему уклоняться от добросовестного, по силам, исполнения послушания. Для всех доверие Настоятеля, было лучшим поощрением и лучшею наградою, потому все и старались как только могли, все трудились не со стесненным сердцем, а от души, с полным усердием и успеха было более, нежели бывает при других порядках.

Однако, при мудрой снисходительности, правление О. Архимандрита Моисея вовсе не было слабое. Он редко взыскивал, долго молчал, хотя и видел какие-либо беспорядки, но тем не менее, в случае надобности умел вразумить, кого требовалось, и напомнить ему о послушании и настоятельской власти. Нерадения или небрежности в деле послушания, на которое он сам смотрел и всех нас приучал смотреть как на дело Божие, он весьма не любил, и кто в этом оказывался виновным, тому он в свое время давал почувствовать его вину.

Так один из его келейников, иеродиакон Никандр рассказывал: «Зимою придет, бывало О. Архимандрит от утрени, сожмется, холодно ему, и скажет мне: «Посмотрика брат, сколько градусов на дворе?³⁸ – Раз я сказал: 18°. – Холодновато. Что тут делать? Истопить бы печку что ли? – Как благословите, Батюшка. – Уж теперь бы что ли истопить, или после обеда? – Как благословите, Батюшка. – А ты был у утрени? – Был, – Ну уж потрудись, истопи». А когда случалось, проспишь и скажешь не был, то повелительным тоном ответит: истопить печку. Повернется и уйдет. Подобных случаев было не мало.

Еще более О. Архимандрит Моисей не допускал самочиния, то есть направлял всех так, чтобы на всякое дело спрашивали благословение, и ничего не предпринимали бы по своей воле. Как бы успешно и полезно для Обители ни было дело, предпринятое без благословения, О. Моисей этим никогда не успокоивался и говорил, что в таком случае, самочиние приводит к тщеславию и оканчивается душевным вредом. А когда тоже дело совершается с благословением, то ради молитв братии и Настоятеля Господь покрывает послушника от всего вредного и он получает душевную пользу. Тут О. Архимандрит приводил и слова Апостола: сеяй о благословеніи, о благословеніи и пожнет (2Кор. 9:6).

По этому О. Архимандрит весьма внимательно следил за братиями и не дозволял им уклоняться в своеволие, но, обличая делом, а не словом только, вразумлял так искусно, что давал виноватому возможность самому понять свою ошибку и исправить ее, или беречься подобных, на будущее время.

Так раз О. Моисей заметил, что эконом, не спрашивая его благословения, (хотя и ежедневно приходил к Настоятелю за приказаниями) от себя делает, некоторые распоряжения. Не говоря ему об этом ни слова, О. Архимандрит постарался обличить его самым делом. Обходя монастырь и увидав эконома, он подозвал его к себе и спросил: «Там вот куча мусора лежала, а теперь я ее не вижу, куда она девалась? – Да я ее велел смести, Батюшка. – Что же ты меня не спросил, у меня для этого мусора было другое назначение. Ты все самочинничаешь, без благословения делаешь. Надобно обо всем спрашивать». И столько говорил об этой безделице, куче мусора, что эконом поневоле увидел, как Настоятель за всем следит, хотя и помалчивает, и вперед берегся уже самочиния, не относительно мусора только, но и в других делах более важных, которыя прежде делал не спросясь у Настоятеля. «Монашество требует смирения и прощения» говаривал О. Архимандрит Моисей в подобных случаях, наклоняя всех, со свойственною ему духовною мудростью, к добровольному сознанию своих ошибок и охотно прощая в таком случае.

Назначая раз, одного монаха старшим в просфорню и давая ему наставление, как обращаться с подчиненными ему братиями, О. Архимандрит Моисей сказал: «А когда кто скажет: прости Бога ради, то – все кончено, так ты и знай!». Также точно поступал и сам он; если кто раз испросил прощенья и получил его, то О. Архимандрит об этом деле, никогда более не вспоминал.

Если же кто-нибудь и после долгого выжидания со стороны Настоятеля не вразумлялся, то О. Архимандрит, снисходя его немощи душевной, старался найти удобный случай к обличению его, или когда заметит, что тот, кого следует вразумить, в хорошем расположении духа и готов принять замечание или когда виновный сам являлся к нему по какой-либо своей надобности и казался спокойным. «Придешь, бывало к О. Архимандриту, рассказывал один из старших братий, бывший тогда и сборщиком и погребничим, он тебя несколько раз с ног до головы осмотрит, и когда увидит, что ты совершенно спокоен, тогда и начнет делать замечание: «Да, вот, брат, я давно хотел тебе сказать и проч.», а если заметит, что не покоен, то и говорить не станет.

Одному новоначальному послушнику из дворян, назначили, раз читать в церкви кафизмы в течение седмицы. Первые два или три дня приходил он исправно к началу службы и исполнял свое дело. Потом ему показалось очень трудным и днем заниматься делом и вставать еще к утрени в два часа ночи, и он успокоился на той мысли, что и без него найдется кто-нибудь прочитать кафизмы, и пренебрег этим делом. Ни Настоятель, с которым он после того не раз встречался, ни другой кто-либо из братий не сделал ему за это выговора, потому он скоро и забыл о своей неисправности. Немало времени спустя представилась ему надобность выписать что-то для рукоделия, которым он занимался, и он пошел просить об этом Настоятеля. О. Моисей, приняв его, по своему обычаю приветливо, взял карандаш, чтобы написать, что ему нужно, и между тем завел речь о прошлом. «Да вот уж в прошлом месяце, вы были назначены читать кафизмы. В понедельник и во вторник прочитали Вы как следует; в среду же не пришли к утрени; в четверг опять не пришли; не пришли и в пятницу, и во все эти дни читал за Вас другой. Подумал я: конец венчает дело; не придет ли он в субботу, чтобы, хотя самому окончить свою седмицу, но вы и в последний день не позаботились прийти. Объясняли ли вы об этом Старцу? – Нет, едва мог проговорить озадаченный такою неожиданностью послушник. – Как же это? Пренебрегли святым послушанием и не сочли даже нужным покаяться? О, великое нерадение о душе», – продолжал О. Моисей, не выпуская из рук карандаша; и так долго поучал виновного, застигнутого врасплох и совершенно обезоруженного послушника, что последний был вынужден просить прощенья и не скоро позабыл это вразумление.

Вообще, смотря схисходительно, на немощи и не взыскивая за малости, доверяя на совесть, О. Архимандрит не пропускал поступков, требовавших исправления, но сохранял их в памяти, и, дождавшись удобного случая, за один раз высказывал все, что нужно, все припоминал за долгое время, так что слышавший не знал, чему более удивляться; продолжительному ли молчанию Настоятеля, или неожиданному его обличению, из которого было ясно, что он видел все и прежде бывшее, и не забыл того, а ясно представлял его вину, и в прежних действиях, и теперь; обличал неуклонно и такое делал сильное назидание, что всякое самооправдание разрушалось в прах, и один подобный случай оставался памятным на многие годы и действовал сильнее часто повторяемых выговоров. От этого и происходило, что хотя О. Моисей мало и редко говорил, но влияние его ощущалось во всей Обители, во всем братстве. Слово О. Архимандрита Моисея никогда не было праздное, но всегда сказанное кстати, редко да метко; но вместе с тем не в начальническом, властительном тоне, а в отеческом духе и весьма рассудительно. По своей духовной мудрости, он на всех смотрел как на детей, на которых и не мог сердиться, а в случай надобности только вразумлял их отечески. Одному монаху из Оптинских старожилов, некоторые распоряжения Настоятеля показались неосновательными; долго он боролся с самим собою, желая объяснить это Настоятелю, но – боялся его расстроить; наконец решился высказать свои мысли, а там, подумал он, пусть уж будет, что будет! Пришел к О. Архимандриту и сказал ему: «Батюшка, меня один помысл очень беспокоит. – Что же тебе, брат, помысл говорит? – А вот, Батюшка, помысл мне говорить, что Вы не так делаете то и то», и высказал все, что было у него на уме. О. Архимандрит выслушал все молча и внимательно, а потом тихо, с улыбкою, отвечал: «Скажи, брат, твоему помыслу, что это не его дело». С тем и отпустил этого монаха, так что он, обезоруженный кротостью Настоятеля, удалился совершенно успокоенный и после сам смеялся над собою, как просто разрешились все его мысленные колебания.

Слово обличения и вразумления О. Архимандрита было с властью и благотворно действовало на братий потому, что он имел правило, прежде, нежели сделать замечание брату, внутренно помолиться за него Богу. Этот секрет своей внутренней жизни, О. Архимандрит высказал как бы невольно в 1861 году, одному иеромнаху из числа Оптинской братии, при назначении его Настоятелем Глинской Пустыни. Иеромонах этот просил у О. Архимандрита совета и наставления, как обращаться с братию. Тотчас О. Архимандрит на это ничего не ответил, а на другой день, при беседе о различных предметах, сказал: «А на счет того, что вы вчера спрашивали, как обращаться с братию, – опыт указал мне такое правило: если кому нужно сделать выговор или замечание, то надобно прежде в сердце помолиться за него Богу. Думаешь иногда, что брат тот, не примет замечания, а если помолишься за него сперва, то смотришь сверх ожидания, он и замечание выслушает спокойно и исправление бывает».

Иеромонах Вассиан, поместившийся в Оптину Пустынь на покой из Московского Данилова монастыря, рассказывал, что наслышавшись разных толков и рассуждений о действиях О. Архимандрита Моисея, и давая им вероятие, он несколько раз решался откровенно объясниться с О. Архимандритом о слышанном, и ходил к нему с этою целью. Но каждый раз встречал такой радушный, ласковый прием, что вся смелость и решимость передать ему слышанныя замечания пропадала, и я как обезоруженный, говорил О. Вассиан, уже не решался касаться того, ради чего приходил. Однако сам Старец, поговорив кое о чем, наводил разговор на цель моего прихода. Вот обо мне говорить то и то, начинал он, и, не давая мне, собеседнику своему, сказать ни слова, своими объяснениями рассеявал все мои недоумения и опять с отеческою приветливостью отпускал меня, не показывая и вида, что очень хорошо понимал цель моего прихода.

В Скиту жил схимонах, также Вассиан по имени, который принимал участие, в упомянутых выше доносах на О. Архимандрита, вместе с другими недоброжелателями его и Старца Леонида. Впоследствии О. Вассиан успокоился и жил мирно, но все-таки помнил, что по летам и по времени поступления в Оптину Пустынь, он старше Настоятеля, и на этом основании считал, что тот обязан его слушаться. Бывало и соберется, придет из Скита в Монастырь, и со свойственною ему простотою, начнет выговаривать О. Архимандриту и делать ему замечания. Тот принимал его всегда с обычною своею любовью, молча выслушивал его, давал ему наговориться вдоволь, и потом, уходя в свою келью, возвращался оттуда со связкою баранок или чем-нибудь подобным и, благодаря своего обличителя, отдавал ему гостинец, приговаривая: «Ну, О. Вассиан, спаси тебя Господи, что потрудился посетить меня грешного, вот тебе за это и гостинец». Бывало братия увидят, что схимник возвращается в Скит со связкою баранок и, улыбаясь, догадывались, что он приходил учить или обличать Архимандрита. Следуя заповеди Апостольской: не побежден бывай от зла, но побеждай благим злое, (Рим. 12:21) и смотря на всех благим окомъ, по слову писания, не узрит зла. О. Архимандрит Моисей хорошо понимал, что прежние ошибочные поступки О. Вассиана происходили от того, что он, по простоте своей, не разумел высокой духовной жизни Старца О. Леонида и других, и был только орудием людей, злоупотреблявших его ревностию о добре. Впрочем, повторяем, что О. Вассиан в последние годы своей жизни, успокоенный любовью, и вниманием к нему О. Архимандрита Моисея и Старца О. Макария, не предпринимал уже ничего по внушению своей прежней ревности и сподобился мирной христианской кончины. Не поминая старого, О. Архимандрит Моисей сам составил для него эпитафию, в которой подробно исчислил его христианские добродетели и монашеские подвиги, так что ни в монастыре, ни в скиту нет, ни на одном братском памятнике такой длинной, похвальной надписи. О. Архимандрит, будучи сам подвижником, уважали в О. Вассиане Старца–подвижника.

Случалось, что некоторые из немощных братий, особенно в первое время настоятельства О. Моисея, питая к нему, за что-либо неудовольствие, увлекались до того, что поносили его разными укоризнами и делали это в присутствии его, притворяясь, что его не замечают. В подобных случаях О. Моисей все выслушивал улыбаясь, с веселым видом и с какою-то радостью принимал неприятныя слова, как драгоценный подарок, и после ни словом, ни делом не воздавал за такое неразумие. – А приходя в келью, молился пред образом Спасителя, о котором всегда говорил: «Вот мое прибежище!».

Во все время его Настоятельства никто от него не пострадал; никому он не повредил. Известно, что нехорошая отметка в послужных списках иногда имеет дурное влияние на судьбу брата и приносит часто, немалые скорби. О. Архимандрит Моисей никогда никого не замарал в послужных списках. У него все были хороши и самые немощные – в надежде их исправления. – Даже из Обители он никого не высылал; напротив, если кто-либо из немощных братий хотел выйти из монастыря, то О. Моисей уговаривал его остаться, конечно если предвиделась для него от этого нравственная польза. Если же кто-либо не внимал и долгим его увещаниям, и, несмотря на оказанное ему снисхождение, не подчинялся монастырским правилам, то сам, наконец, чувствовал, что здесь не его место. При таких случаях О. Моисей повторял слова Старца Леонида: «Кто в монастыре живет не по-монашески, того само место изгонит»; однако и с такими людьми всегда старался расстаться с миром и, отпуская их из Обители, не поминал прежних их вин и проступков, а с полною приветливостью снабжал чем было возможно на дорогу, иногда сверх всяких ожиданий; так что никто не ушел им обиженный или оскорбленный, а все с сожалением расставались с Обителью, умиротворенные духом. Этого правила О. Архимандрит Моисей держался крепко и другим советовал то же. «Если хотите, говаривал он, быть всегда мирными, ни с кем не расставайтесь в неудовольстии; но всячески старайтесь от души простить всех и даже по возможности умиротворить, чтобы разойтись в мирном духе, тогда и сами будете наслаждаться душевным спокойствием». Не редко повторял он псаломское слово: « взыщи мира и пожени и», (Пс. 33:15) и не только сам был мирен ко всем, но и других всегда наклонял к взаимному миру и согласию.

Случалось, что между братиями возникало какое-либо неудовольствие, и тот или другой приходил жаловаться к Настоятелю. Внимательно выслушав жалобу, О. Моисей давал недовольному высказаться, прерывая изредка замечаниями в таком роде: «Как же он это мог сказать! – Поди ты, одобрить этого нельзя», а в заключение, когда пришедший думал, что с виновного последует взыскание, О. Моисей обыкновенно говаривал; «Да, уж нужно кончить дело по-монашески. Пойди, как-нибудь там объяснись с ним». То есть тот, кто приносил жалобу должен был делать первый шаг к примирению или просить прощенья у другого... Случалось, что кто-нибудь, очень убедительно доказывал вину другого и вина эта несомненно существовала, тогда О. Моисей, внимательно выслушав, напоминал слова Апостола: «Не побежден бывай от зла, но побеждай благим злое (Рим. 12:21). Если же приносивший жалобу был сильно взволнован и не был готов, сейчас же помириться, то О. Моисей советовал это сделать, когда несколько успокоится. Или же, если видел, что неудовольствие далеко зашло, выслушав жалобу, говорил: «хорошо, позову его». И действительно, бывало, позовет, но поговорить с ним о другом деле, а по взаимным жалобам никогда не делал взысканий, зная, что это могло только развивать в братстве раздоры и несогласия. Виновных же вразумлял сам, при удобном случае. – Случалось и так, что поспорившие между собою братия оба разом приходили к нему на суд, О. Архимандрит внимательно на них взглянет и, если заметит в них смущение, то не станет и расспрашивать, а скажет только: «Ну, братцы, мне теперь не время, подойдите после».

Из многих случаев и братия убедились, что по жалобам, приносимым в неудовольствии, они не получают желаемых удовлетворений и перестали жаловаться друг на друга настоятелю, а старались, объяснив дела Старцу-духовнику, оканчивать оныя между собою по-монашески, – Если же О, Игумен Моисей замечал между братиями, немирное расположение, то всячески старался прекратить оное, внушая им, что мы обязаны друг друга тяготы носити, по слову Апостола, да тако исполним закон Христов (Гал. 6:2), и сам служил для всех высоким образцом исполнения этой заповеди Апостольской.

Из наставлений, которые О. Моисей давал брату своему О. Антонио еще в 1823 году, когда сам был только начальником Скита и монастырским духовником, видно, как он был велик в этом отношении. «Немощи душевныя», говорил он О. Антонио, исповедавшему ему свою скорбь на одного брата, «должно носить благодушно, без огорчения. Ибо если кто болен телом, то не только на него не огорчаемся, но еще и служим тому всяким образом; то таким образом надо и в душевных недугах поступать». «Батюшкою (О. Моисеем) замечен я», записал О. Антоний в своем дневнике³⁹, «очень жестоким касательно ношения немощей братских и благонадежности в их исправлении на лучшее». В заключение он сказал мне: «В каком бы кого порочном положении ни видел, не должно тому удивляться и сомневаться в его исправлении; ибо многие наконец из пьяниц сделались трезвыми, из буйных кроткими, из блудников целомудренными, и проч. А Св. Златоуст сказал: «Об исправлении того, только должно сомневаться, который во аде находится с бесами». – Когда же, через несколько времени, О. Антоний опять объяснил своему брату и Старцу, «что недостатки братий невольным образом сердцу приносят огорчение», то на это услышал от него: «Я всех Вас недостатки сношу великодушно и никаким немощам Вашим не удивляюсь; а ежели бы всем, тем огорчаться и взыскивать по должности моей строго, то совсем бы себя давно расстроил». Таков был О. Моисей еще в 1823 году, при самом начале своего настоятельского поприща.

Можно себе представить, каково было его великодушие и снисхождение к недостаткам ближних, когда он состарелся в трудах настоятельских и подвигах монашеских, когда после многоразличных испытаний и скорбей почти сорокалетнего настоятельства возрасла и созрела в нем духовная опытность и мудрость, когда после полувековой подвижнической жизни, смиренный образ мыслей и сознание своей худости и немощи обратились ему в неотемлемый навык... В последние годы жизни, когда кто-нибудь с огорчением говорил ему, о каких-либо беспорядках или безчиниях, О. Архимандрит кратко отвечал: «Да, уж сам-то я хуже всех», и говорил это с таким искренним смирением, что разговор о немощах братских невольно прекращался.

Если, кто-либо из старших братий, которому поручалось наблюдение за порядком в Обители, принимался за это дело очень ревностно и горячо, и в скором времени хотел исправить многое и многих, то О. Архимандрит этого не одобрял и говорил, что подобная, хотя и благонамеренная ревность и строгость, «в человеческом разуме (смысле), а не в духе Христовом». «Сказано, говаривал он, что от Господа стопы человека исправляются (Пс. 86:23). Значит, мы много брали бы на себя, если бы сами хотели исправить все немощи немощных. Наше дело, в случае надобности, напомнить о должном. Послушается нас брат, благо ему; не послушается, понудить его мы не можем, а надобно молиться за него и подождать, пока Господь коснется его сердца».

Обещавший исправиться, не только из числа братства, но даже из рабочих, всегда находил у О. Архимандрита милость и полное прощение. В памяти братии сохранился один замечательный в этом отношении случай. В Обители работал печник, часто плутовавший и нехорошо исполнявший свое дело. По просьбе эконома, О. Архимандрит решился его рассчитать и отпустить навсегда; но печник усердно просил прощенья и обещал исправиться. О. Архимандрит простил его и снова нанял. Эконом, узнав об этом, приходит к О. Моисею и говорит: «Батюшка! Вы опять того печника наняли; ведь он плут, как и Вам хорошо известно. – Да ведь он бедный человек, я видел, что на нем и рубашки-то нет, а только кафтан, надобно же ему помочь, притом же он обещает исправиться. – Когда же он исправится, Батюшка, он известный негодяй. – Как, человек хочет исправиться, а ты говоришь, что он негодяй! Сам ты негодяй, ступай!» Так эконом и ушел.

Еще очень заметно было в О. Архимандрите искусство, как с кем из братий обращаться. Немощным он снисходил с духовным искусством, к преуспевшим в монашеской жизни был строже. Из многих примеров это доказавших, приведем один.

После вечернего правила О. Архимандрит запрещал прогуливаться. Раз, идя в такое время по лесной дорожке, он увидел, что навстречу ему идут два послушника. Один из них, увидав Настоятеля, тотчас убежал, а другой спрятался близ дороги в кусты!; О. Архимандрит этого не мог не заметить, но, продолжая свой путь, подошел к кустам, стоявшим на другой стороне; дороги, как раз против того места, где спрятался послушник и долго переступал около него с ноги на ногу, не отходил далеко, но обходил эти кусты и громко разговаривал с самим собою: «Что за чудо! Или привидение это было? Ведь сам же я видел. Люди были, шли на встречу, куда же они давались? Или мне привиделось». Послушник слышал все это и сидел вблизи ни живой, ни мертвый. Но О. Архимандрит не подошел к его убежищу, а ходил только около противоположных кустов и потом ушел совсем. На другой день послушник этот пришел сам просить прощенья и получил его.

Некоторым и из младших братий говорил всегда Вы, и имел с ними ласковое и даже почтительное обращение. Другим и из старших говорил ты и держался с ними простоты монашеской. Иным предоставлял известную свободу действий, а в ком замечал готовность смиряться – тех смирял и смирял нещадно, начиная со своего родного брата О. Игумена Антония. О. Архимандрит хорошо помнил учение Св. Иоанна Лествичника, который, в 4-м слове о послушании, в § 27, говорит: «Как несправедливо и жалко было бы вырвать хлеб из уст голодного младенца, так и наставник душ делает вред и себе и подвижнику, если не подает ему случаев к приобретению венцев, какие он, по его примечанию, может заслуживать перенесением досад, безчестий и уничижений». Раз О. Архимандрит, придя к утрени, увидел, что О. Игумена Антония нет в церкви. Хорошо было известно, что О. Игумен сильно страдал в это время ногами и по болезни не пришел к богослужению; тем не менее, О. Архимандрит подозвал к себе будильщика и послал его за О. Игуменом. Последний отвечал: «Болен я, не могу пойдти». – Будильщик передал это О. Архимандриту. – «Пойди, скажи, чтобы пришел. – Будилыцик снова отправился. – Да я бы с радостью пошел, да ноги очень болят, скажи Батюшке, что никак не могу». – О. Архимандрит, услышав это, опять послал будильщика в третий раз. Тогда больной О. Игумен Антоний, с великим трудом оделся и еще с большим пошел потихоньку в церковь. Пришел и прямо к О. Архимандриту, поклонился ему в ноги и просил прощенья в своей лености. О. Архимандрит молча повидался с ним и отпустил его опять в келью. Но дело было сделано; великий пример понуждения себя к послушанию был подан всей братии.

Вновь поступавшим в число братии, в то время не вдруг давали подрясники, а сперва одевали их в так называемый свитки, одежду несколько короче подрясника, обыкновенно из темно-коричнего, весьма грубого сукна. Наскучив носить такую свитку, один из братий, весьма молодой летами, из купеческого звания, пришел к О. Архимандриту просить подрясника: «Батюшка, благословите мой подрясничек. – Подрясничек, а помнишь ли ты, брат, что сказано в Евангелии об одежде, которую носил Иоанн Креститель: одежда его была от влас велъблужд и пояс усмен о чреслех его (Мф. 3:4). Вот, я смотрю на тебя, и твоя одежда похожа на такую, из верблюжьих власов, и пояс также у тебя усменный, т. е. кожаный, хорошая эта одежда; на что же тебе подрясник, походи пока еще в этой». Послушник ушел, утешенный тем напоминанием, которое сделал Старец, говоря об его свитке, а свитка все-таки осталась еще на нем к его смирению.

В ком О. Архимандрит видел недостаток надлежащего разумения, от тех много и не требовал; а если кто, по его замечанию, уже мог понимать дело по-монашески, но был невнимателен к должному, или уклонялся в самооправдание, к тем был строг и взыскателен. Тем из братий, которых считал более развитыми и понимающими духовную жизнь, поручая какое-либо дело, говорил иногда, что его можно исполнить так или вот так, т. е. на два манера; для того чтобы потом, как бы тот брат ни исполнил дело, иметь возможность его смирить, выставляя на вид иной способ исполнения, может быть лучший.

В ком замечал тщеславие или самохвальство, тех тотчас же смирял. Был в Обители старый монах Иоанникий, который ездил за сбором и не раз бывал в Астрахани для покупки рыбы. В одну из таких своих поездок он возвратился с большим успехом, и на вопрос О. Игумена: каково съездил, есть ли рыба? Самодовольно ответил: «Слава Богу, Батюшка, сорок подвод идет. – Да, вот, брат, мы уж рыбы-то здесь купили», ответил ему О. Моисей, – «Так ты поезжай навстречу своему обозу, да и продай рыбу-то в Белеве. Нам Бог уже послал» – Тщеславный сборщик так и опустил крылья.

В 8 верстах от Обители, на берегу реки Жиздры, был хутор с сенокосными лугами и для рыбной ловли. Последней, заведывал, как мы выше упоминали, старик монах Афанасий, бывший прежде в монастыре главным огородником. Надобность указала О. Архимандриту призвать его опять на время в монастырь. О. Афанасий этот не без тщеславия рассказывал О. Архимандриту о своей рыбной ловле: как он там все устроил и как все передал своему помощнику. О. Архимандрит хорошо заметил тщеславный оттенок его рассказа; за тем О. Афанасий переехал в Обитель, а ловля рыбы, при усердии его помощника, продолжалась весьма успешно. О. Моисей не пропустил этого случая, для того чтобы смирить их обоих.

При свидании с О. Афанасием, говоря о других предметах, упомянул: «А вот, брат, рыбка-то и без тебя хорошо ловится». Когда же прехал с хутора новый его распорядитель с донесением об удачной ловле рыбы, то и ему сказал: «Да ведь это, брат, не по табе рыба-то ловится». Распорядитель этот был из крестьян и О. Архимандрит самым произношением слова табе, слегка напомнил ему среду, из которой он вышел.

Все братство, всех и каждого О. Архимандрит Моисей хорошо знал. Бывало вечером во время прогулки, обходя монастырь, встретится с кем-либо из новоначальных, предложить ему тот или другой вопрос, заведет разговор о его родных, о семейных обстоятельствах, долго ли он собирался в монастырь, как ему эта мысль пришла и т. д. и незаметно, в продолжение одного разговора, хорошо узнает высказавшегося брата. По времени, когда представится надобность назначить кого-либо на то, или другое послушание, О. Архимандрит, подумав немного, и решается, кого выбрать. «Вот, говорить, уже давно у меня на примете такой-то. Кажется, человек он хороший с благим произволением; должно быть он способен к этому делу».

Неподражаемо, было искусство О. Архимандрита говорить с каждым в его тоне: с простыми по-просту; с образованными на их языке, а со средними, сообразно с их понятиями, и их образом речи. Он хорошо понимал потребности каждого; за то и его внимание ценили все и все его любили. На всякого он умел действовать и всякого направлять к полезному, смотря по его свойствам, привычкам и душевному настроенио.

Недавно скончавшийся монах Порфирий⁴⁰, оставил в своих келейных записках таки заметки об О. Архимандрите Моисей. «Часто страдая желудком, я не мог постоянно ходить в трапезу, хотя очень старался об этом, а в такое болезненное время из трех кушаньев выбирал одно или два полегче и обедал в келье. О. Архимандрит, встречая меня несущего кушанье, благословлял, не делая никакого замечания. Но однажды говорить: «что, в келийку?» Я объяснил причину. Он сказал на это: «Если верою ходить в трапезу, то это может исцелять болезни», и немного помолчав, прибавил: «Не только телесныя, но и душевные». (Я же в то время был сильно отягчен разными помыслами). По слову О. Архимандрита я начал ходить в трапезу обедать; с того времени в течение лет пяти или шести я мог ежедневно обедать в трапезе без вреда для желудка. Ужинать же я не начал ходить в то же время, впоследствии же, когда пожелал приучить себя и ужинать в трапезе, то не мог, и должен был брать по-прежнему вместо двух одно кушанье полегче. Насколько я тотчас оказал послушание, настолько получил и пользы.

Другой случай был следующий: в одно время я заметил, по некоторым сделанным мне намекам, что в монастыре распространилось обо мне несправедливое мнение. Я сильно огорчился этим и смутился мыслями, Старцу медлил сказать об этом, вместо того я пробовал объясниться с двумя из более близких ко мне братий, но один из них уклонился от объяснений, а другой старался только успокоить меня. В это время, мне случилось быть у О. Архимандрита, говоря о чем то, он коснулся в разговоре предмета, подобного мнения обо мне, и пристально взглянул мне в глаза; при этом предложил вопрос, не касавшийся меня лично, я ответил, – он в это время еще взглянул на меня. После этого, лицо его из задумчивого сделалось совершенно спокойным; тоже спокойствие выразилось и в его голосе. Из этого я заключил, что О. Архимандрит отвергнул подозрение против меня; это было первым укреплением, для страдавшей тогда души моей, и после этого я не замечал ни малого подозрения против меня. – Слегка коснуться предмета и двух взглядов для О. Архимандрита было достаточно, чтобы отвергнуть подозрение или сомнение; меня это довольно успокоило или покрайней мере ободрило. – Когда я бывал, отягчен помыслами, то в последние годы жизни О. Архимандрита от одного благословения его, мне случалось получать облегчение помыслов.

При скудости средств, О. Архимандриту необходимо было посылать некоторых из братий за сбором. Отправляя их, он советовал, чтобы входя в каждый дом они читали внутренне молитвы: «Отче наш», «Достойно есть» и прочие, какие знают на память, но «Отче наш» непременно. Один из сборщиков рассказывал замечательный случай с ним, бывший в Туле. Пришел я в дом тогдашнего откупщика Молчанова. Вхожу в переднюю, человек тут бывший, спрашивает меня: «Что Вам нужно? – Да, вот я со сборною книгою на Обитель. – Никого здесь нет и не найдете». С этими словами он сам вышел, а я стою и думаю: идти и мне, чтобы не случилось еще какой-нибудь неприятности, а другая мысль говорит: да исполни же слова О. Игумена, прочитай сперва «Отче наш». Я и начал читать мысленно эту молитву. Не успел еще окончить ее, как из боковой двери вышла дама хорошо одетая и спросила меня: «Батюшка, что Вам угодно? – Я собираю на Обитель с книгою. – Подождите немного», – и вошла опять в ту же дверь. Слышу, что она громко говорит кому-то. «Там монах пришел за сбором. – Ну, подай ему», – отвечал другой голос. Щелкнул замок от ящика. – «Да тут мелких нет, только десять рублей. – Ну, отдай их ему». Дама эта и вынесла мне, вовсе ей незнакомому, десять рублей. Это для сборщика немалая редкость и радость, а уйди я, не исполнив слова О. Игумена, ничего бы и не получил. Такова была сила его слов!

При переездах через реки и озера, когда «предлежит жидкий путь», как выражался О. Моисей, он советовал братиям призывать в помощь Св. Николая чудотворца. Один из таких монахов сборщиков рассказывал, как он во время разлива воды, при переезде; через реку, по затопленному мосту, совсем было утонул с повозкою; но вспомнил слова О. Архимандрита, призвал в помощь Святителя Николая и лошадь его, уже погрузившаяся в воду, вдруг рванулась и выскочила на мост сама, а за собою вытащила и повозку с седоком.

Много перенес О. Архимандрит неприятностей от подначальных, присылавшихся в Обитель; не говоря уже о причетниках и мирских людях,⁴¹ которых присылали сюда на покаяние, и священнослужители подначальные в течение многих лет, не давали Старцу покоя своими поступками, и испытывали его терпение. В числе последних прислан был, в Оптину Пустынь Преосвященным Николаем собственный его постриженик, бывший учитель духовного училища, иеромонах Мельхиседек. По временам, он принимался за подвижничество, а потом опять за пьянство. О. Архимандрит переносил его выходки и грубости с удивительным терпением. Раз, этот О. Мельхиседек, после своих проказ, пришел к О. Архимандриту просить прощенья. Старец простил его и сделал ему в своей спальне приличное наставление, на которое О. Мельхиседек отвечал словами: «Ну, Батюшка, а теперь благословите чайку. – Нет, брат, уж чаю-то, знаешь что: надобно помнить «чаю воскресения мертвых», и с этими словами, О. Архимандрит вышел на минуту в другую комнату, а О. Мельхиседек, увидав, что тут же недалеко стояла чайница, схватил ее и стал сыпать из нее прямо себе в карман. О. Архимандрит увидел это через открытые двери и идет назад со словами: «Что ты, что ты это делаешь! – Ничего, Батюшка, чаю-то довольно», –отвечал О. Мельхиседек, ставя на место пустую чайницу, – «а теперь благословите сахарцу. – Ну, что с тобою делать, верно уж и сахару дать», – сказал О. Архимандрит; позвал келейника и велел дать О. Мельхиседеку сахару.

Не раз О. Архимандрита келейники бывали свидетелями подобных сцен и его крайнего снисхождения; многократно испытывали они последнее и на самих себе. К О. Архимандриту имел доступ всякий. Часто приходили к нему продавать разные мелочи и купленные вещи, иногда оставались тут же в комнатах по нескольку дней. Заметив это, О. Архимандрит сказал раз своему келейнику: «Что же Вы не прибираете, всякая вещь должна быть на своем месте». Вскоре после этого кто-то принес Старцу арбуз. Он взял его и положил тут же в своей келье. Арбуз этот лежал день, лежал другой, а на третий келейники решили: давай-ка приберем этот арбуз, ведь Архимандрит велел, чтобы всякая вещь была на своем месте, взяли арбуз к себе и после обеда расположились его есть. Половину уже сели, как вдруг звонок от О. Архимандрита. Старший келейник и говорит своему товарищу: ну, брат, иди ты, если спросите про арбуз, отделывайся, как знаешь. Келейник входит. О. Архимандрит спрашивает: «А что, брат, вот тут у меня одна вещица лежала, да я ее теперь уж там не вижу, где она? – Где, Батюшка, какая вещица? – Да вот здесь, одна вещь была у меня. – Какая, Батюшка, не арбуз ли? – Да, арбуз. – Простите, Батюшка, мы его прибрали, да половину уже и съели. – Ну, принеси мне сюда хоть половину», и больше ни слова; потому конечно, что келейник начал со слова: простите.

Подобными вещами как арбузы и другие фрукты О. Архимандрит любил угощать приезжих, посещавших Обитель с благочестивою целью молитвы и духовного назидания себя. В обращении с ними, да и со всеми приезжавшими и приходившими в Обитель, он был очень приветлив и радушен, но беседовал весьма искусно и разнообразно, имея всегда в виду, и степень образования, и общественное положение, и духовное развитие своих слушателей. С иными заводил речь о торговых делах, с другими беседовал о современных отечественных событиях или политических происшествиях, так что нередко удивлял своих собеседников основательностью и оригинальностью замечаний, которых они никак не ожидали от Настоятеля-пустынника. – С иными беседовал о их семейных обстоятельствах и весьма кстати приводил какой-либо пример или изречение Св. Писания. С удивительным искусством, старался он всегда избегать среди беседы разговора о людях, в смысле их осуждения. Иногда, поставленный течением речи в необходимость произнести свой приговор, он выражал его не резко, а в общих выражениях, не имевших оттенка осуждения. «Да, кто же может это одобрить!» и т. п. «Слово его было сладко, встреча радовала, приветствие его было драгоценно; так всегда было обдуманно и нежно. «Эта прекрасная душа, ни перед кем не оставалась в долгу»⁴², писал о нем один из хороших его знакомых.

Если кто-либо из посетителей говорил, что он считает себя обязанным к всегдашней благодарности, за оказанный ему в Обители прием, то О. Архимандрит обыкновенно отвечал, что Апостол говорить: ни единому ни чим же должни бывайте, точію еже любити друг друга (Рим. 13:8). Тем не менее, он всегда старался по мере своих личных сил и средств Обители успокоивать посетителей и достаточных и бедных. «Всех бывало, обойду и на гостинницах», говорил он незадолго до своей кончины одному приезжему Настоятелю, «а теперь уже не могу я этого делать; очень ослабел силами». – Для помещения приезжих и приходящих были выстроены им гостинницы, на которых бесплатно предлагалось и помещение и пища от Обители. Вместо урочного платежа, кто сколько хотел, столько и клал, по мере своего усердия, в кружку, прибитую к стене в корридоре. Об этом порядке на гостинницах сохранился в памяти братии такой рассказ. Во время игуменства О. Моисея заехал в монастырскую гостинницу, один богатый купец вместе со своим взрослым сыном. Внезапный разлив воды заставил их прожить здесь несколько дней. Купец этот с недоверием смотрел на монахов и не был к ним расположен, и медлил он в монастыре только по необходимости. Видя, что монах гостинник усердно прислуживает им несколько дней и приносить кушанье, он, раз, во время обеда, сказал ему: «Угощаете-то Вы нас усердно, да что-то Вы с нас за это после положите? – Ничего не положим. – Как ничего? – Да, так; у нас есть кружка запечатанная на стене, что Вам Бог положит по сердцу, то Вы в нее и опустите. «Ну конечно, я-то опущу, но ведь другой ничего не опустить, да может быть и много таких найдется. Так всех-то монастырю кормить даром убыточно будет». – На это наш О. Игумен говорит: «Если и 99 ничего не заплатят, так Бог пошлет такого сотого, который за всех вознаградить. При этих словах купец взглянул на своего сына и сказал: «Ну, сотые-то верно мы с тобою». И с тех пор, пораженный такою верою Настоятеля, сам сделался постоянным благодетелем Оптиной Пустыни.

Всякое благодеяние, всякую жертву из усердия к Обители, даже и самую малую, О. Архимандрит Моисей принимал всегда с искреннею благодарностью, особенно во время нужды; но с другой стороны никакому и самому значительному приношению не удивлялся. Случилось, что одно семейство, оказавшее много благодяний Оптиной Пустыни, посетило Обитель и, остановившись в монастырской гостиннице, осталось недовольно каким-то распоряжением гостинника. Пошли жаловаться к О. Архимандриту. «Вот, Батюшка, мы всегда с усердием принимаем Ваших сборщиков, всячески стараемся их упокоить, с любовью помогаем Обители, сколько можем, а Ваш гостинник и того-то не захотел сделать для нас». – «Да уж мы думали, отвечал Богомудрый Старец, что Вы оказываете нам благодеяния Ваши ради Бога, и от Господа ожидаете себе награды за Ваши добрые дела. Если же вы от нас грешных ожидаете себе воздаяния, – то лучше уже и не оказывать благодеяний, потому что мы убогие и неисправные ничем не можем воздать за них». – Посетители не только удовлетворились этим объяснением, но и утешились искренностью Старца, и потом сами с удовольствием и благодарностью вспоминали, как, вместо ожиданных извинений и удовлетворений их самолюбия, получили к душевной своей пользе такое высоко-духовное назидание. Конечно, в этом случае О. Архимандрит знал, с кем он имел дело, а гостинника после все-таки призвал и сделал ему нужное вразумление.

Подобный же случай был и с экономом. О. Архимандрит всегда давал посетителям лошадей до станции, если они того просили, а иногда приказывал эконому при отправлении монастырских подвод за чем-либо в Белев, или другой близкий город, отвозить на этих подводах, конечно бесплатно, бедных людей из посевщавших Обитель. Также и из Козельска приходили иногда некоторые пешком, и потом просили О. Архимандрита, нельзя ли им доехать обратно на монастырской лошади; им никогда не было отказа. Один раз с такою же просьбою пришел к О. Архимандриту бедный чиновник из Козельска. О. Моисей отправил его для исполнения к монастырскому эконому, но последний отказал, по не имению в то время свободной лошади. Потом эконом приходит к О. Архимандриту: «Что же ты, брат, давича козельскому-то чиновновнику отказал в лошади? – Да, простите, Батюшка, лошади не было, потому и отказал. – Чтобы это слово у тебя умерло – лошади нет», – отвечал Старец – «Видите, как строго сказал, – передавал потом эконом другим братиям, – «чтобы это слово у тебя умерло». Значить всегда, чтобы была лошадь для бедного человека, откуда хочешь возьми».

Не только подводами, но и всем, чем только мог О. Архимандрит всегда с неподражаемою щедростью помогал всякому нуждавшемуся и своим христианским бескорыстием и доброжелательностью привлекал к себе сердца многих.

К нищим и нуждающимся, он был особенно милостив и смотрел на них с большою любовью и сочувствием, потому что сам испытывал нищету; за неотступность требований или докучливость не сердился, а всегда с приветливостью подавал сколько мог. Так один раз у О. Архимандрита были гости, с которыми он сидел в зале, в это время в переднюю вошла пожилая, бедно одетая женщина с подушкою в руках. О. Моисей увидел ее в растворенные двери и, по обычаю, вышел к ней в переднюю с вопросом: «Что тебе надобно? – Да вот, Батюшка, не купите ли подушку? – Нет, нам ненадобно. – Батюшка! Сделайте милость, возьмите, у меня дома дети голодные, есть нам нечего. – А что эта подушка стоит? – Полтора рубля. – Нет это дорого, возьми рубль», с этими словами О. Моисей пошел в свою спальню, взял оттуда пятирублевую бумажку и, возвращаясь в переднюю, отдал ее старухе под видом рубля, приговаривая: «дорого, дорого». Женщина поклонилась и вышла. О. Архимандрит пошел к своим гостям, но едва успел занять прежнее место, как старуха, рассмотрев в сенях ассигнацию, опять отворила дверь со словами: «Батюшка, никак Вы ошиблись. – Да ступай, ступай, я сказал, что больше не стоит». Старуха ушла, а гости слышали только разговор про один рубль серебром. Много раз прикрывал он так свои благодеяния.

Часто покупал вещи, вовсе ненужныя, или совершенно устаревшие, только потому, что их продавал бедный человек. В Козельске был разорившийся торговец по фамилии Далматов, ныне уже умерший, который возил О. Архимандриту всякие и нужные и вовсе ненужные для Обители вещи. Раз он привез старые хомуты, никуда уже негодные. – О. Архимандрит купил и их. Когда пришел эконом, О. Моисей сказал ему: «Возьми-ка, брат, вот эти вещи». Эконом попробовал одну шлею, другую, да и возразил: «Батюшка, ведь это все гнилье, никуда не годится, на что же вы это купили? – Экой ты, брат, какой, ведь продавал то человек бедный, у него пятеро детей, все равно надобно ему и так помочь». Подобных случаев было множество.

Нередко О. Архимандрит, при свойственной ему проницательности и обширной опытности, ясно видел, что его обманывают, но не показывал этого. Один раз соседские мужики украли рыбу из монастырского садка и принесли ему же продавать. Он купил, не подавая и вида сомнения, а на слова келейника: «Батюшка, да ведь эту рыбу они у нас же украли», – отвечал: «Ну, уж это на их совести, а люди они бедные». – Бывший долго пономарем монах Феодосий, рассказывал также два подобных случая.

Раз случилась у нас на мельнице покража. В числе других вещей украли и коромысло от мучных весов. Через короткое время после этого прихожу к О. Игумену, по своему делу, и вижу, что коромысло это продает ему какой-то незнакомый человек и просит два рубля, а О. Игумен торгуется, не дает, я отозвал его в сторону и говорю ему: «Батюшка, это наше коромысло, которое недавно с мельницы украли».– Он ответил только: – «Хорошо, ступай». После узнал я, что он ни слова не сказал о воровстве и купил коромысло и заплатил, сколько желал продавец.

В другой раз калужский кровельщик чинил главу на колокольне, ему отпускали на починку из монастыря английской белой жести, сколько он спрашивал. Когда он кончил работу и собрался совсем домой, зашел он в церковь, а суму свою положил на паперти, в чулане, куда дверь была не замкнута. Я вошел в этот чулан и вижу, лежит какая то сума: из любопытства открыл ее и нашел в ней пятнадцать листов английской жести, точно такой, как мы давали кровельщику; я тотчас же взял эту жесть, отнес келейникам О. Игумена и сказал: калужский кровельщик сейчас должен прийти к О. Игумену за расчетом. Скажите, что он у нас украл эту жесть. Келейники передали О. Игумену. Он выслушал, но когда пришел кровельщик, О. Игумен не сказал ему ни слова о краже, а выдал ему расчет сполна и отпустил его с миром.

Соседние поселяне прослышали, что О. Моисей желает купить яблоки сорта «добрый крестьянин». Один мужичек в надежде на то, что монах не разберет, привез ему продавать много яблок «антоновки». О. Архимандрит вышел сам их посмотреть, узнал конечно очень хорошо, какие это яблоки, и говорит продавцу: «Да, яблоки твои хороши. А какого они сорта? – Добрый крестьянин, Батюшка. – Добрый крестьянин, да не Антоном ли его звали?», – отвечал О. Архимандрит со своею обычною, кроткою улыбкою. Обманщик посрамился.

Когда кто-нибудь просил то или другое из Обители «на благословение», то О. Архимандрит отдавал всегда лучшее, а иногда и последнее. Если же кто-нибудь из братии его останавливал, говоря, что это нужно для монастыря, то он с неудовольствием возражал: «Что же, ты хочешь разве, чтобы мы другим дарили то, что самим не нужно или не нравится? Такое наше усердие будет «Каиновою жертвою». – Даже если кто-нибудь предъявлял, по какому-либо случаю, неправильные требования и притязания, то О. Архимандрит и их старался удовлетворить, как бы они ни были несправедливы; отдавал и свое, чтобы только не ссориться и не судиться, и предоставлял все суду Божию.

Не отказывая бедным в помощи, питая множество странников и на гостиннице и в трапезе, без определенной за то платы, часто нуждаясь сам до крайности в деньгах, О. Архимандрит Моисей нередко предпринимал и работы в монастыре и новыя постройки, имея при этом одною из целей, – питание бедных людей из окрестности. Доказательством сему служит, между прочим, и рассказ, недавно скончавшегося схимника О. Антония, записанный с его слов, хотя и не вполне точно, и напечатанный в Калужских Епархиальных Ведомостях за 1874 год. Вот этот рассказ, не раз и нами слышанный от покойного О. Антония.

Ограда около нашего монастыря, говорил схимник, строилась в тот год (18**), когда, по нашим грехам, пуд муки продавали по четыре, да по пяти рублей, а меру гречневых круп по четыре рубля, ассигнациями, разумеется. Смотрю, я бывало, на О. Игумена Моисея в то время, да и думаю: Господи, вера-то какая у этого человека! В Евангелии сказано, что верою можно горы переставлять, а тут созидает человек верою горы, там где их не было. Ничего нет, хлеба, даже у братий нет, а он этакую огромную постройку ведет. И повел, и повел, да так, без перерыва и довел ее до конца. А ограда-то какая. Несколько домов каменных можно из нее выстроить.

В тоже время начал он и гостинницы каменные строить. А пониже колокольни, где теперь каменные гостинницы, стоял прежде для приезжих всего один флигелек деревянный с мезонинчиком. Для устройства гостинницы надобно было срыть гору. Землю с горы возили в озеро, что на берегу реки, и сыпали землю на три аршина вышины. Чего все это стоило?

Братия, бывало, смотрят на все эти его дела, да только дивятся, а иные маловерные конечно и роптали. Братии есть нечего, а он такие большие постройки затевает. – А он, покойник, только бывало, молчит, да делает свое дело.

Идет он раз с братом своим по дороге к реке, и я за ним. О. Антоний и говорит покойнику: «Батюшка, я думаю, не оставить ли уж Вам эти постройки до другого времени. Видите, какие трудныя времена застали Вас за этим делом. А они хотя и братья были родные, но О. Антоний никогда не выходил у покойника из послушания и звал его всегда батюшкой. В то время почти весь монастырь был битком набит голодными. Дня по три у иного и крошки хлеба во рту не было дома, он и идет в нашу Обитель; знает, что его здесь успокоят. – Вот он, покойник, остановился, пожимает себе руки по обычаю, опустил глаза в землю и говорит О. Антонию: «Да, надобно оставить», а сам стоит и помалкивает. Я догадался, что мне следует отойти в сторону, отошел, будто к рабочим, а сам грешный стал за ракитою, да и слушаю, что такое он хочет сказать. Знаю уж, что скажет какое-нибудь мудрое слово.

Вот он и говорит О. Антонию. «Эх, брат, на что же мы образ-то ангельский носим? Для чего же Христос Спаситель наш вольную смерть за нас принял и душу Свою за нас положил? Зачем же Он слова любви-то проповедал нам. Для того ли, чтобы мы великое Его слово о любви к ближним повторяли только устами, и оставляли его втуне, забывали о страданиях Спасителя за нас, любви ради Им понесенных? Что же народу-то с голоду, что ли умирать? Ведь он, во имя Христово просить избавить его от голодной смерти, а Христос любы есть (Деян. 4:8). Нет, будем делать для самого же народа, дóндеже Господь не закрыл еще для нас щедрую руку Свою. Он не для того посылает нам Свои дары, чтобы мы их прятали под спуд, а чтобы возвращали в такую тяжелую годину тому же народу, от которого мы их получаем. Мы для него же должны тратить его трудовые, потовые лепты». Сам говорит, а слезы у него так и сыплятся. Очень уж близко было его сердцу и больно горе народа. Верный был он раб Христов; свято хранил Его заповеди. И уж такой-то святой он был в эту минуту! Я не выдержал, выскочил из-за ракиты, бегу к нему, бросаюсь и ловлю целовать его руку, слезы у меня так в три ручья и льются, а О. Антоний лежит уже у него в ногах и плачет.

«Что вы, что вы, братия! Встаньте, говорит, Господь с вами». – Взял свой костыль и пошел от нас на работы к народу.

«Да», – говорил обыкновенно О. Антоний в заключение этого рассказа, вытирая слезы, – «вот это был человек!»

«Зачем же вы в сторону отошли от него?», – спросил О. Антония один из слышавших его сказание. – «Да, он покойник смиренный был, скромный», – ответил схимник. «Требовалось и брата вразумить, да чтобы и я-то не слыхал его великого слова. Добро-то он делал, да не желал, чтобы это видели другие; так и говоря доброе слово, чтобы другие ему не мешали, потому что человек ведь скор как на похвалу, так и на укоризну дел ближнего. Сейчас и восхвалит за доброе дело и даже за слово. И не Бога восхвалит, который только один и влагает нам самое помышление сделать добро, а восхвалит сейчас же человека. Вот чтобы не подавать постороннему повода к такой несправедливости, покойный всегда и избегал случаев, и говорить, и делать добро на народе. Да и себя охранял: человек тоже был, остерегался тщеславия, превозношения».

«Много было скорбей у Старца», – продолжал О. Антоний, – «Но много и радостей. Да и радости-то какие, все видимо чудесные, посылал ему Господь. Бывало, смотришь на дивныя дела Божии, да и думаешь; только праведник может у Господа обрасти такую богатую милость.– В то же голодное время, копаюсь я раз на огороде. Гляжу, к перевозу подъехал обоз, а у нас тут мимо монастыря идет проезжая дорога, поворачивает на киевский тракт, я и думал, что обоз идет мимо. Обоз большой, подвод пятнадцать, на каждой подводе по три мешка, в каждом мешке по девяти пудов. Переехали перевоз извощики и остановились около монастыря. Я подошел к ним и спрашиваю: кого им надобно? Дорогу что ли обездную желаете узнать? – Нет, говорят, мы только до этого места едем. – Что же, говорю, накладная есть? – Есть, говорят, и накладная и письмо к Настоятелю. – От когоже? – Не велено сказывать, с тем и присланы. – Повел я переднего извощика к покойному в келью. Извощик подал ему письмо, подал и накладную. Покойник, как прочитал письмо, перекрестился, а у самого в три ручья слезы! – Bерую», – сказал он, – «Господи, что не ради меня недостойного, а ради сих убогих и сирых призрел Ты милостью Своею на нас». Что же оказалось? – Какой-то благодетель прислал этот обоз Обители в дар, а у нас в то время уж так туго пришлось, что ни хлеба не было, ни денег. Велика была милость Господня через верного раба Его, и к нам грешным.

А сколько бывало горя, и вместе с тем сколько, и нечаянных радостей по постройкам. Покойник во всю жизнь свою строился. Иной во сто лет того не сделает, что он сделал в 37. А как строился-то? – Всегда без денег. Видишь, бывало, что и то нужно и другое нужно, а он задумал постройку, тогда как денег нет. Скажешь, бывало, ему: «Начинаете Вы, Батюшка, такую большую постройку, а есть ли у Вас деньги? – Есть, скажет, есть», и вынет бумажник, а в бумажнике рублей 15, 20. Да ведь это, скажешь ему, все равно, что ничего; постройка ведь тысячная. – А он только улыбнется, бывало, да и скажет: «А про Бога то ты забыл. У меня нет, так у Него есть». И точно Бог посылал ему. Так сильна была у него вера в Бога. Иной не решился бы и подумать начинать без денег постройку, а он так был уверен в помощи Божией и так тверд был в этом, что ни сколько бывало, и не задумывался. И действительно, вера не посрамляла его. И рабочие-то привыкли ему верить. Если понадобятся им деньги, а он скажет: «Повремените, братцы, день, другой», рабочие, бывало уже и знают, что денег у Батюшки, действительно стало быть нет, и не ропщут. Ну, скажут, ему Бог на нашу долю пошлет. И точно посылал. Помолится, бывало, Старец, глядишь с почты и везут деньги. И сам же первый, бывало, придет на работу и скажет рабочим: «Ну, братия, он всех братиями называл по своей любви и смирению, мне на Вашу долю Господь послал; давайте поделимся»; и сейчас же раздаст кому сколько нужно. Помню, строили трапезную. Рабочие кончили свое дело и на утро собирались расходиться по домам. С вечера подрядчик приходит к покойнику и говорит, что рабочие завтра уходят и просят расчет. Старец конечно и сам знал, что работа окончена и надобно расчесть рабочих, но денег-то не было ни гроша! – «Хорошо», – говорит, – «Пусть ночуют, завтра отпущу». А между тем, чтобы выиграть время, пока закупщик съездит на почту и узнает, нет ли откуда-нибудь, какой-либо присылки, да и рабочих не отпустить без хлеба и соли, как это водится, когда оканчивается большая постройка, покойник велел приготовить для них на утро обед. Рабочие узнали, что готовится обед и остались без ропота ждать до половины дня, а между тем закупщик привез с почты, вовсе неожиданно, больше того, сколько нужно было для расчета рабочих.

Так Господь во всем утешал своего праведника! – Этот рассказ покойного схимника – сущая истина.

С О. Архимандритом Моисеем, было много таких случаев, относительно работ и рабочих. Приведем один из них, подобный сейчас рассказанному, и сохранившейся в памяти братии: однажды плотники также кончали свою работу и пришли просить у него денег, говоря что дело приближается к концу, а у О. Моисея в то время ничего не было, кроме нескольких медных монет. Взять или попросить было не у кого. «Да Вы разве уж все там кончили?», – спросил он рабочих. – «Кончаем, Батюшка, вот, вот кончим. – Ну, когда совсем кончите, тогда и приходите». На другой день вечером опять приходят, говорят, что дело у них совсем кончено, и что они хотят идти домой. – «Да Вы когда ходите идти? – Завтра утром. – Завтра и приходите». На другой день являются опять, просят расчета, совсем уже собрались. А у Настоятеля все-таки ничего нет. – «Да вот, погодите немного, с почты ожидаю денег», – сказал О. Моисей весьма твердо, а посланный, еще не возвращался из города, и неизвестно было, что он привезет. Привозят почту, – и что же? Получается письмо с вложением ста рублей из Варшавы, от какого-то, совершенно неизвестного Обители, одинокого, холостого чиновника, который, попав на службу в чужой край, возимел желание, еще при жизни своей, сделать распоряжение о поминовении своей души. Подобных случаев было немало. Но иногда приходилось О. Архимандриту Моисею и безвыходно трудно, тогда он прибегал к займам у добрых людей и тотчас же, по получении денег старался уплачивать эти долги, через что и пользовался общим доверием. При постройках, не смотря на всегдашнюю скудость в средствах, он всегда заботился о том, что бы все было сделано «по потребности и по приличию». И везде и всегда скрывал свою личность и свой собственный труд. «Это был муж дела, а не словес самохвальных»⁴³, как некто выразился об О. Моисее. При нем Оптина Пустынь стала известною во всем православном христианстве, но кто слышал, чтобы О. Моисей, когда-либо, похвалился такою достославною известностью? Одни труды, всегда труды и заботы как бы не давали места какому-либо праздному и личному чувству зайти в эту великую душу, посвятившую себя на служение Богу и ближним. На все похвалы О. Моисей отвечал едва заметною улыбкою, которая говорила: «Не соглашаюсь я с Вами, а сомневаюсь». Кому высказывал он свои успехи?

Оптинские старожилы из братий рассказывают, что однажды посетил Оптину Пустынь, проездом в столицу, один Преосвященный. Осмотрев монастырь, он пошел в Скит, любовался его уединенным местоположением и устройством и потом спросил сопровождавшего его О. Настоятеля: «Кем это все устроено?» О. Моисей сказал несколько уклончивых слов в роде того, что это устроивалось постепенно на здешнем месте. Преосвященный отвечал: «Я и сам вижу, что Скит устроен на здешнем месте, но желаю знать, кто именно построил Скит? – Настоятель с братию, – сказал О. Моисей. – Говорят, что Вы все это устроили, – продолжал Преосвященный. – Да, и я при этом находился», – ответил О. Моисей. После этих слов у посетителя отпала охота еще его распрашивать.

Иногда О. Архимандрит сам посмеивался над собою, говоря: «Вот в Евангелии о мудром строителе сказано: кто от вас хотяй столп создати, не прежде ли разчтет именіе, аще имат еже есть на совершеніе (Лк. 14:25), а я – немудрый строитель. Начал, например, строить здание для новой трапезы и думал, что выстрою на пять тысяч, а оно стало в пятнадцать тысяч».

Правда, что постройки не дешево ему обходились, но это происходило и от того, что О. Архимандрит не строго наблюдал за рабочими и их делом, а доверял им более на совесть. Не все знавшие это, братии смотрели спокойно на такой порядок или, как выражались некоторые, беспорядок в хозяйстве. Настоятель Мещовского монастыря О. Игумен Никодим, взятый из числа братий Оптиной Пустыни, как мы выше сказали, приехал раз из Мещовска в Оптину Пустынь, и в разговоре с О. Архимандритом, заметил ему, что рабочие много берут с него денег, а работают лениво. – «Да, вот уж и нам многие делают пожертвования, – возразил Старец, – для того, чтобы мы за них молились, а как мы молимся, вполне ли усердно? Как же мы будем строго взыскивать с других – мирских людей». Тот же Игумен Никодим, как сам после рассказывал, пошел в небольшой садик, бывший при кельи О. Архимандрита Моисея, и видит крестьянского мальчика, сидящего на дорожке. «Ты что здесь делаешь»? – спросил он его. – Кротов ловлю. – Что же ты и жалованье получаешь? – Получаю». Прохожу дальше, другой мальчик сидит около яблони. «А ты что делаешь? – Ворон отпугиваю, чтобы яблоков не портили. – И жалованье получаешь? – Как же получаю». Вот пустяки-то, подумал О. Никодим, на что Архимандрит деньги тратит. Входить он с этою мыслью в келью О. Архимандрита и говорит ему: «Ходил я, Батюшка, у Вас по саду, да признаться и подивился, сколько там мальчиков у Вас и все на жалование. Один кротов ловить.... – Да! – прервал его Старец, – Какой это вредный зверек, у лучших растений подкапывает иногда корни, они и сохнуть, я уж нанял мальчика их ловить – А другой мальчик, как я видел, ворон пугает. – Да! вот и эта птица, как она вредна, самое лучшее яблоко испортит, да испортит. Должен я был нанять мальчика, чтобы их отгонять. Да и ребята-то бедные, сироты». Игумен замолчал, уразумев, что дело не столько в кротах и в воронах, сколько в бедности мальчиков – сирот.

При жизни О. Архимандрита Моисея, некоторые упрекали его за то, что он все строится, при таких скудных средствах. Может быть, у него и была действительно маленькая слабость к постройкам, но, во-первых, ни одна из сделанных им построек не оказалась после излишнею. Братских келий выстроено им было довольно, но они постоянно все заняты, как в монастыре, так и в Скиту; гостинниц было и есть еще недостаточно для посетителей и странников. Во-вторых, он давал своими постройками хлеб бедным людям, а между тем украшал и упрочивал Обитель, и в третьих, может быть, он намеренно тратил деньги на постройки, опасаясь привязаться к первым и сделаться сребролюбивым. Да и не лучше ли наконец, вести постройки в Обители, нежели приберегать копейку на мнимо-черный день и тем чернить свою душу, развивая в ней сребролюбіе – корень всех зол (1Тим. 6:10). Последнюю, особенно боялся О. Архимандрит Моисей, и был «большой гонитель на деньги», как выражался о нем его келейник. Необходимость заставила и преемника О. Архимандрита в настоятельской должности О. Игумена Исаакия возвести несколько новых зданий.

Иные думали, что у О. Архимандрита Моисея есть большие деньги, на которыя он и производит постройки, но на деле было совершенно наоборот. О. Моисей, по его собственному выражение, богат был только нищетою⁴⁴, и прибавим: сильною, никогда не оскудевавшею верою во всеблагий промысл Божий. То была не вера от слуха, но вера видения, которая, по слову Св. Отцев, является в душе, как плод богоугодной жизни и свойственных ей дел. Из таких-то дел и состояла вся жизнь О. Архимандрита Моисея. Он был строгим исполнителем наставлений Св. Отцев подвижников – от внешних монастырских правил до высоких Евангельских заповедей. Во всем, начиная с внешнего образа, как он ходил, как сидел и стоял, как говорил, он был для всех братий высоким образцем монашеской скромности и христианского совершенства.

Привыкши, с молоду в пустыни вставать с полночи, О. Архимандрит Моисей и в бытность свою Настоятелем едва ли не каждый день повторял это; покрайней мер! двое из братий, бывших при нем будильщиками⁴⁵, передавали, что приходя брать благословение будить братию к утрени, они часто заставали О. Архимандрита Моисея уже бодрствующим, иногда молящимся на коленях перед образом Спасителя, а иногда еще лежащим в подряснике; и в чулках. – Впрочем, кажется О. Моисей и во всю почти жизнь ложась спать не раздавался. Этот секрет своего келейного подвига, он нечаянно высказал при поездке с одним монахом, которого взял с собою за келейника и вместе письмоводителя. Приехав, к вечеру на постоялый двор, они остановились кормить лошадей. Напились чаю и расположились отдыхать. О. Архимандрит в одной комнате, а О. Антоний Смирнов, за перегородкою в другой. Не успел последний раздеться, улечься и хорошо заснуть, как О. Архимандрит вошел к нему совершенно одетый, и говорит: «Ну, пора нам собираться ехать. Что же ты это, брат, и разделся. Я двадцать пять лет и в своей кельи не раздевался во время сна, а ты в дороге; разделся спать ложась, в дороге; какое спанье, поедем».

К утрени О. Архимандрит старался ходить неопустительно, и говорил другим, что это наилучшее время для молитвы. Говорил также, бывшему при нем уставщиком, иеромонаху Моисею⁴⁶: «К утрени надобно ходить, потому что во время литургии за нас приносится Безкровная Жертва Богу, а ходя к утрени мы сами себя приносим в жертву Господу, жертвуем для Него своим покоем». – Не только к утрени, но и к литургии, преимущественно ранней, и к вечерне старался Старец ходить неопустительно, если не задерживали какие-либо особые дела. По праздникам и по воскресным дням служил часто, почти всегда; особенно после того, как сделан был Архимандритом, говоря, что этот сан получен им не для себя лично, а для украшения Обители. – Во время богослужения старался стоять правильно на обеих ногах, и перебирал обыкновенно четки с молитвою Иисусовою. Бывший при нем долго главным пономарем монах Феодосий рассказывал: раз во время уборки в церкви я положил на настоятельское место, т. е. с боку на верх его перил маленькие гвоздики, да и забыл про них, а лежали они так, что чуть тронь, непременно упали бы. Через долгое время нашел я опять эти гвоздики на том же месте и невольно подумал: вот как О. Архимандрит стоит в церкви, истинно как перед Богом, и не коснулся он боков своего места, по середине стоял. Не то, что я грешный переминаюсь с ноги на ногу, да и к стене прислоняюсь. И рясу после служения не позволял он на себя надевать, а только подашь ему бывало, он сам и наденет. Вообще в церкви во время богослужения О. Моисей являл собою пример глубочайшего благоговения: пройдет, не оглянется, не повернется; стоит не опрется, не прислонится, а только слушает внимательно, что читают и поют, да перебирает четки, иногда закрыв и глаза.

Кроме особенных случаев, он всегда ходил в братскую трапезу; в последнее время жизни даже и к ужину; и не только довольствовался братскою пищею, но и ее употреблял весьма умеренно. В виду всех умел скрывать свое воздержание, принимал пищу по-немногу, с значительными промежутками, в течение которых, как будто с большим аппетитом жевал ее. Понуждая себя во всем, исполнял на деле выражение церковной песни о преподобных: «Телесныя чувства огорчевая... презирати убо плоть преходит бо, прилежати же о души вещи безсмертней». По вечерам, иногда вместо ужина ел только моченыя яблоки, а иногда приказывал себе сварить так называемую сладкую похлебку, т. е. рис с сушеными яблоками и грушами. Отведав немного этой похлебки он оставлял ее у себя в келии до другого и третьего дня. Похлебка, конечно прокисала и портилась, но О. Архимандрит все-таки понуждал себя ее есть. Один раз келейник его посмотрел на тарелку с такою похлебкою и сказал: «Батюшка, благословите похлебку эту вынести, ведь она прокисла, вся как шубою поднялась. – Экой ты какой, не понимаешь, ведь эта похлебка называется кисло-сладкою; она и должна кислоту иметь».

В другой раз, О. Архимандрит стоявшие у него в кельи и прокисшие остатки пищи чем-то подправил, позвал своего келейника и сказал ему с улыбкою: «Отнеси-ка это кушанье О. Антонию, и скажи, что я сам его приготовлял». О. Игумен Антоний, попробовал и сказал: «Нет, уж скажи Батюшке, что я этого есть не могу». Келейник передал эти слова Игумена Антония Архимандриту. «Как же так, а я сам готовил», отвечал О. Моисей и рассмеялся.

Однажды, мелкий торговец привез продавать разныя вещи и, между прочим, очень упрашивал О. Архимандрита взять у него небольшой боченок испортившихся селедок. Он были хороши, Батюшка, и сорта хорошего, да недавно от жара попортились, сделайте милость возьмите и проч. О. Архимандрит согласился, взял и уплатил ему деньги. Приходит келейник и, рассмотрев селедки, говорит: «Батюшка, эти селедки совсем испортились, куда же нам их девать?» – «А ему-то куда их деть, подумай; у нас они все-таки разойдутся», и приказал себе эти селедки тереть с яблоками и с хреном и подавать по одной вместо ужина, так испорченныя селедки и разошлись, – в пищу самого Архимандрита.

Если кто-либо спросит: для чего же он делал такие вещи и ел несвежую пищу? Отвечаем: для того, чтобы не только не давать воли своим телесным чувствам, но и томить их, или как он сам не раз выражался :"Вступив на узкий путь, в чем-нибудь надобно себя и понудить». Не в этом только одном, но и во всем, на каждом шаге в жизни О. Моисей понуждал себя к подвигу и бдительности над собою. Когда презжали посетители, которым необходимо было оказать особенное внимание, он приказывал приготовить обед в настоятельских кельях и приглашал этих гостей, а вместе с ними и других собеседников из старцев Обители. Сначала О. Архимандрита Мельхиседека, жившего в Оптиной Пустыни на покое, а впоследствии О. Игумена Антония, О. Макария, О. Иоанникия (ученика О. Леонида), жившего долго в Петербурге и имевшего большой круг знакомых, а иногда и О. Порфирия Григорова, издателя писем Георгия затворника. О. Порфирий служил прежде в военной службе, многое видел на своем веку, очень многое читал и был остроумным, приятным собеседником. Эти гости О. Архимандрита монахи и занимали его светских гостей за обедом, а сам он только радушно угощал их, слушал и в промежутках внимательного молчания, вставлял иногда какое-нибудь назидательное словцо. На одном из таких обедов, поводом к которому, был приезд в Обитель заслуженного генерала, участвовали О. Антоний и О. Макарий, и еще один иеродиакон из братий. Генерал что-то рассказывал и упомянул, что побуждением в этом деле была благородная гордость. О. Архимандрит знаменательно промолчал, а Батюшка О. Макарий не выдержал: «Как благородная гордость? Какая благородная гордость В. П.? Разве есть благородная гордость? Ее нет, а есть одна только гордость бесовская». Эти слова так поразили генерала своею истиною и вместе неожиданностью для него, что он ответил: позвольте, Батюшка, позвольте, это прекрасно; я сейчас же запишу, что вы сказали. Генерал тут же за обедом достал из кармана свою записную книжку, попросил позволения у О. Архимандрита и записал: нет благородной гордости, а есть только одна гордость бесовская. – О. Архимандрит приветствовал это записывание приятной улыбкой и продолжал потчивать своего гостя с искренним радушием.

Мы упоминали уже выше, что О. Моисей вообще не любил много говорить и был особенно осторожен и даже искусно скрытен в рассказах о самом себе. В 1851 году постил Оптину Пустынь А. Н. Муравьев, так много путешествовавший, по всему православному и инославному миру, так много писавший, знакомый чуть ли не со всеми сколько-нибудь замечательными духовными лицами и любивший, чтобы все было перед ним нараспашку. Пожелал он узнать и О. Моисея. Долго с ним беседовал, много его распрашивал о его прежней и настоящей жизни, но кроме рассказа о наружном течении этой жизни не узнал ничего. Смиренный и мудрый Старец принял путешественника весьма радушно и внимательно, но при пытливых его распросах как-то умел ускользать из его рук, оставляя в них только сказания о подвигах других Старцев и о внешних обстоятельствах своей собственной жизни. Не люблю я таких людей, которых не понимаю, сказал Муравьев, выходя из кельи О. Моисея; но, тем не менее отдал ему в своей книжке «Святыя горы и Оптина Пустынь» должную, справедливую похвалу и написал, что в его замечательном характере была «строгость духовная и углубление во внутреннюю клеть своего сердца, от долгого пустынножительства, и соответственные его начальническому положению». Это справедливо. Приветливость с ближними и строгость к себе были отличительными чертами О. Моисея. Впрочем, строгость благоразумно-умеренная и недоходившая до крайности. По примеру Св. Иоанна Лествичника О. Моисей употреблял в пищу все дозволенное монашескому званию, но вкушал от всего по немногу. Пил иногда и вино, но также весьма мало. Одежду носил не рубищную, но и не изысканно-хорошую, а простую и скромную по приличию своего сана и звания.

После молитвы, самым любимым занятием его было чтение книг духовного содержания, а иногда и исторического. Читать он очень любил и старался во всякую свободную минуту. Едва выберется малый досуг, О. Архимандрит Моисей принимался за чтение. Иногда раз двадцать в одно утро отрывали его от книги, то тем, то другим делом. Каждый раз, при входе постороннего лица, он медленно поднимался, не сводя глаз с книги, или оглядывался на вошедшего брата и опять взглядывал в книгу, медленно закладывал и закрывал ее, как бы затверживал последние читанные им слова и соображал читанное, чтобы не потерять связи; потом спокойно выслушивал пришедшего, делал нужное распоряжение и, отпустив приходившего, снова возвращался к книге. При таком внимательном, всегдашнем чтении неудивительно, что он до глубокой старости сохранял в памяти и мог приводить наизусть длинный изречения из Св. Писания и творений Св. Отцев подвижников. Обращая прочитанное им в самое дело, О. Моисей с помощью духовного ведения, трудов и смиренной молитвы успешно противостоял и буре страстей душевных и телесных. Ему было 40 лет от роду, когда он поселился в Скиту Оптиной Пустыни, откуда два раза ездил за сбором в Москву. 43-х лет он был назначен Настоятелем Обители. Таким образом, во цвете мужеских лет, с живым и пылким характером, красивый собою и крепкий телом он из уединения Рославльских лесов, вдруг очутился в постоянной молве народной, в обращении с людьми разного рода. Это не могло обойтись для него, подчас без сильной борьбы внутренней, а между тем жизнь его была светла и неукоризненна. Когда в последствии его однажды в откровенной беседе распрашивали: неужели он в то время не ощущал борьбы, и как он из нея выходил? Он улыбаясь отвечал, что больше всего старался на всех смотреть благим и чистым оком, понуждая себя и на светских особ, бывавших у него как у настоятеля, смотреть как на святых, праведных, преподобных... а себя уничижая мысленно. Таким-то внутренним подвигом в союзе с внешними трудами и лишениями, достиг О. Моисей высокого бесстратия и чистоты, которыми благоухала его жизнь.

При беседе с посетителями или братиями, вообще говорил медленно, с расстановками, как бы взвешивая и обдумывая каждое свое слово и, слушая других, перебирал обыкновенно четки с молитвою Иисусовою, о чем свидетельствовало иногда и тихое, едва заметное движете уст, которое иные относили к старческой немощи. Келейникам своим он не раз говаривал: «Почаще надобно нам читать »Судіи седящу и ангелам стоящимъ, трубе гласящей, пламени горящу, что сотвориши душе моя, ведома на судъ? Тогда бо лютая твоя предстанут и тайная обличатся согрешенія: тем же прежде конца возопій Судіи: Боже, очисти мя и спаси мя!"

Случилось ему как-то беседовать с молодым человеком, который описывал ему разные беспорядки и злоупотребления в мире, и с большою ревностью доказывал, что для общего блага следовало бы принять такие-то меры, а что многие действуют так-то, по таким-то побуждениям и т. д. Молча выслушал О. Архимандрит оживленный монолог и ничего не возражал, а когда восторженный патриот кончил свою речь и думал, что убедил О. Моисея, так как молчание есть знак согласия, то Старец тихо сказал: «Да, уж, Апостол говорить: нова небесе и новы земли чаемъ, в нихже правда живетъ; (2Пет. 3:13) а между нами грешными какой искать правды?»

На всех и на все в жизни О. Архимандрит Моисей старался смотреть как христианский философ, во всем видел прямое или попустительное действие промысла Божия, и ничего с тревогою не принимал к сердцу, стараясь особенно о том, чтобы сохранить мирное устроение души. «Взыщи мира и пожени й» (Пс. 33:15), повторял он как-то особенно выразительно. Зная, что где нет мира душевного, там и все делание духовное теряется и человек не преуспевает, О. Моисей всячески старался избегать всего, что могло нарушить его душевное спокойствие. И в том, что близко до него касалось, он не позволял себе возмущаться, даже и под предлогом благой ревности. Мы уже приводили выше замечательные слова, сказанныя им О. Антонию еще в 1823 году. «Я всех вас недостатки сношу великодушно и никаким немощам Вашим не удивляюсь, а ежели бы всем тем огорчаться и взыскивать по должности моей строго, то совсем бы себя давно расстроил».

Такого же христианского любомудрия держался О. Моисей и среди скорбных испытаний, постигавших его самого, близких к нему лиц или всю Обитель. Во всех таких случаях он успокоивал себя упованием на милость Божию и смиренно принимал все скорбное и неприятное как заслуженное или посланное к очищению грехов. «Многие бури и ураганы», – писал он однажды О. И. Антонию, – «потрясают атмосферу и наносят разныя крушения, а Св. Царь Давид изо всего извлекает хвалу Богу (Пс. 148:8). И действия духов злобы поднебесных подобно бурям потрясают души и сердца, пребывающих на земле человеков. Нам немощным что теперь делать? Одно средство ближайшее и вернейшее: воздевать руки ко Господу Богу, подобно Моисею в пустыне, где нападала на него вражия сила Амаликова. Всевышним Богом прейдем стену искушений. С нами Бог. И бояться слишком не должно. Господь силен утишить бурю и подать тишину и мир душам нашим. – В огорчающих случаях нельзя не чувствовать скорби, писал он ему же, но аще благая прияхом от руки Господней, злых ли не стерпим (Тов. 2:10). Обоими да пользуемся: утешением ко благодарению, а оскорблением к снисканию терпения».

Был в Оптиной Пустыни пожар на гостиннице, причинивший убытку тысячи на две слишком. О. Моисей спокойно вышел посмотрет как горит, спокойно стоял в числе зрителей, не сделал никаких распоряжений; он хорошо знал, что братия сами примут все нужныя меры. Вынесли на пожар чудотворную Казанскую икону Божией Матери; стали с нею против ветра и последий, вместе с огнем, изменил свое направление, обратился на лес, и пожар скоро был потушен. О. Моисей после выразился об этом пожаре так: «Да, уж нельзя не подумать, что это плоды моих грехов.... Беды ходят по людям, а не по лесу. Приятны Богу человеки в пещи смирения. Итак благо мне, яко смирил меня Господь».

Случались ли другие неприятности, О. Моисей снискивал спокойствие и мир душевный в молитве, покорности воле Божией и точном исполнении Евангельских заповедей. «От нападения вражия будем обороняться молитвою (писал он к О. Антонию). Молитесь за творящих напасть (Мф. 5:44). N N да покроет Господь Своим милосердием и да научит как побеждать злое добродеянием».

Мы уже говорили о том, как великодушно О. Моисей прощал наносимыя ему обиды, думаем, что одною из главных причин его всегдашнего душевного спокойствия было и то, что он ни к кому не имел в сердце неприязненного чувства, обо всех имел благую мысль, со всеми старался быть мирен, во исполнение заповеди апостольской „аще возможно, еже от васъ, со всеми мир имейте (Рим. 12:18). В случае надобности О. Архимандрит готов был просить прощения и у тех, пред которыми не был виноват. Однажды сделал он какое-то замечание одному брату, но заметил, что последний не хорошо принял его слова. Через несколько дней, собираясь идти к служению, позвал этого брата. «Вот я тебе тогда-то сделал замечание и, показалось мне, что ты слова мои принял не благодушно. Угодники Божии и в ризах прашивали прощения⁴⁷, и я тебя прошу: прости меня Бога ради!» – и при этом Старец Настоятель поклонился недовольному брату. Наконец, одну из главнейших причин всегда мирного устроения О. Архимандрита Моисея и вместе с тем одну из отличительнейших и замечательнейших черт его составляло то, что он никогда не желал настойчиво, чтобы исполнялась его воля, но напротив, с совершенною покорностью и в малом и в великом предавался воле Божией. Как и что ни случись, никогда он ничем не возмущался. Случалось, что дает он кому-либо из братий поручение, а по обстоятельствам оно исполнится не так, как он предполагал. «Видно не было на то воли Божией», – говорил он в подобных случаях, и спокойно отказывался от прежнего своего предположения. «На все потребно иметь готовое терпение, еще говорил он, и хотеть не иначе как будет, дабы не нарушалось спокойствие духа». Всем советовал он держаться, как он выражался, мирного правила преподобного Аввы Дорофея: «Не желай, чтобы все делалось так, как ты хочешь; но желай чтобы оно было так, как будет, и таким образом будешь мирен со всеми»⁴⁸. И сам среди труднейших обстоятельств в исполнении этого правила находил себе спокойствие духа. На нем во всей силе исполнялись слова Святаго Дорофея: «Кто не имеет своей воли, того желание всегда исполняется. Поскольку таковый не имеет своего желания, то, чтобы ни случилось с ним, он всем бывает доволен, и так оказывается, что он всегда исполняет свои желания; ибо он не хочет, чтобы дела исполнялись так, как он желает, но хочет чтобы они были, как будут»⁴⁹.

Когда брат О. Архимандрита О. Антоний скорбел на игуменстве и искал себе избавления от ига настоятельства, неудобоносимого для него по крайней его болезненности и по другим причинам, О. Моисей, увещевая его к терпению, писал ему между прочим: «уныние и уклонение от должности, по указанию онаго губительного духа уныния, показывает, что ты еще и доселе ходишь не в истинном разуме, и не в вере,.., с твоею волею... я отнюдь не согласен, а Божией – предаюсь неограниченно, и боюсь помыслить вопреки»... Конечно, это были не одни слова, но вся жизнь О. Моисея выражала и доказывала в нем эту преданность.

Дальних предположений на будущее О. Архимандрит Моисей не любил никогда делать. Случалось, что рабочие, не окончив еще начатого дела, испрашивали его распоряжения, относительно другого дела, которое еще имелось в виду впереди, но Старец никогда не соглашался толковать о чем-либо вперед, а приказывал вопрошавшим приходить в свое время, или по окончании дела. «Утре воля Божія да будетъ», говаривал он. Спокойно делались все дела, потому что он никогда не покушался переделывать обстоятельства по своим предположениям, а, напротив, предположения свои принаравливал к обстоятельствам, усматривая в последних волю Божию.

Когда епархиальное начальство по чему-либо не одобряло и не утверждало представлений О. Моисея, как мы видели выше, даже когда его постигали великие скорби и тут он оставался верен самому себе. «Все это за грехи наши, говорил он, должно о всем благодарить Господа, праведно налагающего на нас труд к терпению, которое для нас полезнее утешения, возвышающего душу. Видно так Господу угодно. Скорби не могли бы постигнуть нас без попущения Божия – ради грехов наших. И самые эти скорби охраняют нас от других искушений». – Подчиняя таким образом свою волю и всю свою жизнь воле Божией О. Архимандрит Моисей не на словах только, а на деле, все относил ко Господу, зная, что от Него даруется нам всякое благо.

Всю жизнь О. Архимандрита можно выразить такими словами: оън жил сокровенно в Боге. Как ни высоко это слово, для него оно было и делом. Во всем, в попечениях об устройстве и содержании Обители, в управлении братством и нравственной его поддержке, во всех своих благонамеренных предприятиях, во всем возлагался он на Господа с полною верою и упованием: все, случавшееся с ним, принимал как от Господа: скорбное, как посланное для пользы душевной, утешительное, как знак Отеческого милостивого промышления. «От Него, Создателя», – говорил он, – «бытие наше. Им живем и движемся и от Него всякое благо и всякий дар».

Изобретя великую веру, безгневие, кротость и другие добродетели, которые по учению Св. Отцев способствуют молитве и воскриляют ее, О. Архимандрит был великим любителем и делателем и сей царицы доброделетей; пребывал всегда в молитвенном соединении с Господом, ради Которого и нес описанные нами и оставшиеся от нас сокрытыми многие труды благочестия. – Стоя в храме и внимательно слушая божественную службу, нередко так углублялся в молитву, что не замечал, когда кто из братий подходил к нему и кланялся, испрашивая его благословения или прощения... Некоторые по своему объясняли такую невнимательность Настоятеля к подходившим, но от людей духовной жизни не могло укрыться высокое молитвенное настроиние Старца. Беседуя об этом с кем-то, О. Игумен Антоний однажды так выразился об О. Архимандрите Моисее: «Все, что поют и читают в церкви, он там слышит», указывая рукою на глубину сердца⁵⁰. Сам О. Архимандрит Моисей, на вопрос одного Иеромонаха о келейном правиле, сказал раз: «Да и я прежде различные правила исполнял, а теперь мне осталось одно только правило-мытарево, (Боже! милостив буди мне грешному Лк. 18:13)». Так смиренно выражался о себе Старец, но близко знавшие и понимавшие его жизнь видели в нем не только "деяние», но и „в виденіе восходъ», и богатство дарований духовных.

Недавно скончавшаяся, достоуважаемая старица Игуменья Вера, бывшая настоятельницею Зосимовой Пустыни, сообщила нам замечательный случай молитвеннаго самоуглубления О. Архимандрита Моисея, случай, которого сама она была свидетельницею. Посетив однажды Оптину Пустынь, она, прохаживаясь около монастырской ограды, с приближенными к ней сестрами, заметила, что на встречу им шел О. Архимандрит Моисей, но как-то особенно медленно. Когда он приблизился, Мать Вера и бывшяя с нею, подошли к нему и поклонились, прося благословения. Но каково было удивление их, когда Старец, всегда приветливый и внимательный, никого не благословил, ничего не сказал и продолжал тихо двигаться вперед, не замечая никого. Мать Вера громко назвала его по имени, он очнулся, удивился, что около него целая толпа людей, стал извиняться.... Но выражение лица его, орошенного слезами, свидетельствовало в каком состоянии его застигли... М. Игум. Вера, подав другим знак, чтобы они удалились, одна продолжала путь со Старцем, который начал с нею беседу духовную, весьма замечательную, однако ни одним словом не коснулся тогда молитвы.

Таков был О. Архимандрит Моисей: среди непрестанных забот и попечений внешних – потаенный сердца человек в неистленіи кроткаго и молчаливаго духа (1Пет. 3:4), – монах, видимо посвятивший себя различной и многоплодной для Обители и братства деятельности, невидимо же проводивший сокровенную жизнь со Христом в Боге.

Искрений и великий любитель духовного чтения О. Архимандрит Моисей любил и приобретать книги примущественно нравственного содержания. Бывая в Калуге, старался и на базаре и в лавках и где только мог приобретать полезныя книги и во множестве привозил их в Обитель. Во время его настоятельства выписывались в Оптиной Пустыни все выходившие тогда духовные журналы, все замечательныя книги духовного содержания. Все это он старался прочитать сам и потом уже сдавал в монастырскую библиотеку, которая основана была им же в 1854 году, а к концу его настоятельства содержала около 5000 экземпляров (из коих более половины поступило в нее из келейной библиотеки О. Архимандрита), а в настоящее время, после присоединения келейной библиотеки О. Игумена Антония, заключает в себе более 7000 номеров. Едва ли в каком-либо из русских общежительных монастырей найдется такая обширная библиотека как Оптинская; но и она, как все почти примечательное в Оптиной Пустыни, обязана своим существованием О. Архимандриту Моисею. Книгами из нее пользовались и еще пользуются для чтения, не только монастырская братия, но и богомольцы и все желающие из соседей Обители.

Духовная благотворительность и доброжелательность О. Моисея простиралась далеко за пределы этой вверенной ему Обители. В жизнеописании Старца О. Макария⁵¹ подробно изложено, как, по благословению О. Моисея, под личным и ближайшим руководством О. Макария издано было до 16-и книг духовно-нравственного содержания, большею частью творений Св. Отцев подвижников, переведенных с греческого языка на славянский Архимандритом Паисием Величковским и переложенных на русский братиями Оптиной пустыни. Владыка Московский Филарет благосклонно содействовал этим изданиям и весьма интересовался ими. Средства для издания были пожертвованы различными благодетелями. О. Моисей, при всем искреннем, полнейшем сочувствии этому делу, не мог на него уделить из доходов Обители, потому что Обитель сама нуждалась на каждом шагу. Ему оставалось только радоваться и благодарить Бога за то, что книги, которые он некогда, с великим трудом собственноручно переписывал и которыя составляли доселе такую драгоценную редкость, печатаются теперь в большом числе экземпляров и будут доступны многим жаждущим духовной пользы. Но как только множество этих экземпляров, привезенных из типографии, поступало в распоряжение О. Архимандрита Моисея, он немедленно пользовался ими для духовной милостыни, и с согласия Старца О. Макария, рассылал по почте целые тюки этих книг в виде пожертвований в рассадники будущих пастырей и учителей и многим частным лицам. Так разослано было О. Моиссем по одному экземпляру всех Оптинских изданий в дар: 1) во все библиотеки, как духовных академий, так и семинарий, 2) почти всем епархиальным Преосвященным, ректорам и инспекторам духовных академий и семинарий, 3) в Лавры и во все общежительные русские Обители, 4) на Афонскую гору в монастыри: русский Св. Пантелеймона, болгарский Зограф; в скиты: Св. Пророка Илии, Св. Андрея Первозванного и болгарский скит Пресвятой Богородицы (Ксилургу). Сверх того, во многие приходские церкви, в местностях, зараженных расколом, разосланы были безмездно изданныя в обличение раскольнических заблуждений сочинения вышеупомянутого иеросхимонаха Иоанна. Также и посетителям Оптиной Пустыни, всем знакомым, в разных ближних и дальных городах, раздавались и рассылались Оптински издания. И кто мог подумать, что Обитель, из которой так много книг рассылалось щедрою рукою безмездно во все концы России, сама далеко не была обезпечена и часто очень затруднялась в средствах к существованию.

Кроме письменных изявлений благодарности от многих архипастырей и О.о. ректоров и инспекторов, О. Архимандрит Моисей, по представление семинарских начальств, удостоился в 1857 году получить за эти приношения благословение Св. Синода. Не сомневаемся, что и от Господа Бога О. Моисей получил великую награду за то, что материальные заботы не подавляли его духа, не заставляли его вещественную пользу Обители и свою лично, предпочитать духовной пользе ближних. Отвсюду извлекать и приносить последнюю, – было его главною заботою и первою целью всей его деятельности. «Когда-нибудь, кто-нибудь прочтет ту или другую книгу, говаривал Старец, и – душевная польза одного человека вознаградит все наши труды. Наше дело – сеять; Бог даст, когда-нибудь будут и плоды».

Еще при жизни О. Архимандрита Моисея появились эти плоды его благотворной деятельности, но самая жизнь его уже склонялась к концу. В 1856 году Старец был обрадован приездом брата, с которым вместе начал некогда подвиг иноческих трудов; О. Игумен Саровской Пустыни Исаия, посетил в августе месяце того года Оптину Пустынь. Он желал еще раз в жизни повидаться с братьями: О. Моисеем, с которым не видался уже 38 лет и с О. Игуменом Антонием, с которым также давно не встречался.

О. Игумен Исаия приехал во время после-обеденного отдыха О. Моисея. Последнего разбудили. Он вышел в свою залу и при встрече с братом, первые слова его были: Господь сказал в Евангелии: блажен раб его же Господ его пришед обрящет бдяща (Лк. 12:37), а ты застал меня спящим. Так, от избытка сердца, преисполненного Евангельским учением, излились невольно, прежде всего устами Старца слова Евангельские о бдении телесном и духовном.

26 августа в день Коронации Государя Императора три брата служили вместе литургию и молебен. Первенствовал между ними старший летами и саном О. Архимандрит Моисей, по правую руку его стоял О. Игумен Исаия, по левую О. Игумен Антоний. С благоговейным умилением смотрели мы, братия Оптиной Пустыни, на этот святолепный Собор духовных мужей и вместе братьев по плоти. Чем отличались эти добродетельные Старцы от своих древних соименников: Моисея, Антония и Исаии, украшавших первобытное монашество? Разве тем только, что жили не в первые века христианства, а в 19 столетии. Мы были очевидными свидетелями, что и в них сияли те же добродетели: тоже глубокое смирение, тоже великое ведение сердца человеческого и внутренней его жизни, таже всепокрывающая любовь к ближним, сей союз совершенства (Кол. 3:19). На них мы видели точное исполнение слов Св. Епископа Нифонта, который на вопрос одного христианина: как ныне святые умножились во всем мире, будет ли также и при конце века сего? – отвечал: «Сын мой, до самого скончания века сего не оскудеют пророки у Господа Бога, равно как и служители сатаны. Впрочем, в последнее время, те, которые по истине будут служить Богу, благополучно скроют себя от людей и не будут совершать среди них знамений и чудес, как в настоящее время, но пойдут путем делания, растворенного смирением, и в Царствии Небесном окажутся большими Отцев, прославившихся знамениями; потому что тогда никто не будет делать пред глазами человеческими чудес, которые бы воспламеняли людей и побуждали их с усердием стремиться на подвиги».⁵² – Так и О. Архимандрит Моисей успел благополучно скрыть себя от людей, потому что при жизни его, многие, не знавшие его близко, считали его хотя и хорошим, но обыкновенным человеком, только духовные мужи, востязующія вся, по слову Апостола (1Кор.2:15), ощущали благоухание добродетелей О. Моисея, и считали его высоко-духовным Старцем, не напрасно проведшим жизнь свою в трудах и подвигах. О. Игумен Исаия, по опыту знавший, как трудно управлять большим братством и поддерживать в нем внутреннее благоустройство. С особенным удовольствием присматривался к порядкам Оптиной Пустыни и взаимным духовным отношениям между Настоятелем, Старцем О. Макарием и братством и в письме своем к О. Архимандриту Моисею, как бы невольно выразился: «Как счастлива Оптина Обитель, что есть в ней мужи, в них же сердце и душа едина». – «Чин и устав Оптиной Обители», писал он же к О. Игумену Антонию, «мудро и отечески управляемой Батюшкою Архцмандритом Моисеем, весьма назидательны, и можно сказать редкие в настоящее время, и видится особенная над Обителью благодать Божия».

Последнее, несомненно справедливо. Иначе нельзя и объяснить себе, откуда все бралось и мало-помалу благоустроивалось в Обители. Братства было уже много, мир и согласие между ними, соблюдались замечательно. Правда, что в денежпых средствах О. Архимандрит Моисей постоянно нуждался; но причиною этому служило то, что сам он был, по выражению его келейника, «великий гонитель на деньги». Не любил Старец их сберегать, а тратил немедленно по получении. По всей вероятности он как огня боялся страсти сребролюбия. Раз, отпуская в путь одного из монахов сборщиков и подавая ему сборную книгу и сумку, он так проговорился о себе: «Когда я был в Саровской Пустыни, присматривался к тому, как кто живет и кто что имеет, и сказал сам себе: умру с голоду, но никогда в жизни ничего не буду иметь. Вот и хожу всю жизнь с сумою».

Но задолго до кончины О. Моисея в 1860 году Господь послал ему утешение – видеть, что Обитель получила, хотя некоторое обезпечение в своих хозяйственных потребностях. Вследствие, повторенного представления О. Архимандрита о нуждах Оптиной Пустыни, как по недостатку лесных материалов для поддержки строения, так и, еще более, по неимению дров для отопления церквей и жилых зданий, было Высочайше разрешено, в добавление к прежде отведенным Оптиной Пустыни 42-м десятинам луговой земли, на которой и был построен хутор, отвести Пустыни из той же казенной дачи Каменки лесной участок в 108 десятин, прилегающей к вышеупомянутому хутору. По получении уведомления об этом, в тот же день совершено было всенощное бдение, а на утро после литургии отслужен благодарственный молебен Подателю всех благ. Братия радовались и поздравляли друг друга, принимая за явный знак милости Божией эту милость Правительства, которая удовлетворила до известной степени одну из главнейших нужд Обители, заставлявшую опасаться особенно за будущее, по случаю ежегодного возрастания ценности лесных материалов. Так на О. Моисее, в виду всех нас, исполнялось слово Евангельское: ищите прежде царствія Божія и правды Его и сія вся приложатся вам (Мф. 6:33). Впрочем, при всем процветании Пустыни, на ней лежал еще в то время долг в семь тысячь рублей; но забота об этом долге, не очень удручала О. Архимандрита. Мысленно успокоивал он себя тем, что принял монастырь еще с большим долгом, в 12 тысяч, и с пустыми: кладовою и житницею, а теперь запасов в Обители было много, да и силен Господь послать в свое время благодетелей, которые уплатят долг. Последнее замечательно сбылось вскоре после его кончины.

Кончина эта видимо уже приближалась. Силы Старца слабели со дня на день. Из иноков, получивших под его управлением монашеское образование, многие занимали уже места настоятелей в разных Обителях⁵³. Сонм почтенных Старцев, украшавших Оптину Пустынь и успокоиваемый христианскою любовью ее Настоятеля, уже давно стал редеть. Оставались в Оптиной Пустыни, как три духовные светила, лишь три великих Старца: О. Архимандрит Моисей, О. игумен Антоний и иеросхимонах Макарий. Первым из них кончил свое земное поприще Старец О. Макарий, 6-ю годами младше О. Архимандрита. В последнее время жизни О. Макария, вследствие недоразумений, корнем которых было не вполне одинаковое, хотя и равно-духовное, справедливое понимание монастырских дел и хозяйства, произошло между ним и О. Архимандритом некоторое охлаждение. Примешалось к этому и различие во взглядах на лес, который О. Макарий очень любил, как украшение Обители, и всячески старался о его сбережении, а О. Архимандрит Моисей думал и говорил, что Лес, годный для построек, должен для них и служить и таким образом исполнять свое назначение. Невидимый враг нашего спасения, старался раздуть это различие во взглядах в полное расстройство между Старцами, но не успел в этом. Мирный образ жизни Старцев между собою не был нарушен и О. Макарий, напутствуемый за его труды в Обители благожеланиями и благодарным чувством О. Архимандрита Моисея, мирно скончался 7 сентября 1860 года. Видимо приближалась и очередь О. Архимандрита Моисея. Восьмой десяток лет его жизни приходил к концу; но и в такие преклонныя лета, когда, по неизбежному закону природы, при обветшании организма, во всех людях оказываются разные старческие немощи или особенности, О. Архимандрит отнюдь не дозволял себе послабления в монашеских подвигах, а напротив еще увеличивал их для себя самого.

В такой глубокой старости он, вероятно для примера братиям, перестал пить чай по утрам. Чтобы оценить всю тягость такого труда для ветхого днями Старца надобно припомнить, что он происходил из купеческого сословия, где, как говорится, вырос на чаю; потом пил его во всю свою долгую жизнь, и тогда как силы наиболее нуждались в подкреплении, оставил чай по утрам, чтобы братия, видя в нем пример подвига, не увлекались приманкою телесного подкрепления, но понуждали себя к подвигам. «Вот, смотрю я, все у нас чай да чай», говорил он раз одному приезжему настоятелю общежительной Пустыни, «положим, что он и подкрепляет силы, но если будем лишать себя телесной отрады, то Господь не оставит за это духовным утешением». – Без сомнения Господь и вознаграждал Старца внутренно обильным утешением духовным за его подвиги и понуждение себя, а еще более за то смиренное чувство, с которым он их проходил. О. Архимандрит Моисей твердо помнил слова Св. Иоанна Лествичника: «Где не присутствует свет, там все мрачно, и где нет смиренномудрия, там все наше нечисто и суетно».⁵⁴

Во все время своего настоятельства, как мы упомянули выше, О. Моисей старался неопустительно ходить в братскую трапезу, а в последние годы, ходил даже к ужину и на вечернее правило после него. Силы телесные оскудевали, но О. Архимандрит стал еще более ревновать и заботиться о строжайшем соблюдении монашеских правил и общежительного устава, так что некоторым могло казаться и казалось, что Старец, всю жизнь проведший в трудах и подвигах, под конец ее судил о других по себе и ему менее стали понятны немощи немощных. Но, как бы кто ни смотрел на это, для всех была очевидна высокая благонамеренность его действий. Все видели, что он руководился одною только мыслью – содействовать душевному спасению ближних. Нередко, приводил он на память себе и другим слова, сказанныя ему еще в 1842 году приснопамятным Иерархом, основателем Скита и духовным благодетелем Оптиной Пустыни Митрополитом Киевским Филаретом; «Отец Моисей! Веди всех их (Владыка указал на окружавших его братий) в Царство Небесное, ни одного не оставляй».

Усиливая, с течением времени, свою ревность к личным подвигам и ко благу ближних, О. Архимандрит все более и более снисходил во глубину смиренномудрия. «Сам-то я хуже всех», смиренно повторял он, «другие, может быть, только думают, что они хуже всех, а я на самом деле дознал, что я хуже всех». – Сбывались на нем слова преподобного Аввы Дорофея: «Как деревья, когда на них бывает много плодов, то самые плоды преклоняют ветви к низу и нагибают их, так и душа, когда смиряется, тогда приносит плоды, и чем более приносит плода, тем более смиряется; ибо и святые, чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными»⁵⁵. Наконец настала пора Старцу отрешиться от здешней жизни, как зрелому плоду от дерева. 15 января 1868 года минуло О. Архимандриту Моисею 80 лет, а в мае того же года, он заболел. В течение всей жизни, О. Моисей никогда не был сильно болен и с ним случилось так, как бывает с людьми крепкого телосложения: первая в жизни трудная болезнь была для него и последнею.

Первым признаком болезни О. Архимандрита Моисея была небольшая опухоль на спине, грозившая перейти в нарыв. Старец не обращал на нее внимания и 21 мая, в день храмового праздника Владимирской иконы Божией Матери, в последний раз, соборе служил литургию.

На другой день утром предполагал он выехать в Калугу для поздравления Владыки с благополучным возвращением из Петербурга на паству. После трапезы О. Архимандрит простился с братею и между прочим сказал, что едет в Калугу, может быть, в последный раз.

Поездка эта сделалась действительно неожиданно тяжела для О. Архимандрита и повлияла на развитие и исход его болезни. Преосвященному Григорию был представлен донос, в котором малодушные порицали образ действий Отца Моисея и управление Обителью. Преосвященный Григорий, при всем уважении к трудам и святой жизни О. Архимандрита Моисея, по своей обязанности Архипастыря, сообщил ему этот донос и пожелал узнать: есть ли в нем что-либо справедливое? О. Архимандрит объяснил Владыке, как ведутся дела и тем успокоил Архипастыря, но неожиданность этого доноса и ложность его содержания тяжело легла на слабевшие силы Старца. Получив приглашение от Владыки к обеду на другой день, О. Архимандрит прямо от Преосвященного Григория отправился к тогдашнему О. Ректору семинарии, впоследствии Епископу Астраханскому Герасиму, с которым был сердечно хорош, и со слезами рассказывал ему о происшедшем. Рассказ этот остался в памяти Преосвященного Герасима, так что он упомянул о нем и в надгробном слове О. Архимандриту Моисею. Говоря о его великодушии и кротости, Преосвященный Герасим привел его собственныя слова: «По навождению вражескому, иногда проносили мое имя яко зло и чернили клеветами – малодушные из братии. Но, правда светлее солнца. Защитив себя перед начальством от изветов, я охотно прощал ненавидящих и обидящих меня и тем обезоруживал их и пленял сердца их в любовь». Так, обливаясь слезами, О. Моисей раз сам говорил нам, благословляя при этом Господа, давшего ему широту сердца. И в эти минуты в очах его светилось такое младенческое незлобие, что, кажется самое холодное, черствое сердце пленилось бы им и пожелало усвоить себе это качество дивное.

Этот раз, когда О. Архимандрит Моисей поведал свою скорбь Преосвященному Герасиму, был, как нам достоверно известно, именно последним, в мае месяце 1862 года. – Верно, Старец предчувствовал свою близкую кончину, потому что перед отъездом из Калуги, на слова монаха его сопровождавшего⁵⁶: «Батюшка! Вы благословили напомнить Вам о покупках», – отвечал: – «Нет, уж теперь не время этому». – 24 мая вечером О. Архимандрит выехал из Калуги, по своей привычке ездить преимущественно по ночам. По возвращении в Обитель 25 мая утром оказалось, что из небольшой опухоли на спине образовался нарыв величиною в яблоко. Пригласили уездного врача, который при осмотре нашел, что это нарыв – карбункул, еще не развившийся; прописал мазь и, уезжая, сказал братии: берегите Старца, болезнь опасная.

На другой день, 26 мая, хотя боль усиливалась, но О. Архимандрит сделал было распоряжение служить самому на праздник Св. Троицы, и, только по убеждению врача, перед самою всенощною отменил это распоряжение, назначив вместо себя другого⁵⁷. К вечеру болезнь усилилась и О. Архимандрит слег в постель. Для облегчения боли врач решился сделать операцию, после которой больной получил некоторое облегчение, но только на время.

29 мая больной причастился Св. Таин, которые были принесены после ранней литургии из церкви, в сопровождение всего находившегося там братства. Между тем, по желанию врача, послали приглашение в Билев к другому доктору, который и прибыл вместе со своим сыном молодым медиком. Однако, не смотря на все их усилия и пособия, болезнь развивалась, нарыв все более и более увеличивался, так что, наконец, сделался величиною в полоскательную чашку. К нему присоединилась неожиданно, и развилась чрезвычайно быстро, водяная в желудке, которая внутреннею тягостью увеличивала внешнюю боль от нарыва и удвоивала страдания.

31 мая вечером О. Архимандрит опять причастился Св. Таин и с этого дня до самой кончины причащался уже ежедневно, а в пятницу 1 июня особоровался св. елеем. Таинство елеосвящения совершал, после ранней литургии, родной брат О. Архимандрита и вместе духовник его в последнее время, О. Игумен Антоний с шестью иеромонахами и двумя иеродиаконами, в присутствии братий. Больной, к удивленно всех, вышел для соборования довольно бодро из спальни в залу, но потом, ослабев, сидел, а после и лежал: при чтении Евангелия каждый рез поднимался и слушал стоя; лице его было спокойно и светло. Трогательно было видеть, когда маститый Старец, угнетаемый страшною болью, смиренно поклонился предстоявшим, прося у них прощения. После совершения таинства присутствовавшие принимали его благословение, а когда больной несколько отдохнул, все братия, как из монастыря, так и из скита, стали приходить, желая проститься со своим настоятелем и принять его благословение. Прием продолжался до вечера, но когда страдалец сильно изнемогал, то прекращался на несколько времени, чтобы дать больному малый отдых; потом опять пускали к О. Архимандриту всех желающих, он прощался со всеми, всех благословлял и, не смотря на свои страдания и изнеможение, приветствовал всех: кого искренним словом, кого ласковым взглядом. – «Как вы себя чувствуете, Батюшка?» – спросили его, – «Да!», отвечал он, – «долготерпение Божие на мне продолжается». В другой раз, на подобный же вопрос он отвечал: «Да! доктора борются с болезнью, а мне только потребно терпение. – «Батюшка», – сказал один из новопоступивших изнуренному Старцу, – «скажите мне слово на пользу». – «Господь и Его слово да будет с вами» – отвечал он.

Вообще, во время тяжкой болезни своей страждущий Старец, никому не отказывался давать наставления и в предсмертных речах его, преисполненных духовной мудрости и сердечной любви к вопрошающим, была какая-то особенная знаменательность. Со смирением беседуя с одним старцем, он между прочим выразился о себе так: «Другие может быть только думают, что они хуже всех, а я в 57 лет монашества опытом и на самом деле дознал, что я хуже всех». Таким искренним смирением, при уповании на милость Божию, объясняется то невозмутимое спокойствие и благодушие, которыми Старец-подвижник отличался во всю свою жизнь, и которыя не оставляли его, и в предсмертных страданиях. При его вере и надежде на милосердие Божие, в нем, в страшное время разлучения души от тела, не было заметно страха смерти, естественного каждому; но, полный спокойствия и любви, он заботился только о братстве, вверенном его попеченнию. Иеромонаху Исаакию, который после смерти О. Моисея назначен настоятелем Оптиной Пустыни, умирающий много говорил о любви к Богу и ближнему, как бы предвидя в нем преемника своего и желая его приготовить к благодушному принятию и несению креста начальствования, ради любви к ближнему. Еще одному старцу говорил: «Признаю две жертвы, приятныя Богу: жертва хвалы прославит Мя тамо пут имже явлю ему спасеніе мое (Пс. 49:23). И жертва Богу дух сокрушенъ. Сердца сокрушенна и смиренна Бог не уничижит (Пс. 50:19), а печаль міра сего смерть соделовает (2Кор 7:10)». Эти слова были особенно знаменательны в устах О. Архимандрита: в них он исповедывал то, как сам поступал в почти 40 летнее управление обителью; во время скудости, так часто его посещавшей, и имея содержать большое братство, без всяких определенных доходов, он, отвергая всякую излишнюю печаль, старался привлечь к себе милосердие Божие смирением духа и сердечною благодарностью, с которою принимал всякое благодеяние, как от руки Божией, как бы незначительно оно ни казалось. Еще говорил: «Весь закон в двух заповедях заключается: возлюбиши Господа Бога твоего, и возлюбиши искренняго твоего яко сам себе (Мф. 22:38,39). Значить, чтобы возлюбить, как должно, ближняго, надобно сперва научиться самого себя любить как должно». Не раз, лежа, сам с собою рассуждал в слух о пользе Старчества.

О. Игумен Мещовского монастыря Никодим, как сам после рассказывал в присутствии одного только О. Игумена Антония, сказал О. Архимандриту Моисею: «Батюшка, конечно в животе и смерти Бог волен, но болезнь Ваша трудная, Вы назначили бы себе преемника». О. Архимандрит ответил только двумя словами: «Бог укажет». Потом, при других свидетелях, монастырский казначей иеромонах Савва предложил Старцу вопрос: кого он по себе назначает настоятелем? О. Архимандрит взглянул на образ Спасителя и сказал: «Да, это дело великое и трудное; поручаю это самому Господу».

По временам больной чувствовал себя довольно бодрым, выходил в приемную, спрашивал у письмоводителя бумаг, расговаривал с некоторыми братиями о монастырских делах (о чем, он впрочем, никогда не забывал).

О. Игумен Антоний рассказывал, что в это время некоторые из рабочих пришли просить расчета. «Я и сказал О. Архимандриту: Батюшка, рабочие пришли, просят, чтобы их расчитать. – Что же, надобно расчитать. – Да денег-то нет, Батюшка. – Занять надобно у кого-нибудь, а рабочих расчитать». Я и пошел от Батюшки в раздумьи: у кого же занять. Только что схожу с крыльца его кельи, как вижу, навстречу мне идет знакомая дама, и, подойдя, спрашивает о здоровье О. Архимандрита. Я отвечал: «Слабеет силами; да вот благословил мне расчесть рабочих, а денег нет, надобно занять у кого-нибудь». Дама эта тут же вынула свой бумажник, достала из него 50 рублей и подала их мне, говоря: «Вот, О. Игумен, позвольте мне Вам этим послужить, прошу Вас принять от меня эти деньги в долг без отдачи». Так Господь, за молитвами Батюшки О. Архимандрита и послал неожиданно денег для уплаты рабочим.

В воскресенье 3 июня О. Архимандрит, чувствовал себя хорошо, и в братии ожила надежда, что он останется жив; но на другой же день эта кратковременная надежда исчезла. Консилиум врачей, к которому усердием преданных лиц приглашены были, кроме упомянутых еще два, признал болезнь неизлечимою.

6 июня, вечером, О. Игумен Антоний предложил больному принять схиму, приводя ему в пример, благоговейно им чтимого покойного Клевского митрополита Филарета. О. Архимандрит согласился и сказал, что и сам давно имел желание принять великий монашеский образ, и получил на то благословение от сего же Иepapxa. Тут же вспомнил, что за 41 год перед тем, в самый этот день 6 июня, он прибыл из Рославльского леса в Оптину Пустынь.

Сейчас же, были сделаны необходимые распоряжения, и в присутствии немногих из старшей братии, совершен чин пострижения братом и духовником О. Архимандрита О. Игуменом Антонием. При начале обряда спросили его: «Может быть, Вам угодно переменить имя?», – он отвечал, – «Довольно и Моисей». На вопросы, делаемые при пострижении, он отвечал, хотя и с усилием, но внятно и с большим чувством. Память его была при этом светла, вид лица святолепен, а выражение его слов и действий так просто, что один из присутствовавших старцев невольно назвал его новым Сисоем. Когда по окончании обряда его стали поздравлять, он благодарил всех с таким умилением и с такою любовью, что у присутствовавших невольно навертывались слезы на глазах. Больной, утешаясь схимою, долго не снимал ее и посещавшим его, как в этот вечер, так и в последующее дни, с удовольствием рассказывал о своем пострижении, и говорил, что такого утешения и такой духовной радости, какая наполняла его душу с принятием великого ангельского образа, он в жизни своей не помнит. 6 июня, вечером и 7 утром все братия, от мала до велика, вторично приходили принимать благословение от новопостриженного схимонаха Архимандрита. Вид маститого Старца, лежавшого в схиме, на болезненном одре и среди тяжких страданий, сиявшего от внутреннего духовного утешения, был так назидательно-величествен, что трудно было оторваться от этого зрелища: все входившие в келью для получения благословения с сожалением и нехотя оставляли ее, и останавливались у дверей соседней кельи, чтобы еще посмотреть на великого Старца.

Кроме братий О. Архимандрит принимал и благословлял и посторонних, находившихся в эти дни в Обители. Когда огласилась весть о его опасной болезни, то из Москвы, Калуги, Тулы, Орла и других мест стало съезжаться в Оптину Пустынь много преданных ему лиц мирских, со своими семействами и духовных, желавших принять последнее благословение высокоуважаемого Старца. Всех принимал он с сердечною любовью и благодарил с глубоким смирением и искренностью за участие и с каждым из многочисленных посетителей старался беседовать, сколько позволяли ему слабеющие силы.

Вечером 6 июня, по желанию О. Архимандрита, написано было его духовное завещание⁵⁸. На другое утро, когда хотели прочитать больному в постели это завещание, он не согласился на то, а, приказав накинуть на него рясу, вышел в залу, сел на обычное свое место, и, удалив всех келейных, остался один с письмоводителем, и сам стал внимательно читать завещание и по прочтении каждой статьи останавливался, обдумывая ее смысл. Прочитав все, перекрестился и подписал очень тщательно и четко. Это была последняя его подпись, после которой он не брал уже в руки пера. Отдавая бумагу письмоводителю иеромонаху Евфимию, сказал: «Теперь все кончено». Когда он хотел встать, то от бессилия опустился опять на диван, проговорив: «Оскуде крепость моя». И в спальню его уже повели келейные.

По принятию схимы, больной провел ночь гораздо лучше прежних, и на другой день состояние его здоровья утешало всех, хотя и не долго. Вечером появилась тоска, которая к ночи, час от часу, усиливалась. Больной до трех раз переходил из спальни в залу и оттуда обратно в спальню, но нигде не находил покоя. Не дождавшись ранней обедни, в час по полуночи причастился Св. Таин, после чего О. Игумен Антоний прочитал отходную, обливаясь слезами. Так наступило 8 июня, – день очень тяжкий для больного. Надобно заметить, что с первых дней его болезни, окружавшие его, ожидали скорой кончины, и доктора, по своим соображениям, несколько раз назначали срок – сколько ему остается жить, потом отстрочивали еще на несколько дней, и больной с каждым днем действительно слабел, но, поддерживаемый благодатию Божиею, переносил страдания, которыя, казалось, быстро прекратили бы жизнь обыкновенного человека и переживал отдаленнейшие сроки, назначаемые ему, по соображениям науки. Жизнь его незаметно угасала, но и среди предсмертных страданий, он являл то великодушие и ту духовную силу, с которою в продолжение своей долголетней жизни переносил величайшие лишения, скорби и заботы, не всем известныя и не для всех понятныя...

Водяная быстро разливалась; нарыв проник уже в кость, слабость ежечасно увеличивалась, и в таком состоянии О. Архимандрит 9 июня, начал раздавать иконы на благословение, сначала старшим из братии и некоторым другим лицам, приехавшим в Обитель. Благословляя образом, он сам сперва благоговейно прикладывался к нему, и потом уже подавал и делал это с особенным чувством умиления и с большим вниманием, сознавая, что это уже последнее прощание, и что его предсмертный дар, высоко будет ценим принимающими. Потом, возвестили братии, чтобы все приходили принимать благословение умирающего, и тогда уже невозбранно шли монахи и мирские, крестьяне и знатные, мужчины, женщины и дети. Почти весь день прошел в этом утомительном приеме. Келейные, жалея больного, несколько раз прекращали прием, и тогда он сам спрашивал: «Что же, или уже никого нет». Уже вечером, во время бдения, было объявлено приходившим, чтобы ждали до утра. На следующий день, после причащения больного, опять начался прием братий, и посторонних, и продолжался до самого вечера. Приходили и некоторые лица, имевшие, по недоразумениям, неудовольствие на О. Архимандрита, он принял их так радушно, так усердно благодарил их за посещение, с такою любовно преподавал им прощение, и сам у них просил прощения, что они выходили от него заливаясь слезами и растроганный до глубины сердца.

Между тем стало стекаться все более и более лиц всякого звания, желавших получить последнее благословение Старца, а он так ослабел, что не было никакой возможности принимать лично всех, и потому он благословил несколько коробок с образками, которые от его имени и были раздаваемы О. Игуменом Антонием и одним из монастырских духовников. Но иные, принимая образки, не обинуясь, жаловались: мы пришли не за образками, а принять благословение, пустите взглянуть на самого. Некоторые, со слезами просили допустить их, валялись в ногах. Одни говорили: мы сами дальше, живем здесь давно; благословите проститься навечно. Другие ближние говорили: допустите нас ради Бога, ведь мы свои, хоть последний раз взглянуть на батюшку. Уж нас-то грешных не пустить. И трудно было решить: кого пощадить надобно, больного ли, или приходящих. Так продолжалась раздача образков несколько дней. Был следующей замечательный случай: больной, тоскуя и издавая болезненные стоны, подозвал к себе келейника своего и сказал: «Спроси, что эта за женщина? Что ей нужно? Зачем она меня беспокоит?». Келейник, не видя никакой женщины, подумал, что это бред и сказал несколько слов, только чтобы успокоить больного. Но потом оказалось, что на крыльце действительно давно стояла женщина, которая, получивши образок для себя, не хотела удалиться, но настоятельно просила, чтобы ей дали другой образок для ее сына. Узнав об этом, келейник взял образок, поднес его к О. Архимандриту для благословения, и вынес его по таинственному требованию, дожидавшейся крестьянке, а потом сказал больному, что женщина желала получить его благословение и теперь удовлетворена. Старец ответил: «Вот я теперь спокоен».

Всех образков было роздано в эти дни более четырех тысяч. При этом не были забыты и отсутствовавшие. В эти же дни сам О. Архимандрит сделал распоряжение, чтобы некоторые из его келейных икон были разосланы на благословение и на память многим лицам, им уважаемым и благотворителям Обители.

С вечера 10 числа, начались очень тяжкие страдания, которыя продолжались двое суток. Прием посетителей прекратился, за исключением немногих. Ночью страдания увеличились. О. Игумен Антоний⁵⁹ прочитал вечерние молитвы, канон Божией Матери на исход души и окропил больного св. водою, а в самую полночь прочитал краткие молитвы к причащению. После этого больного тотчас и причастили. Однако, не смотря на жестокие страдания и изнеможение, он принимал Св. Причастие стоя и молитву «Верую Господи и исповедую – читал сам, хотя с большим усилием, и после причащения благословлял всех присутствовавших.

Во время жестокой болезни цвет лица его был свеж и румян, а послее принятия Св. Таин, всякий раз, особенно светел и благообразен, выражение лица спокойно и приветливо: всем чувствовалось, что и в страданиях он был преисполнен благодати. Во все время болезни, чтение молитв, как упомянуто было выше, совершалось О. Игуменом Антонием. Кроме того, больной приглашал иногда и других старцев прочитать ему какие-либо молитвы, по их усмотрению.

В жизни своей О. Архимандрит не любил принимать услуг, без особенной нужды, и, сохраняя свои привычки, 80-ти летний Старец пытался и во время болезни, до последней крайности, отклонять услуги келейных. Если замечал, что кто-либо оставался в его кельи, выжидая не понадобится ли что-нибудь больному, то настоятельно высылал его, говоря: «Пойди, отдохни». Когда же предсмертная немощь заставила его вполне отдаться рукам других, он с глубоким смирением сознавал, что точно ослабел, что затрудняет собою других, и искреннюю свою благодарность за услуги, выражал словом: «благодарствую», приветливым взором, и самым смиренным, и терпеливым выжиданием, особенно при перевязке раны, которая была крайне болезненна, и при всей поспешности, и старательности келейных очень утомительна для страдальца.

12 июня вечером, больной заметно ослабел, руки стали холодеть, и все уже думали, что он не доживет до Св. Причастия. Однако в час по полуночи его причастили; но теперь больной не только не мог сам читать молитву «верую Господи и исповедую», но не имел сил держать и головы своей. За то с наступлением такой большой слабости во всем теле кончились и жестокие его страдания. Больной был уже свободен от них в последние дни, так что на следующие сутки причащение его отложили до конца ранней обедни. Сознание же его, при таком телесном изнеможении, было даже светлее, чем в предшествовавшие дни. Если, например, при облачении в схиму пред причащением, забывали надеть по обычаю поручи, он взором и знаком руки сам напоминал об этом, хотя с трудом сидел на стуле. Когда чувствовал себя получше, продолжал заниматься монастырскими делами. Одному посетителю, к удивлению его, сказал, что в воскресенье надеется быть в церкви, и когда тот возразил, что ему по слабости сил никак нельзя служить, то прибавил: «Служить нельзя, а быть можно». Слова эти сбылись: почив о Господе в субботу, он в воскресенье был перенесен в церковь.

14 июня больной, как бы в бреду, стал собираться в путь, говорил, чтобы все приготовили к отъезду, что ему здесь нечего делать, что останется здесь разве еще день. Приказал вынести из своих келий, свои одежды и вещи, исключая одной подушки и т. п., говоря, что все это теперь уже не нужно. Потом приказал поместить перед собою на стене икону Св. Тихона Задонского, которая и стояла перед ним по час кончины, последовавшей в день тезоименитства Св. Тихона 16 ноня.

15 июня, О. Архимандрит был так слаб, что во время причащения едва держался на ногах, или точнее – висел на руках других, но все-таки не хотел принять Св. Таин лежа, и не терял сознания. Вечером со вниманием слушал Евангелие от Иоанна, читанное одним из Старцев. Глубоко трогательна была та смиренная внимательность, которую умираюпцй оказывал во все время своей болезни всем посещавшим его. Так, например, один из иеромонахов, поклонившись ему, поцеловал его руку, а Старец тихо привлек и его руку к своим устам. Или: больной лежит с закрытыми глазами, один из иеромонахов целует его благословляющую руку, страдалец, не имея уже сил пошевелиться, отвечает ему пожатием руки.

15 июня, вечером, открылось сильное томление; потом сделался озноб. Слабость больного увеличилась. Врач говорил, что страждущий, едва ли может прожить до полуночи. Ровно в полночь принесли Св. Тайны, которыя страдалец принял уже лежа, и то с трудом. Во втором часу стал томиться, потом успокоился. Вдруг видят: правая рука умирающего Старца поднимается и осеняет предстоящих, те поспешили подойти и он благословил их. Потом Старец продолжал благословлять и тогда, когда уже никого не было: видно было, что он благословляет, отсутствующих своих знакомых. В это самое утро, как узнали после из письма, полученного в Обители, одно преданное Старцу лицо в С.-Петербурге видело в тонком и необыкновенно светлом сне О. Архимандрита, лежащего на одре и благословляющего поочередно каждого из членов его семейства. О. Игумен Антоний, видя, что умирающий благословляет и тогда, когда перед ним никого не было, дал ему в руки крест, и тогда Старец продолжал осенять крестом, пока не изнемогла рука. Потом, распорядились, чтобы иеромонах и иеродиакон продолжали начатое накануне, по желанию больного, чтение Евангелия, которое и не прерывалось до последнего его вздоха. При этом был трогательный случай. На долю иеромонаха Евфимия Трунова, который поступил в Обитель весьма молодым, 31 год состоял при О. Архимандрите Моисее письмоводителем и был ему сердечно предан, как Отцу и духовному своему благодетелю, на долю этого О. Евфимия, говорим, выпало читать 16-ю главу Евангелия от Иоанна. Дойдя до 16-го стиха: «вмале и ктому не видите Мене и паки вмале и узрите Мя, яко иду ко Отцу», О. Евфимий зарыдал, и от слез не мог продолжать. О. Архимандрит, хорошо знавший, кто читает, открыл глаза, с усилием повернул голову, взглянул на него с любовию и благословил его издали своею изнемогшею рукою. Через несколько времени потом, дыхание умирающего стихло до того, что один из бывших там иеромонахов сказал: «Скончался?». Больной, не открывая глаз, едва слышно ответил на это: «Продолжайте». И продолжали чтение священнослужители один за другим, пока в 10 часов Старец легко вздохнул и весьма тихо и мирно предал Господу душу свою, в то самое время, когда очередной иеромонах читал конец 16-й главы Евангелия от Матфея: «пріити 6о имать Сын человеческій во славе Отца Своего, со Ангелы Своими: и тогда воздаст комуждо по деяніем его. Амт глаголю вамъ, яко суть нецыи от зде стоящихъ, иже не имут вкусити смерти, дóндеже видят Сына человеческаго грядуща во царствии Своем» (ст. 27 и 28).

Так скончался О. Архимандрит Моисей, в твердом уповании на милосердие Божие, сподобившись еще в сей жизни преисполниться благодатных утешений от Господа. Так зашло, в невечерний день вечности это светило веры и добродетели, но свет им разлитый, в свое время, спасает и до сих пор и Обитель им обновленная, не перестает служить духовным пристанищем для многих, ищущих духовного назидания, утешения в скорбях земной жизни и незаблудного пути к спасению вечному.

«Неизъяснима и невыразима словами та сладость, говорит Преподобный Феогност⁶⁰, которую ощущает душа, извещенная о своем спасении, при разлучении с телом. Получая (теперь) то, чего надеялась, она оставляет тело как одежду, без скорби, и с миром идет к пришедшему свыше светлому и тихому ангелу: безпрепятственно проходит с ним воздух, нимало не возмущаемая лукавыми духами, но восходит радостно, с дерзновением и восклицаниями благодарности, пока не будет приведена на поклонение Творцу и от Него получит определение – водвориться до общего воскресения с подобными ей и равными по добродетели»⁶¹.

Почившего вынесли в зал, где уже во множестве собрались братия и народ. Брат покойного О. Игумен Антоний совершал с 12 иеромонахами и 2 иеродиаконами заупокойное служение (канон по исходе души и соборную панихиду); коридоры и все место свободное снаружи около Настоятельских келий, были полны народа; всем розданы были свечи, и началось общее пение канона: почти все братство и некоторые из мирских вторили пению, и составился хор, в полном смысле слова потрясавший сердца! После этого следовало прощание. Трудно было отыскать лицо, не орошенное слезами. Затем начались паннихиды, продолжавщиеся до часу по полуночи. Они сменялись одна другою и до самаго погребения почившего, за исключением немногих часов глубокой ночи и времени церковного служения.

На другой день, утром в 4 часа совершен был вынос останков покойного в церковь Казанской иконы Пресвятой Богородицы. Почивший священно-архимандрит схимонах, с крестом и Евангелием на груди, походил более на св. мощи, чем на мертвеца.

Немедленно по кончине О. Архимандрита отправлен был в Калугу к Преосвященному Григорию монах Досифей⁶², с донесением о совершившемся. Владыка, распросив подробно о кончине Старца, сказал, что он сам приедет в Обитель воздат последний долг в Бозе почившему. 18 июня, исполняя свое слово, Преосвященный Григорий, действительно прибыл в Оптину Пустынь с ректором семинарии О. Архимандритом Герасимом и свитою. В три часа по полудни большой колокол возвестил приближение к Обители архипастыря. Все братия вышли к св. воротам, где Владыка и был благоговейно встречен братством и наехавшим отвсюду народом. В соборе, по окончании входной молитвы, Преосвященный, обратясь к братии сказал: «Все хорошо, только одного человека не достает».

Благословив, последовательно, всех братий, Владыка отправился к покойному Настоятелю обители в Казанскую церковь. Положа несколько поклонов, благословил почившего и простился с ним. В тоже время назначил и место погребения в Крестовоздвиженском приделе, за малым правым клиросом. Оттуда, в сопровождение братства, Преосвященный зашел в часовню, устроенную над могилою покойного Старца иеросхимонаха Макария, поклонился низко гробнице, последнего и, немного постояв, отправился в покои бывшаего Настоятеля.

19 июня Архипастырь служил божественную литургию и потом совершал отпевание и погребение О. Архимандрита Моисея, с двумя архимандритами, четырьмя игуменами, двумя строителями, двумя протоиереями, двенадцатью иеромонахами, восемью иереями и двенадцатью диаконами. Стечение же народа было такое большое, что подобного никогда в Обители не видали, и похоже было на какое-то торжество, а не на печальную процесию. Трапеза была предложена для разных лиц, числом до двух тысяч человек, из которых более тысячи было нищих. Как при жизни своей покойный Старец любовью и смирением многих привлекал к себе, так и по кончине его таже любовь собрала многих к его погребению.

О. ректор калужской семинарии архимандрит Герасим во время отпевания сказал прекрасное надгробное слово, в котором кратко изобразил жизнь покойного Старца, близкого ему по сердцу⁶³.

Подземный свод покрыл гроб притружденного подвижника, но живая память о нем и о любви его, равно как и благодатной силе его в трудах и подвигах, не изгладилась из сердец его искренних почитателей, и долго, долго будет жить в поколениях братства Оптиной Пустыни.

Как скоро сделалось известным о кончине О. Архимандрита Моисея, многие обители (Свято-Троицкая Сергеева Лавра, Саровская пустынь, Святогорская и Коренная пустыни, Задонский монастырь и другие) в честь и память много-потрудившегося, опытного подвижника-настоятеля совершили поминовение по нем с особенною торжественностью, почитая память праведнаго с похвалами.

Через несколько времени, по кончине О. Архимандрита Моисея, на месте его погребения положена была большая гладкая плита с начертанным на ней масляною краскою осьмиконечным крестом. Плита эта была ограждена с западной стороны и с северной чугунною решеткою, примыкавшею с востока к правому клиросу придела, а с юга к каменной стене храма. За клиросом над плитою прибита была металлическая посеребренная доска, на которой вырезана следующая надпись, составленная братом О. Архимандрита Игуменом Антонием. «На сем месте погребено тело Настоятеля сей святой Обители Отца Архимандрита Моисея, скончавшегося июня 16 дня 1862 года, со всеми христианскими напутствованиями, с принятием на себя великого ангельского образа, т. е. святой схимы, и с упованием на Божие милосердие, изреченное самим Спасителем: идеже есмь Азъ, ту и слуга Мой будетъ!» А он, т. е. почивший о Бозе Архимандрит, от юности до скончания своего работал Господу со страхом и служил Ему с любовью и благоговением. Был сначала начальником здешнего Скита, им устроенного, четыре года; потом настоятелем Обители сей 37 лет. В иноческом звании проведено им 57 лет, а всего жития его было со дня рождения до кончины 80 лет, 5 месяцев и 1 день; и оставил он о себе в Обители сей память вечную с похвалами! А посему, просим и молим Господа Бога да упокоит душу его со святыми в небесном царствии Своем, о чем все Господу помолимся».

Плита, покрывавшая могилу О. Архимандрита Моисея была снята на время при похоронах О. Игумена Антония, погребенного 1865 г. в одном склепе с О. Архимандритом, потом снова была положена на общую могилу Старцев и лежала на ней до 1873 года.

В 1873 году иждивением вдовы Щигровского предводителя дворянства Елизаветы Васильевны Небольсиной, лично знавшей О. Архимандрита Моисея, и получившей от него первый совет, о принятие православия, сделано было в Петербурге;⁶⁴ на могилу обоих Старцев Моисея и Антония великолепное надгробие из белого итальянского мрамора. Оно представляет собою мраморный саркофаг, помещенный на постаменте. На крыше саркофага лежит большой, мраморный высоко-рельефно высеченный, осьмиконечный крест, составляющей с крышею одно целое.

На боках саркофага надписи также высоко-рельефно высеченныя из того же мрамора. На восточной стороне: 1873 года. На северной, в двух овалах помещено, – в первом: Схимник Архимандрит Моисей скончался 16 июня 1862 года, на 81 году от роду; во втором: Схимник Игумен Антоний скончался 7 августа 1865 года, на 71 году от роду. На южной стороне: «Добре подвиг совершившій и веру соблюдшій молите, молимся, спастися душам нашим». На западной: «Праведницы во веки живут и в Господе мзда ихъ». Саркофаг окружен бронзовым через огонь вызолоченным поручнем на 6 таких же столбиках с кронштейнами.

Стоит он слишком полторы тысячи рублей серебром. Посеребренная металлическая доска с надгробною надписью О. Моисея, о которой мы упомянули выше, перенесена теперь на клирос Воздвиженского придела, и соблюдается сохранно в память составителя надписи и того, о ком она говорит.

Но, не камень и металл, а живые предания о святой жизни Старцев и сила их молитв, до ныне очевидно действующая, на месте их подвига, говорят о них богомольцам и низводят на Оптину Пустынь благословение Божие.

Преподобный Сергий Радонежский перед кончиною своею, обещал Своей Обители безбедное существование после него. О. Моисей не дерзнул дать такого обещания на словах; но Бог исполняет это на самом деле, по молитвам его, посылая часто Обители нежданную помощь и не допуская ее до оскудения вещественного, а главное духовного.