II. Император Юлиан – богоотступник, идолопоклонник и мучитель Христиан

h6C (В кратковременное царствование свое наделал он много зла, не сделав ничего доброго) (361–363).

Распри арианские, усиливаемые вмешательством Констанция, должны были иметь плачевные последствия на Христианство. Язычество сохранило еще многочисленных приверженцев; они торжествовали, видя, как епископы жертвовали, так сказать, главным своим основанием, поддерживая, что Христос был Бог, не имеющий той же сущности, как Бог-Начало, и имел только божество по уполномочию. Если догмат арианский истинен, почему бы не распространить его на другие существа, кроме Христа, и не увеличить число богов второстепенных? Действительно, говорили язычники, мы признаем только одного Бога Вышняго и Вечного, другие же – только люди возведенные в достоинство богов, по их достоинствам и исключительным их заслугам. Когда Юлианий, столь известный под названием Юлиана богоотступника, наследовал Констанция на престоле императорском, идолопоклонство не было еще побеждено. Оно даже оставалось, так сказать, официальной религией. Константин и его сыновья были еще верховными первосвященниками идолопоклонства, хотя исповедовали Христианство. Идолопоклонники всегда смотрели на религию свою как на отрасль общественного управления, они давали Константину и сыновьям его те же титулы, как императорам языческим, и должно предполагать, что, по расчетам политики, Константин и сыновья его не крестились ранее, как не задолго до своей смерти.

Некоторые из христиан с горестью переносили эту терпимость. Между ними, один ритор благородного происхождения, Фирмик Матерн, не устрашился испрашивать крутых мер против богослужения идолопоклонников.³⁷⁰ Он просил их от Константа и Констанция, что обозначает время когда появилось его творение. Автор, чтобы дойти до своего заключения, сначала изложил заблуждения идолопоклонства в различных странах вселенной. Творение его заключает в себе замечания и факты, которые интересно прочесть, даже после творений других христианских писателей, как-то: Минуция Феликса, Евсевия и Арнобия о том же предмете. Заключает же он, умоляя императоров, привести в исполнение повеление Божие, данное иудеям о разрушении идолов. «Священнейшие императоры, говорит он, сделайте приказанное Богом. исполните что Он повелел. Разве десница Божия оставила вас? Разве она отказала вам в помощи в обстоятельствах затруднительных? Войска врагов ваших пали пред вами, оружие выпало из рук возмутившихся. Господь наградил тем веру вашу, но вы обязаны за то позаботиться, чтобы мир приносил только жертвы духовные».

В сборнике Феодосия хотя и находятся эдикты этих двух императоров против идолопоклонства, но видно, что они осмеливались только преследовать таинства скрытые, народные суеверия, а не общественное и явное идолослужение. Слишком ревностные христиане иногда, переступая пределы, нападали на храмы и на статуи языческие, не имея на то законного права. Тогда императоры хотя и христиане, но приказывали исправлять разрушенное за счет казны. По расчетам политики, они щадили то, что в сущности осуждали и, покровительствуя христианам, не решались преследовать идолопоклонников. Терпимость или равнодушие – вот главные качества, которых они требовали от высших сановников империй, были ли они христианами, или язычниками.

Таким образом, понятно, что идолопоклонство сохранило еще большее влияние до царствования Юлиана. Народные суеверия, вековые привычки народов в короткое время не изглаживаются, даже при эдиктах, их запрещающих и учениях, доказывающих их ложность. Кроме того, литераторы и философы вообще не были очень расположены, оставив знаменитых наставников своих, вступить в религиозное общество, не имевшее таких образцов, как Гомеры и Платоны. Они предоставляли простому народу или честолюбцам новую религию, в которой Наставником был только распятый. Сами же они этой варварской и иудейской секте предпочитали образованность древних Греков и с гордостью называли себя Эллинами, в противоположность имени христианина. Апологеты христианские оставляли за ними этот титул; в духовной же литературе четвертого столетия Эллины – было синонимом язычников и идолопоклонников.

Софисты эллинские, в нападках своих на Христианство, преимущественно старались доказать, что вера христианская не литературная и не философическая, и что последователями её могут быть только люди без воспитания и без вкуса. Они уничижали писателей христианских, едва признавая некоторые достоинства только за самыми знаменитыми. Ныне же, когда творения тех и других можно сравнивать, легко видеть, стоят ли беседы Златоуста бесед Либания. И философические творения Афанасия, Василия Великого и Григория Назианзина не превосходят ли творений Максима и прочих софистов. Упреки софистов и усилия Юлиана довести христиан до невежества остались не без влияния на развитие литературы христианской, которая в четвертом и пятом столетиях до того развилась, что далеко оставила за собой писания софистов языческих того же времени. Запад подражал Востоку и начиная с четвертого столетия мог поставить своего Дамаса Римского, Амвросия Миланского и некоторых других на ряду с Афанасием, Василием Великим, Григорием Назианзином и Кириллом Александрийским.

Софисты четвертого столетия развили систему неоплатонической школы Александрийской и преимущественно старались придать язычеству приемы философические. Порфирою преемствовал Ямвлих по управлению школой и философа этого можно считать настоящим виновником слияния мифологии с философией.³⁷¹

По время юности своей, Юлиан по-видимому с большой точностью выполнял обязанности чтеца в Церкви; но, в сущности, имел более склонности к философии, нежели к Церкви, и если бы не боялся Констанция и старшего брата своего Галла, то ранее бы обнаружил свои наклонности. В Пергаме он пытался войти в сношение с Эдезием, учеником Ямвлиха и последователем его философии; но старый мудрец не осмелился вверить своих тайн Юлиану, из боязни преследования, которому не хотел в преклонных летах подвергаться. Он посоветовал Юлиану обратиться к ученикам своим, Евсевию и Хрисанту, не имея возможности препоручить его Максиму, жившему в Ефесе, и Приску, преподававшему в Греции. Но Хрисант и Евсевий, подобно Эдезию, не осмеливались переступать за пределы общих форм философии неоплатонической. Им хорошо были известны законы, изданные против чародеев и распространителей суеверий языческих, а потому опасались преследований ; но по настоянию Юлиана, который догадывался, что они знают более нежели хотят сказать, отослали его к Максиму, соблюдавшему менее осторожности.

Юлиан поспешил в Ефес и нашел в этом городе человека, которого искал. Максим был софистом, философом и мистиком; голос у него был громкий и гармонический, речь поэтическая, глаза быстрые, а длинная белая борода придавала ему вид важности. Это был последний первосвященник, достойный представитель разрушавшегося идолослужения. Он выдавал себя за истолкователя воли богов и действительно находился в общении со злыми духами, столь долго требовавшими обожания, как боги.

Максим посвятил Юлиана в свои таинства и возобладал над ним до того, что сделал совершенным язычником; однако, из приличия, Юлиан сохранил наружность христианскую. «Подобно льву, говорит Либаний,³⁷² разорвав приковывавшие его узы, он предпочел истину заблуждениям, богослужение истинное богослужению любодейному, древних наставников дерзостным нововводителям, которые их презирают. Только он сделал наоборот того, что говорится в древней басне: «не осел надел на себя львиную кожу, а лев сохранил до времени ослиную».

Между софистами того времени было решено, что христиане ослы.

После смерти брата своего Галла, Юлиан был вытребован ко двору и жил там как подозрительный. По ходатайству императрицы Евсевии, он получил дозволение отправиться в Афины для усовершенствования своего образования.

Афины славились тогда своими школами и ученики собирались туда из всех провинций. Многобожие сохранило там многих приверженцев и философия неоплатоническая имела многочисленных поклонников.

Когда Юлиан прибыл в Афины, тогда там находились два ученика, впоследствии ставшие двумя светилами Церкви восточной: Григорий, прозванный после богословом и ставший епископом Назианза, а также Василий, в последствии епископ Кессарии. Григорий описал впечатление, произведенное на него новым его товарищем³⁷³ и заставившее его заранее предвидеть, что из него выйдет. «Ничего в нем, говорит он, не заставляло меня предвидеть что- либо доброе: он непрестанно вертел головой, то подымал, то опускал плечи; взгляд его нерешительный и блуждающий, имел что-то вроде взора помешанного; он не мог держать ног своих спокойно и непрестанно ими шевелил; нос его дышал дерзостью и презрением, беспрестанные подергивания в лице имели тот же характер; иногда предавался он неумеренному и неприличному смеху, утверждал и отрицал без причин, говорил без разбора, обращался с вопросами и отвечал бессмысленно, противоречиво и без научного смысла. Тогда же сказал я находившимся со мною в Афинах: Какого злого человека питает империя римская. Желал бы быть худым предсказателем, лучше бы я ошибся, чем стать свидетелем зол, которыми чудовище это исполнило весь мир.

Юлиан уже был обращен в идолопоклонство, когда сделался кесарем. Сам он объявляет это в письме своем к Афинянам. «Вы знаете, говорит он, как я плакал, покидая ваш город. Простирая руки к вашему Акрополю, я молил богиню вашу Менерву спасти её служителя. Между вами есть еще свидетели, которые могут это удостоверить, и сама богиня знает то».³⁷⁴ Другие свидетельства равным образом утверждают, что с того времени был он богоотступником, но, по политике и боясь Констанция, оставался по видимости христианином очень набожным.

Когда же увидал, что влияние его и власть утвердились надежно в Галлии, где управлял, он мало-по-малу выказывал себя менее христианином, более философствующим и, наконец, идолопоклонником. Однако он все-таки был осторожен с Констанцием и находил время, среди непрестанной войны и обширного управления, писать панегирики в честь его и императрицы Евсевии.³⁷⁵ Во время пребывания своего в Галлии, Юлиан казался человеком гениальным. Оставляя Афины он был только софистом, несколько времени спустя – мужественным и разумным военноначальником и искусным администратором. Сначала покажется удивительным, что он, переставши быть христианином, сделался идолопоклонником суеверным, веровавшим в магию и в сверхестественное дурного качества, которое составляет сущность идолопоклонства простонародного. Новейшие философы много его хвалили, как одного из своих, за то, что оставил Христианство; но вместо того, чтобы вдаться в философию скептическую, Юлиан сделался суеверным ханжею и фанатическим идолопоклонником. Во дворце своем в Лютеции, построенном Константином Великим,³⁷⁶ он жил философом; но суеверно, на коленях, призывал Меркурия, бога представителя деятельности в мире, и готовился явить вселенной государя-философа, по образцу героев древности, великие деяния которых поражали его воображение. Героя мужественного и набожного как у Гомера, вот тип, который хотелось ему собой воспроизвести, но он останавливался на философских мышлениях и все откладывал приложение своих теорий до другого времени. Действительно, в Галлии он не предпринимал никакой важной административной меры, не оставил ни одного закона, ни одного памятника, чтобы имя его осталось бессмертным. Но не возможно отрицать честности его управления, а потому приобрел он много врагов между должностными, слишком привычными во все времена к грабительству. Враги насмехались над претензиями его на философию и литературу. «По маленькому телу своему и нечесаной бороде, говорили они,³⁷⁷ он более походит на козу, чем на человека, а еще более на обезьяну, одетую в багряницу; это болтливый крот, но хотя он близорук, язык у него как бритва. Это писака греческий, предпочитающий кабинет свой полю битвы. Если бы отнять у него Саллюстия, друга его Галла и ученого воина, то вскоре увидели бы, что успехи его принадлежат не ему и он ни на что не способен.

В творениях Юлиана, конечно, было множество педантства, но так уничижавшие его были к нему несправедливы.

В 360 г. он тайно подготовил в войске заговор против Констанция, который, как говорили, совершенно оставляет Галлию и занимается только Востоком. Юлиан показывал вид, что сопротивляется провозглашавшим его Августом, но сопротивление его было только по видимому, и вскоре он уступил, когда Гений Империи, будто явившись ему, приказал принять предлагаемый титул. Хотя он давно уже был идолопоклонником и предавался всем суевериям магии, однако не осмеливался вдруг отречься веры и в большой праздник 6 января 361 г. читал вслух молитву в церкви, перед всем народом.³⁷⁸ Но успехи его, когда, оставив Галлию, выступил против Констанция, придали ему смелости. Узнали мнения его, благоприятствовавшие идолопоклонству, храмы языческие отворились, идолослужение приняло вид более пышный; Юлиан подавал собой пример и чтобы изгладить знамение крещения, им принятого, он заставил облить себя идоложертвенной кровью,³⁷⁹ принес в жертву сто телиц³⁸⁰ для доказательства торжественного вступления своего в идолопоклонство, и не скрывал уже намерений уничтожить Христианство.

Тем временем Констанций умер (361), а Юлиан был признан императором во всей империи.

Исповедуя идолопоклонство, он оказывал терпимость христианам и идолопоклонникам. Вызвал из ссылки православных епископов и велел возвратить им отобранные имения; но в то же время стараясь угодить язычникам, препоручал друзьям своим открывать храмы.³⁸¹ Он прогнал в то же время от двора всех должностных ненужных для императора-философа и холостого. Жена, с которой вступил в брак, из угождения императрице, умерла вскоре после того, как согласилась на этот горестный союз, и Юлиан не рассудил в другой раз жениться. Для некоторых, по природе, женитьба есть только иго невыносимое.

В сущности, Юлиан вызвал епископов из ссылки не по духу терпимости, но надеясь, что с возвращением православных епископов к их Церквам, где престолы были уже заняты еретиками, произойдут смуты, весьма пагубные для религии.³⁸²

Однако же он не хотел казаться сторонником возмущений и разделений и в этом смысле писал народу Александрийскому. Георгий лже-епископ этого города³⁸³ получил от Констанция в собственность живодерню, где приверженцы служений Мифры совершали свое таинственное служение. Георгий решился очистить это место и построить там церковь. Когда же начали рыть основания, то открыли множество человеческих трупов и пришли к убеждению, что это были остатки закланных, для кровавых жертвоприношений идолопоклонства, а в особенности служений Мифре. Христиане носили по городу эти горестные остатки кровожадного суеверия, язычники же до того тем озлобились, что напали на христиан, с мечами, палками и камнями. Множество было убито и ранено, а также многих пригвоздили к крестам, из презрения к этому знамению Христианства. Члены того же семейства воспользовались этим случаем на удовлетворения памятозлобия своего и ненависти, родственники дрались между собой, друзья и братья бросались друг на друга, как бешеные. Христиане принуждены были отказаться от намерения очистить место, где прежде находился храм Мифры, а Георгия, привязанного к хвосту верблюда, таскали по всему городу и, разорвав в куски, сожгли вместе с верблюдом, к которому он был привязан.

По случаю этих убийств Юлиан написал жителям Александрии престранный рескрипт. Он говорил им, что из уважения к великому богу Серапису и другим бессмертным богам им не следовало бы самим расправляться с кажущимися для них виновными, но следовать законному порядку. При предшественниках Юлиана совершенные убийства не остались бы безнаказанными; он же довольствовался только предупреждением, чтобы впредь так не поступали.

Этот рескрипт Юлиана служит, по крайней мере ответом для обвинявших приверженцев Афанасия в пособии убийства лже-епископа. Юлиан обвиняет в том только язычников Александрийских.

Афанасий³⁸⁴ прибыл в город только после смерти Георгия, хотя ранее мог бы воспользоваться декретом Юлиана о вызове из ссылки православных епископов. Народ Александрийский принял его с радостью, выгнал ариан из церквей и возвратил их православным. Ариане удалились совершать свое богослужение в худые убежища и выбрали некоего Ликия в преемники епископу своему Георгию.

В то время было два епископа западных заточенными в глубине пустыни Фиваидской, где их застал декрет Юлиана о помиловании.³⁸⁵ Два епископа эти были: Люцифер Каглиарский и Евсевий Версельский, о которых было уже говорено. Они условились между собой, что прежде нежели оставить Восток, то потрудятся над восстановлением церковного благочиния, сильно расстроенного смутами арианскими. Люцифер должен был отправиться для того в Антиохию, а Евсевий пойти в Александрию. Ему следовало условиться с Афанасием о созыве собора, на котором догматы кафоличества будут подтверждены. Люцифер же послал в Александрии диакона для своего представительства и для объявления согласия своего, на все, что будет определено.

По прибытии в Антиохию, Люцифер нашел Церковь эту очень разделенной. Там были не только ариане и православные, но последние разделились даже на две партии.

Во главе одной из этих партий находился Мелетий, бывший сначала епископом армянским, после низложения Евсфатия Сегастийского, справедливо или несправедливо упрекаемого во многом против благочиния церковного. Мелетий, не имея возможности оставаться в Армении, перешел в Сирию, где был избран в епископы Версели. Он присутствовал на соборе в Селевкии, и согласился на формулу, предложенную Акакием Кессарийским. Когда же Евдоксий, арианский епископ Антиохии, по искательству своему назначен был епископом Константинопольским, то Мелетия избрали на место его епископом Антиохийским. Оставив вопросы, столь сильно волновавшие Церковь, занялся он сначала преимущественно нравственностью и восстановлением благочиния. Впоследствии же учил вере Никейской и принял искренно выражение Единородный. Констанций был тогда еще жив, он приказал послать Мелетия в ссылку и поместить на престол Антиохийский Евзоя, бывшего помощником, Ария в Александрии и который упорствовал в ереси друга своего. Мелетий сохранил, однако, приверженцев, имевших свои отдельные собрания и пребывавших в православии, не взирая на прежние сношения с епископами арианскими. Рядом с ними были прежние православные, никогда не сообщавшиеся с арианами, со времени несправедливого низложения святого Евставия.

Люциферу, ревностному защитнику православия, следовало войти в общение с этими древне-православными и стараться их примирить с приверженцами Мелетия, ставшими также православными; но, вместо того, он пристал к последним и рукоположил одного их них, по имени Павлина. Таким образом у ново-православных стало два епископа, потому что сосланный Мелетий был жив, а у древне-православных епископа не было. Когда Мелетий возвратился в Антиохию, то приверженцы признали его законным своим епископом.³⁸⁶ Многие, однако, привязались к Павлину; но как тот так и другой оба были православными, то древне-православные присоединились некоторые в одному, а некоторые к другому, и в Антиохии у православных стало два епископа. Ариане же остались со своим Евзоем.

Евсевий Версельский выполнил свое призвание в Александрии благоразумнее, нежели Люцифер в Антиохии. Он условился с Афанасием о созыве собора.³⁸⁷ Епископы страны собрались и рассуждали о вопросах, признаваемых ими в тех обстоятельствах за важнейшие. Внимание их всего более обращено было на божество Святого Духа.

Выше еще сказано было, что Аэций и Евномий, ариане последовательные, отрицали единосущность Святого Духа со Отцом. Ясно и то, что заблуждение это истекало из учения арианского. Если Сын не имеет той же сущности как Отец, если только один Отец, по необходимому условию бытия Своего, имеет сущность божественную, то Сын и Снятой Дух имеют божество лишь заимствованное, полученное; только один Отец есть Бог по сущности, и два Бога по препоручению, имеющие божество только заимствованное. Арий довольствовался нападением на единосущность Сына. Ученики же его должны были идти далее, и, действительно, вскоре после Собора Никейского, поднят был вопрос о божестве Духа Святого. Вопрос этот должен быть принять широкие размеры и возбудить созвание второго собора вселенского.

Не Аэций и Евномий собственно подняли этот вопрос, но они придали ему большее значение, по философии, ими развитой для поддержания ереси. Арианский епископ Константинополя, Македоний придал этому вопросу еще более значения, по высокому положению, занимаемому им в Церкви.

Афанасий рассудил, что следует выразиться против новой ереси столь же решительно как и против прежней. Вероятно софисты александрийские, приняв доводы Аэция и Евномия, рассуждали о них в своих школах. Епископам необходимо было предохранить верующих от этого нового заблуждения. Они постановили несколько догматических определений, то есть провозгласили веру, которую Церковь всегда проповедовала: «Святой Дух единосущен со Отцом и Сыном во Святой Троице; Сын вочеловечившись воспринял на Себя не только тело, но и душу человеческую». Определяя эти два положения, говорит Сократ, епископы не провозглашали нового учения, но подтвердили только то, которое по преданию церковному поддерживалось с самого начала, и которое философы христианские подтверждали своими доводами. Все древние рассуждали о вопросах этих, изложив в творениях своих то же учение, таковы были: Ириней, Климент, Аполлинарий Иеропольский, собор в Босре, созванный против Берилла и противоборник этого епископа Ориген, пресвитер Памфил и Евсевий Кессарийский.

Епископы, собранные в Александрии. не удовольствовались провозглашением только веры; им хотелось, по примеру философов христианских, осветить ее светом философии. А потому они рассуждали о сущности и ипостаси.³⁸⁸ Последнее слово было двусмысленно и епископам хотелось установить настоящий его смысл. Некоторые, приписывая слову ипостась то же значение как и слову сущность, утверждая будто в Божестве только одна ипостась. Другие же приписывали слову этому значение лица или личности и утверждали, что в Божестве три ипостаси как те, так и другие были правы, по смыслу, приписываемому ими спорным, словам. Во избежание всяких прений между православными, следовало определить значение, под которыми следовало разуметь слова сущность и ипостась. Когда еще Осия послан был Константином в Египет остановить в самом начале распри арианские, то возникло философское прение о словах этих, равно как и о ереси савеллиевой, которую Арий полагали опровергнуть своей системой. Собор Никейский не рассудил входить в рассмотрение этого. Но вскоре после собора непрестанно стали употреблять при прениях богословских слова ипостась и сущность, не имевших на греческом языке строго определенного значения.³⁸⁹ Собор Александрийский не счел себя в праве определить точное значение слов этих, но решил, что – говоря о Боге – не следует их употреблять; так как слово сущность по находится в священном Писании и даже Апостол Павел употреблял слово ипостась только в смысле неопределенном, по необходимости и по недостатку слова более ясного для изложения вероучения. Можно было, однако, по мнению собора, употреблять оное, для более ясного опровержения ереси савеллиевой, из опасения, чтобы по недостатку выражений не имели бы ложного понятия о Святой Троице.

После собора в Александрии,³⁹⁰ Евсевий отправился в Антиохию. Там он убедился, что Павлин не был избрана с согласия всех православных и что Люцифер, рукоположив его, произвел между ними раскол. Он старался предварительно примирить православных между собой, но все усилия его оказались тщетны. Мелетий, по возвращении своем из ссылки, нашел верными своих приверженцев и председательствовал в их собраниях. Павлин также остался во главе приверженцев своих, собиравшихся в небольшой церкви одного из предместий города. Евзой, епископ арианский, вознамерился было изгнать его оттуда; но оставил это намерение по уважению, внушаемому этой почтенной личностью.

В Антиохии было, таким образом, в одно время три епископа, один еретический и два православных. Вот в каком положении были дела, когда Евсевий оставил Антиохию. Люцифер, узнав, что он не одобряет его поступка, до того вознегодовал, что отделил от общения своего святителя Версельского и стал оспаривать деяния собора Александрийского, на котором тот председательствовал вместе с Афанасием. Люцифер приобрел сторонников, принявших название люциферистов и производивших новое разделение в Церкви; однако он исповедовал всегда веру православную и только оставался одиноким в своей Церкви Сардинской. Некоторые из его сторонников упорствовали и, после смерти Люцифера в его мнениях, но раскол этот не имел большого значения и вскоре угас.

Евсевий, возвращаясь к Церкви своей, благовествовал в Церквах восточных, лежавших на пути и преподавал там истинное вероучение православное. С Востока перешел он в Илларию, а оттуда в Италию, продолжая повсюду свою проповедь. Вместе с Иларием Пуатьерским он был самым ученым защитником православия на западе.³⁹¹ Весь Запад вместе с ними объявил себя за это вероучение. На Востоке же было много православных, но епископы там разделялись на три группы: православных – во главе которых находился Афанасий; акакианцев, следовавших учению чисто арианскому – Акакия Кесарии Палестинской и македонян – заимствовавших именование свое от прежнего епископа Константинопольского. Они полагали, что придерживаются настоящей середины между допускающими единосущного и теми, которые полагают, что Сын иной сущности со Отцом. Они придерживались, следственно, выражения подобносущный. Из этой-то группы вышло македонство – ересь, в которой прилагалось к Святому Духу то же учение, которое распространялось о Сыне. Обоим отказывали они в действительном божестве, приписывая им только божество заимствованное. Это было возобновлением язычества.

Не взирая на эти различные партии, тайные замыслы Юлиана не удались, и возвращение православных епископов, вместо побуждения новых смут, послужило более к умиротворению многих Церквей. Но идолопоклонники, поощряемые императором, предавались самому грубому фанатизму против христиан. При начале царствования своего,³⁹² Юлиан охотно оказывал христианам правосудие, когда, поступая так, мог возбуждать порицание памяти своего предшественника; но вскоре оставил эти ложные признаки философской терпимости. Он насмешливо называл Иисуса галилеянином, а христиан галилеями. Православные и ариане в глазах его заслуживали того же презрения. Должно, однако, сознаться, что между арианами многие явили истинную веру, которая заставляет предполагать, что они заблуждались более в следствии ложной диалектики, нежели с намерением исповедовать мнения, противных истинному вероучению. В том числе был Марис из Халкидона, старик и слепой. Приведенный к императору, он мужественно упрекал его за отступничество. Юлиан насмехался над ним и сказал: «ты только слепой, и не твой Бог галилеянин может исцелить тебя. – Благодарю Бога, отвечал Марис, что отнял у меня зрение; теперь я не имею несчастья видеть лицо богоотступника». Юлиан скрыл на время гнев свой; но вскоре после того отомстил. Ему не хотелось подражать Диоклетиану, он знал, что через насильственное гонение Христианство сделалось более народным. Он изобрел другое средство, и будучи философом, так сказать другом разума и познаний, издал закон, запрещавший христианам образование.

Закона этого достаточно для точной оценки гениальности венчанного философа. Он издал еще другой – запрещавший христианам военную службу при дворе. Еще другим постановлением он объявил, что звание правителя провинции несовместимо со званием христианина, потому что закон христианский противен смертной казни и правители христиане, по религии своей, не могут произносить смертных приговоров.

Юлиан полагал, что осмеивает христиан, но в сущности отдавал справедливость духу Христианства.

К этому лицемерному гонению Юлиан присоединял еще ласкательства и подарки, желая довести царедворцев до жертвоприношения идолам. Испытание было решительным: истинные и ложные христиане обнаружились. Искренние оставляли знаки своего достоинства, не соглашаясь изменить вере. В числе последних были: Иовиан, Валентиниан и Валент, сделавшиеся после Юлиана императорами. Предпочитавшие же вере своей блага временные и христиане только по наружности не колеблясь приносили жертвы идолам. Из числа таковых был Экиболюс, знаменитый софист в Константинополе. При Констанции он выражал большое усердие к Христианству, стал не менее ревностным идолопоклонником при Юлиане, и снова сделался христианином при его преемниках. Тогда простирал умиление свое до того, что, лежа при входе в церковь, говорил верующим: «Попирайте меня ногами, как соль обуявшую». Но никто более не верил его искренности.

Юлиан придумал еще средство вредить христианам. При вступлении на престол, он намеревался воевать с Персами, делавшими во время царствования Констанция частые набеги на пределы империи. Для того необходимы были деньги и он решился взять их с христиан. Сначала обложил податью, отказывающихся приносить жертвы идолам и приказал взыскивать ее чрезвычайно строго. Сундуки его вскоре наполнились, что доказывает, как христиане были многочисленны и тверды в вере.

Налог этот, взыскиваемый столь усиленно, возжег фанатизм язычников, а в особенности считавших себя философами. Те и другие насыщали ненависть свою над бедными детьми, а как философы предавались магии, то они убивали детей, наслаждались их мясом а во внутренностях отыскивали чародейственных признаков. Не только в каких-либо местечках, еще варварских, происходили подобные неистовства, но в городах образованных, как Афины и Александрия.

В этом городе был у язычников могущественный противнику – святой Афанасий. Новое поприще открылось тогда для святителя и он не поколебался на него устремиться, составив против идолопоклонства свое творение под заглавием: Слово против Эллинов.³⁹³

Автор обращается со Словом к одному из друзей, сделавшемуся христианином, приветствуя его за такой поступок. Сначала он удостоверяет, что противники нападают на Христианство насмешками: «Язычники, говорит он, оскорбляют нас и насмехаются над нами, за то, что Спасителем нашим является Распятый. Смех их достоин сожаления. Невозможно не заметить им во всем мире действий креста этого, предмета их насмешек».

Вместо того, чтобы самому прибегать к насмешкам против идолопоклонства, Афанасий нападает на самую сущность язычества.

Начало идолопоклонства, по мнению св. Афанасия, есть только уклонение ума человеческого от здравых понятий, дарованных Богом с самого начала. Истина и добро были в намерениях Божиих; но человек, злоупотребляя своими способностями, отвратился от Бога, увлекся вещественным и сделался дурным. Зло воцарилось в мире, язычники захотели придумать для него начало вечное, еретики впали в такое же отклонение. Зло есть только отрицание добра, одно только добро вечно. Забвение же добра породило идолопоклонство.

Писатель доказывает свое мнение разъяснением различных богослужений, составлявших идолопоклонство в различных странах мира. Эти идолослужения не что иное как обоготворения зла и преступлений самых постыдных. Они служат внутренним доказательством ложности идолопоклонства. Тщетно философы пытались отделить идею о Боге от разнообразных форм богослужений; формы не давали истинного понятия о Боге, и, в общем понимании, идолы были настоящими представителями порочных богов, постыдные деяния которых описаны были поэтами и историками.

Язычникам, при возражениях Христианства, хотелось приравнять богов своих ангелам христианским, как будто они также существа высшие, подчиненные единому, всевышнему Богу. Афанасий опровергает этот подлог самыми ясными свидетельствами. Понятие о едином Боге не было господствующим, каждый народ, всякий город, имели своих собственных богов, предпочитая их богам чужим; повсюду распространена была идея о богах различных, многочисленных.

В этом творении Афанасия находятся очень любопытные сведения о различных идолопоклонствах и о сущности борьбы в четвертом столетии между идолопоклонством и Христианством. Идолопоклонство, так сказать, стыдилось своего богопочитания и в ответ на возражения христиан пыталось дать ему значение аллегорическое и сколько-нибудь разумное; но не могло в том успеть иначе, как отрицав всю историю и все обряды своего богопочитания.

Картина заблуждений человеческих приводит Афанасия к тому выводу: что Бог, по благости Своей, послал Слово обратить мир к истине и добру. Затем, излагает он сущность Слова, которое не Бог отличный от Отца, но образ Его предвечный и существенный. Таким образом опровергал он арианство, которое, не допуская идолопоклонства, освящало начало оного, допуская истинного Бога, получившего божество и не имевшего его по сущности.

Слово святого Афанасия о воплощении Бога Слова есть продолжение предшествовавшего.³⁹⁴ Ему следовало объяснить язычникам, что Слово Божие вочеловечилось, для доказательства, во-первых, что Бог един по сущности, что Христианство происхождения божественного и есть откровение Божие. Он противопоставляет происхождение идолопоклонства происхождению Христианства, указывая, что философически идолопоклонства поддерживать невозможно и отвечает на возражения его Христианству.

Святитель Александрийский был не таким, чтобы вступать в сделку с обстоятельствами. Он предпочел ссылку и подвергался смерти охотнее, нежели изменить вероучению христианскому в царствование Констанция. При Юлиане он лучше соглашался подвергнуться тем же опасностям, нежели изменить Христианству, хорошо зная, чему подвергается за прямые нападки свои на идолопоклонство. С того времени как Константин объявил себя в пользу христиан, идолопоклонники переносили слишком много оскорблений, чтобы широко не воспользоваться покровительством Юлиана. В Александрии язычники были еще многочисленны. Рядом с идолопоклоннической чернью, было множество философов, по природе своей имевших мало терпимости и очень гордившихся видеть на престоле человека, считавшего почестью принадлежать к их секте. Вместо того, чтобы отвечать Афанасию и опровергать его творения, они решились схватить его и убить. Друзья Афанасия умоляли его бежать. «Зачем? возражал он. Это только небольшое облако, проходящее над Церковью, оно вскоре рассеется».³⁹⁵ Однако же он вышел из города. Преследователи догнали его сотоварищей и спрашивали у них, не знают ли они и не видели ли Афанасия?» – Мы видели его, отвечали они, поспешите немного и вы его догоните». Пока они продолжали путь свой, Афанасий возвратился в город, где и скрывался до окончания гонения.

Юлиан на словах выражал терпимость; но его доверенные очень хорошо знали его мнения и притесняли христиан всеми возможными способами. Когда же христиане жаловались ему на эти притеснения, то он смеялся над ними отвечая: «Ваша обязанность терпеливо переносить оскорбления, ведь это учение Бога вашего».

Такой ответ характеризует отступника лучше всяких рассуждений. Во многих провинциях империи можно привести события, напоминавшие самые жестокие гонения императоров языческих. В Мирах, во Фригии, правитель провинции Амахий приказал открыть храм языческий, очистить его от всяких нечистот, в нем накопившихся; приказал вымыть статуи и приготовить все к восстановлению идолослужения. Трое ревностных христиан: Македоний, Феодул и Тациан, решившись воспрепятствовать этому нечестию на сколько возможно, проникли ночью в храм и разбили в куски все статуи. Взбешенный правитель хотел судить всех христиан, когда явились трое виновных и объявили о поступке своем, гордясь сделанным. Им предложен был выбор между жертвоприношением идолам и смертью. Они предпочли смерть, и Амахий приказал положить их на горящие уголья. Трое мужественных христиан, поддерживаемые благодатию Божиею, говорили Амахию, жарясь на огне: «Не хочешь ли попробовать мяса нашего, хорошо ли мы изжарились? Но нужно для того перевернуть нас на другую сторону, иначе не достаточно прожаримся».

Издеваясь таким образом над мучителем своим, они окончили жизнь.³⁹⁶

Юлиан полагал нанести жестокое поражение Христианству, запретив верующим изучение классиков и эллинизма. Декрет его о том достаточно доказывает мелкость его ума. Последствия были совершенно противные тому, чего он ожидал.

Церковь имела тогда двух писателей, отца и сына, именем Аполлинариев.³⁹⁷ Первый основательно изучил грамматику, а второй риторику. Они предложили познания свои на пользу братий. Аполлинарий отец составил курс грамматики собственно для христиан, и переложил героическими стихами книгу Бытия; писал на библейские предметы поэмы дидактические и трагедии, стараясь предложить братиям все пособия греческой словесности. Аполлинарий же сын изложил в диалогах, подражая Платону, Евангелие и Писания Апостольские. Творения Аполлинариев не успели однако принести пользы, потому что едва были составлены как Юлиан умер; но они, по крайней мере, служат доказательством, что христиане не были расположены, по воле деспота-софиста, погрузиться в невежество.

Конечно, творения Аполлинариев не могли замолить превосходных памятников древности языческой, особливо по значению литературному; а потому христиане, после смерти Юлиана, по-прежнему стали изучать древних классиков. Софисты в том упрекали их, верующие более ревностные, нежели благоразумные, могли бы сделать им тот же самой упрек; но они понимали, что изучение древних классиков, необходимое в отношении литературном, также не бесполезно и в других отношениях. Неоспоримо, что в них заключается множество заблуждений, но встречаются и доказательства, что истина была древним не безизвестна, а если они перед ней не преклонялись, то их в том извинять невозможно. Христианин находит в их творениях множество истин, ясно выраженных, а если встречает заблуждения, то Христианство может послужить предостережением ими не увлекаться.³⁹⁸

Когда Юлиан обнародовал свой закон о невежестве христиан, то было уже слишком поздно, потому что в Церкви того времени уже были люди гениальные, пред которыми император-софист и друзья его совершенно бледнеют. Уже изложено было о некоторых творениях святого Афанасия и можно было составить себе понятие о его величественном красноречии и глубоком философском смысле. Даже софисты Александрийские находили, что легче его преследовать, нежели ему отвечать. В то же время жили на Востоке два сотоварища Юлиана по школам Афинским, это Василий Великий и Григорий Назианзин; конечно не с такими мужами мог гонитель себя сравнивать, по изящности литературной и глубине философского духа.

Будем еще изучать этих великих философов христианских и многих других, живших в то время, и легко убедимся, что Церковь четвертого столетия была средоточием литературной деятельности и глубокого философского мышления, а литература языческая того времени была в таком упадке, из которого она никогда уже не могла восстать.

Юлиан, окружив себя в Константинополе философами всех школ, явил только миру зрелище их страстных распрей и пороков. Презрение, которого они уже давно заслуживали, только возросло, когда увидали их окружающими императора и когда пороки их открылись еще яснее.

Если бы Юлиан был истинным философом, а не фанатиком, противоборствовавшим Христианству, то он понял бы, что стараясь образовать идолопоклонство философское он старается о невозможном. Но, по тщеславию своему, он принял на себя роль – разрушить дело Константина и составить себе в истории имя восстановителя эллинизма и философии. Предположенная им цель ясно доказывает, что, не взирая на способности, в которых ему не возможно отказывать, Юлиан, увлекаемый гордостью, не мог возвыситься до идей, действительно философских. Если бы он прожил долее, то история могла бы считать его в числе гонителей самых жестоких, невзирая на терпимость, какой он старался облекаться, при начале своего царствования.

Набеги Персов на владения империи отвлекли Юлиана от его намерений восстановить философическое язычество. Вынудив от христиан деньги, необходимые для войны,³⁹⁹ он направился к Антиохии, где назначил общий сбор войска.

Оставив Константинополь в первых днях июля 362,⁴⁰⁰ он прибыл в конце месяца в Антиохию. Во время пути своего, останавливаясь при всех храмах языческих и являясь очень набожным идолопоклонником,⁴⁰¹ он даже защищал богов против дерзавших насмехаться над странными рассказами мифологии; Юлиану хотелось все объяснить философически, но мистические рассуждения его вероятно нравились не всем.

Во всех местностях, где он проезжал, к нему стекались жрецы и философы, сказывая ему почести. Он с наслаждением слушал их речи и сам подвизался в краснословии. Из Халкидона он направился в Никомидию, а оттуда в Анкиру.

Там жил христианин столь же ревностный как и православный, по имени Василий.⁴⁰² При Констанции он усиленно боролся с арианами за православие; а с того времени, как Юлиан вздумал восстанавливать идолопоклонство, он столь же сильно порицал всех содействовавших нечестивому намерению императора. Правитель города велел посадить его в тюрьму; а когда Юлиан проезжал через Анкиру, то предложил ему призвать его. Полагали, что Василий в присутствии императора не осмелится говорить столь резко и с такой самоуверенностью, как перед сановниками богоотступника, но ошибались, потому что Василий был человеком, не способным изменить истине. Гордо и спокойно вошел Василий в преторию.

«Кто ты такой, спросил его Юлиан, и как зовут тебя? – Скажу тебе: во-первых, что называюсь я христианином; это великое и славное имя, потому что имя Христово вечно и никогда не погибнет. Затем называют меня Василием, и под этим именем все меня знают. Если я сохраню первое имя, то наградою мне будет блаженное бессмертие. – Обманываешься Василий, сказал Юлиан; вам известно, что я знаю все ваши таинства; поверь мне. Тот, на Которого так надеешься, вовсе не таков, как ты полагаешь. Он умер и совершенно умер, в то время, когда Пилат правительствовал в Иудеи. – Я не обманываюсь, отвечал Василий; ты император, ты обманываешься, ты, отрекшийся от Христа, в то время, когда Он даровал тебе империю. Но предупреждаю тебя, Его именем, что вскоре отнимется от тебя империя и жизнь. Ты узнаешь, но слишком поздно, Того, Которого оставил. Ты забыл Его благости, Он также не воспомянет Своего милосердия, когда нужно будет тебя наказать; ты разрушал алтари Его, Он разрушит престол твой, ты попрал закон Его, который столь часто сам возвещал народу, точно также будут попирать труп твой, который останется без погребения, когда жизнь твоя будет исторгнута жестокими мучениями». Юлиан подавил гнев, клокотавший в глубине души.

«Я желал спасти тебя, сказал он Василию; но так как ты не внимаешь советам моим, а нарушаешь ко мне уважение, то следует отомстить за величие власти, тобою оскорбленное». Он встал, приказав бичевать осужденного.

Приказание его было выполнено с жестокостью, а тело мученика было разорвано в клочки. На другой день, Василий потребовал привести его пред императора. Полагая, что он смирится пред ним, его привели в храм Эскулапа, где Юлиан, окруженный жрецами, приносил жертву. «Что же, сказал Василий, прорицатели твои предрекли ли то, что я сказал тебе? – Полагаю, отвечал Юлиан, что у тебя достало мудрости сознать свое заблуждение, и что вместе с нами ты совершишь жертвоприношение. – Не надейся на то, сказал Василий, боги твои только истуканы, которые не видят, и не слышат». Затем, приподняв одежду и оторвав клок тела своего, он, бросив его Юлиану, добавил: «Питайся кровью моей, если жаждешь, для меня же пищею Христос.

Юлиан бросил гневный взгляд на графа Фроментия, обещавшего ему покорность мученика. Взгляд этот был понят и на следующий же день Василий испустил дух в жесточайших мучениях. Это была не единственная жертва веротерпимости Юлиановой в Анкире.⁴⁰³

В смежных провинциях, как в Каппадокии, тоже ожидали гонений. Город Кесария возбуждал ненависть Юлиана, и полагали, что он будет мстить. В городе этом находился тогда, среди пресвитеров, знаменитый Василий, которого Юлиан знал в Афинах, вместе с другом его Григорием. Василий и Григорий, посетив все главные училища Востока, приобрели преподаваниями своими великую славу красноречия и учености, после чего удалились они в одну из пустынь Понта, где, с учениками своими, подвизались в христианских деланиях.

Юлиан не позабыл своих старых соучеников и писал Василию, приглашая его прибыть ко двору. Василий даже не удостоил сам отвечать богоотступнику, а препоручил одному из учеников своих написать письмо, оскорбившее императора-философа. Но тот, показывая вид что не огорчился, снова написал Василию, насмешливо требуя от него тысячу фунтов золота для войны с Персами, и обещая, если не пришлет, отомстить над городом Кесариею, за презрение, которое там питают к богам. В письме этом, стараясь объяснить свое отступничество, в конце прибавил: «Я понял то, что читал, а потому и осудил». Василий же⁴⁰⁴ отвечал ему полусерьезно, что напрасно Его Величество требует столько золота от человека, питающегося одними только овощами, и который, даже не насытившись, мог бы в один день съесть более того, что имеет. Окончил же письмо словами: «Ты не понял того, что читал, а если бы понял, то не осудил бы».

Юлиан отложил до окончания войны с Персями мщение над Кесарией и Василием и продолжал путь свой к Антиохии.

Во время пребывания своего в этом городе ему пришлось судить множество тяжб. Когда только дело касалось христиан, то единственною целью его было над ними насмехаться, обирать их и стараться ссорить между собой.⁴⁰⁵ Он лишил их всех прав на общественные должности, обращался с ними как с безумными, изобретая самые предательские средства, чтобы заставить отрекаться веры.

Он решился делать все противоположное деяниям Константина, вовсе не имея ни величия, ни благородства, какое являл этот благочестивый император при всяком случае. Константин чтил свободу совести, оставляя при их должностях сановников честных. остававшихся верными своей прежней религии; он заставлял их только чтить христиан и Христианство, не принуждая принимать оное лицемерно. Он уничтожал тайны богослужения идолопоклоннического, разрушал притоны разврата, но оставлял свободу этому богослужению В действиях внешних и публичных, которые можно было считать заблуждениями, но не безнравственностью.

Юлиан же, напротив того, хотел досадить всем христианам в вере их, или заставить отречься и отказаться от всякого общественного положения.

Многие из мужественных воинов громко порицали способы употребляемые Юлианом против христиан и отказывались подчиняться его требованиям.⁴⁰⁶ Среди их были Ювентин и Максимин, еще юные, но исполненные веры. Юлиан потребовал их к себе, но, не достигнув ничего обольщениями, приказал их сечь розгами и умертвить. Несколько дней спустя, два старых воина предстали перед императором. Они отказались сорвать крест с хоругви, которую препоручено было им носить. «Мы христиане, говорили они, и не забудем того, что обещали Константину, в тот день когда были вместе с ним окрещены в Асхироне, близь Никомидии.⁴⁰⁷ Оба старые воина были казнены и многие другие подверглись той же участи.

Знаменитый император-философ был не более как низкий гонитель. Гордость его была глубоко уязвлена событием, случившимся тогда в Дафнах. Это было предместие Антиохии, названное так от нимфы, превращенной в лавр (δαφνη), чтобы избегнуть любовных преследований Аполлона. Местность эта сделалась для язычников местом свиданий, где слишком часто подражали богу, там покланяемому. Кесарь Галл, старший брат Юлиана, предпринял освятить эту местность перенесением туда мощей прежнего епископа Антиохии, святого мученика Вавилы, весьма чтимые верующими. Храм Аполлона был заброшен и при нем жил только один старый жрец, очень бедный.⁴⁰⁸ Юлиан, этого не зная и полагая найти в храме, некогда столь знаменитом, множество жрецов и великолепное служение, отправился туда, никого не предупредив, но нашел полуразрушенный храм оставленным. Проходя его по всем направлениям, он встретил, наконец, старого жреца, у которого даже не нашлось иной жертвы, кроме гусенка из его домашней птицы, и другого помощника, кроме сына, не очень охотно пособлявшего при языческом торжестве; мальчик скрылся прежде окончания жертвоприношения. Несколько уже дней он был христианином, но отец того не знал.

Юлиан возвратился в Антиохию очень разгневанным, собрал городской сенат и упрекал его за равнодушие к служению богам. Наконец он повелел возобновить храм Дафны, восстановив в нем прежнее великолепие. Едва только обнародован был о том декрет, как храм сгорел. Усердствующие немедленно стали обвинять в том христиан и пожар этот подал повод к ужаснейшим насилиям, достойным прежних гонителей. Тщетно подвергали пыткам христиан и даже языческих жрецов, – виновных найти не могли. Языческий историк Аммиен Марселлин приписывает пожар случайности; но Юлиану, раздраженному против христиан, нужно было только подозрение, чтобы сделаться гонителем. В отмщение пожара храма Дафны, он решил разрушить главную церковь в Антииохии и отобрать все её сокровища. Взяли часть движимости; но самое драгоценное было скрыто пресвитером Феодоритом, сосудо-хранителем. Граф Юлиан, дядя императора, его допрашивал, но Феодорит остался непоколебим, отказался выдать сокровища и отречься веры. Среди жесточайших мучителей, он упрекал графа и племянника его за отступничество, предрекая тому и другому скорую и насильственную смерть.⁴⁰⁹ Раздраженный граф приказал отсечь ему голову. Несколько дней спустя, пророчество исполнилось над графом Юлианом, умершим среди ужаснейших страданий физических и нравственных, особенного и чудесного свойства.

Пророчество мученика было известно: видели исполнение первой его части, не сомневаясь в скором исполнении и второй. Юлиан, однако, казался спокойным; но один мученик уже предрекал ему подобное и, конечно, он не мог быть так покоен, как старался то показать.

Христиане же были уверены, что вскоре избавятся от Юлиана и насилия не устрашали их, более его лицемерия. Они с умыслом пели даже по улицам Псалмы, в которых порицаются боги языческие, или христианские песнопения Аполлинария и Григория Назианзина.⁴¹⁰ Юлиан не мог показаться ни в какой части города, не слыша прославления Иисуса Христа и порицания идолов. Ему хотелось преобразовать язычество так, чтобы оно во всех отношениях казалось возвышеннее Христианства; но чувствовал, что намерение его свыше сил. Письмо его Арзасию, первосвященнику в Галатии, служит свидетельством его намерений и мнений. «Если религия наша, говорит он, не преуспевает, вина в том тех, кто ее исповедует. Конечно, боги даровали нам успехи, каких не могли ни надеяться, ни просить, но они могли бы сделаться еще большими, если бы мы старались подражать христианам в том, через что они столь быстро распространили свое нечестие, то есть человеколюбию их к странникам, их попечений о гробницах и наружной святости жизни их. Старайся, чтобы все жрецы и семейства их подавали бы примеры этих добродетелей и не имели бы сношений ни с женами, ни с детьми, ни с служителями Галилеян.

Юлиан называл так христиан в противоположность Эллинам или образованным, оставляя это название только за идолопоклонниками.

Он препоручил первосвященнику Галатию заботиться, чтобы жрецы идольские соблюдали те же правила, как и священники христианские. Убеждал его, в особенности устроить гостеприимные дома для бедных и для странников, какие устроены у христиан. «Стыдно для нас, говорил он, видеть, что среди Евреев нет ни одного нищего и что нечестивые Галилеяне питают не только своих неимущих, но и наших. Таким образом, по-видимому, мы совершенно оставляем своих... Не потерпим же, чтобы другие упражнялись в подобных добродетелях, предоставляя нам стыд за наше равнодушие».

Юлиан, желая внушить чувства христианские идолопоклонникам, мечтал о невозможном. Любовь есть качество христианское, под её то влиянием, в новейшие времена, развилось столько человеколюбивых учреждений, существующих только со времени Христианства. Мир подчинился влиянию Христианства, и не редко, даже бессознательно, как бы в противоречие Церквам, утратившим смысл христианский.

Юлиан очень хорошо понимал, что Церковь развилась и укоренилась в обществе преимущественно посредством любви. Ему хотелось учредить язычество, основанное на любви, но это было превыше сил его, и эти то усилия в пользу идолопоклонства делали его только смешным, даже в глазах высшего языческого общества, религия которого состояла только в равнодушии и презрении ко всякой религии.

Во время пребывания своего в Антиохии Юлиан был предметом, глупых шуток и самых жестоких, непрестанных насмешек. Смеялись над его нечесаной бородой, над малым ростом, над безобразием и над языческой набожностью. «Вот медведь, говорили, видя его… Это человек-обезьяна, потому что у него широкие плеча и коротенькие ножки.... Как он шагает Ему кажется, что в нем девять локтей, рост Титанов, о которых говорил Гомер – Вот он приготовляет жертву; нет, – это просто мясник режущий скотину. Он режет так, что не удивительно отчего мясо стало так дорого. Жаль, что не стрижет он бороды, из неё бы вышли снасти корабельные.»

Юлиану захотелось отомстить за эти насмешки, а как его грязная и нечёсанная борода всего более давала повод этим глупым шуткам, то написал он против жителей Антиохии сатиру, названную им Мизопогон, то есть, недруг бороды. Вот некоторые из неё выдержки, где он описывает самого себя:

«Сколько угодно буду говорить о себе худое. Начинаю с лица. Полагаю, что природой не одарено оно ни красотой, ни приятностью; я до того угрюм и оригинален, что в наказание лицу, за его некрасивость, добавил к нему еще известную вам бороду. Гадина прогуливается в ней свободно, как дикие звери в лесу; она мешает мне даже есть и пить, как бы хотелось, боюсь вместе с хлебом проглотить из неё волосы. Действительно, должно быть я мало забочусь давать или получать поцелуи, такая борода не допущает губам встречаться в сладостном лобзании. Вы говорите, что из неё можно бы вить веревки, охотно соглашаюсь на то, но только, когда будете стричь её жесткие волосы, смотрите не попортите своих нежных ручек.

«Я не только бородаст, но у меня еще нечесаные волосы. Редко их стригу. Ногти у меня длинны, а пальцы запачканы чернилами. Даже открою вам то, чего вы не видали. Грудь у меня мохнатая, как у царя зверей, и никогда не давал я себе труда очистить её. Если бы у меня была бородавка, как у Симона, то сказал бы вам; но её нет.

«С нравственной стороны я столько же груб, как с физической. Имею глупость никогда не посещать театра, всегда ненавидел цирк, только изредка посещаю его, в празднества богов, и то не остаюсь там целый день, как брат мой, или дядя. Немедленно после шестой скачки удаляюсь.

«Хотите ли знать домашнюю жизнь мою? Сплю я на матрасе, без покрывал. Не ем никогда до сытости. Все это не может нравиться в городе наслаждений, как ваш. Пока я жил в Галлии, то простота Кельтов еще переносила такие привычки; но совершенно справедливо негодуют на это в городе богатом, цветущем, многолюдном, где гаеров и музыкантов более нежели граждан, где в обычае презирать должностных. Таким мужественным людям, как вы, прилично проводить дни в пирах, ночи в разврате и доказывать делами лучше, нежели словами, что вы превыше законов. Ты с ума сошел Юлиан, полагая, что твоя грубость, твоя неприветливость, твоя суровость могут нравиться людям, как мы. Ты самый глупый и самый нелепый из смертных, если полагаешь украсить душу свою воздержанием. Воздержание мы даже не знаем, что это такое; правда, нам о том говаривали, но мы его никогда не испытывали».

Начиная с того, Юлиан осмеивает нравы жителей Антиохии. Нравы эти могли быть изнеженными; но Юлиан не менее того смешон, выказываясь циником, – секта, к которой он наконец присоединился.

Во время пребывания своего в Антиохии составил он свое большое творение против Христианства. Оно осталось известным только по опровержению, написанному на него, в следующем столетии, святым Кириллом Александрийским. Впоследствии будет изложено творение этого святителя.

Юлиан поставил себе в нем целью совокупить и подтвердить возражения против Христианства, деланные Цельсом, Гераклитом и Порфирием, творениями которых он давно уже питал дух свой. Он полагал, что дело Галилеанина не может поддержаться против философии; но он не достаточно полагался на свою гениальность, чтобы не прибегать и к другим, наружным убеждениям, которые бы могли подействовать на народ. Так, прибегнул он, например, к намерению повелеть восстановить храм Иерусалимский, с целью опровергнуть пророчество Иисуса Христа, предрекшего, что из него не останется камня на камне.⁴¹¹

Он потребовал от Евреев план будущего здания, обещав им необходимые на то деньги и собрал рабочих и материалы. На ближайшего наперсника своего Алипия Антиохийского возложил он ускорение работ, начавшихся в то время, когда Юлиан выступал против Персов.

Евреи со всех сторон стали стекаться в Иерусалим. Они ревностно пособствовали издержкам, даже женщины отдавали на то свои украшения, семейства их плавили свою серебряную посуду на изготовление орудий для восстановления храма Иеговы. Видя, как они стекались, с угрозами на устах против христиан, епископ Кирилл только улыбался: «Они не положат камня на камень», говорил он, в уповании на словеса Спасителя.

Приступили к работам, начали с разбора оснований и остававшихся еще частей стен. Когда же хотели начать новые основания, то работы затруднились; земля непрестанно обрушивалась и засыпала углубления, сделанные с большими усилиями; сильный ветер разметал заготовленные материалы, в то же время ощущали сильные колебания от землетрясений. Однако Евреи не унывали, каждый день возобновляя разрушенное. Они расположились на месте самых работ. Бурей опрокинуты были все их шатры и убежища, многие из них были задавлены или изувечены. Когда же, по вырытии последних камней древнего фундамента, хотели они положить камни для основания нового здания, то пламя поднялось из рва и пожгло рабочих, не успевших убежать. Продолжать работы не было никакой возможности, дерзостное намерение Юлиана и Евреев послужило только к точному выполнению пророчества Христова. Таинственные кресты появились на одеждах Евреев, принуждая их сознаться, что событие, которому они были свидетелями, есть действие всемогущества Того, Которого распяли они, как злодея.

Писатели уважаемые и современные этому чуду засвидетельствовали оное самым положительным образом. Историки же, ближайшие по времени этому событию, его записали. Сам Аммиен Марцеллин, историк и панегирист Юлиана, свидетельствует о нем следующими словами: «Когда Алипий ускорял работы, с помощью правителя провинции, то странные клубы пламени столь часто стали вырываться из оснований, что место сделалось недоступным для работников. При постоянном препятствии этой стихии принуждены были отказаться от предприятия.⁴¹²

Как факт исторический, происходившее при храме Иерусалимском несомненно, оно подтверждается положительными свидетельствами современников, не только христиан, но также историка языческого. Пытались однако это объяснить естественным образом. Историку нечего вступаться в подобные прения, его обязанность только рассказывать факты достоверные. Весьма достоверно, что работы по восстановлению храма Иерусалимского были оставлены по многократным явлениям клубов пламени. Другой же факт, не менее достоверный, что писатели христианские, обращаясь к Евреям, свидетелям этого происшествия, повествуют о чудесных событиях.

Отрицающие, a priori, возможность чудес, стараются объяснить этот факт еще менее понятным образом, нежели самое чудо. Верующие же – что Бог может для исполнения воли Своей подвигнуть силы природы – не находят никакой уважительной причины отрицать ни чуда, ни точного выполнения пророчества Иисуса Христа.

Юлиан, узнав о происходившем в Иерусалиме, просто ответил: «Нет ничего вечного в этом мире, если даже невозможно восстановить богопочитания Тому, Который в Писании именуется преимущественно Вечным». Он не хотел поверить чуду и, выступая против Персов, соображал о новых средствах к уничтожению дела Константина и Христианства.

Он быстро перешел Евфрат,⁴¹³ не останавливаясь в Эдесе, которой ненавидел за то, что этот город известен был привязанностью своей к вере во Иисуса Христа. Остановился же только в Каррасе, где находился храм Юпитера. Там приносил он жертвы. Оттуда отделил он двадцать тысяч от воинства своего и послал на Тигр. В то же время писал он Арзасу, царю Армении, двинуться с войском своим к пределам Персии, угрожая ему мщением, если не исполнит его повеления. Сам же он неосторожно подвинулся через Ассирию и пошел на Ктесифон, ставший столицей Персии вместо Вавилона. Взяв этот город, он заметил, что зашел слишком далеко и решил возвратиться; но так как уничтожил обоз и все средства перевозки, не оставляя воинам своим ничего другого как победить или умереть, то войско, блуждая по пустыням и не имея продовольствия вскоре дошло до крайности. В этом положении на него напали Персы, следившие за ним при отступлении. Во время нападения Юлиан пал, смертельно пораженный стрелой, пущенной от неизвестной руки.

Либаний заставляет предполагать, что императора убил один из воинов христианских; но никогда не могли доказать, пущена ли была стрела Римлянином или врагами. Повествуется, что Юлиан, видя себя пораженными смертельно, бросил к небу горсть крови, текшей из раны его, воскликнув: «Галилеянин, ты победил». Он питал самые мрачные замыслы против христиан и для выполнения их только ожидал окончания войны. Друзья его утверждали, что он умер философом и приписывали ему речи, столь напыщенные и столь изысканные, что не могут быть истинными.

Юлиана ценили в истории очень разнообразно. Враги Христианства восхваляют его до сих пор. Христиане вообще судили его строго. В сущности же, не взирая на его философские приемы, был он только фанатически усердным идолопоклонником. Как писатель, – был не без дарований; но читая то, что осталось из его творений, чувствуешь, что он был более красноречивым ритором и софистом, нежели философом. Считал же он себя вторым Марком Аврелием и невозможно читать его «Разбора Кесарей» не убедившись, что императора этого он избрал себе образцом для подражания, а Константина хотел затмить. Умер он тридцати двух лет, не выполнив ничего великого, к чему полагал себя призванным, и не оставив в своде законов римских ничего, кроме некоторых постановлений, дышащих несправедливостью и нетерпимостью идолопоклонника.

Чтобы дать понятие об императоре этом и его царствовании, позаимствуем несколько отрывков от одного из его знаменитейших современников, Григория Назианзина, бывшего сотоварищем его в училищах Афинских и не терявшего его из вида во всех положениях деятельности, как императора. Совершенно справедливо порицает Юлиана этот знаменитый писатель за попытку погрузить христиан в невежество. «Он опасался, говорит тот,⁴¹⁴ что истину станут защищать. Вот почему запретил он нам изящный аттический слог; но не мог, однако, воспрепятствовать говорить истину. Декретом своим он только обнаружил свои собственные недостатки, но не мог избегнуть опровержений, которых так опасался; напротив возбудил их и был ими обременен Ему не возможно было возложить на нас безмолвия, а декрет его не был достоин ни дела, которое хотел защищать, ни возвышенных понятий его о своих способностях. Он подражал бойцу, который для торжества своего препятствует всем противоборцам сражаться. Если ты боишься борьбы, можно было сказать ему, то признаешь себя побежденным. Так, однако, поступил наш мудрый император и законодатель, который, чтобы показать себя вполне искусным в гонительстве, издал бессмысленный эдикт. Слава Богу, свобода возвращена нам, и все прочие блага сохранились».

Григорий призывает все классы общества христианского праздновать смерть Юлиана, как торжество Церкви, и воспеть гимн освобождения, по примеру Евреев, освободившихся от работы египетской.⁴¹⁵ В поражении врагов Христианства видит он перст Провидения. «Как достойным образом, говорит он,⁴¹⁶ отпраздновать подобное чудо? Кто есть сокрушивший оружие и меч воинский, Кто сокрушил главу дракона, отдав его на пажить народам, которым он предал себя? Кто укротил бурю и возвратил дни светлые? Кто изрек морю: Перестань, утихни, волны твои сокрушатся в собственных недрах твоих? Они сокрушились в то самое время, как начали только воздыматься. Кто даровал нам власть наступать на змея и скорпиона, пытавшегося не только боязливо уязвить пяту, но гордо подымавшего на нас голову? Кто столь скоро изрек суд свой и совершил правду? Кто сокрушил трость грешников, хотевших поразить праведных?

Бог, по мнению св. Григория,⁴¹⁷ попустил царствовать Юлиану только для того, чтобы верующие стали осторожнее и для возбуждения в них усердия. Он заимствует из Писания выражения самые трогательные для излияния благодарности своей, при мыслях о благости Божией к Церкви Его. Затем обрисовывает некоторые черты из жизни Юлиана, как бы для того, чтобы, как на мраморе, начертать позор его, в поучение потомству.⁴¹⁸ Изображаешь его неверным императору Констанцию и брату своему Галлу.⁴¹⁹ Воспоминает юность его, когда с братом своим подвизался в благочестии и прочитывал священное Писание верующим. Галл, не взирая на природу свою, более пылкую и суровую, был искренним в благочестии, а Юлиан лицемерно скрывал худую свою нравственность. Оба брата, казалось, соревновали в украшении гробниц мученических; но Бог мучеников, по-видимому, отвергал дела Юлиана, как некогда жертвоприношения Каина, тогда как благосклонно принимал делаемое Галлом, как жертву Авеля.

Вошедши в возраст, Юлиан предался философии.⁴²⁰ Тогда-то обнаружились его дурные наклонности. Не благоразумно было объявить себя язычником, но он беспрестанно спорил и поддерживал против брата своего сторону идолопоклонников. Когда же Галл сделался кесарем, то Юлиану стало свободнее заниматься своими науками и он охотно допустил посвятить себя в таинства, составлявшие сущность идолопоклонства, но только для посвященных. Во время этих-то изучений магий получил он известие о смерти брата. Констанций наименовал его кесарем.⁴²¹ С того времени можно было предвидеть, что сделает со временем этот лжефилософ. По известной нам нравственности его, нечего удивляться, если он оказался неблагодарным к Констанцию.⁴²² Дерзость и высокомерие побудили его к возложению на себя венца императорского, не дожидаясь ни согласия императора, ни решения сената, согласно древнему обычаю. Вдруг по дерзости же своей, не знавшей пределов, он выступает против Констанция, своего благотворителя.

После смерти этого императора, Юлиан мечтает о войне с Персами. Против народа этого он прибегнул к вероломству, а не к мужеству; волшебники его предрекали ему благоприятный исход, но Богу угодно было, чтобы он сам подготовил себе поход, стоивший ему жизни. Он полагал, что намерения его для Персов были совершенно скрыты. Но царь их все понял; допустил Юлиана подвинуться глубоко в страну свою, и вдруг отрезал ему отступление. В таких обстоятельствах утратил он жизнь.

Едва вступил Юлиан на престол, как обнаружил уже истинно демонскую ненависть ко Христу и к имени христианина.⁴²³ Дошел до того, что кровью нечистой и преступной омыл свое крещение, противопоставляя, говорит святой Григорий, посвящению нашему посвящение отвратительное; и осквернял руки свои, чтобы омыть их от жертвы бескровной, которой приобщаемся мы Христу, Его страданиям и Его божеству.⁴²⁴ В то же время старался проникнуть во все таинства идолопоклонства и замышлял против христиан гонение самое предательское. Ему хотелось уничтожить их, не доставляя им венца мученического. Ему хотелось всего более развить обольщения, когда успех предпринятой войны сделает его более знаменитым и более могущественным.

Начал же он со двора своего и с войска, весьма часто преуспевая.⁴²⁵ Какие причины мог иметь человек этот, считавший себя мудрым и философом, предпочитать Христианству древнюю философию и идолопоклонство? При таком выборе показал он только безумие.⁴²⁶ Что за дело было христианам, что он запрещал называть их иначе как Галилеями? Последователи Сына Божия, Слова вочеловечившегося и умершего на кресте для спасения их, умеют переносить оскорбления, подражая Господу своему, допускавшему называть Себя самарянином и во время казни Своей молившемуся за Своих распинателей.

Но чем более Юлиан был преступен и безумен в своем выборе, тем более старался он об успехе, не пренебрегая для того никакими средствами. Например, чтобы заставить христиан участвовать в служении идолам, он приказал добавить к своим бюстам знаки языческие, так что не возможно было отдавать изваяниям этим обычные почести, не совершая в то же время идолопоклонения.⁴²⁷ Когда же раздавал воинам своим награды, то всегда являлся окруженный пышностью, и все, которые должны были получать награды, обязаны были в то же время бросить фимиам на огонь, горевший возле его престола. Такое идолопоклонение было до того скрытно, что многие делали это не видя в том ничего предосудительного. Но однажды случилось, что воины, после получения наград императорских, и бросив фимиам на огонь, возвратились и сели за стол. Когда же начали они пить и, поднимая чашу, призывали имя Христово со знамением крестным,⁴²⁸ то некоторые из товарищей им заметили: «Что же такое, вы призываете Христа, отрекшись от него? – Когда же мы отрекались Христа? Что хотите вы тем сказать? – Бросив фимиам в огонь, вы отреклись Христа». При словах этих воины, оставив стол, в священном негодовании, побежали на площадь. «Мы христиане, громогласно взывали они, и христиане душей. Все да слышат то, особенно же Бог, для которого готовы жить и умереть. Веры в Тебя, Христос Спаситель наш, мы не отрекались, блаженному верованию нашему мы не изменяли. Если рука наша и прегрешила, то сердцем мы на то не соглашались. Мы обмануты императором, а не золото его соблазнило нас, мы отвергаем нечестие, кровь наша да омоет нас» Они устремились во дворец, и бросив к ногам Юлиана золото, ими полученное, сказали ему: «Император, ты оказал нам не щедроты, а осудил нас на смерть, ты призывал нас не для почести, но для покрытия бесчестием. Отдай деньги эти другим воинам, а нас принеси в жертву Христу, которого единого признаем мы Владыкой. Замести огонь этот другим, этот святотатственный пепел нашим собственным. Отсеки нам руку эту, которую протягивали преступно, ноги эти, которыми приблизились к твоему престолу. Дай золото твое тем, которые впоследствии не станут раскаиваться, что его получили. Нам же достаточно Христа, Он все для нас заменяет».

Юлиан прогневался, но верный своему лицемерному намерению, не хотел доставить мужественным воинам мученического венца, а довольствовался только тем, что сослал их.

Однако Юлиан не всегда следовал верно системе своей; кратковременное царствование его не обошлось без насилий, самых жестоких. Святой Григорий это замечает и приводит тому доказательства.⁴²⁹ По сказаниям этого современника, заслуживающего полного доверия, жестокости Юлиановы не уступали Диоклетиановым. Только они продолжались не долго, император-философ был до того лицемерен, что вся ответственность постоянно падала на его наместников. Но история не может быть благосклонной сообщницей такого лицемерия. В виду несомненных фактов и столь положительных обвинений Григория Назианзина, должно нам, вместе с этим уважаемым оратором, причислять богоотступника Юлиана к числу самых жестоких гонителей Христианства. Даже по отступничеству своему он питал к прежним братиям своим ненависть еще более глубокую, нежели прочие гонители.

Отбичевав Юлиана за его насилия, Григорий Назианзин принимается за его претензии на эллинизм, который он воспрещал христианам.⁴³⁰ Конечно, при всех своих требованиях на остроумие, Юлиану невозможно было укрыться от сарказмов и тончайшей иронии, какими преследует его оратор христианский, тем блестящим, истинно эллинским слогом, до которого венчанный деспот никогда не мог достигнуть. Григорий глубоко изучил философию и литературу греческую. Он ясно это доказывает своей критикой той религиозной системы, которую Юлиан пытался обратить в философическую и назвать эллинизмом.

Изложив в первой беседе сделанное Юлианом против христиан и что он против них замышлял, если бы остался жив, Григорий во второй беседе⁴³¹ указывает наказание, какое правосудие Божие определило человеку, бывшему богоотступником, как Иеровоам, жестоким как Ахав, упорным как Фараон и святотатственным как Навуходоносор. Вымыслив всякого рода гонения против христиан, он направил против них Евреев, ненависть которых ко Христу еще поджигалась обещаниями восстановить их богослужение и снова воздвигнуть их храм. Рассказав о чуде, воспрепятствовавшем восстановление храма Иерусалимского, Григорий восклицает: «Что скажут об этом мудрецы века сего, столь плодовитые на пышные слова, облекающиеся в мантии свои и носящие длинную бороду?» Затем следует остроумная критика на мудрование философов. Но чудо не произвело никакого впечатления на Юлиана, с отважностью решившегося, по совету своих гадателей, на войну с Персами, где лишился жизни.⁴³² Труп его не был окружен религиозными почестями по обычаям Церкви того времени. Зажженные свечи не освещали его гробового ложа; благочестивые песнопения не раздавались около его смертного одра.⁴³³ Гаеры и комедианты сопровождали его, во время пути осыпали его оскорблениями, упрекали его за отступничество, поражение, смерть. Довезли его до Тарса, где и похоронили в жалкой гробнице, при жалком языческом храме.⁴³⁴

Вот каков был конец той жизни, которую Григорий предвидел, когда был еще сотоварищем Юлиана в училищах Афинских.⁴³⁵ Видя, что предвидения его сбываются, он с уверенностью ожидал, что Бог положит тому конец, что и случилось в то время, когда этого всего менее ожидали. Что стало тогда со всеми предсказаниями гадателей, обещавших Юлиану блестящее торжество?⁴³⁶ Смерть его наложила на них молчание и христиане могли праздновать свое освобождение торжествами по всей империи. Григорий счел обязанностью своей умерить их радость напоминанием, что должны радоваться только по христиански и оставить язычникам их шумные праздники. Он предупреждал их,⁴³⁷ что не следует отмщать врагам, пользовавшимся обстоятельствами, чтобы делать зло. Обязанность настоящая христианина предоставить их наказанию от угрызения совести, побеждая их благотворениями и кротостью. «Не будем требовать конфискаций их имуществ, говорил Григорий, не повлечем их в суды, не станем изгонять из родительского дома, не станем мучить их, словом, не будем делать им того, что нам делали. Примером нашим сделаем их более кроткими».

После этих советов христианам, Григорий обращается к философам,⁴³⁸ заставляя их понять сколь смешна претензия возвратить христиан к невежеству. Это превышало силы ученика Порфириева, автора Мизопогона.

Разбор двух бесед святого Григория Назианзина против Юлиана показывает, как образованные христиане ценили императора философа и его антихристианские замыслы. Строгое суждение их справедливо. Для серьезного историка Юлиан был только фанатический идолопоклонник, стремившийся разрушить сделанное Константином Великим для Христианства, смешной софист, который мог бы с большей пользой употребить время на переустройство империи, чем писать пасквили и раздувать огонь идоложертвенный.⁴³⁹

В кратковременное царствование свое наделал он много зла, не сделав ничего доброго.