Глава III. Послушник Прохор

На другой день все три паломника были у отца игумена. С любовью встретил он их и с радостью принял в обитель. Особенное внимание обратил о.Пахомий на Прохора, родителей которого он хорошо знал еще по Курску. Прозревая в нем великий дух будущего подвижника, он передал его для духовного руководства в опытные руки ближайшего своего сотрудника и друга, мудрого и любвеобильного казначея о.Иосифа; от него Прохор принял и первое свое послушание – келейника.

Так началась монашеская жизнь святого, длившаяся 54 года: трудная она была подвигами, но зато завершилась славным концом святым. Легкое келейное служение у о.казначея было лишь вступлением. Скоро новоначального Прохора, как и всех других насельников монастыря, стали проводить по разным, более трудным физически, послушаниям: он был и на хлебной, и в просфорне, и в столярной; затем исполнял обязанности будильщика монахов, церковного пономаря; был и на клиросе, ходил на общие послушания – рубку леса, пилку дров и т. д. Дольше всего Прохор занимался столярным делом, в коем выработал большую опытность, так что среди братии был известен преимущественно под именем “Прохора-столяра”.

Как проходила его внутренняя жизнь в данный новоначальный период, когда закладываются главные основы монашеского воспитания, нам известно немного. И больше приходится заключать об этом из позднейших советов преподобного другим, нужно думать, со своего опыта; и лишь отчасти – из случайных, незначительных свидетельств его самого о прошлой своей жизни.

Прежде всего, брат Прохор отличался совершенно безропотным исполнением послушания, при этом он, по свойству своего точного характера, все делал с усердием, аккуратностью и возможно совершенно. Это именно и требуется больше всего от новоначальных послушников, дабы они сразу же приучились сокрушать свою мирскую гордость, этот корень всех прочих страстей и основную болезнь падшей души.

Поэтому преподобный и Дивеевских монахинь наставлял после главным образом послушанию. “Помни всегда, – вспоминала заветы его Ксения Васильевна Путкова, впоследствии монахиня Капитолина, – послушание превыше всего, превыше поста и молитвы! И не только не отказываться, но – бегом бежать нужно на него! Переносить, не смущаясь и не ропща, всякие скорби от собратий: ибо монах – только тот и монах, когда, как лапти, будет всеми отбит и отрепан”.

“Нет пагубнее греха, как роптать, осуждать или не слушаться начальницы: человек этот погибнет”.

И духовнику обители, протоиерею о.Василию Садовскому, святой угодник тоже говорил: “Послушание, батюшка, паче поста и молитвы: помни и всегда им говори это; и я всегда говорю”.

“Затем батюшка объяснял мне, – записал о.Василий, – как велик, страшен и тягостен для монаха грех неповиновения начальнику, и тем более хуление начальников; ибо первое правило иноку, – на этом все монашество зиждется, – послушание и полное отсечение воли; вследствие неисполнения которых возник и первородный грех ВЕТХОГО Адама, все погубивший; и чем только и спасен весь мир через человека же, нового Адама, Спасителя и Господа нашего Иисуса Христа, ибо: послушлив быв даже до смерти! Поэтому и ныне не может быть хуже греха! Творящий так непременно погибнет...”.

Помилуй нас, Господи, своевольных!

На втором месте для новоначальных ставит батюшка труд, в чем бы он ни состоял: “Благословляю им, – т.е. Дивеевским сестрам, – как от сна встают, – тут же за работу; читая про себя, хотя бы и на ходу, мое правильце; если так сотворят, – спасутся”.

“Если есть рукоделие, – давал он после наставление монаху, – занимайся оным; если находишься в келье, не имея рукоделия, всячески прилежи чтению, а наипаче – Псалтири: старайся каждую статью прочитывать многократно, дабы содержать все в разуме”. “Если зовут на послушание, иди на оное”. И сам он никогда не пребывал без дела, не допускал себя до праздности. Если был свободен от послушаний и молитвы, то удалялся молча в келью и там принимался за какое-нибудь дело: то вырезал кипарисовые кресты, то читал Слово Божие или творения Святых Отцов или Жития святых. Кроме Библии и Четий-Миней, у него были творения святого Василия Великого, преп.Макария Египетского, Иоанна Лествичника, “Маргарит”, Добротолюбие и др.

На чтение он тоже смотрел как на особый подвиг, который называл “бдением”. Евангелие и послания Апостолов он читал пред иконами и непременно стоя, в молитвенном положении.

“Душу надо снабдевать, питать Словом Божиим, – говорит он, – всего же более должно упражняться в чтении Нового Завета и Псалтири; это делать подобает стоящему”. Псалтирь он дозволял, впрочем, читать иногда и сидя. “От сего чтения бывает просвещение в разуме, который изменяется изменением Божественным”. Кроме того, читающий Священное Писание “принимает в себя от сего теплоту, которая в уединении производит слезы; от сих человек согревается весь и исполняется духовных дарований, услаждающих ум и сердце паче всякого слова”. Более же всего оное делать должно для себя, чтобы приобрести мир душевный по учению псалмопевца: «Мир мног любящим Закон Твой», Господи (Пс.118,165).

Несомненно, преподобный все это говорил с собственного опыта. А однажды он даже изрек необычайное пророческое увещание о чтении: “Очень полезно... прочитывать всю Библию разумно. За одно такое упражнение, кроме других добрых дел, Господь не оставляет человека Своею милостью, но исполняет его дара разумения”. И мирянам он заповедовал читать слово Божие. “Что читать?” – спросил его один посетитель. – “Евангелие, – ответил батюшка: по четыре зачала в день, каждого Евангелиста – по зачалу”.

После труда и чтения преподобный дает новоначальным наставление уже о молитве; и говорит точно то самое, что он слышал еще из уст Досифея и в чем сам подвизался непрестанно: “Истинно решившиеся служить Господу Богу должны упражняться в памяти Божией и непрестанной молитве к Иисусу Христу”. “За рукоделием, или будучи где-либо на послушании, – наставляет он монаха, – твори беспрестанно молитву: Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного. В молитвах внемли себе, т.е. ум собери и соедини с душою. Сначала день, два и множая твори молитву сию одним умом, раздельно, внимая каждому особо слову. Потом, когда Господь согреет сердце твое теплотою благодати Своея и соединит в тебе оную в един дух, тогда потечет в тебе молитва оная беспрестанно, и всегда будет с тобой, наслаждая и питая тебя... Когда же будешь содержать в себе сию пищу душевную, т.е. беседу с Самим Господом, то зачем ходить по кельям братии, хотя кем и будешь призываем? Истинно сказую тебе, что празднословие сие есть и празднолюбие”.

Что касается церковной молитвы, то преподобный давал такой совет: “В церкви на молитве стоять полезно с закрытыми очами, с внутренним вниманием; открывать же очи – разве тогда, когда уныешь, или сон будет отягощать тебя и склонять к дреманию; тогда очи должно обращать на образ и на горящую пред ним свещу”.

И сам он стоял в церкви, закрывая очи. При этом приходил к богослужению раньше других и никогда не выходил прежде окончания его. Что касается подвигов, то в первое время своего монашества он, хотя держал себя в общем непрестанном и строгом воздержании, но не выходил из меры. И других учил потом так же по общему святоотеческому наставлению о “царском” пути: “Выше меры подвигов принимать не должно; а стараться, чтобы друг – плоть наша – был верен и способен к творению добродетелей. Надобно идти средним путем”.

“Должно снисходить душе своей в ее немощах и несовершенствах и терпеть свои недостатки, как терпим других”. Однако нужно “не обленяться и побуждать себя к лучшему”. В частности, относительно, например, сна преподобный говорил одному иноку: “Каждый день непрестанно, в нощи спи четыре часа: 10-й, 11-й, 12-й, и час за полунощь; аще изнеможешь, можно вдобавок днем спать. Сие держи неизменно до кончины жизни: ибо оно нужно для упокоения головы твоей. И я с молодых лет держал таковой путь. Мы и Господа Бога всегда просим о упокоении себя в нощное время. Аще тако будешь хранить себя, то не будешь уныл, но здрав и весел”.

Впоследствии другим, более немощным, он позволял спать ночью даже 6 часов, а при утомлении еще советовал и после обеда немного отдыхать.

Равным образом держался умеренности послушник Прохор в пище: “Чтобы наложить на себя строгое правило воздержания во всем, или лишать себя всего, что может служить к облегчению немощей, сие вместить не всякий может... Иначе... изнемогшу телу, и душа ослабевает”. В частности: “По пятницам и средам, особенно же в четыре поста, – говорил он, – пищу употребляй один раз в день; и Ангел Господень прилепится к тебе”. Для других дней советовал такое правило: “За обедом ешь довольно; за ужином повоздержись”. “Чревоугодие – не монашеское дело”. А Дивеевским сестрам он вообще давал снисходительное наставление, чтобы они кушали не стесняясь, когда и сколько угодно, хотя бы даже и ночью; лишь бы были послушны, да никогда не жили в одиночку, ни в келье, ни в дороге. Впрочем, он считал, что женщины, по слабости своей, вообще менее способны на суровые подвиги воздержания. Но, кроме того, он не хотел наложить лишней тяги греха на чью-либо душу в случае неисполнения строгого поста или обетов: “Аще кто может, – тот и исполняет”. Даже о среде и пятке некоему монаху он сказал условно: “Аще можешь, вкушай, но однажды”. “Тело же, изможденное подвигами или болезнями, должно подкреплять умеренным сном, пищею и питием, не наблюдая даже и времени. Иисус Христос, по воскрешении дщери Иаировой от смерти, тут же «повелел... ей есть» (Лк.8,55)”.

Но зато преподобный настойчиво советовал всячески хранить “мир душевный”, за чем особенно следил и в самом себе: “Всеми мерами надобно стараться, чтобы сохранить мир душевный и не возмущаться оскорблениями от других”; “Ничтоже лучше есть во Христе – мира”; “Святые отцы имели мирное устроение, и будучи осеняемы благодатию Божиею, жили долго”; “Стяжи мир, – говорит он впоследствии, – и вокруг тебя спасутся тысячи”. А “когда человек придет в мирное настроение, тогда может от себя и на прочих издавать свет просвещения разума”; “Сей мир как некое бесценное сокровище оставил Господь наш Иисус Христос ученикам Своим пред смертью Своею” (Ин.14,27).

О нем также говорит и Апостол: «и мир Божий... да соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе» (Фил.4,7). Для сего он прежде всего советовал “погружать ум внутрь себя и иметь делание в сердце своем, тогда благодать Божия приосеняет его, и он бывает в мирном устроении”. Затем должно приучаться “оскорбления от других переносить равнодушно... как бы их оскорбления не до нас, а до других касались. Такое упражнение может доставить человеческому сердцу тишину и соделать оное обителью Самого Бога”.

“Если же невозможно, чтобы не возмутиться, то, по крайней мере, надобно стараться удерживать язык, по Псалмопевцу: «смятохся и не глаголах» (Пс.76,5)”.

“Для сохранения мира душевного также всячески должно избегать осуждения других...”; “А чтобы избавиться осуждения, должно внимать себе”...” и спрашивать: где я?” В особенности же для мира душевного “должно отдалять от себя уныние и стараться иметь радостный дух, а не печальный. По слову Сираха: «Печаль бо многих уби, и несть пользы в ней» (Сир.30,25)”.

На этом “радостном духе” подобает остановиться с особым вниманием в жизни преподобного: он был отличительным свойством его, особенно впоследствии. Но не без борьбы достался даже ему сей благодатный дар, столь спасительный для притекавших потом к нему страждущих душ. Есть основание думать, что бес уныния нападал в начале монашества и на него самого.

“Трудно, – говорит преподобный, – избежать этой болезни начинающему жизнь монашескую, ибо она первая нападает на него. Потому прежде всего и должно остерегаться ее”.

“Бывает иногда человек в таком состоянии духа, что, кажется ему, легче бы ему было уничтожиться или быть без всякого чувства и сознания, нежели долее оставаться в этом безотчетно-мучительном состоянии. Надобно спешить выйти из него. Блюдись от духа уныния, ибо от сего рождается всякое зло... происходят тысячи искушений: смущение, ярость, хула, жалоба на свою участь, развращенные помыслы, переселения из места в место”. “Несносным становится и место жительства, и живущие с ним братия”. Тогда “демон скуки внушает монаху помыслы выйти из кельи и с кем-нибудь поговорить”. “И монах становится подобным безводному облаку, гонимому ветром”. А иногда, наоборот, “злой дух печали”, “овладев душою”, “лишает ее кротости и благодушия в обращении с братиями и рождает отвращение от всякого собеседования”, “она убегает людей, как виновников ее смущения; и не понимает, что причина болезни внутри ее: душа, исполненная печали, делаясь как бы безумной и исступленною, не может спокойно принимать благого совета, ни кротко отвечать на предлагаемые вопросы”.

Можно думать, что “нападал” этот злой дух уныния и на преподобного. Но он сразу и решительно находил выход из него. Первое “врачевание, при помощи которого человек скоро находит утешение в душе своей”, есть “смиренномудрие сердца”, как учит святой Исаак Сирин. Другое врачевство видел он в труде и подвигах: “Болезнь сия врачуется молитвою, воздержанием от празднословия, посильным рукоделием, чтением слова Божия и терпением; потому что и рождается она от малодушия, и праздности, и празднословия”.

Оба же эти пути сводятся прежде всего к простому безропотному исполнению послушания: “Здесь и смирение и подвиг”. “Прежде всего, – говорил преподобный, – должно бороться против уныния посредством строгого и беспрекословного исполнения всех возлагаемых на послушника обязанностей. Когда занятия твои придут в настоящий порядок, тогда скука не найдет места в сердце твоем. Скучают только те, у кого дела не в порядке. И так послушание есть лучшее врачевство против сей опасной болезни”. А все это вместе взятое ведет к последнему исцелению духовных болезней – к бесстрастию: “Кто победил страсти, тот победил и печаль”.

И если сам преподобный был всегда мирен и радостен, это истинный знак того, что он достиг постепенно бесстрастия и “презрения мира” с его похотьми (1Ин.2,16).

А умея преодолевать искушения в самом себе, подвижник мог уже по опыту помогать и другим, вливая в них дух радости Божией.

Один Саровский инок поддался подобному искушению. Желая найти себе облегчение, он поделился своею скорбью с другим братом. После вечерни они вышли из монастыря и, гуляя вокруг ограды, дошли до конного двора. Вдруг они видят преподобного. Глубоко почитая его, они упали ему в ноги. Угодник Божий с необычайной ласкою благословил их и, прозрев уныние брата, запел: “Радости мое сердце исполни, Дево, яже радости приемшая исполнение, греховную печаль потребляющие (Троп. из канона Богородице). Потом, топнув ножкою, святой старец с силою и восторгом сказал: “Нет нам дороги унывать; ибо Христос все победил, Адама воскресил, Еву свободил, смерть умертвил!” Радость его передалась унывающему брату; искушение мгновенно исчезло, и иноки в мирном и веселом духе возвратились в монастырь.

А монахиня Капитолина (Ксения Васильевна) в записях своих оставила нам свидетельство о воззрении преподобного на уныние и радость вообще: “Веселость – не грех, матушка: она отгоняет усталость: а от усталости ведь уныние бывает, и хуже его нет. Оно все приводит с собою. Вот и я как поступил в монастырь-то, матушка, на клиросе тоже бывал; и такой веселый-то был, радость моя! Бывало, как ни приду на клирос-то, братия устанут; ну и уныние нападет на них, и поют-то уж не так, а иные и вовсе не поют. Все соберутся, а я и веселю их; они и усталости не чувствуют! Ведь дурное что говорить ли, делать ли – нехорошо, и в Храме Божием не подобает. А сказать слово ласковое, приветливое да веселое, чтобы у всех пред лицом Господа дух всегда весел, а не уныл был – вовсе не грешно, матушка”.

И этот дух Христова мира и радости все более возрастал в преподобном, дойдя потом до постоянной пасхальной радости; отчего он часто и называл своих собеседников “Радость моя!” или встречал приветом: “Христос воскресе”.

Какова была борьба у Прохора с плотскими движениями, это нам неизвестно. Правда, в своих наставлениях он говорит: “Человеку в младых летах можно ли гореть и не возмущаться от плотских помыслов?!”

Следовательно, не свободен и он был от этих приражений естества. Но нет никакого сомнения, что эти страсти не имели в нем материала: чистый от юности, он без труда преодолевал находящие на него помыслы; и даже обращал эти искушения вражий в поводы к добру тем, что противился им: “Если мы не согласны со влагаемыми от диавола злыми помышлениями, то мы добро творим”.

“В этих нападениях, – учил он, – тотчас же нужно обращаться с молитвою к Господу Богу, да потухнет искра порочных страстей при самом начале. Тогда не усилится в человеке пламень страстей”.

Этот “нечистый дух только на страстных имеет сильное влияние; а к очистившимся от страстей приражается только со стороны, или внешне”.

Так именно “внешне” лишь приражался он к нему самому, не находя в святом послушнике пищи и палимый его молитвою при первых же искусительных приступах своих. И впоследствии он дерзновенно говорил о себе духовнику Дивеевской обители о.Садовскому так: “Как я и сам – девственник, батюшка, то Царица Небесная благословила, чтобы в обители моей были бы только одни девушки”.

И Н.А.Мотовилову объяснял он, что дев-инокинь нужно устраивать отдельно от вдовиц, по повелению Самой Божией Матери. “К нам придут вдовицы и отроковиц с собою приведут, – говорил он дивеевской сестре Матроне. – Но мы, матушка, особенных чувств от вдовиц. Они во многом различны от нас (девственных). Девица услаждается только Сладчайшим Иисусом, созерцает Его в страданиях и вся свободная духом служит Господу; а у вдовицы много воспоминаний о мирском: “Как хорош был покойник-то наш! Какой он был добрый человек!” – говорят они”.

Поэтому он для девиц выделил особую часть монастыря с мельницей, которая потом и называлась “Мельничною – девичьего” обителью. Такое самосвидетельство преподобного вернее всяких других показаний ручается за непорочность его. Но чтоб сильнее, глубже очистить и остатки движений естества, Господь почти в самом же начале монашества послал ему тяжелую болезнь. “Тело есть раб, душа – царица, – учил он после, – а потому сие есть милосердие Господне, когда тело изнуряется болезнями; ибо от сего ослабевают страсти, и человек приходит в себя”. Впрочем, “и самая болезнь телесная рождается иногда от страстей”; “Отними грех, и болезни оставят”.

Через 2 года после вступления в монастырь Прохор тяжко заболел водянкою: он весь распух и большею частью лежал в келье неподвижно. Недуг продолжался около трех лет. Игумен Пахомий и старец Иосиф, горячо полюбившие послушного инока, с любовью ухаживали за ним. Не видя улучшения и даже боясь за смертельный исход болезни, о.Пахомий предложил пригласить врача. Но Прохор кротко ответил ему: “Я предал себя, отче святый, истинному Врачу душ и телес, Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Его Матери; если же любовь ваша рассудит, снабдите меня, убогого, Господа ради, небесным врачевством, причастием Святых Тайн”.

Старец Иосиф с усердием отслужил бдение и литургию о здравии болящего, исповедал и причастил его в келье. После этого Прохор быстро выздоровел.

Впоследствии он сам рассказал многим, что после Святого Причастия ему явилась в несказанном свете Пречистая Богородица с апостолами Петром и Иоанном Богословом и, обратившись лицом к апостолу Иоанну, изрекла, указывая на болящего:

“Сей – от рода нашего! (т.е. небесного)”; “Затем, – повествует с его слов монахиня Капитолина, – правую-то ручку, радость моя, положила мне на голову, а в левой ручке держала жезл; и этим-то жезлом, радость моя, и коснулась убогого Серафима; у меня на том месте, на правом бедре-то и сделалось углубление, матушка; вода-то вся в него и вытекла. И спасла Царица Небесная убогого Серафима. А рана пребольшая была; и до сих пор яма-то цела, матушка: погляди-ка, дай ручку”. И батюшка сам, бывало, возьмет, да и вложит мою ручку в яму; и велика же она была у него: так вот весь кулак и взойдет”.

Так чудесно исцелился Прохор. Другим же, а особенно мирянам, он разрешал и лечиться. Спрашивавшему его об этом некоему Богданову дал такой совет: “Болезнь очищает грехи. Однако же воля твоя – иди средним путем: выше сил не берись, упадешь, и враг посмеется тебе. Аще юн сый, удержись от высоких”, то есть, подвигов и намерений. “Однажды диавол предложил праведнику прыгнуть в яму. Тот было и согласился; но святой Георгий Победоносец удержал его”⁴.

В следующем году после выздоровления на месте этой кельи начали строить больничный корпус, и место явления Божией Матери пришлось как раз под алтарь Храма. Преподобный сам сделал кипарисовый престол и до самой своей смерти причащался здесь, благодарно вспоминая милость Божией Матери. Для построения этой церкви был разрешен сбор; и исцеленный Прохор с особым усердием принял новое послушание – сборщика; обходя города и селения, он дошел и до Курска. Здесь он еще раз увиделся и со своею матерью, братом Алексием и другими родными; от них он получил усердную лепту на святое дело и возвратился в родной духовно Саров.

В этой смертельной болезни умерло в Прохоре человеческое: отныне он – уже не земного “рода”, а небесного. Здесь же раб Божий жил внешнею видимостью: он даже и дом посетил как бы мимоходом, чтоб совсем потом забыть о нем. За 8 лет послушничества он всею душою прилепился к горнему миру: там он был истинно родной.

Оставалось запечатлеть это благодатным постригом: послушник созрел уже до иноческого новорождения.